Страница:
Думаю, это не так. Ваша мама – человек более закрытый, и ее чувства к вам выражались в том, что она готовила вас к определенному образу жизни, который считала лучшим для вас. Вы же выбрали свой путь, и, даже если вы немного ошиблись, это ваша ошибка. И в ваших силах ее исправить. Первым делом вам надлежит обрести утраченную уверенность в себе, избавиться от заниженной самооценки. В вас столько хорошего, что не стоит подгонять себя под чужой стандарт. Пусть окружающие откроют в вас личность. Помните, ваш друг заинтересовался вами, когда вы играли и пели.
В тот момент вы были собой. Вам ни к чему носить маску.
А насчет ваших страхов – постарайтесь относиться к ним спокойнее. Знаю, это непросто. Я помогу вам. Все люди чего-то боятся, это естественно, это сидит в каждом – древнейший инстинкт самосохранения. Не будь его – прервался бы род человеческий. Кто-то боится темноты, кто-то – собак. Я, например, ужасно боюсь пауков. Главное, вы осознали свой страх, вытащили его на свет. Видите, он не такой уж большой. Попробуем стать сильнее его, и тогда победим.
На плоском четырнадцатидюймовом экране ярко накрашенная сексапильная девочка, закатывая глазки и заламывая ручки, тонюсеньким голоском пела о несчастной любви.
Со стены холодно и высокомерно улыбалась зеленоглазая красавица.
«Сука! – Ник с ненавистью ударил кулаком по столику. – Что она возомнила о себе, эта девка?»
Холодными пальцами он вытащил из кармана куртки ключ, нажал на невидимую панель в стене.
Дверца отворилась. Ник отомкнул спрятанный в нише сейф. Жизнь научила его осторожности.
Однажды дурацкая оплошность стоила Нику карьеры атташе.
«Предписано: покинуть пределы Колумбии в трехдневный срок в связи с употреблением… наркотических веществ… является несовместимым…»
Уроды! Отец тогда замял скандал, и Ника оставили при посольстве в России.
Отец знал толк в работе и в жизни…
Ник открыл сейф, вытащил коробку с аккуратно выложенными в ряд сигарами. Распечатал одну, с наслаждением закурил, вдыхая аромат сладковатого, как в крематории, дыма. Тело охватила истома. Но злость не прошла. Напротив, она усиливалась, росла, достигая чудовищных размеров, вместе с сизым дымом заполняя собой все пространство гаражной комнаты, постепенно сакоммулировавшись в яростном желании обладать несговорчивой девчонкой.
Ему было тринадцать, когда он узнал, что мать имеет любовника. Одной секунды хватило, чтобы перевернуть вверх дном его мироощущение. Он стал сыном шлюхи.
В следующий шок поверг его отец. Выслушав сына, он не удивился и не возмутился, а, обняв Ника за плечи, объяснил, что их брак давно стал чистой формальностью, и видимость его поддерживалась только ради него, Ника. И далее произнес фразу, ставшую для Ника впоследствии философией бытия.
– Запомни, сынок, к сожалению или счастью, все женщины продажны. До единой. Изначально, по природе. Просто у каждой своя цена. Одни отдаются за деньги, другие – за ласковое слово. У любой стены есть свой «Сезам, откройся!». Необходимо лишь подобрать нужный ключик.»
Ник затянулся еще раз. Перед глазами поплыли разноцветные шары.
Эта дрянь, Лена Веденеева, все портила. Ник приходил на показы. Воспаленным взглядом ловил каждый изгиб ее волнующего тела под полупрозрачными шелками. Он ненавидел эти тряпки. Если бы он мог уничтожить их все, чтобы она никогда больше не появилась на подиуме, перед тысячей глаз вожделеющих ее самцов… Ее плоть, ее нагота должны принадлежать ему, и никому больше… Она еще будет стонать и извиваться в его руках от наслаждения или боли… Что, впрочем, одно и то же… Она будет принадлежать ему, или…
Ник выдвинул ящик стола и вытащил тонкий, наподобие скальпеля, нож. В летучих цветных шарах его блестящая стальная поверхность выглядела совершенной, возбуждающей и манящей, как молодое женское тело… Ник медленно провел острием по раскрытой ладони. Остался ровный багряный след.
Лезвие сделалось пурпурно-алым. Ник зачарованно смотрел, как темная кровь лениво, будто нехотя, поползла по руке, закапала на светлый пол. Боли не было. Лишь легкое головокружение, как от хорошего вина. Водя в воздухе ладонью, Ник выписывал размытые картинки на линолеуме – красные на сером. Ему стало весело – смотрите, он тоже умеет рисовать, получше матери! Ему следует написать шедевр! Это будет новым словом в искусстве. «Тебе нравится?» – он, с усмешкой устремил взгляд на портрет фарфоровой блондинки на стене. Она снисходительно и высокомерно наблюдала за ним.
Внезапно он почувствовал боль. Она пронзила все тело – от висков до ступней. Ник заскрипел зубами.
«Смеешься, сука?» Он приложил платок к окровавленной ладони, встал, подошел к стене, приблизил лицо к выцветшему изображению.
«Я тебя ненавижу… – он коснулся сухими губами ее лица, постепенно соскальзывая вниз, туда, где, на снимке, полуобнаженная грудь скрывалась под взбитым белым кружевом. – Я люблю тебя… Ты будешь моей, только моей. И никто не посмеет даже смотреть на тебя… Или ты умрёшь.»
С силой он вонзил багровое лезвие в картинку, прямо в нечеткую ложбинку на шее, меж ключиц.
Лена испытывала странные чувства всякий раз, когда переступала порог своей школы. Она, слово сев в машину времени, проваливалась в относительно беззаботную юность, где самым сильным волнением был экзамен по противной физике, а тщательно скрываемой радостью – тайное рукопожатие с приглашением в кино голубоглазого спортсмена-одноклассника… Здесь почти ничего не изменилось с тех пор.
Шел урок. Торжественно-тихий вестибюль пах свежей краской. Стайка старшеклассниц коротала время в раздевалке. Вначале девочки уставились на Лену, как аборигены на священного идола, а затем, подталкивая друг дружку локотками, зашушукались. Нагнув голову, Лена быстро прошла мимо и остановилась перед дверью с простенькой поцарапанной табличкой «Директор».
– Здравствуйте, Евгений Семенович, Вы не заняты?
– А, Леночка! – совсем не изменившийся, лишь слегка поседевший за последние восемь лет, директор, выскочил из-за стола и принялся трясти Лену за руку. – Для тебя я всегда свободен! Идем, увидишь наш ремонт.
– Компьютеры привезли, подключили?
– А как же! В лучшем виде! Все, как полагается.
