Страница:
— Мой план, — ответил он, — состоит в том, чтобы оставаться в поезде до тех пор, пока это сучье проклятие не ослабеет.
Софи погасила окурок о стальной прилавок. На ее лице отразилась нараставшая тревога, щеки вспыхнули.
— Это и есть твой план?
— Да, это и есть мой план.
— Лапшу мне на уши вешаешь?
— Никак нет, мэм.
— Лукас, мы в этом поезде считай что покойники. Не говоря уже о прочем, топливо кончится раньше проклятия — если проклятие вообще кончится.
Лукас посмотрел ей в глаза.
— У этих тепловозов топливные баки на тонны.
— Нас рано или поздно остановят, Лукас.
Лукас молчал, рассеянно прислушиваясь к ровному перестуку колес. Софи была абсолютно права. На теперешней скорости к рассвету они доберутся до города Пуэбло в штате Колорадо. Но кто знает, что сейчас делается на сортировочной станции, откуда самовольно уехал этот поезд? Мало ли что сказал им старый машинист! Возможно, руководство компании «Амтрак» уже поставило на уши дорожную полицию на всех станциях по маршруту сбежавшего поезда! Возможно, уже сейчас устанавливаются многочисленные автоматические ловушки, блокираторы рельсов, переводятся дорожные стрелки. Пусть старик машинист стал их почти добровольным соучастником, поезд так или иначе сумеют остановить. Именно поэтому Лукасу было необходимо как можно скорее начать действовать. Элемент внезапности был для его плана критичным.
Но теперь он не мог придумать ничего лучшего, кроме как сказать:
— Я ж тебе говорил, что мы из этой задницы вылезем.
Софи не могла справиться с дрожью.
— Нам надо просто сдаться. Давай попробуем попасть в больницу.
Лукас решительно покачал головой:
— Не выйдет.
— Лукас, может, они смогут остановить болезнь.
— Ни хрена не выйдет. Мы зажаримся еще до дверей приемного покоя. Кроме того, если ты помнишь, мы убегаем и от закона. Ты думаешь, нас сначала повезут в больницу, а не в полицейский участок?!
Воцарилось напряженное молчание. Стучали колеса внизу. Лукас снова почувствовал подступавшую к горлу волну горячей дурноты. Съеденные пончики лежали в желудке мотком проволоки. Наконец он обернулся к Софи и сказал:
— Девочка, ты просто должна иметь веру. Должна вспомнить, что сказал твой друг Мило насчет...
И тут Лукас остановился на полуслове. Он увидел, что Софи низко опустила голову и уже его не слушает.
— Софи!
Она подняла глаза. Лукас увидел, что она плачет.
— Софи?
Слезы струились по ее щекам, и она не сразу смогла ответить ему:
— Знаешь, мне всегда казалось... понимаешь, я никогда особо не верила...
Лукас ощутил в душе знакомую боль. Тупую сладковато-горькую боль. И она была непреодолима. Не сама боль, а желание, необходимость утешить, успокоить Софи. Он обошел стол, сел рядом с ней и сказал:
— Ничего, девонька, не переживай.
И не зная, что сказать лучшего, добавил:
— Скоро все это кончится.
Много раз Анхел встречал вместе с дядей Флако этот час. На ранней рыбалке, на охоте на лягушек с острогой вдоль ручья за домом дяди Флако, просто на долгих предрассветных прогулках по окрестностям. Теннессийские холмы, поросшие красными соснами, светятся в темноте, и гулять там просто здорово. На этих прогулках старый Флако и Анхел говорили обо всем, что есть под солнцем. Они говорили о легендах детства Флако, о мексиканских преданиях, о мифах индейцев майя — обо всем чудесном и таинственном. В памяти Анхела каждое такое утро осталось на всю жизнь.
И в самый этот предрассветный час Анхел вдруг разглядел на рельсах позади вагона какой-то странный предмет.
Сначала он увидел расплывчатое пятно примерно в четверти мили от поезда, на фоне темноты еще темнее. Анхел решил, что это тень большого кактуса или пустынные колючки. Однако, приглядевшись, он понял, что пятно движется. Оно щелкало в свете луны по рельсам, поднимая искры и пыль.
Анхел протер глаза.
Это было похоже на искореженный кусок металла, гудящий вдоль по рельсам, и притом довольно быстро — сорок, а то и все пятьдесят миль в час. За штуковиной тянулся хвост черного дыма, с боков то и дело отлетали, поблескивая, стеклянные и металлические осколки. Какое-то мгновение Анхел думал, что это какая-то железнодорожная машина — одноместная дрезина или ремонтная тележка.
Но интерес тут же сменился диким страхом — Анхел понял, что это такое. От желудка поднялась волна животной паники. Будто его окатили ледяной водой.
Он должен был понять, что что-нибудь в этом роде обязательно произойдет! Должен был понять — после всех последних событий. К несчастью, в глубине его души оставался еще клочок надежды, что все это — какая-то космических масштабов ошибка. Он был хорошим человеком. Дядя Флако был хорошим. Хорошими людьми были и Софи с Лукасом. Никто из них не заслужил такого. Это все была ошибка! Просто Бог ошибся.
Как бы не так.
Анхел сорвался с ящика, схватил ружье и высунул голову в боковое окно, чтобы посмотреть получше. Порыв ветра растрепал его волосы, заставил заслезиться глаза. Прохладный ночной воздух нес запах сосны. Анхел поморгал, стараясь разглядеть непонятное чудище, столь неожиданно появившееся позади поезда.
— Не мозет быть...
Ветер поглотил его шепот.
Лимузин был всего в двух сотнях ярдов от хвостового вагона и нагонял. Он мчался между рельсами, как изуродованный стальной краб, и подпрыгивал на шпалах. Казалось, его движет какая-то скрытая внутренняя сила.
Анхел отодвинулся в глубь кухни. Сердце отбивало индейские ритмы. Волосы стояли дыбом, по коже бежали мурашки. Но Анхел заставил себя побороть страх и начать думать ясно, ради Лукаса и Софи, даже ради дяди Флако.
Он взвел курок.
Руки задрожали мелкой дрожью. Анхел никогда в жизни не стрелял из ружья. Долгие годы в автобусе дяди Флако на стене висела старая мелкокалиберка для охоты на белок, и Анхел брал ее иногда для игры в ковбоев и индейцев. Но никто даже не помнил, когда это ружье стреляло. У него уже двадцать лет не было бойка, а механизм изъела ржавчина.
А теперь он держал в руках настоящее полицейское оружие и собирался из него стрелять, потому что игра в ковбоев и индейцев пошла взаправду.
