Страница:
– Это Мэттью. – Я не знала, что делать. – Просто хотел вас поблагодарить. – Я вдруг потеряла дар речи, будто кто-то с размаху ударил меня в солнечное сплетение. Так что я лишь смогла выдавить из себя:
– Алло?
Правда, прозвучало оно как «оу».
Он решил уточнить, не ошибся ли номером.
– Дилис?
Вторая попытка удалась мне лучше:
– Алло. – Я села на холодный бортик ванны, обнаженная, как состарившаяся модель Боттичелли, и прислушалась. Большего сделать не могла.
Он повторил, что звонит, чтобы поблагодарить меня, я подумала, что это всего лишь предлог, поскольку часы пробили десять.
– Я рада, что выставка вам понравилась, – ответила я.
– Нам понравилось. – Голос у него явно напряженный.
– Это хорошо.
Он поблагодарил меня и за то, что я не оставила без внимания его увлечение Индией, признался, что выставка оживила многие дорогие сердцу воспоминания. Помолчал, потом добавил, что ему было приятно вновь увидеться со мной.
– Да, – ответила я, не собираясь делать встречный шаг.
Вновь возникла пауза. «Не произноси ни слова, – приказала я себе. – Не заполняй эту пропасть».
– Ну, тогда… – Это было прощание.
– О! – воскликнула я. – Я же забыла отдать вам то, ради чего вы приходили.
Если он запнулся, то на мгновение.
– Что именно?
– Ваш носовой платок.
На этот раз он молчал дольше.
– Что вы сейчас делаете?
Откровенно говоря, как часто судьба выбирает для такого вопроса идеальный момент?
– Собираюсь принять ванну. Можно сказать, одной ногой уже в воде.
Очередная пауза, потом:
– Ага.
Мне показалось, что из трубки донесся шум проезжающего автобуса.
– Где вы? – спросила я.
– На углу Питсбург-стрит и… э… Пребенд-плейс.
Теперь пришла моя очередь говорить: «Ага», – тогда как сердце билось все чаще и чаще.
– Так это же совсем рядом.
– Я знаю.
Наступил решающий момент. Момент, когда я еще могла дать задний ход. Но естественно, не дала.
– Ты один?
– Да. А ты?
– Я сейчас приду. Дай мне десять минут. Я только оденусь.
А потом я это услышала. Точнее, едва расслышала. Но очень четко. Как первое ку-ку по весне. Безусловно, безусловно, я услышала то, что хотела услышать.
– А тебе это надо? – спросил он.
– Жаклин?..
– Моя бывшая… или почти бывшая…
– Она так не думает?
– Нет…
– Вы живете вместе?
– На данный момент…
– Понятно.
– А ты… твой муж?
– Давай не будем касаться… и этого?
– Хорошо.
– Может, что-нибудь выпьем?
– Нет… давай пройдемся к Хаммерсмиту. Погуляем у реки. Поговорим. Когда твой?..
– У меня есть час.
– Полагаю, это как…
– Полагаю, что да.
– Ты?..
– Никогда. А ты?
– Нет.
– Все начинается с первого раза.
– Да.
Выговор у него отличался от Френсиса. И даже это, уж прости меня Господи, возбуждало.
Опасно, глупо… и эти слова вертелись в голове.
Такое счастье – самое ужасное. Запретное счастье, которого нельзя избежать, как бы ты ни старалась. Ты смеешься, ты шагаешь в молчании, ты соприкасаешься с ним, отстраняешься, снова соприкасаешься, в голове и теле гремят взрывы, ты думаешь, что готова отдать все, лишь бы эти мгновения длились вечно. Это последняя толика невинности, когда вы оба так переполнены нежностью, что боитесь прикоснуться друг к другу. Вспоминаете короткую общую историю, когда кто впервые это понял, по каким признакам? Находите тайники, которые еще не готовы к тому, чтобы их нашли, но их тем не менее раскрывают. Тут же устанавливаются правила игры. Он не спрашивает о твоих детях, ты не спрашиваешь о его подружке. Вы живете одним днем. Нет прошлого, нет будущего. Только настоящее. Ты показываешь себя с самой лучшей стороны, он отвечает тебе тем же. Такое ощущение, что ты попала в рекламный ролик, где всегда сияет солнце. И наступает момент, когда вы оба останавливаетесь, чтобы посмотреть на реку, вроде бы даже смотрите, потом поворачиваетесь друг к другу, встречаетесь взглядом и целуетесь. И все. Тайное становится явным. Отступать уже поздно. Вы оба находите оправдания. Ты говоришь, что никогда такого не искала. И действительно, ты не понимаешь, что произошло с тобой, вы снова целуетесь и идете дальше обнявшись, и тебя так и подмывает сказать, что ты безмерно счастлива.
Наконец приходит время прощаться, тайком, за углом, подальше от света уличного фонаря, и прощание возбуждает еще больше, пока до тебя вдруг не доходит, что эти прятки – не детская игра, но очень даже взрослая, настолько взрослая, что имеет свое название: прелюбодеяние. Но ты отгоняешь эти мысли, договариваешься о скорой встрече, прекрасно понимая, чем она завершится, что пугающе эротично да и просто пугающе. И какое облегчение испытываешь ты, оставшись одна, чтобы насладиться пережитым, обдумать прошедшее, заглянуть чуть вперед. Но вот ты поднимаешься по лестнице, открываешь знакомую дверь и входишь в свой дом, который перестал быть светлым и уютным, но стал мрачным и недоброжелательным, потому что ты изменила его навсегда. И пути назад нет. Этот светло-серый ковер, эти картины, эти цветы, это зеркало, которое ты выбирала с мужем… все теперь бессмысленно. Ты поднимаешься на второй этаж, зная все это, и однако ты что-то напеваешь себе под нос, потому что счастлива. Это безумие, но оно неизбежно, как чихание после того, как перец попадает в ноздри. Твой счастливый дом. И ты только что подложила под него бомбу.
Глава 4
– Алло?
Правда, прозвучало оно как «оу».
Он решил уточнить, не ошибся ли номером.
– Дилис?
Вторая попытка удалась мне лучше:
– Алло. – Я села на холодный бортик ванны, обнаженная, как состарившаяся модель Боттичелли, и прислушалась. Большего сделать не могла.
Он повторил, что звонит, чтобы поблагодарить меня, я подумала, что это всего лишь предлог, поскольку часы пробили десять.
