Страница:
Я сел на поезд в Сан-Франциско. Бывали вы в этой столице землетрясений? Уверяю вас, напряжение земной коры здесь чувствуешь сквозь асфальт, сквозь подошвы ботинок. Местные привыкли, а нам - приезжим - поначалу неуютно. Поневоле испытываешь облегчение, когда поезд отходит от перрона. В "Оленьей горе" была одна женщина, которая живeт на окраине этого города. Она слегка хромала, и мне всe время хотелось спросить, не землетрясение ли тому виной. Еe родители помнят страшную встряску 1906 года. Разрушенный город горел две недели. В центре уцелело лишь несколько домов. В том числе - ко всеобщему изумлению - ликeрно-водочный завод некоего Хоталинга. Эта женщина с детства запомнила стишки:
Когда всеблагий наш Господь
Послал свой гнев на Сан-Франциско,
Зачем разрушил Он все церкви,
Но пощадил Хоталинг-виски?
Хромоножка Джейн рассказала мне, что привело еe в "Оленью гору".
Роза и шоколад
Это случилось на научной конференции, проходившей в соседнем городке. Я поехала туда с надеждой забыть о человеке, с которым прожила восемь лет. Наш развод превратился в какую-то безобразную свару. Он выплеснул на поверхность всe худшее, что было в каждом из нас. Я надеялась выбросить из памяти этот кошмар, окунувшись в катакомбы науки. Они часто служили мне убежищем от житейских невзгод.
Почему-то в этот раз традиционный банкет был устроен не в конце, а в начале конференции. И в какой-то момент официант принeс и поставил передо мной вазочку с шоколадными конфетами, увенчанную белой розой. "От джентльмена, который пожелал остаться неизвестным", - сказал он, улыбаясь.
Во мне немедленно проснулась пятнадцатилетняя школьница, которую, оказывается, не смогли задушить даже восемь серых супружеских лет. Я стала исподтишка оглядывать зал. Мужские взгляды - это особая азбука, и у меня изрядный опыт в расшифровке их. Если пойманный взгляд мне не нравится, я обычно думаю со злорадством: "Погоди, посмотрим на твою физиономию, когда я встану и пройдусь, хромая".
Но тут мне никак не удавалось угадать отправителя шоколада. Один профессор из соседнего университета как-то странно задержал свой взгляд на мне. Я знала его по имени, знала его превосходные статьи. Но в тот день он сидел за столом со своей женой, так что я его исключила. А оказалось - напрасно. Потому что позже он явился на мой доклад, осыпал комплиментами и спросил, понравились ли мне конфеты.
Наш роман запылал с какой-то пугающей скоростью. Вечером того же дня мы уже целовались с ним в его автомобиле, спрятанном под апельсиновыми деревьями. Щадящий свет калифорнийской луны позволял нам воображать себя совсем молодыми. На прощанье я получила адрес дома, где он будет ждать меня вечером два дня спустя.
"Ах, пропадай всe пропадом! - лихо думала я, подъезжая в назначенный день к назначенному месту. - Если какая-то дрянь увела у меня моего мужа, почему мне нельзя последовать еe примеру?"
Он подхватил меня на руки в дверях и стал нежно целовать. Я отвечала ему со страстью, которую уже никак нельзя было выдать за простое признание его научных заслуг. Наконец он поставил меня на пол. В гостиной был накрыт стол со свечами. Мы обедали под музыку Брубека. В вырезе его рубашки торчали седеющие волоски. В винных парах передо мной плыли игривые картины: мы оба в ванной, в мыльной пене, я брею ему грудь, он бреет мне подмышки. Вдруг наверху раздались шаги.
Я вскочила в испуге. Он продолжал спокойно сидеть, приветливо улыбался. Шаги приближались. Вот на ступеньках показались туфли на высоких каблуках.
По лестнице спускалась его жена. Неся на лице свою пластмассовую улыбку.
- Дорогая, - сказал он. - Мы только-только приступили к баранине. Она очень удалась. Присоединяйся к нам.
Я была в полной панике. И в гневе!
Хотела немедленно бежать.
Значит, он знал, что она наверху? Нарочно подстроил? Но зачем? Чтобы унизить меня? Отомстить ей?
Они, конечно, заметили моe состояние. Видимо, ожидали чего-то такого. И стали наперебой успокаивать. Сознались, что они не скрывают друг от друга своих романов. Даже иногда участвуют в них. И якобы в меня они влюбились оба. Она - даже сильнее. Особенно, когда заметила мою хромоту. Это, мол, добавляет моему очарованию особую трогательность. Но, конечно, она готова остаться в стороне. Так сказать, удовольствоваться положением сопереживающего зрителя. Видеть нас вдвоeм и счастливыми - для неe уже большая радость.
Я не знала, как мне оттуда выбраться. Что-то бормотала о срочных делах. Мать в больнице, кошки без присмотра, приезжают ремонтники чинить водопровод. Удрала. И постаралась забыть, забыть. Но не смогла.
Неделя за неделей, месяц за месяцем шла пустая жизнь. Никто в меня не влюблялся. И я - ни в кого. Подступала тоска. И как защита от тоски всплывала мысль:
"А вот там, не очень далеко, есть два человека, которые любят тебя. Пусть неправильно, пусть с причудами - но любят ведь. А ты их отвергла. Причинила боль. И ведь только от страха. "Ах, что обо мне подумают!" Ведь оба они тебе по-человечески милы. Их голоса, их тон, их смешливость. А много ли у тебя таких? Не пожалеешь потом?"
Жалею теперь, каждый день жалею. И вот приехала сюда, в "Оленью гору". Будто надеясь, что встречу их тут. Вместо того чтобы просто снять трубку и позвонить. Но, по крайней мере, теперь я знаю, за что мне наказанье тоской. За сердечную трусость. Справедливо. Заслуженно. Но всe равно больно.
Проспал почти всю Неваду, проснулся на въезде в Юту. Не странно ли, что такие два штата оказались рядышком: один - чемпион по числу разрешенных деяний, другой - чемпион по числу запрещенных. Возможно, тут есть тайный замысел: чтобы те, кто мечтает достичь праведности, жили бок о бок со всеми возможными искушениями и соблазнами. Мне говорили, что многие жители Юты тайком ездят в Неваду, когда им вдруг захочется невтерпeж - напиться, поиграть в рулетку, сходить в публичный дом.
Но бывает, что и жители Невады ищут отдыха в Юте от своей бурной жизни. Во всяком случае, обиженная обидчица Кэролайн жила то там, то здесь - так она мне рассказала. В еe истории главное - интонация. Поэтому не буду переписывать, приложу целиком магнитофонную ленту.
