Страница:
Первым вошел Дэниел Рейван, которого звали за глаза Взятка, а за ним — тот, что стучал в окно, незнакомый мне субъект. Рейван был в этой паре главным, и это бросалось в глаза, как, впрочем, и сам Взятка. Его хитренькая мордочка имела цвет выцветшего асфальта, впрочем, видом она напоминала тот же асфальт, по которому к тому же проехал танковый батальон. Дуг, увидев его впервые, заявил, что если бы Взятка был актером, то, если бы он хотел сыграть роль старика, ему пришлось бы смывать грим. Ник же добавил, что отец Рейвана, вероятно, проклял аистов, едва взглянув на новорожденного. Внешность второго посетителя была столь же нетипичной — самой выдающейся деталью его лица был выдающихся размеров нос, торчавший между близко посаженными глазами. Он все время смотрел себе под ноги, словно опасаясь споткнуться. Наклоненный вперед лысый череп вместе с носом напоминали корпус морской яхты с килем. Он довольно ловко рассекал этим сооружением воздух перед своей грудной клеткой, что отнюдь не придавало ему уверенности при ходьбе. Взятка бесцеремонно упал в кресло и закурил сигарету, которую взял из моей пачки.
— Можешь взять эту пачку себе, — сказал я ему. — Магазины сейчас закрыты…
Он прекрасно понял, что я хотел этим сказать, но если в глубине души у меня и теплилась надежда, что мне удастся смутить Рейвана напоминанием о его любви собирать дань с владельцев магазинов, то она тут же пропала, точно так же, как и та, что была у меня три минуты назад.
— Спасибо, — буркнул он, выпуская большое облако дыма. — Мы просто проходили мимо…
— Я поблагодарил бы бога, но, как я вижу, он зазевался, и вы свернули?
Наивный. Чтобы разозлить Взятку, нужно вылить на него ведро помоев, отвергнутых свиньями.
— Тебе говорит что-нибудь фамилия…
— Ничего.
— … Пламбир?
Я сел в кресло и закинул ногу на ногу, но тут же сменил позу.
— Он притворяется, будто волнуется, чтобы мы подумали, что это не так, — сообщил напарнику Взятка.
Я посмотрел на второго и показал ему на диван:
— Сядьте, отдохните. И учитесь у своего начальника — он знает, что нет смысла ждать приглашения.
— Это уж точно! Во всяком случае, расширение вен мне не грозит! — весело рассмеялся Взятка. — В самом деле — сядь! У меня к тебе еще один вопрос… — Он повернулся ко мне, доставая из кармана книгу. Это была моя первая повесть. — Сегодня мы поймали одного субчика… — Он несколько раз громко шмыгнул носом, что-то с булькающим звуком вылетело оттуда и, кажется, приземлилось на полу его пиджака. Я не стал проверять, действительно ли это так. — У него в машине был неплохой набор для наркоманов — пшикалки, иглы и даже наклейки.
Я посмотрел на второго полицейского. Его украшенная носом-ледоколом физиономия продолжала оставаться столь же невозмутимой, но, видимо, он каким-то странным образом почувствовал мою растерянность, поскольку сказал, уставившись на собственные ботинки:
— Мы нашли в его машине аэрозоли, шприцы и новейшее достижение — осмотический пластырь.
— Неплохое хозяйство, но он, не колеблясь, все это бросил и кинулся бежать. — Взятка тяжелым взглядом посмотрел на бутылку, но та даже не шевельнулась.
— Ну и? — поторопил я его. Он начинал меня доставать своими бесцеремонными манерами, которые я позволяю только себе самому и только когда веду расследование. — Закругляйся, а то мне спать охота.
— Гм? — Он наклонил голову и посмотрел на напарника. — Как там, Барри? «Пусть раненый конь от боли ревет, здоровый же пусть по равнине мчится…»
— Лось. Лось, а не конь, — поправил Барри.
— Верно. «Пусть раненый ко… лось от боли ревет, здоровый же пусть по равнине мчится. Кто-то спит, а к кому-то все сон не идет…»
По собственному опыту я знал, что хорошо сыгранный дуэт может вывести из равновесия любого, я сам любил это делать, и не мог отказать Взятке в немалом опыте. Но одно дело — забавляться за чей-то счет, а другое — когда забавляются над тобой. Я поднялся с кресла, хлопнув ладонью по колену, и сделал два шага к двери.
— У него в кармане была твоя книга, — медленно проговорил Взятка. — Это единственное, что мы при нем нашли.
Я обернулся и спросил:
— А разве не было разговора об иглах, пшикалках и наклейках?
— Да, но все это было в машине, понимаешь? В ма-ши-не! А машина испарилась у одного оптовика из Сорхо. У нашего клиента не было ничего, кроме этого произведения.
— Думаешь, я помогу тебе поймать кого-то только за то, что он читает мои повести?
— Нет, на это я особо и не надеялся. — Он встал с кресла. — Просто мы проезжали мимо — и зашли. Чтобы предупредить. Знаешь, люди иногда друг другу помогают, хотя, по сути, это нарушение закона. Впрочем…
— Да что там говорить! — махнул я рукой и открыл дверь, улыбаясь столь широко, что еще шире улыбаться мог бы лишь после неудачной хирургической операции. — Пока-а!..
Взятка вышел первым и, еще перед тем, как перешагнуть порог, отхаркался столь сочно и убедительно, что я еще какое-то время после их ухода вглядывался в пол в поисках… Неважно. Второй прошел мимо меня, кивнув головой, но не приподняв ее даже на миллиметр. Видимо, у него была основательно вытерта подбородком рубашка, не говоря уже об углублении в грудине. Я вздохнул и окинул взглядом комнату, беря ее в свидетели своего терпения. Взятка буркнул что-то, обращаясь к коллеге, но дверь, захлопнувшись, отрезала меня от доказательств его владения подзаборной лексикой. Я в задумчивости остановился на пороге. Наверху послышался жалобный скулеж Фебы, которой, видимо, кто-то из щенков прищемил зубами сосок. Комп терпеливо отображал все ту же надпись…
Внезапно я почувствовал, как по моей спине пробежали мурашки. Овладев собой, я направился к бару, но по пути вспомнил, что месяц назад достал спрятанный там «биффакс» и перенес его в закрывавшуюся на цифровой замок ячейку. Фил подозрительно долго рассказывал про приятеля, который играл с папиным пистолетом, пока однажды…
Я остановился возле бара и некоторое время стоял спиной к комнате, вслушиваясь в биение собственного сердца. Лестница находилась справа от меня, но чтобы подняться по ней, требовалось как минимум шесть прыжков; я мог прыгнуть за спинку дивана, оставив лестницу свободной, я мог…
Взяв из бара бутылку, я взвесил ее в руке.
