Страница:
Стебли трех громадных орхидей были связаны торговцем цветами широкой белой лентой в дюйм шириной, и мне не составило труда снять эту ленту и прикрепить маленькую капсулу и часовой механизм к стеблям орхидей с помощью нитки. Проделав это, я снова обмотал лентой стебли, а заодно и мое устройство. Затем я снова завязал на коробке бант. Все было сделано отлично.
Потом я позвонил в "Уолдорф" и узнал, что обед должен начаться в восемь часов вечера, но гости должны собраться в банкетном зале к семи тридцати, до прибытия Президента.
Без десяти семь я расплатился с таксистом возле входа в "Уолдорф Тауэрс" и вошел в здание. Я пересек небольшой вестибюль и положил коробку с орхидеями на стол дежурного гостиницы. Перегнувшись через стол, я наклонился как можно ближе к портье и прошептал с американским акцентом:
– Подарок от Президента.
Портье подозрительно посмотрел на меня.
– Миссис Понсонби предваряет сегодня выступление Президента в банкетном зале, – прибавил я. – Президент пожелал, чтобы ей незамедлительно прислали этот букет.
– Оставьте его здесь, и я попрошу, чтобы его отнесли к ней в номер, – сказал портье.
– Нет, ни в коем случае, – твердо возразил я. – Мне приказано доставить его лично. В каком номере она остановилась?
Служащий был поражен.
– Миссис Понсонби живет в номере пятьсот один, – сказал он.
Я поблагодарил его и направился к лифту. Когда я вышел на пятом этаже и пошел по коридору, лифтер смотрел мне вслед. Я позвонил в номер пятьсот один.
Дверь открыла самая огромная женщина, какую мне только приходилось видеть в жизни. Я видел гигантских женщин в цирке. Я видел женщин, занимающихся борьбой и поднятием тяжестей. Я видел громадных женщин племени масаи у подножия Килиманджаро. Но никогда я не видывал такую высокую, широкую и толстую женшину, как эта. И наружности столь отталкивающей. Она вырядилась и тщательно причесалась по случаю самого большого события в своей жизни, и за те две секунды, которые пролетели прежде, чем один из нас заговорил, я смог разглядеть почти все: серебристо-голубые волосы с металлическим отливом, каждая прядь которых была прилеплена там, где нужно, коричневые свинячьи глаза, длинный острый нос, почуявший неладное, кривые губы, выступающую челюсть, пудру, тушь для ресниц, ярко-красную помаду и, что меня особенно потрясло, внушительных размеров грудь на подпорках, выступавшую, точно балкон. Она выдавалась так далеко, что было удивительно, как эта женщина не опрокидывалась под ее весом. И вот этот надутый исполин стоял передо мной, обмотанный с головы до пят в звездно-полосатый американский флаг.
– Миссис Эльвира Понсонби? – пробормотал я.
– Да, я миссис Понсонби, – прогудела она. – Что вам угодно? Я очень занята.
– Миссис Понсонби, – сказал я. – Президент приказал мне доставить вам это лично.
Она тотчас растаяла.
– Как это мило! – громогласно заявила она. – Как это чудесно с его стороны!
Двумя своими огромными ручищами она выхватила коробку. Я не препятствовал этому.
– Мне велено проследить, чтобы вы открыли ее, прежде чем отправиться на банкет, – сказал я.
– Разумеется, я открою ее, – сказала она. – Я что, у вас на глазах должна это сделать?
– Если не возражаете.
– О'кей, входите. Но у меня немного времени.
Я последовал за ней в гостиную.
– Должен вам сказать, – заметил я, – что в традиции всех президентов присылать такой букет с добрыми пожеланиями.
– Ха! – рявкнула она. – Мне это нравится! Он просто прелесть!
Она развязала золоченую тесьму на коробке и сняла крышку.
– Я так и думала! – вскричала она. – Орхидеи! Как это прекрасно! Да их и не сравнить с этими малюсенькими цветочками, которые я нацепила!
Я был настолько ослеплен обилием звезд у нее на груди, что и не заметил единственную орхидею, которую она прикрепила слева.
– Я должна сменить украшение, – заявила она. – Президент наверняка захочет увидеть свой подарок на мне.
– Несомненно, – сказал я.
