Галина Мария. Экспедиция

   Тот мельком взглянул на фотографию, негромко спросил:
   — Какой округ?
   — Юго-Западный, — сказала я и сама поморщилась от заискивающих интонаций своего голоса.
   — Ладно, — ответил он. — Пока не надо.
   И возвращает мне удостоверение.
   А вот у Герки отобрали пропуск, что выдал комендант Лазурного вместе с мандатом, предписывающим оказывать нам всяческое содействие.
   Документы — те, что отобрали, — не все, потому что некоторым их бумаги отдали обратно, — один из ребят собрал в стопку и унес. Этот, их главный, вышел за ним. Второй остался.
   Они продержали нас так, у стенки, еще с час, правда, разрешили сесть на пол. За моей спиной кто-то тихонько плакал, даже не плакал, так, поскуливал.
   Потом оба они вернулись. Нас опять подняли, и человек в очках сказал:
   — В ходе последних боевых действий коррумпированная администрация округа взяла в плен группу наших товарищей. В связи с этим мы провели ответную операцию по захвату заложников. Если на протяжении установленного нами срока наши люди нам не будут возвращены, все заложники будут расстреляны. Для начала — выборочно. Наш комитет…
   О, Господи, еще какой-то комитет. Он говорил так гладко, так спокойно, что я никак, не могла увязать его тон со смыслом сказанного. Они что же, и вправду будут нас убивать? Выборочно?
   — Для начала — каждого десятого…
   И тут только я поняла, что он собирается делать это сейчас. Вошли еще двое, с автоматами, он отошел к ним и, повинуясь его негромким распоряжениям, они вывели вперед несколько человек. Поначалу я не испытывала ничего, кроме постыдного облегчения, что эта участь меня миновала. Потом я увидела, что среди них Герка. Мне стало так страшно, что окружающий мир сузился в одну слепящую точку. Я Герку совсем не знала до этой поездки, и мы не очень-то ладили в пути и не слишком-то сблизились за все это время. Но он шел с нами, а сейчас мы ничего не могли сделать. Никто ничего не мог сделать.
   Все это было особенно пакостно, потому что наряду с чувством омерзения, гадливости по отношению к себе, я испытывала животный страх. Там, помимо Герки, стояли еще четыре смертника, но это как-то в тот миг вылетело у меня из головы — и от того мне было еще хуже.
   Тут я услышала свой собственный голос — дрожащий и до тошноты перепуганный.
   — Оставьте его. Он же из Юго-Западного округа. Он тут вообще ни при чем.
   Никто не ответил, но один из парней молча ткнул меня прикладом в солнечное сплетение. У меня на миг перехватило дыхание, и я отшатнулась к стене. Потом опять повернулась к тому, в очках.
   — Это же гражданское население, — говорю. — Они-то уж совсем ни при чем. Да что же вы тут вытворяете? Вы что, не можете улаживать свои дрязги между собой?
   Он пожал плечами и почти любезно ответил:
   — Это показательная акция.
   К этому времени люди уже опомнились, и поднялся шум. Плач, крики… кто-то бросился на часового, и ребята пошли наводить порядок, колотя прикладами на все стороны. То ли я тоже попыталась броситься на него, то ли мне это померещилось, и я просто подвернулась под руку, но часовой опять въехал мне прикладом, только на этот раз гораздо сильнее, так, что я молча согнулась пополам и вырубилась. При этом даже с каким-то странным внутренним облегчением, потому что это снимало с меня ответственность за все происходящее. Я вроде бы слышала, как Томас что-то говорит, но потом накатила тьма, и я даже не видела, как их увели.
   Очнулась я уже на полу — вернее, на одном из спортивных матов. Под головой у меня лежала свернутая куртка, отчего голова болеть не перестала. Ощупав себя, я поняла, что она перетянута какой-то тряпкой, и тряпка эта уже промокла. Пальцы, когда я на них посмотрела, тоже были в крови. Здорово он меня двинул.