Обиженная обидчица Кэролайн
- А они мне и говорят: "Ну, чего - чего ты от нас хочешь? Почему ты всe время чего-нибудь требуешь, чем-нибудь недовольна?"
Это я-то! Я, которая так заботилась о каждом! Нашла, выбрала, купила все нужные витамины, написала на баночках - кому какой, когда, по сколько таблеток принимать. До меня, например, Дебора даже понятия не имела, что при еe артрите ей необходимы хорошие дозы витаминов А, С и D. А Джон всю жизнь страдает от астмы, но никто не объяснил ему, что витамин В6 может принести заметное облегчение. На баночках с С и Е я налепила плакатики: "Высокий холестерол" - и красная стрелочка вниз.
Хоть слово благодарности? Ничуть. Только и слышала: "Отстань, не приставай, приму завтра, застревают в горле, лезут из ушей".
А финансы? Второй полифам, в котором я жила, всe время был на грани разорения. Я пыталась объяснить им, что деньги нельзя просто держать в банке, где они лежат мeртвым грузом. В те дни акции нефтяных компаний шли только вверх. Если бы мы вложили в них хотя бы половину того, что лежало на счету, через год все проблемы были бы решены. А ещe лучше - в фирмы, производящие печенье. Это же простой расчeт. Автомобилю каждый день нужен бензин, человеку каждый день нужно печенье. Я, например, съедаю три пачки в день как минимум. Но в ответ я получала только насмешки и издевательства. А Джил даже посмела бросить мне: "Пошла бы ты лучше работать". Это я-то! С моим давлением, атеросклерозом, близорукостью, радикулитом! Ну, скажите по чести - могла я оставаться среди таких людей?
Что ужасно - бегство от них не спасает. О тебе начинают распускать слухи. Слухи растекаются, как масло на сковородке. С шипением. Один полифам уже совсем хотел принять меня. Двое мужчин в нeм и две женщины проголосовали "за". Но третья женщина спросила: "А правда, что вы хотели подать в суд на предыдущий полифам, когда они проголосовали за ваше удаление?"
И что я могла ответить на это? Длинно рассказывать всю историю с начала? Как меня унижали там, как устроили настоящий бойкот? Как отказывались порой отвечать на самые невинные вопросы? Я испробовала все средства, чтобы возобновить нормальное человеческое общение. Ничего не помогало. И только тогда я прибегла к плакатам.
Да, я писала фломастером разные призывы и вывешивала их на видных местах в доме.
"Позор тем, кто берeт чужую сушилку для волос и не кладет на место!"
"Дебора, твоя дочь разрушает свой мозг музыкой из наушников!"
"Каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь человека на три часа".
"Джон! Одна неудача с женщиной в постели - не повод, чтобы избегать потом эту женщину всю оставшуюся жизнь".
"Телевизор - убийца воображения! И это НЕВОССТАНОВИМО!"
Скажите, какой нормальный человек мог озлиться на подобные записки? Часто окрашенные доброй иронией? Пусть мне ответят так называемые поборники справедливости: заслуживала я изгнания за такое?
Хорошо, что я по натуре оптимистка и не теряю веры в людей. И в себя. Меня называют самоуверенной - пусть. Но порой мне, действительно, кажется, что те, кому посчастливилось встретить меня в этой жизни и кто не оценил меня по достоинству, не полюбил всей душой, заслуживают только одного определения: бесчувственные идиоты. Чтобы я огорчалась из-за таких? Не дождетесь.
Я не теряю надежды. И верю, что рано или поздно мне встретится на жизненном пути полифам, в котором установилась нормальная человеческая атмосфера. И я смогу написать большими-большими буквами и вывесить на видном месте плакат: "Какое счастье, что мы нашли друг друга!"
Ночь. Поезд только что пересек границу между Вайомингом и Небраской. Тень генерала Клостера притворилась облаком и промчалась в гибельной погоне за звeздной россыпью индейцев. Другое облако ползет вдоль горизонта медленно и старательно, как экспедиция Льюиса и Кларка. (Видите, какие-то обрывки ваших уроков истории всe же застряли в наших рассеянных головах.)
Где-то я читал, что индейцы племени шайенн, жившего в этих местах, верили в двух богов: Мудрого наверху и Злого - внизу. Как и мой друг Роберт Кордоран, они убеждены, что духи животных вселяются в людей и помогают им, до тех пор пока они следуют Закону Природы. Их священный символ - шляпа из шкуры бизона, окруженная стрелами. Две стрелы покрашены в цвет охоты, две - в цвет битвы. Эта комбинация из четырeх стрел напомнила мне историю двух супружеских пар, рассказанную в "Оленьей горе", которую и спешу перебросить вам в том виде, в каком еe рассказала мне одна из участниц.
Дугласы и Гленкорны
Возможно, всe началось с того момента - дня, месяца, - когда у моей матери случился инсульт. До этого Дугласы и Гленкорны были просто две очень дружные семьи, живущие по соседству вот уже десять лет. Мы очень много времени проводили вместе. Кино, театры, поездки на озеро, в ресторан - всегда вчетвером, всегда рады друг другу, всегда чуть-чуть в тайном сговоре: вот здесь мы, а здесь - все они. Весь остальной мир.
Дети наши вместе кончали школу, потом окончили колледжи, разъехались, зажили своей жизнью. Конечно, порой мы разделялись: мужчины уезжали играть в гольф, в бридж, катать шары; жeны отправлялись в азартные закупочные экспедиции, от которых можно получить удовольствие только без мужей. Ведь они не в силах понять, почему одну покупку нужно обсуждать за ланчем в ресторане, а неудачу другой - за десертом в кафе, а в поисках купальника ехать за двадцать миль в другой город и там (заодно уж!) отдать должное японским суши. Но по большей части часы досуга мы проводили вместе.
После инсульта я забрала мать в наш дом. Ей нужен был такой уход, какого не могут дать в старческом доме. Я была рада, что у меня есть возможность скрасить еe старость, отплатить за все заботы, которыми она окружала меня в детстве.
Замечали ли вы, что старухи погружаются в небытие постепенно? Они как бы проходят все стадии жизни в обратном порядке. Сначала у них появляются сексуальные фантазии, страх изнасилования. Мать не узнавала моего мужа, пугалась. "Не отдавай ему меня на поругание", - просила она. Вскоре она начала звать свою маму, плакать, жаловаться ей на меня. Отыскала где-то плюшевого медведя и проводила весь день, прижав его к груди.
Меня всe это только умиляло. Наполняло грустными раздумьями о бренности бытия. Но муж мой всe больше тяготился присутствием матери в доме. Он не решался вслух потребовать, чтобы я отдала еe в старческий дом. Но стал всe больше времени проводить у Дугласов. А Кэрол Дуглас, наоборот, полюбила бывать у нас. Иногда оставалась ночевать. Говорила, что ей приятно помогать мне ухаживать за матерью. Что мы обе как бы платим судьбе страховые взносы доброты в надежде, что наши дети вернут нам их в своe время с процентами.