Чтобы вы лучше представили себе, как далеко выступала ее грудь, должен вам сказать, что, когда она потянулась, дабы открепить цветок, ее вытянутые руки едва коснулись его. Она повозилась с булавкой какое-то время, но никак не могла увидеть, что делает.
– Страшно боюсь порвать свое нарядное платье, – сказала она. – Ну-ка, помогите мне.
Она резко обернулась и ткнулась своей исполинской грудью мне в лицо. Я заколебался.
– Ну же! – прогремела она. – Не могу же я тратить на это целый вечер!
Я взялся за булавку и в конце концов сумел отстегнуть ее от платья.
– А другую давайте прикрепим, – сказала она.
Я отложил ее орхидею и бережно вынул из коробки свои цветы.
– Булавки там есть? – спросила она.
– Не думаю, – ответил я.
Вот чего я не предусмотрел.
– Все равно, – сказала она. – Пустим в дело вот эту.
Она отстегнула булавку от своей орхидеи, и не успел я остановить ее, как она схватила три орхидеи, которые я держал в руках, и с силой проткнула белую ленту, стягивавшую стебли. Она проткнула ленту именно в том месте, где была спрятана моя маленькая капсула с "Сукой". Булавка уперлась во что-то твердое и дальше не проходила. Она ткнула еще раз. И снова булавка уперлась во что-то металлическое.
– Что это там еще? – возмущенно фыркнула она.
– Дайте-ка мне! – воскликнул я, но было слишком поздно, потому что "Сука" из проколотой капсулы уже разливалась мокрым пятном по белой ленте, и сотую долю секунды спустя запах сразил меня. Он ударил мне прямо в нос. Вообще-то это был и не запах вовсе, потому что запах – это нечто неуловимое. Запах нельзя почувствовать физически. А это было нечто ощутимое. Плотное. У меня было такое чувство, будто что-то вроде горячей жидкости ударило мне в нос под высоким давлением. Это было чрезвычайно неприятно. Я чувствовал, как что-то забивается в нос все дальше и дальше, проникает за носовые перегородки, проталкивается за лобные пазухи и устремляется к мозгу. Звезды и полосы на платье миссис Понсонби неожиданно начали прыгать и скакать, а потом и вся комната запрыгала, и я услышал, как в голове у меня застучало. Мне показалось, будто я попал под действие наркоза.
В этот момент я, должно быть, совсем потерял сознание, быть может всего-то на пару секунд.
Придя в себя, я обнаружил, что стою голый посреди розовой комнаты, а в паху у меня происходит что-то забавное. Я опустил глаза и увидел, что мой любимый половой орган вырос до трех футов в длину и стольких же в толщину и продолжал увеличиваться. Он удлинялся и раздувался с невероятной быстротой. В то же время сам я становился все меньше и меньше. Все больше и больше увеличивался мой удивительный орган и все продолжал расти, пока, клянусь Богом, не вобрал в себя все мое тело. Теперь я был гигантским перпендикулярным пенисом семи футов роста и таким красивым, что лучше и не бывает.
Я прошелся танцующей походкой вокруг комнаты, чтобы отпраздновать мое новое великолепное состояние. На пути я повстречал девицу в усыпанном звездами платье. Она была очень большая, какими обыкновенно и бывают девицы. Я вытянулся в полный рост и продекламировал во весь голос:
Какой экстаз, какое блаженство! О Иерихон, Тир и Сидон! Стены рухнули, и твердь небесная обрушилась, и в мое сознание среди дыма и огня медленно вплыла гостиная "Уолдорф Тауэрс". Все было перевернуто вверх дном. Ураган и то нанес бы меньший урон. Моя одежда была разбросана по полу. Я начал торопливо одеваться и через полминуты был одет. И я уже бежал к двери, когда услышал чей-то голос, доносившийся откуда-то из дальнего угла комнаты, где лежал перевернутый вверх ногами стол: "Не знаю, кто вы, молодой человек, – говорил голос, – но удовольствие вы мне доставили несказанное".
Потом я позвонил в "Уолдорф" и узнал, что обед должен начаться в восемь часов вечера, но гости должны собраться в банкетном зале к семи тридцати, до прибытия Президента.
Без десяти семь я расплатился с таксистом возле входа в "Уолдорф Тауэрс" и вошел в здание. Я пересек небольшой вестибюль и положил коробку с орхидеями на стол дежурного гостиницы. Перегнувшись через стол, я наклонился как можно ближе к портье и прошептал с американским акцентом:
– Подарок от Президента.
