Дал Роалд. Дорога в рай

   – Надеюсь, там еще осталось, – крикнула леди Бэрдвелл. – Мои ненасытные дети так это любят.
   – Тут еще много, – отвечала мисс Роуч и, принеся напиток, поставила стакан передо мной на столик.
   Еще не пробуя, я легко догадался, почему дети так его любят. Напиток был янтарно-красного цвета, в нем плавали куски фруктов вместе с кубиками льда, а сверху мисс Роуч положила веточку мяты. Я догадался, что мята положена специально для меня, чтобы устранить приторность месива, которое в противном случае предназначалось бы явно для молодежи.
   – Слишком сладко для вас, падре!
   – Восхитительно, – сказал я, потягивая напиток. – Просто замечательно.
   Было жаль после всех хлопот мисс Роуч проглотить крюшон мигом, но он действовал так освежающе, что удержаться я не мог.
   – Позвольте приготовить вам еще один крюшон!
   Мне понравилось, что она подождала, пока я поставлю стакан на стол, вместо того чтобы пытаться вырвать его у меня из рук.
   – Мяту я на вашем месте не стала бы есть, – сказала мисс Элфинстоун.
   – Пожалуй, принесу еще бутылку, – громко сказала леди Бэрдвелл. – Вам она наверняка понадобится, Милдред.
   – Принесите, пожалуйста, – ответила мисс Роуч. – Сама я могу пить крюшон галлонами, – она обращалась ко мне. – И не думаю, что вы можете сказать про меня, будто я, что называется, изнурена.
   – Ну что вы, – с жаром ответил я.
   Я принялся снова наблюдать, как она готовит для меня напиток. Мышцы руки, которой она взяла бутылку, перекатывались под кожей. Шея, если смотреть сзади, была необычайно красива, не тонкая и жилистая, как у так называемых современных красавиц, а толстая и сильная, и там, где выступали жилы, тянулась едва заметная выпуклость. Непросто было определить возраст такого человека, но я не думаю, чтобы ей было больше сорока восьми – сорока девяти лет.
   Едва я допил второй стакан крюшона, как меня охватило поистине необыкновенное чувство. Мне показалось, будто я выплываю из кресла, а подо мной катятся теплые волны и поднимают меня все выше и выше. Я чувствовал себя бодрым, как пузырек воздуха, и мне казалось, что все вокруг меня скачет вверх-вниз и тихо кружится туда-сюда. Все это было очень приятно, и меня захватило почти неодолимое желание спеть песню.
   – Вам хорошо? – прозвучал голос мисс Роуч откуда-то издалека, и когда я повернулся в ее сторону, то с удивлением увидел, как близко от меня она находится. Она тоже словно прыгала вверх-вниз.
   – Чудесно, – ответил я. – Я чувствую себя чудесно.
   У нее было розовое лицо, и находилось оно так близко от моего, что я мог разглядеть даже бледный пушок на щеках, и то, как солнечные лучи выхватывали каждую волосинку и заставляли сверкать золотом. Я поймал себя на том, что мне захотелось протянуть руку и провести пальцами по ее щекам. Сказать по правде, я бы не стал возражать, если бы и она проделала то же самое со мной.
   – Послушайте, – мягко произнесла мисс Роуч. – Как насчет того, чтобы мы вдвоем прогулялись по саду и полюбовались люпинами?
   – Замечательно, – ответил я. – Прекрасно. Все, что хотите.
   В саду леди Бэрдвелл, возле площадки для игры в крокет стоит маленький летний домик в стиле королей Георгов, и следующее, что я помню, это то, что я сижу в нем на чем-то вроде шезлонга, а мисс Роуч – рядом со мной. Я по-прежнему прыгал вверх-вниз, да и она тоже, да, пожалуй, и летний домик, но чувствовал я себя превосходно. Я спросил мисс Роуч, не хочет ли она, чтобы я спел ей песню.
   – Не сейчас, – сказала мисс Роуч, обхватывая меня руками и прижимая к своей груди так крепко, что мне стало больно.
