Страница:
На входе никто не дежурил, никто ни о чем не спрашивал — ни удостоверений, ни направлений этих, ничего. Чем была раньше эта пустая огромная комната? Частью квартиры? Мастерской какого-то художника? Наверное, последнее, потому что на выгоревших обоях можно было разглядеть прямоугольники потемнее. Под потолком горела тусклая лампочка — своя подстанция у них была, что ли? Вдоль стены стояли ряды стульев, как в приемной у зубного врача. Может быть, именно поэтому на них никто и не сидел, все топтались посреди комнаты, сбившись в группки.
Я подошла к одной из таких групп и спросила:
— А чего мы ждем?
— Не знаю, — ответил мне человек в заношенном пальто из офицерского сукна. — Кажется, должны принести какие-то списки.
Наконец, списки принесли. Они были сразу у нескольких человек, вокруг которых немедленно образовалась толкучка. Я все медлила подойти и выяснить — где там моя фамилия и зачем все это вообще нужно? Но толпа вскоре рассосалась, и стоять в стороне было уже не удобно. Да и Игорь, набравшись храбрости, начал толкать меня в бок и шипеть:
— Ты чего! Пошли!
И мы подошли к тем, у кого эти списки были.
Пожилой человек в очках, водя карандашом по строчкам, наконец, отыскал мою фамилию и фамилию Игоря.
— Вы вместе, что ли? — спросил он.
— Ну да.
— Завтра с утра, — сказал он. — На Канатную, по тому же адресу. Подойдете к десяти, вас там встретят.
— И что будет? — поинтересовалась я.
— А вот этого, — ответил он, — я не знаю. Вы же вроде на работу вербовались, разве нет? Наверное, получите какую-то работу.
— Снег, что ли, будем отгребать?
Он усмехнулся.
— Снег и сам растает. Говорят, потепление идет. Но я, правда, не знаю. Все разбиты на группы, и у меня тут пять человек, в вашем списке.
— Пять? — говорю. — Ну, нас, положим, двое. А остальные — кто?
Он оглядел комнату. Народа в ней уже почти не осталось.
— Да все уже ушли, наверное. И вы бы шли себе домой… Завтра как раз и познакомитесь.
Мне было неуютно. Когда я ввязывалась во всю эту историю, понимаете, то по глупости вообразила себя этаким лихим корреспондентом, энергичной, но привлекательной журналисткой — словно в увлекательных фильмах, когда они там, рискуя жизнью, раскрывают всяческие страшные тайны, благополучно выбираются из невероятных приключений и еще умудряются при этом хорошо выглядеть. А теперь я ощущала на себе эту чужую личину, и мне казалось, все остальные тоже ее видят, все понимают и подсмеиваются надо мной — вежливо, исподтишка, но все-таки посмеиваются. Поэтому я сделала на лице выражение преувеличенного достоинства и откланялась. Игорь потащился за мной. Ему, по-моему, тоже было неуютно. Но, может, по какой-нибудь другой причине. Кто его знает? Чужая душа — потемки.
— Ну, и что же мы теперь будем делать? — спросил Игорь.
Мы так и стояли на улице, около лестницы. Светлый прямоугольник, отброшенный окном на втором этаже флигеля, падал нам под ноги, потом внезапно погас. Тучи разошлись, звезды были такие холодные — даже смотреть на них муторно. В проулке гудел ветер.
— Не знаю, — сказала я. — Но, по-моему, раз мы уже встряли в эту историю, сходить можно. А потом, опять же, за работу еще и заплатить могут. А вообще, странная организация.
— Нужно Заславскому как-то рассказать.
— Что ж… Подойдем к ним, как они велели, с утра, а потом зайдем в редакцию.
— Ты сейчас куда?
— Домой я, — отозвалась я довольно злобно. — Естественно.
— Тебя проводить? — спросил Игорь. Я даже растрогалась. Жил он с родителями, а родители сейчас не очень-то любят, когда дети, даже взрослые дети, шляются по вечерам. К постоянному гнетущему страху можно привыкнуть, но он все равно разъедает душу.
— Нет, — говорю. — Не надо. Может, только до угла.
Он, кажется, обрадовался, потому что торопливо начал говорить, как мне везет, что я живу тут рядом, а ему придется тащиться через весь город. Пока он мне все это рассказывал, мы дошли как раз до угла, я распрощалась с ним и пошла домой.
Дело в том, что люди в принципе как-то выкручиваются. Такова уж человеческая природа, что средний нормальный человек старается сохранять налаженный быт и видимость уюта даже на руинах цивилизации, а я и в лучшие времена жила сегодняшним днем. От запаса свечей у меня осталось лишь несколько жалких огарков, и я уже представляла себе, как прокрадываюсь с огоньком в руке из комнаты в кухню, где по углам шевелятся тени. Но, к моему удивлению, они дали свет — накал был, правда, ни к черту, но мне удалось даже согреть воду. В довершение ко всем чудесам цивилизации ни с того ни с сего заработал телефон — в последнее время с ним это случалось не часто. Звонил Вадька Заславский.
— Ну что, — спросил он, — прорвались?
— Да, — говорю, — но, знаешь, там нет ничего особенного. Учреждение. Контора. Нас, правда, записали в какие-то списки и велели прийти завтра в десять. Может, отстреливать будут по этим спискам, не знаю.
— Тебя одну записали? Или Игоря тоже?
Видимо, Вадька тоже склонен считать, что в дурацкие истории могу вечно вляпываться только я.
— Нас вдвоем. В одну и ту же группу. И всего нас в этой группе пятеро. Во всяком случае, я так поняла.
— Послушай, — сказал он очень нежно. — А ты можешь туда сходить?
— Да, — я слегка насторожилась. — А почему я одна? Что, Игорь не пойдет?
— Да нет, — отвечает, — хорошо бы, чтобы Игорь тоже сходил. Дело в том, что странная, понимаешь, история происходит с этими комитетами. Они возникли одновременно во всех районах. Чуть ли не в один день. А уже когда вы от меня вышли, забежал Стоянов. Возбужденный такой. И сразу начал про комитеты… Он почему-то вбил себе в голову, что в этих комитетах творится что-то неладное, чуть не переворот готовится. Любит он что-то такое рассказывать, знаешь… Ссылался на всякие загадочные источники… Ну, словом, я ему тоже сказал — пусть сходит, раз ему так уж интересно.