– Я рада, что выставка вам понравилась, – ответила я.
– Нам понравилось. – Голос у него явно напряженный.
– Это хорошо.
Он поблагодарил меня и за то, что я не оставила без внимания его увлечение Индией, признался, что выставка оживила многие дорогие сердцу воспоминания. Помолчал, потом добавил, что ему было приятно вновь увидеться со мной.
– Да, – ответила я, не собираясь делать встречный шаг.
Вновь возникла пауза. «Не произноси ни слова, – приказала я себе. – Не заполняй эту пропасть».
– Ну, тогда… – Это было прощание.
– О! – воскликнула я. – Я же забыла отдать вам то, ради чего вы приходили.
Если он запнулся, то на мгновение.
– Что именно?
– Ваш носовой платок.
На этот раз он молчал дольше.
– Что вы сейчас делаете?
Откровенно говоря, как часто судьба выбирает для такого вопроса идеальный момент?
– Собираюсь принять ванну. Можно сказать, одной ногой уже в воде.
Очередная пауза, потом:
– Ага.
Мне показалось, что из трубки донесся шум проезжающего автобуса.
– Где вы? – спросила я.
– На углу Питсбург-стрит и… э… Пребенд-плейс.
Теперь пришла моя очередь говорить: «Ага», – тогда как сердце билось все чаще и чаще.
– Так это же совсем рядом.
– Я знаю.
Наступил решающий момент. Момент, когда я еще могла дать задний ход. Но естественно, не дала.
– Ты один?
– Да. А ты?
– Я сейчас приду. Дай мне десять минут. Я только оденусь.
А потом я это услышала. Точнее, едва расслышала. Но очень четко. Как первое ку-ку по весне. Безусловно, безусловно, я услышала то, что хотела услышать.
– А тебе это надо? – спросил он.
– Жаклин?..
– Моя бывшая… или почти бывшая…
– Она так не думает?
– Нет…
– Вы живете вместе?
– На данный момент…
– Понятно.
– А ты… твой муж?
– Давай не будем касаться… и этого?
– Хорошо.
– Может, что-нибудь выпьем?
– Нет… давай пройдемся к Хаммерсмиту. Погуляем у реки. Поговорим. Когда твой?..
– У меня есть час.
– Полагаю, это как…
– Полагаю, что да.
– Ты?..
– Никогда. А ты?
– Нет.
– Все начинается с первого раза.
– Да.
Выговор у него отличался от Френсиса. И даже это, уж прости меня Господи, возбуждало.
Опасно, глупо… и эти слова вертелись в голове.
Такое счастье – самое ужасное. Запретное счастье, которого нельзя избежать, как бы ты ни старалась. Ты смеешься, ты шагаешь в молчании, ты соприкасаешься с ним, отстраняешься, снова соприкасаешься, в голове и теле гремят взрывы, ты думаешь, что готова отдать все, лишь бы эти мгновения длились вечно. Это последняя толика невинности, когда вы оба так переполнены нежностью, что боитесь прикоснуться друг к другу. Вспоминаете короткую общую историю, когда кто впервые это понял, по каким признакам? Находите тайники, которые еще не готовы к тому, чтобы их нашли, но их тем не менее раскрывают. Тут же устанавливаются правила игры. Он не спрашивает о твоих детях, ты не спрашиваешь о его подружке. Вы живете одним днем. Нет прошлого, нет будущего. Только настоящее. Ты показываешь себя с самой лучшей стороны, он отвечает тебе тем же. Такое ощущение, что ты попала в рекламный ролик, где всегда сияет солнце. И наступает момент, когда вы оба останавливаетесь, чтобы посмотреть на реку, вроде бы даже смотрите, потом поворачиваетесь друг к другу, встречаетесь взглядом и целуетесь. И все. Тайное становится явным. Отступать уже поздно. Вы оба находите оправдания. Ты говоришь, что никогда такого не искала. И действительно, ты не понимаешь, что произошло с тобой, вы снова целуетесь и идете дальше обнявшись, и тебя так и подмывает сказать, что ты безмерно счастлива.
Наконец приходит время прощаться, тайком, за углом, подальше от света уличного фонаря, и прощание возбуждает еще больше, пока до тебя вдруг не доходит, что эти прятки – не детская игра, но очень даже взрослая, настолько взрослая, что имеет свое название: прелюбодеяние. Но ты отгоняешь эти мысли, договариваешься о скорой встрече, прекрасно понимая, чем она завершится, что пугающе эротично да и просто пугающе. И какое облегчение испытываешь ты, оставшись одна, чтобы насладиться пережитым, обдумать прошедшее, заглянуть чуть вперед. Но вот ты поднимаешься по лестнице, открываешь знакомую дверь и входишь в свой дом, который перестал быть светлым и уютным, но стал мрачным и недоброжелательным, потому что ты изменила его навсегда. И пути назад нет. Этот светло-серый ковер, эти картины, эти цветы, это зеркало, которое ты выбирала с мужем… все теперь бессмысленно. Ты поднимаешься на второй этаж, зная все это, и однако ты что-то напеваешь себе под нос, потому что счастлива. Это безумие, но оно неизбежно, как чихание после того, как перец попадает в ноздри. Твой счастливый дом. И ты только что подложила под него бомбу.
Глава 4
ПАДДИНГТОНСКАЯ ОБНАЖЕНКА
Заниматься сексом с двумя мужчинами по отдельности – опасное дело. Если ты в постели с обоими и они это знают, тогда тебе наверняка простят ошибку в имени. Но если ты спишь с ними по очереди и в разных местах, берегись. Помимо вероятности того, что на пике страсти ты прошепчешь не то имя, в результате чего увидишь изумленные глаза и услышишь в ответ: «Я не Джордж», – один из них рано или поздно заметит, что сердце твое в другом месте. Есть и третья опасность: ты можешь сойти с ума от ужаса, поступая так с человеком, который полностью тебе доверяет. Такого я не пожелаю никому, а вот сама отказаться от этого не могла.