   — Ну что, пришла в себя? — негромко спросил Томас.
   — Иди к черту, — говорю.
   — Я не смог его отбить. Пытался, но не смог.
   Если бы я заплакала, мне стало бы легче, но плакать я уже давно разучилась, а проклятая голова адски болела при каждом движении. В убранных решетками окнах стаяли лиловые сумерки и качались голые ветки деревьев. Под потолком горела тусклая лампочка в белом плафоне. Плафон был разбит. Я повернулась лицом вниз и опять вырубилась.
   Через какое-то время Томас тронул меня за плечо. Теперь я смогла сесть. Свет они выключили, только из окна на пол падали какие-то блики. Часовых не было — похоже, они просто заперли входные двери и оставили открытой только нижнюю часть этажа со спортзалом. Может, они были там, за дверью… Как ни странно, почти все в зале спали, раскинувшись на матах. А может, и не странно — как еще защититься от этого ужаса?
   Наш матрац лежал у боковой стены, с самого краю.
   — Послушай, — сказал Томас, — в мужском сортире окно тоже забрано решеткой. А в женском?
   — Вроде нет. Но оно высоко. Под потолком.
   — А ты стремянку не заметила? Она в проходе стоит.
   — Хочешь попробовать через это окошко вылезти? Не знаю…
   — Понимаешь, — говорит, — нас ведь иначе тут убьют. И меня, похоже, первого. Я ему не понравился. Как твоя голова?
   — Болит.
   — Сейчас ты встанешь и выйдешь, — говорит, — закроешься в кабинке, которая ближе к этому окну. А я бужу Игоря, и мы с ним туда подходим. По очереди. Берем стремянку…
   — Ладно, — сказала я. — Поняла. Только ведь нас всех ухлопают, Томас. В парке у него наверняка ночью часовые ходят.
   — Знаешь, — ответил Томас, — у меня такое ощущение, что утром нас всех ухлопают. Никто никаких пленных не выпустит.
   Я сделала, как он велел, не потому, что считала, что он придумал что-то уж такое потрясающее, а потому, что у меня так болела голова, что я не в силах была с ним пререкаться. Я вообще плохо соображала. В том коридоре, где стояла стремянка, свет почему-то горел, а в сортире — нет. На окошке, действительно, решетки не было. Оно было узким, но пролезть, По-моему, можно. Другое дело, неизвестно, что там — с той стороны…
   Когда я услышала шаги, то высунулась из своего дурацкого укрытия. Это действительно был Томас. Он остановился перед стремянкой, скинул куртку…
   — Давай, — говорит, — взяли…
   Я подошла, чтобы подхватить стремянку так, чтобы она не загремела ненароком, и уже протянула к ней руку, но тут остановилась. В таких случаях говорится — как молнией пораженная… не знаю, что это значит…
   Осталось у меня от детства одно из самых страшных и нелепых воспоминаний, которое я до сих пор не знаю, как объяснить. Однажды, уже засыпая и кинув сонный взгляд на подоконник напротив кровати и на стоящие на нем уютные и безопасные горшки с цветами, я увидела, что привычный порядок вещей нарушился. По одному из стеблей что-то ползло. Оно было расплывчатое, желтоватое, величиной с мой кулак и пульсирующими толчками продвигалось к верхушке стебля. Оно было омерзительное, это нечто, оно находилось там, где ему не положено было быть — в нормальном, разумно устроенном мире, и расположилось там по-хозяйски, нарушая все мои так старательно выстроенные представления о мироустройстве. И тогда я заорала, содрогаясь от омерзения и ужаса. Когда на мой крик прибежали перепуганные взрослые, на цветке этом уже ничего не было. Естественно.
   Если бы у меня не так болела голова, я бы могла сообразить и раньше.
   Когда нас обстреляли, ему задело плечо. Не пулей, а обломком, отскочившим от борта грузовика. Так что куртка у него была здорово разорвана и рубашка тоже. Крови на рубашке не было.
   — Покажи, куда тебе там попали, — говорю. — Ты, сука.