В бледнеющей тьме искореженный «роллс-ройс» нагонял поезд. Теперь он был уже в сотне ярдов от вагона. На таком расстоянии Анхел с трудом мог разглядеть потрескавшееся ветровое стекло и силуэт кого-то — или чего-то — внутри. Хлопала по ветру оторванная в катастрофе и державшаяся на честном слове крыша. Бока вдавились внутрь, как у старой консервной банки.
Фары все еще светили.
Протянув руку, Лукас вытер влагу с ее щеки:
— Я тогда орал на тебя, пока не охрип.
Прошло еще несколько секунд в полном молчании.
— Сукин ты сын, — внезапно произнесла Софи, сжимая ладонь Лукаса в своей руке и заглядывая ему прямо в душу.
Лукас тяжело сглотнул. Как-то слишком тихо стало в стучащем вагоне-ресторане. И как-то слишком близко. Он заметил, что отодвигается от женщины. Не сильно — всего на несколько дюймов.
— Опять. — Софи сжала его руку, так что даже стало больно.
Лукас высвободился.
— Ты это о чем?
— Отодвигаешься от меня подальше! — Софи оттолкнула его. Лукас сбил пакет с молоком, и из него во все стороны брызнула белая жидкость. — Даже сейчас, когда мы на краю гибели, ты все еще боишься прикоснуться ко мне!
— Что?! — ошеломленно спросил Лукас.
— Так твою мать, Лукас! После всего, что с нами стряслось, ты не можешь даже прикоснуться ко мне?!
— Софи, не надо...
— Хватит, я устала! И ты и я знаем, что друг в друга втрескались, но сохраняем платонику, да? Дело важнее всего, да? Ничего личного на трассе, да? Но теперь мы вместе гибнем к хренам собачьим, а ты не можешь до меня дотронуться?!
Из ее глаз снова полились горячие слезы, отдались болью в груди, но от них ее злость только разгорелась, как от бензина.
— В чем дело, Лукас?! Что с нами?! Зачем тебе эта стена между нами?
— Софи, давай не будем сейчас...
Софи с размаху ударила кулачком по буфетной стойке.
— В чем дело, Лукас? Что это за кирпичная стена между нами?!
— Софи, перестань!
— Эту гадскую мертвую руку ты не побоялся тронуть! И всех нас к черту заразил! Это ведь ты! Какого же хрена ты сейчас боишься? Боишься оказаться слишком близко от своей еврейской суки-напарницы?! Какого хрена? Чего ты так испугался?!
— Перестань! — Лукас схватил ее за плечи и встряхнул. — Прекрати немедленно!
Лицо Софи заливали слезы ярости, она уже не могла остановиться. Теперь она холодно и решительно смотрела Лукасу прямо в глаза.
— Значит, в этом дело, да? В том, что я еврейка! Вот оно что! Я еврейка, а это для черных братцев западло! Правда? Выходит, старина Лукас такой же сдвинутый, как гады-расисты, которых он так ненави...
— ЗАТКНИСЬ!!!
Лукас с силой отшвырнул ее через весь вагон. Упав на пол, она ударилась спиной о перегородку, отделявшую один столик от другого. Вскрикнула — замолчала, ошеломленная, оглушенная болью.
Лукас оцепенел. В ушах гудела кровь. Сердце колотилось о ребра. Но хуже всего было то, что слова Софи пронзили его словно отравленное жало скорпиона.
В конечном счете Софи была права. Вся эта умственная фигня насчет не заводить романы на работе была именно тем, чем была, — фигней. Просто он боялся. Боялся любить белую женщину. После всех этих лет праведного гнева он оказался одним из тех, кого сам ненавидел.
Это заставило его понять, что план его тем более правилен.
— Прости, я не хотел! — Он бросился к ней и встал рядом на колени. Взяв в обе ладони ее голову, он мягко произнес: — Прости меня, Софи. Прости ради Бога — никак не хотел делать тебе больно. Как ты себя чувствуешь, деточка?
Софи молча глядела на него. Ее глаза были полны слез, зрачки расширились, взгляд блуждал.
— Нормально, — ответила она. — Голова только слегка кружится.
Лукас ласково погладил ее по щеке, по волосам:
— Прошу тебя, прости.
— Кажется, я тебя задела за живое. — Софи слабо улыбнулась.
Лукас кивнул:
— Можно сказать и так. И еще можно сказать, что ты чертовски права.
Софи старалась остановить на нем блуждающий взгляд.
— Нам придется что-то с этим делать.
— Сделаем.
— Послушай, Лукас... — Софи облизала губы, речь ее стала чуть невнятной. — Как-то мне вдруг не по себе. Перед глазами плывет, и во рту пересохло.
Лукас смахнул слезы с ее щек.
— Помнишь тот марафон, когда мы везли яблоки в марте? Когда возвращались?
Софи медленно сказала:
— Мы оба тогда держались на декседрине.
— Вот именно.
— Ты мне дал потом что-то, чтобы снять действие стимулятора.
Лукас снова кивнул:
— Это был далмен. У меня осталось немного в заначке, и я положил парочку в апельсиновый сок.
На мгновение глаза Софи расширились от ужаса, она попыталась ухватиться за его рубашку, но ослабевшие пальцы уже не слушались ее. С огромным усилием она выдавила:
— Лукас... что ты собираешься... Лукас?
— Ты поспи, девочка, — нежным голосом произнес Лукас. — А когда проснешься, все уже будет позади. Обещаю.
— Лукас... что... ты...
Невнятная речь сменилась тихим бормотанием.
Лукас осторожно отвел прядь волос с ее влажного лба. Он знал, что она выпила недостаточно сока, чтобы полностью отключиться, но все же барбитурат на какое-то время задержит ее. Лукасу хватит времени.
— Поспи, детка.
Он встал и направился к вагону-кухне.
Софи погасила окурок о стальной прилавок. На ее лице отразилась нараставшая тревога, щеки вспыхнули.
— Это и есть твой план?
— Да, это и есть мой план.
— Лапшу мне на уши вешаешь?
— Никак нет, мэм.
— Лукас, мы в этом поезде считай что покойники. Не говоря уже о прочем, топливо кончится раньше проклятия — если проклятие вообще кончится.
Лукас посмотрел ей в глаза.
— У этих тепловозов топливные баки на тонны.
— Нас рано или поздно остановят, Лукас.