Обрадованный Евгений Семенович протащил Лену по всем коридорам и закоулкам, с гордостью демонстрируя каждую новую занавесочку, детский шкафчик в группе продленного дня и даже аккуратные беленькие унитазы.
– Вот, – с гордостью заключил он, притормозив у обитой дермантином двери с сигнальной лампочкой сбоку. – Компьютерный класс.
Лена прошла вдоль новеньких столов с прилаженными на них «Компагами».
– Да, просто здорово.
– Не то слово! Даже дети изменились, когда мы это отгрохали. Берегут, сами за порядком следят.
Пальму в коридор выставил, боялся – ощиплют, а ничего! Цела! Да… – на мгновенье лицо Евгения Семеновича сделалось удрученным. – Сколько за все годы из нашей школы вышло знаменитостей, предпринимателей, есть даже политики… И ведь ни один ни копейки никогда не пожертвовал. Казино открывают, слышал, недвижимость скупают за границей… Ну да Бог с ними. Каждому своей. Я все думаю, может быть, нам табличку сделать, ну, хотя бы маленькую… «Ремонт школы был осуществлен на средства бывшей ученицы…» Или что-то в этом роде, а?
– Ну, нет! – наотрез отказалась Лена. – Я пока жива, чтобы мне памятники ставить. Не нужно ничего такого, пожалуйста.
– Почему? – недоуменно развел руками директор. – Прежде в России, еще при царе, существовали замечательные традиции меценатства. Вспомни: Бахрушинская больница, а Дом Призрения, выстроенный Шереметьевым – ныне институт Склифософского… Богатые люди почитали за честь заниматься благотворительностью. А теперь лучше откроют бордель. Разве это правильно?
– Думаю – нет, – вздохнула Лена. – Но вряд ли мы сейчас что-нибудь изменим. Нас не поймут ни бедные, ни богатые. Люди пока не готовы.
– Но ведь это страшно, – серьезно сказал Евгений Семенович. – Мы привыкли к насилию, спокойно воспринимаем убийства, не реагируем на воровство. Но не готовы ни делать, ни воспринимать добро. Эта деформация сознания, равнодушие, – что может быть ужаснее? Какое будущее нас ожидает?
– Но дети рады, а, значит, они поняли главное, мы вложили в эти стены не только деньги, но и душу. Разве мало? – Лена улыбнулась. – Я стараюсь оставаться оптимистом. Уверена – в будущем достаточно места для добра и любви. И хорошего образования. А если вам что-нибудь понадобится – не стесняйтесь. Мой номер у вас есть.
– Ходят слухи, тебя пригласили во Францию?
– Это кто же говорит? – изумилась Лена.
– Ученики. Они все про тебя знают. Ты же «звезда».
– Да… – невесело усмехнулась девушка. – «С неба звездочка упала…» Не знаю, дорогой Евгений Семенович. Ничего не знаю…
Иван Иваныч достал из кармана большой клетчатый платок и вытер взмокшую лысину.
– Я что-то слышал об этом Кротове. Откуда он взялся? Загадка. Ты проверял через «центральный»?
– Да, – сказал Дмитрий. – Он чист. И это подозрительно. Не мог человек выплыть невесть откуда с такими деньгами и нигде не «засветиться».
– Думаешь, он заново переписал себе биографию?
– Написал или купил. Какая разница? Кротов – темная лошадка. Мне это не подходит. Я не желаю быть придворным адвокатом мафии.
Иван Иваныч снял очки, тем же платком протер стекла. Внимательно воззрился на Дмитрия.
– Ты не любишь мафию, не жалуешь политиков, равнодушен к женщинам. У тебя совсем нет никаких привязанностей?
– Я люблю женщин, – возразил Дмитрий.
– Нет, – покачал головой Иван Иваныч. – Ты их используешь. Тебя мама в детстве много шлепала?
– Пальцем не трогала. У нас очень интеллигентная семья.
– Значит, позже, – отечески улыбнулся шеф, – какая-то девочка крепко обидела. Было?
– Так я беру дело Гвоздева? – переменил тему Дмитрий.
– Бери, бери, – замахал пухленькой ручкой шеф.
Когда дверь за Дмитрием закрылась, шеф одобрительно прищелкнул языком.
– Ни слова лишнего. Профи.
– Забудь, Юляш, – Маслов, раскинувшись на широкой Юлькиной кровати, только что выслушал ее печальный рассказ с естественным опущением некоторых пикантных подробностей. Выпитые несколько рюмочек «Хеннеси» настроили его на философский лад. – Во всем нужно видеть положительные моменты – радуйся, что с тобой все в порядке. А это – главное. В мире ежедневно погибает куча народа. Что поделаешь? Такова жизнь… Сегодня коньяк вкушаешь, а завтра – не приведи Господи – кирпич на голову упадет. На опознание не ходи.
– Это почему? – вскинулась Юлька.
– А потому! Мне рассказывали, как оно происходит. Тут тебе не Франция. Это там – стоишь за стеклом, где тебя с другой стороны не видно. А здесь мимо тебя по коридору будут водить разных уголовников, и каждый в рожу заглянет. Опознаешь, а он, лет через пять, выйдет и найдет. Оно тебе надо?
– То есть как, через пять?! – взбеленилась Юлька. – Они человека убили! Убили, понимаешь?! «Вышку» дать должны!
– Юль, ты че, телек не смотришь? Какая «вышка»? У нас мораторий президентский давно. Твой же думский папашка громче всех орет за смягчение законодательства. В тюрьмах, мол, кушать нечего, бедные зеки… Пять дадут, через три по амнистии выйдут, вспомнишь мое слово. Если их, конечно, найдут. Найти ж еще надо… Знаешь основное правило демократии?
– Нет, – опустив глаза, призналась Юлька.
– Каждый сам за себя. А моя хата – с краю. Вот так, Юленька. – Маслов потянул подружку за руку, откидываясь на подушки. – Иди-ка сюда, малышка, я сделаю массажик – враз полегчает…
– Оставь… – Юлька высвободилась из его объятий. – Саш, а ты бы за меня не вступился…
Маслов поджал губы.
– Я бы вступился. Но за свою женщину. А вот какого хрена тот пацан башку под пулю сунул… За чужую бабу…
– Саш, да ты что завелся-то? – озадаченно промямлила Юлька.
– Ничего! – Маслов резко подскочил, от его благодушия не осталось и следа, в глазах запрыгали злые искорки. Он отбросил подвернувшийся под руку пакетик с чипсами так, что тот ударился о стену и золотистыми колечками рассыпался по полу. – Ты с ним трахалась, да?
– Прекрати… – растерянно прошептала Юлька. – Его уже нет…
– Нет – другой появится! – выпалил Маслов. – Вокруг тебя вечно вьется стая кобелей!
Юлька поднялась, медленно дошла до двери, распахнула ее так, что стала видна полутемная лестница и негромко, но отчетливо произнесла:
– Вон!
