Страница:
Сверху посыпались мелкие камешки и, откатившись, замерли у моих ног. Я вздрогнула, но это был всего лишь Игорь. Он медленно спускался по крутой осыпи, цепляясь за корни деревьев.
— Ну что там? — спросил он шепотом.
— Они все мертвы.
— Все?
— Да.
— А Томас?
— Он… я думаю, он не в себе.
— Он не ранен?
— Нет, — сказала я, — нет.
— Ты понимаешь, — он вздохнул, — нам бы нужно убираться отсюда. Ты сможешь его увести?
— Попробую. — Я наклонилась над Томасом, дотронулась до плеча. — Томас, пошли…
Он не отреагировал.
Я потянула его за руку. Он послушно поднялся и пошел за мной, но явно не отдавал себе отчета в том, что делает. Стоило мне остановиться, он остановился тоже.
— Игорь, — сказала я, — иди сюда. Помоги мне.
Я отвела их метров на пятьсот, подальше, в лощину и велела Игорю оставаться на месте.
— А если он уйдет? — говорит он.
— Он никуда не уйдет. Подожди здесь. Я сейчас.
Мне страшно было возвращаться — это было паршивое место, и теперь я осталась одна — совсем одна; тут только я поняла, насколько безопаснее чувствовала себя с Томасом, несмотря ни на что…
Отыскала я только тех, троих. Остальные, видимо, откатились глубже, в лощину. Я не стала их разыскивать. Не смогла. Но этих все-таки пришлось обобрать — я обшарила их карманы и полевые сумки, сложила в одну из них то, что могло пригодиться, подобрала отнятый у Томаса пистолет.
Вернувшись, я увидела, что за время моего отсутствия ничего не изменилось.
— Он так и не пришел в себя, — сказал Игорь. — Я не знаю…
— Оправится ли он вообще?
— Да.
— Все равно. Ты прав. Нужно уходить отсюда.
Он устало поднялся.
— Черт. Сил больше нет. Мы уже столько времени по-настоящему не отдыхали.
— Я знаю… что поделаешь.
Я наклонилась над Томасом. Он по-прежнему не двигался, ни на что не обращал внимания, но, когда я потянула его за собой, поднялся и пошел следом.
Мы начали спускаться, очень медленно, обходя каждый корень, каждую выбоину в земле.
— Что с ним? — спросил Игорь.
— Не знаю.
— Думаю, это оттого, что ему пришлось… защищать нас. Шок… Если, ты говоришь, они не убивают. Вообще, в принципе.
Я вздохнула.
— Да, похоже на то. Замечательно. Дальше-то как?
— Ты хоть знаешь, куда мы идем?
Я неуверенно сказала:
— Вниз.
— Тут где-то должна быть река. Может, лучше выйти к ней?
— Не знаю, безопасно ли это. Мне кажется, у реки всегда больше шансов наткнуться на кого-то. А я взяла у них фляги с водой.
— Ты действительно думаешь, что мы можем еще на кого-то натолкнуться?
— Запросто.
Здесь ступать уже было не так больно, земля под ногами мягко пружинила, но идти все равно было трудно, потому что мы постоянно натыкались на груды валежника, приходилось обходить поваленные стволы деревьев, нас все время отжимало вниз и влево — уж не знаю, куда мы на самом деле двигались. Где-то к полудню остановились передохнуть и поесть то, что я отыскала в сумках у тех, убитых… Томас вел себя все так же — никак. Паршиво…
Я нашла какую-то яму, перегороженную упавшим деревом, и мы забились под него, чтобы передохнуть. Мне, кажется, удалось даже заснуть — часа на два. Часы у меня давно уже остановились — просто потому, что я забыла их завести — не до того было, но, когда мы выбрались наружу, солнце заметно отодвинулось к западу; тени удлинились, стало холодно.
А потом мы шли, пока совсем не стемнело, и я чувствовала себя совсем беспомощной. Ну что мы будем делать, если натолкнемся на кого-то… как отыщем дорогу… Правда, может, мы уже вышли в относительно безопасную зону, которую контролирует администрация округа. А может, вообще пересекли границу этого округа… Томас говорил что-то…
Ночью было еще хуже. Холод и страх — не те вещи, к которым можно привыкнуть. Я так и не могла заснуть, вздергиваясь каждый раз, когда поблизости трещала ветка или шуршала сухая листва кустарника. От земли тянуло холодом, как я ни старалась подгребать под себя побольше палой листвы. Такие ночи тянутся бесконечно, и начинает казаться, что самое важное — это суметь дождаться рассвета.
Утро, впрочем, особого облегчения не принесло. Оно тоже оказалось каким-то пустым и холодным — до того холодным, что двигаться было так же невыносимо, как и оставаться на месте. Невозможно было заставить себя встать и идти дальше — и зачем это в былые благополучные времена люди добровольно взваливали на себя всякие испытания, добровольно голодали и мерзли, почему они так трогательно полагали, что трудности сплачивают, а человеческие отношения приобретают особую красоту… ага…
Игорь был в таком же гнусном состоянии, как и я сама, а Томас по-прежнему ничего не соображал. И, что самое неприятное, некому было решать, что делать дальше, куда двигаться. Игорь-то, По-моему, не слишком хотел взваливать эту ответственность на себя. Я тоже. Может, за все это время мы так привыкли к подчиненной роли, что уже не могли отказаться от нее? Теперь, когда я с радостью бы прислушалась к любому совету… я была все равно, что одна.
Костер развести я побоялась. Помню, как я раздражалась, когда Томас запрещал нам жечь костры, — потому что тогда ответственность лежала на нем, а я могла себе позволить злиться в свое удовольствие… но мы и теперь не могли попить горячего и отогреться. И все наши припасы, добытые мародерством, подходили к концу, а как перебиться дальше — неизвестно. И сколько нам еще осталось вот так идти… Бог его знает.
— Игорь, — говорю, — послушай… может… мы ведь так далеко не уйдем. Сам видишь. Может… пойдешь вперед? Тут уже, скорее всего, скоро должны попасться какие-то посты. Если на них натолкнешься, скажешь, где нас искать. Мы будем двигаться за тобой. Как ты думаешь?
Он устало вздохнул.
— Да нет, — говорит, — не стоит. Нам, конечно, с самого начала не везет, но что тут поделаешь? Не хочется мне, знаешь, идти одному.
Как быстро он вырос, думаю. Или, может, просто мы его воспринимали иначе, а он и не изменился совсем. На самом-то деле я даже обрадовалась, что он решил остаться. Хотя что он мог сделать, чем помочь? Никто не мог…
— Что ж, — говорю, — пошли.