В общем, всe чаще стала повторяться такая ситуация: мой муж засидится у дугласовского телевизора из-за позднего хоккейного матча и останется ночевать. А Кэрол всe чаще оставалась у нас. У неe, бедняжки, начались проблемы со здоровьем. Не очень серьeзные, но досадные. Она, например, начала скрежетать зубами во сне. Муж еe просыпался от этого, уходил досыпать на диван в кабинете. А у нас Кэрол спала в детской и никому не мешала.
Первый раз всe получилось случайно, в виде шутливой импровизации. Наши мужья ночевали в доме Дугласов и на следующий день пригласили нас обеих на обед. Который им доставили из ресторана. Мы делали вид, что это у нас первое свидание. Расспрашивали друг друга о работе, о семьях. Выдумывали себе экзотические биографии, описывали своих супругов в самом смешном виде. Кокетничали и флиртовали напропалую. И тогда, в первый раз, разошлись по спальням в правильном порядке: Дугласы - в одну, Гленкорны - в другую.
Но уже в следующий раз возникла неразбериха. Мы выпили, наверное, по бутылке вина каждый. И за столом целовались как-то без разбора. И так же без разбора потащились в спальни. И произошла путаница жeн и мужей. То ли случайно, то ли не совсем. Но ясно было, что всем четверым этого хотелось. Хотя бы попробовать.
Попробовали, и понравилось. Путаница стала повторяться. Мать моя вскоре тихо умерла. А мы так и живeм теперь: мужья в одном доме, жeны - в другом. И ходим друг к другу на свидания. Всегда остаeтся непредсказуемость, неопределeнность - кто окажется с кем на этот раз? И это приятно волнует.
Мы научились находить новые достоинства в своих супругах. Например, мой муж теперь ценит во мне то, что я сплю, как мышка, не скрежещу зубами во сне. А мне нравится, что он не кусает меня за плечи, как это делает наш друг Дуглас.
Нет, мы вовсе не хотим расширять наш союз. Пока нам вполне хватает друг друга. А в "Оленью гору" приехали только для того, чтобы побыть среди таких же, как мы. Устаeшь чувствовать себя отщепенцами-извращенцами, таиться и прятаться от соседей и сослуживцев. Здесь же мы вызвали большой интерес. Сама Анна Деборович взяла у нас интервью для следующего выпуска журнала "Любовь без границ". Но, конечно, имена будут изменены. Моногамные нравы ещe слишком сильны, и мы не готовы пойти против них открыто. Такие вот трусы.
Вся Айова в ноябре - сплошное поле неубранной кукурузы. Почему? Что случилось с айовскими фермерами? Повальная эпидемия? Цены упали и нет смысла собирать урожай? Или такая заброшенность - только вдоль железной дороги? А дальше идут убранные поля? И зрителям в кинотеатрах - пусть не волнуются! хватит, хватит воздушной кукурузы на все фильмы, на все рекламы, на всю долгую, весeлую кино-зиму?
На подъезде к Чикаго вспомнил тот год, когда я учился там на операторских курсах у одного итальянского гения. И старушку Пегги, с которой у нас был нежный роман. И то утро, когда мы с ней забрели в Чикагский зоопарк. Было ещe очень рано. Звери только-только просыпались. Но вдруг, в обезьяннике, на звук наших шагов, к передним прутьям решeтки вышел чeрный гиббон. Он не мог пропустить первых зрителей. И тут же начал представление - для нас двоих. Да, это был артист высокого класса.
Он повисал на своей длинной меховой лапе, раскачивался и перелетал в другой угол клетки. Он строил рожи, ел собственную ногу, расхаживал, заложив лапы за спину, сверкал розовым задом.
А потом он извлек откуда-то дамские трусики. И начал свой коронный номер. Практически было не очень важно, что он с ними проделывал. Он мог просунуть в них голову и жалобно хлопать глазами. Мог приложить к груди. Мог вытирать ими плечи и колени. Мог сунуть в рот и мотать головой. Всe было неодолимо, бессовестно, оглушительно смешно.
Старушку Пегги перегибало от смеха до земли. Да и я весь облился слезами. Мы уходили от клетки гиббона, шатаясь и держась друг за друга. Аплодировали и махали ему руками. А он просовывал голову между прутьев и испускал призывные крики. Будто хотел сказать: "Куда же вы?! У меня есть ещe в запасе парочка трюков. Большой успех у публики! Не уходите. Так скучно по утрам одному!"
Я всe обещаю себе и всe не соберусь открыть зоологическую энциклопедию и почитать подробно про гиббонов. Интересно, моногамны они или нет?
Конечно, следующим номером должны идти признания, которые излила на меня
Диана - защитница животных
- "У тебя совсем нет чувства сострадания! - говорят они мне. - Тебе никого не жалко". Это у меня-то?! Да у меня в сердце столько сострадания, что оно готово разорваться каждую минуту. Но только не к вам - трупоедам несчастным. А к невинным, доверчивым, красивым животным, которых вы миллионами режете, колете, жарите и жрете каждый день.
Когда я вижу на экране телевизора какую-нибудь авиакатастрофу или пожар, или как жертвы наводнения бредут, завeрнутые в одеяла, у меня в душе прокатывается только волна злорадства.
"Так и надо! так и надо! - хочется крикнуть мне. - Ах вы, несчастные страдальцы! А пока у вас всe было хорошо, задумывались вы хоть раз над тем, что чувствовала ваша баранья отбивная, когда ей перерезали горло? Как вспыхивают болью коровьи глаза под ударом электрического тока? Как бежит по двору обезглавленная курица - вспоминали вы, обгладывая еe крылышко?"
Или эти модницы в лисьих шубах! Вот она поднимается от лимузина по ступенькам ресторана - а то и церкви! - и, конечно, у неe и мысли не мелькнeт об этих прелестных пушистых существах, убитых ради еe тщеславия. Или о лисятах, оставшихся умирать в холодной норе. Да, маска страдания часто будет видна на этом лице. Но это потому, что на нeм просто отпечатались все ступени успеха, о которые она колотилась, карабкаясь наверх, к этой шубе, к лимузину, к особняку со слугами. И, глядя на такое измученное лицо, я снова думаю: "Так и надо, так и надо! Вот оно - возмездие". А, кстати, замечали вы, что животные красивы и в старости, а люди, как правило, - ужасны? И почему? Потому что лица наши - это летопись наших преступлений.
Нет, конечно, я не одобряю тех фанатиков, которые бьют стекла в лабораториях, где ставят опыты над животными. И тех, которые шлют учeным письма с бритвенными лезвиями. Тогда уж пришлось бы начинать кампанию террора против всех фермеров, охотников, мясников.