— Ну и что? — спрашиваю. Мне почему-то стало слегка обидно. Оказывается, Вадька на меня никаких особых надежд не возлагал. Я-то все еще склонна была тешиться сознанием, что у меня в редакции какая-то особая миссия. Потому что я такая талантливая, понимаете ли…
— А то, — говорит он, — что его тоже не пустили. Как того мужика, что меня с утра мурыжил. Идите, сказали, отсюда, молодой человек. А может, и еще не так сказали, потому что он очень обиделся. И теперь уверяет меня, что это зловещая подпольная организация.
А надо сказать, что Стоянов этот, который подписывал свои заметки фамилией «Благоволин», обладал мистической способностью проникать повсюду. Мне иногда даже казалось, что он как-то ухитряется находиться в двух местах одновременно — такой уж он был человек.
На проходной сидел все тот же вахтер. Он кивнул мне, потому что, похоже, узнал меня в лицо.
— Все уже собрались, — говорит.
Они действительно собрались, если можно сказать «все» про трех человек, сидящих на стульях в коридоре перед все той же дверью с табличкой «5». Только на этот раз дверь была закрыта.
Мы с Игорьком тоже уселись; и я начала искоса разглядывать эту нашу группу, потому что впрямую смотреть на людей неприлично. Может, это просто я так считаю из-за того, что сама терпеть не могу, когда меня начинают пристально разглядывать. Но ничего особенного эта компания из себя не представляла. У всех был такой же напряженный растерянный вид, как и у нас с Игорем.
Одну худенькую девочку я знала немного — одно время она преподавала в лицее при университете и имела репутацию глубоко порядочного человека — настолько глубоко порядочного, что остальные преподаватели ее побаивались и старались избегать, а ученики просто побаивались, потому что им-то деться некуда. Все, в принципе, всегда говорили о ней только хорошее. Исключительно хорошее, но близких друзей у нее, По-моему, не было.
У парня, который сидел рядом с ней, лицо тоже было смутно знакомо — где я могла его видеть? Последнего нашего напарника я никак не могла разглядеть как следует, потому что он сидел дальше всех. И я даже обрадовалась, увидав Кристину, несмотря на всю ее хорошую репутацию, потому что приятно видеть в непривычной ситуации знакомое лицо, и кивнула ей.
— А ты что тут делаешь? — шепотом спросила она. все-таки это место здорово напоминало приемную зубного врача — там тоже нет никакой охоты говорить в полный голос. Я честно ей объяснила про всю эту аферу с редакционной командировкой.
— А у меня мама болеет, — говорит она, — а лицей закрыли.
Вот уж удивила. Сейчас, По-моему, ни одно такое заведение не работает.
— Ты хоть что-то про них знаешь? — спрашиваю.
— Нет, — отвечает. — Говорят, они на работу берут. Кем, как ты думаешь?
Ни мы с Игорем, ни она, ни ее ближайший сосед — он, как и Игорь, был в очках с сильными стеклами — явно не годились для тяжелой физической работы.
— Наверное, машинистками, — говорю. — И машинистами.
Она, видимо, была так напугана, что приняла мое идиотское замечание чуть не всерьез и сразу стала объяснять мне, что на машинке печатает плохо. Я, в свою очередь, стала оправдываться, и объяснять, что это лишь мое вольное допущение. Кристина собиралась еще что-то сказать, но тут замок в двери щелкнул, и ее открыли изнутри.
За дверью был все тот же тип, который принимал нас с Игорьком в первый раз. Так и не выходил он оттуда, что ли? Он оглядел нас, кивнул и тихо сказал:
— Заходите.
Мы потянулись к двери. Почему-то стало еще неуютней — словно я добровольно отрезала себе путь к отступлению. Может, то же самое было и с остальными, — зайдя внутрь, все аккуратно расселись по стульям — в том же порядке, что и в коридоре, — и молчали.
Человек, впустивший нас, устроился на своем месте за столом. Он и смотрел в стол, и какое-то время в комнате было просто невыносимо тихо. Наконец, он поднял невыразительное, бледное лицо и сказал:
— Насколько я понимаю, вы пришли сюда устраиваться на работу. Нам действительно нужны люди. Но я сразу хочу предупредить вас — возможностей у нас, к сожалению, немного, и та работа, которую мы смогли вам подобрать, нелегкая и сопряжена с опасностью. Другое дело, что мы постараемся хорошо вас оснастить и свести опасность к минимуму.
Тот, в очках, сосед Кристинки, заерзал и довольно агрессивно спросил:
— А в чем вообще дело?
— Да ни в чем, — ответил тот. — Просто я просмотрел ваши данные. У вас, к сожалению, у всех такие профессии, что использовать их никак не возможно. Никуда не годятся ваши навыки, если честно. И значит, найти вам применение соответственно вашим данным мы не можем. Поэтому я тут прикидывал, что можно для вас подобрать — так, чтобы и нам было выгодно, и вам неплохо.
— И что же вы предлагаете? — спросил тот, что сидел последним. У него был спокойный негромкий голос.
— Мы, это не я лично, я лишь исполнитель — речь идет о Комитете, — так вот, мы предлагаем вам курьерскую работу.
— Это еще что такое? — спросил сосед Кристины.
— Вы же сами знаете, какая сейчас между городами связь. И если какое-то сообщение еще удается отправить по радио, то иногда возникает необходимость что-то и передать. Перевезти. Тут нам и нужны люди.
— Почему бы вам не поручить это автоколоннам? — спросил тот, со спокойным голосом.
— Потому что это ненадежно. Автоколонны сами по себе не застрахованы от нападений — из-за грузов, — и движутся они обычно по фиксированным маршрутам, а нам это не всегда подходит. Нам нужна группа, которая обладала бы относительной свободой действий.
— Тогда почему бы вам не нанять кого-нибудь, у кого есть боевой опыт? — спросил сосед Кристины. — На дорогах-то опасно.
— Мы не нанимаем боевиков, — объяснил человек за столом. — Уж такая у нас договоренность с властями. Мы — гражданская организация. Так что я даже не могу обещать вам, что вы получите оружие. Транспорт — да. Подберем вам относительно безопасный маршрут. Дадим запас топлива. Один такой рейд займет у вас примерно две недели. Вполне терпимо, верно? А он очень неплохо оплачивается.
Я не выдержала.
— Все это очень хорошо при условии, что кто-то из сидящих здесь умеет водить машину.
— Я умею, — отозвался тот, что сидел с краю.
— Я тоже, — неохотно сказал сосед Кристины.
— А я — нет, — объяснила я. — Так что я не могу работать никаким курьером. Разве что вы меня пошлете в автошколу, или как там это называется. И то — ничего из этого не выйдет. Я никогда не смогу водить — у меня реакция замедленная.