   – Не надо, – растаяв, произнес я.
   – Так лучше, – проговорила она. – Так ведь лучше, правда?
   Попытайся мисс Роуч или кто-либо из женщин проделать со мной такое час назад, я даже не знаю, что бы произошло. Думаю, скорее всего я бы лишился чувств. Может быть, и умер бы. Но теперь я получал удовольствие от того, что эти огромные голые руки касаются моего тела! К тому же – и это самое удивительное – я испытывал желание ответить взаимностью.
   Большим и указательным пальцами взяв мочку ее левого уха, я игриво потянул его вниз.
   – Скверный мальчишка, – сказала мисс Роуч.
   Я потянул за ухо сильнее и слегка стиснул мочку. Это вызвало у нее такой прилив страсти, что она принялась хрюкать и храпеть, как свинья. Дыхание ее становилось громким и затрудненным.
   – Поцелуй меня, – приказала она.
   – Что? – спросил я.
   – Ну же, целуй меня.
   В этот момент я увидел ее рот. Я увидел ее хищный рот, медленно надвигающийся на меня, начинающий раскрываться, приближающийся все ближе и ближе и открывающийся все шире и шире, и – оцепенел от ужаса.
   – Нет! – закричал я. – Не надо! Не надо, мамочка, не надо!
   Только одно могу вам сказать: никогда в жизни не видел я ничего страшнее этого рта. Я попросту не мог вынести, чтобы он на меня вот так надвигался. Будь это раскаленный утюг, который кто-то подносил к моему лицу, я не был бы так ошеломлен, клянусь, не был бы. Сильные руки обхватили меня и прижали книзу, так что я не мог двигаться, а рот открывался все шире и шире, и потом он как-то навис надо мной – огромный, мокрый, похожий на пещеру, – и в следующую секунду я оказался в нем.
   Я очутился внутри этого огромного рта, распластавшись на животе вдоль языка, притом ноги мои оказались где-то в районе горла. Инстинктивно я понимал, что если немедленно не вырвусь на свободу, то буду проглочен живьем – как тот маленький кролик. Я чувствовал, как мои ноги затягивает в горло, и тогда я выбросил руки и схватился за нижние передние зубы, цепляясь, таким образом, за жизнь. Моя голова покоилась у входа в рот, между губами. Я даже мог разглядеть кусочек внешнего мира – солнечные лучи, падающие на полированный деревянный пол летнего домика, и гигантскую ногу на полу в белой кроссовке.
   Я хорошенько ухватился за кончики зубов и, несмотря на то, что меня продолжало засасывать, медленно подтягивался к дневному свету, пока вдруг верхние зубы не опустились на мои костяшки, застучали, и я вынужден был отнять руки. Я заскользил вниз по горлу ногами вперед, пытаясь ухватиться по пути за что-нибудь, но все было такое гладкое и скользкое, что я так и не смог этого сделать. Проскальзывая мимо коренных зубов, я мельком увидел, как слева сверкнуло золото, а тремя дюймами дальше я увидел над собой, должно быть, язычок, свешивающийся подобно толстому красному сталактиту с верхней поверхности горла. Я схватился за язычок обеими руками, однако он выскользнул у меня из пальцев, и я продолжил скатываться вниз.
   Помню, что я кричал о помощи, но едва ли мог слышать звук собственного голоса, заглушаемый шумом ветра, вызванного дыханием обладательницы горла. Ветер, похоже, все время был штормовой, притом до странности неустойчивый, и попеременно то очень холодный (при вдохе), то очень горячий (при выдохе).
   Мне удалось зацепиться локтями за острый мясистый бугорок – полагаю, то был надгортанник, – и какое-то мгновение я висел на нем, противясь затягиванию и нащупывая ногами какую-нибудь опору на стенке гортани, однако горло сделало сильное глотательное движение, меня отшвырнуло, и я снова полетел вниз.