И мы снова двинулись в путь. Самое смешное, что даже когда мы наконец вышли к шоссе, то пошли вдоль него, по насыпи, вместо того чтобы в свое удовольствие неторопливо вышагивать по гладкому гудрону. Но шоссе хорошо просматривалось, и я боялась, что, случись какая-то неприятность, мы не успеем с него убраться. Так прошли мы какое-то время, потом от шоссе отделилась разбитая грунтовая дорога, она вела в долину, по которой текла небольшая река, потом дорога перекинулась через воду, обернувшись мостом, и мы увидели деревушку. Она стояла под горой, прилепившись к искусственному озерку, — видимо, поблизости была электростанция. Раньше тут было много плотин — чуть не на каждой речушке. Они и сейчас кое-где остались.
Вид у деревушки был очень мирный, всего несколько домиков, но беленьких, аккуратных — богатый раньше был край.
— Ну что, — говорит Игорь, — может, сходим в гости?
Искушение было слишком велико. В конце концов, может, удалось бы наврать что-то вполне правдоподобное, или просто дождаться патрульных и благополучно сдаться им, пусть сами разбираются: не может быть, чтобы сюда никто никогда не заходил.
И тут я увидела овражек — рядом с нами, минутах в десяти ходьбы. Очень удобный овражек.
Это все и решило.
— Давай, — говорю, — я вас все-таки оставлю. Сгоняю туда, погляжу. А если все в порядке, то вернусь за вами.
Он пожал плечами.
— Как знаешь, конечно. Но, По-моему, зря. Что там, хуже, чем тут, по-твоему?
— Да нет, наверное, — неуверенно ответила я.
И все— таки я их оставила. Может, просто потому, что подсознательно хотела побыстрей добраться до нормального жилого места, а с ними пришлось бы идти дольше… или впрямь было неспокойно… не знаю. Для того чтобы спуститься в долину, пришлось сначала выбраться на дорогу, и я прошла этот отрезок пути чуть не бегом, до того было приятно чувствовать под ногой такую ровную, удобную поверхность, а потом перейти по мосту, страшновато нависавшему над речкой, которая здесь, в этом месте, прежде чем раскинуться мирным, добропорядочным озером, шумела и закручивалась водоворотами.
Но уже когда я подошла поближе, меня охватило странное чувство — знаете, как бывает, — словно я переживаю этот миг во второй раз; чувство это и само по себе неприятно, а сейчас оно окрашивалось чем-то еще… Что-то было не так.
Вокруг было очень тихо.
Я побоялась подойти по дороге, со стороны одной-единственной улочки, по обеим сторонам которой расположились добротные, с любовью отстроенные дома, каждый за своим забором, и свернула на задворки. Здесь буйно росла трава; сараи, дровяные склады, курятники — все было как положено, все нетронутое, дикий виноград полз по задней стене дома, оплетал перила балкона, за забором высились сухие стебли мальв с побуревшими прошлогодними цветами.
Никого.
Тут больше не было людей.
Не только людей — тут больше никого, ничего не было; никакой живности, даже птиц, яблоневый сад при дороге стоял бесшумный, точно призрак. Под ногами валялась сгнившая падалица. Мне стало очень страшно. Тут не было людей и все же было нечто — ощущение чужого присутствия, молчаливого, давящего. Пустота, воронка, неподвижный взгляд из того мира, где, кроме пустоты, ничего не бывает.
О, Господи!
Мне надо бы повернуться и со всех ног бежать отсюда, но что-то заставило меня пройти, медленно передвигая ноги, пробраться между деревьями, отбросить щеколду перекосившейся калитки и выйти по дорожке к дому. Ощущение тоски и холода между мирами не исчезло, но и не стало сильнее — я толкнула дверь, она отворилась сама по себе. Окна затянуты пыльными выгоревшими ситцевыми занавесками, половичок чуть сдвинут от порога, словно его оттолкнули ногой, на столе какая-то посуда… на стенке вырезанная из журнала репродукция. Девочка с персиками. Там, сбоку, была еще одна дверь, в другую комнату. Она не была открыта настежь, лишь приотворена. Оттуда тянулся липкий холодный ужас.
Там ворочалось и дышало что-то такое, что я развернулась, зацепилась ногой за проклятый половичок, меня бросило на дверной косяк, но я даже не почувствовала боли. Я бежала и бежала, и деревья, дома, мост через реку, река — все проносилось мимо, словно без моего участия. То, что поджидало меня там, в тишине, за дверью, было невыносимо, ему не было равных, ему не было названия, оно опустошало душу и выедало мозг, оно не знало жалости, ничего не знало…
…Оно не дало себе труда преследовать меня.
Не помню, как я оказалась в овраге. Я схватила Игоря за руку и начала орать — так орать, что у меня самой заложило уши. Какое-то время он это терпел, потом несколько раз сильно встряхнул меня за плечи.
— Заткнись! — сказал он. — Да заткнись же ты!
Я сразу замолчала, словно ждала, чтобы на меня прикрикнули. Теперь нас охватила давящая тишина — она заползала за шиворот и липла к спине, точно пластырь.
— Да что там такое? — спросил Игорь.
— Не… я не знаю. Помнишь то село, в которое мы тогда заехали? Тут то же самое. Только здесь это случилось давно. Но все равно — что-то осталось. Тут что-то очень страшное, Игорь. Я даже не могу этого объяснить.
— Никого нет?
— Ну… да.
— Они могли просто уйти отсюда.
— Да… наверное, могли.
Я не стала говорить ему, что уверена — никуда они не ушли. Я ничего не рассказала о той полуоткрытой двери. О том, что за ней было, или наоборот, чего не было. Потому что, если бы я попыталась это рассказать, то, наверное, не выдержала бы. Тронулась умом. А потом… Ведь они и вправду могли уйти куда-то. Сейчас так неспокойно…
— Все равно, — говорю, — пошли отсюда.
И почувствовала, как рука Томаса легла мне на плечо.
Возвращаться на дорогу мы не стали, а двинулись вниз по склону, напрямик, вдоль кромки леса, который неторопливо сползал с каменистого обрыва в долину. Трава тут уже была зеленая, мягкая.
Днем пришлось сделать остановку. Первые-то несколько часов я, подгоняемая страхом, шла, как заведенная, но потом, чем дальше мы отходили, тем меньше оставалось сил. Томас такой мертвой хваткой сжимал мне плечо, что, думаю, там уже был один сплошной синяк. Мы опустились в траву на небольшой поляне, края которой поросли зарослями ежевики. Тут было уже тепло, действительно, по-настоящему тепло; лучи солнца отвесно падали на изголодавшуюся землю сквозь прошлогоднюю жестяную листву дубняка, сквозь иголки сосен. Я кинула куртку на землю и растянулась на ней, бездумно наблюдая, как у моего лица прямо в небо уходят коленчатые стебли.
Если ни о чем не думать, то, можно сказать, я чувствовала себя хорошо.
