– Оцуру, где ты? Мусаси уходит! – позвал ее отец.
   – Иду! – ответила девушка и, проведя рукой по щекам, побежала на зов.
   Мусаси уже был у садовой калитки. Он решил выйти не через главные ворота, чтобы избежать назойливые взгляды. Его провожали хозяин с дочерью и несколько конторских служащих. Оцуру онемела от волнения. Мусаси взглянул на нее, и она молча поклонилась.
   – Прощайте и будьте здоровы! – сказал Мусаси и, чуть пригнувшись, вышел через низкую калитку.
   – Да, так и должен уходить самурай! – восхищенно пробормотал кто-то. – Без лишних слов и долгих прощаний.
   Оцуру мгновенно скрылась, за ней разошлись и остальные.
   Сосна Хэйкэ стояла на берегу метрах в двухстах от пристани. Мусаси шел, ощущая легкость в теле и покой на душе. Все тревожные мысли он оставил в рисунках. Рисование всегда благотворно действовало на него.
   Впереди – Фунасима. Казалось, он отправляется в обычное путешествие. Мусаси не знал, вернется ли назад, но его не волновала эта мысль. Несколько лет назад, когда он, двадцатидвухлетний самурай, шел на бой у раскидистой сосны в Итидзёдзи, его переполняло предчувствие неминуемой трагедии. Тогда он сжимал меч с чувством обреченности. Сейчас ничто не волновало его.
   Хладнокровие Мусаси не означало, что его сегодняшний противник не страшнее сотни людей Ёсиоки. Нет, Кодзиро один стоил больше всех питомцев школы Ёсиоки. Мусаси понимал, что выбор между жизнью и смертью никогда еще не был столь роковым. И все же...
   – Учитель!
   – Мусаси!
   К нему бежали двое. На миг у Мусаси закружилась голова.
   – Гонноскэ! И вы, почтеннейшая! Какими судьбами? – воскликнул Мусаси.
   Гонноскэ и Осуги, покрытые дорожной пылью, опустились на колени.
   – Мы должны были прийти, – ответил Гонноскэ.
   – Проводить тебя, – добавила Осуги. – А я попросить у тебя прощения.
   – Прощения?
   – Да, прошу, прости все зло, содеянное мной.
   Мусаси пристально посмотрел на Осуги. Искренна она или что-то новое затевает?
   – Что с вами, почтеннейшая?
   Осуги смиренно сложила руки.
   – Я совершила столько зла, что едва ли могу надеяться на прощение. И все по воле ужасной ошибки. Я была ослеплена материнской любовью, но теперь прозрела. Прости, если можешь!
   Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.
   – Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.
   – Ты меня прощаешь, Мусаси?
   – Конечно, если и вы простите мне все неприятности, которые я доставлял вам с детских лет.
   – Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.
   Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.
   – Оцу! – воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.
   Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.
   – Оцу, и ты пришла!
   Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.
   – У тебя измученный вид. Не хвораешь? – промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.
   – Ничего страшного, – ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.
   – Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?
   – Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.
   – Домой?
   – Да, – ответила Оцу и подняла на Мусаси полные слез глаза. – У сироты нет дома. Единственный дом – это моя душа.
   – Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.
   – Сейчас я самая счастливая на свете.
   – Рад, если это правда... Оцу... – Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. – Ты такая хрупкая, слабая...
   Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.
   – Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.
   – Знаю.
   – Ты понимаешь меня?
   – Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.
   – Ты и без него знаешь...
   – Нет... произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, – всхлипнула Оцу, удерживая его руку.
   Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.
   – Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!
   Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.
   – До встречи! – сказал он.
   – До свидания! – эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.
   – Прощай! – проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.
   Оцу хотела еще что-то сказать на прощанье, но слезы душили ее, глаза заволокло туманом, она ничего не видела вокруг.
   Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.
   – Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.
   – Да, господин.
   Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.
   – Оцу, стой! – раздался голос Дзётаро.
   Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.
   – Оцу, одумайся! Что ты делаешь?
