Страница:
- Почему всегда, поднимая бокал, ты говоришь: "За добро"?!
- Потому что сам ищу добро.
- Зачем ты строишь дома на камнях и скалах?
- Жалко мягкую землю. Там я выращиваю немного хлеба. Даже на плоских крышах я выращиваю свой хлеб. Таскаю землю на скалы и там выращиваю свой хлеб. Такой уж у меня хлеб.
ТРИ СОКРОВИЩА ДАГЕСТАНА
Горцы - вечные путники. Одни отправляются в путь за богатством, другие - за славой, третьи - за правдой.
И вот те, что вышли за богатством, вернулись, добыв его, и теперь наслаждаются результатами своего похода.
И вот те, что вышли за славой, добыли ее и теперь живут, поняв, что она ничего не стоит и что напрасно были употреблены такие усилия.
Но у тех, кто вышел за правдой, оказалась самая длинная, бесконечная дорога. Кто вышел на поиски правды, тот обрек себя на вечное пребывание в пути.
Когда горец отправляется куда-нибудь, он, конечно, берет с собой и осла. На спине этого доброго животного всегда видишь привязанными три вещи: наполненный чем-то большой мешок, тут же, рядом, небольшой бурдючок и тут же, рядом, еще кувшинчик.
Сотни лет находится горец в пути, переходит из аула в аул, из округа в округ. Перед ним шагает его неизменный осел, а на спине у осла мешок, бурдючок и кувшинчик.
В одном богатом краю, когда горец отошел от осла, сытые бездельники начали мучить бедное животное. Кололи его острой палкой, колючками, заставляли взбрыкивать. Негодяям казалось, что осел пляшет от их уколов.
Горец увидел, что над его верным другом издеваются, и обнажил кинжал.
- Лучше бы вы раздразнили медведя, чем горца, - сказал он. Но молодые лоботрясы испугались, попросили прощения и кое-как разными добрыми словами добились того, что горец спрятал свой кинжал. Когда начался мирный разговор, молодые люди спросили:
- Что это навьючено на твоем осле? Продай нам.
- У вас не хватит ни золота, ни серебра, чтобы купить это.
- Назначь свою цену, а там посмотрим.
- Этому не может быть цены.
- Что же такое в твоих мешках, чему нет никакой цены?
- Моя родина, мой Дагестан.
- Родина навьючена на осла! - расхохотались молодые люди. - Ну-ка, ну-ка, покажи свою родину.
Горец развязал мешок, и люди увидели в нем обыкновенную землю.
Впрочем, земля была не обыкновенная. На три четверти она состояла из камней.
- И это все?! Это и есть твое сокровище?
- Да, это земля моих гор. Первая молитва моего отца, первая слеза моей матери, первая моя клятва, последнее, что оставил мой дед, последнее, что я оставлю своему внуку.
- А это еще что?
- Сперва завяжу мешок.
Завязав и уладив мешок на спине осла, горец открыл кувшин, и все увидели, что там простая вода. Впрочем, эта вода оказалась несколько солоноватой на вкус.
- Ты возишь воду, которую нельзя даже пить!
- Это вода из Каспия. Как в зеркало смотрится Дагестан в это море.
- Ну, а что в бурдючке?
- Дагестан состоит из трех частей: первая - земля, вторая -море, а третья - все остальное.
- Значит, в бурдючке у тебя все остальное?
- Да, это так.
- Ну и зачем ты возишь с собой этот груз?
- Чтобы родина всегда была со мной. Если умру в пути, могилу посыплют землей, надгробный камень омоют морской водой.
Горец взял щепотку родной земли, растер ее в пальцах и потом сполоснул пальцы водой из кувшина.
- Зачем ты так делаешь?
- Руки, которые прикасались к рукам бездельников, нужно мыть только так.
Горец отправился дальше. Он и сейчас в пути. Итак, три сокровища Дагестана: горы, море и все остальное.
И три песни у горца. И три молитвы у молящегося. И три цели у путника: богатство, слава и правда.
Мама внушала в детстве: Дагестан - это птица и три драгоценных пера у нее в крыле.
Отец говорил: из трех драгоценностей три мастера сшили наш Дагестан.
Конечно, на самом деле вещей и предметов, из которых состоит Дагестан, гораздо больше. Я убедился в этом на горьком опыте.
Лет двадцать пять тому назад мне поручили написать киносценарий о Дагестане, и я его написал. Началось обсуждение сценария. Много речей было произнесено тогда.
Одни говорили - не хватает цветов, другие говорили - не хватает пчел, третьи говорили - не хватает деревьев. Каждому чего-нибудь не хватало. То мало показано прошлое, то слабо показано настоящее. В конце концов выяснилось, что нет в сценарии ослицы с осликом, а без этого какой же Дагестан!
Если бы показать все, о чем тогда говорилось, фильм снимался бы до сих пор.
И все-таки Дагестан состоит из трех частей: горы (земля), море (Каспий) и все остальное.
Да, земля - это горы, ущелья, горные тропинки, скалы. И все же это родная земля, орошенная потом и кровью предков. Неизвестно, чего больше, пота или крови, пролилось здесь. Длинные войны, короткие стычки, кровная месть... Кинжалы у горцев висели на протяжении столетий не только ради красы.
В народной песне поется:
Там, где высеешь сах1 зерна,
Десяти джигитов кровь пролита.
А где высеешь кали2 зерна,
Тех джигитов считай до ста.
Мне отец мой писал о нашей земле:
Много мертвых тут похоронено,
Но убитых больше, чем умерших.
В учебнике географии дана короткая справка о том, что треть нашей земли занята неплодородными скалами.
Я тоже написал об этом:
Там уже поблекшие долины,
Там деревья голы, как рога,
Там высоких гор верблюжьи спины
И потоков горных берега.
Там, как волки, вгрызшиеся в стадо,
Злятся волны бешеной реки,
Там со львиной гривой водопады,
С птичьими глазами родники.
Там дорога между скал отвесных
Словно вытекает из камней.
Там из-за бугра выходит песня,
На версту опередив людей.
Утром радио сообщает, что в Хунзахе снегопад, в Ахтах идет дождь, в Дербенте цветут абрикосовые деревья, в Кумухе стоит жара.
Одновременно зима, осень, весна и лето в маленьком Дагестане. Отделяя эти "времена года" друг от друга, стоят горы, кремнистые, тихие, громыхающие, орлиные.
Аварское слово "меэр" имеет два значения: меэр - гора и меэр - нос.
Отец каламбурил: горы принюхиваются к миру, к каждому событию, к каждой перемене погоды.
Равнины вздыбились, чтобы видеть, кто к ним идет. Так возникли горы. Это говорил Хаджи-Мурат.
Мать шептала над колыбелью: расти большой, как гора.
Горной речки глупая вода,
Здесь без влаги трескаются скалы,
Почему же ты спешишь туда,
Где и без тебя воды немало?