— Ну ладно, — сказал Игорь, который сидел, прислонившись к стволу дерева и покусывая травинку, — куда мы вообще вышли?
А надо сказать, в направлениях я всегда путаюсь. Бывают люди, которые блестяще ориентируются в пространстве — солнце за спиной, север слева… точно — слева? Да, кажется, так… шестое чувство в порядке — и пошел… даже среди женщин такие попадаются.
— Не знаю, — ответила я. — Томас говорил что-то насчет того, что мы должны были сегодня к вечеру выйти к какому-то населенному пункту. Ну, где-то мы задержались, часов на восемь-десять, я думаю. Но идем мы, вроде, в правильном направлении. Значит, к ночи выйдем. Или, может, к утру. Я все время за ним слежу, за направлением.
— Уж не знаю, как ты следишь, — неожиданно сказал Томас, — но никуда мы к ночи не выйдем. Вы уже, По-моему, давно запутались.
До сих пор он не произнес ни слова, да я уже и не надеялась, что он придет в себя. Я исподтишка покосилась на него — он сидел, не шевелясь, но взгляд уже был осмысленным. Может, он выкарабкается все-таки?
Лучше, подумала я, делать вид, что вообще ничего не произошло, и особого шума по этому поводу не поднимать, поэтому сказала вполне обыденным и оттого довольно склочным тоном:
— А я что могу сделать? Я шла по солнцу. Я же помню, оно должно быть за спиной и по левую руку. — И я похлопала себя по руке для убедительности.
— Ты на какую руку сейчас показываешь? — поинтересовался он.
— Ах, ты…
— Ты что же, — удивленно сказал Игорь, — и в самом деле, перепутала?
— Да нет, — растерялась я, — это я сейчас перепутала. Я хочу сказать…
— Это немножко не то направление, — сказал Томас. — Поэтому, похоже, мы никуда к вечеру не выйдем. Хотя, постойте… — Он огляделся. — По-моему, километрах в восьми отсюда была турбаза. Она либо заброшена, либо там кто-то разместился. Можно посмотреть.
— Смотря кто разместился.
— Мы поглядим… подойдем к ней поближе — когда дождемся темноты.
— Это какие-то твои дружки, наверное, — сухо сказал Игорь.
Он покачал головой.
— Нет. Но я бы рискнул все-таки. Мне почему-то тут очень не нравится.
Я вспомнила пустую улицу, дверь в боковую комнату, девочку с персиками и с трудом справилась с приступом дурноты.
— Делай как знаешь, — ответила я.
И мне сразу стало легче.
Там действительно кто-то размещался. Окна светились, и я даже слышала, как оттуда льется тихая музыка — у кого-то был с собой магнитофон. Кто именно там находился, издали разглядеть нельзя было. К зданию вела извилистая подъездная дорога, по обочине поросшая кустарником, и Томас оставил нас там, не доходя до поворота, и велел ждать. Сидеть в полной темноте, глядя на далекие освещенные окна, и не знать, что там делается, было страсть как неприятно, а время все шло, и Игорь уже начал нервничать.
— Говорю тебе, он там столковался с кем-нибудь из своих. Это у них какая-то явка. Пошли отсюда.
Я немного подумала.
— Не-а. Это нелогично. Тогда бы он вернулся раньше. Чтобы не вызывать подозрений.
— Значит, его там взяли.
— Вот это может быть, — согласилась я. — Но в таком случае, наверное, стоит подождать еще.
— Будешь брать их штурмом? — спросил он ехидно.
— Ну что ты от меня хочешь? — уныло сказала я. — Куда мы сейчас пойдем? Погоди еще немного.
И тут из— за поворота раздался знакомый гул -такой знакомый, что я поначалу даже не обратила на него особого внимания. Потом дернулась и плотнее припала к земле. Шум мотора. Легковушка выпрыгнула на нас из темноты, проехала еще немного и затормозила, развернувшись чуть боком.
— Забирайтесь, — сказал Томас. — Надоело таскаться пешком.
— Как ты ее раздобыл? — спросила я, с наслаждением устраиваясь на мягком сиденье.
— Угнал, конечно, — ответил он. — Ну, держитесь.
И он погнал по серпантину с такой скоростью, что на поворотах я невольно зажмуривалась и втягивала голову в плечи. Я и не представляла себе, что можно вот так ехать и при этом оставаться в живых.
— Так у кого же все-таки ты ее спер? — спросил Игорь. — Кто там размещался?
— Знаешь, — ответил Томас, не оборачиваясь, — я даже не стал выяснять.
— А куда мы едем?
— Да так, — сказал он. — Вниз. Послушай, помолчи, пожалуйста. Я немножко занят.
Я и не заметила, как мы миновали заставу. Просто у обочины внезапно вырос силуэт какого-то строения, подсвеченный тусклыми огоньками, его тут же отнесло назад, в темноту, хлопнул одинокий выстрел, но мы уже были за поворотом, на виражах закладывало уши, сквозь приспущенное стекло внутрь врывался теплый, почти летний ветер.
— Томас, — слабо сказал Игорь. — Долго еще?
— Нет, — ответил он, — теперь уже недолго. Мы уже почти выехали на побережье.
— А там что?
— Там… должно быть…
— Останови машину, — вдруг сказал Игорь очень спокойно.
Он сидел на заднем сиденье, а я — на переднем, поэтому его не видела. Но что-то мне не понравилось, в его голосе. Я обернулась. Он держал в руке пистолет и целился Томасу в затылок.
— Ты что, — сказала я, — сдурел?
Он не обратил на меня никакого внимания.
— Я сказал, останови машину. Думаешь, ты выживешь, если пуля попадет тебе в голову, да еще с такого расстояния?
— Нет, конечно, — медленно ответил Томас, — но тогда ведь и вы разобьетесь.
— Делай, что говорят.
— Игорь, — пробормотала я, — может, хватит?
— Заткнись. И только попробуй мне помешать.
— Да не собираюсь я тебе мешать.
Он, похоже, тронулся. То есть, не то, чтобы тронулся, а просто весь кошмар пути сконцентрировался у него на Томасе. Может, действительно, остановиться — он рано или поздно придет в себя? Но тут мне пришла в голову мысль, что, если мы остановимся, его ничто не будет удерживать, и он действительно начнет стрелять. И я позорно замолчала.
— Ну, хорошо, — сказал наконец Томас. — Не маши своей пушкой, я уже останавливаюсь. Просто хочу найти место, где можно съехать с дороги.
Он сбавил скорость, и мы молча проехали еще минут пять, пока он не вывел машину на усыпанную гравием площадку над обрывом — такие иногда попадаются на горных дорогах.
— Выходи, — сказал Игорь. — Медленно.