— Вы не поняли, — объяснил наш наниматель. — Вам и не придется вести машину. Мы набираем группы, курьерские группы. Они состоят из пяти человек. Двух водителей для такой группы вполне достаточно.
— Зачем вам группа из пяти человек? Если двое будут попеременно вести машину, то что будут делать остальные трое? Охранять груз? Вы же не даете оружия!
— Это не моя идея, — сказал сидевший за столом человек. — Мое дело — дать вам инструкции, именно вашей группе, и отправить вас при условии, что все на эту работу согласятся.
— А что везти-то? — спросил Игорь.
— Для вас это не существенно. Небольшой пакет. Груз не займет много места.
Кристинкин сосед ядовито спросил:
— А что, если этот груз у нас кто-нибудь попытается изъять, нам что, съесть его, что ли?
— Упаси боже! — сказал наш инструктор. — Да и вообще, не волнуйтесь вы так, умоляю. Если даже и потеряете груз, никакой катастрофы не случится. Ничего такого особенного в нем нет. Другое дело, что вам все же нужно постараться его не потерять, потому что именно для этого мы вас и нанимаем, а уж если по какой-нибудь причине вы все же довести его не сможете, вам все равно нужно будет добраться до пункта назначения и объяснить, где и при каких обстоятельствах вы его потеряли. Заверяю вас, никаких мер за этим не последует — если вы все же отчитаетесь на месте. А насчет того, чтобы съесть… Перед отъездом вы получите на складе все, что вам понадобится. И предварительную выплату — в любой форме, какая вас устроит, — деньгами, вещами или продуктами. Я вас не тороплю с окончательным решением, но к завтрашнему утру те из вас, кто за эту работу возьмется, должны быть готовы к отправке. Пропуск на склад я вам сейчас выдам. Там все отмечено — сколько и чего вы можете взять. Груз получите завтра. Дорожные карты и инструкции — тоже. Все. Счастливо.
И он встал из-за стола. Так что нам ничего не оставалось, как тоже подняться, забрать эти дурацкие пропуска, распрощаться и уйти. Он не стал больше ничего объяснять, не стал уговаривать — просто поставил нас перед выбором. Не люблю ситуаций, в которых приходится принимать сознательные решения. Потому что, что бы ты ни выбрал, все равно будет не то. Всегда будет казаться, что если бы ты свернул не по правой, а по левой дороге, все было бы иначе. Свобода воли, на самом деле, вещь далеко неоднозначная.
— Вообще-то, я тоже немножко умею водить машину, — пробормотал у меня за спиной Игорь.
— Ну вот, — объясняла я Вадику Заславскому. — Он нам выдал пропуска на склад и какие-то талоны и велел отобрать все, что нам нужно. Когда мы пришли на этот склад, мне просто дурно стало — столько там всего можно набрать на эти талоны! Кристина, та просто встала и заплакала — у нее мама уже год как болеет, а там были какие-то дефицитные лекарства, которые она никак раздобыть не могла — ни купить, ни выменять. И если они так оплачивают каждый такой рейс, знаешь, потом можно полгода жить и ни о чем не думать.
— По-моему, такое изобилие подозрительно, — сказал Игорь.
— Сама эта организация подозрительна — откуда у них все это?
— Я проверял, — покачал головой Вадька. — Никаких материалов ни у кого на этот комитет нету, все бумаги у них в порядке, никакого оружия — ни покупки, ни хранения, — ничего. Никаких сомнительных операций.
— Да, — согласилась я. — Этот, который нас нанимал, то же самое говорил. Про оружие, я имею в виду.
— Ну так что же ты решила? — спрашивает Вадька. — Едешь, что ли?
Я вздохнула.
— Похоже, еду. Хочешь, пошли меня опять в командировку. От газеты. Но они меня соблазнили. Я продажная.
— Это может быть опасно, — говорит он. — Ты хоть представляешь себе, что сейчас на дорогах делается?
— Ничего хорошего не делается, сама знаю. Недавно говорила тут с одним драйвером. Но он — ничего. Вполне живой.
— Они же караванами ходят, — объясняет.
— Мы все напуганы, — говорю. — Усталые, недокормленные и напуганные. Оттого и соображаем плохо. Мы же понятия не имеем, что вокруг происходит, а чем больше сидишь вот так, без связи с внешним миром, тем страшнее. Может, когда мы своими глазами поглядим на то, что вокруг делается, все окажется не так уж безнадежно.
— Ясно, — говорит Вадька. — Значит, ты едешь. А ты, Игорь?
Игорь немного помялся, потом сказал:
— Похоже, я тоже еду. Хотя не могу сказать, что мне вся эта их компания нравится.
Есть у меня такое подозрение, что Игорь на самом деле не столько едет, сколько бежит. У него немолодые, властные родители, которые, с одной стороны, ограничивают его свободу (руководствуясь самыми хорошими намерениями, естественно), а с другой — нещадно наваливают на него бремя сыновнего долга. И никакие катаклизмы, никакие тяжелые времена не способны ни освободить его от этой ответственности, ни дать относительную свободу, которая на самом деле и есть бремя взрослого человека. Наоборот, реальными тяготами люди обычно пользуются — сознательно или бессознательно — для того, чтобы укрепить свои позиции. Спасает только уход в никуда, только побег… пусть даже и такой опасный и в такой сомнительной компании. А им он скажет, что делает все это ради них, что он кормилец и обеспечит их надолго, и даже — что жертвует собой. И в самом деле будет так думать. Кристина — вот та действительно, насколько я ее знаю, человек долга, долга неуклонного и железного, как у парового катка и шагающего экскаватора. У нее есть какие-то свои представления о том, как все должно быть, и если мир не соответствует этим представлениям, то это единственно его вина. Но зато она и надежна, поскольку есть вещи, которых она не совершит никогда ни при каких обстоятельствах — хоть на куски ее режь. Германа, ее соседа, я практически не знаю, знаю только, что у него семья, которую нужно кормить, а пятого нашего спутника не знаю и вовсе. На складе они с Геркой собирали всякие вещи в дорогу — собирались тщательно, со знанием дела, проверяя все по десять раз, — Герка когда-то, кажется, водил туристские группы. Остальным они велели не путаться под ногами и только, когда все было собрано и увязано в аккуратные тюки, позволили нам подобрать себе одежду и всякие личные мелочи — об остальном они позаботились. Я попыталась выяснить, что они берут с собой, но Герка сорвался и наорал на меня — зачем я лезу в то, в чем все равно не разбираюсь. Наверное, мне следовало дать ему какой-то отпор, чтобы расставить все по местам и показать, что я такого отношения не потерплю, но делать этого я не стала. Я трусовата. И покой для меня дороже. А Герка, похоже, из тех, кому нужно постоянно выпускать пар, он крикун и невротик, но когда собирается группа — все равно, по какому поводу, — в ней всегда оказывается свой крикун и невротик, и если ему перечить, расцветает на глазах, потому что противодействие стимулирует. Если ему не перечить, он, впрочем, распускается на глазах тоже. Я выбрала второй вариант просто потому, что пререкаться боюсь и не люблю. Его напарник, не поднимая головы от тюков, которые он увязывал, негромко сказал, чтобы я подобрала себе одежду потеплее.