Сердце, сердце, мне с тобой беда,
Что ты любящих любить не хочешь,
Почему ж ты тянешься туда,
Где с тобою мы нужны не очень?
Перевел Н. Гребнев
А еще моя мама всегда говорила, когда видела балхарцев, продающих кувшины, горшки и плошки: "Как им не жалко было истратить столько земли? Глаза бы не глядели на тех, кто продает землю!"
Конечно, балхарцы - искусные мастера, но в горах, где так мало земли, всегда считали, что сама земля дороже, чем их кувшины.
В давние времена гонец ворвался в аул. Мужчины все находились в это время в мечети, совершали намаз. Всадник, как был в чарыках (он был чабан), вбежал в мечеть.
- Эй, глупец, вероотступник, - закричал мулла, - ты что, не знаешь, что, прежде чем войти в мечеть, надо разуться?
- На моих чарыках земля, пыль родного ущелья. Она дороже этих ковров, потому что на нее напал враг.
Горцы выбежали из мечети и повскакали на коней.
"Дальний гость дороже", - любил говорить Абуталиб. Издалека гостя приводит большая радость, большая любовь или большое горе. Равнодушный человек издалека не приедет.
Есть и обычай: если гостю понравилось что-нибудь в твоем доме и он похвалит - плачь, а дари. Говорят же, что один юноша подарил своему кунаку даже невесту, которому та приглянулась у аульского родника. Но тот юноша был горцем, должно быть, на двести процентов, он был сверхгорцем.
Нахальный гость всегда может воспользоваться нашим древним обычаем. Но и горцы стали умнее: красивые вещи убирают подальше от глаз гостей.
Так вот, давно еще приехал в аул гость из Кумуха и стал хвалить все подряд. Ему подарили все, на что позарились его глаза. Но все же, прежде чем проводить, заставили очистить сапоги от земли.
"Землю не дарят, - сказали горцы при этом, - земли нам самим не хватает. Разнесут всю землю на сапогах, на чем будем сеять хлеб?"
Один чужестранец назвал нашу землю каменным мешком.
Да, в ней маловато нежности. Не часто попадаются деревья в горах. Горы похожи на бритые головы мюридов, на покатые, гладкие плечи слонов. Мало земли для пашни, скуден и урожай, вырастающий на ней.
Говорили раньше: "Урожая у этого бедняка не хватит, чтобы набить ноздри соседа".
Правда, и носы у горцев выдающиеся, грандиозные носы. Неприятель издалека по храпу узнавал, что горцы спят, и по этому признаку иногда нападал врасплох.
Абуталиб сказал, увидев изъеденное оспой лицо: все зерна с поля моего отца въелись в лицо бедняги, чтобы оставить на нем свои следы.
Бедна и мала земля горцев. Об этом есть и рассказ, может быть, уже слышанный не однажды, потому что давно он гуляет по свету с одного языка на другой язык, с одной плоской крыши на другую плоскую крышу. Но не могу не рассказать его и я. Пусть ругают меня, кто слышал.
Горец решил вспахать свое поле. Оно было далековато от аула, и он отправился туда с вечера, чтобы рано на рассвете взяться за работу. Пришел горец на место, расстелил бурку и лег спать. Утром встает, надо бы пахать, а поля нет. Туда-сюда, а поля нет как нет. Аллах ли его отнял, чтобы наказать горца за грехи, сатана ли спрятал, чтобы поглумиться над честным человеком.
Делать нечего. Погоревал горец и решил идти домой. Поднял бурку с земли, и - господи! - да вот же оно, его поле, под буркой!
Расскажу и еще один случай, только уж не притчу, а быль.
Как и везде в стране, в горах стали организовывать колхозы. Много было тогда колебаний, сомнений, раздумий и разговоров. Много перерезали скота, рассуждая: лучше сами съедим, нежели отдавать непонятному колхозу. Особенно упрямились и спорили горцы в далеких горах. "Твое - тебе, а мое - мне, что же еще вы от нас хотите: чтобы и мое было тебе?" В одном маленьком ауле побывали двести уполномоченных - и все без толку. Одни попрятались и не показывались на глаза, другие вступали в рассуждения. "Разве мало на свете общего, - говорили они. - Небо - общее, солнце - общее, дождь, снег, весна, река, дорога, кладбище. Хватит общего. Остальное пусть будет у каждого свое".
Когда горцам говорили, что колхозу дадут машины, они тут же качали головами, вспоминая притчу о лисе.
Бежит лиса по ущелью и видит, что на дороге валяется жирный курдюк. Подбежать бы и съесть. "Нет, - решает лиса. - Ни с того ни с сего курдюк на дороге валяться не будет. Что-то за этим кроется".
Говорили горцам и о том, что будут предоставлены колхозу обширные пастбища внизу, на равнине. Тут нашелся один старик, встал и заговорил, опираясь на палку.
- За все равнины мира мы не отдадим наши горные гнезда, наши жалкие клочки полей, наши кривые тропинки. Земля здесь - наша. Сотни лет мы выхаживали ее, как больного ребенка. Мы таскали ее на скалы и разравнивали там ровным слоем. Потом мы таскали воду, чтобы полить ее. Хлеб наш скуден, но каждое зернышко - бесценно. Вот почему в наших краях человек клянется на куске хлеба...
И все же колхоз в том упрямом ауле организовали. Каким же образом удалось убедить темных горцев?
В конце концов они узнали, что не вся земля отойдет в колхоз. Что часть земли останется в личном пользовании в виде приусадебных участков.
- Много ли? - поинтересовались упрямые горцы.
- По двадцать пять соток, согласно уставу сельхозартели.
- Что такое сотка, объясни нам.
И когда уполномоченный объяснил, все дружно заговорили:
- Э, пиши нас в колхоз, о чем разговор!
Оказалось, что поле каждого горца гораздо меньше принятой нормы приусадебного участка!
Бесценна для горцев их высокогорная каменистая земля, хоть и трудна на ней жизнь. Путники удивляются, глядя на эти террасы полей, прилепившиеся на склонах гор, а то и на скалах, на сады, выращенные среди камней, на овец, растянувшихся по тропинке над пропастью и преодолевших отвесные обрывы со сноровкой канатоходцев.
Все это необыкновенно красиво для глаз, создано, чтобы было воспето в стихах, но трудно поддается обработке и обживанию.
Однако предложите горцу переселиться на равнину, или, как теперь говорят, на плоскость, и он воспримет ваше предложение как оскорбление. Рассказывают, сын приехал из города и стал уговаривать старого отца уехать.
"Лучше бы ты живот пропорол мне кинжалом, чем терзать меня такими словами", - вот как ответил старый горец.
Проблема эта существует, и она очень сложна. Уже много лет брошен в аулы красивый лозунг: "Выберемся из каменных мешков и поселимся на цветочных коврах".