Томас отворил дверцу и вылез. Держался он спокойно, даже лениво. Игорь тоже распахнул дверцу, но остался в машине. Я тоже вышла и обошла автомобиль вокруг, чтобы получше их видеть. Мы стояли на краю обрыва. За белыми столбиками ограждения внизу шумели деревья; оттуда же, снизу, с далекого моря дул ветер, принося теплый воздух, накатывающий, точно волны. Где-то вдали, на самой кромке ночи горели редкие огоньки. С ума все посходили.
— Ритка, — сказал Игорь, — отвали от него подальше.
— Нет. Я лучше тут постою.
— Отойди, — сказал Томас, — ты же видишь.
— Ничего я не вижу.
Чтобы мягкий, спокойный, домашний Игорь угрожал мне пистолетом ни с того, ни с сего? Значит, мир рухнул.
— Пока ты был не в себе, — сказал Игорь, — я тебя не трогал. Но теперь, раз уж ты пришел в норму, ты мне за все ответишь. Вынь руки из карманов!
Томас неохотно вытащил руки и поднял их ладонями вверх.
А я все боялась, что если заговорю, то подтолкну Игоря к каким-то действиям, заставлю его принять решение, а назад уже пути не будет. Поэтому какое-то время я молчала, прикидывая, что бы такое сказать. На меня вдруг навалилась непомерная усталость — опять я была одна, совсем одна, и положиться было не на кого.
— Послушай, — говорит Томас, — ну что ты за меня взялся? Я же не враг вам. Я сделаю все, что ты скажешь.
— Я тебе не верю.
— Ну что я могу сделать, чтобы ты мне поверил?
— Все, что ты мог, ты уже сделал.
— Ну так, — говорит Томас, — чего ты еще от меня хочешь?
— Герка из-за тебя погиб. И Кристина, наверное, тоже.
— Кристина жива, — ответил Томас, — ручаться не могу, но думаю, что жива. Они, должно быть, благополучно добрались. А Герман… что ж, моя вина, наверное. Я должен был остановить грузовик тогда, раз уж шофер так перетрусил. Как угодно, но остановить. И дело тут не только в Герке. Думаю… они всех заложников застрелили, в конце концов.
— Почему ты валишь все на него одного, — наконец, вступилась я, — ни ты ничего не сделал, не пытался даже… ни я.
— Не в этом дело, — устало ответил Игорь. Стоять ему было тяжело, и он прислонился к капоту, но пистолет не опустил. — Я же не такой идиот, я же понимаю. Как мы вообще сюда попали — вот это пусть объяснит.
— Хорошо, — ответил Томас, — только что я могу объяснить? Главное вы и сами уже знаете. Частью догадались, частью узнали случайно. Все, что произошло, никто предусмотреть не мог, конечно. Предполагалось, что к этому времени мы уже должны были благополучно добраться до места, и там бы я вас оставил.
— Какого еще места?
— Там, на побережье. Отсюда до него еще часов пять на машине ехать.
— Кому мы понадобились? И зачем?
— Мне трудно это объяснить, — сказал он, — потому что полномочий таких мне, вроде, никто не давал, но, коротко говоря, по некоторым прогнозам тут скоро будет очень плохо. И есть некто… кто заинтересован в том, чтобы все это не зашло слишком далеко. Они пытаются… не то, чтобы наладить жизнь, — боюсь, это уже невозможно. Пытаются создать что-то новое. Но для этого нужны люди определенного склада, которые способны это новое принять. Мы их находим. Во всех крупных городах, повсюду, есть наши центры. И мы заранее прикидываем, кто нам нужен. Исходя из определенных критериев. И, если удается таких людей уговорить, — вывозим. Под разными предлогами, осторожно, небольшими группами. Иначе может начаться паника, мы только подтолкнем катастрофу. А это никому не нужно — ни нам, ни вам.
Он помолчал.
— Мы, правда, ничего плохого не хотим, — добавил мягко. — Никто вам не сделает ничего плохого.
— Кто вы такие?
Он задумался.
— Мы-то? Трудно сказать. Дело в том, что те, кто это все спланировал, сами появиться не могут. А кто-то должен все обеспечивать. Находить нужных людей. Собирать их. Переправлять. Поэтому… такие, как я. Беда только в том, что не всегда легко предугадать, как поведут себя люди. Как мы ни готовились, как ни старались. У нас все время накладка на накладке. Тебя я, например, проглядел.
— А то бы что? Обезвредил?
— Да нет. Просто отобрал бы пистолет. Ты бы и не заметил.
— Знаете, — говорю, — что-то мне не нравится, как мы разговариваем. Неуютно как-то. Но, Томас, в одном он прав. Никуда я не поеду. Я боюсь. Я домой хочу, Томас.
И тут, к собственному ужасу, я расплакалась. Думаю, это долго копилось — просто сил уже не достало терпеть.
— Ох, ну прекрати ты, в самом деле, — сказал Томас, — ну что мне теперь делать? Даже, предположим, мы и вернемся… Я совсем не уверен, что все останется, как было. И что вас оставят в покое… погибать вот так… Ведь там же уже невозможно жить — разруха, голод… особенно таким, как вы.
— Значит, тех, кто там остается, — говорю, — вы бросаете на произвол судьбы?
— Конечно, нет, — ответил он. — Игорь, может, ты все же уберешь эту штуку… Она меня раздражает немного. Как-то мы постараемся помочь. Ты же сама видела — склады эти. Часть автоколонн — из тех, что курсирует между городами, — тоже наша. Так что мы постараемся, чтобы до крайности все не дошло. Не в этом дело. Мало того, что мы, как выяснилось, не можем предсказать, как вы поведете себя в критической ситуации — и поодиночке, и всем скопом… появился еще один фактор.
— Ты о чем?
Он отвернулся, поглядел вниз, на глухую непроглядную землю, на кромку горизонта, которая четко вырисовывалась на фоне слабо светящегося неба.
— Я говорю, — сказал наконец он, — об этих пустых поселках. Я как-то… я правильно понял, что ты побывала в таком? А то я тогда ничего не соображал, понимаешь. Иначе не пустил бы.
Я утерла слезы и пришла в себя, потому что можно плакать, если то, что происходит, касается непосредственно тебя, но когда все вокруг вот так страшно и непонятно — уже нельзя.
— Томас, я тебя уже об этом спрашивала. Ты тогда сказал, что не знаешь. Может, хоть сейчас расскажешь, что это такое?
— Но я, правда, не знаю, — ответил он. — Какие-то сведения к нам поступали, но они были настолько сумбурными и непонятными, что мы до сих пор просто не знаем, как к этому относиться. Как включить в общую схему того, что здесь происходит. Это всегда бывает одинаково — небольшой поселок, городок. Сегодня там все нормально — в известных пределах, конечно; завтра уже — никого. Пусто. Мы посылали туда своих людей, но так ничего и не выяснили. Либо они возвращались ни с чем, либо пропадали просто. Но может случиться так, что нам придется очень сильно изменить свои планы, исходя из этого.