— И обувь, — добавил он, глядя на мои разбитые ботинки. — Что-нибудь поудобнее, и чтобы подошва была не скользкой. Это, кстати, ко всем относится.
Он— то, в отличие от Герки, держался тихо и незаметно, но был из тех тихонь, которых я побаиваюсь. Есть такой тип людей -из-за того, что они все время молчат, кажется, что они способны на большее, чем кажется — если вы понимаете, о чем я. У нас в институте был примерно такого же склада преподаватель, он был невысокий и тощий и говорил чуть не шепотом, во всяком случае, я ни разу не слыхала, чтобы он повысил голос, и я, когда отвечала ему на экзамене, от страха еле удерживала нить мысли. Впрочем, не я одна — его почти все боялись, как я потом выяснила.
Поэтому мы втроем начали рыться в этой фантастической груде вещей, совсем новых, во всем этом богатстве, выбирая себе куртки полегче и потеплее, свитера, добротные кожаные ботинки и всякую прочую суетную мелочь, про которую практически не думаешь в нормальное, стабильное время, и которая в нищету и разруху приобретает почти сакральную ценность. Весь день у нас ушел на то, чтобы собраться, и думать о том, что будет дальше, уже не оставалось времени, а утром — ранним утром, практически ночью, мы и выехали в путь.
Нас остановил патруль на выезде из города, но это была чистая формальность — мы ничего не везли, только тот груз, который числился в описи, а опись была, видимо, оформлена правильно, и все документы были в порядке.
Герка рулил с явным удовольствием, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и даже я, хоть попервоначалу была настроена довольно пессимистически и заранее ожидала всяких неприятностей, почувствовала, как меня охватывает странное ощущение — ожидание чего-то, молчаливого, невидимого, что вот-вот должно нагрянуть и переменить судьбу. Такое чувство иногда возникает перед встречей Нового Года, во всяком случае, возникало в детстве, когда идешь по улице, а в домах светятся разноцветные огоньки, и люди несут елки, и пахнет апельсинами, и сейчас все замечательно, а будет еще лучше, так, что даже представить страшновато.
Это ощущение сладостного ожидания накатывает внезапно и отпускает так же внезапно, оставляя опустошение и странную тоску. Сейчас оно настигло меня, видимо, потому, что я первый раз за столько времени выбилась из привычного уклада — перед нами расстилалась темная дорога, на кустах блестел иней, тени пересекали пустое шоссе — длинные четкие рассветные тени. Земля раскинулась перед нами во всей своей жестокой невинности — скупая, нетронутая, равнодушная.
В джипе (если я правильно определила эту породу) работала печка и было тепло. Меня клонило в сон, потому что выехали мы еще затемно, разговаривать не хотелось, да и спутники мои к беседе не располагали — Кристина по природе человек аутичный, Игорь, По-моему, в глубине души гадал, зачем он вообще встрял во всю эту историю, — он сидел, завернувшись в свою новую куртку, спрятав руки в рукава, и хлопал глазами, а Томас, По-моему, говорил только в тех случаях, когда его о чем-то спрашивали.
Самым разговорчивым был Герман — он непрерывно комментировал передвижение и свои действия, но все это он проделывал, По-моему, для себя, чтобы не задремать, а не ради остальных, и никто особенно не вслушивался в этот бессвязный поток сознания, наоборот, он убаюкивал еще больше. Он, Герка, как выяснилось, был по профессии каким-то социоником, были у нас в свое время такие группы, то ли они в психологические игры там играли, то ли сами эти игры разрабатывали — оттачивали интеллект, одним словом. Это было уже даже не увлечение, не занятие, а способ жизни — вовремя извлечь из кладовых памяти ворох забытых сведений и с блеском решить никому не нужную задачу. А теперь единственная задача, которую приходится решать, состоит в том, как протянуть еще пару дней, и никому не удается решить ее с блеском.
А привычка осталась.
И теперь, когда за ветровым стеклом мерцала нам призрачная свобода, Герка ожил, точно экзотическое растение в сезон дождей. Но весь блеск и остроумие, и ассоциативное мышление пропадали втуне, поскольку никто из нас не мог сейчас оценить его по достоинству.
По каким принципам, вообще, подбирается хорошая команда? Не знаю, я не психолог, но, По-моему, процесс этот долгий и болезненный, а тут в джипе сидят пятеро абсолютно чужих друг другу людей, которые, в довершение ко всему, еще и едва знакомы между собой.
— А ты где работал, Томас? — говорит Герка, обернувшись. Не люблю, когда крутят головой, сидя за рулем.
— Программистом, — лениво ответил Томас, глядя в окно. — Было одно такое заведение, потом его закрыли.
— Ты такого Вельтмана знал? Лучший системщик в городе.
— Знал. Только это легенда. Не был он лучшим системщиком в городе.
Вельтман этот был, видимо, лучшим системщиком в их команде, а значит, и в городе. Иначе и быть не могло.
Герка обиделся и замолчал. Так, в полном молчании, мы ехали еще какое-то время, потом Кристина тихонько толкнула меня в бок.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Мне плохо, — говорит она шепотом. — Меня, кажется, укачало.
Я поглядела на нее. О, Господи! Она сидела совершенно зеленая, красивого нежно-зеленого цвета. Она была, конечно, жутко тощая — в чем душа держится, но такие хрупкие с виду женщины на самом деле очень выносливы. Что на нее нашло?
— Герка, — говорю. — Останови машину. Кристине плохо.
Герка, чертыхаясь, съехал к обочине.
Мы выбрались наружу и разместились у машины. Кристина сделала несколько неверных шагов и села прямо на землю. Все тактично смотрели в сторону, кроме Герки, который сразу надулся и начал орать на нее.