Этот лозунг дошел и до того упрямого аула, в который приезжали в свое время двести уполномоченных, чтобы организовать колхоз. При организации колхоза не было такого шума, как теперь, когда услышали лозунг о переселении. Каждый аулец произнес на этот счет свою фразу. Вот некоторые из них. "Если даже цепями потащите, не пойдем на плоскость!" "Мы как гвозди вколочены в эти скалы. Никто не имеет права вытаскивать нас из наших гнезд". "Разверзнутся могилы наших отцов, если мы покинем их и уйдем жить в другое место". "Нигде голове моей так не хорошо, как на своей подушке". "На родных камнях сон слаще, чем на чужих перинах". "А где я найду там камень, чтобы бросить в собаку?" "Лучше в горах у дымного очага, чем внизу у хорошей печи". "Кто заботится о животе, пусть идет туда, кто заботится о сердце - останется здесь". "Мы никого не убили, ничьих домов не сожгли, за что же обрекать нас на изгнанье?" "Машины могут работать и здесь". "Фонари на столбах могут висеть и здесь". "Телеграмма и отсюда дойдет". "Мы родились не для того, чтобы кормить комаров и мух". "Лучше дым кизяка, чем гарь бензина". "Горные цветы ярче". "Родниковая вода слаще водопроводной". "Никуда мы отсюда не пойдем!"
Так каждый горец ответил по-своему на лозунг: "Выберемся из каменных мешков и поселимся на цветочных коврах".
Еще к моему отцу приходили горцы за советом: переселяться или оставаться? Отец побоялся дать определенный совет.
"Посоветуешь им остаться, потом узнают, что внизу жить хорошо, будут меня ругать. Посоветуешь им переселиться, жизнь окажется никудышной, опять меня будут ругать".
- Думайте сами, - сказал им тогда Гамзат Цадаса.
Времена меняются и жизнь тоже. Изменились не только головные уборы (фуражки вместо папахи), но и мысли под шапками у молодых людей. Смешиваются разные крови, разные племена и народы. Могилы наших сыновей все дальше и дальше от отцовских аулов... Камни, плиты, огромные камни, мелкие камни, округлые камни, острые камни. Чтобы вырастить на этих камнях что-нибудь, землю таскают снизу корзинами. Осенью и зимой травянистые склоны поджигали, чтобы лучше уродилась трава. Помню эти многочисленные огни в горах. Помню и праздник первой борозды. Весна. Старики кидают друг в друга комья земли.
О деятельном человеке у нас говорят: "Немало преодолел он гор и хребтов".
О бездеятельном утверждают: "Он ни разу не ударил киркой о камень".
"Чтобы тесно было колосьям на вашем поле" - самое дорогое пожелание горцев.
"Да иссохнет, омертвеет твоя земля" - самое большое проклятие.
"Клянусь этой землей" - самая крепкая клятва.
Осла, зашедшего на чужое поле, можно было безнаказанно убить. Один горец кричал: "Если даже осел Хаджи-Мурата ступит на мою землю - все равно берегись!"
В каждом ауле были свои законы. Но всюду самым большим штрафом каралась потрава поля, потрава земли.
Да и за потраву самого Дагестана история наших гор сурово наказывала в конце концов.
Помню, мать рассказывала мне:
"Когда в горах Дагестана был разгромлен шах Ирана Надир, то, чтобы согласовать условия перемирия, для переговоров с шахом горцы послали самого уродливого, бедного и хромого старца, посадив его на такого же дряхлого мула.
- Неужели аварцы не нашли познатнее и попригляднее тебя, чтобы послать ко мне?
- Знатнее и важнее меня тысячи, - ответил старый горец, - но важные люди заняты более важными делами. Они решили, что к такому человеку, как ты, достаточно будет послать меня.
- Какого же возраста твой мул? - попытался пошутить шах.
- У шахов и мулов трудно определить возраст, - ответил горец.
- Кто ваш полководец? - спросил пришелец.
- Вот наши полководцы, - ответил спокойно старик и широким жестом указал на возвышающиеся вокруг скалы и горы, на поля и кладбища. - Это они ведут нас вперед.
- Ваши условия?
- Условие одно: землю горцев оставь горцам, а сам покажи нам свою спину, которая больше нам нравится, чем твое лицо. Шах вынужден был повернуться и уйти в свой Иран.
Его предупредили: - Оставляем тебя и войско твое в живых только для того, чтобы рассказали о нашей победе. Оставляем тебя для вести - так принято у нас говорить. В другой раз перережем всех до единого".
В августе 1859 года на горе Гуниб имам Шамиль сошел с боевого коня и предстал перед князем Барятинским как великий пленник. Выставив левую ногу немного вперед и поставив ее на камень, а правую руку положив на рукоять сабли, бросив затуманенный взор на окрестные горы, Шамиль сказал:
- Сардар!1 Двадцать пять лет я воевал, отстаивая честь этих гор и этих горцев. Мои девятнадцать ран болят и не заживут никогда. Теперь я сдаюсь в плен и отдаю свою землю в ваши руки.
- Полно жалеть. Хороша твоя земля: одни скалы да камни!
- Скажи, сардар, кто же из нас был более прав в этой войне: мы ли, кто умирал за землю, считая ее прекрасной, вы ли, кто тоже умирал за нее, считая ее плохой?
Пленного Шамиля целый месяц везли в Петербург.
В Петербурге император его спросил:
- Как показалась тебе дорога?
- Большая страна. Очень большая страна.
- Скажи, имам, когда б ты знал, что государство мое так велико и могуче, воевал бы ты против него так долго или благоразумно и вовремя сложил бы оружие?
- Вы же воевали с нами так долго, зная, что у нас маленькая и слабая страна!
У моего отца хранилось одно письмо Шамиля, вернее, его прощание. Вот оно:
"Мои горцы! Любите свои голые, дикие скалы. Мало добра они принесли вам, но без этих скал ваша земля не будет похожа на вашу землю, а без земли нет свободы бедным горцам. Бейтесь за них, берегите их. Пусть звон ваших сабель усладит мой могильный сон".
Шамиль не раз слышал звон и стук горских сабель, хотя дрались горцы уже за другое дело. Шире стала теперь родина дагестанцев. Могилы их разбросаны в далеких полях Украины, Белоруссии, Подмосковья, Венгрии, Польши, Чехословакии, на Карпатах и на Балканах, а также и под Берлином.
- Из-за чего дрались раньше люди одного аула?
- Из-за пяди земли между полями двух горцев, из-за маленького откоса, из-за камня.
- Из-за чего дрались раньше люди двух соседних аулов?
- Из-за пяди земли между полями аулов.
- Из-за чего воевал Дагестан с другими народами?
- Из-за пяди земли на границах самого Дагестана.
- Из-за чего потом воевал Дагестан?
- Из-за пяди земли на границах великой Страны Советов.
- За что теперь борется Дагестан?
- За мир во всем мире.