– Сашенька, иди ужинать!
– Подожди, – раздраженно ответил Маслов, – не видишь – смотрю «Новости».
Вздохнув, вытерев полной рукой взмокший лоб, Татьяна вернулась на кухню.
«Новости» интересовали Маслова, как плешивого – бигуди. «Заказчики» не объявлялись, куда-то запропастился его рабочий пропуск с фотографией. А сказать себе, что с Юлькой покончено, оказалось гораздо легче, чем это сделать. Она была нужна ему. Нужна, несмотря ни на что.
Те сопливые сикушки, с которыми он провел несколько вечером прямо в студии, после съемок, были нетребовательны и соглашались вывернуться наизнанку, лишь бы узреть свои сиськи на страницах бульварных журнальчиков. Стоит ли говорить, что до Юльки им всем было так же далеко, как козявкам до львицы. Нынешняя ссора окончательно вывела Маслова из равновесия. Но сейчас, покачивая на колене маленькую дочку Анютку, он вдруг подумал, что, когда сшибет с заказчиков оставшиеся бабки, была не была, купит две путевки в самый крутой круиз и поплывет в него с Юлькой… Даже если это будет их последнее путешествие.
Он опустил дочку на пол и пошел на кухню ужинать. Татьяна возилась у плиты, пыхтя, как скороварка. Красная, потная, в полинявшем ситцевом халате. Растрепанные волосы приклеились к вискам…
Настроение Шурика снова упало, ниже некуда.
– Тань, – сказал он, – ты мой пропуск не находила?
– Какой?
– Бумажка с фотографией. Рабочий.
– Не, Саш, не видела, – виновато вздохнула Татьяна.
– «Не видела»… – ворчал Маслов. – Небось, засунула куда-нибудь, когда убиралась и забыла…
Сплюнув от досады, он бросил равнодушный взгляд на маленький кухонный телевизор, и… Сердце, гулко колотнувшись, ухнуло в кишки. Из черной коробки марки «Томпсон» на него глядел «объект».
В строгом сером костюме и при галстуке, он выглядел вполне респектабельно и благопристойно – благородная седина, отеческая улыбочка… Вот только взгляд – холодный, немигающий. Как у удава, желающего загипнотизировать и слопать миллионы глупых доверчивых кроликов, прильнувших к своим «окнам в мир».
– Кто это? – не своим голосом спросил Шурик.
– Бизнесмен, – с готовностью отозвалась Татьяна. – Хочет в президенты баллотироваться на следующих выборах. Деловой человек, умные вещи говорит. Может, вправду за него проголосовать? Богатый, воровать не будет. Порядок навести обещает…
– Какой порядок?! – завопил Маслов прорезавшимся фальцетом. – Это ж бандит, уголовник, мафиози!
– А ты откуда знаешь?
– Знаю! – рявкнул Шурик. – Где пульт?! Выключи сию минуту!
Он с размаху плюхнулся на угловой диванчик и тотчас подскочил, потому что искомое дистанционное управление оказалось аккурат под его мягким местом. Раздалось противное дребезжание. Маслов потряс пульт.
– Ничего не понимаю, – недоумевал он, – сломался что ли? Чего это звенит?
– Это телефон, – снисходительно сказала Татьяна, – сотовый. В коридоре, в кармане твоей куртки.
– Слушаю! – вкрадчиво произнес бархатным голосом Шурик, ожидая услышать Юльку.
– Работа сделана? – тоном, не терпящим отрицания, констатировали на том конце.
Это прорезался заказчик.
Удушливый дурманящий дым мягкими клубами постепенно окутывал комнату. И, вместе с ним, Ник «отлетал» в сладостное небытие…
Она была белокурым ангелом. Несомненно, она спустилась с опостылевших небес ради спасения его, Ника, души, перепачканной цинизмом и мерзостью окружающего мира. Когда она входила в класс, Ник слышал пение разбуженных птиц, шорох распускающейся листвы свежим майским утром. Взгляд ее лазоревых глаз был чист и прозрачен, как горное озеро. И даже имя ее было нежным, непорочным и душистым, как цветок – Лилия… Именно так пахли и ее духи – легко, сладковато. Когда она, задумавшись над контрольной, машинально облизывала полные розовые губы, мысли Ника путались и заплетались, как мухи в паутине. Всего за месяц, со дня ее появления, он напрочь растерял все свои ухищрения и уловки, на которые, как рыбешек на мотыля, ловил юных и не слишком, опытных и не очень, «цыпочек».
Он поджидал ее у подъезда и по дороге в школу болтал о разных пустяках, не решаясь коснуться ее нежной, еще бронзовой от цепкого средиземноморского загара, руки. Когда она удостаивала его благосклонным взглядом, он был на седьмом небе от счастья.
– Пап, – сказал Ник однажды, мечтательно разглядывая большую картину в золоченой раме – подлинник Моне, – я думаю, среди девчонок попадаются и совсем не испорченные.
Отец не ответил, лишь усмехнулся в пышные седые усы.
Идиллия продолжалась месяц с небольшим. Пока однажды, на вечеринке, в чисто мужской компании, когда пьют дорогой коньяк и разговаривают, как водится, о девушках, кто-то бросил невзначай:
– А Лилька-то, новенькая, классно минет делает.
Несколько человек согласно закивали, остальные принялись возбужденно уточнять детали.
– Конечно, она ж за бугром жила… В Италии. Свободная страна!
– Научилась всяким премудростям… – доносилось со всех сторон.
Ник чувствовал себя так, словно его сбросили головой вниз в выгребную яму. Он все еще надеялся, что речь идет о ком-то другом, иной Лильке…
– О ком вы говорите?
Один из ребят пошло гоготнул:
– Да о Диричевой, блин! Ты что, с дуба рухнул? Только не рассказывай нам, будто вы два месяца за ручку гуляете! А то мы тебя не знаем! Тут все свои. Последнее время ты стал таким джентльменом, Ник!
– Ага, будто не он перетрахал полшколы!
Компания одобрительно загоготала. Кто-то хлопал его по плечу, кто-то подливал «Мартель». Ник поднялся и вышел. Впервые за многие годы ему захотелось заплакать.
После бессонной ночи, бледный и решительный Ник попросил отца – после развода мальчик пожелал остаться с ним – дать ему на день «Волгу». Отец поглядел на сына с лукавой усмешкой и, бросив ключи, сказал только: «Осторожнее.»
Как всегда, в восемь-пятнадцать, она вышла из подъезда. При виде безмятежной синевы ее невинно распахнутых глаз сердце Ника заколотилось. Но теперь он не верил в сказки. «Все женщины продажны… Изначально. Даже те, кто еще об этом не догадывается…»
– Садись, – сухо скомандовал он.
