Адреса подписчиков «Нового американца» в Вашем распоряжении.
   Обнимаю
   С. Довлатов.
* * *
    Довлатов — Ефимову
    30 июня 1982 года
 
   Дорогой Игорь!
   1. Торговля в Чикаго шла очень вяло, хотя народу было много, но дело происходило в субботу, в еврейском центре, негоции в этом случае запрещены, так что продажа шла почти нелегально. Продано всего лишь: 1 «Мессинг» (12), 1 Суслов (7.50), 1 Аксенов (11.50) и 2 «Зерновы» (7.50+7.50), итого — 46 долларов, из которых Вам принадлежит — 27.60, на коию сумму и прилагаю мани-ордер.
   Не расстраивайтесь, что все так скудно. Книги в надежных руках Сагаловского и Арановича, они будут пытаться что-то сделать. Книги, которые у меня в Нью-Йорке, тоже никуда не денутся, и уж во всяком случае — будут аккуратно возвращены или перебазированы по Вашему указанию, тем более что здесь открываются два книготорговых дела — неким Осей Тахадзе (он репродуцировал сувениры и тарелки с Неизвестным и вроде бы прогорел), у которого хорошее помещение напротив «4-х континентов», и некой Бебкой Вольфсон, беглянкой из Израиля. Бебка — жила и не внушает особого доверия, а Тохадзе — честный и хороший человек. (Но прожектер и мудак.)
   2. Уже сейчас напоминаю, чтобы не забыть, — если на «Зоне» будет воспроизведена моя фотография (как раз вчера мне передала Аловерт довольно интеллигентный снимок), то нужно хотя бы мельчайшими буквами, шестеркой, указать — «Фото Нины Аловерт». Фотографы очень самолюбивые.
   3. С нетерпением жду гранок. Верну их в день получения, или на следующее утро. Тогда же будут высланы рекомендации по оформлению и т. д.
   4. Сагаловский, увы, обнаружил типографию, где ему назначили цену за книжку — 1150 долларов. Так что, он передал макет им, и осуждать его не следует, он — бедный. Я был в этой типографии, выглядит все солидно, на всякий случай посылаю Вам их карточку, вдруг что-то закажете у них.
   5. Габи Валк, которого я Вам почти рекомендовал и который наверное будет просить у Вас книги, производит гнусное впечатление. Боже мой, что за люди нас окружают! А ведь мне когда-то Яша Гордин казался заурядным человеком. Здесь бы его путали с Христом, Магометом и Буддой. А также Корчаком, Ганди и Сергием Радонежским.
   Обнимаю Вас и Марину, и деток, и старших дам.
   С. Довлатов.
* * *
    Ефимов — Довлатову
    27 июля 1982 года
 
   Дорогой Сережа!
   Посылаю гранки. Ради Бога не возвращайте их ни в день получения, ни на следующее утро. Нет такой спешки. Вычитывайте внимательно. Все мои замечания — на полях. Думаю, что большинство из них Вы найдете справедливыми. Если станет обидно, всегда можно отыграться на «Архивах Страшного суда».
   Мы уезжаем в отпуск на две недели. Сначала в Вирджинию, где Штерны устроились на берегу океана, потом в Вашингтон. Вернемся 14-го августа.
   Ездили в Чикаго, отвозили Арановичу его книгу. Посылаю Вам ее для ознакомления. Еще посылаю разговорник — как торговый образец.
   Вчера узнали тягостную новость. У Карла обнаружили рак. Очень запущенный. Не операбельный. Правда, говорят, что с раком прямой кишки иногда живут долго. Но — сами понимаете… Как ни глупо, хочется выйти на перекресток и кричать: «Я не виноват!.. Я не желал ему этого!..» И это будет чистая правда. Как он ни бесил меня порой, никогда ни ему самому, ни его делу я не желал ничего плохого. И все же обычный стыд здорового перед тяжело больным в данном случае для меня оказывается особенно острым.
   Всех Вам благ, приветы семье,
   Ваш Игорь.