Где-то в глубине души, конечно, пламенел маленький огонек негодования: слишком уж легко доставалось все моему любовнику, тогда как я отрабатывала по полной программе. Каждый день я смотрела Френсису в глаза, за исключением тех, когда он уезжал, но и в эти дни он звонил, так что мне приходилось придумывать убедительную ложь, объясняющую мое отсутствие дома. Моя вновь обретенная тетушка Лайза оказалась просто сокровищем. Я списывала на нее не только коктейли, но и чай во второй половине дня, и ленч, и бутылку шампанского из нашего погреба (Френсис увидел, как я кладу ее в автомобиль), и имбирные пряники в виде мужчины с торчащим членом, которые он унюхал, когда я их пекла, но, к счастью, не увидел… И он принимал мои слова за чистую монету. В первые, очень сумбурные дни моего романа я использовала тетушку на всю катушку. Но даже для самого доверчивого мужчины наступает момент, когда ему начинает казаться странным стремление жены столь часто бывать в компании престарелой родственницы. Этого момента я боялась больше всего. Момента, когда придется искать новые предлоги, все глубже утопая в трясине лжи.
И я, конечно, не могла рассчитывать на сочувствие. Тебе не нравится обманывать своего мужа? Так не обманывай. Спасибо тебе, святая Агнесса. Я мучилась из-за того, что обманывала Френсиса. Но наслаждалась каждой минутой, проведенной с моим любовником. И пока я потела, напрягая все силы, чтобы обеспечить нам эти минуты, Мэттью, будучи свободным, как птица, не ударял для этого пальцем о палец. И это обстоятельство как помогало, так и мешало. Если б он не освободился так быстро, то, наверное, понял бы, с каким трудом мне удается вырываться из лона семьи. Но он практически с самого начала был свободен все двадцать четыре часа в сутки, нас обоих это очень радовало, вот я и забывала напомнить ему, что я, увы, не могу похвастаться тем же.
Для того чтобы освободиться от Жаклин, ему потребовалось только одно: съехать с квартиры и найти другую, по крайней мере, на первое время.
– Не хочется уезжать, – признался он мне. – Я арендовал эту квартиру почти восемь лет.
В этом было что-то богемное, учитывая, что я сама давно уже забыла, что такое аренда квартир или домов.
– А ты никогда не думал о том, чтобы купить квартиру?
Он рассмеялся:
– Я предпочитаю менять место жительства.
– Мы что-нибудь найдем, – сказала я. – С арендной платой я помогу.
Конечно, хотелось бы, чтобы квартира стоила подешевле, но я решительно сказала «нет», когда Мэттью предложил вложить средства в старенький «дормобиль». Автомобиль любви, как он его назвал. Все-таки приходилось помнить о возрасте, и какие-то удобства, как ни крути, требовались. Так что никаких домов на колесах, твердо заявила я. Однако почти все квартиры, которые мы вместе осматривали в южном и западном Лондоне, так называемые студии, мало чем отличались от «дормобиля». В Эктоне, где мы нашли квартиру с отдельной спальней, домовладелец вдруг заговорил о мебели.
– Кровати там нет, вам придется привезти свою. Стола тоже нет, и стульев, и холодильника… Есть только портьеры.
Тем не менее мы чуть не взяли ее, пока, после нашего предварительного согласия, домовладелец не упомянул о депозите. Двух тысячах фунтов.
– Я могу заплатить, – с неохотой сказала я.
– Никогда! – отрезал Мэттью. – Он не получит от меня даже «козлов» из носа. – И вылетел, оставив изумленного домовладельца подбирать достойный ответ. – Теперь ты понимаешь, почему так много людей живут на улице? – Он просто кипел от негодования. – Из-за такой вот погани.
– Послушай, – сказала я Мэттью чуть позже, – в следующий раз я могу взять с собой деньги… легко. Ты только предупреди меня заранее.
Я не упомянула о том, что проблема все-таки существовала: счета у нас были совместные. И о том, что Френсис выразил несвойственное ему удивление, узнав, сколько денег я потратила по кредитной карточке и счету текущих расходов. Практически за все, связанное с моим романом с Мэттью, я платила наличными, но такого объяснения я дать не могла. Конечно, какие-то расходы я могла списать на дорогую тетушку Лайзу, но даже милый, доверчивый Френсис не поверил бы, что я купила ей кожаную куртку в «Хэрродсе» (как ребенок, я хотела одеваться так же, как Мэттью).
– Странная покупка, – задумчиво изрек Френсис. Спорить с логичностью этого утверждения не имело смысла, поскольку с каждым днем весеннее солнце припекало все сильнее.
Жизнь стала напоминать посещение далекой страны: прикидываешь числа на ценниках и гадаешь, удастся ли купить это, если не покупать того, а если избавиться от этого и оставить то, хватит ли на другое? С такими проблемами я не сталкивалась с того момента, как покинула материнский дом. Теперь же мы пытались спланировать бюджет на дни, которые проводили вместе. А хотели мы, как хотят все в первые, золотые дни, если угодно, дни невинности, немногого: попасть в тихое место, где могли бы раздеться и остаться наедине обнаженными. И чтобы нас там никто не нашел. У меня появилась навязчивая идея, будто все домовладельцы и агенты по сдаче квартир в аренду знали, что мы прелюбодействуем, и вели себя соответственно. Я в этом нисколько не сомневалась.
Мэттью говорил, иногда в отчаянии и лишь с долей шутки, что мы могли бы присоединиться к какой-нибудь нудистской группе, но я подумала, что они быстро бы раскусили нас, поскольку мы не стали бы участвовать в их мероприятиях, скажем, игре в волейбол. В него я не играла даже одетой. Все это было не столь смешно, как грустно. Мы уже прошли ту стадию, когда третьесортные гостиницы действовали на нас возбуждающе. Мне требовалось место, куда я могла принести цветы, где могла оставить флакон духов, нижнее белье, повесить халат, в общем, место, обозначенное моим присутствием. Но в первые несколько недель Жаклин могла повести себя неадекватно, поэтому мы опасались пользоваться квартирой. Один раз попытались и буквально на мгновение разминулись с ней: она вернулась аккурат в тот момент, когда мы зашли в соседний магазин, чтобы купить бутылку вина. Потом пошли в квартиру одного его друга, но лишь для того, чтобы нас спугнул кто-то еще, у кого был ключ. После такого хотелось рвать и метать, кричать в голос. Кстати, аналогичный эпизод был и в «Короткой встрече». Искусство и жизнь переливаются друг в друга. Теперь я понимаю, что нет смысла взывать к экрану: «Не уходи, не убегай», – потому что Селия Джонсон просто не могла поступить иначе. Короче, нам не осталось ничего другого, как метаться по вонючим третьесортным гостиницам. А это действовало на нервы. И я часто гадаю: если б так продолжалось и дальше, протянули бы мы дольше нескольких первых недель?