— Если ты знаешь, что тебя в машине укачивает, какого черта ты едешь? Ты что, так и собираешься травить всю дорогу?
— Герасим, заткнись, — говорю. — Ты же обратно ее все равно не можешь отправить. Что уж теперь начинать… А она привыкнет со временем.
Я подошла к одной из таких групп и спросила:
— А чего мы ждем?
— Не знаю, — ответил мне человек в заношенном пальто из офицерского сукна. — Кажется, должны принести какие-то списки.
Наконец, списки принесли. Они были сразу у нескольких человек, вокруг которых немедленно образовалась толкучка. Я все медлила подойти и выяснить — где там моя фамилия и зачем все это вообще нужно? Но толпа вскоре рассосалась, и стоять в стороне было уже не удобно. Да и Игорь, набравшись храбрости, начал толкать меня в бок и шипеть:
— Ты чего! Пошли!
И мы подошли к тем, у кого эти списки были.
Пожилой человек в очках, водя карандашом по строчкам, наконец, отыскал мою фамилию и фамилию Игоря.
— Вы вместе, что ли? — спросил он.
— Ну да.
— Завтра с утра, — сказал он. — На Канатную, по тому же адресу. Подойдете к десяти, вас там встретят.
— И что будет? — поинтересовалась я.
— А вот этого, — ответил он, — я не знаю. Вы же вроде на работу вербовались, разве нет? Наверное, получите какую-то работу.
— Снег, что ли, будем отгребать?
Он усмехнулся.
— Снег и сам растает. Говорят, потепление идет. Но я, правда, не знаю. Все разбиты на группы, и у меня тут пять человек, в вашем списке.
— Пять? — говорю. — Ну, нас, положим, двое. А остальные — кто?
Он оглядел комнату. Народа в ней уже почти не осталось.
— Да все уже ушли, наверное. И вы бы шли себе домой… Завтра как раз и познакомитесь.
Мне было неуютно. Когда я ввязывалась во всю эту историю, понимаете, то по глупости вообразила себя этаким лихим корреспондентом, энергичной, но привлекательной журналисткой — словно в увлекательных фильмах, когда они там, рискуя жизнью, раскрывают всяческие страшные тайны, благополучно выбираются из невероятных приключений и еще умудряются при этом хорошо выглядеть. А теперь я ощущала на себе эту чужую личину, и мне казалось, все остальные тоже ее видят, все понимают и подсмеиваются надо мной — вежливо, исподтишка, но все-таки посмеиваются. Поэтому я сделала на лице выражение преувеличенного достоинства и откланялась. Игорь потащился за мной. Ему, по-моему, тоже было неуютно. Но, может, по какой-нибудь другой причине. Кто его знает? Чужая душа — потемки.
* * *
— Ну, и что же мы теперь будем делать? — спросил Игорь.
Мы так и стояли на улице, около лестницы. Светлый прямоугольник, отброшенный окном на втором этаже флигеля, падал нам под ноги, потом внезапно погас. Тучи разошлись, звезды были такие холодные — даже смотреть на них муторно. В проулке гудел ветер.
— Не знаю, — сказала я. — Но, по-моему, раз мы уже встряли в эту историю, сходить можно. А потом, опять же, за работу еще и заплатить могут. А вообще, странная организация.
— Нужно Заславскому как-то рассказать.
— Что ж… Подойдем к ним, как они велели, с утра, а потом зайдем в редакцию.
— Ты сейчас куда?
— Домой я, — отозвалась я довольно злобно. — Естественно.
— Тебя проводить? — спросил Игорь. Я даже растрогалась. Жил он с родителями, а родители сейчас не очень-то любят, когда дети, даже взрослые дети, шляются по вечерам. К постоянному гнетущему страху можно привыкнуть, но он все равно разъедает душу.
— Нет, — говорю. — Не надо. Может, только до угла.
Он, кажется, обрадовался, потому что торопливо начал говорить, как мне везет, что я живу тут рядом, а ему придется тащиться через весь город. Пока он мне все это рассказывал, мы дошли как раз до угла, я распрощалась с ним и пошла домой.
Дело в том, что люди в принципе как-то выкручиваются. Такова уж человеческая природа, что средний нормальный человек старается сохранять налаженный быт и видимость уюта даже на руинах цивилизации, а я и в лучшие времена жила сегодняшним днем. От запаса свечей у меня осталось лишь несколько жалких огарков, и я уже представляла себе, как прокрадываюсь с огоньком в руке из комнаты в кухню, где по углам шевелятся тени. Но, к моему удивлению, они дали свет — накал был, правда, ни к черту, но мне удалось даже согреть воду. В довершение ко всем чудесам цивилизации ни с того ни с сего заработал телефон — в последнее время с ним это случалось не часто. Звонил Вадька Заславский.
— Ну что, — спросил он, — прорвались?
— Да, — говорю, — но, знаешь, там нет ничего особенного. Учреждение. Контора. Нас, правда, записали в какие-то списки и велели прийти завтра в десять. Может, отстреливать будут по этим спискам, не знаю.
— Тебя одну записали? Или Игоря тоже?
Видимо, Вадька тоже склонен считать, что в дурацкие истории могу вечно вляпываться только я.
— Нас вдвоем. В одну и ту же группу. И всего нас в этой группе пятеро. Во всяком случае, я так поняла.
— Послушай, — сказал он очень нежно. — А ты можешь туда сходить?
— Да, — я слегка насторожилась. — А почему я одна? Что, Игорь не пойдет?
— Да нет, — отвечает, — хорошо бы, чтобы Игорь тоже сходил. Дело в том, что странная, понимаешь, история происходит с этими комитетами. Они возникли одновременно во всех районах. Чуть ли не в один день. А уже когда вы от меня вышли, забежал Стоянов. Возбужденный такой. И сразу начал про комитеты… Он почему-то вбил себе в голову, что в этих комитетах творится что-то неладное, чуть не переворот готовится. Любит он что-то такое рассказывать, знаешь… Ссылался на всякие загадочные источники… Ну, словом, я ему тоже сказал — пусть сходит, раз ему так уж интересно.
— Ну и что? — спрашиваю. Мне почему-то стало слегка обидно. Оказывается, Вадька на меня никаких особых надежд не возлагал. Я-то все еще склонна была тешиться сознанием, что у меня в редакции какая-то особая миссия. Потому что я такая талантливая, понимаете ли…
— А то, — говорит он, — что его тоже не пустили. Как того мужика, что меня с утра мурыжил. Идите, сказали, отсюда, молодой человек. А может, и еще не так сказали, потому что он очень обиделся. И теперь уверяет меня, что это зловещая подпольная организация.