* * *
    Довлатов — Ефимову
    6 августа 1982 года
 
   Дорогой Игорь!
   Я начну с дел, не относящихся к «Зоне». О болезни Карла я знаю, звонила Эллендея и плакала, а виделись мы буквально за три дня до этого, в Нью-Йорке. Потом звонил Карл, сказал, что говорит с того света, и что очень глупо себя чувствует, продолжая заниматься делами в такой ситуации, и действительно, поторопил Лену с набором.
   Кто же может подумать, что Вы желали Карлу, да и кому угодно другому, такую кошмарную участь. Я как раз говорил ему, что Игорь, несмотря ни на что, с большим уважением относится и к его делу, и к его талантам. Вообще, это все ужасно…
   Теперь дальше. Агент Эндрю Вайле отказался заниматься Вашей рукописью и вернул мне ее со словами, что это «не его тип книги». Это довольно неприятно, потому что речь идет, видимо, не о художественных достоинствах в этом случае можно было бы наплевать, потому что Эндрю не такой уж Эйхенбаум, что же касается рыночных дел, то в этом он должен что-то смыслить… Короче, рукопись высылаю. Насколько я Вас знаю, Вы не очень падете духом от этого известия, и не подумаете […], что я специально подговорил агента невзлюбить Вашу рукопись…
   Теперь — о «Зоне». Спасибо за внимательное отношение к рукописи и за хороший набор. Опечаток меньше, чем позволяет советская норма для машинисток партийной печати (5 на странице). С большинством Ваших замечаний я согласился и как мог исправил текст, заупрямился же в одном, или максимум — в двух случаях.
   Потом взялась за дело Лена, с госиздатовским пылом и во всеоружии крайнего пуризма, и наисправляла множество несущественных мелочей в области пунктуации, ну и помимо этого, конечно, нашла десятка три ошибок. Мелочи я восстановил корректорским знаком: (-), а правку Ленину на полях во многих случаях зачеркнул. Но все равно, в результате оказалось довольно много исправлений. И вот о чем я собираюсь Вас просить. Я боюсь, что во время правки, довольно многочисленной, набирающий (Вы или Марина) может сделать новые ошибки, так часто бывает при уже знакомом и надоевшем тексте. Я хочу просить Вас сделать еще раз копии и снова послать мне — не раздражайтесь, не дочитав до конца. Я бы очень не хотел выглядеть бесцеремонным и знаю, что это дополнительный труд, поэтому я настаиваю на том, чтобы оплатить это копирование (наверное — долларов 8-10), кроме того, оплатить пересылку первым классом. Если сроки поджимают, я прошу Вас отправить бандероль «экспрессом», это стоит долларов S-9, которые я с удовольствием Вам верну, и тогда рукопись будет у меня на следующий день, и еще через день Вы ее получите обратно.
   Я Вас умоляю отнестись снисходительно к моим авторским причудам, они довольно странные, некоторые серьезные ошибки, вроде того — уменьшается тень или нет — мне совершенно безразличны, а из-за каких-то сущих мелочей я дохожу до умоисступления. Лена крутится вокруг меня 18 лет и все не может уловить логики в моем отношении к опечаткам и всяческим ошибкам. Поэтому я ради старой дружбы прошу Вас совершить этот лишний труд, а я беру на себя все расходы, отчего в результате выиграет и издатель и автор.
   Если же почему-либо такое дело — невозможно, я прошу Вас с исключительным вниманием прочесть всю правку, помня, что при повторном чтении найти ошибки труднее. Еще раз простите за муки…
   Теперь — насчет оформления. Детали в отдельном конверте. Начну с простых и бесспорных вещей.
   1. Передняя обложка — у Вас. Мне кажется, никакой белый ободок не нужен. Прилагаю красный эскиз. (Вложение № 1).
   2. Посылаю заднюю обложку. О фотографии — чуть позже, в связи с проблемой цвета. (Вложение № 2).
   3. Посылаю титул — все не слишком аккуратно сделано, как всегда у Пети с Сашей. (Вложение № 3).