— Выходите, полиция ушла, — сказал я в пространство за моей спиной. Повернувшись, я сделал шаг в сторону и сел на диван, продолжая сжимать в руке бутылку. Поскольку в комнате ничего не изменилось, я сосредоточенно рассмотрел этикетку и, лишь заметив краем глаза какое-то движение у двери, поднял голову и посмотрел на незнакомца.
Чем-то он напоминал Ника периода его «вегетарианства» — худой, но более жилистый, коротко подстриженные волосы. У него был спокойный и уверенный взгляд, серо-голубые глаза, похожие на мои и наверняка столь же ярко-голубые в гневе, но в данный момент он не злился. Волевой подбородок, небольшая родинка в левом уголке рта. Пластырь на большом пальце левой руки, столь же пустой, как и правая. Узкие спортивные штаны и свободная футболка… впрочем, я знал, что даже под такой одеждой можно спрятать множество неприятных предметов, например: превращающийся в нунчаку пояс, «биффакс» под мышкой, гарроту в воротнике, не говоря уже о замаскированных под часы, пряжку или перстень гранатах. Видимо, догадавшись, о чем я думаю, он поднял обе руки и повернулся вокруг своей оси, а потом подошел к креслу и движением брови показал на него, молча спрашивая разрешения. Я кивнул. Долгое время в комнате не раздавалось ни звука. А в моей голове все более явственно вертелась мысль о том, что этого типа я откуда-то знаю.
— Капельку чего-нибудь для оживления беседы? — Я встал и направился к бару, взяв с подлокотника кресла свой стакан. Гость отрицательно покачал головой. — Жаль, что жена уже спит — ее очень бы обрадовал гость, который не хочет со мной выпить. Курите?
— Если угостите. Полицейские отобрали у меня сигареты, — впервые с момента нашего «знакомства» послышался его голос. До сих пор я знал только одного человека, в неприметном теле которого скрывался столь сочный бас. Он говорил тихо, но мне показалось, что несколько рюмок в баре радостно подпрыгнули. — Я избегал магазинов…
— Пожалуйста… — Я показал на пачку «голден гейта» и налил себе на донышко — Пима была бы удивлена, действительно несколько капель, просто, чтобы занять чем-то руку. Гость закурил и сразу же несколько раз глубоко затянулся, почти полностью скрывшись за облаком дыма. Кондиционер загудел сильнее, принимаясь за работу. Я машинально проверил заданную температуру. — Я не хотел бы вас торопить…
— Я пришел, чтобы сообщить вам кое о чем удивительном. — Он смущенно улыбнулся и почесал правой рукой возле уха. — В самом деле удивительном.
— Ничего, сегодня вы не первый, я уже привык.
— Не стоит обращаться ко мне на «вы», — заявил он. — Оуэн, я твой брат.
Когда он сказал «брат», «р» прозвучало столь раскатисто, что стакан подпрыгнул у меня в руке и, выплеснув содержимое на ногу, глухо ударился о ковер. Я наклонился за ним, едва не став жертвой инсульта. Один неудачливый игрок в бридж, выиграв впервые в жизни раунд, нагнулся, чтобы поправить шнурок, и умер. Мне, однако, удалось остаться в живых.
— Катись отсюда… Это подходящие слова для часа ночи? — спросил я.
— Вполне, — согласился он и встал. — Я позвоню послезавтра, ладно?
— Нет.
— И все-таки я попробую. — Он направился к двери. Я ждал каких-либо прощальных слов, которыми он попытался бы убедить меня в том, что знает, что говорит, но он взялся за дверную ручку. — До свидания.
И ушел.
Любопытство стукнуло меня кулаком по груди, бесцеремонно вопя: «Что ты делаешь, дурак!», схватило за рубашку на плече и, вырвав из кресла, толкнуло к двери. Я вздохнул и поддался. «Брат» как раз перепрыгивал через калитку — в нашем доме только Феба могла так выйти из сада.
— Может, выкурим еще по одной, прежде чем идти спать? — сказал я ему в спину.
Он обернулся и перепрыгнул обратно. «Фил будет в восторге от такого дядюшки», — подумал я. Дуг с Ником пойдут в отставку.
— Меня зовут Будда Гамильтон. — Он подошел ко мне, но не протянул руку. Я сделал это первым; он ответил решительным и крепким рукопожатием. — Спасибо, — — сказал он, когда я показал ему на все еще открытую дверь и пропустил его вперед.
В гостиной я снова усадил гостя в кресло и выжидающе посмотрел на него. Совершенно машинально я пытался найти какие-либо йитсовские черты в его внешности, но ничего такого увидеть не удавалось, он не был похож ни на отца, ни на мать, ни на мою сестру-близнеца Ивонну. Я успел тщательно рассмотреть его, когда он наконец сказал:
— Я сбежал из дома, когда вам с Ивонной не было еще и двух лет. А папа отправился путешествовать по свету, когда вам было по четыре с половиной. Насколько я знаю маму, она ничего вам обо мне не говорила, поскольку я слишком напоминал ей папашу — плохого отца и просто ужасного мужа.
— Пока что все сходится, — согласился я.
— Странно, если бы не сходилось, верно? — Я кивнул. — Какое-то время, — продолжал он, — я провел в приюте, потом окончательно ушел из-под опеки взрослых; я был высокого роста, и у меня начала расти щетина, так что мне нетрудно было делать вид, что я старше, чем на самом деле. Обмануть комп никогда не было сложно, я поменял себе биографию… вот, собственно, почти все.