   – Опомнись!
   Все трое окружили Оцу.
   – Нет, нет! Вы ничего не понимаете, – произнесла Оцу.
   – Что ты задумала?
   – Дайте мне сесть и оставьте меня!
   Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.
   – Плыви с легким сердцем! – молвила она.
   Осуги тоже склонилась в поклоне, за ней преклонили колени Гонноскэ и Дзётаро. Дзётаро, проделавший путь от Химэдзи для того, чтобы поговорить с Мусаси, смог сказать ему только слова прощания. Он утешал себя тем, что больше времени досталось Оцу.

ГЛУБИНЫ

   С подъемом воды течение в проливе усилилось. Теперь оно походило на стремнину в узком ущелье. Лодка, подгоняемая ветром, стремительно неслась по волнам. Саскэ гордился своим умением управлять лодкой и сегодня надеялся заслужить похвалу.
   Мусаси сидел посредине, широко расставив ноги.
   – Долго еще? – спросил он.
   – Недолго при таком течении, но мы ведь и так опоздали.
   – Когда будем на месте?
   – Часов в десять.
   – В самый раз.
   Небо, на которое в этот день поглядывали и Мусаси и Ганрю, было цвета темной лазури, снежный гребень гор Нагато белой лентой тянулся по горизонту. Дома городка Модзигасаки и скалы на горе Кадзаси виднелись как на ладони. Склоны прибрежных гор были усыпаны людьми.
   – Саскэ, можно взять?
   – Что?
   – Сломанное весло.
   – Оно мне не нужно. А вам зачем?
   – Оно подходящего размера, – пробормотал Мусаси, не вдаваясь в объяснения.
   Измерив на глаз набухшее от воды весло с отломанной лопастью, он начал строгать его коротким мечом. Мусаси ни разу не поднял головы, чтобы взглянуть на народ, собравшийся на берег в Симоносэки. Для Саскэ, городского жителя, поведение Мусаси казалось холодным и бессердечным. Что это, самурайская манера накануне решающей битвы не на жизнь, а на смерть?
   Мусаси кончил работу и стряхнул стружку с хакама.
   – Есть что-нибудь накинуть на плечи?
   – Вам холодно?
   – Нет, просто брызги летят.
   – Под сиденьем лежит одеяло.
   Мусаси закутался в него. Достав пачку бумаги из кармана кимоно, он начал скатывать листы в бечевки. Накрутив их штук двадцать, Мусаси сплел из них две веревки. Это были бечевки для подвязывания рукавов кимоно во время боя. Саскэ слышал, что умение плести бечевки из бумаги держится в секрете и передается из поколения в поколение. Глядя на руки Мусаси, он не увидел ничего сложного в этом занятии. Ловкость и гибкость пальцев Мусаси, конечно, поражали.
   – Это Фунасима? – спросил Мусаси.
   – Нет, Хикодзима, один из островов, которые носят название Хахадзима. А Фунасима в километре к северо-востоку. Его легко узнать, он плоский и похож на большую дюну. Хикодзиму отделяет от Идзаки пролив Ондо. Вы, верно, о нем слышали.
   – Значит, залив Дайриноура в провинции Будзэн к западу отсюда?
   – Совершенно верно.
   – Теперь я вспомнил. На этих островах Ёсицунэ выиграл свою последнюю битву против Хэйкэ.
   Волнение Саскэ возрастало с каждым взмахом весла. Он обливался холодным потом, сердце учащенно билось. Он не представлял, как человек, едущий на бой, может спокойно говорить о пустяках.
   В этом бою один умрет. Повезет ли Саскэ назад своего пассажира живым? Или это будет изуродованный труп? Невозможно строить предположения. Саскэ подумал, что Мусаси похож на белое облако, плывущее по небу. Мусаси не притворялся, он действительно ни о чем не думал. Единственным его ощущением была скука.