   4. Посылаю два корешка, чуть поуже и чуть пошире. Слова: Довлатов, Зона, Эрмитаж — не должны быть распространены по всей длине корешка, а должны группироваться:
   С. ДОВЛАТОВ — ЗОНА — ЭРМИТАЖ. (Вложение № 4).
   5. Посылаю разные штучки и обрезки на всякий случай. (Вложение № 5).
   6. Моя большая фотография — потом узнаете зачем. (Вложение № 6). Это фотостат, готовый к печати.
   Перехожу к сложностям. Вот три варианта решения проблемы — как увязать цвет с фотографией.
   1. Сделать книжку черной, вернее, черно-белой. Это благородное и общепринятое сочетание, тысячи книг вышли в черно-белом обличий. Ваши доводы о том, что это напугает Брайтон — неубедительны, Вы же сами говорили, что книги продаются не в розницу, а по почте. Посмотрите, наконец, на черно-белую «Иванькиаду», вполне красиво.
   2. Сделать обложку красной, причем — ярко-красной, то, что называется — брайт-рэд. Образец цвета в виде этикетки от кофе «Максуэл-хауз» прилагаю. (Вложение № 7). Тут возникает сложность с фотографией, даже помыслить о красной физиономии я не могу. Коричневая, бежевая или фиолетовая обложки внушают мне ужас. Нельзя ли сделать то, что Вы сделали с Руфью Зерновой, а именно — разместить фото крупно перед титулом, так иногда и даже часто выпускают книжки стихов в СССР. Фото же с задней обложки в этом случае, естественно, убрать. Для этого, если Вы выберете этот вариант, я и посылаю Вам большую фотографию, она выйдет с небольшими белыми полями. Конечно, кто-то скажет, что это нескромно, и это действительно нескромно, но ведь это сделает издатель, а не автор, кроме того, я выпускаю уже какую ни на есть, но четвертую книжку, в этом есть нечто программное, а я себе на этой фотографии кажусь интеллигентным, мужественным и трагическим художником слова.
   3. Если сделать обложку красной, а фотографию черно-белой, это потребует дополнительно — 80-100 долларов, и я с удовольствием внесу эту сумму, а Вы, если хотите, дайте мне потом на эту сумму лишних экземпляров, исходя из себестоимости — доллара два примерно?
   Вот три варианта. Надеюсь, какой-то из них покажется Вам приемлемым. Какие-либо цвета, кроме черного и красного, очень нежелательны.
   И еще несколько мелочей:
   1. Если Вы задумаете уменьшить формат процентов на 10–15, я не возражаю. Но и такой формат, как сейчас, кажется мне хорошим.
   2. В сентябре я поеду выступать в Филадельфию — возьму книжки.
   3. Адреса посылаю.
   4. У нас все более-менее в порядке. Ребенок — тьфу, тьфу, тьфу здоровый и симпатичный. Я Вам наверное уже хвастал, что ТИВИ-гайд предложил мне писать изобличительные статейки о сов. прессе и обещал платить доллар за слово. Это не фантастические деньги, но звучит хорошо и пышно. У них 40 миллионов читателей, это самое массовое издание в Америке.
   5. Чуть не забыл. «Архивы» я еще не читаю, хочу дождаться последней части, потому что книга может оказаться увлекательной, и даже должна, судя по всему, а я довольно плохо отношусь к перерывам в чтении. Я вдруг вспомнил, что ни одной книги в своей жизни не бросил, не дочитав. То есть, я иногда листаю и не начинаю читать, но если начну, то должен прочесть. Отыгрываться, как Вы пишете, на «Архивах» я не буду, но я надеюсь отнестись к ним так же внимательно, как Вы отнеслись к моей рукописи.
   И последнее. В этом письме довольно много существенных для меня мелочей, поэтому прочтите его с карандашом и подчеркните то, что сочтете разумным и заслуживающим внимания.
   Числа 17–18 я Вам позвоню, а может, Вы захотите мне написать, чтобы в поспешном телефонном разговоре не упустить какие-то детали.