– Куда мы едем? – спросила она удивленно, когда машина, свернув с привычной дороги, помчалась в сторону «окружной».
– Скоро увидишь, – он включил магнитолу на полную мощь. До сих пор помнит слова, врезавшиеся тогда в уши:
– Что с тобой, Ник? Ты странный сегодня.
– Заткнись.
Вскоре машина оказалась на загородной трассе. Ник свернул на глухую проселочную дорогу, заехал в глубь дивного майского леса.
– Выходи.
Она стояла, смотрела на него изумленно, испытующе.
– Ну?
– Говорят, ты клевая минетчица. Пора и мне раскрыть твои таланты. Давай покажи, на что ты способна, – наслаждаясь ее замешательством, пьянея от возбуждения, он принялся расстегивать ремень.
– Ник…
– На колени, сука, живо! – он, размахнувшись, ударил ее по щеке.
В глубине души Ник отчаянно трусил, и закричи она или заплачь, кинулся бы наутек, не разбирая дороги. Но ничего такого не произошло. Ее глаза расширились, потемнели, на губах заиграла шлюшеская улыбочка. Перед ним была распущенная девка, с нетерпением ожидавшая продолжения игры.
– Я думала, – проворковала она грудным, чарующим голосом, один звук которого мог бы ввести в искушение и святого, – ты еще не готов… Ты мне нравишься, но я считала тебя совсем ребенком. А ты, оказывается, настоящий мужчина…
Ее пальцы медленно расстегивали белую блузку…
Экран телевизора давно погас.
«Почему ты не могла оказаться другой?
Потому, что иначе не бывает. И ты, Лена Веденеева, обыкновенная шлюха в ангельском обличии. Я докажу это, тебе и всем. Даже если мне придется…»
Высокий красивый мужчина с блуждающим взглядом держал в окровавленной руке сигару и улыбался в такт своим мыслям…
Резкий ночной звонок в дверь поднял Марину с постели.
– Безобразие! – крикнул соседка, – три часа ночи!
– Н-ну и что? – нетвердо возражал Степаныч, – может, у человека срочное дело… Мариш, эт-то к тебе.
– Да вы что, чокнулись? – Марина накинула халатик, высунулась в коридор и замерла от неожиданности – на пороге стоял Антон. Он был здорово пьян, едва держался на ногах.
– Т-сс, не шуми, – сказал он соседке, – на, купи детям что-нибудь… – Он сунул ей мимо руки стодолларовую бумажку.
Лида смерила его ошалевшим взглядом, затем, что-то пробормотав, выхватила купюру и, исчезнув за своей дверью, защелкала всеми замками.
– Привет, – проговорил Антон, криво улыбнувшись, – проезжал мимо, дай, думаю, зайду в гости… – Он покачнулся.
– Господи, ты еще и за рулем? – Марина подхватила его и, дотащив до комнаты, усадила на раскинутый диван.
– В метро в таком виде не пускают, – сообщил Антон. Он снова попытался улыбнуться, но в глазах отразились боль и страх.
– Что-то случилось?
– Марина, моего друга убили… Пристрелили, как собаку. А я, наверно, следующий… – он закрыл лицо ладонями. – Я так устал… – проговорил он сдавленным полушепотом. – Все считают меня сильным…
А я выдохся… Я слишком стар для такой жизни…
Поддавшись неожиданной жалости и нежности, она обняла его и, как ребенка, погладила по голове.
– Все образуется…
Она не знала, что еще сказать. Никогда не умела ни утешать, ни успокаивать, и впервые корила себя за это.
Он порывисто обнял ее, пряча лицо в сборках халатика.
– Марина… Ты нужна мне. Пожалуйста, не прогоняй меня…
– Не волнуйся… Оставайся, сколько хочешь.
– Ты не уйдешь?
– Нет. Я буду рядом.
– Правда?
– Правда.
Потом Марина лежала рядом и долго смотрела на спящего мужчину. В его лице не было ни упрямства, ни насмешливой дерзости, только трогательная беззащитность. Там, в Ницце, она так же глядела на него, когда не могла заснуть. И думала о том, что скоро все закончится. А все, оказывается, только начиналось…
Она осторожно коснулась губами его щеки. Он что-то пробормотал во сне. Марина слегка отшатнулась, а затем, неожиданно для себя самой, поцеловала Антона в сжатые губы.
Глава 2
В тот момент вы были собой. Вам ни к чему носить маску.
А насчет ваших страхов – постарайтесь относиться к ним спокойнее. Знаю, это непросто. Я помогу вам. Все люди чего-то боятся, это естественно, это сидит в каждом – древнейший инстинкт самосохранения. Не будь его – прервался бы род человеческий. Кто-то боится темноты, кто-то – собак. Я, например, ужасно боюсь пауков. Главное, вы осознали свой страх, вытащили его на свет. Видите, он не такой уж большой. Попробуем стать сильнее его, и тогда победим.
На плоском четырнадцатидюймовом экране ярко накрашенная сексапильная девочка, закатывая глазки и заламывая ручки, тонюсеньким голоском пела о несчастной любви.
Со стены холодно и высокомерно улыбалась зеленоглазая красавица.
«Сука! – Ник с ненавистью ударил кулаком по столику. – Что она возомнила о себе, эта девка?»
Холодными пальцами он вытащил из кармана куртки ключ, нажал на невидимую панель в стене.
Дверца отворилась. Ник отомкнул спрятанный в нише сейф. Жизнь научила его осторожности.
Однажды дурацкая оплошность стоила Нику карьеры атташе.
«Предписано: покинуть пределы Колумбии в трехдневный срок в связи с употреблением… наркотических веществ… является несовместимым…»
Уроды! Отец тогда замял скандал, и Ника оставили при посольстве в России.
Отец знал толк в работе и в жизни…
Ник открыл сейф, вытащил коробку с аккуратно выложенными в ряд сигарами. Распечатал одну, с наслаждением закурил, вдыхая аромат сладковатого, как в крематории, дыма. Тело охватила истома. Но злость не прошла. Напротив, она усиливалась, росла, достигая чудовищных размеров, вместе с сизым дымом заполняя собой все пространство гаражной комнаты, постепенно сакоммулировавшись в яростном желании обладать несговорчивой девчонкой.
Ему было тринадцать, когда он узнал, что мать имеет любовника. Одной секунды хватило, чтобы перевернуть вверх дном его мироощущение. Он стал сыном шлюхи.
В следующий шок поверг его отец. Выслушав сына, он не удивился и не возмутился, а, обняв Ника за плечи, объяснил, что их брак давно стал чистой формальностью, и видимость его поддерживалась только ради него, Ника. И далее произнес фразу, ставшую для Ника впоследствии философией бытия.