   Он рассеянно сказал:
   — Потом. — Как будто это совсем не имело значения.
   — Нет, — говорю, — сейчас. Ты куда нас затащил, ты, паскуда? Что все это значит?
   — Ох, Господи, — говорит он. — Какая сейчас разница, что все это значит? Даю тебе слово, как только выберемся отсюда, я тебе все объясню.
   — Ты мне за все это ответишь, — говорю. — За весь этот цирк, который вы тут с нами устроили.
   — Отвечу, отвечу. — Он устало махнул рукой. — Только замолчи, пожалуйста. Игорь сейчас подойдет — что мне тут с вами делать?
   Вот это до меня уже дошло. Если мы устроим тут, перед сортиром, препирательство в коридоре, рано или поздно кто-нибудь проснется, привлеченный шумом, и никаких шансов у нас уже не будет. Мы действительно погибнем.
   — Ладно, — сказала я. — Потом разберемся. Бери лестницу.
   Мы подтащили стремянку к окошку, и тут как раз появился Игорь. Он щурился, точно сова, которую вытащили на свет.
   — Я пойду первым, — сказал Томас. — Ритка, ты потом. Потом Игорь. Только быстрее.
   — Как я оттуда вылезу? — говорит Игорь. — Там, похоже, довольно высоко…
   — Ничего. Вылезешь.
   Он почти бесшумно высадил стекло, которое я приняла и осторожно поставила в угол, чтобы оно не разбилось, подхватил свою куртку и довольно ловко протиснулся в отверстие. Я полезла за ним, и у меня это получилось далеко не так быстро. Во-первых, в куртке я бы туда не пролезла. Поэтому мне пришлось стащить ее и вытолкнуть. Во-вторых, я полезла в окошко на спине и ногами вперед, и мне пришлось переворачиваться на живот, чтобы повиснуть на вытянутых руках перед тем, как спрыгнуть. Пока я проделала все эти манипуляции, прошло какое-то время.
   Снаружи было темно, как не знаю где. И, когда я приземлилась в кусты — довольно неудачно, — мне потребовалось оклематься, чтобы понять, что рядом со мной идет какая-то возня. Удары, глухой звук, словно на землю шлепнулось что-то тяжелое. Игорь в это время уже вылезал из окошка — мне было отлично его видно даже в темноте, потому что он был в светлом свитере. Он как раз припал к благословенной земле — и тут из-за кустов вылез Томас.
   — Все в порядке? — спросил он.
   — Не знаю. А что это было?
   — Часовой, — неохотно ответил он. — Он как раз обходил вокруг дома, и твоя куртка свалилась ему прямо под ноги. Он там… лежит…
   — Убираться отсюда надо поскорее, — сказал Игорь.
   — Погоди… — Я поглядела на него. Его свитер чуть не светился в этой темноте. — А где твоя куртка?
   — Там… — Он растерянно пожал плечами.
   — Томас… Этот часовой…
   — Будем надеяться, они не сразу его найдут, — ответил он.
   — Да нет, — говорю, — не в этом дело. Его надо обыскать, к сожалению. Игорю нельзя так идти — ему нужно что-то надеть, и потом — мы ведь с пустыми руками. Ни оружия, ничего…
   — Ладно, — ответил он, — пошли.
   — Вы что, с ума посходили? — возмущенно прошипел Игорь.
   — Ох, — говорю, — да стань ты хоть за дерево, Бога ради! Тебя же так видно!
   Томас опять углубился в заросли, и я почти потеряла его из виду, так что чуть не наткнулась на тело, когда подошла поближе.
   Он был еще теплый. Одет он был в шинель из жесткого сукна, и при нем был автомат, нож и фляга на поясе. Все это нам пришлось с него снять… омерзительно. С Томасом я практически не разговаривала. Когда мы вернулись и он протянул шинель Игорю, тот совершенно неожиданно уперся и отказался ее одевать. Я прикрикнула на него — так резко, что сама удивилась. Во мне накопилось столько бессильной ярости, что она просто требовала разрядки — досталось, как всегда бывает в таких случаях, самому беззащитному.