   Обнимаю.
   Ваш С. Довлатов.
* * *
    Довлатов — Ефимову
    10 августа 1982 года
 
   Дорогой Игорь!
   Посылаю для Вашего архива очередной радио-скрипт. У меня сейчас три еженедельные передачи. Все три я строчу за один день. Отсюда — халтурное качество. Извините, если что наврал. Погрешности разительны: «Записи Виньковецкой, сражающие мир глазами ребенка». Исправлять нет времени. Эфир — он эфир и есть…
   Вчера отослал Вам громадный пакет. Надеюсь, он прибудет раньше этого письма.
   Девиц обнимаю.
   Ваш С. Довлатов.
* * *
    Ефимов — Довлатову
    16 августа 1982 года
 
   Дорогой Сережа!
   О каком раздражении может идти речь? Конечно, мы не возражаем против второй корректуры. По крайней мере, на счету нашего издательства появится хотя бы одна абсолютно грамотная книга. 10 долларов за дополнительные хлопоты с готовностью от Вас принимаю.
   ОФОРМЛЕНИЕ.
   Конечно, если это так для Вас важно, остановимся на черном цвете. Позвольте, однако, предложить еще одну альтернативу: передняя обложка серым цветом. Посмотрите книгу Ульянова. Там текст сделан: 60 % от черного, а фон — 20 %. Мы можем сделать 40 % или 60 %. Цена будет та же, и все же серый не так отпугивает, как черный. Задняя обложка при этом будет черной.
   Меня немного огорчило, что за два года у Вас не появилось ни одной новой интеллектуальной фотографии и Вы предлагаете ту же самую, что была на «Компромиссе». Если мы остановимся на ней, то я очень склонен упрятать ее внутрь (как в книге Зерновой).
   Пожалуйста, сделайте для обложки прилагаемый мною номер (на отдельном листке) в таком же негативном виде, как Вы сделали кораблик.
   РЕКЛАМА.
   Спасибо за адреса. Нам придется их немного переделать, но это не горит — до следующего каталога. В Филадельфии выступить с книжками — это очень хорошо. Суслов, которого я повидал в Вашингтоне, проделал блистательное турне и продал все, что у него было. Но что бы мне очень хотелось: чтобы ларек ЭРМИТАЖА появился на конференции, которая состоится в октябре в Вашингтоне и на которую съедутся все слависты. Мне звонил Чалидзе и предлагал совместно арендовать там место. Я отказался, потому что мне это не по силам: далеко, отнимет много времени и сил. Но, может быть, Вам самому с ним договориться? Кажется, аренда стоит 150 или 200 долларов. Чтобы Вам не зависеть от автомобиля, я мог бы послать книги отсюда заранее, скажем, на адрес Суслова или еще кого-то. Обдумайте все и дайте мне знать.
   Я до сих пор не получил номер «Времени и мы» (66) с окончанием романа. Как только получу — вышлю. Но если он попадется Вам на глаза раньше и Вы сможете начать читать — было бы хорошо.
   Спасибо за радиорекламу. Накладки следующие:
   а) Никогда никому не говорите, что в ЭРМИТАЖЕ работают двое. Во-первых, будут презирать, а во-вторых, это неверно: у нас есть нанятая наборщица, за которую мы платим государству налоги, и внештатный английский редактор и переводчик.
   б) Губермана финансировал «Фонд спасения Игоря Губермана» (Китаевич), «Три минуты молчания» издал «Посев», а мы получили часть тиража на комиссию.
   Мы чудно съездили — Вирджиния, океан, Вашингтон. При встрече расскажем. В последней декаде августа наша Лена будет гостить в Нью-Йорке, наверное, появится и у Вас.
   Поклоны семье, дружески,
   всегда Ваш, Игорь.
* * *
    Довлатов — Ефимову
    19 августа 1982 года
 
   Дорогой Игорь!
   Спасибо за внимание и оперативность. Дальше по пунктам:
   1. Червонец с благодарностью высылаю.