– Запомни, сынок, к сожалению или счастью, все женщины продажны. До единой. Изначально, по природе. Просто у каждой своя цена. Одни отдаются за деньги, другие – за ласковое слово. У любой стены есть свой «Сезам, откройся!». Необходимо лишь подобрать нужный ключик.»
Ник затянулся еще раз. Перед глазами поплыли разноцветные шары.
Эта дрянь, Лена Веденеева, все портила. Ник приходил на показы. Воспаленным взглядом ловил каждый изгиб ее волнующего тела под полупрозрачными шелками. Он ненавидел эти тряпки. Если бы он мог уничтожить их все, чтобы она никогда больше не появилась на подиуме, перед тысячей глаз вожделеющих ее самцов… Ее плоть, ее нагота должны принадлежать ему, и никому больше… Она еще будет стонать и извиваться в его руках от наслаждения или боли… Что, впрочем, одно и то же… Она будет принадлежать ему, или…
Ник выдвинул ящик стола и вытащил тонкий, наподобие скальпеля, нож. В летучих цветных шарах его блестящая стальная поверхность выглядела совершенной, возбуждающей и манящей, как молодое женское тело… Ник медленно провел острием по раскрытой ладони. Остался ровный багряный след.
Лезвие сделалось пурпурно-алым. Ник зачарованно смотрел, как темная кровь лениво, будто нехотя, поползла по руке, закапала на светлый пол. Боли не было. Лишь легкое головокружение, как от хорошего вина. Водя в воздухе ладонью, Ник выписывал размытые картинки на линолеуме – красные на сером. Ему стало весело – смотрите, он тоже умеет рисовать, получше матери! Ему следует написать шедевр! Это будет новым словом в искусстве. «Тебе нравится?» – он, с усмешкой устремил взгляд на портрет фарфоровой блондинки на стене. Она снисходительно и высокомерно наблюдала за ним.
Внезапно он почувствовал боль. Она пронзила все тело – от висков до ступней. Ник заскрипел зубами.
«Смеешься, сука?» Он приложил платок к окровавленной ладони, встал, подошел к стене, приблизил лицо к выцветшему изображению.
«Я тебя ненавижу… – он коснулся сухими губами ее лица, постепенно соскальзывая вниз, туда, где, на снимке, полуобнаженная грудь скрывалась под взбитым белым кружевом. – Я люблю тебя… Ты будешь моей, только моей. И никто не посмеет даже смотреть на тебя… Или ты умрёшь.»
С силой он вонзил багровое лезвие в картинку, прямо в нечеткую ложбинку на шее, меж ключиц.
Лена испытывала странные чувства всякий раз, когда переступала порог своей школы. Она, слово сев в машину времени, проваливалась в относительно беззаботную юность, где самым сильным волнением был экзамен по противной физике, а тщательно скрываемой радостью – тайное рукопожатие с приглашением в кино голубоглазого спортсмена-одноклассника… Здесь почти ничего не изменилось с тех пор.
Шел урок. Торжественно-тихий вестибюль пах свежей краской. Стайка старшеклассниц коротала время в раздевалке. Вначале девочки уставились на Лену, как аборигены на священного идола, а затем, подталкивая друг дружку локотками, зашушукались. Нагнув голову, Лена быстро прошла мимо и остановилась перед дверью с простенькой поцарапанной табличкой «Директор».
– Здравствуйте, Евгений Семенович, Вы не заняты?
– А, Леночка! – совсем не изменившийся, лишь слегка поседевший за последние восемь лет, директор, выскочил из-за стола и принялся трясти Лену за руку. – Для тебя я всегда свободен! Идем, увидишь наш ремонт.
– Компьютеры привезли, подключили?
– А как же! В лучшем виде! Все, как полагается.
Обрадованный Евгений Семенович протащил Лену по всем коридорам и закоулкам, с гордостью демонстрируя каждую новую занавесочку, детский шкафчик в группе продленного дня и даже аккуратные беленькие унитазы.
– Вот, – с гордостью заключил он, притормозив у обитой дермантином двери с сигнальной лампочкой сбоку. – Компьютерный класс.
Лена прошла вдоль новеньких столов с прилаженными на них «Компагами».
– Да, просто здорово.
– Не то слово! Даже дети изменились, когда мы это отгрохали. Берегут, сами за порядком следят.
Пальму в коридор выставил, боялся – ощиплют, а ничего! Цела! Да… – на мгновенье лицо Евгения Семеновича сделалось удрученным. – Сколько за все годы из нашей школы вышло знаменитостей, предпринимателей, есть даже политики… И ведь ни один ни копейки никогда не пожертвовал. Казино открывают, слышал, недвижимость скупают за границей… Ну да Бог с ними. Каждому своей. Я все думаю, может быть, нам табличку сделать, ну, хотя бы маленькую… «Ремонт школы был осуществлен на средства бывшей ученицы…» Или что-то в этом роде, а?
– Ну, нет! – наотрез отказалась Лена. – Я пока жива, чтобы мне памятники ставить. Не нужно ничего такого, пожалуйста.
– Почему? – недоуменно развел руками директор. – Прежде в России, еще при царе, существовали замечательные традиции меценатства. Вспомни: Бахрушинская больница, а Дом Призрения, выстроенный Шереметьевым – ныне институт Склифософского… Богатые люди почитали за честь заниматься благотворительностью. А теперь лучше откроют бордель. Разве это правильно?
– Думаю – нет, – вздохнула Лена. – Но вряд ли мы сейчас что-нибудь изменим. Нас не поймут ни бедные, ни богатые. Люди пока не готовы.
– Но ведь это страшно, – серьезно сказал Евгений Семенович. – Мы привыкли к насилию, спокойно воспринимаем убийства, не реагируем на воровство. Но не готовы ни делать, ни воспринимать добро. Эта деформация сознания, равнодушие, – что может быть ужаснее? Какое будущее нас ожидает?
– Но дети рады, а, значит, они поняли главное, мы вложили в эти стены не только деньги, но и душу. Разве мало? – Лена улыбнулась. – Я стараюсь оставаться оптимистом. Уверена – в будущем достаточно места для добра и любви. И хорошего образования. А если вам что-нибудь понадобится – не стесняйтесь. Мой номер у вас есть.
– Ходят слухи, тебя пригласили во Францию?
– Это кто же говорит? – изумилась Лена.
– Ученики. Они все про тебя знают. Ты же «звезда».
– Да… – невесело усмехнулась девушка. – «С неба звездочка упала…» Не знаю, дорогой Евгений Семенович. Ничего не знаю…
Иван Иваныч достал из кармана большой клетчатый платок и вытер взмокшую лысину.
– Я что-то слышал об этом Кротове. Откуда он взялся? Загадка. Ты проверял через «центральный»?
– Да, – сказал Дмитрий. – Он чист. И это подозрительно. Не мог человек выплыть невесть откуда с такими деньгами и нигде не «засветиться».