Хуже того - я и сама не сумела стать настоящей вегетарианкой. Вид телячьей печeнки, шипящей на сковородке, может свести меня с ума. Ничего не поделаешь результат воспитания. Если ты росла в кровожадном обществе, трудно вырваться потом из него, трудно стать другой. Из-за этого я живу как бы в состоянии постоянно совершаемого преступления. Но могу вам признаться - я почти полюбила это состояние, научилась упиваться им. Да, да! Пожирая индюшачью ногу, я наслаждаюсь не только ею, но и сознанием отвратительного кровавого злодеяния, в котором я соучаствую.
Ментальность уголовницы! - оказывается, в ней скрыт мутный источник какой-то душной радости. Оказалось, что вкус отбивной слаще, когда к нему добавлен привкус преступления. Любой запрет манит меня нарушить его, обойти, поехать на красный свет. Украсть плитку шоколада в магазине, выкурить закрутку марихуаны, смухлевать с налогами - во всeм этом есть скрытый восторг и нарушения, и возмездия. Ваше бессердечное общество не заслуживает ничего другого. И в "Оленьей горе" мне так хорошо именно потому, что каждая минута жизни здесь - это чистое и упоительное беззаконие. Жизнь в разбойничьем стане.
А вы? Вас что привело сюда? Расскажите о себе... Вы были женаты? Разведены? Хотели бы снова жениться? Если бы пришось выбирать, какую вы предпочли бы жену: верную и нелюбящую или любящую и неверную? Вдруг мы найдeм что-то общее. Ведь есть преступления, для которых необходимы, как минимум, два участника. Кто знает... Вот, допустим...
Стоп! Не буду засорять ваш слух своими ответами. Да, я пытался как-то утешить старушку Диану, смягчить еe горечь. Но, боюсь, скорее она сумела заразить меня своими чувствами. Я смотрю сейчас на покрытые ночью холмы Огайо, пролетающие за окном. И о чeм я думаю? О том, сколько сотен оленей, мирно спящих сейчас в этих лесах, завтра будут сбиты грузовиками на дорогах. И останутся лежать на обочине, уставив в небо свои прекрасные остекленевшие глаза.
Тема смерти естественно влечeт за собой новеллу-притчу, которую можно назвать
Умирающий Эдгар
- Поверьте (рассказывает миссис Н., та самая, с которой у меня почти завязался недозволенный отпускной роман), уж я-то знаю толк в приемчиках, которыми люди умеют вызывать интерес к себе. Я писала статьи на эту тему и даже выпустила книгу. Которая, между прочим, две недели продержалась в списке бестселлеров. Называлась "700 невинных способов привлечь к себе внимание после 70-ти". В основном я описывала приемчики своих двух бабушек, которые были большие мастерицы этого дела. Но поверьте, раскупали еe не одни только семидесятилетние. Однако даже в этой книге я не опустилась до заигрываний с темой смерти. "Я умираю!" - конечно, на такие слова обернутся все головы. Но это же дешeвка, запрещенный ход. Слишком легко.
А Эдгар был в нашей компании не очень заметной фигурой. Талантами не блистал, зарабатывал мало. Женщины не принимали его всерьeз. Но, конечно, когда у него открылась неизлечимая опухоль в мозгу, все кинулись к нему с сочувствием. Устраивали специально для него домашние концерты, вывозили на прогулку в океан. А он хирел и таял у нас на глазах. Врачи давали ему три-четыре месяца жизни.
Друзья не знали, как отвлечь его от печальных мыслей. Постоянно спрашивали, чем ему можно помочь, чего бы ему хотелось. Но он вдруг взял и однажды устроил им истерику. Закричал: "Хватит лицемерить! Всe это пустые слова! Знаете прекрасно, что я не решусь попросить ни о чeм серьeзном, вот и растекаетесь со своим елеем. Ничего она не стоит - ваша доброта, когда вы так уверены, что вам не грозит расстаться ни с чем существенным".
Об этом рассказал мне возмущeнный муж. Он вернулся с очередных посиделок у постели Эдгара полный праведного гнева. "Знаешь, чего потребовал этот зажившийся подонок? Этот плотоядный полутруп? Чтобы каждый из нас (ну, почти каждый) уступил ему на одну ночь свою жену. Каков сукин сын - придумал себе красивое прощание с жизнью. Мы, конечно, взбеленились. Он испугался, стал оправдываться. "Что, мол, тут сердиться. Вы спросили о моeм последнем желании - я честно ответил. Но готов умереть и с невыполненным желанием... Не я первый, не я последний..." Свернуть бы ему шею! Да уж ладно, раковые клетки справятся со своим делом и без нас".
Странная вещь - эта история не вызвала во мне никакого возмущения. Наоборот - неясное волнение поселилось в сердце. "Вот, - думала я, - значит, он питал к нам сильные чувства все эти годы. Таил. И только перед смертью осмелился сознаться".
Я боролась с собой несколько дней, но потом не выдержала - позвонила ему. "Это правда, Эдгар? - спросила я. - То, что рассказал мне муж?" И тут его будто прорвало.
Он стал вслух вспоминать, как увидел меня в первый раз. Что было на мне надето, что я говорила, как подала ему стакан яблочного сидра. Затем потекли всякие эпизоды наших сборищ, в которых мы оказывались рядом, о чeм-то болтали, шутили. И однажды нам было так хорошо и весело друг с другом, что все, хотя и были сильно под хмельком, обратили на нас внимание. А мой муж потом даже спросил его: "Послушай, что у тебя с моей женой?" И он, осмелевши от вина, брякнул в ответ: "К сожалению, ничего". Он читал мне стихи, которые выписывал для меня, но так и не решился послать.
В общем, разволновал меня ужасно. Но вдруг я спохватилась и спросила:
- Эдгар, а ведь ты и остальным скажешь то же самое? Если они позвонят?
И он на это вдруг прокричал с какой-то горькой убеждeнностью:
- Да, да, да! Не то же самое - но похоже! И это ничего не меняет и не отменяет! Это всe равно останется правдой! Правда, что вы лучились очарованием и я купался в этих лучах и не мог устоять. А ложь - что любить надо непременно одну! Все знают, что это ложь, - и трусят сознаться. А я счастлив, что хоть перед смертью прокричал вслух.
И бросил трубку.
Что мне оставалось? Сознаюсь, через два дня я навестила его. Одна. Правда, не ночью, а днeм, когда муж был на работе. Эдгар чуть не плакал от нежности. Сознаюсь, я тоже. Оказывается, близость смерти необычайно украшает мужчину. А опухоль в мозгу остаeтся только в мозгу. На другие части тела совсем не влияет.