Мэттью осведомился насчет моего дома. Когда наши очередные поиски квартиры окончились безрезультатно, и нам не хотелось вновь снимать гостиничный номер, он спросил, исключительно из прагматичных соображений:
– Может, пойдем к тебе?
Но я не могла даже помыслить об этом. С одной стороны, случалось, Френсис ночевал в гостинице, само собой, первоклассной, если находился далеко и понимал, что не успевает вернуться к вечеру, с другой – я не могла заставить себя пойти на такое, а Мэттью – я это видела, просто меня не понимал. В конце концов, если ты изменяешь мужу в одном месте, с чего такая щепетильность в отношении собственного дома?
– Или, – он вдруг остановился, повернулся ко мне, – ты же можешь просто сказать ему.
Сказать! Мэттью и представить себе не мог, что из-за Френсиса у меня рвалось сердце, что я не могла пожертвовать одним из них ради второго, хотела сохранить их обоих, пусть взаимоотношения с первым напоминали штиль на море, а со вторым – бурлящий котел. Я, конечно, допустила оплошность, не восприняв его предложение как серьезное. Такой вариант меня решительно не устраивал. А потом наконец-то, когда мы вплотную подошли к точке кипения, необходимость в нем отпала: Жаклин, чудо, да и только, неожиданно объявила, что съезжает с квартиры.
Произошло это примерно через месяц после начала нашего романа, и Мэттью только начал выказывать признаки того, что обман ему в тягость. Для меня же пребывание с ним стало основой существования, все остальное могло катиться к черту. Находиться в его квартире, не боясь, что тебя застукают, не заметать следы своего пребывания там – вот оно, счастье. Когда он позвонил мне, чтобы сказать, что она съехала, я радовалась, как ребенок. Побежала к бельевому шкафу, достала чистые простыни, чистые наволочки, чистые полотенца, чтобы отвезти туда. О, какое же я испытывала облегчение. Мне хотелось кому-нибудь рассказать об этом, поделиться переполняющими меня чувствами, но я никому не доверяла. Без Кэрол я осталась одна-одинешенька. Конечно же, я не могла довериться сестре, и у меня не было близких подруг. Я не могла рассказать женщинам из нашего круга общения, потому что все они были замужем и рано или поздно об этом узнали бы все. Я не могла рассказать об этом коллегам по выставочному залу в Стэпни, потому что больше там не работала. Я не могла рассказать об этом единственному человеку, которому я поверяла все секреты моей жизни, – Френсису. Но главное, внезапный отъезд Жаклин позволил мне более не искать ответа на вопрос, приводить или не приводить Мэттью домой. И, положа руку на сердце, я могу утверждать, что этой подлости по отношению к своему мужу не совершила.
Когда же мы наконец оказались в нашей собственной постели (мои лучшие простыни и наволочки отгораживали нас от следов присутствия ее бывшей обитательницы), я спросила его, почему она вдруг решила съехать, и он объяснил, что перестал с ней спать после того, как мы начали встречаться. Учитывая, что их отношения уже разладились, и они очень редко занимались сексом, решение Жаклин не представлялось ему совершенно логичным.
– Очень редко? – спросила я. – Что значит очень редко? – Подумала о себе и Френсисе. Мы занимались сексом не часто, но я не могла сказать, что очень мало.
– Три или четыре раза за ночь, – ответил он. – Каждую ночь.
– Ты счастливчик, – вырвалось у меня.
– Наоборот. – Он пододвинулся ко мне. – Это ты счастливая.
– Но, серьезно…
– Давай скажем Жаклин спасибо и забудем о ней. На том разговор и закончился.
Жаклин уехала, и меня переполняло счастье. «Этого достаточно. Пространство и время. Этого достаточно», – думала я. Но… Разве такое бывает? Такова уж человеческая натура: тебе дают то, что ты вроде бы хотел, а потом выясняется, что ты хочешь больше. Даже если знаешь, что в процессе получения желаемого можешь уничтожить жизни других. И конечно же, практически сразу мы захотели. Мы не только хотели провести, ночь вместе, это нам удалось, мы захотели провести вместе целый уик-энд, но с этим не вышло. А потом нам захотелось провести вместе еще больше времени, отпуск, и Мэттью сказал:
– Поедем в Индию.
Это же жестоко – предлагать такое респектабельной замужней женщине, которая не смогла вырваться даже на уик-энд в Богнор и, похоже, все глубже проваливалась с ним в колодец страсти. Но с другой стороны, он проваливался вместе со мной. Ни один из нас не контролировал ситуацию. Нас несло ветром, как парусник, потерявший управление. Я не могла пройти mhio магазина, чтобы у меня не возникло желание что-нибудь купить ему… Он не мог выдержать и дня, чтобы не встретиться со мной или не позвонить. Ему предложили работу в Бристоле. Он отказался. Управляющий хостелом лично звонил ему и предлагал подумать. Он не изменил своего решения, и они взяли другого человека. Я пыталась не думать о значимости этого отказа. На бристольской станции «Темпл-Мидс» он сказал мне, что очень, очень хочет получить это место…
Квартира стала нашей в мае, а май – самый прекрасный месяц для влюбленных. Наверное, то же самое я могла бы сказать и о ноябре, если б это был ноябрь. Но май – это действительно чудо. Он теплый, он дарит надежду, он обещает, что лето, как и твое счастье, никогда не закончится. Следует также отметить, что в этом месяце родились и я, и Френсис. С разницей в два дня, он – двенадцатого, я – четырнадцатого. Мы еще смеялись, что и его, и мои родители отдавали предпочтение сентябрьскому сексу. Теперь мне было не до смеха.
В том, что я творила по отношению к Френсису, меня более всего мучил один аспект: он всегда старался сделать меня счастливой. После нашего обручения он так и сказал:
– Я сделаю тебя счастливой. Будь уверена.
Его детство прошло в спокойной, счастливой обстановке, если не считать школьных страхов, и он едва ли мог осознать, каково это – расти в атмосфере страха и тревоги, но хотел, чтобы я поскорее обо всем этом забыла. Он многое знал о преступниках, но абсолютно ничего о том, каково приходилось женщинам, живущим в такой среде. О том, что любую из них могли избить до полусмерти, если она медлила с ответом или не успевала успокоить детей, о том, что любую могли бросить без средств к существованию, о том, что закон до самого последнего времени поворачивался к женщинам спиной. Мне рассказывали или я слышала разговоры о том, что именно соседи защищали мою мать, когда отец совсем уже выходил из себя. Полиция не ударяла пальцем о палец.