— Как говорится, краткое содержание… скольких лет?
— Сорока четырех, — спокойно ответил он, но во взгляде его мелькнула усмешка — он без труда догадался, зачем я задал этот вопрос.
— Если бы ты еще… — Краем глаза я заметил какое-то движение на лестничной площадке, посмотрел вверх и сказал Пиме: — Если у тебя есть желание спуститься вниз, могу представить тебе своего старшего брата…
Я старался не перебарщивать и тщательно дозировать иронию в голосе, но, возможно, все же перестарался, так как Пима лишь кивнула и быстро сбежала вниз. Будда вскочил и шагнул ей навстречу. Они пожали друг другу руки, после чего Пима спросила:
— Надеюсь, легкий ужин вам не повредит?
Прежде чем я успел ответить, в кухне уже зашумела включенная кофеварка. Я заметил, что Будда, кем бы он ни был, тоже вслушивается в шипение пара, стараясь преодолеть сковывавшее его смущение. Я мысленно стиснул зубы и спросил:
— Какие-нибудь фотографии?.. — Я едва не начал со слов «у тебя есть», но обращение на «ты» уже в какой-то мере означало согласие с его коротким рассказом, а я совершенно не представлял себя в роли брата. Так что закончилось идиотским «Какие-нибудь фотографии?».
— Нет, — спокойно ответил он. — Когда я убегал из дома, они не были мне нужны, а потом их не стало.
— Потом — это когда?
— Честно говоря — недавно. Естественно, уже не было в живых и мамы, и отца, и Ивонны. Ты наверняка был жив, но… — Он быстро повертел в воздухе указательным пальцем. — Это как в том английском анекдоте…
— Анекдот? — Пима быстро вошла в гостиную, неся импровизированный, что вовсе не означало плохо приготовленный, холодный ужин. — Обожаю анекдоты, особенно хорошие, а поскольку я обречена на общество Оуэна…
Будда вскочил, услышав за спиной ее голос, подождал, пока Пима разложит на столе тарелки и приборы, даже помог расставить блюда с овощами и нарезанной ветчиной. Я мрачно наблюдал за ним. «Пима будет в восторге от такого родственника, — подумал я. — Дуг с Пиком отправятся в отставку… Что я несу?!»
— В одной английской семье родился ребенок. Когда он немного подрос, оказалось, что он не разговаривает, как его ровесники. Немой. Все усилия самых лучших врачей не дали никакого результата… — рассказывал Будда Пиме; я почувствовал на собственных губах легкую усмешку, свидетельствовавшую, что анекдот этот мне знаком. — Ребенок был немым. По однажды за ужином, когда ему было шестнадцать, парень попробовал суп и вдруг сказал: «Недосоленный». А когда потрясенная мать спросила: «Сынок, что же ты раньше ничего не говорил?», он ответил: «А раньше все было в порядке».
Пима оказалась благодарным слушателем. Она искренне рассмеялась, и мне тоже пришлось улыбнуться. Лишь бы только этот тип не начал мне нравиться, мысленно предостерег я себя. Ибо тогда Дуг и Ник отправятся в отставку.
— Ну ладно, раньше ты молчал… — Я не договорил, осознав, что перешел на «ты». Что ж, ничего не поделаешь. — Не было необходимости. А теперь есть?
Он кивнул, накладывая Пиме спаржу в соусе дядюшки Хо.
— Братья познаются в беде, — позволил я себе маленькую колкость. — Извини, я вовсе не хотел этим сказать, что уже признал в тебе брата! — предупредил я.
Он подвинул блюдо ко мне, все еще улыбаясь и едва заметно кивая. Я наложил себе на тарелку спаржи и сразу же потянулся к тюбику с соусом из паприки.
— Оуэн, сгоришь, — заметила Пима.
— У нас в семье все любили острое. — Я протянул тюбик Будде, но тот жестом отказался.
— Не все, — сказал он в пространство. — Мама — да. Отец же острого терпеть не мог и заливал каждый кусок молоком.
— Угу, — кивнул я. Он безупречно прошел мой небольшой тест — один из первых, но наверняка не последний.
Разговор за ужином происходил без моего участия. Пима с Буддой мило беседовали, а я обдумывал очередные тесты. Краем уха я прислушивался к разговору, так что, когда он сознался, что «немного», как он выразился, занимался спортом, меня осенило. Я подавил радость — меня всегда радует, когда удается победить самого себя, особенно собственную память, — и положил себе в тарелку сухой, твердой как камень колбасы, справляться с которой пришлось чуть ли не с помощью холодного оружия.
— Должен признаться, — вмешался я в разговор столь же легко, как слон в балет мотыльков, — что мне было бы весьма грустно узнать, что тебя привели к нам финансовые проблемы. Это столь тривиально, что просто неинтересно. — Я положил в рот ломтик тонко нарезанного маринованного ананаса и искоса посмотрел на Будду. — Было время, когда у тебя водилось немало денег…
— Да. Я и сейчас не бедствую. Это случайность, что пришлось воспользоваться чужой машиной, я спешил,. а заодно намеревался слегка очистить район от товара этого подонка.
Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:
— Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: «Я, X, использую только мазь для онани…»
— Хорошо, Оуэн, я поняла, — прервала меня жена. — Продолжай.
— И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. — Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. — Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? — Будда кивнул. — Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: «Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски».
Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.
— В самом деле? — спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. — Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!
— Да, это было весьма и весьма недурно.
— Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.
— А потом? — спросила Пима. Глаза ее заблестели.
— О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… — перечислял он, покачивая указательным пальцем, — … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…
— Кому? — заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.
— Хэнку Бодрову и Майклу Коу. — Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.
Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.
— Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: «Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?», когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… — Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.
— О, мне это знакомо, — небрежно сказала Пима. — Вы… — Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому — мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на «вы». Как будто я его еще не признал. Бедняжка.
Я бросился ей на помощь.
— Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…
Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом — во что я ни секунды не верил, — то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно — не знаю, как это у нее получилось, — продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:
— И какое у тебя ко мне дело?
— Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… — Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. — Короче говоря — я хочу отомстить.
— Никогда не играл роль палача.
— Ну и хорошо, это грязная работа.
— А причины?
— Это пусть остается при мне.
— Ладно, не буду настаивать. — Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.
Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:
— У тебя есть сын…
Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.
— Я жил вполне неплохо, — произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. — Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного — врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга. — Он говорил спокойно, руки у него не дрожали, он лениво выпускал дым и затягивался, словно курил чисто для удовольствия, но каждый раз, когда он прикладывал фильтр к губам, столбик пепла увеличивался на несколько миллиметров. — И тогда она ворвалась в мою палату, прыгнула на койку… — Он тихо кашлянул, вставившись взглядом своих голубых глаз в стену над баром. — Прижалась ко мне и сказала: «Я не хочу, чтобы ты умер, папа. Ты никогда не умрешь, правда? Обещай…» — Медленно и тяжело он перевел взгляд на меня и спросил: — Ты не считаешь, что лишь ради таких мгновений стоит жить? — Я кивнул. — Так вот, в таком случае жить мне уже незачем…
Из кухни донеслось тихое гудение посудомоечной машины и немногим более громкое насвистывание Пимы, однако, если не принимать этого во внимание, можно было сказать, что весь дом захлестнула волна холодной и неприятной тишины. «Спокойно, Оуэн, — подумал я. — Тебе выложили слезливую историю, даже не всю, лишь ее тень, а ты уже готов кинуться на помощь. Спокойно, ты же совершенно не знаешь этого человека и понятия не имеешь, не пробует ли он подобрать ключик к твоему мягкому сердцу, придурок!»
— И тем не менее не вижу, чем мог бы помочь…
— Я располагаю неопровержимыми доказательствами, — произнес он все тем же ровным спокойным голосом. — Но я должен найти этого человека…
— Хорошо, я могу помочь тебе его поймать, он предстанет перед судом…
— Да-да. И получит «вышку».
— Так ведь это тебе и нужно?
— Нет. Мне не нужна смертная казнь. Мне нужно отомстить.
Пима помахала мне, проходя между кухней и лестницей.
— Спокойной ночи, — сказала она, обращаясь к Будде.
Он вскочил и молча поклонился. Затем подождал, пока она скроется за углом, и снова сел. Я сидел, погруженный в размышления, но прежде чем успел прийти к каким-либо определенным выводам, Будда встал и провел ладонью по макушке.
— Я позвоню… — Мне показалось, что ему тоже что-то мешает обращаться ко мне на «ты», и именно поэтому он не закончил фразу.
— Предлагаю переночевать здесь, — решительно сказал я, удивляясь самому себе. — Взятка так просто в покое не оставит, могут быть проблемы, — подстроился я под его безличную манеру речи.
— Хорошо, — просто сказал он.
Я показал ему на лестницу и пошел первым. Наверху я остановился у первой с края двери и сообщил:
— Ванная. — Через два шага я добавил: — Наша спальня. — Я показал на дверь по другую сторону: — Гардероб и рядом с ним комната Фила, откуда нам грозит самая большая опасность. — Сделав еще шаг, я показал на последнюю дверь. — Точнее говоря, отсюда, а здесь… — я толкнул дверь и продемонстрировал внутренность помещения, — моя комната, рабочая.
Не ожидая его реакции, я вошел первым. Меня не волновало, что он подумает, наверняка — что я надменный писака, которому кажется, что у каждого, кто посетит его дом, должно возникнуть непреодолимое желание осмотреть домашнюю святыню. Я подошел к столу, взял со стола зажигалку. Будда шагнул ближе.
— Чтоб мне сдохнуть! — пробормотал он. — Он на самом деле у тебя? Ты оставил его себе?
Я почувствовал, как у меня сильнее забилось сердце. Палец Будды указывал на массивный по сравнению с остальной периферией модуль памяти с зеленой надписью МАХ на лицевой панели. Пыль и помутневшее стекло уже не пропускали столько же света, сколько тридцать лет назад, и у непосвященного могли бы возникнуть трудности с расшифровкой названия фирмы, где отец купил эту память.
— Господи! Я же помню, как старик повторял: «Всякие айбиэмы, эпплы и касио пойдут ко всем чертям, а это было, есть и будет!» — сказал Будда. — Тогда все думали, что кто-то его в Европе нагрел, но память действительно работала отлично. — Он повернулся ко мне. — И сейчас работает?
— Можешь взять эту пачку себе, — сказал я ему. — Магазины сейчас закрыты…
Он прекрасно понял, что я хотел этим сказать, но если в глубине души у меня и теплилась надежда, что мне удастся смутить Рейвана напоминанием о его любви собирать дань с владельцев магазинов, то она тут же пропала, точно так же, как и та, что была у меня три минуты назад.
— Спасибо, — буркнул он, выпуская большое облако дыма. — Мы просто проходили мимо…
— Я поблагодарил бы бога, но, как я вижу, он зазевался, и вы свернули?
Наивный. Чтобы разозлить Взятку, нужно вылить на него ведро помоев, отвергнутых свиньями.
— Тебе говорит что-нибудь фамилия…
— Ничего.
— … Пламбир?
Я сел в кресло и закинул ногу на ногу, но тут же сменил позу.
— Он притворяется, будто волнуется, чтобы мы подумали, что это не так, — сообщил напарнику Взятка.
Я посмотрел на второго и показал ему на диван:
— Сядьте, отдохните. И учитесь у своего начальника — он знает, что нет смысла ждать приглашения.
— Это уж точно! Во всяком случае, расширение вен мне не грозит! — весело рассмеялся Взятка. — В самом деле — сядь! У меня к тебе еще один вопрос… — Он повернулся ко мне, доставая из кармана книгу. Это была моя первая повесть. — Сегодня мы поймали одного субчика… — Он несколько раз громко шмыгнул носом, что-то с булькающим звуком вылетело оттуда и, кажется, приземлилось на полу его пиджака. Я не стал проверять, действительно ли это так. — У него в машине был неплохой набор для наркоманов — пшикалки, иглы и даже наклейки.