Вместе с Шамилем были пленены и два его сына. Судьбы их сложились по-разному. Младший сын, Магомед-Шафы, сделался царским генералом. Старший же, Гази-Магомед, оказался в Турции.
Однажды ко мне пришла пожилая женщина, одетая в турецкий наряд. Грузинка, она еще в молодости вышла замуж за турка и сорок лет прожила в Стамбуле. Потом муж умер, а женщина, оставшись одинокой, вернулась в Грузию. И вот она пришла ко мне. Причина ее прихода следующая: живя в Стамбуле, она, оказывается, дружила с потомками Шамиля по линии самого младшего сына.
- Как они живут? - спросил я.
- Плохо.
- Отчего?
- Оттого, что у них нет Дагестана. Если бы вы знали, как они там скучают! Иногда их обижают чиновники, грозясь отобрать ту землю, которой они владеют. "Отбирайте, - говорят потомки имама. - Дагестана у нас все равно нет, а другая земля нам недорога". Узнав, что возвращаюсь на родину, - продолжала грузинка, - они попросили меня навестить Дагестан, побывать в родном ауле Шамиля, в горах, где он воевал, а также найти вас. Они дали мне этот платок, чтобы вы завернули в него немного дагестанской земли и послали им.
Я развернул платок. На нем арабской вязью было вышито -"Шамиль".
Рассказ грузинки меня растрогал. Я пообещал послать землю. Об этом я советовался со многими стариками.
- Стоит ли посылать людям, живущим на чужбине, нашу землю?
- Другим бы не надо было посылать, но потомкам Шамиля пошли, ответили старики.
Один старик принес мне горсть земли из аула Шамиля, и мы завернули ее в именной платок. Старик сказал:
- Пошли им нашу землю, но скажи, что каждая крупица ее бесценна. Напиши им также, что жизнь на этой земле теперь изменилась, настали новые времена. Обо всем напиши, пусть знают.
Но писать мне не пришлось. Вскоре я сам поехал в Турцию. Захватил с собой и драгоценный подарок.
Я разыскал потомков Шамиля, но повидать их мне не удалось. Правнук имама, сказали мне, уехал куда-то, чуть ли не в Мекку. Правнучки Нажават и Нажият тоже не вышли ко мне. У одной, сказали, болит голова, у другой, сказали, сердечный приступ. Кому же отдавать мою землю? Были там еще аварцы, но они покинули Дагестан добровольно.
Тогда я понял, что их Шамиль и мой Шамиль - разные Шамили.
Вот в далекой Турции я держу горсть земли родного Дагестана. В этой щепоти земли я вижу наши аулы Гуниб, Чиркей, Ахты, Кумух, Хунзах, Цада, Цунта, Чарода... Это моя земля. О ней я много написал и напишу. Ее теперь не накроешь буркой, как случилось с тем незадачливым горцем из старого смешного рассказа.
Второе сокровище Дагестана - море.
Происходят такие телефонные разговоры между Москвой и Гунибом.
- Алло, алло, Гуниб? Омар, это ты? Ты меня слышишь? Как день, как настроение?
- Слышу. У нас хорошо. Сегодня с утра видим море!..
Или:
- Алло, Гуниб? Это ты, Фатима? Как дела, как настроение?
- Так себе. Туман. Моря не видно.
- Не вижу моря, отец, - сказал и Джамалутдин, сын Шамиля. Он был заложником у царя: воспитывался в Кадетском корпусе и по возвращении на родину считал борьбу отца и горцев против белого царя напрасной.
- Увидишь, сын мой, - ответил Шамиль, - только смотри моими глазами.
От горы Гуниб до моря сто пятьдесят километров. Каким ясным должен быть день, каким лазурным и ярким должно быть море, какими зоркими должны быть глаза, какой высокой должна быть гора, чтобы можно было просто сказать: "Вижу море".
Даже в тех аулах, откуда море никак нельзя увидеть, когда спрашивают о настроении, иногда отвечают: прекрасное настроение, будто море перед глазами.
Кто кого украшает: Каспийское море Дагестан или Дагестан Каспийское море? Кто кем гордится: горцы морем или море горцами?
Когда вижу море, вижу весь мир. Когда оно волнуется, кажется, и всюду в мире неспокойная, бурная погода. Когда оно молчит, кажется, и везде царит тишина.
Я пришел к нему еще мальчиком, спустившись по крутым и витиеватым горным тропинкам. С тех пор окна моего дома всегда открыты в сторону моря. Но и окна самого Дагестана глядят туда же.
Когда не слышу морского шума, засыпаю с трудом.
- А ты, Дагестан, почему не спишь?
- Море не шумит, нету сна.
Про яркий цвет говорим - как море. Про сильный шум говорим - как море. Про широкие поля ржи говорим - как море.
Про глубину мудрости и души говорим - как море.
Даже про чистое небо и то говорим - как море.
Когда наша корова давала много молока, мама называла ее -"море мое".
Вспоминаю мать на балконе, кувшин со сметаной у нее в руках. Она сбивает масло, чтобы накормить нас, детей, играющих вокруг нее. Глиняная шейка того кувшина была украшена ожерельем из морских ракушек.
Чтобы масла получилось больше, - объясняла нам мать. А еще она говорила, что ракушки защищают от дурного глаза.
Каменная грудь Дагестана тоже украшена ожерельем из ракушек, ожерельем из прибрежных камней, ожерельем прибоя.
Привык Дагестан к шуму каспийских волн, плохо ему спится в тишине, совсем бы не смог он спать, когда бы лишился моря.
Белоснежные волны морские, скажите,
На каком языке вы со мной говорите?
Вы шумите, бурля, у подножия скал,
Словно в горном ауле воскресный базар,
Где кричащих на всех сорока языках
Наших горцев не может понять и Аллах.
День пройдет, грохотания нет и в помине,
Шелестите легко, как трава на равнине.
А еще вы начнете плескаться, бывает,
Словно мать по погибшему сыну рыдает.
Словно старый отец по наследнику стонет,
Словно конь оплошавший, что в паводке тонет.
То журча и ласкаясь, то яростно споря,
На своем языке говоришь ты, о море.
И сродни мое сердце твоей глубине,
Все твои превращенья понятны и мне.
Разве сердце мое не кипит временами,
Разбиваясь о камни тупые волнами?
Но потом, расстилаясь все тише и ниже,
Разве берег отлогий в бессилье не лижет?
Разве тайн никаких не хранит глубина?
И печаль у нас, море, и радость - одна.
Но скажу про свою, про отдельную боль:
Жажду морем напиться. Немыслимо. Соль.
Поезд, идущий из Москвы, прибывает в Махачкалу на рассвете. Ночь перед этим - для меня самая бесконечная ночь. Встаю среди ночи, вглядываюсь в темное окно. За окном еще степь. Гремит поезд, шумит ветер за стенкой вагона. Второй раз встаю и вглядываюсь в окно - степь. Наконец, встаю в третий раз - вижу море. Значит, это уже мой Дагестан.