– Я думаю, простое человеческое сочувствие заставляло их приходить на помощь, – сказал он.
– Некоторые из них пили с моим отцом, – ответила я. – Это же семейные дела. В те дни закон в семейные дела не лез. Ты это знаешь.
– Как же тебе удалось не повредиться умом? – со вздохом спросил он.
Я попыталась объяснить, что в действительности все было не так уж и плохо, на словах получалось страшнее. Да и помнила я очень мало. Но он этого объяснения не принял. Для него все это было ужасно, и он хотел, чтобы в будущем я видела в жизни только хорошее. И этого добился. Так что, обманывая его, я просто плевала ему в лицо, отвечала черным злом на добро. Я знала, что с его уходом я останусь без любви и защиты. Некоторые любят щедро, стараясь давать, а не брать, другие – жадно, жестоко. Я это знала. Знала и о том, что мой муж – необыкновенный человек. И вместе мы составляли необыкновенную пару. Но на меня обрушилась любовь Бальзака и Шекспира, Пуччини, менестрелей и поэтов. Та любовь, ради которой люди с готовностью рисковали жизнью. По правде говоря, я боролась с искушением, но не так чтобы очень, и искушение победило. По правде говоря, я не хотела быть с моим мужем, моим идеалом, я хотела быть с моим любовником. По правде говоря, несмотря на любящую доброту, которую я видела от него, и годы безопасности и уверенности в будущем, то самое, что обещал мне Френсис, теперь мне хотелось другого. Я чувствовала себя счастливой только с другим мужчиной. Но это еще не все. Впервые в жизни я познала, что есть настоящее счастье. Каково это – чувствовать, что ты действительно живешь.
Итак, наши дни рождения. Мы всегда уезжаем на одни, двое, а то и трое суток. Традиция семьи Холмс. В том году указанные даты выпали на уик-энд, и мы встречались с Тимом и Шарлоттой Дженнингс в Бате. [23]Мне нравился Тим, давний друг Френсиса, мне нравилась Шарлотта, хорошо разбирающаяся в античности, и я обожала Бат. Но мы договаривались и заказывали номера до моего знакомства с Мэттью. Теперь же я никуда не хотела ехать, но ничего не могла поделать. А кроме того, Френсис – невинный, ни о чем не подозревающий Френсис, которому в последнее время я под тем или иным предлогом отказывала в выполнении супружеских обязанностей, – оправдывающий мое поведение скорбью по Кэрол, рассчитывал увидеть в своей жене что-нибудь более сексуальное, чем откровенный зевок. И я в принципе склонялась к тому, чтобы совершить этот последний акт предательства: заниматься любовью с мужем, мечтая, чтобы на его месте был другой.
Мэттью и я обсудили эту поездку за пару недель до отъезда. Сидя друг напротив друга за столом в его квартире. Правда, голые. И он то и дело протягивал руку и поглаживал мой сосок. Сие, конечно, отражалось на моей способности к логическому мышлению.
– Я лучше оденусь, – сказала я, чтобы направить дискуссию в продуктивное русло. Но что-то в голосе Мэттью, когда он произнес: «Нет», – остановило меня. Словно он хотел устроить мне какую-то проверку. Вот я и не оделась. – Послушай, – твердо заявила я. – Мы каждый год уезжаем на наши дни рождения. Это традиция.
– На этот раз тебе там не понравится.
– Я знаю. – Мой ответ прозвучал как стон. Я отдавала себе отчет, какая это мука – три дня не видеть Мэттью.
– Тогда не уезжай. Пожалуйста.
– Я должна ехать. Если только не заболею.
– Так заболей. Я хочу сказать, прикинься, что больна.
– Не трогай меня так. Я не могу думать.
– Вот так, да?
– Я не могу не ехать.
– Ты не можешь ехать.
– Я должна.
Он убрал руку.
– Просто скажи, что тебе хочется.
– Мэттью… посмотри на меня. Неужели ты не видишь то, что видят все, включая Френсиса?
– Что… обнаженную миссис Холмс?
– Я серьезно. Посмотри. Я цвету. Дома бегаю по лестнице. Пою. Великолепно выгляжу, потрясающе себя чувствую. Мой парикмахер так говорит, даже мой сын так говорит… мой сын, Мэттью. И мой второй сын, если б он был в Англии, сказал бы мне то же самое. Между прочим, Френсис тоже говорит. Кстати, для адвоката он на удивление туп, если учесть, что, с одной стороны, я прекрасно выгляжу, и меня переполняет энергия, а с другой – в десять вечера внезапно становлюсь такой усталой, что мне едва хватает сил растянуться на кровати.
У Мэттью дернулось лицо. Я не обратила на это внимания. Просто продолжила. В ушах не зазвенели колокольчики тревоги.
– И он говорит по поводу этой самой усталости, что несколько дней в Бате взбодрят меня, вольют новую энергию, совсем как в том чертовом романе Джейн Остен…
– Ага.
– Я не знаю, что делать. Я не хочу заниматься с ним любовью, потому что хочу подождать возвращения к тебе. Кроме тебя, мне никого не нужно. В тех редких случаях, когда это случалось с ним, я видела на его месте тебя. – Я рассмеялась. – В буквальном смысле.
Но он не рассмеялся.
Совсем не рассмеялся.
Встал. Его рука все еще лежала на моей шее, но все тело словно закаменело. Я уже испугалась, что сейчас что-нибудь отвалится или отлетит.
– Мэттью? В чем дело?
Он убрал руку с моей шеи, оттолкнул меня, потом отошел от стола.
Я похолодела, но не от холода, пусть и была в чем мать родила. Мне удалось выдавить:
– Куда ты идешь?
Следом за ним подошла к двери в спальню. Его лицо цветом не отличалось от мела, губы превратились в узкие полоски, я не увидела и подобия улыбки. Он одевался. Я услышала мягкий шорох хлопчатобумажной рубашки, резкое «вжик» молнии. Тяжелое дыхание. Потом он вышел из спальни. Я задалась вопросом, а не плакал ли он. Уперся руками в стол, уставился на меня холодными синими глазами.