   Дальше мне было не за что уцепиться, я направлялся все ниже и ниже, пока мои ноги не повисли подо мной на передних подступах к желудку, и я почувствовал мощную перистальтику, захватывающую мои ноги в области лодыжек и затягивающую меня все ниже и ниже...
   Высоко наверху, на открытом воздухе, слышалось далекое бормотание женских голосов:
   – Этого не может быть...
   – Но, моя дорогая Милдред, как это ужасно...
   – Он, должно быть, с ума сошел...
   – Ваш бедный рот, только взгляните на себя...
   – Сексуальный маньяк...
   – Садист...
   – Надо написать епископу...
   А потом все голоса заглушил голос мисс Роуч, она, точно попугай, принялась хрипло выкрикивать ругательства:
   – Ему еще, черт побери, повезло, что я не убила его, этого мерзавца!.. Я ему говорю, слушай, говорю я, если мне когда-нибудь понадобится тащить зубы, я пойду к дантисту, а не к чертову священнику... Да и повода я ему не давала!..
   – А где он сейчас, Милдред?
   – Кто его знает? Наверное, в этом чертовом летнем домике.
   – Девочки, пошли выкорчуем его оттуда!
   О-ля-ля! Оглядываясь сейчас, три недели спустя, на случившееся, я не знаю, как пережил кошмар того ужасного дня и не сошел с ума.
   Весьма опасно иметь дело с такой шайкой ведьм, и, если бы им удалось схватить меня в летнем домике, пока у них кипела кровь, они бы скорее всего разорвали меня на части. Либо потащили за руки и за ноги лицом вниз в полицейский участок, а леди Бэрдвелл и мисс Роуч возглавили бы процессию по главной улице деревни.
   Но, разумеется, они не поймали меня.
   Они не поймали меня тогда и не поймали до сих пор, и если удача и дальше будет сопутствовать мне, то, думаю, у меня есть неплохой шанс вообще ускользнуть от них или хотя бы не встречаться с ними несколько месяцев, пока они не забудут эту историю.
   Как вы можете догадаться, я принужден пребывать исключительно в одиночестве и не принимаю участия в публичных делах и общественной жизни. Я прихожу к выводу, что литературное творчество – самое спасительное занятие в такое время, и провожу ежедневно много часов, играя с предложениями. Каждое предложение я рассматриваю как колесико, и в последнее время у меня появилось желание выстроить несколько сот их в ряд, чтобы зубцы их сцепились, как шестерни, но чтобы колеса были разных размеров и вращались с разной скоростью. Я пытаюсь приставить самое большое непосредственно к самому маленькому так, чтобы большое, медленно вращаясь, заставляло маленькое крутиться так быстро, чтобы оно гудело.
   По вечерам я по-прежнему пою мадригалы, но мне ужасно не хватает моего клавесина.
   Но вообще-то здесь не так уж и плохо, и я устроился настолько удобно, насколько позволили обстоятельства. У меня маленькая комнатка, расположенная почти наверняка в переднем отделе двенадцатиперстной кишки, – там, где она вертикально уходит вниз перед правой почкой. Пол совершенно ровный – по сути, это первое ровное место, которое мне попалось во время того ужасного спуска по горлу мисс Роуч, и единственное, где вообще можно остановиться. Над головой я вижу мясистое на вид отверстие, которое, как я полагаю, является привратником желудка, где желудок входит в небольшую кишку (я все еще помню некоторые из тех диаграмм, которые показывала мне моя мать), а подо мной – смешная дырочка в стене, где панкреатический канал примыкает к нижнему отделу двенадцатиперстной кишки.
   Все это чуточку странно для человека консервативных вкусов, вроде меня. Лично я предпочитаю дубовую мебель и паркетный пол. Но здесь, впрочем, есть одна вещь, которая весьма мне нравится. Это стены. Они красивые и мягкие, покрыты чем-то вроде набивочного материала, и преимущество их в том, что я могу налетать на них сколько угодно и при этом мне не больно.