Я посмотрел на второго полицейского. Его украшенная носом-ледоколом физиономия продолжала оставаться столь же невозмутимой, но, видимо, он каким-то странным образом почувствовал мою растерянность, поскольку сказал, уставившись на собственные ботинки:
— Мы нашли в его машине аэрозоли, шприцы и новейшее достижение — осмотический пластырь.
— Неплохое хозяйство, но он, не колеблясь, все это бросил и кинулся бежать. — Взятка тяжелым взглядом посмотрел на бутылку, но та даже не шевельнулась.
— Ну и? — поторопил я его. Он начинал меня доставать своими бесцеремонными манерами, которые я позволяю только себе самому и только когда веду расследование. — Закругляйся, а то мне спать охота.
— Гм? — Он наклонил голову и посмотрел на напарника. — Как там, Барри? «Пусть раненый конь от боли ревет, здоровый же пусть по равнине мчится…»
— Лось. Лось, а не конь, — поправил Барри.
— Верно. «Пусть раненый ко… лось от боли ревет, здоровый же пусть по равнине мчится. Кто-то спит, а к кому-то все сон не идет…»
По собственному опыту я знал, что хорошо сыгранный дуэт может вывести из равновесия любого, я сам любил это делать, и не мог отказать Взятке в немалом опыте. Но одно дело — забавляться за чей-то счет, а другое — когда забавляются над тобой. Я поднялся с кресла, хлопнув ладонью по колену, и сделал два шага к двери.
— У него в кармане была твоя книга, — медленно проговорил Взятка. — Это единственное, что мы при нем нашли.
Я обернулся и спросил:
— А разве не было разговора об иглах, пшикалках и наклейках?
— Да, но все это было в машине, понимаешь? В ма-ши-не! А машина испарилась у одного оптовика из Сорхо. У нашего клиента не было ничего, кроме этого произведения.
— Думаешь, я помогу тебе поймать кого-то только за то, что он читает мои повести?
— Нет, на это я особо и не надеялся. — Он встал с кресла. — Просто мы проезжали мимо — и зашли. Чтобы предупредить. Знаешь, люди иногда друг другу помогают, хотя, по сути, это нарушение закона. Впрочем…
— Да что там говорить! — махнул я рукой и открыл дверь, улыбаясь столь широко, что еще шире улыбаться мог бы лишь после неудачной хирургической операции. — Пока-а!..
Взятка вышел первым и, еще перед тем, как перешагнуть порог, отхаркался столь сочно и убедительно, что я еще какое-то время после их ухода вглядывался в пол в поисках… Неважно. Второй прошел мимо меня, кивнув головой, но не приподняв ее даже на миллиметр. Видимо, у него была основательно вытерта подбородком рубашка, не говоря уже об углублении в грудине. Я вздохнул и окинул взглядом комнату, беря ее в свидетели своего терпения. Взятка буркнул что-то, обращаясь к коллеге, но дверь, захлопнувшись, отрезала меня от доказательств его владения подзаборной лексикой. Я в задумчивости остановился на пороге. Наверху послышался жалобный скулеж Фебы, которой, видимо, кто-то из щенков прищемил зубами сосок. Комп терпеливо отображал все ту же надпись…
Внезапно я почувствовал, как по моей спине пробежали мурашки. Овладев собой, я направился к бару, но по пути вспомнил, что месяц назад достал спрятанный там «биффакс» и перенес его в закрывавшуюся на цифровой замок ячейку. Фил подозрительно долго рассказывал про приятеля, который играл с папиным пистолетом, пока однажды…
Я остановился возле бара и некоторое время стоял спиной к комнате, вслушиваясь в биение собственного сердца. Лестница находилась справа от меня, но чтобы подняться по ней, требовалось как минимум шесть прыжков; я мог прыгнуть за спинку дивана, оставив лестницу свободной, я мог…
Взяв из бара бутылку, я взвесил ее в руке.
— Выходите, полиция ушла, — сказал я в пространство за моей спиной. Повернувшись, я сделал шаг в сторону и сел на диван, продолжая сжимать в руке бутылку. Поскольку в комнате ничего не изменилось, я сосредоточенно рассмотрел этикетку и, лишь заметив краем глаза какое-то движение у двери, поднял голову и посмотрел на незнакомца.
Чем-то он напоминал Ника периода его «вегетарианства» — худой, но более жилистый, коротко подстриженные волосы. У него был спокойный и уверенный взгляд, серо-голубые глаза, похожие на мои и наверняка столь же ярко-голубые в гневе, но в данный момент он не злился. Волевой подбородок, небольшая родинка в левом уголке рта. Пластырь на большом пальце левой руки, столь же пустой, как и правая. Узкие спортивные штаны и свободная футболка… впрочем, я знал, что даже под такой одеждой можно спрятать множество неприятных предметов, например: превращающийся в нунчаку пояс, «биффакс» под мышкой, гарроту в воротнике, не говоря уже о замаскированных под часы, пряжку или перстень гранатах. Видимо, догадавшись, о чем я думаю, он поднял обе руки и повернулся вокруг своей оси, а потом подошел к креслу и движением брови показал на него, молча спрашивая разрешения. Я кивнул. Долгое время в комнате не раздавалось ни звука. А в моей голове все более явственно вертелась мысль о том, что этого типа я откуда-то знаю.
— Капельку чего-нибудь для оживления беседы? — Я встал и направился к бару, взяв с подлокотника кресла свой стакан. Гость отрицательно покачал головой. — Жаль, что жена уже спит — ее очень бы обрадовал гость, который не хочет со мной выпить. Курите?