Где-то в глубине души, конечно, пламенел маленький огонек негодования: слишком уж легко доставалось все моему любовнику, тогда как я отрабатывала по полной программе. Каждый день я смотрела Френсису в глаза, за исключением тех, когда он уезжал, но и в эти дни он звонил, так что мне приходилось придумывать убедительную ложь, объясняющую мое отсутствие дома. Моя вновь обретенная тетушка Лайза оказалась просто сокровищем. Я списывала на нее не только коктейли, но и чай во второй половине дня, и ленч, и бутылку шампанского из нашего погреба (Френсис увидел, как я кладу ее в автомобиль), и имбирные пряники в виде мужчины с торчащим членом, которые он унюхал, когда я их пекла, но, к счастью, не увидел… И он принимал мои слова за чистую монету. В первые, очень сумбурные дни моего романа я использовала тетушку на всю катушку. Но даже для самого доверчивого мужчины наступает момент, когда ему начинает казаться странным стремление жены столь часто бывать в компании престарелой родственницы. Этого момента я боялась больше всего. Момента, когда придется искать новые предлоги, все глубже утопая в трясине лжи.
И я, конечно, не могла рассчитывать на сочувствие. Тебе не нравится обманывать своего мужа? Так не обманывай. Спасибо тебе, святая Агнесса. Я мучилась из-за того, что обманывала Френсиса. Но наслаждалась каждой минутой, проведенной с моим любовником. И пока я потела, напрягая все силы, чтобы обеспечить нам эти минуты, Мэттью, будучи свободным, как птица, не ударял для этого пальцем о палец. И это обстоятельство как помогало, так и мешало. Если б он не освободился так быстро, то, наверное, понял бы, с каким трудом мне удается вырываться из лона семьи. Но он практически с самого начала был свободен все двадцать четыре часа в сутки, нас обоих это очень радовало, вот я и забывала напомнить ему, что я, увы, не могу похвастаться тем же.
Для того чтобы освободиться от Жаклин, ему потребовалось только одно: съехать с квартиры и найти другую, по крайней мере, на первое время.
– Не хочется уезжать, – признался он мне. – Я арендовал эту квартиру почти восемь лет.
В этом было что-то богемное, учитывая, что я сама давно уже забыла, что такое аренда квартир или домов.
– А ты никогда не думал о том, чтобы купить квартиру?
Он рассмеялся:
– Я предпочитаю менять место жительства.
– Мы что-нибудь найдем, – сказала я. – С арендной платой я помогу.
Конечно, хотелось бы, чтобы квартира стоила подешевле, но я решительно сказала «нет», когда Мэттью предложил вложить средства в старенький «дормобиль». Автомобиль любви, как он его назвал. Все-таки приходилось помнить о возрасте, и какие-то удобства, как ни крути, требовались. Так что никаких домов на колесах, твердо заявила я. Однако почти все квартиры, которые мы вместе осматривали в южном и западном Лондоне, так называемые студии, мало чем отличались от «дормобиля». В Эктоне, где мы нашли квартиру с отдельной спальней, домовладелец вдруг заговорил о мебели.
– Кровати там нет, вам придется привезти свою. Стола тоже нет, и стульев, и холодильника… Есть только портьеры.
Тем не менее мы чуть не взяли ее, пока, после нашего предварительного согласия, домовладелец не упомянул о депозите. Двух тысячах фунтов.
– Я могу заплатить, – с неохотой сказала я.
– Никогда! – отрезал Мэттью. – Он не получит от меня даже «козлов» из носа. – И вылетел, оставив изумленного домовладельца подбирать достойный ответ. – Теперь ты понимаешь, почему так много людей живут на улице? – Он просто кипел от негодования. – Из-за такой вот погани.
– Послушай, – сказала я Мэттью чуть позже, – в следующий раз я могу взять с собой деньги… легко. Ты только предупреди меня заранее.
Я не упомянула о том, что проблема все-таки существовала: счета у нас были совместные. И о том, что Френсис выразил несвойственное ему удивление, узнав, сколько денег я потратила по кредитной карточке и счету текущих расходов. Практически за все, связанное с моим романом с Мэттью, я платила наличными, но такого объяснения я дать не могла. Конечно, какие-то расходы я могла списать на дорогую тетушку Лайзу, но даже милый, доверчивый Френсис не поверил бы, что я купила ей кожаную куртку в «Хэрродсе» (как ребенок, я хотела одеваться так же, как Мэттью).
– Странная покупка, – задумчиво изрек Френсис. Спорить с логичностью этого утверждения не имело смысла, поскольку с каждым днем весеннее солнце припекало все сильнее.
Жизнь стала напоминать посещение далекой страны: прикидываешь числа на ценниках и гадаешь, удастся ли купить это, если не покупать того, а если избавиться от этого и оставить то, хватит ли на другое? С такими проблемами я не сталкивалась с того момента, как покинула материнский дом. Теперь же мы пытались спланировать бюджет на дни, которые проводили вместе. А хотели мы, как хотят все в первые, золотые дни, если угодно, дни невинности, немногого: попасть в тихое место, где могли бы раздеться и остаться наедине обнаженными. И чтобы нас там никто не нашел. У меня появилась навязчивая идея, будто все домовладельцы и агенты по сдаче квартир в аренду знали, что мы прелюбодействуем, и вели себя соответственно. Я в этом нисколько не сомневалась.
Мэттью говорил, иногда в отчаянии и лишь с долей шутки, что мы могли бы присоединиться к какой-нибудь нудистской группе, но я подумала, что они быстро бы раскусили нас, поскольку мы не стали бы участвовать в их мероприятиях, скажем, игре в волейбол. В него я не играла даже одетой. Все это было не столь смешно, как грустно. Мы уже прошли ту стадию, когда третьесортные гостиницы действовали на нас возбуждающе. Мне требовалось место, куда я могла принести цветы, где могла оставить флакон духов, нижнее белье, повесить халат, в общем, место, обозначенное моим присутствием. Но в первые несколько недель Жаклин могла повести себя неадекватно, поэтому мы опасались пользоваться квартирой. Один раз попытались и буквально на мгновение разминулись с ней: она вернулась аккурат в тот момент, когда мы зашли в соседний магазин, чтобы купить бутылку вина. Потом пошли в квартиру одного его друга, но лишь для того, чтобы нас спугнул кто-то еще, у кого был ключ. После такого хотелось рвать и метать, кричать в голос. Кстати, аналогичный эпизод был и в «Короткой встрече». Искусство и жизнь переливаются друг в друга. Теперь я понимаю, что нет смысла взывать к экрану: «Не уходи, не убегай», – потому что Селия Джонсон просто не могла поступить иначе. Короче, нам не осталось ничего другого, как метаться по вонючим третьесортным гостиницам. А это действовало на нервы. И я часто гадаю: если б так продолжалось и дальше, протянули бы мы дольше нескольких первых недель?