   В конце концов, он эту шинель надел.
   Томас забрал автомат, я — все остальное, и мы быстро двинулись к ограде через кустарник и вывернутые древесные корни. Он шел первым — я уже поняла, что он здорово видит в темноте, гораздо лучше меня, а об Игоре и говорить нечего, потому что очки свои он разбил еще в самом начале пути. Поэтому я просто старалась повторять его движения и производить при этом как можно меньше шума. Ограда была чисто условной — такие железные палки, спаянные поперечными перекладинами, через которые, в принципе, достаточно удобно перелазить. Она не охранялась. Похоже, Томас наткнулся на единственного часового, который обходил участок, а все остальные (если не считать патруля на воротах, который, наверняка, дежурил ночью точно так же, как и днем) обосновались в одном из корпусов — я видела, как за темными ветками где-то далеко светилось окно. Так что перелезли мы сравнительно легко.
   Там, за оградой, лежала каменная осыпь, и Томас погнал нас по ней. Я пошла без пререканий — хуже нет, когда в пиковой ситуации у каждого появляется свое мнение по всякому поводу, а он, действительно, лучше меня соображал, что тут делалось.
   Было по— прежнему темно, рассвет, похоже, наступать так и не собирался -и впервые я была рада темноте. Мы карабкались по скользким камням, и голова у меня опять начала болеть, словно при каждом движении в ней что-то разрывалось. Мне вообще было тошно. Так мы тащились час или два, при этом Игорь два раза падал, а я не упала ни разу, но потянула щиколотку из-за того, что попала ногой в какую-то щель между камнями. Наконец, начало светать, и Томас сказал, чтобы мы прибавили шагу, потому что скоро поднимется туман и идти будет труднее. Мы прибавили — уже было видно, куда ступать, и в результате стало понятно, что склон, по которому мы лезем вверх, и который порос каким-то мерзким колючим кустарником, забирает все круче. Шагала я чисто механически — начиная со вчерашнего дня, события разворачивались настолько дико, что мозг отказывался их воспринимать. Наконец все вокруг и вправду заволокло непроглядным туманом, и идти стало невозможно. Томас отыскал какую-то щель между глыбами — достаточно большую, чтобы в нее можно было забиться, и наполовину скрытую этим колючим кустарником. Я раскрутила пробку у фляги, которая все это время колотила меня по бедру в одну и ту же точку. В ней оказался достаточно мерзкий самогон. Он отдавал керосином, но ничего, пить можно. Я глотнула, передала флягу Игорю и достала из кармана два сухаря, которые нашла у часового.
   — Тебе нужно? — спрашиваю Томаса.
   — Нет.
   Я отдала один сухарь Игорю, а второй начала грызть сама. Сухарь, как и спиртное, тоже чем-то припахивал — то ли мышами, то ли плесенью. Я жевала его и гадала, что с нами будет дальше. Как идти? Игоря я знала в основном по работе, но понимала его неплохо, потому что он был вроде меня — больше трус, чем храбрец, и больше рефлексирующий невротик, чем человек действия. Но именно поэтому я и не знала, как он себя поведет — тут и про себя-то ничего не знаешь.
   Наконец, я отхлебнула еще глоток из фляги и сказала:
   — А где все-таки пакет этот самый?
   — Какая разница? — устало ответил Томас. — Я думаю, он пропал с остальными вещами. По-твоему, это важно?
   — По-моему, уже нет.
   И мы опять замолчали.
   Следующий вопрос был уже абсолютно по другому поводу.
   — Куда мы вообще идем?
   — Когда выберемся отсюда, — говорит Томас, — или если выберемся, я попробую рассказать. А дальше решайте сами.
   — О чем речь? — спрашивает Игорь.