— Если угостите. Полицейские отобрали у меня сигареты, — впервые с момента нашего «знакомства» послышался его голос. До сих пор я знал только одного человека, в неприметном теле которого скрывался столь сочный бас. Он говорил тихо, но мне показалось, что несколько рюмок в баре радостно подпрыгнули. — Я избегал магазинов…
— Пожалуйста… — Я показал на пачку «голден гейта» и налил себе на донышко — Пима была бы удивлена, действительно несколько капель, просто, чтобы занять чем-то руку. Гость закурил и сразу же несколько раз глубоко затянулся, почти полностью скрывшись за облаком дыма. Кондиционер загудел сильнее, принимаясь за работу. Я машинально проверил заданную температуру. — Я не хотел бы вас торопить…
— Я пришел, чтобы сообщить вам кое о чем удивительном. — Он смущенно улыбнулся и почесал правой рукой возле уха. — В самом деле удивительном.
— Ничего, сегодня вы не первый, я уже привык.
— Не стоит обращаться ко мне на «вы», — заявил он. — Оуэн, я твой брат.
Когда он сказал «брат», «р» прозвучало столь раскатисто, что стакан подпрыгнул у меня в руке и, выплеснув содержимое на ногу, глухо ударился о ковер. Я наклонился за ним, едва не став жертвой инсульта. Один неудачливый игрок в бридж, выиграв впервые в жизни раунд, нагнулся, чтобы поправить шнурок, и умер. Мне, однако, удалось остаться в живых.
— Катись отсюда… Это подходящие слова для часа ночи? — спросил я.
— Вполне, — согласился он и встал. — Я позвоню послезавтра, ладно?
— Нет.
— И все-таки я попробую. — Он направился к двери. Я ждал каких-либо прощальных слов, которыми он попытался бы убедить меня в том, что знает, что говорит, но он взялся за дверную ручку. — До свидания.
И ушел.
Любопытство стукнуло меня кулаком по груди, бесцеремонно вопя: «Что ты делаешь, дурак!», схватило за рубашку на плече и, вырвав из кресла, толкнуло к двери. Я вздохнул и поддался. «Брат» как раз перепрыгивал через калитку — в нашем доме только Феба могла так выйти из сада.
— Может, выкурим еще по одной, прежде чем идти спать? — сказал я ему в спину.
Он обернулся и перепрыгнул обратно. «Фил будет в восторге от такого дядюшки», — подумал я. Дуг с Ником пойдут в отставку.
— Меня зовут Будда Гамильтон. — Он подошел ко мне, но не протянул руку. Я сделал это первым; он ответил решительным и крепким рукопожатием. — Спасибо, — — сказал он, когда я показал ему на все еще открытую дверь и пропустил его вперед.
В гостиной я снова усадил гостя в кресло и выжидающе посмотрел на него. Совершенно машинально я пытался найти какие-либо йитсовские черты в его внешности, но ничего такого увидеть не удавалось, он не был похож ни на отца, ни на мать, ни на мою сестру-близнеца Ивонну. Я успел тщательно рассмотреть его, когда он наконец сказал:
— Я сбежал из дома, когда вам с Ивонной не было еще и двух лет. А папа отправился путешествовать по свету, когда вам было по четыре с половиной. Насколько я знаю маму, она ничего вам обо мне не говорила, поскольку я слишком напоминал ей папашу — плохого отца и просто ужасного мужа.
— Пока что все сходится, — согласился я.
— Странно, если бы не сходилось, верно? — Я кивнул. — Какое-то время, — продолжал он, — я провел в приюте, потом окончательно ушел из-под опеки взрослых; я был высокого роста, и у меня начала расти щетина, так что мне нетрудно было делать вид, что я старше, чем на самом деле. Обмануть комп никогда не было сложно, я поменял себе биографию… вот, собственно, почти все.
— Как говорится, краткое содержание… скольких лет?
— Сорока четырех, — спокойно ответил он, но во взгляде его мелькнула усмешка — он без труда догадался, зачем я задал этот вопрос.
— Если бы ты еще… — Краем глаза я заметил какое-то движение на лестничной площадке, посмотрел вверх и сказал Пиме: — Если у тебя есть желание спуститься вниз, могу представить тебе своего старшего брата…
Я старался не перебарщивать и тщательно дозировать иронию в голосе, но, возможно, все же перестарался, так как Пима лишь кивнула и быстро сбежала вниз. Будда вскочил и шагнул ей навстречу. Они пожали друг другу руки, после чего Пима спросила:
— Надеюсь, легкий ужин вам не повредит?
Прежде чем я успел ответить, в кухне уже зашумела включенная кофеварка. Я заметил, что Будда, кем бы он ни был, тоже вслушивается в шипение пара, стараясь преодолеть сковывавшее его смущение. Я мысленно стиснул зубы и спросил:
— Какие-нибудь фотографии?.. — Я едва не начал со слов «у тебя есть», но обращение на «ты» уже в какой-то мере означало согласие с его коротким рассказом, а я совершенно не представлял себя в роли брата. Так что закончилось идиотским «Какие-нибудь фотографии?».
— Нет, — спокойно ответил он. — Когда я убегал из дома, они не были мне нужны, а потом их не стало.
— Потом — это когда?
— Честно говоря — недавно. Естественно, уже не было в живых и мамы, и отца, и Ивонны. Ты наверняка был жив, но… — Он быстро повертел в воздухе указательным пальцем. — Это как в том английском анекдоте…
— Анекдот? — Пима быстро вошла в гостиную, неся импровизированный, что вовсе не означало плохо приготовленный, холодный ужин. — Обожаю анекдоты, особенно хорошие, а поскольку я обречена на общество Оуэна…
Будда вскочил, услышав за спиной ее голос, подождал, пока Пима разложит на столе тарелки и приборы, даже помог расставить блюда с овощами и нарезанной ветчиной. Я мрачно наблюдал за ним. «Пима будет в восторге от такого родственника, — подумал я. — Дуг с Пиком отправятся в отставку… Что я несу?!»
— В одной английской семье родился ребенок. Когда он немного подрос, оказалось, что он не разговаривает, как его ровесники. Немой. Все усилия самых лучших врачей не дали никакого результата… — рассказывал Будда Пиме; я почувствовал на собственных губах легкую усмешку, свидетельствовавшую, что анекдот этот мне знаком. — Ребенок был немым. По однажды за ужином, когда ему было шестнадцать, парень попробовал суп и вдруг сказал: «Недосоленный». А когда потрясенная мать спросила: «Сынок, что же ты раньше ничего не говорил?», он ответил: «А раньше все было в порядке».