Впоследствии я узнала, что по меньшей мере ещe две женщины из нашей компании сделали то же самое. Навестили Эдгара. Кажется, наши мужья так ничего и не узнали об этом. Не то разразился бы банальный ревнивый скандал. Вряд ли они бы сумели подняться над обычными представлениями даже перед лицом смерти. Хотя, по сути, ведь это они - они сами принесли нам любовный зов умирающего.
Когда всеблагий наш Господь
Послал свой гнев на Сан-Франциско,
Зачем разрушил Он все церкви,
Но пощадил Хоталинг-виски?
Хромоножка Джейн рассказала мне, что привело еe в "Оленью гору".
Роза и шоколад
Это случилось на научной конференции, проходившей в соседнем городке. Я поехала туда с надеждой забыть о человеке, с которым прожила восемь лет. Наш развод превратился в какую-то безобразную свару. Он выплеснул на поверхность всe худшее, что было в каждом из нас. Я надеялась выбросить из памяти этот кошмар, окунувшись в катакомбы науки. Они часто служили мне убежищем от житейских невзгод.
Почему-то в этот раз традиционный банкет был устроен не в конце, а в начале конференции. И в какой-то момент официант принeс и поставил передо мной вазочку с шоколадными конфетами, увенчанную белой розой. "От джентльмена, который пожелал остаться неизвестным", - сказал он, улыбаясь.
Во мне немедленно проснулась пятнадцатилетняя школьница, которую, оказывается, не смогли задушить даже восемь серых супружеских лет. Я стала исподтишка оглядывать зал. Мужские взгляды - это особая азбука, и у меня изрядный опыт в расшифровке их. Если пойманный взгляд мне не нравится, я обычно думаю со злорадством: "Погоди, посмотрим на твою физиономию, когда я встану и пройдусь, хромая".
Но тут мне никак не удавалось угадать отправителя шоколада. Один профессор из соседнего университета как-то странно задержал свой взгляд на мне. Я знала его по имени, знала его превосходные статьи. Но в тот день он сидел за столом со своей женой, так что я его исключила. А оказалось - напрасно. Потому что позже он явился на мой доклад, осыпал комплиментами и спросил, понравились ли мне конфеты.
Наш роман запылал с какой-то пугающей скоростью. Вечером того же дня мы уже целовались с ним в его автомобиле, спрятанном под апельсиновыми деревьями. Щадящий свет калифорнийской луны позволял нам воображать себя совсем молодыми. На прощанье я получила адрес дома, где он будет ждать меня вечером два дня спустя.
"Ах, пропадай всe пропадом! - лихо думала я, подъезжая в назначенный день к назначенному месту. - Если какая-то дрянь увела у меня моего мужа, почему мне нельзя последовать еe примеру?"
Он подхватил меня на руки в дверях и стал нежно целовать. Я отвечала ему со страстью, которую уже никак нельзя было выдать за простое признание его научных заслуг. Наконец он поставил меня на пол. В гостиной был накрыт стол со свечами. Мы обедали под музыку Брубека. В вырезе его рубашки торчали седеющие волоски. В винных парах передо мной плыли игривые картины: мы оба в ванной, в мыльной пене, я брею ему грудь, он бреет мне подмышки. Вдруг наверху раздались шаги.
Я вскочила в испуге. Он продолжал спокойно сидеть, приветливо улыбался. Шаги приближались. Вот на ступеньках показались туфли на высоких каблуках.
По лестнице спускалась его жена. Неся на лице свою пластмассовую улыбку.
- Дорогая, - сказал он. - Мы только-только приступили к баранине. Она очень удалась. Присоединяйся к нам.
Я была в полной панике. И в гневе!
Хотела немедленно бежать.
Значит, он знал, что она наверху? Нарочно подстроил? Но зачем? Чтобы унизить меня? Отомстить ей?
Они, конечно, заметили моe состояние. Видимо, ожидали чего-то такого. И стали наперебой успокаивать. Сознались, что они не скрывают друг от друга своих романов. Даже иногда участвуют в них. И якобы в меня они влюбились оба. Она - даже сильнее. Особенно, когда заметила мою хромоту. Это, мол, добавляет моему очарованию особую трогательность. Но, конечно, она готова остаться в стороне. Так сказать, удовольствоваться положением сопереживающего зрителя. Видеть нас вдвоeм и счастливыми - для неe уже большая радость.
Я не знала, как мне оттуда выбраться. Что-то бормотала о срочных делах. Мать в больнице, кошки без присмотра, приезжают ремонтники чинить водопровод. Удрала. И постаралась забыть, забыть. Но не смогла.
Неделя за неделей, месяц за месяцем шла пустая жизнь. Никто в меня не влюблялся. И я - ни в кого. Подступала тоска. И как защита от тоски всплывала мысль:
"А вот там, не очень далеко, есть два человека, которые любят тебя. Пусть неправильно, пусть с причудами - но любят ведь. А ты их отвергла. Причинила боль. И ведь только от страха. "Ах, что обо мне подумают!" Ведь оба они тебе по-человечески милы. Их голоса, их тон, их смешливость. А много ли у тебя таких? Не пожалеешь потом?"
Жалею теперь, каждый день жалею. И вот приехала сюда, в "Оленью гору". Будто надеясь, что встречу их тут. Вместо того чтобы просто снять трубку и позвонить. Но, по крайней мере, теперь я знаю, за что мне наказанье тоской. За сердечную трусость. Справедливо. Заслуженно. Но всe равно больно.
Проспал почти всю Неваду, проснулся на въезде в Юту. Не странно ли, что такие два штата оказались рядышком: один - чемпион по числу разрешенных деяний, другой - чемпион по числу запрещенных. Возможно, тут есть тайный замысел: чтобы те, кто мечтает достичь праведности, жили бок о бок со всеми возможными искушениями и соблазнами. Мне говорили, что многие жители Юты тайком ездят в Неваду, когда им вдруг захочется невтерпeж - напиться, поиграть в рулетку, сходить в публичный дом.
Но бывает, что и жители Невады ищут отдыха в Юте от своей бурной жизни. Во всяком случае, обиженная обидчица Кэролайн жила то там, то здесь - так она мне рассказала. В еe истории главное - интонация. Поэтому не буду переписывать, приложу целиком магнитофонную ленту.
Обиженная обидчица Кэролайн
- А они мне и говорят: "Ну, чего - чего ты от нас хочешь? Почему ты всe время чего-нибудь требуешь, чем-нибудь недовольна?"
Это я-то! Я, которая так заботилась о каждом! Нашла, выбрала, купила все нужные витамины, написала на баночках - кому какой, когда, по сколько таблеток принимать. До меня, например, Дебора даже понятия не имела, что при еe артрите ей необходимы хорошие дозы витаминов А, С и D. А Джон всю жизнь страдает от астмы, но никто не объяснил ему, что витамин В6 может принести заметное облегчение. На баночках с С и Е я налепила плакатики: "Высокий холестерол" - и красная стрелочка вниз.