- Потому что сам ищу добро.
- Зачем ты строишь дома на камнях и скалах?
- Жалко мягкую землю. Там я выращиваю немного хлеба. Даже на плоских крышах я выращиваю свой хлеб. Таскаю землю на скалы и там выращиваю свой хлеб. Такой уж у меня хлеб.
ТРИ СОКРОВИЩА ДАГЕСТАНА
Горцы - вечные путники. Одни отправляются в путь за богатством, другие - за славой, третьи - за правдой.
И вот те, что вышли за богатством, вернулись, добыв его, и теперь наслаждаются результатами своего похода.
И вот те, что вышли за славой, добыли ее и теперь живут, поняв, что она ничего не стоит и что напрасно были употреблены такие усилия.
Но у тех, кто вышел за правдой, оказалась самая длинная, бесконечная дорога. Кто вышел на поиски правды, тот обрек себя на вечное пребывание в пути.
Когда горец отправляется куда-нибудь, он, конечно, берет с собой и осла. На спине этого доброго животного всегда видишь привязанными три вещи: наполненный чем-то большой мешок, тут же, рядом, небольшой бурдючок и тут же, рядом, еще кувшинчик.
Сотни лет находится горец в пути, переходит из аула в аул, из округа в округ. Перед ним шагает его неизменный осел, а на спине у осла мешок, бурдючок и кувшинчик.
В одном богатом краю, когда горец отошел от осла, сытые бездельники начали мучить бедное животное. Кололи его острой палкой, колючками, заставляли взбрыкивать. Негодяям казалось, что осел пляшет от их уколов.
Горец увидел, что над его верным другом издеваются, и обнажил кинжал.
- Лучше бы вы раздразнили медведя, чем горца, - сказал он. Но молодые лоботрясы испугались, попросили прощения и кое-как разными добрыми словами добились того, что горец спрятал свой кинжал. Когда начался мирный разговор, молодые люди спросили:
- Что это навьючено на твоем осле? Продай нам.
- У вас не хватит ни золота, ни серебра, чтобы купить это.
- Назначь свою цену, а там посмотрим.
- Этому не может быть цены.
- Что же такое в твоих мешках, чему нет никакой цены?
- Моя родина, мой Дагестан.
- Родина навьючена на осла! - расхохотались молодые люди. - Ну-ка, ну-ка, покажи свою родину.
Горец развязал мешок, и люди увидели в нем обыкновенную землю.
Впрочем, земля была не обыкновенная. На три четверти она состояла из камней.
- И это все?! Это и есть твое сокровище?
- Да, это земля моих гор. Первая молитва моего отца, первая слеза моей матери, первая моя клятва, последнее, что оставил мой дед, последнее, что я оставлю своему внуку.
- А это еще что?
- Сперва завяжу мешок.
Завязав и уладив мешок на спине осла, горец открыл кувшин, и все увидели, что там простая вода. Впрочем, эта вода оказалась несколько солоноватой на вкус.
- Ты возишь воду, которую нельзя даже пить!
- Это вода из Каспия. Как в зеркало смотрится Дагестан в это море.
- Ну, а что в бурдючке?
- Дагестан состоит из трех частей: первая - земля, вторая -море, а третья - все остальное.
- Значит, в бурдючке у тебя все остальное?
- Да, это так.
- Ну и зачем ты возишь с собой этот груз?
- Чтобы родина всегда была со мной. Если умру в пути, могилу посыплют землей, надгробный камень омоют морской водой.
Горец взял щепотку родной земли, растер ее в пальцах и потом сполоснул пальцы водой из кувшина.
- Зачем ты так делаешь?
- Руки, которые прикасались к рукам бездельников, нужно мыть только так.
Горец отправился дальше. Он и сейчас в пути. Итак, три сокровища Дагестана: горы, море и все остальное.
И три песни у горца. И три молитвы у молящегося. И три цели у путника: богатство, слава и правда.
Мама внушала в детстве: Дагестан - это птица и три драгоценных пера у нее в крыле.
Отец говорил: из трех драгоценностей три мастера сшили наш Дагестан.
Конечно, на самом деле вещей и предметов, из которых состоит Дагестан, гораздо больше. Я убедился в этом на горьком опыте.
Лет двадцать пять тому назад мне поручили написать киносценарий о Дагестане, и я его написал. Началось обсуждение сценария. Много речей было произнесено тогда.
Одни говорили - не хватает цветов, другие говорили - не хватает пчел, третьи говорили - не хватает деревьев. Каждому чего-нибудь не хватало. То мало показано прошлое, то слабо показано настоящее. В конце концов выяснилось, что нет в сценарии ослицы с осликом, а без этого какой же Дагестан!
Если бы показать все, о чем тогда говорилось, фильм снимался бы до сих пор.
И все-таки Дагестан состоит из трех частей: горы (земля), море (Каспий) и все остальное.
Да, земля - это горы, ущелья, горные тропинки, скалы. И все же это родная земля, орошенная потом и кровью предков. Неизвестно, чего больше, пота или крови, пролилось здесь. Длинные войны, короткие стычки, кровная месть... Кинжалы у горцев висели на протяжении столетий не только ради красы.
В народной песне поется:
Там, где высеешь сах1 зерна,
Десяти джигитов кровь пролита.
А где высеешь кали2 зерна,
Тех джигитов считай до ста.
Мне отец мой писал о нашей земле:
Много мертвых тут похоронено,
Но убитых больше, чем умерших.
В учебнике географии дана короткая справка о том, что треть нашей земли занята неплодородными скалами.
Я тоже написал об этом:
Там уже поблекшие долины,
Там деревья голы, как рога,
Там высоких гор верблюжьи спины
И потоков горных берега.
Там, как волки, вгрызшиеся в стадо,
Злятся волны бешеной реки,
Там со львиной гривой водопады,
С птичьими глазами родники.
Там дорога между скал отвесных
Словно вытекает из камней.
Там из-за бугра выходит песня,
На версту опередив людей.
Утром радио сообщает, что в Хунзахе снегопад, в Ахтах идет дождь, в Дербенте цветут абрикосовые деревья, в Кумухе стоит жара.
Одновременно зима, осень, весна и лето в маленьком Дагестане. Отделяя эти "времена года" друг от друга, стоят горы, кремнистые, тихие, громыхающие, орлиные.
Аварское слово "меэр" имеет два значения: меэр - гора и меэр - нос.
Отец каламбурил: горы принюхиваются к миру, к каждому событию, к каждой перемене погоды.
Равнины вздыбились, чтобы видеть, кто к ним идет. Так возникли горы. Это говорил Хаджи-Мурат.
Мать шептала над колыбелью: расти большой, как гора.
Горной речки глупая вода,
Здесь без влаги трескаются скалы,
Почему же ты спешишь туда,
Где и без тебя воды немало?