Лукас молчал, рассеянно прислушиваясь к ровному перестуку колес. Софи была абсолютно права. На теперешней скорости к рассвету они доберутся до города Пуэбло в штате Колорадо. Но кто знает, что сейчас делается на сортировочной станции, откуда самовольно уехал этот поезд? Мало ли что сказал им старый машинист! Возможно, руководство компании «Амтрак» уже поставило на уши дорожную полицию на всех станциях по маршруту сбежавшего поезда! Возможно, уже сейчас устанавливаются многочисленные автоматические ловушки, блокираторы рельсов, переводятся дорожные стрелки. Пусть старик машинист стал их почти добровольным соучастником, поезд так или иначе сумеют остановить. Именно поэтому Лукасу было необходимо как можно скорее начать действовать. Элемент внезапности был для его плана критичным.
Но теперь он не мог придумать ничего лучшего, кроме как сказать:
— Я ж тебе говорил, что мы из этой задницы вылезем.
Софи не могла справиться с дрожью.
— Нам надо просто сдаться. Давай попробуем попасть в больницу.
Лукас решительно покачал головой:
— Не выйдет.
— Лукас, может, они смогут остановить болезнь.
— Ни хрена не выйдет. Мы зажаримся еще до дверей приемного покоя. Кроме того, если ты помнишь, мы убегаем и от закона. Ты думаешь, нас сначала повезут в больницу, а не в полицейский участок?!
Воцарилось напряженное молчание. Стучали колеса внизу. Лукас снова почувствовал подступавшую к горлу волну горячей дурноты. Съеденные пончики лежали в желудке мотком проволоки. Наконец он обернулся к Софи и сказал:
— Девочка, ты просто должна иметь веру. Должна вспомнить, что сказал твой друг Мило насчет...
И тут Лукас остановился на полуслове. Он увидел, что Софи низко опустила голову и уже его не слушает.
— Софи!
Она подняла глаза. Лукас увидел, что она плачет.
— Софи?
Слезы струились по ее щекам, и она не сразу смогла ответить ему:
— Знаешь, мне всегда казалось... понимаешь, я никогда особо не верила...
Лукас ощутил в душе знакомую боль. Тупую сладковато-горькую боль. И она была непреодолима. Не сама боль, а желание, необходимость утешить, успокоить Софи. Он обошел стол, сел рядом с ней и сказал:
— Ничего, девонька, не переживай.
И не зная, что сказать лучшего, добавил:
— Скоро все это кончится.
* * *
Анхел Фигероа сидел на сосновой крышке ящика в вагоне-кухне. Глаза щипало, наворачивались слезы. Ружье он поставил между худыми коленями. Он глядел в забранное решеткой окошко и вспоминал дядю Флако и как старик любил этот волшебный час. Тот рассветный час, когда мир становится таинственным, загадочным. Когда еще не окрасился горизонт, еще не начали гаснуть звезды, еще не запели птицы. Небо еще темно-лиловое. Тени отливают лавандовым оттенком. Воздух так неподвижен, что малейший звук, кажется, разобьет его с хрустальным звоном.Много раз Анхел встречал вместе с дядей Флако этот час. На ранней рыбалке, на охоте на лягушек с острогой вдоль ручья за домом дяди Флако, просто на долгих предрассветных прогулках по окрестностям. Теннессийские холмы, поросшие красными соснами, светятся в темноте, и гулять там просто здорово. На этих прогулках старый Флако и Анхел говорили обо всем, что есть под солнцем. Они говорили о легендах детства Флако, о мексиканских преданиях, о мифах индейцев майя — обо всем чудесном и таинственном. В памяти Анхела каждое такое утро осталось на всю жизнь.
И в самый этот предрассветный час Анхел вдруг разглядел на рельсах позади вагона какой-то странный предмет.
Сначала он увидел расплывчатое пятно примерно в четверти мили от поезда, на фоне темноты еще темнее. Анхел решил, что это тень большого кактуса или пустынные колючки. Однако, приглядевшись, он понял, что пятно движется. Оно щелкало в свете луны по рельсам, поднимая искры и пыль.
Анхел протер глаза.
Это было похоже на искореженный кусок металла, гудящий вдоль по рельсам, и притом довольно быстро — сорок, а то и все пятьдесят миль в час. За штуковиной тянулся хвост черного дыма, с боков то и дело отлетали, поблескивая, стеклянные и металлические осколки. Какое-то мгновение Анхел думал, что это какая-то железнодорожная машина — одноместная дрезина или ремонтная тележка.
Но интерес тут же сменился диким страхом — Анхел понял, что это такое. От желудка поднялась волна животной паники. Будто его окатили ледяной водой.
Он должен был понять, что что-нибудь в этом роде обязательно произойдет! Должен был понять — после всех последних событий. К несчастью, в глубине его души оставался еще клочок надежды, что все это — какая-то космических масштабов ошибка. Он был хорошим человеком. Дядя Флако был хорошим. Хорошими людьми были и Софи с Лукасом. Никто из них не заслужил такого. Это все была ошибка! Просто Бог ошибся.
Как бы не так.
Анхел сорвался с ящика, схватил ружье и высунул голову в боковое окно, чтобы посмотреть получше. Порыв ветра растрепал его волосы, заставил заслезиться глаза. Прохладный ночной воздух нес запах сосны. Анхел поморгал, стараясь разглядеть непонятное чудище, столь неожиданно появившееся позади поезда.
— Не мозет быть...
Ветер поглотил его шепот.
Лимузин был всего в двух сотнях ярдов от хвостового вагона и нагонял. Он мчался между рельсами, как изуродованный стальной краб, и подпрыгивал на шпалах. Казалось, его движет какая-то скрытая внутренняя сила.
Анхел отодвинулся в глубь кухни. Сердце отбивало индейские ритмы. Волосы стояли дыбом, по коже бежали мурашки. Но Анхел заставил себя побороть страх и начать думать ясно, ради Лукаса и Софи, даже ради дяди Флако.
Он взвел курок.
Руки задрожали мелкой дрожью. Анхел никогда в жизни не стрелял из ружья. Долгие годы в автобусе дяди Флако на стене висела старая мелкокалиберка для охоты на белок, и Анхел брал ее иногда для игры в ковбоев и индейцев. Но никто даже не помнил, когда это ружье стреляло. У него уже двадцать лет не было бойка, а механизм изъела ржавчина.
А теперь он держал в руках настоящее полицейское оружие и собирался из него стрелять, потому что игра в ковбоев и индейцев пошла взаправду.
В бледнеющей тьме искореженный «роллс-ройс» нагонял поезд. Теперь он был уже в сотне ярдов от вагона. На таком расстоянии Анхел с трудом мог разглядеть потрескавшееся ветровое стекло и силуэт кого-то — или чего-то — внутри. Хлопала по ветру оторванная в катастрофе и державшаяся на честном слове крыша. Бока вдавились внутрь, как у старой консервной банки.