   2. Выворотку номера Ай-Эс-Би-Эн я могу сделать только в понедельник, когда Вайль и Генис пользуются фотостатом. В понедельник же и отправлю все это — первым классом, а не экспрессом — поскольку Вы ничего не пишете о спешке.
   3. Очередные номера «Время и мы» раньше всего появляются на «Либерти», в тамошней библиотеке. Но их разбирает начальство. Но я попробую вклиниться.
   4. У меня перед «Зоной» идет что-то вроде предуведомления: «Имена, события, даты — все здесь подлинное…» Вы набрали это дело тем же курсивом, что и письма к издателю, и тем же форматом. Мне кажется, надо уже — на манер эпиграфа — и каким-то другим шрифтом. Чтобы вам не возиться, а мне не нервничать из-за возможных ошибок при перебирании, я попросил Лену это сделать. Листок прилагаю к гранкам. Вариант с крупным шрифтом — лучше.
   5. В Вашингтон поехать я почти наверняка не смогу. По следующим причинам:
   а. Неловко появляться на конференции, на которую тебя не пригласили.
   б. Не хочется иметь дело с Чалидзе — мужчиной сложным, капризным и загадочным.
   в. Предприятие это, учитывая мои торговые качества, явно убыточное. Билет до Вашингтона и обратно стоит долларов сто, и место — даже пополам с правозащитником — 75. Это значит — надо продать книг долларов на пятьсот, чтобы хотя бы не потерпеть убытков. Не говоря о том, что это, как Вы справедливо заметили, отнимет «много времени и сил».
   6. Читая гранки, я обнаружил несколько полноценных ошибок, но отметил и сущие мелочи вроде так называемых «марашек», следов от наклеенных полосок бумаги. Вы разберетесь, что исправлять, а что — не имеет значения. Обратите внимание на [следует перечень страниц].
   7. Сейчас гранки будут читать мама и Лена, поэтому, возможно, что-то добавится.
   8. Перехожу к болезненному моменту — обложке. Вы пишете: «Если для Вас это так важно…»
   Русские книжки нужны мне для того, чтобы:
   а. Дарить их знакомым с симпатичными надписями.
   б. Пытаться всучить их заграничным издательствам. (На «Компромисс» пришло четыре заявки из европ. агентств.)
   В обоих случаях мне важно, чтобы книженция имела вид художественного по жанру сочинения. Пока мне это ни разу не удалось. В «Невидимой книге» испорчена задняя обложка, да и передняя — не очень. «Компромисс» отвратительно тускл, а «Соло на ундервуде» — просто брак. Так что, ничего особенного мне не требуется, я только не хотел бы, чтобы книжка напоминала издания, которые обнаруживаешь в случайных помещениях заткнутыми за газовый счетчик.
   Я с горечью убедился, что в этом вопросе Вы находитесь в глубоком, упорном и необратимом заблуждении, причем не хотите даже выслушать человека, который:
   а. Пять лет учился в художественной школе, той самой, которую окончил Шемякин.
   б. Легко сдал экзамен на оформительский факультет к Акимову и пренебрег им в пользу журналистики.
   в. Руководствуется вовсе не желание огорчить Вас, а искренней заинтересованностью в успехах Вашего издательства, единственным слабым местом в работе которого я и все известные мне люди считают именно оформление.
   Теоретически это все не мое дело. Но в том, что касается моей обложки, я вынужден бороться и настаивать.
   1. О сером цвете невозможно даже подумать. Серость — удел содержания, а не оформления. (Неужели Вы искренне считаете, что сочетание светло-серого с темно-серым — ярче и привлекательнее черного или красного с белым?) Невозможно также помыслить о комбинациях бледно-розового и светло-бежевого, не говоря уже о вымазанной экскрементами обложке Езерской или сочетании красного с коричневым в обложке Зерновой (сочетания, от которого у Матисса случился бы мгновенный инсульт).
   2. Хотелось бы выбрать между ярко-красным и густо-черным. Красный предпочтительнее. Почему Вы его отмели, тем более, что фотографию Вы все равно хотите дать внутри (что меня вполне устраивает, так же, как впрочем, и отсутствие фотографии)?