Хоть слово благодарности? Ничуть. Только и слышала: "Отстань, не приставай, приму завтра, застревают в горле, лезут из ушей".
А финансы? Второй полифам, в котором я жила, всe время был на грани разорения. Я пыталась объяснить им, что деньги нельзя просто держать в банке, где они лежат мeртвым грузом. В те дни акции нефтяных компаний шли только вверх. Если бы мы вложили в них хотя бы половину того, что лежало на счету, через год все проблемы были бы решены. А ещe лучше - в фирмы, производящие печенье. Это же простой расчeт. Автомобилю каждый день нужен бензин, человеку каждый день нужно печенье. Я, например, съедаю три пачки в день как минимум. Но в ответ я получала только насмешки и издевательства. А Джил даже посмела бросить мне: "Пошла бы ты лучше работать". Это я-то! С моим давлением, атеросклерозом, близорукостью, радикулитом! Ну, скажите по чести - могла я оставаться среди таких людей?
Что ужасно - бегство от них не спасает. О тебе начинают распускать слухи. Слухи растекаются, как масло на сковородке. С шипением. Один полифам уже совсем хотел принять меня. Двое мужчин в нeм и две женщины проголосовали "за". Но третья женщина спросила: "А правда, что вы хотели подать в суд на предыдущий полифам, когда они проголосовали за ваше удаление?"
И что я могла ответить на это? Длинно рассказывать всю историю с начала? Как меня унижали там, как устроили настоящий бойкот? Как отказывались порой отвечать на самые невинные вопросы? Я испробовала все средства, чтобы возобновить нормальное человеческое общение. Ничего не помогало. И только тогда я прибегла к плакатам.
Да, я писала фломастером разные призывы и вывешивала их на видных местах в доме.
"Позор тем, кто берeт чужую сушилку для волос и не кладет на место!"
"Дебора, твоя дочь разрушает свой мозг музыкой из наушников!"
"Каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь человека на три часа".
"Джон! Одна неудача с женщиной в постели - не повод, чтобы избегать потом эту женщину всю оставшуюся жизнь".
"Телевизор - убийца воображения! И это НЕВОССТАНОВИМО!"
Скажите, какой нормальный человек мог озлиться на подобные записки? Часто окрашенные доброй иронией? Пусть мне ответят так называемые поборники справедливости: заслуживала я изгнания за такое?
Хорошо, что я по натуре оптимистка и не теряю веры в людей. И в себя. Меня называют самоуверенной - пусть. Но порой мне, действительно, кажется, что те, кому посчастливилось встретить меня в этой жизни и кто не оценил меня по достоинству, не полюбил всей душой, заслуживают только одного определения: бесчувственные идиоты. Чтобы я огорчалась из-за таких? Не дождетесь.
Я не теряю надежды. И верю, что рано или поздно мне встретится на жизненном пути полифам, в котором установилась нормальная человеческая атмосфера. И я смогу написать большими-большими буквами и вывесить на видном месте плакат: "Какое счастье, что мы нашли друг друга!"
Ночь. Поезд только что пересек границу между Вайомингом и Небраской. Тень генерала Клостера притворилась облаком и промчалась в гибельной погоне за звeздной россыпью индейцев. Другое облако ползет вдоль горизонта медленно и старательно, как экспедиция Льюиса и Кларка. (Видите, какие-то обрывки ваших уроков истории всe же застряли в наших рассеянных головах.)
Где-то я читал, что индейцы племени шайенн, жившего в этих местах, верили в двух богов: Мудрого наверху и Злого - внизу. Как и мой друг Роберт Кордоран, они убеждены, что духи животных вселяются в людей и помогают им, до тех пор пока они следуют Закону Природы. Их священный символ - шляпа из шкуры бизона, окруженная стрелами. Две стрелы покрашены в цвет охоты, две - в цвет битвы. Эта комбинация из четырeх стрел напомнила мне историю двух супружеских пар, рассказанную в "Оленьей горе", которую и спешу перебросить вам в том виде, в каком еe рассказала мне одна из участниц.
Дугласы и Гленкорны
Возможно, всe началось с того момента - дня, месяца, - когда у моей матери случился инсульт. До этого Дугласы и Гленкорны были просто две очень дружные семьи, живущие по соседству вот уже десять лет. Мы очень много времени проводили вместе. Кино, театры, поездки на озеро, в ресторан - всегда вчетвером, всегда рады друг другу, всегда чуть-чуть в тайном сговоре: вот здесь мы, а здесь - все они. Весь остальной мир.
Дети наши вместе кончали школу, потом окончили колледжи, разъехались, зажили своей жизнью. Конечно, порой мы разделялись: мужчины уезжали играть в гольф, в бридж, катать шары; жeны отправлялись в азартные закупочные экспедиции, от которых можно получить удовольствие только без мужей. Ведь они не в силах понять, почему одну покупку нужно обсуждать за ланчем в ресторане, а неудачу другой - за десертом в кафе, а в поисках купальника ехать за двадцать миль в другой город и там (заодно уж!) отдать должное японским суши. Но по большей части часы досуга мы проводили вместе.
После инсульта я забрала мать в наш дом. Ей нужен был такой уход, какого не могут дать в старческом доме. Я была рада, что у меня есть возможность скрасить еe старость, отплатить за все заботы, которыми она окружала меня в детстве.
Замечали ли вы, что старухи погружаются в небытие постепенно? Они как бы проходят все стадии жизни в обратном порядке. Сначала у них появляются сексуальные фантазии, страх изнасилования. Мать не узнавала моего мужа, пугалась. "Не отдавай ему меня на поругание", - просила она. Вскоре она начала звать свою маму, плакать, жаловаться ей на меня. Отыскала где-то плюшевого медведя и проводила весь день, прижав его к груди.
Меня всe это только умиляло. Наполняло грустными раздумьями о бренности бытия. Но муж мой всe больше тяготился присутствием матери в доме. Он не решался вслух потребовать, чтобы я отдала еe в старческий дом. Но стал всe больше времени проводить у Дугласов. А Кэрол Дуглас, наоборот, полюбила бывать у нас. Иногда оставалась ночевать. Говорила, что ей приятно помогать мне ухаживать за матерью. Что мы обе как бы платим судьбе страховые взносы доброты в надежде, что наши дети вернут нам их в своe время с процентами.