Сердце, сердце, мне с тобой беда,
Что ты любящих любить не хочешь,
Почему ж ты тянешься туда,
Где с тобою мы нужны не очень?
Перевел Н. Гребнев
А еще моя мама всегда говорила, когда видела балхарцев, продающих кувшины, горшки и плошки: "Как им не жалко было истратить столько земли? Глаза бы не глядели на тех, кто продает землю!"
Конечно, балхарцы - искусные мастера, но в горах, где так мало земли, всегда считали, что сама земля дороже, чем их кувшины.
В давние времена гонец ворвался в аул. Мужчины все находились в это время в мечети, совершали намаз. Всадник, как был в чарыках (он был чабан), вбежал в мечеть.
- Эй, глупец, вероотступник, - закричал мулла, - ты что, не знаешь, что, прежде чем войти в мечеть, надо разуться?
- На моих чарыках земля, пыль родного ущелья. Она дороже этих ковров, потому что на нее напал враг.
Горцы выбежали из мечети и повскакали на коней.
"Дальний гость дороже", - любил говорить Абуталиб. Издалека гостя приводит большая радость, большая любовь или большое горе. Равнодушный человек издалека не приедет.
Есть и обычай: если гостю понравилось что-нибудь в твоем доме и он похвалит - плачь, а дари. Говорят же, что один юноша подарил своему кунаку даже невесту, которому та приглянулась у аульского родника. Но тот юноша был горцем, должно быть, на двести процентов, он был сверхгорцем.
Нахальный гость всегда может воспользоваться нашим древним обычаем. Но и горцы стали умнее: красивые вещи убирают подальше от глаз гостей.
Так вот, давно еще приехал в аул гость из Кумуха и стал хвалить все подряд. Ему подарили все, на что позарились его глаза. Но все же, прежде чем проводить, заставили очистить сапоги от земли.
"Землю не дарят, - сказали горцы при этом, - земли нам самим не хватает. Разнесут всю землю на сапогах, на чем будем сеять хлеб?"
Один чужестранец назвал нашу землю каменным мешком.
Да, в ней маловато нежности. Не часто попадаются деревья в горах. Горы похожи на бритые головы мюридов, на покатые, гладкие плечи слонов. Мало земли для пашни, скуден и урожай, вырастающий на ней.
Говорили раньше: "Урожая у этого бедняка не хватит, чтобы набить ноздри соседа".
Правда, и носы у горцев выдающиеся, грандиозные носы. Неприятель издалека по храпу узнавал, что горцы спят, и по этому признаку иногда нападал врасплох.
Абуталиб сказал, увидев изъеденное оспой лицо: все зерна с поля моего отца въелись в лицо бедняги, чтобы оставить на нем свои следы.
Бедна и мала земля горцев. Об этом есть и рассказ, может быть, уже слышанный не однажды, потому что давно он гуляет по свету с одного языка на другой язык, с одной плоской крыши на другую плоскую крышу. Но не могу не рассказать его и я. Пусть ругают меня, кто слышал.
Горец решил вспахать свое поле. Оно было далековато от аула, и он отправился туда с вечера, чтобы рано на рассвете взяться за работу. Пришел горец на место, расстелил бурку и лег спать. Утром встает, надо бы пахать, а поля нет. Туда-сюда, а поля нет как нет. Аллах ли его отнял, чтобы наказать горца за грехи, сатана ли спрятал, чтобы поглумиться над честным человеком.
Делать нечего. Погоревал горец и решил идти домой. Поднял бурку с земли, и - господи! - да вот же оно, его поле, под буркой!
Расскажу и еще один случай, только уж не притчу, а быль.
Как и везде в стране, в горах стали организовывать колхозы. Много было тогда колебаний, сомнений, раздумий и разговоров. Много перерезали скота, рассуждая: лучше сами съедим, нежели отдавать непонятному колхозу. Особенно упрямились и спорили горцы в далеких горах. "Твое - тебе, а мое - мне, что же еще вы от нас хотите: чтобы и мое было тебе?" В одном маленьком ауле побывали двести уполномоченных - и все без толку. Одни попрятались и не показывались на глаза, другие вступали в рассуждения. "Разве мало на свете общего, - говорили они. - Небо - общее, солнце - общее, дождь, снег, весна, река, дорога, кладбище. Хватит общего. Остальное пусть будет у каждого свое".
Когда горцам говорили, что колхозу дадут машины, они тут же качали головами, вспоминая притчу о лисе.
Бежит лиса по ущелью и видит, что на дороге валяется жирный курдюк. Подбежать бы и съесть. "Нет, - решает лиса. - Ни с того ни с сего курдюк на дороге валяться не будет. Что-то за этим кроется".
Говорили горцам и о том, что будут предоставлены колхозу обширные пастбища внизу, на равнине. Тут нашелся один старик, встал и заговорил, опираясь на палку.
- За все равнины мира мы не отдадим наши горные гнезда, наши жалкие клочки полей, наши кривые тропинки. Земля здесь - наша. Сотни лет мы выхаживали ее, как больного ребенка. Мы таскали ее на скалы и разравнивали там ровным слоем. Потом мы таскали воду, чтобы полить ее. Хлеб наш скуден, но каждое зернышко - бесценно. Вот почему в наших краях человек клянется на куске хлеба...
И все же колхоз в том упрямом ауле организовали. Каким же образом удалось убедить темных горцев?
В конце концов они узнали, что не вся земля отойдет в колхоз. Что часть земли останется в личном пользовании в виде приусадебных участков.
- Много ли? - поинтересовались упрямые горцы.
- По двадцать пять соток, согласно уставу сельхозартели.
- Что такое сотка, объясни нам.
И когда уполномоченный объяснил, все дружно заговорили:
- Э, пиши нас в колхоз, о чем разговор!
Оказалось, что поле каждого горца гораздо меньше принятой нормы приусадебного участка!
Бесценна для горцев их высокогорная каменистая земля, хоть и трудна на ней жизнь. Путники удивляются, глядя на эти террасы полей, прилепившиеся на склонах гор, а то и на скалах, на сады, выращенные среди камней, на овец, растянувшихся по тропинке над пропастью и преодолевших отвесные обрывы со сноровкой канатоходцев.
Все это необыкновенно красиво для глаз, создано, чтобы было воспето в стихах, но трудно поддается обработке и обживанию.
Однако предложите горцу переселиться на равнину, или, как теперь говорят, на плоскость, и он воспримет ваше предложение как оскорбление. Рассказывают, сын приехал из города и стал уговаривать старого отца уехать.
"Лучше бы ты живот пропорол мне кинжалом, чем терзать меня такими словами", - вот как ответил старый горец.
Проблема эта существует, и она очень сложна. Уже много лет брошен в аулы красивый лозунг: "Выберемся из каменных мешков и поселимся на цветочных коврах".