Мэттью осведомился насчет моего дома. Когда наши очередные поиски квартиры окончились безрезультатно, и нам не хотелось вновь снимать гостиничный номер, он спросил, исключительно из прагматичных соображений:
– Может, пойдем к тебе?
Но я не могла даже помыслить об этом. С одной стороны, случалось, Френсис ночевал в гостинице, само собой, первоклассной, если находился далеко и понимал, что не успевает вернуться к вечеру, с другой – я не могла заставить себя пойти на такое, а Мэттью – я это видела, просто меня не понимал. В конце концов, если ты изменяешь мужу в одном месте, с чего такая щепетильность в отношении собственного дома?
– Или, – он вдруг остановился, повернулся ко мне, – ты же можешь просто сказать ему.
Сказать! Мэттью и представить себе не мог, что из-за Френсиса у меня рвалось сердце, что я не могла пожертвовать одним из них ради второго, хотела сохранить их обоих, пусть взаимоотношения с первым напоминали штиль на море, а со вторым – бурлящий котел. Я, конечно, допустила оплошность, не восприняв его предложение как серьезное. Такой вариант меня решительно не устраивал. А потом наконец-то, когда мы вплотную подошли к точке кипения, необходимость в нем отпала: Жаклин, чудо, да и только, неожиданно объявила, что съезжает с квартиры.
Произошло это примерно через месяц после начала нашего романа, и Мэттью только начал выказывать признаки того, что обман ему в тягость. Для меня же пребывание с ним стало основой существования, все остальное могло катиться к черту. Находиться в его квартире, не боясь, что тебя застукают, не заметать следы своего пребывания там – вот оно, счастье. Когда он позвонил мне, чтобы сказать, что она съехала, я радовалась, как ребенок. Побежала к бельевому шкафу, достала чистые простыни, чистые наволочки, чистые полотенца, чтобы отвезти туда. О, какое же я испытывала облегчение. Мне хотелось кому-нибудь рассказать об этом, поделиться переполняющими меня чувствами, но я никому не доверяла. Без Кэрол я осталась одна-одинешенька. Конечно же, я не могла довериться сестре, и у меня не было близких подруг. Я не могла рассказать женщинам из нашего круга общения, потому что все они были замужем и рано или поздно об этом узнали бы все. Я не могла рассказать об этом коллегам по выставочному залу в Стэпни, потому что больше там не работала. Я не могла рассказать об этом единственному человеку, которому я поверяла все секреты моей жизни, – Френсису. Но главное, внезапный отъезд Жаклин позволил мне более не искать ответа на вопрос, приводить или не приводить Мэттью домой. И, положа руку на сердце, я могу утверждать, что этой подлости по отношению к своему мужу не совершила.
Когда же мы наконец оказались в нашей собственной постели (мои лучшие простыни и наволочки отгораживали нас от следов присутствия ее бывшей обитательницы), я спросила его, почему она вдруг решила съехать, и он объяснил, что перестал с ней спать после того, как мы начали встречаться. Учитывая, что их отношения уже разладились, и они очень редко занимались сексом, решение Жаклин не представлялось ему совершенно логичным.
– Очень редко? – спросила я. – Что значит очень редко? – Подумала о себе и Френсисе. Мы занимались сексом не часто, но я не могла сказать, что очень мало.
– Три или четыре раза за ночь, – ответил он. – Каждую ночь.
– Ты счастливчик, – вырвалось у меня.
– Наоборот. – Он пододвинулся ко мне. – Это ты счастливая.
– Но, серьезно…
– Давай скажем Жаклин спасибо и забудем о ней. На том разговор и закончился.
Жаклин уехала, и меня переполняло счастье. «Этого достаточно. Пространство и время. Этого достаточно», – думала я. Но… Разве такое бывает? Такова уж человеческая натура: тебе дают то, что ты вроде бы хотел, а потом выясняется, что ты хочешь больше. Даже если знаешь, что в процессе получения желаемого можешь уничтожить жизни других. И конечно же, практически сразу мы захотели. Мы не только хотели провести, ночь вместе, это нам удалось, мы захотели провести вместе целый уик-энд, но с этим не вышло. А потом нам захотелось провести вместе еще больше времени, отпуск, и Мэттью сказал:
– Поедем в Индию.
Это же жестоко – предлагать такое респектабельной замужней женщине, которая не смогла вырваться даже на уик-энд в Богнор и, похоже, все глубже проваливалась с ним в колодец страсти. Но с другой стороны, он проваливался вместе со мной. Ни один из нас не контролировал ситуацию. Нас несло ветром, как парусник, потерявший управление. Я не могла пройти mhio магазина, чтобы у меня не возникло желание что-нибудь купить ему… Он не мог выдержать и дня, чтобы не встретиться со мной или не позвонить. Ему предложили работу в Бристоле. Он отказался. Управляющий хостелом лично звонил ему и предлагал подумать. Он не изменил своего решения, и они взяли другого человека. Я пыталась не думать о значимости этого отказа. На бристольской станции «Темпл-Мидс» он сказал мне, что очень, очень хочет получить это место…
Квартира стала нашей в мае, а май – самый прекрасный месяц для влюбленных. Наверное, то же самое я могла бы сказать и о ноябре, если б это был ноябрь. Но май – это действительно чудо. Он теплый, он дарит надежду, он обещает, что лето, как и твое счастье, никогда не закончится. Следует также отметить, что в этом месяце родились и я, и Френсис. С разницей в два дня, он – двенадцатого, я – четырнадцатого. Мы еще смеялись, что и его, и мои родители отдавали предпочтение сентябрьскому сексу. Теперь мне было не до смеха.
В том, что я творила по отношению к Френсису, меня более всего мучил один аспект: он всегда старался сделать меня счастливой. После нашего обручения он так и сказал:
– Я сделаю тебя счастливой. Будь уверена.
Его детство прошло в спокойной, счастливой обстановке, если не считать школьных страхов, и он едва ли мог осознать, каково это – расти в атмосфере страха и тревоги, но хотел, чтобы я поскорее обо всем этом забыла. Он многое знал о преступниках, но абсолютно ничего о том, каково приходилось женщинам, живущим в такой среде. О том, что любую из них могли избить до полусмерти, если она медлила с ответом или не успевала успокоить детей, о том, что любую могли бросить без средств к существованию, о том, что закон до самого последнего времени поворачивался к женщинам спиной. Мне рассказывали или я слышала разговоры о том, что именно соседи защищали мою мать, когда отец совсем уже выходил из себя. Полиция не ударяла пальцем о палец.