   Мусаси смотрел на завихрения воды за бортом. Море здесь было глубоким, кипящим вечной жизнью. Вода не имеет формы. Человек, возможно, смертен, потому что облечен в телесную оболочку. Не начинается ли истинная жизнь там, где утрачивается конкретная форма?
   Мусаси покрылся мурашками от нахлынувших предчувствий. Жизнь и смерть для него – пузырьки пены. Его разум воспарил выше жизни и смерти, но еще не обрел гармонию с телом. Каждая частичка его существа достигнет отрешенности, и тогда Мусаси воистину обратится в воду и облака.
   Лодка плыла мимо острова Хикодзима, на котором находилось около сорока самураев, которые состояли на службе у дома Хосокавы и поддерживали Ганрю. Нарушив приказ Тадатоси, они за два дня до поединка переправились на Фунасиму. В случае поражения Кодзиро они приготовились исполнить акт мести. На острове их обнаружили Нагаока Садо, Ивама Какубэй и отряд, обеспечивающий охрану. Самураев выпроводили на Хикодзиму, но не наказали, потому что большинство служивых людей одобряли их поступок. Теперь эта группа внимательно следила за приближающейся лодкой. Самураи перебрасывались короткими репликами.
   – Уверен, что это Мусаси?
   – Должен быть.
   – Он один?
   – Да. Закутан в какой-то плащ.
   – На нем, верно, легкая кольчуга, которую он прячет от посторонних глаз.
   – Пошли!
   Самураи сели в лодки, укрытые в бухте. Все были с мечами, но на дне каждой лодки лежали копья. Лодки не вышли в море. «Мусаси едет!» – прокатилось на Фунасиме.
   Шум волн, шорох сосновых ветвей и бамбуковых листьев сливались воедино. Остров казался пустынным, несмотря на присутствие людей. По небу со стороны Нагато медленно плыло одинокое облако, бросая тень на траву и бамбуковые заросли. Тень исчезла, и вновь ярко засветило солнце.
   Остров был маленьким. В северной его части возвышался холмик, поросший соснами, южная часть полого спускалась к морю.
   Среди деревьев под навесом сидели официальные свидетели поединка и их помощники. Лица у всех были бесстрастными, чтобы не дать Мусаси повод обвинить их в предвзятости. Просидев два часа в ожидании Мусаси, они стали проявлять признаки беспокойства. За Мусаси дважды посылали лодку.
   – Это точно он! – крикнул дозорный.
   – Он ли? – спросил Какубэй, невольно привстав со своего места, допустив тем самым серьезное нарушение этикета. Являясь официальным свидетелем, он не имел права выражать свои чувства. Его волнение разделяли и остальные самураи, которые тоже вскочили со своих мест.
   Какубэй, поняв свою оплошность, знаком приказал всем сесть. Его личное отношение к Ганрю не должно влиять на решения остальных свидетелей. Какубэй бросил взгляд в сторону занавеса, который Та-цуноскэ повесил между дикими персиковыми деревьями. Там отдыхал Ганрю. Рядом с занавесом стояла деревянная бадейка с ковшиком. После долгого ожидания у Ганрю пересохло в горле.
   Нагаока Садо сидел несколько выше в окружении стражи и помощников. Иори был рядом. Он побледнел, когда известили о прибытии Мусаси. Садо сидел прямо и неподвижно. Его шлем был слегка сдвинут набок. Садо негромко окликнул Иори.
   – А, да, господин, – склонился до земли Иори и лишь потом взглянул на старого самурая. Мальчик не мог сдержать дрожи.
   – Иори, – произнес Садо, глядя мальчику в глаза, – внимательно следи за всем, что сейчас произойдет. Не упусти ни малейшей детали. Учти, всему тому, что ты сейчас увидишь, Мусаси хотел научить и тебя.
   Иори кивнул. Его глаза сверкнули, и он повернулся к морю. Ослепительно белая пена вскипела там, где волна разбивалась о риф. До берега было метров двадцать, так что мальчик не различил бы выражение лиц соперников. Садо имел в виду не техническую сторону боя. Иори предстояло увидеть самый драматический момент в судьбе самурая, когда он находится между жизнью и смертью. Увиденное мальчиком повлияет на его последующую жизнь.