— Ну что там? — спросил он шепотом.
— Они все мертвы.
— Все?
— Да.
— А Томас?
— Он… я думаю, он не в себе.
— Он не ранен?
— Нет, — сказала я, — нет.
— Ты понимаешь, — он вздохнул, — нам бы нужно убираться отсюда. Ты сможешь его увести?
— Попробую. — Я наклонилась над Томасом, дотронулась до плеча. — Томас, пошли…
Он не отреагировал.
Я потянула его за руку. Он послушно поднялся и пошел за мной, но явно не отдавал себе отчета в том, что делает. Стоило мне остановиться, он остановился тоже.
— Игорь, — сказала я, — иди сюда. Помоги мне.
Я отвела их метров на пятьсот, подальше, в лощину и велела Игорю оставаться на месте.
— А если он уйдет? — говорит он.
— Он никуда не уйдет. Подожди здесь. Я сейчас.
Мне страшно было возвращаться — это было паршивое место, и теперь я осталась одна — совсем одна; тут только я поняла, насколько безопаснее чувствовала себя с Томасом, несмотря ни на что…
Отыскала я только тех, троих. Остальные, видимо, откатились глубже, в лощину. Я не стала их разыскивать. Не смогла. Но этих все-таки пришлось обобрать — я обшарила их карманы и полевые сумки, сложила в одну из них то, что могло пригодиться, подобрала отнятый у Томаса пистолет.
Вернувшись, я увидела, что за время моего отсутствия ничего не изменилось.
— Он так и не пришел в себя, — сказал Игорь. — Я не знаю…
— Оправится ли он вообще?
— Да.
— Все равно. Ты прав. Нужно уходить отсюда.
Он устало поднялся.
— Черт. Сил больше нет. Мы уже столько времени по-настоящему не отдыхали.
— Я знаю… что поделаешь.
Я наклонилась над Томасом. Он по-прежнему не двигался, ни на что не обращал внимания, но, когда я потянула его за собой, поднялся и пошел следом.
Мы начали спускаться, очень медленно, обходя каждый корень, каждую выбоину в земле.
— Что с ним? — спросил Игорь.
— Не знаю.
— Думаю, это оттого, что ему пришлось… защищать нас. Шок… Если, ты говоришь, они не убивают. Вообще, в принципе.
Я вздохнула.
— Да, похоже на то. Замечательно. Дальше-то как?
— Ты хоть знаешь, куда мы идем?
Я неуверенно сказала:
— Вниз.
— Тут где-то должна быть река. Может, лучше выйти к ней?
— Не знаю, безопасно ли это. Мне кажется, у реки всегда больше шансов наткнуться на кого-то. А я взяла у них фляги с водой.
— Ты действительно думаешь, что мы можем еще на кого-то натолкнуться?
— Запросто.
Здесь ступать уже было не так больно, земля под ногами мягко пружинила, но идти все равно было трудно, потому что мы постоянно натыкались на груды валежника, приходилось обходить поваленные стволы деревьев, нас все время отжимало вниз и влево — уж не знаю, куда мы на самом деле двигались. Где-то к полудню остановились передохнуть и поесть то, что я отыскала в сумках у тех, убитых… Томас вел себя все так же — никак. Паршиво…
Я нашла какую-то яму, перегороженную упавшим деревом, и мы забились под него, чтобы передохнуть. Мне, кажется, удалось даже заснуть — часа на два. Часы у меня давно уже остановились — просто потому, что я забыла их завести — не до того было, но, когда мы выбрались наружу, солнце заметно отодвинулось к западу; тени удлинились, стало холодно.
А потом мы шли, пока совсем не стемнело, и я чувствовала себя совсем беспомощной. Ну что мы будем делать, если натолкнемся на кого-то… как отыщем дорогу… Правда, может, мы уже вышли в относительно безопасную зону, которую контролирует администрация округа. А может, вообще пересекли границу этого округа… Томас говорил что-то…
Ночью было еще хуже. Холод и страх — не те вещи, к которым можно привыкнуть. Я так и не могла заснуть, вздергиваясь каждый раз, когда поблизости трещала ветка или шуршала сухая листва кустарника. От земли тянуло холодом, как я ни старалась подгребать под себя побольше палой листвы. Такие ночи тянутся бесконечно, и начинает казаться, что самое важное — это суметь дождаться рассвета.
Утро, впрочем, особого облегчения не принесло. Оно тоже оказалось каким-то пустым и холодным — до того холодным, что двигаться было так же невыносимо, как и оставаться на месте. Невозможно было заставить себя встать и идти дальше — и зачем это в былые благополучные времена люди добровольно взваливали на себя всякие испытания, добровольно голодали и мерзли, почему они так трогательно полагали, что трудности сплачивают, а человеческие отношения приобретают особую красоту… ага…
Игорь был в таком же гнусном состоянии, как и я сама, а Томас по-прежнему ничего не соображал. И, что самое неприятное, некому было решать, что делать дальше, куда двигаться. Игорь-то, По-моему, не слишком хотел взваливать эту ответственность на себя. Я тоже. Может, за все это время мы так привыкли к подчиненной роли, что уже не могли отказаться от нее? Теперь, когда я с радостью бы прислушалась к любому совету… я была все равно, что одна.
Костер развести я побоялась. Помню, как я раздражалась, когда Томас запрещал нам жечь костры, — потому что тогда ответственность лежала на нем, а я могла себе позволить злиться в свое удовольствие… но мы и теперь не могли попить горячего и отогреться. И все наши припасы, добытые мародерством, подходили к концу, а как перебиться дальше — неизвестно. И сколько нам еще осталось вот так идти… Бог его знает.
— Игорь, — говорю, — послушай… может… мы ведь так далеко не уйдем. Сам видишь. Может… пойдешь вперед? Тут уже, скорее всего, скоро должны попасться какие-то посты. Если на них натолкнешься, скажешь, где нас искать. Мы будем двигаться за тобой. Как ты думаешь?
Он устало вздохнул.
— Да нет, — говорит, — не стоит. Нам, конечно, с самого начала не везет, но что тут поделаешь? Не хочется мне, знаешь, идти одному.
Как быстро он вырос, думаю. Или, может, просто мы его воспринимали иначе, а он и не изменился совсем. На самом-то деле я даже обрадовалась, что он решил остаться. Хотя что он мог сделать, чем помочь? Никто не мог…
— Что ж, — говорю, — пошли.