А надо сказать, что Стоянов этот, который подписывал свои заметки фамилией «Благоволин», обладал мистической способностью проникать повсюду. Мне иногда даже казалось, что он как-то ухитряется находиться в двух местах одновременно — такой уж он был человек.
* * *
На проходной сидел все тот же вахтер. Он кивнул мне, потому что, похоже, узнал меня в лицо.
— Все уже собрались, — говорит.
Они действительно собрались, если можно сказать «все» про трех человек, сидящих на стульях в коридоре перед все той же дверью с табличкой «5». Только на этот раз дверь была закрыта.
Мы с Игорьком тоже уселись; и я начала искоса разглядывать эту нашу группу, потому что впрямую смотреть на людей неприлично. Может, это просто я так считаю из-за того, что сама терпеть не могу, когда меня начинают пристально разглядывать. Но ничего особенного эта компания из себя не представляла. У всех был такой же напряженный растерянный вид, как и у нас с Игорем.
Одну худенькую девочку я знала немного — одно время она преподавала в лицее при университете и имела репутацию глубоко порядочного человека — настолько глубоко порядочного, что остальные преподаватели ее побаивались и старались избегать, а ученики просто побаивались, потому что им-то деться некуда. Все, в принципе, всегда говорили о ней только хорошее. Исключительно хорошее, но близких друзей у нее, По-моему, не было.
У парня, который сидел рядом с ней, лицо тоже было смутно знакомо — где я могла его видеть? Последнего нашего напарника я никак не могла разглядеть как следует, потому что он сидел дальше всех. И я даже обрадовалась, увидав Кристину, несмотря на всю ее хорошую репутацию, потому что приятно видеть в непривычной ситуации знакомое лицо, и кивнула ей.
— А ты что тут делаешь? — шепотом спросила она. все-таки это место здорово напоминало приемную зубного врача — там тоже нет никакой охоты говорить в полный голос. Я честно ей объяснила про всю эту аферу с редакционной командировкой.
— А у меня мама болеет, — говорит она, — а лицей закрыли.
Вот уж удивила. Сейчас, По-моему, ни одно такое заведение не работает.
— Ты хоть что-то про них знаешь? — спрашиваю.
— Нет, — отвечает. — Говорят, они на работу берут. Кем, как ты думаешь?
Ни мы с Игорем, ни она, ни ее ближайший сосед — он, как и Игорь, был в очках с сильными стеклами — явно не годились для тяжелой физической работы.
— Наверное, машинистками, — говорю. — И машинистами.
Она, видимо, была так напугана, что приняла мое идиотское замечание чуть не всерьез и сразу стала объяснять мне, что на машинке печатает плохо. Я, в свою очередь, стала оправдываться, и объяснять, что это лишь мое вольное допущение. Кристина собиралась еще что-то сказать, но тут замок в двери щелкнул, и ее открыли изнутри.
За дверью был все тот же тип, который принимал нас с Игорьком в первый раз. Так и не выходил он оттуда, что ли? Он оглядел нас, кивнул и тихо сказал:
— Заходите.
Мы потянулись к двери. Почему-то стало еще неуютней — словно я добровольно отрезала себе путь к отступлению. Может, то же самое было и с остальными, — зайдя внутрь, все аккуратно расселись по стульям — в том же порядке, что и в коридоре, — и молчали.
Человек, впустивший нас, устроился на своем месте за столом. Он и смотрел в стол, и какое-то время в комнате было просто невыносимо тихо. Наконец, он поднял невыразительное, бледное лицо и сказал:
— Насколько я понимаю, вы пришли сюда устраиваться на работу. Нам действительно нужны люди. Но я сразу хочу предупредить вас — возможностей у нас, к сожалению, немного, и та работа, которую мы смогли вам подобрать, нелегкая и сопряжена с опасностью. Другое дело, что мы постараемся хорошо вас оснастить и свести опасность к минимуму.
Тот, в очках, сосед Кристинки, заерзал и довольно агрессивно спросил:
— А в чем вообще дело?
— Да ни в чем, — ответил тот. — Просто я просмотрел ваши данные. У вас, к сожалению, у всех такие профессии, что использовать их никак не возможно. Никуда не годятся ваши навыки, если честно. И значит, найти вам применение соответственно вашим данным мы не можем. Поэтому я тут прикидывал, что можно для вас подобрать — так, чтобы и нам было выгодно, и вам неплохо.
— И что же вы предлагаете? — спросил тот, что сидел последним. У него был спокойный негромкий голос.
— Мы, это не я лично, я лишь исполнитель — речь идет о Комитете, — так вот, мы предлагаем вам курьерскую работу.
— Это еще что такое? — спросил сосед Кристины.
— Вы же сами знаете, какая сейчас между городами связь. И если какое-то сообщение еще удается отправить по радио, то иногда возникает необходимость что-то и передать. Перевезти. Тут нам и нужны люди.
— Почему бы вам не поручить это автоколоннам? — спросил тот, со спокойным голосом.
— Потому что это ненадежно. Автоколонны сами по себе не застрахованы от нападений — из-за грузов, — и движутся они обычно по фиксированным маршрутам, а нам это не всегда подходит. Нам нужна группа, которая обладала бы относительной свободой действий.
— Тогда почему бы вам не нанять кого-нибудь, у кого есть боевой опыт? — спросил сосед Кристины. — На дорогах-то опасно.
— Мы не нанимаем боевиков, — объяснил человек за столом. — Уж такая у нас договоренность с властями. Мы — гражданская организация. Так что я даже не могу обещать вам, что вы получите оружие. Транспорт — да. Подберем вам относительно безопасный маршрут. Дадим запас топлива. Один такой рейд займет у вас примерно две недели. Вполне терпимо, верно? А он очень неплохо оплачивается.
Я не выдержала.
— Все это очень хорошо при условии, что кто-то из сидящих здесь умеет водить машину.
— Я умею, — отозвался тот, что сидел с краю.
— Я тоже, — неохотно сказал сосед Кристины.
— А я — нет, — объяснила я. — Так что я не могу работать никаким курьером. Разве что вы меня пошлете в автошколу, или как там это называется. И то — ничего из этого не выйдет. Я никогда не смогу водить — у меня реакция замедленная.
— Вы не поняли, — объяснил наш наниматель. — Вам и не придется вести машину. Мы набираем группы, курьерские группы. Они состоят из пяти человек. Двух водителей для такой группы вполне достаточно.