   Тут есть еще несколько человек, что довольно удивительно, но, благодаря Богу, все они мужчины. В силу какой-то причины на них белые одежды, и они суетятся вокруг, делая вид, будто очень заняты. В действительности же они крайне невежественны и, похоже, даже не понимают, где находятся. Я пытаюсь рассказать им, но они и слушать не хотят. Иногда я так сержусь, что выхожу из себя и начинаю кричать, и тогда на их лицах появляется плутоватое недоверчивое выражение, они медленно отступают и говорят: "Ну, успокойтесь. Успокойтесь же, святой отец".
   Что с ними говорить?
   Но есть там и один пожилой человек – он навещает меня каждое утро после завтрака, – и кажется, что он ближе ощущает реальность, чем остальные. Он вежлив, держится с достоинством и, мне кажется, одинок, потому что ничего так не любит, как сидеть тихо в моей комнате и слушать, как я разговариваю. Одна беда – едва мы затрагиваем тему нашего местопребывания, как он предлагает мне бежать. Утром он снова об этом заговорил, и мы крупно поспорили.
   – Ну разве вы не понимаете, – терпеливо сказал я, – что я не хочу бежать.
   – Мой дорогой святой отец, но почему же?
   – Еще раз говорю вам – потому, что там меня повсюду ищут.
   – Кто?
   – Мисс Элфинстоун, мисс Роуч, мисс Прэттли и все остальные.
   – Какая чушь.
   – Еще как ищут! И думаю, и вас ищут, но вы в этом не признаетесь.
   – Нет, друг мой, меня они не ищут.
   – Тогда позвольте узнать, что именно вы здесь делаете?
   Вопросец для него трудноватый. Я вижу, что он не знает, как и ответить.
   – Клянусь, вы забавлялись с мисс Роуч, и она вас проглотила точно так же, как меня. Клянусь, именно так все и было, только вам стыдно признаться.
   Едва я произнес это, он погрустнел, и вид у него при этом был такой расстроенный, что мне стало жаль его.
   – Хотите, я спою вам песню? – спросил я.
   Но он, ничего не ответив, поднялся и тихо вышел в коридор.
   – Выше голову, – крикнул я ему вслед. – Не отчаивайтесь. Чем утешиться – всегда найдется.

Рождение катастрофы (правдивая история)

   – Все нормально, – говорил врач. – Лежите спокойно.
   Голос его звучал где-то далеко, и казалось, он кричит на нее.
   – У вас сын.
   – Что?
   – У вас чудесный сын. Понимаете? Чудесный. Слышали, как он плакал?
   – С ним все в порядке, доктор?
   – Разумеется, в порядке.
   – Прошу вас, дайте мне на него взглянуть.
   – Скоро вы его увидите.
   – Вы уверены, что с ним все в порядке?
   – Совершенно уверен.
   – Он еще плачет?
   – Попытайтесь отдохнуть. Вам не о чем беспокоиться.
   – А почему он больше не плачет, доктор? Что случилось?
   – Да не волнуйтесь вы так. Все нормально.
   – Я хочу видеть его. Пожалуйста, позвольте мне посмотреть на него.
   – Дорогая моя, – сказал врач, похлопывая ее по руке. – У вас чудесный, здоровый ребенок. Разве вы не верите тому, что я говорю?
   – А что это там женщина делает с ним?
   – Вашего ребенка готовят к тому, чтобы на него было приятно смотреть, – сказал врач. – Мы его немножко вымоем, вот и все. Дайте нам минутку.
   – Клянетесь, что с ним все в порядке?
   – Клянусь. А теперь лежите спокойно. Закройте глаза. Ну, закройте же. Вот так. Так-то лучше. Умница...
   – Я так молилась, чтобы он выжил, доктор.
   – Разумеется, он будет жить. О чем вы говорите?
   – Другие же не выжили.
   – Что?
   – Из других моих детей ни один не выжил, доктор.