Фары все еще светили.
* * *
— Похоже, я действительно веду себя словно кисейная барышня, — всхлипнула Софи, первой нарушив длившееся почти пять минут мрачное молчание. Все это время Лукас неподвижно сидел рядом с ней. В конце концов ей удалось справиться со слезами, но теперь ее сковал отчаянный страх. Вытирая со щек последние слезинки, она сказала: — Знаешь, я сейчас вспомнила, как однажды в штате Юта вела грузовик по обледеневшему шоссе и понятия не имела, где же этот чертов выход на нужную дорогу.Протянув руку, Лукас вытер влагу с ее щеки:
— Я тогда орал на тебя, пока не охрип.
Прошло еще несколько секунд в полном молчании.
— Сукин ты сын, — внезапно произнесла Софи, сжимая ладонь Лукаса в своей руке и заглядывая ему прямо в душу.
Лукас тяжело сглотнул. Как-то слишком тихо стало в стучащем вагоне-ресторане. И как-то слишком близко. Он заметил, что отодвигается от женщины. Не сильно — всего на несколько дюймов.
— Опять. — Софи сжала его руку, так что даже стало больно.
Лукас высвободился.
— Ты это о чем?
— Отодвигаешься от меня подальше! — Софи оттолкнула его. Лукас сбил пакет с молоком, и из него во все стороны брызнула белая жидкость. — Даже сейчас, когда мы на краю гибели, ты все еще боишься прикоснуться ко мне!
— Что?! — ошеломленно спросил Лукас.
— Так твою мать, Лукас! После всего, что с нами стряслось, ты не можешь даже прикоснуться ко мне?!
— Софи, не надо...
— Хватит, я устала! И ты и я знаем, что друг в друга втрескались, но сохраняем платонику, да? Дело важнее всего, да? Ничего личного на трассе, да? Но теперь мы вместе гибнем к хренам собачьим, а ты не можешь до меня дотронуться?!
Из ее глаз снова полились горячие слезы, отдались болью в груди, но от них ее злость только разгорелась, как от бензина.
— В чем дело, Лукас?! Что с нами?! Зачем тебе эта стена между нами?
— Софи, давай не будем сейчас...
Софи с размаху ударила кулачком по буфетной стойке.
— В чем дело, Лукас? Что это за кирпичная стена между нами?!
— Софи, перестань!
— Эту гадскую мертвую руку ты не побоялся тронуть! И всех нас к черту заразил! Это ведь ты! Какого же хрена ты сейчас боишься? Боишься оказаться слишком близко от своей еврейской суки-напарницы?! Какого хрена? Чего ты так испугался?!
— Перестань! — Лукас схватил ее за плечи и встряхнул. — Прекрати немедленно!
Лицо Софи заливали слезы ярости, она уже не могла остановиться. Теперь она холодно и решительно смотрела Лукасу прямо в глаза.
— Значит, в этом дело, да? В том, что я еврейка! Вот оно что! Я еврейка, а это для черных братцев западло! Правда? Выходит, старина Лукас такой же сдвинутый, как гады-расисты, которых он так ненави...
— ЗАТКНИСЬ!!!
Лукас с силой отшвырнул ее через весь вагон. Упав на пол, она ударилась спиной о перегородку, отделявшую один столик от другого. Вскрикнула — замолчала, ошеломленная, оглушенная болью.
Лукас оцепенел. В ушах гудела кровь. Сердце колотилось о ребра. Но хуже всего было то, что слова Софи пронзили его словно отравленное жало скорпиона.
В конечном счете Софи была права. Вся эта умственная фигня насчет не заводить романы на работе была именно тем, чем была, — фигней. Просто он боялся. Боялся любить белую женщину. После всех этих лет праведного гнева он оказался одним из тех, кого сам ненавидел.
Это заставило его понять, что план его тем более правилен.
— Прости, я не хотел! — Он бросился к ней и встал рядом на колени. Взяв в обе ладони ее голову, он мягко произнес: — Прости меня, Софи. Прости ради Бога — никак не хотел делать тебе больно. Как ты себя чувствуешь, деточка?
Софи молча глядела на него. Ее глаза были полны слез, зрачки расширились, взгляд блуждал.
— Нормально, — ответила она. — Голова только слегка кружится.
Лукас ласково погладил ее по щеке, по волосам:
— Прошу тебя, прости.
— Кажется, я тебя задела за живое. — Софи слабо улыбнулась.
Лукас кивнул:
— Можно сказать и так. И еще можно сказать, что ты чертовски права.
Софи старалась остановить на нем блуждающий взгляд.
— Нам придется что-то с этим делать.
— Сделаем.
— Послушай, Лукас... — Софи облизала губы, речь ее стала чуть невнятной. — Как-то мне вдруг не по себе. Перед глазами плывет, и во рту пересохло.
Лукас смахнул слезы с ее щек.
— Помнишь тот марафон, когда мы везли яблоки в марте? Когда возвращались?
Софи медленно сказала:
— Мы оба тогда держались на декседрине.
— Вот именно.
— Ты мне дал потом что-то, чтобы снять действие стимулятора.
Лукас снова кивнул:
— Это был далмен. У меня осталось немного в заначке, и я положил парочку в апельсиновый сок.
На мгновение глаза Софи расширились от ужаса, она попыталась ухватиться за его рубашку, но ослабевшие пальцы уже не слушались ее. С огромным усилием она выдавила:
— Лукас... что ты собираешься... Лукас?
— Ты поспи, девочка, — нежным голосом произнес Лукас. — А когда проснешься, все уже будет позади. Обещаю.
— Лукас... что... ты...
Невнятная речь сменилась тихим бормотанием.
Лукас осторожно отвел прядь волос с ее влажного лба. Он знал, что она выпила недостаточно сока, чтобы полностью отключиться, но все же барбитурат на какое-то время задержит ее. Лукасу хватит времени.
— Поспи, детка.
Он встал и направился к вагону-кухне.
28. Анхел за стеклом
Словно завороженный, Анхел глядел на прыгавший по рельсам вслед за поездом лимузин, разваливавшийся буквально на ходу. Сначала отвалилось левое колесо, потом сломалась передняя ось. Багажник высоко подскочил в воздух, и вся машина тут же рассыпалась на части.
— О Бозе!
Анхел зажал ладонью рот. Он изо всех сил боролся со страхом.
Было ясно, что лимузин влечет что-то очень страшное и столь же мощное. Будто его гнал по рельсам электрический ток. Тащило скрытое магнитное поле. В горячечное мгновение из подсознания Анхела всплыл похороненный там образ. Из давнего прошлого, что так беспокоило его когда-то, мучило во сне, семнадцать лет отравляло память. Теперь он зазвучал в мозгу, как адский патефон.