   — Не знаю, — говорю. — Пытаюсь выяснить, что нам дальше делать. Вообще-то, лучше, если решения принимать будет кто-нибудь один. Потому что иначе начнется разброд и неразбериха. Вот только я предпочла бы доверять тому, кто эти решения принимает.
   — Я же сказал, — ответил Томас. — Я попробую вас вытащить. Все и так слишком плохо пошло. Слишком много всяких непредвиденных обстоятельств.
   — Ну ладно, — говорю. — Дождемся решающего часа. Я, собственно, хотела просто знать, в какую сторону мы хоть приблизительно движемся.
   — В горы.
   — Почему не вниз?
   — У них, видимо, посты на шоссе, — говорит Томас, — а в горах легче затеряться.
   — Кто они вообще такие?
   — Не знаю. Видимо, это и есть та банда, которая именует себя отрядами свободы, комитетом самообороны или чем-то в этом роде. Мне кажется, они контролируют предгорья. Может, и по ту сторону тоже.
   — Тогда как же мы пройдем?
   — Не знаю. Посмотрим.
   — Если мы выскочим из этой дыры, — говорю, — и попадем в какое-нибудь относительно безопасное место, мы ОСТАНОВИМСЯ. И там разберемся. Я снимаю с себя все обязательства перед вашей лавочкой. Все.
   — Как тебе угодно.
   — Так все-таки, — говорит Игорь, — куда мы идем?
   — Тут есть относительно безопасный перевал. Если мы через него пройдем, то выйдем в конце концов к шоссе. А там посмотрим. Там, с той стороны, течет река. Может, спустимся вниз вдоль русла. Здесь тоже где-то должна быть вода. Попробуем забрать левее. Там увидим, одним словом.
   — Откуда ты знаешь? — спрашиваю.
   — В кабине, у водителя автобуса, висела карта. Старая карта, еще довоенная, но ведь реки текут по-прежнему…
   — Сколько у нас времени? — спрашивает Игорь.
   — Пока туман не разойдется? Ну, пара часов.
   — Я посплю немного… Мне что-то паршиво.
   Он завернулся в проклятую шинель и заснул. Я сидела и смотрела, как перед моим лицом на ветках кустарника конденсируется влага. Дальше ничего не разглядеть.
   — Плохо то, что я его убил, — говорит Томас. — Нельзя мне было его убивать. Но он напоролся прямо на нас.
   — Нельзя? Почему? И нам вы не дали оружия. Оставили без всякой защиты.
   — Никто из нас не убивает. Понимаешь… Иначе — какая разница? Что иначе тут можно сделать?
   — Откуда вы взялись? — спрашиваю.
   — Мне трудно объяснить. Дело в том, что я и сам точно не знаю.
   — Это еще почему?
   — Потому что я — это одно, а те, кто за мной стоит, — совсем другое. Это совершенно разные вещи.
   — Вот это номер! — говорю. — А кто они такие?
   — Не знаю.
   — Как такое может быть? На что хоть похожи?
   — Не знаю.
   — Тогда какого черта вы во все это дерьмо лезете? Ты сам откуда знаешь, что нужно делать?
   — У нас есть инструкции. Программа.
   — Весь ваш комитет?
   — И этот. И еще многие другие. В других местах. Все это началось несколько лет назад. Мы очень тщательно готовились.
   — Зачем все это?
   — Пытаемся вас спасти, — сказал он.
   — Томас, — говорю. — Тут, конечно, погано. Но я терпеть не могу, когда меня дурят. Пусть даже из каких-то высших целей.
   — Никто не пытался тебя обмануть, — сказал он. — Рано или поздно ты все узнала бы. Понимаешь, просто есть критерии, по которым вас всех отбирали. Нужно было соответствовать целому ряду требований.
   — Не знаю, что вы собирались с нами сделать. Но я больше не хочу, чтобы со мной что-то делали. Это слишком распространенный процесс…
   Мы опять замолчали.
   — Ну, хоть откуда они взялись? — опять спрашиваю.
   — Не знаю. Во всяком случае, не помню. Должно быть, я никогда их не видел.