   3. Значит, идеально — красный, приемлемо — черный.
   4. Что касается фотографии, то с этим действительно, происходят какие-то сложности. У меня на всех снимках — принципиально неинтеллигентный вид. Даже Марианна Волкова снимала — получился директор итальянского борделя. Но вообще, это даже приятно — давать одну и ту же фотографию на всех книжках. Так вышел Хемингуэй (полное собрание) у Скрибнера, а из людей, внушающих Вам глубокое уважение — Ефраим Севела.
   Обнимаю Вас и прошу не сердиться. Враг поддакивает, а друг — спорит, как любил повторять Евгений Рейн, после чего обрушивал на меня водопад оскорблений.
   Ваш поклонник и доброжелатель
   С.Довлатов.
   Привет женскому полу.
   P.S. Письмо от Марины только что получил. Будем отвечать вместе с Леной, там вопросы к нам обоим, напишем завтра — послезавтра. Считается, что Лена очень занята. С.
   P.P.S. Когда будете делать вторую корректуру, то есть — перебирать и наклеивать новые строчки и слова, посмотрите, пожалуйста, чтобы в них не было побочных ошибок. Обнимаю.
   С.
* * *
    Довлатов — Ефимову
    30 августа 1982 года
 
   Дорогой Игорь!
   Я прочитал Ваш роман и нахожусь в довольно странном положении. Дело в том, что из всего Вами написанного, вернее — из всего того, что я Вашего прочел, эта вещь — наиболее удалена от моих читательских интересов. В ней, с одной стороны, нет (в основополагающем виде) остроумия и вразумительности научных работ, и нет, с другой стороны, и тоже в преимущественном количестве — исследования всяких мучительных чувств, на чем основана Ваша беллетристика. Этого нет не потому, что Вы что-то не осилили, не достигли, а потому, что были другие задачи, и следовательно — другой фундамент.
   Вы, наверное, знаете, что я совершенно не интересуюсь детективами в чистом виде — вроде Агаты Кристи, вяло приемлю Сименона за душевную теплоту, и лишь бесстрастно готов констатировать мастерство какого-нибудь «Гиперболоида инженера Гарина», с которым Ваш роман имеет жанровую близость. Короче, все это мне не близко, хотя читал я Ваш роман, надо признаться, с каким-то механическим увлечением, ну и, разумеется, откликался на вкрапления замечательной прозы — что-нибудь вроде того мужчины, который специально надел пиджак и пошел за чайником, или как машина задела пуговицы выставленной на продажу одежды. Но в основном, читалось как-то холодно и бесстрастно, а значит, я не могу быть объективным как читатель, не любящий этот жанр. Не могу я также судить о качестве в свете поставленных утилитарных задач — написать динамичную, приключенческую историю, перевести ее и заработать деньги. Я не знаю, что здесь чревато деньгами, а что — нет. Короче, и об этом я судить не могу — а вдруг это принесет миллион…
   Поэтому в общем плане я намерен высказаться коротко — что нравится и что не нравится, тем более, что внести серьезные изменения Вы не захотите, и правильно сделаете.
   Мне очень понравилось:
   1. Вся эта история с кровью, попом и философией общего дела, а трактат этой самой Ленды — наиболее увлекательное и волнующее место в романе, Аверьян хорошо говорит и действует, вообще — этот круг мотивов и событий очень здорово.
   2. Мне понравилось, вернее — мною должна быть отмечена механическая увлекательность этого чтения, природа которого мне неизвестна.
   3. Мне понравилось, вернее — опять же я должен констатировать изобретательность, умение свести концы с концами в сложном организме при массе действующих лиц — никто не пропал, не повис, не остался без функции и мотива.
   4. И наконец — всяческое профессиональное мастерство: ритм, пейзаж, детали, юмор, задетые пуговицы и пиджак для чайника. То есть — наличие прозы.