Это был образ крылатого жука, который удрал из рук жестокого мальчишки. Его панцирь был пронзен прямой иглой. Жука гнала боль. Дервишем вертелся он по поверхности стола, неостановимый в своей агонии, как игрушка с перекрученной пружиной.
Неостановимый.
Анхел снова выглянул в окно и увидел, как развалился древний автомобиль. Передним бампером он ткнулся в шпалу и взлетел в воздух ветряной мельницей. С глухим взрывным звуком он упал в бурьян крышей вниз. Вокруг закипела пылевая туча.
У Анхела начался приступ нервного, почти истерического смеха.
— Так тебе и надо, сука! Так тебе и надо!
Поезд быстро удалялся. Анхел не сводил глаз с искореженных останков. Ему казалось, что внутри груды помятого металла что-то шевелится, пытаясь выбраться наружу.
Улыбка Анхела исчезла.
В тусклом свете из скрученного металла возникло что-то и поползло от разбитого автомобиля, как рак-отшельник. Сначала оно было похоже на животное — кривые конечности, обвислые складки кожи, какая-то странная черепашья походка. Но тут на него упал свет отраженной крышей лимузина луны.
Старая дама.
Насаженный на иголку жук.
Всклокоченные седые волосы развевались на ветру, светившиеся изнутри глаза измеряли расстояние. Старуха взобралась на рельсы и помчалась за поездом. Складки кожи болтались из стороны в сторону, хрустели старческие кости. Тускло посверкивала металлическая шина на левой ноге. Как поршни, ходили туда-сюда деформированные бедра. Это была древняя машина.
По телу Анхела прокатилась ледяная волна ужаса. Он принялся лихорадочно оглядываться, ища способ оповестить остальных. Над головой покачивались забранные в мелкую металлическую сетку электрические лампочки без колпаков. В дальнем углу громоздились пустые ящики. Этот вагон, отхваченный десятилетия тому назад от товарного поезда, служил в основном кладовой.
У Анхела зашевелились волосы на голове и на шее. Утирая с глаз пот, он снова бросился к окну.
В предрассветных сумерках хорошо была видна приближавшаяся Ванесса. Она была уже в пятидесяти ярдах и догоняла. На каждом шаге болталась обвисшая кожа, руки и ноги дергались, как зубья сломанной передачи. С такого расстояния нельзя было сказать, что на ее лице — гримаса или ухмылка. Но что-то брызгало и отлетало хлопьями с ее рук и ног — то ли кровь, то ли плоть, кусочки костей, обрывки одежды или все вместе.
Анхел не стал разглядывать подробнее.
Он бросился к двери.
Его коронный косой проход нападающего-камикадзе.
В узком проходе не поманеврируешь. То и дело он натыкался ногой на подлокотник или обдирал подбородок. Но он пробирался к кухне, стиснув зубы, шел, отвоевывая каждый дюйм, пробиваясь к линии гола.
Подойдя, Лукас увидел Анхела с другой стороны задней двери.
— Лукас!!!
Заглушенный стеклом голос был полон страха. Он стоял на сцепке между кухней и вагоном-рестораном. Шириной меньше трех футов и скользкая от смазки, сцепка была опасной, ходить по таким рекомендуется лишь опытным железнодорожникам. Но судя по испуганному лицу парнишки, еле видному в рассветном сумраке, не безопасная позиция интересовала его в первую очередь.
— Л-л-лу... Лукас!
Распахнув дверь, он ввалился внутрь и пытался что-то сказать заикаясь.
— Спокойно, парень! — Лукас крепко схватил его за руку. Анхел держал помповое ружье и трясся как осиновый лист. Несколько секунд Лукас крепко сжимал его худенькое плечо. — Остынь.
— Там... там...
— Что?
Анхел ловил ртом воздух.
— Лукас! Там кто-то... цто-то... по рельсам... за нами!
Лукас легонько встряхнул его.
— Успокойся, Анхел. Тебе мерещится — ты просто очень устал...
— Нет! Нет, Лукас! Нет!
— Сынок, послушай, — сказал Лукас как можно мягче и убедительнее, словно успокаивая испуганное животное. Он не хотел, чтобы парень испортил ему всю игру. — Я просто пришел тебя сменить. Ты устал. Тебе нужно немного поспать.
Анхел пытался перевести дыхание, а глаза его горели ужасом.
— Но они идут за нами, вот сейцас!
— Кто идет?
— Старуха!
— Кто-кто?
— Та старуха из лимузина!
Лукас не сразу понял, что так напугало Анхела.
— Сынок, лимузин разбился в лепешку, — наконец сказал он. — Ты сам это видел.
— Это она, Лукас! — с трудом переводя дыхание, выкрикнул Анхел.
— Успокойся, Анхел.
Какое-то мгновение Лукас вглядывался в взволнованное лицо юноши. Спутанные волосы в полном беспорядке падали на расширенные от ужаса глаза. Изуродованные губы дрожали. С чего это он впал в истерику? Нет, на него это вовсе не похоже... Лукас внезапно почувствовал звон в ушах и мелкую дрожь в коленях. Эта тварь из лимузина, чем бы она ни была, могла вернуться. Может быть... Чем дальше, тем веселее. Тем лучше для плана, который задумал Лукас.
Он вгляделся в полумрак кухни и сказал:
— Дай-ка мне ружье!
Анхел протянул ружье Лукасу.
— Цто ты собираесся делать?
— Сменить тебя.
Анхел замер на месте.
— Тебе нельзя туда одному!
— Все будет в порядке!
— Туда зе нельзя!
Лукас отстранил Анхела и открыл дверь. Ветер хлопнул его по лицу, в нос ударил острый запах металла, скребущего по металлу.
Анхел схватил Лукаса сзади за ремень и потянул обратно, крича:
— Лукас! Просу тебя! Позалуйста!
Лукас резко обернулся и отшвырнул от себя Анхела. Ударившись о скамью, тот упал на пол.
— Извини, сынок, — сказал Лукас, — но я должен сделать это сам.
И перед тем, как повернуться к ветру и шуму, он кивнул Анхелу:
— Как сказал твой дядя, надо быть твердым в своей вере.
Лукас повернулся и шагнул на сцепку. Смазанное железо колыхалось под ногами. Бешено визжали внизу колеса. Как ножи на точильном круге.
Он захлопнул за собой дверь и ударил по ней прикладом, заклинивая замок.