Портье подозрительно посмотрел на меня.
– Миссис Понсонби предваряет сегодня выступление Президента в банкетном зале, – прибавил я. – Президент пожелал, чтобы ей незамедлительно прислали этот букет.
– Оставьте его здесь, и я попрошу, чтобы его отнесли к ней в номер, – сказал портье.
– Нет, ни в коем случае, – твердо возразил я. – Мне приказано доставить его лично. В каком номере она остановилась?
Служащий был поражен.
– Миссис Понсонби живет в номере пятьсот один, – сказал он.
Я поблагодарил его и направился к лифту. Когда я вышел на пятом этаже и пошел по коридору, лифтер смотрел мне вслед. Я позвонил в номер пятьсот один.
Дверь открыла самая огромная женщина, какую мне только приходилось видеть в жизни. Я видел гигантских женщин в цирке. Я видел женщин, занимающихся борьбой и поднятием тяжестей. Я видел громадных женщин племени масаи у подножия Килиманджаро. Но никогда я не видывал такую высокую, широкую и толстую женшину, как эта. И наружности столь отталкивающей. Она вырядилась и тщательно причесалась по случаю самого большого события в своей жизни, и за те две секунды, которые пролетели прежде, чем один из нас заговорил, я смог разглядеть почти все: серебристо-голубые волосы с металлическим отливом, каждая прядь которых была прилеплена там, где нужно, коричневые свинячьи глаза, длинный острый нос, почуявший неладное, кривые губы, выступающую челюсть, пудру, тушь для ресниц, ярко-красную помаду и, что меня особенно потрясло, внушительных размеров грудь на подпорках, выступавшую, точно балкон. Она выдавалась так далеко, что было удивительно, как эта женщина не опрокидывалась под ее весом. И вот этот надутый исполин стоял передо мной, обмотанный с головы до пят в звездно-полосатый американский флаг.
– Миссис Эльвира Понсонби? – пробормотал я.
– Да, я миссис Понсонби, – прогудела она. – Что вам угодно? Я очень занята.
– Миссис Понсонби, – сказал я. – Президент приказал мне доставить вам это лично.
Она тотчас растаяла.
– Как это мило! – громогласно заявила она. – Как это чудесно с его стороны!
Двумя своими огромными ручищами она выхватила коробку. Я не препятствовал этому.
– Мне велено проследить, чтобы вы открыли ее, прежде чем отправиться на банкет, – сказал я.
– Разумеется, я открою ее, – сказала она. – Я что, у вас на глазах должна это сделать?
– Если не возражаете.
– О'кей, входите. Но у меня немного времени.
Я последовал за ней в гостиную.
– Должен вам сказать, – заметил я, – что в традиции всех президентов присылать такой букет с добрыми пожеланиями.
– Ха! – рявкнула она. – Мне это нравится! Он просто прелесть!
Она развязала золоченую тесьму на коробке и сняла крышку.
– Я так и думала! – вскричала она. – Орхидеи! Как это прекрасно! Да их и не сравнить с этими малюсенькими цветочками, которые я нацепила!
Я был настолько ослеплен обилием звезд у нее на груди, что и не заметил единственную орхидею, которую она прикрепила слева.
– Я должна сменить украшение, – заявила она. – Президент наверняка захочет увидеть свой подарок на мне.
– Несомненно, – сказал я.
Чтобы вы лучше представили себе, как далеко выступала ее грудь, должен вам сказать, что, когда она потянулась, дабы открепить цветок, ее вытянутые руки едва коснулись его. Она повозилась с булавкой какое-то время, но никак не могла увидеть, что делает.
– Страшно боюсь порвать свое нарядное платье, – сказала она. – Ну-ка, помогите мне.
Она резко обернулась и ткнулась своей исполинской грудью мне в лицо. Я заколебался.
– Ну же! – прогремела она. – Не могу же я тратить на это целый вечер!
Я взялся за булавку и в конце концов сумел отстегнуть ее от платья.
– А другую давайте прикрепим, – сказала она.
Я отложил ее орхидею и бережно вынул из коробки свои цветы.
– Булавки там есть? – спросила она.
– Не думаю, – ответил я.
Вот чего я не предусмотрел.