– Думаешь, он заново переписал себе биографию?
– Написал или купил. Какая разница? Кротов – темная лошадка. Мне это не подходит. Я не желаю быть придворным адвокатом мафии.
Иван Иваныч снял очки, тем же платком протер стекла. Внимательно воззрился на Дмитрия.
– Ты не любишь мафию, не жалуешь политиков, равнодушен к женщинам. У тебя совсем нет никаких привязанностей?
– Я люблю женщин, – возразил Дмитрий.
– Нет, – покачал головой Иван Иваныч. – Ты их используешь. Тебя мама в детстве много шлепала?
– Пальцем не трогала. У нас очень интеллигентная семья.
– Значит, позже, – отечески улыбнулся шеф, – какая-то девочка крепко обидела. Было?
– Так я беру дело Гвоздева? – переменил тему Дмитрий.
– Бери, бери, – замахал пухленькой ручкой шеф.
Когда дверь за Дмитрием закрылась, шеф одобрительно прищелкнул языком.
– Ни слова лишнего. Профи.
– Забудь, Юляш, – Маслов, раскинувшись на широкой Юлькиной кровати, только что выслушал ее печальный рассказ с естественным опущением некоторых пикантных подробностей. Выпитые несколько рюмочек «Хеннеси» настроили его на философский лад. – Во всем нужно видеть положительные моменты – радуйся, что с тобой все в порядке. А это – главное. В мире ежедневно погибает куча народа. Что поделаешь? Такова жизнь… Сегодня коньяк вкушаешь, а завтра – не приведи Господи – кирпич на голову упадет. На опознание не ходи.
– Это почему? – вскинулась Юлька.
– А потому! Мне рассказывали, как оно происходит. Тут тебе не Франция. Это там – стоишь за стеклом, где тебя с другой стороны не видно. А здесь мимо тебя по коридору будут водить разных уголовников, и каждый в рожу заглянет. Опознаешь, а он, лет через пять, выйдет и найдет. Оно тебе надо?
– То есть как, через пять?! – взбеленилась Юлька. – Они человека убили! Убили, понимаешь?! «Вышку» дать должны!
– Юль, ты че, телек не смотришь? Какая «вышка»? У нас мораторий президентский давно. Твой же думский папашка громче всех орет за смягчение законодательства. В тюрьмах, мол, кушать нечего, бедные зеки… Пять дадут, через три по амнистии выйдут, вспомнишь мое слово. Если их, конечно, найдут. Найти ж еще надо… Знаешь основное правило демократии?
– Нет, – опустив глаза, призналась Юлька.
– Каждый сам за себя. А моя хата – с краю. Вот так, Юленька. – Маслов потянул подружку за руку, откидываясь на подушки. – Иди-ка сюда, малышка, я сделаю массажик – враз полегчает…
– Оставь… – Юлька высвободилась из его объятий. – Саш, а ты бы за меня не вступился…
Маслов поджал губы.
– Я бы вступился. Но за свою женщину. А вот какого хрена тот пацан башку под пулю сунул… За чужую бабу…
– Саш, да ты что завелся-то? – озадаченно промямлила Юлька.
– Ничего! – Маслов резко подскочил, от его благодушия не осталось и следа, в глазах запрыгали злые искорки. Он отбросил подвернувшийся под руку пакетик с чипсами так, что тот ударился о стену и золотистыми колечками рассыпался по полу. – Ты с ним трахалась, да?
– Прекрати… – растерянно прошептала Юлька. – Его уже нет…
– Нет – другой появится! – выпалил Маслов. – Вокруг тебя вечно вьется стая кобелей!
Юлька поднялась, медленно дошла до двери, распахнула ее так, что стала видна полутемная лестница и негромко, но отчетливо произнесла:
– Вон!
– Сашенька, иди ужинать!
– Подожди, – раздраженно ответил Маслов, – не видишь – смотрю «Новости».
Вздохнув, вытерев полной рукой взмокший лоб, Татьяна вернулась на кухню.
«Новости» интересовали Маслова, как плешивого – бигуди. «Заказчики» не объявлялись, куда-то запропастился его рабочий пропуск с фотографией. А сказать себе, что с Юлькой покончено, оказалось гораздо легче, чем это сделать. Она была нужна ему. Нужна, несмотря ни на что.
Те сопливые сикушки, с которыми он провел несколько вечером прямо в студии, после съемок, были нетребовательны и соглашались вывернуться наизнанку, лишь бы узреть свои сиськи на страницах бульварных журнальчиков. Стоит ли говорить, что до Юльки им всем было так же далеко, как козявкам до львицы. Нынешняя ссора окончательно вывела Маслова из равновесия. Но сейчас, покачивая на колене маленькую дочку Анютку, он вдруг подумал, что, когда сшибет с заказчиков оставшиеся бабки, была не была, купит две путевки в самый крутой круиз и поплывет в него с Юлькой… Даже если это будет их последнее путешествие.
Он опустил дочку на пол и пошел на кухню ужинать. Татьяна возилась у плиты, пыхтя, как скороварка. Красная, потная, в полинявшем ситцевом халате. Растрепанные волосы приклеились к вискам…
Настроение Шурика снова упало, ниже некуда.
– Тань, – сказал он, – ты мой пропуск не находила?
– Какой?
– Бумажка с фотографией. Рабочий.
– Не, Саш, не видела, – виновато вздохнула Татьяна.
– «Не видела»… – ворчал Маслов. – Небось, засунула куда-нибудь, когда убиралась и забыла…
Сплюнув от досады, он бросил равнодушный взгляд на маленький кухонный телевизор, и… Сердце, гулко колотнувшись, ухнуло в кишки. Из черной коробки марки «Томпсон» на него глядел «объект».
В строгом сером костюме и при галстуке, он выглядел вполне респектабельно и благопристойно – благородная седина, отеческая улыбочка… Вот только взгляд – холодный, немигающий. Как у удава, желающего загипнотизировать и слопать миллионы глупых доверчивых кроликов, прильнувших к своим «окнам в мир».
– Кто это? – не своим голосом спросил Шурик.
– Бизнесмен, – с готовностью отозвалась Татьяна. – Хочет в президенты баллотироваться на следующих выборах. Деловой человек, умные вещи говорит. Может, вправду за него проголосовать? Богатый, воровать не будет. Порядок навести обещает…
– Какой порядок?! – завопил Маслов прорезавшимся фальцетом. – Это ж бандит, уголовник, мафиози!
– А ты откуда знаешь?
– Знаю! – рявкнул Шурик. – Где пульт?! Выключи сию минуту!
Он с размаху плюхнулся на угловой диванчик и тотчас подскочил, потому что искомое дистанционное управление оказалось аккурат под его мягким местом. Раздалось противное дребезжание. Маслов потряс пульт.