   Врач стоял возле кровати и смотрел на бледное, изможденное лицо молодой женщины. До сегодняшнего дня он ее никогда не видел. Они с мужем были новыми людьми в городе. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь принять роды, говорила, что муж ее работает в местной таможне на границе и что они неожиданно прибыли в гостиницу с одним чемоданом и сумкой три месяца назад. Муж был пьяницей, говорила жена хозяина гостиницы, заносчивый, властный, задиристый, а вот молодая женщина была тихой и набожной. И очень грустной. Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что она там прожила, жена хозяина гостиницы ни разу не видела, чтобы она улыбнулась. Ходили слухи, что это третий брак мужа, одна его жена умерла, а другая развелась с ним в силу неприглядных причин. Но то были только слухи.
   Доктор нагнулся и натянул простыню повыше на грудь пациентки.
   – Вам не о чем тревожиться, – мягко произнес он. – У вас совершенно нормальный ребенок.
   – То же самое мне говорили и о других детях. Но я всех их потеряла, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла троих своих детей, поэтому не вините меня, что я нервничаю.
   – Троих?
   – Это мой четвертый... за четыре года.
   Врач беспокойно переступил с ноги на ногу.
   – Вряд ли вы понимаете, что это значит, доктор, потерять их всех, всех троих, по очереди, одного за другим. Они и сейчас у меня перед глазами. Я вижу лицо Густава так ясно, как будто он лежит рядом со мной в постели. Густав был замечательным мальчиком, доктор. Но он всегда болел. Ужасно, когда они все время болеют и нельзя ничем им помочь.
   – Знаю.
   Женщина открыла глаза, несколько секунд пристально смотрела на врача, потом снова закрыла их.
   – Мою маленькую девочку звали Идой. Она умерла накануне Рождества. То есть всего лишь четыре месяца назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы видели Иду, доктор.
   – Теперь у вас другой ребенок.
   – Но Ида была такая красивая.
   – Да, – сказал врач. – Я знаю.
   – Откуда вы можете это знать? – вскричала она.
   – Я уверен, что это был прекрасный ребенок. Но и этот тоже красивый.
   Врач отвернулся от кровати и стал смотреть в окно. Был дождливый серый апрельский день, и он видел красные крыши домов на другой стороне улицы. Огромные капли дождя стучали по черепице и разлетались брызгами.
   – Иде было два года, доктор... и она была такая красивая, что я глаз не могла от нее оторвать с утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она снова благополучно лежала в постели. Я все время боялась, как бы с ней не случилось чего-нибудь страшного. Густава не стало, не стало моего маленького Отто, и она единственная у меня оставалась. Иногда среди ночи я тихо подходила к кроватке и прикладывала ухо к ее ротику, чтобы убедиться, что она дышит.
   – Попытайтесь отдохнуть, – сказал врач. – Пожалуйста, попытайтесь отдохнуть.
   Лицо женщины было бледно и бескровно, а вокруг носа и рта появился едва заметный голубовато-серый оттенок. Ко лбу прилипли пряди мокрых волос.
   – Когда она умерла... я опять была беременна, когда это произошло, доктор. Этому, который только что родился, было целых четыре месяца, когда Ида умерла. "Не хочу! – кричала я после похорон. – Не буду его рожать! Достаточно я похоронила детей!" А мой муж... он расхаживал среди гостей с огромной кружкой пива... он быстро обернулся и сказал: "У меня для тебя есть новости, Клара, хорошие новости". Вы можете себе такое представить, доктор? Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он мне говорит, что у него для меня хорошие новости. "Сегодня я получил назначение в Браунау, – говорит он, – поэтому можешь собираться. Там ты все начнешь сначала, Клара, – говорит он. – Новое место, да и врач там новый..."
   – Пожалуйста, не разговаривайте...
   – Вы ведь и есть новый врач, правда, доктор?
   – Да, это так.
   – А мы в Браунау?
   – Да.
   – Я боюсь, доктор.
   – Постарайтесь ничего не бояться.
   – У четвертого есть хоть какие-то шансы?