Этот лозунг дошел и до того упрямого аула, в который приезжали в свое время двести уполномоченных, чтобы организовать колхоз. При организации колхоза не было такого шума, как теперь, когда услышали лозунг о переселении. Каждый аулец произнес на этот счет свою фразу. Вот некоторые из них. "Если даже цепями потащите, не пойдем на плоскость!" "Мы как гвозди вколочены в эти скалы. Никто не имеет права вытаскивать нас из наших гнезд". "Разверзнутся могилы наших отцов, если мы покинем их и уйдем жить в другое место". "Нигде голове моей так не хорошо, как на своей подушке". "На родных камнях сон слаще, чем на чужих перинах". "А где я найду там камень, чтобы бросить в собаку?" "Лучше в горах у дымного очага, чем внизу у хорошей печи". "Кто заботится о животе, пусть идет туда, кто заботится о сердце - останется здесь". "Мы никого не убили, ничьих домов не сожгли, за что же обрекать нас на изгнанье?" "Машины могут работать и здесь". "Фонари на столбах могут висеть и здесь". "Телеграмма и отсюда дойдет". "Мы родились не для того, чтобы кормить комаров и мух". "Лучше дым кизяка, чем гарь бензина". "Горные цветы ярче". "Родниковая вода слаще водопроводной". "Никуда мы отсюда не пойдем!"
Так каждый горец ответил по-своему на лозунг: "Выберемся из каменных мешков и поселимся на цветочных коврах".
Еще к моему отцу приходили горцы за советом: переселяться или оставаться? Отец побоялся дать определенный совет.
"Посоветуешь им остаться, потом узнают, что внизу жить хорошо, будут меня ругать. Посоветуешь им переселиться, жизнь окажется никудышной, опять меня будут ругать".
- Думайте сами, - сказал им тогда Гамзат Цадаса.
Времена меняются и жизнь тоже. Изменились не только головные уборы (фуражки вместо папахи), но и мысли под шапками у молодых людей. Смешиваются разные крови, разные племена и народы. Могилы наших сыновей все дальше и дальше от отцовских аулов... Камни, плиты, огромные камни, мелкие камни, округлые камни, острые камни. Чтобы вырастить на этих камнях что-нибудь, землю таскают снизу корзинами. Осенью и зимой травянистые склоны поджигали, чтобы лучше уродилась трава. Помню эти многочисленные огни в горах. Помню и праздник первой борозды. Весна. Старики кидают друг в друга комья земли.
О деятельном человеке у нас говорят: "Немало преодолел он гор и хребтов".
О бездеятельном утверждают: "Он ни разу не ударил киркой о камень".
"Чтобы тесно было колосьям на вашем поле" - самое дорогое пожелание горцев.
"Да иссохнет, омертвеет твоя земля" - самое большое проклятие.
"Клянусь этой землей" - самая крепкая клятва.
Осла, зашедшего на чужое поле, можно было безнаказанно убить. Один горец кричал: "Если даже осел Хаджи-Мурата ступит на мою землю - все равно берегись!"
В каждом ауле были свои законы. Но всюду самым большим штрафом каралась потрава поля, потрава земли.
Да и за потраву самого Дагестана история наших гор сурово наказывала в конце концов.
Помню, мать рассказывала мне:
"Когда в горах Дагестана был разгромлен шах Ирана Надир, то, чтобы согласовать условия перемирия, для переговоров с шахом горцы послали самого уродливого, бедного и хромого старца, посадив его на такого же дряхлого мула.
- Неужели аварцы не нашли познатнее и попригляднее тебя, чтобы послать ко мне?
- Знатнее и важнее меня тысячи, - ответил старый горец, - но важные люди заняты более важными делами. Они решили, что к такому человеку, как ты, достаточно будет послать меня.
- Какого же возраста твой мул? - попытался пошутить шах.
- У шахов и мулов трудно определить возраст, - ответил горец.
- Кто ваш полководец? - спросил пришелец.
- Вот наши полководцы, - ответил спокойно старик и широким жестом указал на возвышающиеся вокруг скалы и горы, на поля и кладбища. - Это они ведут нас вперед.
- Ваши условия?
- Условие одно: землю горцев оставь горцам, а сам покажи нам свою спину, которая больше нам нравится, чем твое лицо. Шах вынужден был повернуться и уйти в свой Иран.
Его предупредили: - Оставляем тебя и войско твое в живых только для того, чтобы рассказали о нашей победе. Оставляем тебя для вести - так принято у нас говорить. В другой раз перережем всех до единого".
В августе 1859 года на горе Гуниб имам Шамиль сошел с боевого коня и предстал перед князем Барятинским как великий пленник. Выставив левую ногу немного вперед и поставив ее на камень, а правую руку положив на рукоять сабли, бросив затуманенный взор на окрестные горы, Шамиль сказал:
- Сардар!1 Двадцать пять лет я воевал, отстаивая честь этих гор и этих горцев. Мои девятнадцать ран болят и не заживут никогда. Теперь я сдаюсь в плен и отдаю свою землю в ваши руки.
- Полно жалеть. Хороша твоя земля: одни скалы да камни!
- Скажи, сардар, кто же из нас был более прав в этой войне: мы ли, кто умирал за землю, считая ее прекрасной, вы ли, кто тоже умирал за нее, считая ее плохой?
Пленного Шамиля целый месяц везли в Петербург.
В Петербурге император его спросил:
- Как показалась тебе дорога?
- Большая страна. Очень большая страна.
- Скажи, имам, когда б ты знал, что государство мое так велико и могуче, воевал бы ты против него так долго или благоразумно и вовремя сложил бы оружие?
- Вы же воевали с нами так долго, зная, что у нас маленькая и слабая страна!
У моего отца хранилось одно письмо Шамиля, вернее, его прощание. Вот оно:
"Мои горцы! Любите свои голые, дикие скалы. Мало добра они принесли вам, но без этих скал ваша земля не будет похожа на вашу землю, а без земли нет свободы бедным горцам. Бейтесь за них, берегите их. Пусть звон ваших сабель усладит мой могильный сон".
Шамиль не раз слышал звон и стук горских сабель, хотя дрались горцы уже за другое дело. Шире стала теперь родина дагестанцев. Могилы их разбросаны в далеких полях Украины, Белоруссии, Подмосковья, Венгрии, Польши, Чехословакии, на Карпатах и на Балканах, а также и под Берлином.
- Из-за чего дрались раньше люди одного аула?
- Из-за пяди земли между полями двух горцев, из-за маленького откоса, из-за камня.
- Из-за чего дрались раньше люди двух соседних аулов?
- Из-за пяди земли между полями аулов.
- Из-за чего воевал Дагестан с другими народами?
- Из-за пяди земли на границах самого Дагестана.
- Из-за чего потом воевал Дагестан?
- Из-за пяди земли на границах великой Страны Советов.
- За что теперь борется Дагестан?
- За мир во всем мире.