И мы снова двинулись в путь. Самое смешное, что даже когда мы наконец вышли к шоссе, то пошли вдоль него, по насыпи, вместо того чтобы в свое удовольствие неторопливо вышагивать по гладкому гудрону. Но шоссе хорошо просматривалось, и я боялась, что, случись какая-то неприятность, мы не успеем с него убраться. Так прошли мы какое-то время, потом от шоссе отделилась разбитая грунтовая дорога, она вела в долину, по которой текла небольшая река, потом дорога перекинулась через воду, обернувшись мостом, и мы увидели деревушку. Она стояла под горой, прилепившись к искусственному озерку, — видимо, поблизости была электростанция. Раньше тут было много плотин — чуть не на каждой речушке. Они и сейчас кое-где остались.
Вид у деревушки был очень мирный, всего несколько домиков, но беленьких, аккуратных — богатый раньше был край.
— Ну что, — говорит Игорь, — может, сходим в гости?
Искушение было слишком велико. В конце концов, может, удалось бы наврать что-то вполне правдоподобное, или просто дождаться патрульных и благополучно сдаться им, пусть сами разбираются: не может быть, чтобы сюда никто никогда не заходил.
И тут я увидела овражек — рядом с нами, минутах в десяти ходьбы. Очень удобный овражек.
Это все и решило.
— Давай, — говорю, — я вас все-таки оставлю. Сгоняю туда, погляжу. А если все в порядке, то вернусь за вами.
Он пожал плечами.
— Как знаешь, конечно. Но, По-моему, зря. Что там, хуже, чем тут, по-твоему?
— Да нет, наверное, — неуверенно ответила я.
И все— таки я их оставила. Может, просто потому, что подсознательно хотела побыстрей добраться до нормального жилого места, а с ними пришлось бы идти дольше… или впрямь было неспокойно… не знаю. Для того чтобы спуститься в долину, пришлось сначала выбраться на дорогу, и я прошла этот отрезок пути чуть не бегом, до того было приятно чувствовать под ногой такую ровную, удобную поверхность, а потом перейти по мосту, страшновато нависавшему над речкой, которая здесь, в этом месте, прежде чем раскинуться мирным, добропорядочным озером, шумела и закручивалась водоворотами.
Но уже когда я подошла поближе, меня охватило странное чувство — знаете, как бывает, — словно я переживаю этот миг во второй раз; чувство это и само по себе неприятно, а сейчас оно окрашивалось чем-то еще… Что-то было не так.
Вокруг было очень тихо.
Я побоялась подойти по дороге, со стороны одной-единственной улочки, по обеим сторонам которой расположились добротные, с любовью отстроенные дома, каждый за своим забором, и свернула на задворки. Здесь буйно росла трава; сараи, дровяные склады, курятники — все было как положено, все нетронутое, дикий виноград полз по задней стене дома, оплетал перила балкона, за забором высились сухие стебли мальв с побуревшими прошлогодними цветами.
Никого.
Тут больше не было людей.
Не только людей — тут больше никого, ничего не было; никакой живности, даже птиц, яблоневый сад при дороге стоял бесшумный, точно призрак. Под ногами валялась сгнившая падалица. Мне стало очень страшно. Тут не было людей и все же было нечто — ощущение чужого присутствия, молчаливого, давящего. Пустота, воронка, неподвижный взгляд из того мира, где, кроме пустоты, ничего не бывает.
О, Господи!
Мне надо бы повернуться и со всех ног бежать отсюда, но что-то заставило меня пройти, медленно передвигая ноги, пробраться между деревьями, отбросить щеколду перекосившейся калитки и выйти по дорожке к дому. Ощущение тоски и холода между мирами не исчезло, но и не стало сильнее — я толкнула дверь, она отворилась сама по себе. Окна затянуты пыльными выгоревшими ситцевыми занавесками, половичок чуть сдвинут от порога, словно его оттолкнули ногой, на столе какая-то посуда… на стенке вырезанная из журнала репродукция. Девочка с персиками. Там, сбоку, была еще одна дверь, в другую комнату. Она не была открыта настежь, лишь приотворена. Оттуда тянулся липкий холодный ужас.
Там ворочалось и дышало что-то такое, что я развернулась, зацепилась ногой за проклятый половичок, меня бросило на дверной косяк, но я даже не почувствовала боли. Я бежала и бежала, и деревья, дома, мост через реку, река — все проносилось мимо, словно без моего участия. То, что поджидало меня там, в тишине, за дверью, было невыносимо, ему не было равных, ему не было названия, оно опустошало душу и выедало мозг, оно не знало жалости, ничего не знало…
…Оно не дало себе труда преследовать меня.
Не помню, как я оказалась в овраге. Я схватила Игоря за руку и начала орать — так орать, что у меня самой заложило уши. Какое-то время он это терпел, потом несколько раз сильно встряхнул меня за плечи.
— Заткнись! — сказал он. — Да заткнись же ты!
Я сразу замолчала, словно ждала, чтобы на меня прикрикнули. Теперь нас охватила давящая тишина — она заползала за шиворот и липла к спине, точно пластырь.
— Да что там такое? — спросил Игорь.
— Не… я не знаю. Помнишь то село, в которое мы тогда заехали? Тут то же самое. Только здесь это случилось давно. Но все равно — что-то осталось. Тут что-то очень страшное, Игорь. Я даже не могу этого объяснить.
— Никого нет?
— Ну… да.
— Они могли просто уйти отсюда.
— Да… наверное, могли.
Я не стала говорить ему, что уверена — никуда они не ушли. Я ничего не рассказала о той полуоткрытой двери. О том, что за ней было, или наоборот, чего не было. Потому что, если бы я попыталась это рассказать, то, наверное, не выдержала бы. Тронулась умом. А потом… Ведь они и вправду могли уйти куда-то. Сейчас так неспокойно…
— Все равно, — говорю, — пошли отсюда.
И почувствовала, как рука Томаса легла мне на плечо.
Возвращаться на дорогу мы не стали, а двинулись вниз по склону, напрямик, вдоль кромки леса, который неторопливо сползал с каменистого обрыва в долину. Трава тут уже была зеленая, мягкая.
Днем пришлось сделать остановку. Первые-то несколько часов я, подгоняемая страхом, шла, как заведенная, но потом, чем дальше мы отходили, тем меньше оставалось сил. Томас такой мертвой хваткой сжимал мне плечо, что, думаю, там уже был один сплошной синяк. Мы опустились в траву на небольшой поляне, края которой поросли зарослями ежевики. Тут было уже тепло, действительно, по-настоящему тепло; лучи солнца отвесно падали на изголодавшуюся землю сквозь прошлогоднюю жестяную листву дубняка, сквозь иголки сосен. Я кинула куртку на землю и растянулась на ней, бездумно наблюдая, как у моего лица прямо в небо уходят коленчатые стебли.
Если ни о чем не думать, то, можно сказать, я чувствовала себя хорошо.
— Ну ладно, — сказал Игорь, который сидел, прислонившись к стволу дерева и покусывая травинку, — куда мы вообще вышли?