   – Не настраивайте себя так.
   – А я не могу думать иначе. Я уверена – что-то наследственное заставляет моих детей умирать. Это точно.
   – Какая ерунда.
   – Знаете, доктор, что сказал мне мой муж, когда родился Отто? Он вошел в комнату, заглянул в кроватку, в которой лежал Отто, и сказал: "Почему все мои дети такие маленькие и слабенькие?"
   – Я уверен, он этого не говорил.
   – Он низко наклонился над кроваткой Отто, будто там лежало крошечное насекомое, и сказал: "Я хочу знать только одно: отчего получше экземпляры не получаются? Только это я и хочу знать". А через три дня после этого Отто умер. На третий день мы было окрестили его, и в тот же вечер он умер. А потом умер Густав. А потом Ида. Все умерли, доктор... И неожиданно весь дом опустел.
   – Не думайте сейчас об этом.
   – А этот очень маленький?
   – Нормальный ребенок.
   – Но маленький?
   – Пожалуй, немножко маленький. Но маленькие часто покрепче больших будут. Только представьте себе, фрау Гитлер, – на будущий год в это время он уже будет учиться ходить. Разве не приятно об этом думать?
   Она ничего не ответила.
   – А через два года, наверное, будет болтать без умолку и сводить вас с ума своим лепетом. Вы уже выбрали для него имя?
   – Имя?
   – Ну да.
   – Нет. Пока не знаю. Кажется, мой муж говорил, что, если будет мальчик, мы назовем его Адольфусом.
   – Значит, Адольф.
   – Да. Моему мужу нравится имя Адольф, потому что оно чем-то напоминает ему его собственное имя. Моего мужа зовут Алоиз.
   – Вот и замечательно.
   – Нет! – вскричала она, оторвав голову от подушки. – То же самое у меня спрашивали, когда родился Отто! Значит, он умрет! Нужно сейчас же окрестить его!
   – Ну, ну, – проговорил врач, осторожно беря ее за плечи. – Вы не правы. Уверяю вас. Просто я любопытный старик, вот и все. Люблю поговорить об именах. Думаю, Адольфус – очень хорошее имя. Одно из моих любимых. Смотрите-ка – вон его несут.
   Жена хозяина гостиницы, прижимая ребенка к своей огромной груди, проплыла по палате и приблизилась к кровати.
   – Вот он, красавец! – улыбаясь лучезарной улыбкой, сказала она. – Хотите подержать его, моя дорогая? Положить его рядом с вами?
   – Он хорошо закутан? – спросил врач. – Здесь очень холодно.
   – Конечно, хорошо.
   Ребенок был плотно закутан белой шерстяной шалью, из которой высовывалась только крошечная розовая головка. Жена хозяина гостиницы бережно положила его на кровать рядом с матерью.
   – Ну вот, – сказала она. – Теперь можете лежать себе и вдоволь им любоваться.
   – По-моему, он вам понравится, – улыбаясь, произнес врач. – Прекрасный ребенок.
   – Да у него просто чудесные ручки! – воскликнула жена хозяина гостиницы. – Какие длинные изящные пальчики!
   Мать лежала не шелохнувшись. Она даже голову не повернула, чтобы посмотреть на ребенка.
   – Ну же! – громко сказала жена хозяина гостиницы. – Он вас не укусит!
   – Боюсь смотреть. Не могу поверить, что у меня еще один ребенок и с ним все в порядке.
   – Не будьте же вы такой глупой.
   Мать медленно повернула голову и посмотрела на маленькое безмятежное лицо ребенка, лежавшего рядом с ней на подушке.
   – Это мой ребенок?
   – Ну конечно.
   – О... о... да он красивый.
   Врач отвернулся и, подойдя к столу, начал складывать свои вещи в чемоданчик. Мать лежала на кровати и, глядя на ребенка, улыбалась, касалась его пальцами и что-то бормотала от удовольствия.
   – Привет, Адольфус, – шептала она. – Привет, мой маленький Адольф...