В общем, всe чаще стала повторяться такая ситуация: мой муж засидится у дугласовского телевизора из-за позднего хоккейного матча и останется ночевать. А Кэрол всe чаще оставалась у нас. У неe, бедняжки, начались проблемы со здоровьем. Не очень серьeзные, но досадные. Она, например, начала скрежетать зубами во сне. Муж еe просыпался от этого, уходил досыпать на диван в кабинете. А у нас Кэрол спала в детской и никому не мешала.
Первый раз всe получилось случайно, в виде шутливой импровизации. Наши мужья ночевали в доме Дугласов и на следующий день пригласили нас обеих на обед. Который им доставили из ресторана. Мы делали вид, что это у нас первое свидание. Расспрашивали друг друга о работе, о семьях. Выдумывали себе экзотические биографии, описывали своих супругов в самом смешном виде. Кокетничали и флиртовали напропалую. И тогда, в первый раз, разошлись по спальням в правильном порядке: Дугласы - в одну, Гленкорны - в другую.
Но уже в следующий раз возникла неразбериха. Мы выпили, наверное, по бутылке вина каждый. И за столом целовались как-то без разбора. И так же без разбора потащились в спальни. И произошла путаница жeн и мужей. То ли случайно, то ли не совсем. Но ясно было, что всем четверым этого хотелось. Хотя бы попробовать.
Попробовали, и понравилось. Путаница стала повторяться. Мать моя вскоре тихо умерла. А мы так и живeм теперь: мужья в одном доме, жeны - в другом. И ходим друг к другу на свидания. Всегда остаeтся непредсказуемость, неопределeнность - кто окажется с кем на этот раз? И это приятно волнует.
Мы научились находить новые достоинства в своих супругах. Например, мой муж теперь ценит во мне то, что я сплю, как мышка, не скрежещу зубами во сне. А мне нравится, что он не кусает меня за плечи, как это делает наш друг Дуглас.
Нет, мы вовсе не хотим расширять наш союз. Пока нам вполне хватает друг друга. А в "Оленью гору" приехали только для того, чтобы побыть среди таких же, как мы. Устаeшь чувствовать себя отщепенцами-извращенцами, таиться и прятаться от соседей и сослуживцев. Здесь же мы вызвали большой интерес. Сама Анна Деборович взяла у нас интервью для следующего выпуска журнала "Любовь без границ". Но, конечно, имена будут изменены. Моногамные нравы ещe слишком сильны, и мы не готовы пойти против них открыто. Такие вот трусы.
Вся Айова в ноябре - сплошное поле неубранной кукурузы. Почему? Что случилось с айовскими фермерами? Повальная эпидемия? Цены упали и нет смысла собирать урожай? Или такая заброшенность - только вдоль железной дороги? А дальше идут убранные поля? И зрителям в кинотеатрах - пусть не волнуются! хватит, хватит воздушной кукурузы на все фильмы, на все рекламы, на всю долгую, весeлую кино-зиму?
На подъезде к Чикаго вспомнил тот год, когда я учился там на операторских курсах у одного итальянского гения. И старушку Пегги, с которой у нас был нежный роман. И то утро, когда мы с ней забрели в Чикагский зоопарк. Было ещe очень рано. Звери только-только просыпались. Но вдруг, в обезьяннике, на звук наших шагов, к передним прутьям решeтки вышел чeрный гиббон. Он не мог пропустить первых зрителей. И тут же начал представление - для нас двоих. Да, это был артист высокого класса.
Он повисал на своей длинной меховой лапе, раскачивался и перелетал в другой угол клетки. Он строил рожи, ел собственную ногу, расхаживал, заложив лапы за спину, сверкал розовым задом.
А потом он извлек откуда-то дамские трусики. И начал свой коронный номер. Практически было не очень важно, что он с ними проделывал. Он мог просунуть в них голову и жалобно хлопать глазами. Мог приложить к груди. Мог вытирать ими плечи и колени. Мог сунуть в рот и мотать головой. Всe было неодолимо, бессовестно, оглушительно смешно.
Старушку Пегги перегибало от смеха до земли. Да и я весь облился слезами. Мы уходили от клетки гиббона, шатаясь и держась друг за друга. Аплодировали и махали ему руками. А он просовывал голову между прутьев и испускал призывные крики. Будто хотел сказать: "Куда же вы?! У меня есть ещe в запасе парочка трюков. Большой успех у публики! Не уходите. Так скучно по утрам одному!"
Я всe обещаю себе и всe не соберусь открыть зоологическую энциклопедию и почитать подробно про гиббонов. Интересно, моногамны они или нет?
Конечно, следующим номером должны идти признания, которые излила на меня
Диана - защитница животных
- "У тебя совсем нет чувства сострадания! - говорят они мне. - Тебе никого не жалко". Это у меня-то?! Да у меня в сердце столько сострадания, что оно готово разорваться каждую минуту. Но только не к вам - трупоедам несчастным. А к невинным, доверчивым, красивым животным, которых вы миллионами режете, колете, жарите и жрете каждый день.
Когда я вижу на экране телевизора какую-нибудь авиакатастрофу или пожар, или как жертвы наводнения бредут, завeрнутые в одеяла, у меня в душе прокатывается только волна злорадства.
"Так и надо! так и надо! - хочется крикнуть мне. - Ах вы, несчастные страдальцы! А пока у вас всe было хорошо, задумывались вы хоть раз над тем, что чувствовала ваша баранья отбивная, когда ей перерезали горло? Как вспыхивают болью коровьи глаза под ударом электрического тока? Как бежит по двору обезглавленная курица - вспоминали вы, обгладывая еe крылышко?"
Или эти модницы в лисьих шубах! Вот она поднимается от лимузина по ступенькам ресторана - а то и церкви! - и, конечно, у неe и мысли не мелькнeт об этих прелестных пушистых существах, убитых ради еe тщеславия. Или о лисятах, оставшихся умирать в холодной норе. Да, маска страдания часто будет видна на этом лице. Но это потому, что на нeм просто отпечатались все ступени успеха, о которые она колотилась, карабкаясь наверх, к этой шубе, к лимузину, к особняку со слугами. И, глядя на такое измученное лицо, я снова думаю: "Так и надо, так и надо! Вот оно - возмездие". А, кстати, замечали вы, что животные красивы и в старости, а люди, как правило, - ужасны? И почему? Потому что лица наши - это летопись наших преступлений.
Нет, конечно, я не одобряю тех фанатиков, которые бьют стекла в лабораториях, где ставят опыты над животными. И тех, которые шлют учeным письма с бритвенными лезвиями. Тогда уж пришлось бы начинать кампанию террора против всех фермеров, охотников, мясников.