Вместе с Шамилем были пленены и два его сына. Судьбы их сложились по-разному. Младший сын, Магомед-Шафы, сделался царским генералом. Старший же, Гази-Магомед, оказался в Турции.
Однажды ко мне пришла пожилая женщина, одетая в турецкий наряд. Грузинка, она еще в молодости вышла замуж за турка и сорок лет прожила в Стамбуле. Потом муж умер, а женщина, оставшись одинокой, вернулась в Грузию. И вот она пришла ко мне. Причина ее прихода следующая: живя в Стамбуле, она, оказывается, дружила с потомками Шамиля по линии самого младшего сына.
- Как они живут? - спросил я.
- Плохо.
- Отчего?
- Оттого, что у них нет Дагестана. Если бы вы знали, как они там скучают! Иногда их обижают чиновники, грозясь отобрать ту землю, которой они владеют. "Отбирайте, - говорят потомки имама. - Дагестана у нас все равно нет, а другая земля нам недорога". Узнав, что возвращаюсь на родину, - продолжала грузинка, - они попросили меня навестить Дагестан, побывать в родном ауле Шамиля, в горах, где он воевал, а также найти вас. Они дали мне этот платок, чтобы вы завернули в него немного дагестанской земли и послали им.
Я развернул платок. На нем арабской вязью было вышито -"Шамиль".
Рассказ грузинки меня растрогал. Я пообещал послать землю. Об этом я советовался со многими стариками.
- Стоит ли посылать людям, живущим на чужбине, нашу землю?
- Другим бы не надо было посылать, но потомкам Шамиля пошли, ответили старики.
Один старик принес мне горсть земли из аула Шамиля, и мы завернули ее в именной платок. Старик сказал:
- Пошли им нашу землю, но скажи, что каждая крупица ее бесценна. Напиши им также, что жизнь на этой земле теперь изменилась, настали новые времена. Обо всем напиши, пусть знают.
Но писать мне не пришлось. Вскоре я сам поехал в Турцию. Захватил с собой и драгоценный подарок.
Я разыскал потомков Шамиля, но повидать их мне не удалось. Правнук имама, сказали мне, уехал куда-то, чуть ли не в Мекку. Правнучки Нажават и Нажият тоже не вышли ко мне. У одной, сказали, болит голова, у другой, сказали, сердечный приступ. Кому же отдавать мою землю? Были там еще аварцы, но они покинули Дагестан добровольно.
Тогда я понял, что их Шамиль и мой Шамиль - разные Шамили.
Вот в далекой Турции я держу горсть земли родного Дагестана. В этой щепоти земли я вижу наши аулы Гуниб, Чиркей, Ахты, Кумух, Хунзах, Цада, Цунта, Чарода... Это моя земля. О ней я много написал и напишу. Ее теперь не накроешь буркой, как случилось с тем незадачливым горцем из старого смешного рассказа.
Второе сокровище Дагестана - море.
Происходят такие телефонные разговоры между Москвой и Гунибом.
- Алло, алло, Гуниб? Омар, это ты? Ты меня слышишь? Как день, как настроение?
- Слышу. У нас хорошо. Сегодня с утра видим море!..
Или:
- Алло, Гуниб? Это ты, Фатима? Как дела, как настроение?
- Так себе. Туман. Моря не видно.
- Не вижу моря, отец, - сказал и Джамалутдин, сын Шамиля. Он был заложником у царя: воспитывался в Кадетском корпусе и по возвращении на родину считал борьбу отца и горцев против белого царя напрасной.
- Увидишь, сын мой, - ответил Шамиль, - только смотри моими глазами.
От горы Гуниб до моря сто пятьдесят километров. Каким ясным должен быть день, каким лазурным и ярким должно быть море, какими зоркими должны быть глаза, какой высокой должна быть гора, чтобы можно было просто сказать: "Вижу море".
Даже в тех аулах, откуда море никак нельзя увидеть, когда спрашивают о настроении, иногда отвечают: прекрасное настроение, будто море перед глазами.
Кто кого украшает: Каспийское море Дагестан или Дагестан Каспийское море? Кто кем гордится: горцы морем или море горцами?
Когда вижу море, вижу весь мир. Когда оно волнуется, кажется, и всюду в мире неспокойная, бурная погода. Когда оно молчит, кажется, и везде царит тишина.
Я пришел к нему еще мальчиком, спустившись по крутым и витиеватым горным тропинкам. С тех пор окна моего дома всегда открыты в сторону моря. Но и окна самого Дагестана глядят туда же.
Когда не слышу морского шума, засыпаю с трудом.
- А ты, Дагестан, почему не спишь?
- Море не шумит, нету сна.
Про яркий цвет говорим - как море. Про сильный шум говорим - как море. Про широкие поля ржи говорим - как море.
Про глубину мудрости и души говорим - как море.
Даже про чистое небо и то говорим - как море.
Когда наша корова давала много молока, мама называла ее -"море мое".
Вспоминаю мать на балконе, кувшин со сметаной у нее в руках. Она сбивает масло, чтобы накормить нас, детей, играющих вокруг нее. Глиняная шейка того кувшина была украшена ожерельем из морских ракушек.
Чтобы масла получилось больше, - объясняла нам мать. А еще она говорила, что ракушки защищают от дурного глаза.
Каменная грудь Дагестана тоже украшена ожерельем из ракушек, ожерельем из прибрежных камней, ожерельем прибоя.
Привык Дагестан к шуму каспийских волн, плохо ему спится в тишине, совсем бы не смог он спать, когда бы лишился моря.
Белоснежные волны морские, скажите,
На каком языке вы со мной говорите?
Вы шумите, бурля, у подножия скал,
Словно в горном ауле воскресный базар,
Где кричащих на всех сорока языках
Наших горцев не может понять и Аллах.
День пройдет, грохотания нет и в помине,
Шелестите легко, как трава на равнине.
А еще вы начнете плескаться, бывает,
Словно мать по погибшему сыну рыдает.
Словно старый отец по наследнику стонет,
Словно конь оплошавший, что в паводке тонет.
То журча и ласкаясь, то яростно споря,
На своем языке говоришь ты, о море.
И сродни мое сердце твоей глубине,
Все твои превращенья понятны и мне.
Разве сердце мое не кипит временами,
Разбиваясь о камни тупые волнами?
Но потом, расстилаясь все тише и ниже,
Разве берег отлогий в бессилье не лижет?
Разве тайн никаких не хранит глубина?
И печаль у нас, море, и радость - одна.
Но скажу про свою, про отдельную боль:
Жажду морем напиться. Немыслимо. Соль.
Поезд, идущий из Москвы, прибывает в Махачкалу на рассвете. Ночь перед этим - для меня самая бесконечная ночь. Встаю среди ночи, вглядываюсь в темное окно. За окном еще степь. Гремит поезд, шумит ветер за стенкой вагона. Второй раз встаю и вглядываюсь в окно - степь. Наконец, встаю в третий раз - вижу море. Значит, это уже мой Дагестан.