   — Тогда, — говорю, — они вообще не похожи на людей. Ничем. Иначе не прислали бы вас.
   — Тебе-то какая разница? — отвечает. — Ты же сама видишь, что тут делается. Сколько уже лет все это творится?
   — Самые неприятности — года два. А до этого еще было как-то…
   — И по нашим прогнозам будет еще хуже. По нашим прогнозам — это только начало кризиса. Мы пытаемся спасти хоть кого-то. Хоть что-то.
   — И перегоняете всех в одно и то же место под разными предлогами?
   — Да. Только у нас несколько таких мест.
   — Тебе что, кажется, я вам спасибо за это должна сказать?
   — Да нет, — отвечает. — Я-то тут при чем?
   — Пропадите вы пропадом…
   Опять замолчали.
   — Я вам не верю, — говорю. — Не потому даже, что подозреваю в каких-то коварных замыслах… просто не верю. Вы ведь все врете с самого начала!
   — Твое право, — сказал он.
   — Знаешь, — говорю, — меня по голове шарахнули, и я сейчас немного не в себе. Я склонна полагать, что мне все это мерещится. Поэтому я сейчас тоже посплю немного, а когда будет надо идти, ты меня разбудишь, ладно?
   — Ладно. Договорились.
   Я подтянула ноги так, чтобы хоть колени прятались под полами куртки, оперлась спиной о холодный камень и задремала. Я решила, что пока буду спать, все это в голове как-то утрясется, и когда проснусь, вообще выяснится, что все это мне приснилось. И то, что они сделали с Геркой, — тоже.
   Но когда Томас разбудил меня, ничего в мире не изменилось — только туман поднялся выше, и теперь стали видны поросшие сухой травой и кустарником склоны. На кустах росли какие-то черные ягоды. Я отщипнула одну — она была высохшая, и в ней не было вообще никакого вкуса. Пить хотелось здорово.
   — Если сейчас пойдем, — спрашиваю, — когда выйдем к речке?
   — Через полчаса. Это небольшая речка. Ручеек.
   — Тогда пошли, — говорю.
   Игорь, кряхтя, поднялся.
   — Нам нельзя задерживаться, — сказала я. — Иначе мы просто свалимся. Второй день ведь ничего не жрем.
   — Да я ничего, — устало сказал он. — Пошли.
   Теперь мы немного забрали влево и, действительно, вскоре услышали шум воды. Это был неширокий поток — не ручей, не речка, речушка, — но холодный и очень быстрый. Горная вода всегда очень чистая — такая чистая, что в ней никто не живет. Для жизни эта вода слишком правильная, слишком стерильная — без примесей, без грязи и потому — непереносима. Но зато пить ее можно спокойно.
   Я вылила из фляги остатки спирта, выполоскала ее и налила воды.
   — Нам нужно пересечь эту речку, — сказал Томас, — а вторая будет за перевалом.
   — Как ты думаешь? — спрашиваю. — Мы оторвались?
   — Они же ходят с той же скоростью, что и мы, — сказал он. — Тут можно только пешком. Разве что у них не один отряд, а несколько, и они ведут переговоры по рации. Тогда они могут известить свои патрули, если они вообще у них есть. А так — чего ради им за нами гнаться? Что мы вообще из себя представляем?
   — Думаю, есть одна причина, — говорю.
   — Если это какая-то незаконная группа, — говорит Игорь, — а власти округа так уж за ними охотятся, то где их основная база, должно быть, никому не известно. А то бы ее давно уже накрыли. А мы, выходит, знаем, где она.
   — Точно.
   — Уж наверняка рации у них есть, а может, и другая техника, — продолжал он, — и другие подразделения — тоже. Они вообще здорово хорошо оснащены, сволочи эти… Я посмотрел — все на них крепкое, новенькое…
   — Тогда молите Бога, — говорит Томас, — чтобы у них не было вертолетов.
   — А если мы пойдем только по ночам?