Хуже того - я и сама не сумела стать настоящей вегетарианкой. Вид телячьей печeнки, шипящей на сковородке, может свести меня с ума. Ничего не поделаешь результат воспитания. Если ты росла в кровожадном обществе, трудно вырваться потом из него, трудно стать другой. Из-за этого я живу как бы в состоянии постоянно совершаемого преступления. Но могу вам признаться - я почти полюбила это состояние, научилась упиваться им. Да, да! Пожирая индюшачью ногу, я наслаждаюсь не только ею, но и сознанием отвратительного кровавого злодеяния, в котором я соучаствую.
Ментальность уголовницы! - оказывается, в ней скрыт мутный источник какой-то душной радости. Оказалось, что вкус отбивной слаще, когда к нему добавлен привкус преступления. Любой запрет манит меня нарушить его, обойти, поехать на красный свет. Украсть плитку шоколада в магазине, выкурить закрутку марихуаны, смухлевать с налогами - во всeм этом есть скрытый восторг и нарушения, и возмездия. Ваше бессердечное общество не заслуживает ничего другого. И в "Оленьей горе" мне так хорошо именно потому, что каждая минута жизни здесь - это чистое и упоительное беззаконие. Жизнь в разбойничьем стане.
А вы? Вас что привело сюда? Расскажите о себе... Вы были женаты? Разведены? Хотели бы снова жениться? Если бы пришось выбирать, какую вы предпочли бы жену: верную и нелюбящую или любящую и неверную? Вдруг мы найдeм что-то общее. Ведь есть преступления, для которых необходимы, как минимум, два участника. Кто знает... Вот, допустим...
Стоп! Не буду засорять ваш слух своими ответами. Да, я пытался как-то утешить старушку Диану, смягчить еe горечь. Но, боюсь, скорее она сумела заразить меня своими чувствами. Я смотрю сейчас на покрытые ночью холмы Огайо, пролетающие за окном. И о чeм я думаю? О том, сколько сотен оленей, мирно спящих сейчас в этих лесах, завтра будут сбиты грузовиками на дорогах. И останутся лежать на обочине, уставив в небо свои прекрасные остекленевшие глаза.
Тема смерти естественно влечeт за собой новеллу-притчу, которую можно назвать
Умирающий Эдгар
- Поверьте (рассказывает миссис Н., та самая, с которой у меня почти завязался недозволенный отпускной роман), уж я-то знаю толк в приемчиках, которыми люди умеют вызывать интерес к себе. Я писала статьи на эту тему и даже выпустила книгу. Которая, между прочим, две недели продержалась в списке бестселлеров. Называлась "700 невинных способов привлечь к себе внимание после 70-ти". В основном я описывала приемчики своих двух бабушек, которые были большие мастерицы этого дела. Но поверьте, раскупали еe не одни только семидесятилетние. Однако даже в этой книге я не опустилась до заигрываний с темой смерти. "Я умираю!" - конечно, на такие слова обернутся все головы. Но это же дешeвка, запрещенный ход. Слишком легко.
А Эдгар был в нашей компании не очень заметной фигурой. Талантами не блистал, зарабатывал мало. Женщины не принимали его всерьeз. Но, конечно, когда у него открылась неизлечимая опухоль в мозгу, все кинулись к нему с сочувствием. Устраивали специально для него домашние концерты, вывозили на прогулку в океан. А он хирел и таял у нас на глазах. Врачи давали ему три-четыре месяца жизни.
Друзья не знали, как отвлечь его от печальных мыслей. Постоянно спрашивали, чем ему можно помочь, чего бы ему хотелось. Но он вдруг взял и однажды устроил им истерику. Закричал: "Хватит лицемерить! Всe это пустые слова! Знаете прекрасно, что я не решусь попросить ни о чeм серьeзном, вот и растекаетесь со своим елеем. Ничего она не стоит - ваша доброта, когда вы так уверены, что вам не грозит расстаться ни с чем существенным".
Об этом рассказал мне возмущeнный муж. Он вернулся с очередных посиделок у постели Эдгара полный праведного гнева. "Знаешь, чего потребовал этот зажившийся подонок? Этот плотоядный полутруп? Чтобы каждый из нас (ну, почти каждый) уступил ему на одну ночь свою жену. Каков сукин сын - придумал себе красивое прощание с жизнью. Мы, конечно, взбеленились. Он испугался, стал оправдываться. "Что, мол, тут сердиться. Вы спросили о моeм последнем желании - я честно ответил. Но готов умереть и с невыполненным желанием... Не я первый, не я последний..." Свернуть бы ему шею! Да уж ладно, раковые клетки справятся со своим делом и без нас".
Странная вещь - эта история не вызвала во мне никакого возмущения. Наоборот - неясное волнение поселилось в сердце. "Вот, - думала я, - значит, он питал к нам сильные чувства все эти годы. Таил. И только перед смертью осмелился сознаться".
Я боролась с собой несколько дней, но потом не выдержала - позвонила ему. "Это правда, Эдгар? - спросила я. - То, что рассказал мне муж?" И тут его будто прорвало.
Он стал вслух вспоминать, как увидел меня в первый раз. Что было на мне надето, что я говорила, как подала ему стакан яблочного сидра. Затем потекли всякие эпизоды наших сборищ, в которых мы оказывались рядом, о чeм-то болтали, шутили. И однажды нам было так хорошо и весело друг с другом, что все, хотя и были сильно под хмельком, обратили на нас внимание. А мой муж потом даже спросил его: "Послушай, что у тебя с моей женой?" И он, осмелевши от вина, брякнул в ответ: "К сожалению, ничего". Он читал мне стихи, которые выписывал для меня, но так и не решился послать.
В общем, разволновал меня ужасно. Но вдруг я спохватилась и спросила:
- Эдгар, а ведь ты и остальным скажешь то же самое? Если они позвонят?
И он на это вдруг прокричал с какой-то горькой убеждeнностью:
- Да, да, да! Не то же самое - но похоже! И это ничего не меняет и не отменяет! Это всe равно останется правдой! Правда, что вы лучились очарованием и я купался в этих лучах и не мог устоять. А ложь - что любить надо непременно одну! Все знают, что это ложь, - и трусят сознаться. А я счастлив, что хоть перед смертью прокричал вслух.
И бросил трубку.
Что мне оставалось? Сознаюсь, через два дня я навестила его. Одна. Правда, не ночью, а днeм, когда муж был на работе. Эдгар чуть не плакал от нежности. Сознаюсь, я тоже. Оказывается, близость смерти необычайно украшает мужчину. А опухоль в мозгу остаeтся только в мозгу. На другие части тела совсем не влияет.
Впоследствии я узнала, что по меньшей мере ещe две женщины из нашей компании сделали то же самое. Навестили Эдгара. Кажется, наши мужья так ничего и не узнали об этом. Не то разразился бы банальный ревнивый скандал. Вряд ли они бы сумели подняться над обычными представлениями даже перед лицом смерти. Хотя, по сути, ведь это они - они сами принесли нам любовный зов умирающего.