А надо сказать, в направлениях я всегда путаюсь. Бывают люди, которые блестяще ориентируются в пространстве — солнце за спиной, север слева… точно — слева? Да, кажется, так… шестое чувство в порядке — и пошел… даже среди женщин такие попадаются.
— Не знаю, — ответила я. — Томас говорил что-то насчет того, что мы должны были сегодня к вечеру выйти к какому-то населенному пункту. Ну, где-то мы задержались, часов на восемь-десять, я думаю. Но идем мы, вроде, в правильном направлении. Значит, к ночи выйдем. Или, может, к утру. Я все время за ним слежу, за направлением.
— Уж не знаю, как ты следишь, — неожиданно сказал Томас, — но никуда мы к ночи не выйдем. Вы уже, По-моему, давно запутались.
До сих пор он не произнес ни слова, да я уже и не надеялась, что он придет в себя. Я исподтишка покосилась на него — он сидел, не шевелясь, но взгляд уже был осмысленным. Может, он выкарабкается все-таки?
Лучше, подумала я, делать вид, что вообще ничего не произошло, и особого шума по этому поводу не поднимать, поэтому сказала вполне обыденным и оттого довольно склочным тоном:
— А я что могу сделать? Я шла по солнцу. Я же помню, оно должно быть за спиной и по левую руку. — И я похлопала себя по руке для убедительности.
— Ты на какую руку сейчас показываешь? — поинтересовался он.
— Ах, ты…
— Ты что же, — удивленно сказал Игорь, — и в самом деле, перепутала?
— Да нет, — растерялась я, — это я сейчас перепутала. Я хочу сказать…
— Это немножко не то направление, — сказал Томас. — Поэтому, похоже, мы никуда к вечеру не выйдем. Хотя, постойте… — Он огляделся. — По-моему, километрах в восьми отсюда была турбаза. Она либо заброшена, либо там кто-то разместился. Можно посмотреть.
— Смотря кто разместился.
— Мы поглядим… подойдем к ней поближе — когда дождемся темноты.
— Это какие-то твои дружки, наверное, — сухо сказал Игорь.
Он покачал головой.
— Нет. Но я бы рискнул все-таки. Мне почему-то тут очень не нравится.
Я вспомнила пустую улицу, дверь в боковую комнату, девочку с персиками и с трудом справилась с приступом дурноты.
— Делай как знаешь, — ответила я.
И мне сразу стало легче.
* * *
Там действительно кто-то размещался. Окна светились, и я даже слышала, как оттуда льется тихая музыка — у кого-то был с собой магнитофон. Кто именно там находился, издали разглядеть нельзя было. К зданию вела извилистая подъездная дорога, по обочине поросшая кустарником, и Томас оставил нас там, не доходя до поворота, и велел ждать. Сидеть в полной темноте, глядя на далекие освещенные окна, и не знать, что там делается, было страсть как неприятно, а время все шло, и Игорь уже начал нервничать.
— Говорю тебе, он там столковался с кем-нибудь из своих. Это у них какая-то явка. Пошли отсюда.
Я немного подумала.
— Не-а. Это нелогично. Тогда бы он вернулся раньше. Чтобы не вызывать подозрений.
— Значит, его там взяли.
— Вот это может быть, — согласилась я. — Но в таком случае, наверное, стоит подождать еще.
— Будешь брать их штурмом? — спросил он ехидно.
— Ну что ты от меня хочешь? — уныло сказала я. — Куда мы сейчас пойдем? Погоди еще немного.
И тут из— за поворота раздался знакомый гул -такой знакомый, что я поначалу даже не обратила на него особого внимания. Потом дернулась и плотнее припала к земле. Шум мотора. Легковушка выпрыгнула на нас из темноты, проехала еще немного и затормозила, развернувшись чуть боком.
— Забирайтесь, — сказал Томас. — Надоело таскаться пешком.
— Как ты ее раздобыл? — спросила я, с наслаждением устраиваясь на мягком сиденье.
— Угнал, конечно, — ответил он. — Ну, держитесь.
И он погнал по серпантину с такой скоростью, что на поворотах я невольно зажмуривалась и втягивала голову в плечи. Я и не представляла себе, что можно вот так ехать и при этом оставаться в живых.
— Так у кого же все-таки ты ее спер? — спросил Игорь. — Кто там размещался?
— Знаешь, — ответил Томас, не оборачиваясь, — я даже не стал выяснять.
— А куда мы едем?
— Да так, — сказал он. — Вниз. Послушай, помолчи, пожалуйста. Я немножко занят.
Я и не заметила, как мы миновали заставу. Просто у обочины внезапно вырос силуэт какого-то строения, подсвеченный тусклыми огоньками, его тут же отнесло назад, в темноту, хлопнул одинокий выстрел, но мы уже были за поворотом, на виражах закладывало уши, сквозь приспущенное стекло внутрь врывался теплый, почти летний ветер.
— Томас, — слабо сказал Игорь. — Долго еще?
— Нет, — ответил он, — теперь уже недолго. Мы уже почти выехали на побережье.
— А там что?
— Там… должно быть…
— Останови машину, — вдруг сказал Игорь очень спокойно.
Он сидел на заднем сиденье, а я — на переднем, поэтому его не видела. Но что-то мне не понравилось, в его голосе. Я обернулась. Он держал в руке пистолет и целился Томасу в затылок.
— Ты что, — сказала я, — сдурел?
Он не обратил на меня никакого внимания.
— Я сказал, останови машину. Думаешь, ты выживешь, если пуля попадет тебе в голову, да еще с такого расстояния?
— Нет, конечно, — медленно ответил Томас, — но тогда ведь и вы разобьетесь.
— Делай, что говорят.
— Игорь, — пробормотала я, — может, хватит?
— Заткнись. И только попробуй мне помешать.
— Да не собираюсь я тебе мешать.
Он, похоже, тронулся. То есть, не то, чтобы тронулся, а просто весь кошмар пути сконцентрировался у него на Томасе. Может, действительно, остановиться — он рано или поздно придет в себя? Но тут мне пришла в голову мысль, что, если мы остановимся, его ничто не будет удерживать, и он действительно начнет стрелять. И я позорно замолчала.
— Ну, хорошо, — сказал наконец Томас. — Не маши своей пушкой, я уже останавливаюсь. Просто хочу найти место, где можно съехать с дороги.
Он сбавил скорость, и мы молча проехали еще минут пять, пока он не вывел машину на усыпанную гравием площадку над обрывом — такие иногда попадаются на горных дорогах.
— Выходи, — сказал Игорь. — Медленно.