   Ветер пробегал волнами по траве, скакали зеленые кузнечики, маленькие бабочки порхали с травинки на травинку.
   – Он уже здесь! – выдохнул Иори.
   Лодка Мусаси осторожно огибала риф. Было ровно десять.
   Ганрю поднялся и неторопливо направился к официальным представителям. Поклонившись им, он двинулся к берегу.
   Лодка входила в маленькую бухту с тихой водой. Сквозь прозрачную голубизну виднелось дно.
   – Где приставать? – спросил Саскэ.
   – Греби прямо, – ответил Мусаси, сбрасывая с себя одеяло. Саскэ еле шевелил веслом, и лодка сбавила ход.
   – Саскэ!
   – Да, господин.
   – Здесь мелко, подходить ближе к берегу не стоит. Можешь повредить днище, да и отлив вот-вот начнется.
   Словно не слыша Мусаси, Саскэ уставился на ярко-красный плащ под тонкой сосной, росшей почти у воды. Мусаси тоже видел своего противника. Достав из-под пояса полотенце, он подвязал полосы. Затем передвинул ножны с коротким мечом на живот, а длинный меч положил на дно лодки и накрыл его тростниковой циновкой. Правой рукой Мусаси сжимал деревянный меч, сделанный им из обломка весла.
   – Дальше не греби, – сказал он Саскэ.
   До берега оставалось метров шесть. Саскэ сделал еще несколько гребков, и дно лодки заскрежетало по гальке. В этот миг Мусаси спрыгнул в воду с такой легкостью, что не взметнул брызг. Держа деревянный меч перед собой, он быстро зашагал к берегу.
   Саскэ как зачарованный смотрел вслед удаляющемуся Мусаси.
   Ганрю в красном развевающемся плаще двинулся навстречу. Лакированные ножны поблескивали на солнце, и Саскэ сравнил их с серебристым хвостом лисы. «Скорее!» – хотел крикнуть он Мусаси, но Ганрю уже застыл у кромки воды. Кажется, для Мусаси все было кончено. Саскэ ничком упал в лодку, дрожа от ужаса.
   – Мусаси! – Ганрю твердо стоял на песке, не собираясь уступать противнику ни клочка суши.
   Мусаси остановился. Улыбка тронула его губы.
   – Кодзиро, – спокойно произнес он в ответ.
   Глаза Мусаси сверкали неземной яростью, такой страстью, что, казалось, Кодзиро обречен на неминуемую гибель. Деревянный меч Мусаси был погружен в воду.
   Глаза Ганрю словно исторгали искры. В глубине зрачков горел кровожадный огонь, который поверг бы любого противника в состояние оцепенения.
   – Мусаси!
   Ответа не последовало.
   – Мусаси!
   За линией прибоя глухо ревело море, к ногам бойцов ластились мелкие волны.
   – Ты вновь опоздал? Это твоя тактика? К ней прибегают трусы. Ты задержался на два часа. Я жду тебя с восьми, как оговорено в условиях поединка.
   Мусаси ничего не ответил.
   – Ты использовал эту уловку в Итидзёдзи, а до того в Рэнгэоине. Ты хочешь вывести противника из равновесия, заставляя его ждать, но с Ганрю эта хитрость не поможет. Выходи навстречу своей судьбе, чтобы не стать посмешищем потомков. Сражайся, Мусаси!
   Ганрю, выхватив Сушильный Шест, швырнул ножны в море. Подождав, пока волна, ударившись о риф, не отступила, Мусаси неожиданно произнес ровным голосом:
   – Ты проиграл, Кодзиро.
   – Что? – не поверил своим ушам Кодзиро.
   – Мы уже кончили бой. Ты проиграл.
   – О чем ты?
   – Если ты рассчитывал на победу, то не выбросил бы ножны. Ты выбросил свое будущее, свою жизнь.