– Ничего не понимаю, – недоумевал он, – сломался что ли? Чего это звенит?
– Это телефон, – снисходительно сказала Татьяна, – сотовый. В коридоре, в кармане твоей куртки.
– Слушаю! – вкрадчиво произнес бархатным голосом Шурик, ожидая услышать Юльку.
– Работа сделана? – тоном, не терпящим отрицания, констатировали на том конце.
Это прорезался заказчик.
Удушливый дурманящий дым мягкими клубами постепенно окутывал комнату. И, вместе с ним, Ник «отлетал» в сладостное небытие…
Она была белокурым ангелом. Несомненно, она спустилась с опостылевших небес ради спасения его, Ника, души, перепачканной цинизмом и мерзостью окружающего мира. Когда она входила в класс, Ник слышал пение разбуженных птиц, шорох распускающейся листвы свежим майским утром. Взгляд ее лазоревых глаз был чист и прозрачен, как горное озеро. И даже имя ее было нежным, непорочным и душистым, как цветок – Лилия… Именно так пахли и ее духи – легко, сладковато. Когда она, задумавшись над контрольной, машинально облизывала полные розовые губы, мысли Ника путались и заплетались, как мухи в паутине. Всего за месяц, со дня ее появления, он напрочь растерял все свои ухищрения и уловки, на которые, как рыбешек на мотыля, ловил юных и не слишком, опытных и не очень, «цыпочек».
Он поджидал ее у подъезда и по дороге в школу болтал о разных пустяках, не решаясь коснуться ее нежной, еще бронзовой от цепкого средиземноморского загара, руки. Когда она удостаивала его благосклонным взглядом, он был на седьмом небе от счастья.
– Пап, – сказал Ник однажды, мечтательно разглядывая большую картину в золоченой раме – подлинник Моне, – я думаю, среди девчонок попадаются и совсем не испорченные.
Отец не ответил, лишь усмехнулся в пышные седые усы.
Идиллия продолжалась месяц с небольшим. Пока однажды, на вечеринке, в чисто мужской компании, когда пьют дорогой коньяк и разговаривают, как водится, о девушках, кто-то бросил невзначай:
– А Лилька-то, новенькая, классно минет делает.
Несколько человек согласно закивали, остальные принялись возбужденно уточнять детали.
– Конечно, она ж за бугром жила… В Италии. Свободная страна!
– Научилась всяким премудростям… – доносилось со всех сторон.
Ник чувствовал себя так, словно его сбросили головой вниз в выгребную яму. Он все еще надеялся, что речь идет о ком-то другом, иной Лильке…
– О ком вы говорите?
Один из ребят пошло гоготнул:
– Да о Диричевой, блин! Ты что, с дуба рухнул? Только не рассказывай нам, будто вы два месяца за ручку гуляете! А то мы тебя не знаем! Тут все свои. Последнее время ты стал таким джентльменом, Ник!
– Ага, будто не он перетрахал полшколы!
Компания одобрительно загоготала. Кто-то хлопал его по плечу, кто-то подливал «Мартель». Ник поднялся и вышел. Впервые за многие годы ему захотелось заплакать.
После бессонной ночи, бледный и решительный Ник попросил отца – после развода мальчик пожелал остаться с ним – дать ему на день «Волгу». Отец поглядел на сына с лукавой усмешкой и, бросив ключи, сказал только: «Осторожнее.»
Как всегда, в восемь-пятнадцать, она вышла из подъезда. При виде безмятежной синевы ее невинно распахнутых глаз сердце Ника заколотилось. Но теперь он не верил в сказки. «Все женщины продажны… Изначально. Даже те, кто еще об этом не догадывается…»
– Садись, – сухо скомандовал он.
– Куда мы едем? – спросила она удивленно, когда машина, свернув с привычной дороги, помчалась в сторону «окружной».
– Скоро увидишь, – он включил магнитолу на полную мощь. До сих пор помнит слова, врезавшиеся тогда в уши:
– О, класс, – сказал мрачно Ник, – это мне подходит, детка.
«Нет в жизни ни счастья, ни горя,
Весь мир для меня и во мне…»
– Что с тобой, Ник? Ты странный сегодня.
– Заткнись.
Вскоре машина оказалась на загородной трассе. Ник свернул на глухую проселочную дорогу, заехал в глубь дивного майского леса.
– Выходи.
Она стояла, смотрела на него изумленно, испытующе.
– Ну?
– Говорят, ты клевая минетчица. Пора и мне раскрыть твои таланты. Давай покажи, на что ты способна, – наслаждаясь ее замешательством, пьянея от возбуждения, он принялся расстегивать ремень.
– Ник…
– На колени, сука, живо! – он, размахнувшись, ударил ее по щеке.
В глубине души Ник отчаянно трусил, и закричи она или заплачь, кинулся бы наутек, не разбирая дороги. Но ничего такого не произошло. Ее глаза расширились, потемнели, на губах заиграла шлюшеская улыбочка. Перед ним была распущенная девка, с нетерпением ожидавшая продолжения игры.
– Я думала, – проворковала она грудным, чарующим голосом, один звук которого мог бы ввести в искушение и святого, – ты еще не готов… Ты мне нравишься, но я считала тебя совсем ребенком. А ты, оказывается, настоящий мужчина…
Ее пальцы медленно расстегивали белую блузку…
Экран телевизора давно погас.
«Почему ты не могла оказаться другой?
Потому, что иначе не бывает. И ты, Лена Веденеева, обыкновенная шлюха в ангельском обличии. Я докажу это, тебе и всем. Даже если мне придется…»
Высокий красивый мужчина с блуждающим взглядом держал в окровавленной руке сигару и улыбался в такт своим мыслям…
Резкий ночной звонок в дверь поднял Марину с постели.
– Безобразие! – крикнул соседка, – три часа ночи!
– Н-ну и что? – нетвердо возражал Степаныч, – может, у человека срочное дело… Мариш, эт-то к тебе.
– Да вы что, чокнулись? – Марина накинула халатик, высунулась в коридор и замерла от неожиданности – на пороге стоял Антон. Он был здорово пьян, едва держался на ногах.
– Т-сс, не шуми, – сказал он соседке, – на, купи детям что-нибудь… – Он сунул ей мимо руки стодолларовую бумажку.
Лида смерила его ошалевшим взглядом, затем, что-то пробормотав, выхватила купюру и, исчезнув за своей дверью, защелкала всеми замками.
– Привет, – проговорил Антон, криво улыбнувшись, – проезжал мимо, дай, думаю, зайду в гости… – Он покачнулся.
– Господи, ты еще и за рулем? – Марина подхватила его и, дотащив до комнаты, усадила на раскинутый диван.
– В метро в таком виде не пускают, – сообщил Антон. Он снова попытался улыбнуться, но в глазах отразились боль и страх.