   – Тсс! – сказала жена хозяина гостиницы. – Слышите? Кажется, идет ваш муж.
   Врач подошел к двери, открыл ее и выглянул в коридор.
   – Герр Гитлер!
   – Да.
   – Входите, пожалуйста.
   Небольшого роста человек в темно-зеленой форменной одежде тихо вошел в комнату и огляделся.
   – Поздравляю вас, – сказал врач. – У вас сын.
   У мужчины были огромные бакенбарды, тщательно подстриженные на манер императора Франца-Иосифа, и от него сильно пахло пивом.
   – Сын?
   – Да.
   – И как он?
   – Отлично. Как и ваша жена.
   – Хорошо.
   Отец повернулся и с надменным видом прошествовал к кровати, на которой лежала его жена.
   – Ну-с, Клара, – проговорил он. – Как дела?
   Он нагнулся, чтобы посмотреть на ребенка. Потом нагнулся еще ниже. Дергаясь всем телом, он нагибался все ниже и ниже, пока лицо его не оказалось примерно в дюжине дюймов от головки ребенка. Свесив голову с подушки, жена смотрела на него. Во взгляде ее была мольба.
   – У малыша просто замечательные легкие, – заявила жена хозяина гостиницы. – Послушали бы вы, как он кричал, едва только появился на свет.
   – Но Клара...
   – Что такое, дорогой?
   – Этот даже меньше, чем Отто!
   Врач быстро шагнул к кровати.
   – Ничего необычного в ребенке нет, – возразил он.
   Муж медленно выпрямился, отвернулся от кровати и посмотрел на врача.
   – Нехорошо врать, доктор, – сказал он. – Я знаю, что это значит. Опять будет то же самое.
   – Теперь послушайте меня, – сказал врач.
   – А вы знаете, что случилось с другими, доктор?
   – О других вы должны забыть, герр Гитлер. Дайте шанс этому.
   – Но он такой маленький и слабый!
   – Дорогой мой, он же только что родился.
   – Все равно...
   – Что вы собираетесь сделать? – воскликнула жена хозяина гостиницы. – Разговорами свести его в могилу?
   – Хватит! – резко произнес врач.
   Мать плакала. Рыдания сотрясали ее тело.
   Врач подошел к ее мужу и положил руку ему на плечо.
   – Будьте с ней поласковее, – прошептал он. – Прошу вас. Это очень важно.
   Потом он сильно стиснул плечо мужа и незаметно подтолкнул его к кровати. Муж замялся в нерешительности. Доктор стиснул его плечо сильнее, давая мужчине понять, чтобы он не колебался. В конце концов муж нехотя нагнулся и коснулся щеки жены губами.
   – Все хорошо, Клара, – сказал он. – Хватит плакать.
   – Я так молилась, чтобы он выжил, Алоиз.
   – Да-да.
   – Несколько месяцев я каждый день ходила в церковь и молила, стоя на коленях, чтобы этому дано было выжить.
   – Да, Клара, я знаю.
   – Трое мертвых детей – больше я не могу выдержать, разве ты этого не понимаешь?
   – Разумеется.
   – Он должен жить, Алоиз. Должен, должен... О Господи, будь же милостив к нему...

Эдвард-завоеватель

   Луиза вышла из задней двери дома с кухонным полотенцем в руках. Сад был залит холодными лучами октябрьского солнца.
   – Эдвард! – крикнула она. – Эд-вард! Обед готов!
   Она постояла с минуту, прислушиваясь, потом ступила на газон и пошла по саду, и ее тень последовала за ней; обойдя по пути клумбу с розами, она слегка коснулась пальцем солнечных часов. Двигалась Луиза довольно грациозно для женщины полной и невысокой; в походке ее была какая-то размеренность, а руки и плечи в такт ходьбе слегка покачивались. Она прошла под тутовым деревом, свернула на уложенную кирпичом дорожку и двинулась по ней дальше, пока не приблизилась к тому месту этого большого сада, где начинался уклон.