– Я думаю, простое человеческое сочувствие заставляло их приходить на помощь, – сказал он.
– Некоторые из них пили с моим отцом, – ответила я. – Это же семейные дела. В те дни закон в семейные дела не лез. Ты это знаешь.
– Как же тебе удалось не повредиться умом? – со вздохом спросил он.
Я попыталась объяснить, что в действительности все было не так уж и плохо, на словах получалось страшнее. Да и помнила я очень мало. Но он этого объяснения не принял. Для него все это было ужасно, и он хотел, чтобы в будущем я видела в жизни только хорошее. И этого добился. Так что, обманывая его, я просто плевала ему в лицо, отвечала черным злом на добро. Я знала, что с его уходом я останусь без любви и защиты. Некоторые любят щедро, стараясь давать, а не брать, другие – жадно, жестоко. Я это знала. Знала и о том, что мой муж – необыкновенный человек. И вместе мы составляли необыкновенную пару. Но на меня обрушилась любовь Бальзака и Шекспира, Пуччини, менестрелей и поэтов. Та любовь, ради которой люди с готовностью рисковали жизнью. По правде говоря, я боролась с искушением, но не так чтобы очень, и искушение победило. По правде говоря, я не хотела быть с моим мужем, моим идеалом, я хотела быть с моим любовником. По правде говоря, несмотря на любящую доброту, которую я видела от него, и годы безопасности и уверенности в будущем, то самое, что обещал мне Френсис, теперь мне хотелось другого. Я чувствовала себя счастливой только с другим мужчиной. Но это еще не все. Впервые в жизни я познала, что есть настоящее счастье. Каково это – чувствовать, что ты действительно живешь.
Итак, наши дни рождения. Мы всегда уезжаем на одни, двое, а то и трое суток. Традиция семьи Холмс. В том году указанные даты выпали на уик-энд, и мы встречались с Тимом и Шарлоттой Дженнингс в Бате. [23]Мне нравился Тим, давний друг Френсиса, мне нравилась Шарлотта, хорошо разбирающаяся в античности, и я обожала Бат. Но мы договаривались и заказывали номера до моего знакомства с Мэттью. Теперь же я никуда не хотела ехать, но ничего не могла поделать. А кроме того, Френсис – невинный, ни о чем не подозревающий Френсис, которому в последнее время я под тем или иным предлогом отказывала в выполнении супружеских обязанностей, – оправдывающий мое поведение скорбью по Кэрол, рассчитывал увидеть в своей жене что-нибудь более сексуальное, чем откровенный зевок. И я в принципе склонялась к тому, чтобы совершить этот последний акт предательства: заниматься любовью с мужем, мечтая, чтобы на его месте был другой.
Мэттью и я обсудили эту поездку за пару недель до отъезда. Сидя друг напротив друга за столом в его квартире. Правда, голые. И он то и дело протягивал руку и поглаживал мой сосок. Сие, конечно, отражалось на моей способности к логическому мышлению.
– Я лучше оденусь, – сказала я, чтобы направить дискуссию в продуктивное русло. Но что-то в голосе Мэттью, когда он произнес: «Нет», – остановило меня. Словно он хотел устроить мне какую-то проверку. Вот я и не оделась. – Послушай, – твердо заявила я. – Мы каждый год уезжаем на наши дни рождения. Это традиция.
– На этот раз тебе там не понравится.
– Я знаю. – Мой ответ прозвучал как стон. Я отдавала себе отчет, какая это мука – три дня не видеть Мэттью.
– Тогда не уезжай. Пожалуйста.
– Я должна ехать. Если только не заболею.
– Так заболей. Я хочу сказать, прикинься, что больна.
– Не трогай меня так. Я не могу думать.
– Вот так, да?
– Я не могу не ехать.
– Ты не можешь ехать.
– Я должна.
Он убрал руку.
– Просто скажи, что тебе хочется.
– Мэттью… посмотри на меня. Неужели ты не видишь то, что видят все, включая Френсиса?
– Что… обнаженную миссис Холмс?
– Я серьезно. Посмотри. Я цвету. Дома бегаю по лестнице. Пою. Великолепно выгляжу, потрясающе себя чувствую. Мой парикмахер так говорит, даже мой сын так говорит… мой сын, Мэттью. И мой второй сын, если б он был в Англии, сказал бы мне то же самое. Между прочим, Френсис тоже говорит. Кстати, для адвоката он на удивление туп, если учесть, что, с одной стороны, я прекрасно выгляжу, и меня переполняет энергия, а с другой – в десять вечера внезапно становлюсь такой усталой, что мне едва хватает сил растянуться на кровати.
У Мэттью дернулось лицо. Я не обратила на это внимания. Просто продолжила. В ушах не зазвенели колокольчики тревоги.
– И он говорит по поводу этой самой усталости, что несколько дней в Бате взбодрят меня, вольют новую энергию, совсем как в том чертовом романе Джейн Остен…
– Ага.
– Я не знаю, что делать. Я не хочу заниматься с ним любовью, потому что хочу подождать возвращения к тебе. Кроме тебя, мне никого не нужно. В тех редких случаях, когда это случалось с ним, я видела на его месте тебя. – Я рассмеялась. – В буквальном смысле.
Но он не рассмеялся.
Совсем не рассмеялся.
Встал. Его рука все еще лежала на моей шее, но все тело словно закаменело. Я уже испугалась, что сейчас что-нибудь отвалится или отлетит.
– Мэттью? В чем дело?
Он убрал руку с моей шеи, оттолкнул меня, потом отошел от стола.
Я похолодела, но не от холода, пусть и была в чем мать родила. Мне удалось выдавить:
– Куда ты идешь?
Следом за ним подошла к двери в спальню. Его лицо цветом не отличалось от мела, губы превратились в узкие полоски, я не увидела и подобия улыбки. Он одевался. Я услышала мягкий шорох хлопчатобумажной рубашки, резкое «вжик» молнии. Тяжелое дыхание. Потом он вышел из спальни. Я задалась вопросом, а не плакал ли он. Уперся руками в стол, уставился на меня холодными синими глазами.