Томас отворил дверцу и вылез. Держался он спокойно, даже лениво. Игорь тоже распахнул дверцу, но остался в машине. Я тоже вышла и обошла автомобиль вокруг, чтобы получше их видеть. Мы стояли на краю обрыва. За белыми столбиками ограждения внизу шумели деревья; оттуда же, снизу, с далекого моря дул ветер, принося теплый воздух, накатывающий, точно волны. Где-то вдали, на самой кромке ночи горели редкие огоньки. С ума все посходили.
— Ритка, — сказал Игорь, — отвали от него подальше.
— Нет. Я лучше тут постою.
— Отойди, — сказал Томас, — ты же видишь.
— Ничего я не вижу.
Чтобы мягкий, спокойный, домашний Игорь угрожал мне пистолетом ни с того, ни с сего? Значит, мир рухнул.
— Пока ты был не в себе, — сказал Игорь, — я тебя не трогал. Но теперь, раз уж ты пришел в норму, ты мне за все ответишь. Вынь руки из карманов!
Томас неохотно вытащил руки и поднял их ладонями вверх.
А я все боялась, что если заговорю, то подтолкну Игоря к каким-то действиям, заставлю его принять решение, а назад уже пути не будет. Поэтому какое-то время я молчала, прикидывая, что бы такое сказать. На меня вдруг навалилась непомерная усталость — опять я была одна, совсем одна, и положиться было не на кого.
— Послушай, — говорит Томас, — ну что ты за меня взялся? Я же не враг вам. Я сделаю все, что ты скажешь.
— Я тебе не верю.
— Ну что я могу сделать, чтобы ты мне поверил?
— Все, что ты мог, ты уже сделал.
— Ну так, — говорит Томас, — чего ты еще от меня хочешь?
— Герка из-за тебя погиб. И Кристина, наверное, тоже.
— Кристина жива, — ответил Томас, — ручаться не могу, но думаю, что жива. Они, должно быть, благополучно добрались. А Герман… что ж, моя вина, наверное. Я должен был остановить грузовик тогда, раз уж шофер так перетрусил. Как угодно, но остановить. И дело тут не только в Герке. Думаю… они всех заложников застрелили, в конце концов.
— Почему ты валишь все на него одного, — наконец, вступилась я, — ни ты ничего не сделал, не пытался даже… ни я.
— Не в этом дело, — устало ответил Игорь. Стоять ему было тяжело, и он прислонился к капоту, но пистолет не опустил. — Я же не такой идиот, я же понимаю. Как мы вообще сюда попали — вот это пусть объяснит.
— Хорошо, — ответил Томас, — только что я могу объяснить? Главное вы и сами уже знаете. Частью догадались, частью узнали случайно. Все, что произошло, никто предусмотреть не мог, конечно. Предполагалось, что к этому времени мы уже должны были благополучно добраться до места, и там бы я вас оставил.
— Какого еще места?
— Там, на побережье. Отсюда до него еще часов пять на машине ехать.
— Кому мы понадобились? И зачем?
— Мне трудно это объяснить, — сказал он, — потому что полномочий таких мне, вроде, никто не давал, но, коротко говоря, по некоторым прогнозам тут скоро будет очень плохо. И есть некто… кто заинтересован в том, чтобы все это не зашло слишком далеко. Они пытаются… не то, чтобы наладить жизнь, — боюсь, это уже невозможно. Пытаются создать что-то новое. Но для этого нужны люди определенного склада, которые способны это новое принять. Мы их находим. Во всех крупных городах, повсюду, есть наши центры. И мы заранее прикидываем, кто нам нужен. Исходя из определенных критериев. И, если удается таких людей уговорить, — вывозим. Под разными предлогами, осторожно, небольшими группами. Иначе может начаться паника, мы только подтолкнем катастрофу. А это никому не нужно — ни нам, ни вам.
Он помолчал.
— Мы, правда, ничего плохого не хотим, — добавил мягко. — Никто вам не сделает ничего плохого.
— Кто вы такие?
Он задумался.
— Мы-то? Трудно сказать. Дело в том, что те, кто это все спланировал, сами появиться не могут. А кто-то должен все обеспечивать. Находить нужных людей. Собирать их. Переправлять. Поэтому… такие, как я. Беда только в том, что не всегда легко предугадать, как поведут себя люди. Как мы ни готовились, как ни старались. У нас все время накладка на накладке. Тебя я, например, проглядел.
— А то бы что? Обезвредил?
— Да нет. Просто отобрал бы пистолет. Ты бы и не заметил.
— Знаете, — говорю, — что-то мне не нравится, как мы разговариваем. Неуютно как-то. Но, Томас, в одном он прав. Никуда я не поеду. Я боюсь. Я домой хочу, Томас.
И тут, к собственному ужасу, я расплакалась. Думаю, это долго копилось — просто сил уже не достало терпеть.
— Ох, ну прекрати ты, в самом деле, — сказал Томас, — ну что мне теперь делать? Даже, предположим, мы и вернемся… Я совсем не уверен, что все останется, как было. И что вас оставят в покое… погибать вот так… Ведь там же уже невозможно жить — разруха, голод… особенно таким, как вы.
— Значит, тех, кто там остается, — говорю, — вы бросаете на произвол судьбы?
— Конечно, нет, — ответил он. — Игорь, может, ты все же уберешь эту штуку… Она меня раздражает немного. Как-то мы постараемся помочь. Ты же сама видела — склады эти. Часть автоколонн — из тех, что курсирует между городами, — тоже наша. Так что мы постараемся, чтобы до крайности все не дошло. Не в этом дело. Мало того, что мы, как выяснилось, не можем предсказать, как вы поведете себя в критической ситуации — и поодиночке, и всем скопом… появился еще один фактор.
— Ты о чем?
Он отвернулся, поглядел вниз, на глухую непроглядную землю, на кромку горизонта, которая четко вырисовывалась на фоне слабо светящегося неба.
— Я говорю, — сказал наконец он, — об этих пустых поселках. Я как-то… я правильно понял, что ты побывала в таком? А то я тогда ничего не соображал, понимаешь. Иначе не пустил бы.
Я утерла слезы и пришла в себя, потому что можно плакать, если то, что происходит, касается непосредственно тебя, но когда все вокруг вот так страшно и непонятно — уже нельзя.
— Томас, я тебя уже об этом спрашивала. Ты тогда сказал, что не знаешь. Может, хоть сейчас расскажешь, что это такое?
— Но я, правда, не знаю, — ответил он. — Какие-то сведения к нам поступали, но они были настолько сумбурными и непонятными, что мы до сих пор просто не знаем, как к этому относиться. Как включить в общую схему того, что здесь происходит. Это всегда бывает одинаково — небольшой поселок, городок. Сегодня там все нормально — в известных пределах, конечно; завтра уже — никого. Пусто. Мы посылали туда своих людей, но так ничего и не выяснили. Либо они возвращались ни с чем, либо пропадали просто. Но может случиться так, что нам придется очень сильно изменить свои планы, исходя из этого.