   – Болтовня!
   – Плохи твои дела, Кодзиро! Готов ли ты умереть? Хочешь умереть побыстрее?
   – Защищайся, негодяй!
   – Хо-о! – вырвалось из глотки Мусаси. Боевой клич, слившись с шумом моря, грянул над островом.
   Занеся Сушильный Шест над головой, Кодзиро ступил в воду. Мусаси выскочил на берег слева от Кодзиро. В тот момент, когда нога Мусаси коснулась песка, его уже настигал меч, узкий и сверкающий, как рыба, выпрыгнувшая из воды. Чувствуя, что Сушильный Шест его коснется, Мусаси, мгновенно изменив движение тела, в прыжке наклонился вперед. Кодзиро промахнулся. Держа деревянный меч обеими руками, Мусаси замахнулся вправо. Неуловимый уху свист воздуха почти коснулся лица Кодзиро. Ганрю приготовился нанести удар сверху вниз, но его меч только слегка вздрогнул в воздухе. Кодзиро отскочил вправо, сменив позицию.
   Противники смотрели в глаза друг друга. В трех шагах за спиной Мусаси было море. В трех метрах от Мусаси стоял Ганрю с высоко занесенным мечом. Жизнь обоих сосредоточилась в решительной схватке. Противники отрешились от мыслей. Окружающий мир не существовал для них, но за ними, затаив дыхание, наблюдали тысячи людей. Они молились за победу. За Кодзиро – его сторонники, за Мусаси – Садо и Иори на острове, Оцу, Осуги и Гонноскэ в Симоносэки, Акэми и Матахати на холме в Кокуре. Все молитвы возносились к небесам. На поле боя молитвы, надежды, боги, удача всесильны. Здесь же царила пустота, необъятная и бесстрастная.
   Не в ней ли, недоступной для смертного в бренной жизни, проявляется совершенный разум, торжествующий над мирскими мыслями и суетными устремлениями?
   Соперники вели безмолвную беседу. Они уже не воспринимали друг друга, как обычные люди. Мусаси и Кодзиро, словно ощетинившись тысячью игл, пронзали друг друга. Мышцы, ногти, волосы, даже брови ополчились против врага, защищая свою жизнь. Лишь разум, слитый воедино со вселенной, оставался ясным и незамутненным, как лик луны, смотрящий в воды пруда, когда бушует тайфун. Нет ничего возвышеннее для человека, чем эта абсолютная отрешенность от бренного бытия.
   Бойцам казалось, что промелькнули годы, но в действительности волны всего шесть раз лизнули берег, пока Мусаси и Кодзиро недвижно взирали друг на друга. Оглушительный рык потряс остров. Нечеловеческий вопль исторг Ганрю, и в тот же миг к нему присоединился боевой клич Мусаси. Меч Ганрю, переливаясь, как радуга, рассек воздух. Мусаси, сделав правой ногой шаг назад, повернулся левым плечом к противнику. Деревянный меч, сжатый обеими руками, рассек воздух в тот же миг, когда Сушильный Шест мелькнул у самого носа Мусаси. Натужное дыхание бойцов заглушило шум волн. Теперь деревянный меч был на уровне глаз Мусаси, а Сушильный Шест занесен высоко над головой его хозяина. Ганрю отскочил на десять шагов, повернувшись боком к морю. Ему не удалось в первой атаке поразить Мусаси, но он занял выгодную позицию. Когда он стоял лицом к морю, солнечные блики слепили его, отдавая преимущество Мусаси.
   Воодушевленный, Ганрю медленно двинулся на Мусаси, не сводя глаз с куска дерева, которым защищался его противник, и не выдавая тактического приема, приготовленного для второй атаки.
   Мусаси совершил нечто совершенно неожиданное. Ганрю ждал от него расчетливых и плавных движений, но Мусаси внезапно открыто шагнул навстречу Ганрю с вытянутым мечом, нацеленным в глаза противнику. Ганрю на миг застыл, пораженный нелепой наивностью приема. Он даже потерял Мусаси из виду.