Оставшийся в вагоне Анхел кинулся обратно к двери. Попробовал открыть — заклинена. Он завопил, но крик утонул в грохоте поезда.
Лукас повернулся и пошел вдоль сцепки.
Дверь в кухню была еще открыта. Лукас обернулся и за стеклянным окошком двери вагона увидел искаженное ужасом лицо Анхела. Парень колотил кулаками в толстое стекло, кричал, умолял, просил... Благослови его Господь!
Лукас взвел курок.
На глаза неожиданно навернулись слезы. Он подавил жгучее желание завопить, закричать, обращаясь к небесам. Ему самому казалось, что сейчас он забьется в истерике. О Господи, как он хотел надеяться, что поступает правильно! Слезы текли по его щекам, ветер срывал их и уносил прочь. Душевная боль была невыносима, казалось, она бросит его на пол и задушит. Но ярость дала ему силы идти дальше. Ярость и страх и любовь к друзьям, оказавшимся с ним в поезде.
Прицелившись в рычаг автосцепки, Лукас выстрелил.
Из-за сильной отдачи он чуть не упал. Выстрел оторвал от рычага шестидюймовый кусок маслянистого железа, но сцепка держалась. Древний, изъеденный временем рычаг был приварен к раме вагона и рассчитан на десятилетия вибрации. С яростным криком Лукас выстрелил снова. Рычаг сработал. С громким хлопком и шипением разорвались шланги. Кухня отделилась от поезда.
Дальше все происходило одновременно. В вагоне-кухне погасли все огни, перестук колес стал заметно реже, вагон будто ощутил собственную тяжесть. Лукас молча наблюдал, как уходит вперед поезд. Однако это происходило не так быстро, как он ожидал. Лицо плачущего Анхела за стеклом двери, как камея в раме, стояло перед ним в нескольких дюймах бесконечно долгие мгновения. Потом просвет стал расширяться.
Лукас повернулся и вошел в останавливающийся вагон.
Жертва... В темноте вагона это слово вспыхнуло в его голове с новой силой. Слово, сказанное раввином в телефонном разговоре с Софи, крепко засело в его памяти. Раввин сказал, что противодействие проклятию всегда связано с приношением жертвы — будь то животное, девственница или еще что-то. Лукас не был девственницей, но все же казался самому себе отличным кандидатом на роль жертвы. Ради своих друзей, оставшихся в поезде. Ради Софи. Ради своей собственной семьи. Ради себя самого. Он бежал всю жизнь. Настало время остановиться и рассчитаться.
Бледный рассвет начинал проникать в вагон сквозь зарешеченные окна крыши. Сквозь щели в стенах заструился неясный пока еще свет утреннего солнца. Пахло отсыревшими картонными коробками. Колеса все еще стучали по стыкам. По его расчетам, вагон должен был остановиться минут через десять, не больше.
Тогда он и увидит, сработал ли план.
И тут до его слуха донесся снаружи странный звук. Из-за задней двери.
Сначала звук напоминал лошадиное фырканье. И будто бы вместе с ним стук копыт. Потом исчез за стуком колес.
Лукас проверил ружье. Автоматическое действие — принятие желаемого за действительное. Теперь двенадцатизарядное помповое ружье было совершенно бесполезным. Что бы ни происходило, решать будет не оружие. К тому же, когда Лукас открыл казенную часть, она была пуста, как церковная касса.
Отбросив ружье в угол, Лукас выдвинул на середину вагона пустой ящик и уселся на него в ожидании приступа боли.
Анхел почти обезумел от ужаса. Он нашел Софи на полу вагона-ресторана в луже рвоты. Ее тело безвольно повисло на руках Анхела, который тряс ее изо всех сил, хлопал ладонями по щекам и отчаянно кричал, пытаясь привести в чувство.
— Софи! Оцнись зе! Надо спасать Лукаса!
Похоже, она стала понемногу приходить в себя. Вяло ткнув пальцем в сторону лужи на полу, она едва слышно произнесла:
— Он... хотел... заставить... меня... уснуть, но... я... справилась. Сунула палец в горло... а потом нашла в кармане бензедрин...
— Софи, послусай!
Ее глаза все еще были мутными.
— На бензедрине машину вести проще...
— Софи! Лукас отцепил кухню от поезда!
Ее глаза прояснились, в них снова засветилась жизнь.
— Он — что сделал?!
— Он отцепил кухню. И там остался!
— О Боже! — пробормотала Софи, пытаясь подняться на ноги. — Анхел, помоги!
У нее тут же закружилась голова, и ее отбросило к стене. Ноги дрожали и подгибались, к горлу подступала отвратительная дурнота.
Анхел помог ей встать, и они вдвоем направились к двери, но Софи внезапно остановилась. В замутненном еще мозгу прозвучало какое-то предостережение. За многие годы у нее развилось шестое чувство — чувство времени. Оно возникло из постоянной борьбы за график. Битвы с часами. На каждой автозаправке, весовой станции или в закусочной Софи всегда интуитивно чувствовала, сколько они могут потратить времени. Сейчас ее внутренний будильник трезвонил не смолкая. Она знала, что осталось всего несколько минут, чтобы вытащить Лукаса из ловушки.
Крепко ухватившись за рубашку Анхела, она спросила:
— Подожди... подожди минуточку. Ты сказал, он отцепился от поезда?
Анхел быстро кивнул.
— Тогда нам остается только одно.
Софи потащила Анхела в другую сторону. К голове поезда.
К тепловозу.
— О Бозе!
Анхел зажал ладонью рот. Он изо всех сил боролся со страхом.
Было ясно, что лимузин влечет что-то очень страшное и столь же мощное. Будто его гнал по рельсам электрический ток. Тащило скрытое магнитное поле. В горячечное мгновение из подсознания Анхела всплыл похороненный там образ. Из давнего прошлого, что так беспокоило его когда-то, мучило во сне, семнадцать лет отравляло память. Теперь он зазвучал в мозгу, как адский патефон.
Это был образ крылатого жука, который удрал из рук жестокого мальчишки. Его панцирь был пронзен прямой иглой. Жука гнала боль. Дервишем вертелся он по поверхности стола, неостановимый в своей агонии, как игрушка с перекрученной пружиной.
Неостановимый.
Анхел снова выглянул в окно и увидел, как развалился древний автомобиль. Передним бампером он ткнулся в шпалу и взлетел в воздух ветряной мельницей. С глухим взрывным звуком он упал в бурьян крышей вниз. Вокруг закипела пылевая туча.
У Анхела начался приступ нервного, почти истерического смеха.
— Так тебе и надо, сука! Так тебе и надо!