Пима оказалась благодарным слушателем. Она искренне рассмеялась, и мне тоже пришлось улыбнуться. Лишь бы только этот тип не начал мне нравиться, мысленно предостерег я себя. Ибо тогда Дуг и Ник отправятся в отставку.
— Ну ладно, раньше ты молчал… — Я не договорил, осознав, что перешел на «ты». Что ж, ничего не поделаешь. — Не было необходимости. А теперь есть?
Он кивнул, накладывая Пиме спаржу в соусе дядюшки Хо.
— Братья познаются в беде, — позволил я себе маленькую колкость. — Извини, я вовсе не хотел этим сказать, что уже признал в тебе брата! — предупредил я.
Он подвинул блюдо ко мне, все еще улыбаясь и едва заметно кивая. Я наложил себе на тарелку спаржи и сразу же потянулся к тюбику с соусом из паприки.
— Оуэн, сгоришь, — заметила Пима.
— У нас в семье все любили острое. — Я протянул тюбик Будде, но тот жестом отказался.
— Не все, — сказал он в пространство. — Мама — да. Отец же острого терпеть не мог и заливал каждый кусок молоком.
— Угу, — кивнул я. Он безупречно прошел мой небольшой тест — один из первых, но наверняка не последний.
Разговор за ужином происходил без моего участия. Пима с Буддой мило беседовали, а я обдумывал очередные тесты. Краем уха я прислушивался к разговору, так что, когда он сознался, что «немного», как он выразился, занимался спортом, меня осенило. Я подавил радость — меня всегда радует, когда удается победить самого себя, особенно собственную память, — и положил себе в тарелку сухой, твердой как камень колбасы, справляться с которой пришлось чуть ли не с помощью холодного оружия.
— Должен признаться, — вмешался я в разговор столь же легко, как слон в балет мотыльков, — что мне было бы весьма грустно узнать, что тебя привели к нам финансовые проблемы. Это столь тривиально, что просто неинтересно. — Я положил в рот ломтик тонко нарезанного маринованного ананаса и искоса посмотрел на Будду. — Было время, когда у тебя водилось немало денег…
— Да. Я и сейчас не бедствую. Это случайность, что пришлось воспользоваться чужой машиной, я спешил,. а заодно намеревался слегка очистить район от товара этого подонка.
Я улыбнулся Пиме и пояснил суть последнего фрагмента беседы:
— Двадцать шесть лет назад каким-то чудом через Конгресс прошел закон, запрещающий использование собственных фамилий для рекламы чего бы то ни было. То есть актер X уже не мог сказать: «Я, X, использую только мазь для онани…»
— Хорошо, Оуэн, я поняла, — прервала меня жена. — Продолжай.
— И настали тяжелые времена для людей со знаменитыми фамилиями. А в то время жил один человек, звезда бейсбола, которому пришла в голову дьявольская идея. — Я кивнул в сторону Будды. Он поклонился в ответ. — Он запатентовал следующую уловку: заключал с фирмой договор и менял фамилию. Например, он стал носить фамилию Сони, я правильно говорю? — Будда кивнул. — Понимаешь? Он вставал перед камерой и говорил: «Меня зовут Сони, и я использую только лучшие в мире перезаписываемые компакт-диски».
Пима рассмеялась и хлопнула в ладоши.
— В самом деле? — спросила она Будду, а когда он с улыбкой подтвердил мои слова, она схватилась за голову. — Оуэн, уже хотя бы за этот номер ты должен признать его своим братом!
— Да, это было весьма и весьма недурно.
— Только первой была Оливетти. Я год носил фамилию Оливетти. Во второй раз я сменил фамилию на Сони.
— А потом? — спросила Пима. Глаза ее заблестели.
— О, потом меня это так забавляло, что я заключал контракты только на полгода. Меня звали Саньо, Камю… — перечислял он, покачивая указательным пальцем, — … Коламбия, Тексако, Рено, Пекро, Форд, Эппл, Багама Стар… Два раза я помогал в продвижении молодым певцам…
— Кому? — заинтересовался я. Это могло добавить несколько черточек к портрету моего гостя.
— Хэнку Бодрову и Майклу Коу. — Он пристально посмотрел на меня и тотчас перевел взгляд на более благодарный объект.
Оба названных исполнителя действительно были звездами в своей области, и этот выбор, если он был сознательным, определенным образом характеризовал Гамильтона.
— Потом я еще несколько раз использовал свою идею. Уже не столько для денег, сколько ради удовлетворения собственных амбиций. Я видел людей, у которых от одного моего вида начинались судороги, я читал в их глазах: «Ах, ты, скотина, почему я сам до этого не додумался?», когда несколько десятков похожих на жаб конгрессменов поливали меня грязью в прессе, не в силах смириться с существованием человека, положившего на лопатки их дебильный план… — Он театрально вздохнул, давая нам возможность ощутить сладость этих мгновений.
— О, мне это знакомо, — небрежно сказала Пима. — Вы… — Она замолчала и покраснела. Я сообразил, что причиной тому — мысль об оплошности, которую она совершила, обращаясь к моему брату на «вы». Как будто я его еще не признал. Бедняжка.
Я бросился ей на помощь.
— Да, я тоже язвительный, злорадный, насмешливый, саркастичный, едкий, колкий, ехидный…
Будда подтвердил мои слова легким кивком. Впервые я ощутил легкое недовольство, меня задело за живое то, что он столь охотно согласился с моей самокритикой. В конце концов, никто еще не давал ему права как-то меня оценивать. Даже если он и был моим братом — во что я ни секунды не верил, — то элементарная вежливость требовала дать мне немного времени на то, чтобы освоиться с неожиданной переменой в биографии. Будда же чувствовал себя в нашем обществе как дома, и мои проблемы, похоже, вовсе его не волновали. Я позволил себе шумно и неодобрительно вздохнуть. Пима внимательно посмотрела на меня, одновременно — не знаю, как это у нее получилось, — продолжая улыбаться гостю, затем встала и начала собирать посуду. Я уже знал, о чем она думает, знал, что она верит Будде, и, несмотря на лихорадочные поиски в памяти, не сумел вспомнить ни одного случая, когда она не почувствовала бы в чьем-либо поведении фальшь. У нее уже был деверь, Фил обрел дядю. Проводив полным укоризны взглядом Пиму и дождавшись, когда она скроется за дверью кухни, я спросил:
— И какое у тебя ко мне дело?