   Деревянный меч вертикально взметнулся в воздух. Оттолкнувшись от земли, Мусаси мощно подпрыгнул и поджал под себя ноги.
   – Нет!
   – Я-а! А-ах! – просвистел меч Ганрю над головой Мусаси. Сушильный Шест промахнулся, но кончиком клинка сорвал повязку с головы противника. Повязка взлетела в воздух. Улыбка скользнула по губам Ганрю, он по ошибке принял тряпку за отсеченную голову противника. В следующий миг деревянный меч расколол череп Ганрю, как камешек.
   Ганрю лежал на берегу, там, где песок сходится с травой. Изо рта текла кровь, но губы сложились в торжествующую улыбку. Он так и не смирился с поражением.
   – Нет! – вскрикнули сразу несколько голосов.
   Ивама Какубэй вскочил, не веря своим глазам. Его друзья растерянно переглядывались. Нагаока Садо и Иори сидели неподвижно. Устыдившись, Какубэй и его помощники опустились на скамьи, подавив желание броситься к Ганрю. Боль и разочарование исказили их лица. Один из них шумно вздохнул, словно поперхнувшись, другие почувствовали звон в ушах – разум отказывался поверить в увиденное.
   Остров объяла привычная тишина. Лишь шорох сосновых крон и шепот травы звучали, как снисходительная насмешка над суетностью рода людского.
   Сначала Мусаси рассматривал облачко в небе. Душа его вернулась в телесную оболочку, и он уже отделял себя от облака и чувствовал разрыв бренной плоти со вселенной.
   Сасаки Кодзиро покинул мир живых. Лежа ничком, он все еще сжимал рукоять меча. На лице его не было печати страданий, оно оставалось волевым. Удовлетворение от удачного боя, ни капли сожаления.
   У Мусаси от вида валявшейся на песке головной повязки по спине побежали мурашки. «Никогда больше я не встречу второго такого противника», – подумал он. Восхищение соперником, уважение к нему переполнило Мусаси. Он благодарил Кодзиро за все, что тот ему даровал в жизни. По силе и целеустремленности он был выше Мусаси, поэтому Мусаси для победы надо было превзойти самого себя.
   Что позволило Мусаси победить Кодзиро? Мастерство? Помощь богов? Нечто иное. Мусаси никогда не мог объяснить словами причину. Он победил благодаря чему-то более важному, чем сила или воля богов.
   Кодзиро воспринимал меч как воплощение силы и мастерства. Для Мусаси меч был символом духа. В этом состояло коренное различие между ними.
   Мусаси опустился на колени перед Кодзиро и поднес левую ладонь к его лицу. Руки коснулось слабое дыхание Кодзиро. «Его еще можно спасти», – подумал Мусаси. Он надеялся, что Кодзиро выживет, и желал спасения самому отважному противнику в жизни.
   Бой окончен, пора было уходить.
   – Прощайте!.. – обратился Мусаси к Кодзиро, а затем к официальным свидетелям поединка, сидевшим на скамьях.
   Поклонившись до земли, он побежал к рифу и запрыгнул в лодку. На его деревянном мече не было ни капельки крови.
   Маленькая лодка вышла в открытое море. Никто не ведал, куда она направляется. Предания не донесли ни слова о том, пытались ли отомстить Мусаси сторонники Ганрю, спрятавшиеся на Хикодзиме.
   Люди постоянны в своих привязанностях и ненависти. Многие так и не признали победы Мусаси над Кодзиро и осуждали его поведение в тот день. Говорили, что Мусаси бежал, боялся возмездия. Растерялся до такой степени, что даже не прервал ударом меча предсмертные страдания Кодзиро.
   Волны пересудов не стихают в море жизни.
   Мелкая рыбешка резвится, играет на волнах, но кто знает, что происходит в сердце моря, в его бездонных глубинах?
   Постиг ли кто его глубины?