   Не понравилось:
   1. Сексуальные сцены. В них есть какая-то опасливая похабщина. Мне кажется, нужна либо Миллеровская прямота: «Моя девушка работала, как помпа», либо — умолчания, изящество, а главное — юмор. Всякие натяжения в паху, сладкие истомы, искрящиеся жгуты в крестцах, краснота, бегущая волнами к чему-то там — все это у меня лично вызывает ощущение неловкости.
   2. Мне показалось, что в романе есть несколько колеблющихся уровней правдоподобия, скажем — Аверьян и докторша — на уровне жизни, а Умберто с его немыслимым бассейном или «тестом на доверие» — это уже из Флеминга, где у автомобиля вырастают крылья, пистолеты стреляют маленькими водородным бомбами — то есть, фантастика. Таким образом, есть уровни бытовые, жизненные, и вдруг — кино про Джеймса Бонда.
   3. Мне показалось, что Лейда и Сильвана разговаривают в одном социальном тоне, и обе напоминают Люду Штерн, и вообще — речения прогрессивной технической интеллигенции (о возрасте — товар не первой свежести). И т. д. Цимкер же и Умберто — живые и отличаются. Павлик усредненный геолог, и речь его не выделить из моря флотских, геологических и рабочих персонажей.
   4. Еще мне показалось, что в начале 3-й части замедляется темп (первые 30 страниц 66-го номера).
   Дальше я выскажу конкретные мелкие замечания по тексту — вдруг что-то пригодится, не говоря о 3–4 опечатках. [Следуют подробные замечания, большинство из которых было учтено при выпуске книги.]
   Дорогой Игорь! Я чувствую себя очень глупо, как будто попросили высказаться о балете, а я не люблю балет — ни с Барышниковым, ни с Гришей Поляком в главной роли. Тем не менее я Вам от души желаю, чтобы все остальные отзывы были восторженными и чтобы Вы заработали уйму денег.
   Если какие-то мои придирки Вас заинтересуют — буду очень рад.
   С нетерпением ожидаю «Зону».
   Игорь! Будете выпускать «Архивы» — найдите какую-нибудь картинку для обложки, хотя бы автопогоню, полистайте журналы, свяжитесь с Левой Збарским или Бахчаняном, Збарский — сноб, а Бахчанян сделает за гроши, или пусть какой-нибудь профессионал сделает рисунок тушью в голлербаховском стиле. Посмотрите каталоги русских нонконформистов (у меня есть парочка), может, найдете волнующую тревожную абстракцию…
   Обнимаю.
   С.Д.
* * *
    Довлатов — Ефимовой
    31 августа 1982 года
 
   Дорогая Марина!
   Ваше письмо, главным образом, касается Лены, и я думал, что мы ответим вместе, но потом решил не связываться, ибо у моей жены очень вольное обращение со временем и пространством, однажды Лена написала письмо какой-то Фане в Ленинград и носила его в сумке полтора года, клянусь…
   Кто бы ни набирал «Зону», ошибок было очень мало — спасибо. В слове трансцендентальный второе «н» кажется таким же лишним, как в слове «инциНдент», но существует бремя казенной грамматики, и надо его смиренно нести. Когда-то Вера Панова объяснила мне, что в слове «дизентерия» ударение надо ставить так: дизентерия», доказав это с помощью словаря, и с тех пор это слово, которое раньше проскальзывало в моей речи легко и беззаботно, я произносил так, как она велела, объяснял всем, что так учит Вера Панова, и выражал готовность принести словарь, и это усложнило мою жизнь.
   Некоторые исправления, сделанные Леной, я вычеркнул, чтобы не усугублять труды, поскольку речь шла о казуистических мелочах, но если Вы эти исправления все-таки сделали, то хорошо. Более всего меня смущают опечатки со значением — протез вместо протест, или ромен вместо ремень, и еще — выпавшие отрицательные частицы, но ничего такого в «Зоне», кажется, нет. Что же касается того, где ставить точку — внутри скобок или снаружи, то мне это абсолютно все равно. Вайль говорит, что у Довлатова — «волевая пунктуация».