Поезд быстро удалялся. Анхел не сводил глаз с искореженных останков. Ему казалось, что внутри груды помятого металла что-то шевелится, пытаясь выбраться наружу.
Улыбка Анхела исчезла.
В тусклом свете из скрученного металла возникло что-то и поползло от разбитого автомобиля, как рак-отшельник. Сначала оно было похоже на животное — кривые конечности, обвислые складки кожи, какая-то странная черепашья походка. Но тут на него упал свет отраженной крышей лимузина луны.
Старая дама.
Насаженный на иголку жук.
Всклокоченные седые волосы развевались на ветру, светившиеся изнутри глаза измеряли расстояние. Старуха взобралась на рельсы и помчалась за поездом. Складки кожи болтались из стороны в сторону, хрустели старческие кости. Тускло посверкивала металлическая шина на левой ноге. Как поршни, ходили туда-сюда деформированные бедра. Это была древняя машина.
По телу Анхела прокатилась ледяная волна ужаса. Он принялся лихорадочно оглядываться, ища способ оповестить остальных. Над головой покачивались забранные в мелкую металлическую сетку электрические лампочки без колпаков. В дальнем углу громоздились пустые ящики. Этот вагон, отхваченный десятилетия тому назад от товарного поезда, служил в основном кладовой.
У Анхела зашевелились волосы на голове и на шее. Утирая с глаз пот, он снова бросился к окну.
В предрассветных сумерках хорошо была видна приближавшаяся Ванесса. Она была уже в пятидесяти ярдах и догоняла. На каждом шаге болталась обвисшая кожа, руки и ноги дергались, как зубья сломанной передачи. С такого расстояния нельзя было сказать, что на ее лице — гримаса или ухмылка. Но что-то брызгало и отлетало хлопьями с ее рук и ног — то ли кровь, то ли плоть, кусочки костей, обрывки одежды или все вместе.
Анхел не стал разглядывать подробнее.
Он бросился к двери.
* * *
Пока Лукас добирался до двери последнего вагона, он продумал свои действия до последней секунды. Он двигался быстро, мускулы напряглись, как в старые футбольные дни.Его коронный косой проход нападающего-камикадзе.
В узком проходе не поманеврируешь. То и дело он натыкался ногой на подлокотник или обдирал подбородок. Но он пробирался к кухне, стиснув зубы, шел, отвоевывая каждый дюйм, пробиваясь к линии гола.
Подойдя, Лукас увидел Анхела с другой стороны задней двери.
— Лукас!!!
Заглушенный стеклом голос был полон страха. Он стоял на сцепке между кухней и вагоном-рестораном. Шириной меньше трех футов и скользкая от смазки, сцепка была опасной, ходить по таким рекомендуется лишь опытным железнодорожникам. Но судя по испуганному лицу парнишки, еле видному в рассветном сумраке, не безопасная позиция интересовала его в первую очередь.
— Л-л-лу... Лукас!
Распахнув дверь, он ввалился внутрь и пытался что-то сказать заикаясь.
— Спокойно, парень! — Лукас крепко схватил его за руку. Анхел держал помповое ружье и трясся как осиновый лист. Несколько секунд Лукас крепко сжимал его худенькое плечо. — Остынь.
— Там... там...
— Что?
Анхел ловил ртом воздух.
— Лукас! Там кто-то... цто-то... по рельсам... за нами!
Лукас легонько встряхнул его.
— Успокойся, Анхел. Тебе мерещится — ты просто очень устал...
— Нет! Нет, Лукас! Нет!
— Сынок, послушай, — сказал Лукас как можно мягче и убедительнее, словно успокаивая испуганное животное. Он не хотел, чтобы парень испортил ему всю игру. — Я просто пришел тебя сменить. Ты устал. Тебе нужно немного поспать.
Анхел пытался перевести дыхание, а глаза его горели ужасом.
— Но они идут за нами, вот сейцас!
— Кто идет?
— Старуха!
— Кто-кто?
— Та старуха из лимузина!
Лукас не сразу понял, что так напугало Анхела.
— Сынок, лимузин разбился в лепешку, — наконец сказал он. — Ты сам это видел.
— Это она, Лукас! — с трудом переводя дыхание, выкрикнул Анхел.
— Успокойся, Анхел.
Какое-то мгновение Лукас вглядывался в взволнованное лицо юноши. Спутанные волосы в полном беспорядке падали на расширенные от ужаса глаза. Изуродованные губы дрожали. С чего это он впал в истерику? Нет, на него это вовсе не похоже... Лукас внезапно почувствовал звон в ушах и мелкую дрожь в коленях. Эта тварь из лимузина, чем бы она ни была, могла вернуться. Может быть... Чем дальше, тем веселее. Тем лучше для плана, который задумал Лукас.
Он вгляделся в полумрак кухни и сказал:
— Дай-ка мне ружье!
Анхел протянул ружье Лукасу.
— Цто ты собираесся делать?
— Сменить тебя.
Анхел замер на месте.
— Тебе нельзя туда одному!
— Все будет в порядке!
— Туда зе нельзя!
Лукас отстранил Анхела и открыл дверь. Ветер хлопнул его по лицу, в нос ударил острый запах металла, скребущего по металлу.
Анхел схватил Лукаса сзади за ремень и потянул обратно, крича:
— Лукас! Просу тебя! Позалуйста!
Лукас резко обернулся и отшвырнул от себя Анхела. Ударившись о скамью, тот упал на пол.
— Извини, сынок, — сказал Лукас, — но я должен сделать это сам.
И перед тем, как повернуться к ветру и шуму, он кивнул Анхелу:
— Как сказал твой дядя, надо быть твердым в своей вере.
Лукас повернулся и шагнул на сцепку. Смазанное железо колыхалось под ногами. Бешено визжали внизу колеса. Как ножи на точильном круге.
Он захлопнул за собой дверь и ударил по ней прикладом, заклинивая замок.
Оставшийся в вагоне Анхел кинулся обратно к двери. Попробовал открыть — заклинена. Он завопил, но крик утонул в грохоте поезда.
Лукас повернулся и пошел вдоль сцепки.
Дверь в кухню была еще открыта. Лукас обернулся и за стеклянным окошком двери вагона увидел искаженное ужасом лицо Анхела. Парень колотил кулаками в толстое стекло, кричал, умолял, просил... Благослови его Господь!
Лукас взвел курок.
На глаза неожиданно навернулись слезы. Он подавил жгучее желание завопить, закричать, обращаясь к небесам. Ему самому казалось, что сейчас он забьется в истерике. О Господи, как он хотел надеяться, что поступает правильно! Слезы текли по его щекам, ветер срывал их и уносил прочь. Душевная боль была невыносима, казалось, она бросит его на пол и задушит. Но ярость дала ему силы идти дальше. Ярость и страх и любовь к друзьям, оказавшимся с ним в поезде.