– Все равно, – сказала она. – Пустим в дело вот эту.
Она отстегнула булавку от своей орхидеи, и не успел я остановить ее, как она схватила три орхидеи, которые я держал в руках, и с силой проткнула белую ленту, стягивавшую стебли. Она проткнула ленту именно в том месте, где была спрятана моя маленькая капсула с "Сукой". Булавка уперлась во что-то твердое и дальше не проходила. Она ткнула еще раз. И снова булавка уперлась во что-то металлическое.
– Что это там еще? – возмущенно фыркнула она.
– Дайте-ка мне! – воскликнул я, но было слишком поздно, потому что "Сука" из проколотой капсулы уже разливалась мокрым пятном по белой ленте, и сотую долю секунды спустя запах сразил меня. Он ударил мне прямо в нос. Вообще-то это был и не запах вовсе, потому что запах – это нечто неуловимое. Запах нельзя почувствовать физически. А это было нечто ощутимое. Плотное. У меня было такое чувство, будто что-то вроде горячей жидкости ударило мне в нос под высоким давлением. Это было чрезвычайно неприятно. Я чувствовал, как что-то забивается в нос все дальше и дальше, проникает за носовые перегородки, проталкивается за лобные пазухи и устремляется к мозгу. Звезды и полосы на платье миссис Понсонби неожиданно начали прыгать и скакать, а потом и вся комната запрыгала, и я услышал, как в голове у меня застучало. Мне показалось, будто я попал под действие наркоза.
В этот момент я, должно быть, совсем потерял сознание, быть может всего-то на пару секунд.
Придя в себя, я обнаружил, что стою голый посреди розовой комнаты, а в паху у меня происходит что-то забавное. Я опустил глаза и увидел, что мой любимый половой орган вырос до трех футов в длину и стольких же в толщину и продолжал увеличиваться. Он удлинялся и раздувался с невероятной быстротой. В то же время сам я становился все меньше и меньше. Все больше и больше увеличивался мой удивительный орган и все продолжал расти, пока, клянусь Богом, не вобрал в себя все мое тело. Теперь я был гигантским перпендикулярным пенисом семи футов роста и таким красивым, что лучше и не бывает.
Я прошелся танцующей походкой вокруг комнаты, чтобы отпраздновать мое новое великолепное состояние. На пути я повстречал девицу в усыпанном звездами платье. Она была очень большая, какими обыкновенно и бывают девицы. Я вытянулся в полный рост и продекламировал во весь голос:
Девица подпрыгнула и обхватила меня обеими руками. А потом прокричала:
Для дам удовольствие солнечным днем
Полюбоваться прекрасным цветком.
Красуется пестик, маня и дразня...
Но кто видел пестик размером с меня?
Стихи в переводе В. Н. Андреева.
Минуту спустя мы оба взлетели на миллионы миль во внеземное пространство и помчались по Вселенной сквозь дождь красных и желтых метеоритов. Я скакал, припадая к ее голой спине и крепко сжимая ее бедрами. "Быстрее! – кричал я, вонзая длинные шпоры в ее бока. – Быстрее!" И она летела все быстрее, кружась и толчками уходя к краю неба, и в ее гриве струился солнечный свет, а в хвосте кружился снег. Силу я в себе ощущал неимоверную. Я был всемогущ, неповторим. Я был Богом всей Вселенной, я расшвыривал планеты, ловил ладонью звезды и отбрасывал их в сторону, точно это были шарики для игры в настольный теннис.
С тобой никакой не сравнится цветок,
Тебе позавидовать может сам Бог.
А пестик такой – я не стану скрывать -
Всю жизнь я мечтала поцеловать!
Какой экстаз, какое блаженство! О Иерихон, Тир и Сидон! Стены рухнули, и твердь небесная обрушилась, и в мое сознание среди дыма и огня медленно вплыла гостиная "Уолдорф Тауэрс". Все было перевернуто вверх дном. Ураган и то нанес бы меньший урон. Моя одежда была разбросана по полу. Я начал торопливо одеваться и через полминуты был одет. И я уже бежал к двери, когда услышал чей-то голос, доносившийся откуда-то из дальнего угла комнаты, где лежал перевернутый вверх ногами стол: "Не знаю, кто вы, молодой человек, – говорил голос, – но удовольствие вы мне доставили несказанное".