   — Тогда потеряем все, что сейчас нагнали. — Он поднялся. — Пошли. Надо идти.
   Туман, к сожалению, разошелся совсем. Небо над головой было сырое, холодное, но высокое, чистое небо. По серому фону ползли две тучки с рваными краями.
   — Томас, — говорю, — нам надо где-нибудь раздобыть поесть. Мы ведь загнемся.
   — Во-первых, я не хочу стрелять, — сказал он, — тут все очень далеко слышно. Во-вторых, не хочу разводить костер…
   — Ты прав, — согласилась я, — это очень опасно. Но если ты хочешь, чтобы мы и дальше шли хотя бы такими темпами, все равно придется что-нибудь придумать.
   — За перевалом есть какие-то деревни. Там можно что-то стащить, на худой конец.
   — Так то за перевалом…
   До этого я не чувствовала голода просто потому, что не до того было. А теперь у меня начали трястись руки.
   — Хорошо. — Томас резко повернулся ко мне. — От меня-то ты чего хочешь? Предположим, я готов подстрелить все, что движется. Ну как, движется что-нибудь?
   — Пока нет. — Я устала. Я просто устала.
   И мы побрели дальше. Для того чтобы пересечь проклятую воду, пришлось стащить ботинки и закатать штаны — она была холодная, как смерть. На дне перекатывались острые камни — первые два шага я их еще чувствовала, а потом ступни онемели от холода.
   Вся переправа заняла минут десять, но отняла много не столько сил, сколько тепла, которое нечем было возместить. Подъем становился все круче, это не было настоящим восхождением, потому что скалолазание предполагает все-таки большую степень опасности. А тут нужно было опасаться подвернуть или сломать ногу — ну и все. Тут я кое-что вспомнила, догнала Томаса, который шел в нескольких шагах впереди, и спросила:
   — А кстати, что с Кристиной? На самом деле?
   — Да ничего, — ответил он. — Там с автоколонной ехал кое-кто из наших. Она уже, скорее всего, дома.
   — Если вы так беспокоились о том, чтобы все были в безопасности, если так подстраховывали, то как вообще получилось, что мы сюда попали?
   — Маршрут, по которому мы шли, — объяснил он, — а если бы нас тогда не обстреляли, то и ехали бы, — это, в принципе, проверенный маршрут. Он проходит всего через два округа, и в каждом у нас есть свои связи. Но то, что в примыкающем округе вспыхнет междоусобная война, — этого мы не ожидали. Таких данных у нас не было. И кто мог знать, что тот водитель с перепугу сюда заедет?
   — Вы тоже не все можете! — сказала я чуть ли не торжествующе.
   — Конечно, нет.
   — А что случилось там, кстати, в том поселке? Чего он так испугался?
   — Знаешь, — говорит, — меня самого это очень беспокоит. Потому что я понятия не имею.
   — Так что же там все-таки могло произойти?
   — Ведь я же сказал — не знаю.
   Между камнями блестел лед. Тут вообще было холоднее, чем в предгорьях. На одном из склонов повис грязный снежный язык. Тут уже даже кусты практически не росли, потому что почва была уж очень скудной. Идти уже стало опасно — здоровые, острые глыбы и парочка-другая неприятных обрывов.
   Томас шел впереди — легко, без напряжения, а мы тащились за ним. Я уже даже не ощущала ни неловкости, ни угрызений совести — просто старалась по возможности не падать.
   — Послушай, — сказал Игорь тихо. — Погоди немного.
   Я замедлила шаг. В результате мы тут же отстали.
   — Ты знаешь, — говорит он. — Я подумал. Тут что-то неладно. Я ему не доверяю. Кто он такой?
   Я вздохнула.
   — Не знаю.
   — Понимаешь, — говорит он, — я, наверное, идиот, но мне кажется, в нем есть что-то странное. Я иногда думаю, что он вообще не человек.
   — Похоже на то…
   — Что значит — похоже на то? Ты что-то знаешь? Откуда они вообще взялись? Что происходит?