— Зачем вам группа из пяти человек? Если двое будут попеременно вести машину, то что будут делать остальные трое? Охранять груз? Вы же не даете оружия!
— Это не моя идея, — сказал сидевший за столом человек. — Мое дело — дать вам инструкции, именно вашей группе, и отправить вас при условии, что все на эту работу согласятся.
— А что везти-то? — спросил Игорь.
— Для вас это не существенно. Небольшой пакет. Груз не займет много места.
Кристинкин сосед ядовито спросил:
— А что, если этот груз у нас кто-нибудь попытается изъять, нам что, съесть его, что ли?
— Упаси боже! — сказал наш инструктор. — Да и вообще, не волнуйтесь вы так, умоляю. Если даже и потеряете груз, никакой катастрофы не случится. Ничего такого особенного в нем нет. Другое дело, что вам все же нужно постараться его не потерять, потому что именно для этого мы вас и нанимаем, а уж если по какой-нибудь причине вы все же довести его не сможете, вам все равно нужно будет добраться до пункта назначения и объяснить, где и при каких обстоятельствах вы его потеряли. Заверяю вас, никаких мер за этим не последует — если вы все же отчитаетесь на месте. А насчет того, чтобы съесть… Перед отъездом вы получите на складе все, что вам понадобится. И предварительную выплату — в любой форме, какая вас устроит, — деньгами, вещами или продуктами. Я вас не тороплю с окончательным решением, но к завтрашнему утру те из вас, кто за эту работу возьмется, должны быть готовы к отправке. Пропуск на склад я вам сейчас выдам. Там все отмечено — сколько и чего вы можете взять. Груз получите завтра. Дорожные карты и инструкции — тоже. Все. Счастливо.
И он встал из-за стола. Так что нам ничего не оставалось, как тоже подняться, забрать эти дурацкие пропуска, распрощаться и уйти. Он не стал больше ничего объяснять, не стал уговаривать — просто поставил нас перед выбором. Не люблю ситуаций, в которых приходится принимать сознательные решения. Потому что, что бы ты ни выбрал, все равно будет не то. Всегда будет казаться, что если бы ты свернул не по правой, а по левой дороге, все было бы иначе. Свобода воли, на самом деле, вещь далеко неоднозначная.
— Вообще-то, я тоже немножко умею водить машину, — пробормотал у меня за спиной Игорь.
* * *
— Ну вот, — объясняла я Вадику Заславскому. — Он нам выдал пропуска на склад и какие-то талоны и велел отобрать все, что нам нужно. Когда мы пришли на этот склад, мне просто дурно стало — столько там всего можно набрать на эти талоны! Кристина, та просто встала и заплакала — у нее мама уже год как болеет, а там были какие-то дефицитные лекарства, которые она никак раздобыть не могла — ни купить, ни выменять. И если они так оплачивают каждый такой рейс, знаешь, потом можно полгода жить и ни о чем не думать.
— По-моему, такое изобилие подозрительно, — сказал Игорь.
— Сама эта организация подозрительна — откуда у них все это?
— Я проверял, — покачал головой Вадька. — Никаких материалов ни у кого на этот комитет нету, все бумаги у них в порядке, никакого оружия — ни покупки, ни хранения, — ничего. Никаких сомнительных операций.
— Да, — согласилась я. — Этот, который нас нанимал, то же самое говорил. Про оружие, я имею в виду.
— Ну так что же ты решила? — спрашивает Вадька. — Едешь, что ли?
Я вздохнула.
— Похоже, еду. Хочешь, пошли меня опять в командировку. От газеты. Но они меня соблазнили. Я продажная.
— Это может быть опасно, — говорит он. — Ты хоть представляешь себе, что сейчас на дорогах делается?
— Ничего хорошего не делается, сама знаю. Недавно говорила тут с одним драйвером. Но он — ничего. Вполне живой.
— Они же караванами ходят, — объясняет.
— Мы все напуганы, — говорю. — Усталые, недокормленные и напуганные. Оттого и соображаем плохо. Мы же понятия не имеем, что вокруг происходит, а чем больше сидишь вот так, без связи с внешним миром, тем страшнее. Может, когда мы своими глазами поглядим на то, что вокруг делается, все окажется не так уж безнадежно.
— Ясно, — говорит Вадька. — Значит, ты едешь. А ты, Игорь?
Игорь немного помялся, потом сказал:
— Похоже, я тоже еду. Хотя не могу сказать, что мне вся эта их компания нравится.
Есть у меня такое подозрение, что Игорь на самом деле не столько едет, сколько бежит. У него немолодые, властные родители, которые, с одной стороны, ограничивают его свободу (руководствуясь самыми хорошими намерениями, естественно), а с другой — нещадно наваливают на него бремя сыновнего долга. И никакие катаклизмы, никакие тяжелые времена не способны ни освободить его от этой ответственности, ни дать относительную свободу, которая на самом деле и есть бремя взрослого человека. Наоборот, реальными тяготами люди обычно пользуются — сознательно или бессознательно — для того, чтобы укрепить свои позиции. Спасает только уход в никуда, только побег… пусть даже и такой опасный и в такой сомнительной компании. А им он скажет, что делает все это ради них, что он кормилец и обеспечит их надолго, и даже — что жертвует собой. И в самом деле будет так думать. Кристина — вот та действительно, насколько я ее знаю, человек долга, долга неуклонного и железного, как у парового катка и шагающего экскаватора. У нее есть какие-то свои представления о том, как все должно быть, и если мир не соответствует этим представлениям, то это единственно его вина. Но зато она и надежна, поскольку есть вещи, которых она не совершит никогда ни при каких обстоятельствах — хоть на куски ее режь. Германа, ее соседа, я практически не знаю, знаю только, что у него семья, которую нужно кормить, а пятого нашего спутника не знаю и вовсе. На складе они с Геркой собирали всякие вещи в дорогу — собирались тщательно, со знанием дела, проверяя все по десять раз, — Герка когда-то, кажется, водил туристские группы. Остальным они велели не путаться под ногами и только, когда все было собрано и увязано в аккуратные тюки, позволили нам подобрать себе одежду и всякие личные мелочи — об остальном они позаботились. Я попыталась выяснить, что они берут с собой, но Герка сорвался и наорал на меня — зачем я лезу в то, в чем все равно не разбираюсь. Наверное, мне следовало дать ему какой-то отпор, чтобы расставить все по местам и показать, что я такого отношения не потерплю, но делать этого я не стала. Я трусовата. И покой для меня дороже. А Герка, похоже, из тех, кому нужно постоянно выпускать пар, он крикун и невротик, но когда собирается группа — все равно, по какому поводу, — в ней всегда оказывается свой крикун и невротик, и если ему перечить, расцветает на глазах, потому что противодействие стимулирует. Если ему не перечить, он, впрочем, распускается на глазах тоже. Я выбрала второй вариант просто потому, что пререкаться боюсь и не люблю. Его напарник, не поднимая головы от тюков, которые он увязывал, негромко сказал, чтобы я подобрала себе одежду потеплее.