— Мне нужно найти одного человека. Очень нужно… — Я не удивился, увидев, как его глаза становятся голубыми. Кем бы он ни был, он не пришел бы ко мне ради поисков потерянного мяча для гольфа. Я не шевелился, хотя внутри меня бушевала странная смесь любопытства, здравого рассудка и чего-то еще. — Короче говоря — я хочу отомстить.
— Никогда не играл роль палача.
— Ну и хорошо, это грязная работа.
— А причины?
— Это пусть остается при мне.
— Ладно, не буду настаивать. — Я откинулся на спинку кресла, всем своим видом давая понять, что разговор на эту тему закончен и можно переходить к другой.
Будда немного помолчал, потом потянулся к пачке моих сигарет, которые сегодня курили все желающие, взял одну, но прежде чем закурить, бросил взгляд на лестницу и не то спросил, не то утвердительно прошептал:
— У тебя есть сын…
Я почувствовал, как немеют мои крепко сжатые челюсти. Будда закурил.
— Я жил вполне неплохо, — произнес он в пространство как раз в тот момент, когда я открыл рот, чтобы что-то сказать, но я тут же забыл, что именно. — Прежде всего потому, что я занимался чем хотел и как хотел. Мне казалось, что ничего больше мне в жизни и не нужно, и я был в этом уверен, как ни в чем другом. Потом я попал в аварию, ничего страшного — врезался в дерево, два шва на лбу, разбитый нос. Я лежал в больнице, ожидая результатов исследования мозга. — Он говорил спокойно, руки у него не дрожали, он лениво выпускал дым и затягивался, словно курил чисто для удовольствия, но каждый раз, когда он прикладывал фильтр к губам, столбик пепла увеличивался на несколько миллиметров. — И тогда она ворвалась в мою палату, прыгнула на койку… — Он тихо кашлянул, вставившись взглядом своих голубых глаз в стену над баром. — Прижалась ко мне и сказала: «Я не хочу, чтобы ты умер, папа. Ты никогда не умрешь, правда? Обещай…» — Медленно и тяжело он перевел взгляд на меня и спросил: — Ты не считаешь, что лишь ради таких мгновений стоит жить? — Я кивнул. — Так вот, в таком случае жить мне уже незачем…
Из кухни донеслось тихое гудение посудомоечной машины и немногим более громкое насвистывание Пимы, однако, если не принимать этого во внимание, можно было сказать, что весь дом захлестнула волна холодной и неприятной тишины. «Спокойно, Оуэн, — подумал я. — Тебе выложили слезливую историю, даже не всю, лишь ее тень, а ты уже готов кинуться на помощь. Спокойно, ты же совершенно не знаешь этого человека и понятия не имеешь, не пробует ли он подобрать ключик к твоему мягкому сердцу, придурок!»
— И тем не менее не вижу, чем мог бы помочь…
— Я располагаю неопровержимыми доказательствами, — произнес он все тем же ровным спокойным голосом. — Но я должен найти этого человека…
— Хорошо, я могу помочь тебе его поймать, он предстанет перед судом…
— Да-да. И получит «вышку».
— Так ведь это тебе и нужно?
— Нет. Мне не нужна смертная казнь. Мне нужно отомстить.
Пима помахала мне, проходя между кухней и лестницей.
— Спокойной ночи, — сказала она, обращаясь к Будде.
Он вскочил и молча поклонился. Затем подождал, пока она скроется за углом, и снова сел. Я сидел, погруженный в размышления, но прежде чем успел прийти к каким-либо определенным выводам, Будда встал и провел ладонью по макушке.
— Я позвоню… — Мне показалось, что ему тоже что-то мешает обращаться ко мне на «ты», и именно поэтому он не закончил фразу.
— Предлагаю переночевать здесь, — решительно сказал я, удивляясь самому себе. — Взятка так просто в покое не оставит, могут быть проблемы, — подстроился я под его безличную манеру речи.
— Хорошо, — просто сказал он.
Я показал ему на лестницу и пошел первым. Наверху я остановился у первой с края двери и сообщил:
— Ванная. — Через два шага я добавил: — Наша спальня. — Я показал на дверь по другую сторону: — Гардероб и рядом с ним комната Фила, откуда нам грозит самая большая опасность. — Сделав еще шаг, я показал на последнюю дверь. — Точнее говоря, отсюда, а здесь… — я толкнул дверь и продемонстрировал внутренность помещения, — моя комната, рабочая.
Не ожидая его реакции, я вошел первым. Меня не волновало, что он подумает, наверняка — что я надменный писака, которому кажется, что у каждого, кто посетит его дом, должно возникнуть непреодолимое желание осмотреть домашнюю святыню. Я подошел к столу, взял со стола зажигалку. Будда шагнул ближе.
— Чтоб мне сдохнуть! — пробормотал он. — Он на самом деле у тебя? Ты оставил его себе?
Я почувствовал, как у меня сильнее забилось сердце. Палец Будды указывал на массивный по сравнению с остальной периферией модуль памяти с зеленой надписью МАХ на лицевой панели. Пыль и помутневшее стекло уже не пропускали столько же света, сколько тридцать лет назад, и у непосвященного могли бы возникнуть трудности с расшифровкой названия фирмы, где отец купил эту память.
— Господи! Я же помню, как старик повторял: «Всякие айбиэмы, эпплы и касио пойдут ко всем чертям, а это было, есть и будет!» — сказал Будда. — Тогда все думали, что кто-то его в Европе нагрел, но память действительно работала отлично. — Он повернулся ко мне. — И сейчас работает?