– Что-то случилось?
– Марина, моего друга убили… Пристрелили, как собаку. А я, наверно, следующий… – он закрыл лицо ладонями. – Я так устал… – проговорил он сдавленным полушепотом. – Все считают меня сильным…
А я выдохся… Я слишком стар для такой жизни…
Поддавшись неожиданной жалости и нежности, она обняла его и, как ребенка, погладила по голове.
– Все образуется…
Она не знала, что еще сказать. Никогда не умела ни утешать, ни успокаивать, и впервые корила себя за это.
Он порывисто обнял ее, пряча лицо в сборках халатика.
– Марина… Ты нужна мне. Пожалуйста, не прогоняй меня…
– Не волнуйся… Оставайся, сколько хочешь.
– Ты не уйдешь?
– Нет. Я буду рядом.
– Правда?
– Правда.
Потом Марина лежала рядом и долго смотрела на спящего мужчину. В его лице не было ни упрямства, ни насмешливой дерзости, только трогательная беззащитность. Там, в Ницце, она так же глядела на него, когда не могла заснуть. И думала о том, что скоро все закончится. А все, оказывается, только начиналось…
Она осторожно коснулась губами его щеки. Он что-то пробормотал во сне. Марина слегка отшатнулась, а затем, неожиданно для себя самой, поцеловала Антона в сжатые губы.
Глава 2
Темнеть начало уже после пятнадцати. Олег с тоской покосился на мрачное окно. Жаль, что нельзя купить солнечный свет. Эта полярная ночь достала по самое «не хочу». Или, плюнув на все, махнуть куда-нибудь, в вечное лето? Есть такие страны, по телеку видел. Да и плевать-то особо не на что. И не на кого…
Олег хандрил уже несколько недель. Это было на него совсем непохоже. Казино, тренажерка, девочки, даже автомобиль, – все опостылело. Он даже всерьез задумался, а не заняться ли каким-нибудь делом, чему-то поучиться? Вот и папаша язык околотил, что, не стань его, сынок Олег, разорится вчистую и по миру пойдет… Сплошной геморрой.
Олег вздохнул и подумал о Лене. Вспоминает ли она о нем хоть иногда? Он – постоянно. Прежде и не подозревал, что можно вот так, день и ночь, прокручивать в голове одно и то же.
«Мы разные люди… Разные…»
Как это понимать? Все люди разные. Даже близнецы, и то, говорят, не во всем похожи. Конечно, не в том суть. Если бы им удалось снова поговорить… Он бы даже согласился прочитать какую-нибудь из ее заумных книжек. Или пойти в оперу, рискуя заснуть в первом же отделении…
Олегу было нелегко с Леной, его задевали непонятные рассуждения, смысл которых ускользал от его понимания, ее холодная отрешенность в самые интимные минуты, насмешливая улыбка… Ему казалось, он вздохнёт с облегчением, когда это закончится. Но он ошибся. На месте, прежде принадлежавшем ей, в его душе образовалась тягучая пустота. И, как ни старался, не мог ее заполнить. За свою спокойную, безмятежную жизнь Олег мало чего желал. Разве однажды, после восьмого класса, огорошил «предков»: хочу, мол, пойти учиться на автослесаря. К тому времени он по винтикам перебирал подаренную отцом «девятку». Были шок, вопли и валидол. Отец уже вовсю набирал обороты в бизнесе, и заява Олега была ему как серпом по… Сын преуспевающего банкира не может быть простым работягой! Что угодно, только не это!
Ну и ладно. Олег сдался, получил новую машину и отбыл на Ямайку. Отдыхать после напряженного учебного года.
А дальше снова все шло своим чередом, без взлетов и падений, гладко, как под утюгом. Пока не появилась Лена.
Что она сделала такого, особенного? Выставила его тупицей и полным ничтожеством, папенькиным сынком. Почему он сходит с ума при одной мысли, что у нее будет другой? Почему теперь, в двадцать пять, когда уже юношеские страдания позади, он отчаянно хочет одного – чтобы она вернулась. Пусть на неделю, на день… Может быть, он попробует измениться… Постарается. В конце концов, старая истина гласит, один должен любить, а другой – позволять. Он согласен, а она? Если бы он смог найти нужные слова, чтобы ее убедить…
Олег хандрил уже несколько недель. Это было на него совсем непохоже. Казино, тренажерка, девочки, даже автомобиль, – все опостылело. Он даже всерьез задумался, а не заняться ли каким-нибудь делом, чему-то поучиться? Вот и папаша язык околотил, что, не стань его, сынок Олег, разорится вчистую и по миру пойдет… Сплошной геморрой.
Олег вздохнул и подумал о Лене. Вспоминает ли она о нем хоть иногда? Он – постоянно. Прежде и не подозревал, что можно вот так, день и ночь, прокручивать в голове одно и то же.
«Мы разные люди… Разные…»
Как это понимать? Все люди разные. Даже близнецы, и то, говорят, не во всем похожи. Конечно, не в том суть. Если бы им удалось снова поговорить… Он бы даже согласился прочитать какую-нибудь из ее заумных книжек. Или пойти в оперу, рискуя заснуть в первом же отделении…
Олегу было нелегко с Леной, его задевали непонятные рассуждения, смысл которых ускользал от его понимания, ее холодная отрешенность в самые интимные минуты, насмешливая улыбка… Ему казалось, он вздохнёт с облегчением, когда это закончится. Но он ошибся. На месте, прежде принадлежавшем ей, в его душе образовалась тягучая пустота. И, как ни старался, не мог ее заполнить. За свою спокойную, безмятежную жизнь Олег мало чего желал. Разве однажды, после восьмого класса, огорошил «предков»: хочу, мол, пойти учиться на автослесаря. К тому времени он по винтикам перебирал подаренную отцом «девятку». Были шок, вопли и валидол. Отец уже вовсю набирал обороты в бизнесе, и заява Олега была ему как серпом по… Сын преуспевающего банкира не может быть простым работягой! Что угодно, только не это!
Ну и ладно. Олег сдался, получил новую машину и отбыл на Ямайку. Отдыхать после напряженного учебного года.
А дальше снова все шло своим чередом, без взлетов и падений, гладко, как под утюгом. Пока не появилась Лена.
Что она сделала такого, особенного? Выставила его тупицей и полным ничтожеством, папенькиным сынком. Почему он сходит с ума при одной мысли, что у нее будет другой? Почему теперь, в двадцать пять, когда уже юношеские страдания позади, он отчаянно хочет одного – чтобы она вернулась. Пусть на неделю, на день… Может быть, он попробует измениться… Постарается. В конце концов, старая истина гласит, один должен любить, а другой – позволять. Он согласен, а она? Если бы он смог найти нужные слова, чтобы ее убедить…