— И обувь, — добавил он, глядя на мои разбитые ботинки. — Что-нибудь поудобнее, и чтобы подошва была не скользкой. Это, кстати, ко всем относится.
Он— то, в отличие от Герки, держался тихо и незаметно, но был из тех тихонь, которых я побаиваюсь. Есть такой тип людей -из-за того, что они все время молчат, кажется, что они способны на большее, чем кажется — если вы понимаете, о чем я. У нас в институте был примерно такого же склада преподаватель, он был невысокий и тощий и говорил чуть не шепотом, во всяком случае, я ни разу не слыхала, чтобы он повысил голос, и я, когда отвечала ему на экзамене, от страха еле удерживала нить мысли. Впрочем, не я одна — его почти все боялись, как я потом выяснила.
Поэтому мы втроем начали рыться в этой фантастической груде вещей, совсем новых, во всем этом богатстве, выбирая себе куртки полегче и потеплее, свитера, добротные кожаные ботинки и всякую прочую суетную мелочь, про которую практически не думаешь в нормальное, стабильное время, и которая в нищету и разруху приобретает почти сакральную ценность. Весь день у нас ушел на то, чтобы собраться, и думать о том, что будет дальше, уже не оставалось времени, а утром — ранним утром, практически ночью, мы и выехали в путь.
* * *
Нас остановил патруль на выезде из города, но это была чистая формальность — мы ничего не везли, только тот груз, который числился в описи, а опись была, видимо, оформлена правильно, и все документы были в порядке.
Герка рулил с явным удовольствием, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и даже я, хоть попервоначалу была настроена довольно пессимистически и заранее ожидала всяких неприятностей, почувствовала, как меня охватывает странное ощущение — ожидание чего-то, молчаливого, невидимого, что вот-вот должно нагрянуть и переменить судьбу. Такое чувство иногда возникает перед встречей Нового Года, во всяком случае, возникало в детстве, когда идешь по улице, а в домах светятся разноцветные огоньки, и люди несут елки, и пахнет апельсинами, и сейчас все замечательно, а будет еще лучше, так, что даже представить страшновато.
Это ощущение сладостного ожидания накатывает внезапно и отпускает так же внезапно, оставляя опустошение и странную тоску. Сейчас оно настигло меня, видимо, потому, что я первый раз за столько времени выбилась из привычного уклада — перед нами расстилалась темная дорога, на кустах блестел иней, тени пересекали пустое шоссе — длинные четкие рассветные тени. Земля раскинулась перед нами во всей своей жестокой невинности — скупая, нетронутая, равнодушная.
В джипе (если я правильно определила эту породу) работала печка и было тепло. Меня клонило в сон, потому что выехали мы еще затемно, разговаривать не хотелось, да и спутники мои к беседе не располагали — Кристина по природе человек аутичный, Игорь, По-моему, в глубине души гадал, зачем он вообще встрял во всю эту историю, — он сидел, завернувшись в свою новую куртку, спрятав руки в рукава, и хлопал глазами, а Томас, По-моему, говорил только в тех случаях, когда его о чем-то спрашивали.
Самым разговорчивым был Герман — он непрерывно комментировал передвижение и свои действия, но все это он проделывал, По-моему, для себя, чтобы не задремать, а не ради остальных, и никто особенно не вслушивался в этот бессвязный поток сознания, наоборот, он убаюкивал еще больше. Он, Герка, как выяснилось, был по профессии каким-то социоником, были у нас в свое время такие группы, то ли они в психологические игры там играли, то ли сами эти игры разрабатывали — оттачивали интеллект, одним словом. Это было уже даже не увлечение, не занятие, а способ жизни — вовремя извлечь из кладовых памяти ворох забытых сведений и с блеском решить никому не нужную задачу. А теперь единственная задача, которую приходится решать, состоит в том, как протянуть еще пару дней, и никому не удается решить ее с блеском.
А привычка осталась.
И теперь, когда за ветровым стеклом мерцала нам призрачная свобода, Герка ожил, точно экзотическое растение в сезон дождей. Но весь блеск и остроумие, и ассоциативное мышление пропадали втуне, поскольку никто из нас не мог сейчас оценить его по достоинству.
По каким принципам, вообще, подбирается хорошая команда? Не знаю, я не психолог, но, По-моему, процесс этот долгий и болезненный, а тут в джипе сидят пятеро абсолютно чужих друг другу людей, которые, в довершение ко всему, еще и едва знакомы между собой.
— А ты где работал, Томас? — говорит Герка, обернувшись. Не люблю, когда крутят головой, сидя за рулем.
— Программистом, — лениво ответил Томас, глядя в окно. — Было одно такое заведение, потом его закрыли.
— Ты такого Вельтмана знал? Лучший системщик в городе.
— Знал. Только это легенда. Не был он лучшим системщиком в городе.
Вельтман этот был, видимо, лучшим системщиком в их команде, а значит, и в городе. Иначе и быть не могло.
Герка обиделся и замолчал. Так, в полном молчании, мы ехали еще какое-то время, потом Кристина тихонько толкнула меня в бок.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Мне плохо, — говорит она шепотом. — Меня, кажется, укачало.
Я поглядела на нее. О, Господи! Она сидела совершенно зеленая, красивого нежно-зеленого цвета. Она была, конечно, жутко тощая — в чем душа держится, но такие хрупкие с виду женщины на самом деле очень выносливы. Что на нее нашло?
— Герка, — говорю. — Останови машину. Кристине плохо.
Герка, чертыхаясь, съехал к обочине.
Мы выбрались наружу и разместились у машины. Кристина сделала несколько неверных шагов и села прямо на землю. Все тактично смотрели в сторону, кроме Герки, который сразу надулся и начал орать на нее.
— Если ты знаешь, что тебя в машине укачивает, какого черта ты едешь? Ты что, так и собираешься травить всю дорогу?
— Герасим, заткнись, — говорю. — Ты же обратно ее все равно не можешь отправить. Что уж теперь начинать… А она привыкнет со временем.