Прицелившись в рычаг автосцепки, Лукас выстрелил.
Из-за сильной отдачи он чуть не упал. Выстрел оторвал от рычага шестидюймовый кусок маслянистого железа, но сцепка держалась. Древний, изъеденный временем рычаг был приварен к раме вагона и рассчитан на десятилетия вибрации. С яростным криком Лукас выстрелил снова. Рычаг сработал. С громким хлопком и шипением разорвались шланги. Кухня отделилась от поезда.
Дальше все происходило одновременно. В вагоне-кухне погасли все огни, перестук колес стал заметно реже, вагон будто ощутил собственную тяжесть. Лукас молча наблюдал, как уходит вперед поезд. Однако это происходило не так быстро, как он ожидал. Лицо плачущего Анхела за стеклом двери, как камея в раме, стояло перед ним в нескольких дюймах бесконечно долгие мгновения. Потом просвет стал расширяться.
Лукас повернулся и вошел в останавливающийся вагон.
Жертва... В темноте вагона это слово вспыхнуло в его голове с новой силой. Слово, сказанное раввином в телефонном разговоре с Софи, крепко засело в его памяти. Раввин сказал, что противодействие проклятию всегда связано с приношением жертвы — будь то животное, девственница или еще что-то. Лукас не был девственницей, но все же казался самому себе отличным кандидатом на роль жертвы. Ради своих друзей, оставшихся в поезде. Ради Софи. Ради своей собственной семьи. Ради себя самого. Он бежал всю жизнь. Настало время остановиться и рассчитаться.
Бледный рассвет начинал проникать в вагон сквозь зарешеченные окна крыши. Сквозь щели в стенах заструился неясный пока еще свет утреннего солнца. Пахло отсыревшими картонными коробками. Колеса все еще стучали по стыкам. По его расчетам, вагон должен был остановиться минут через десять, не больше.
Тогда он и увидит, сработал ли план.
И тут до его слуха донесся снаружи странный звук. Из-за задней двери.
Сначала звук напоминал лошадиное фырканье. И будто бы вместе с ним стук копыт. Потом исчез за стуком колес.
Лукас проверил ружье. Автоматическое действие — принятие желаемого за действительное. Теперь двенадцатизарядное помповое ружье было совершенно бесполезным. Что бы ни происходило, решать будет не оружие. К тому же, когда Лукас открыл казенную часть, она была пуста, как церковная касса.
Отбросив ружье в угол, Лукас выдвинул на середину вагона пустой ящик и уселся на него в ожидании приступа боли.
* * *
— Софи!Анхел почти обезумел от ужаса. Он нашел Софи на полу вагона-ресторана в луже рвоты. Ее тело безвольно повисло на руках Анхела, который тряс ее изо всех сил, хлопал ладонями по щекам и отчаянно кричал, пытаясь привести в чувство.
— Софи! Оцнись зе! Надо спасать Лукаса!
Похоже, она стала понемногу приходить в себя. Вяло ткнув пальцем в сторону лужи на полу, она едва слышно произнесла:
— Он... хотел... заставить... меня... уснуть, но... я... справилась. Сунула палец в горло... а потом нашла в кармане бензедрин...
— Софи, послусай!
Ее глаза все еще были мутными.
— На бензедрине машину вести проще...
— Софи! Лукас отцепил кухню от поезда!
Ее глаза прояснились, в них снова засветилась жизнь.
— Он — что сделал?!
— Он отцепил кухню. И там остался!
— О Боже! — пробормотала Софи, пытаясь подняться на ноги. — Анхел, помоги!
У нее тут же закружилась голова, и ее отбросило к стене. Ноги дрожали и подгибались, к горлу подступала отвратительная дурнота.
Анхел помог ей встать, и они вдвоем направились к двери, но Софи внезапно остановилась. В замутненном еще мозгу прозвучало какое-то предостережение. За многие годы у нее развилось шестое чувство — чувство времени. Оно возникло из постоянной борьбы за график. Битвы с часами. На каждой автозаправке, весовой станции или в закусочной Софи всегда интуитивно чувствовала, сколько они могут потратить времени. Сейчас ее внутренний будильник трезвонил не смолкая. Она знала, что осталось всего несколько минут, чтобы вытащить Лукаса из ловушки.
Крепко ухватившись за рубашку Анхела, она спросила:
— Подожди... подожди минуточку. Ты сказал, он отцепился от поезда?
Анхел быстро кивнул.
— Тогда нам остается только одно.
Софи потащила Анхела в другую сторону. К голове поезда.
К тепловозу.
29. Добро пожаловать в ад
Лукас ожидал приступа жара и боли, но происходило что-то другое.
Ему вспомнилось, как он однажды на разгрузке говяжьих полутуш случайно запер себя внутри рефрижераторного фургона. Ничего особенно страшного не произошло. Через несколько секунд бригадир заметил и выпустил его наружу. Но те мгновения дикого страха, когда Лукас случайно толкнул дверь и услышал, как лязгнул автоматический запор, занимали теперь почетное место в его кошмарах. Внезапный ужас, усиленный морозным воздухом. И сердце будто схватили ледяными пальцами.
И вот теперь тот же холодный ужас охватывал его в этом катящемся по инерции вагоне.
Онемение началось с кистей рук, как от уколов новокаина. Оно усиливалось. Суставы захрустели, как храповики. Пальцы заныли от холода. Лукас взглянул на стены вагона — они покрывались инеем. Бледный свет сочился сквозь щели, и Лукасу стал виден пар от его собственного дыхания.
Ему вспомнилось, как он однажды на разгрузке говяжьих полутуш случайно запер себя внутри рефрижераторного фургона. Ничего особенно страшного не произошло. Через несколько секунд бригадир заметил и выпустил его наружу. Но те мгновения дикого страха, когда Лукас случайно толкнул дверь и услышал, как лязгнул автоматический запор, занимали теперь почетное место в его кошмарах. Внезапный ужас, усиленный морозным воздухом. И сердце будто схватили ледяными пальцами.
И вот теперь тот же холодный ужас охватывал его в этом катящемся по инерции вагоне.
Онемение началось с кистей рук, как от уколов новокаина. Оно усиливалось. Суставы захрустели, как храповики. Пальцы заныли от холода. Лукас взглянул на стены вагона — они покрывались инеем. Бледный свет сочился сквозь щели, и Лукасу стал виден пар от его собственного дыхания.