Страница:
занятие торговлей, запрещение которой он находит в псалме 70. Торговец, по
его мнению, никогда не может быть угоден богу; христианину не следует
заниматься торговыми делами, а если он это делает, его надо изгнать из
церкви. Далее, он считает отдачу денег в рост воровством.
Гораздо менее щепетильным он оказывается в более важном пункте, когда
оправдывает поступок Авраама, предложившего Сарре выдать себя за его сестру.
Это, во-первых, было ложью или, по крайней мере, заявлением, имевшим целью
ввести в обман египтян. Во-вторых, этим Авраам вводил жену и египетского
царя в грех прелюбодеяния. А Златоуст хвалит Сарру за проявленную ею в этом
деле уступчивость и геройское мужество, с каким она подверглась риску
совершить прелюбодеяние.
Все же в морали этого великого учителя встречается и кое-что более
умное, это когда он прямо высказывается против гонений. В этом пункте
Златоуст сходится со всеми учителями, которые сами подвергались гонениям.
Принцип веротерпимости оспаривали лишь те, которые чувствовали себя
достаточно сильными, чтобы дать другим испытать плоды их святого рвения.
Святой Василий, прозванный Великим, епископ кесарийский в Каппадокии,
также являет пример упорства и свирепости, которые святоши прикрывают
рвением. Император Валент лично дважды приезжал в Кесарию, чтобы вразумить
святого. Но святые упрямы и не желают идти на соглашение. Когда разгневанный
государь готов был уже подписать приказ об изгнании Василия из города, у
него заболел сын. Валент сейчас же послал за прелатом, присутствие которого
якобы немедленно исцелило сына. Но так как отец окрестил сына у ариан,
святой немедленно лишил его своего покровительства. Мальчик снова заболел и
умер. Это чудо отнюдь не свидетельствует о духе благотворения. Остается
заподозрить достоверность чуда, которое не могло заставить императора
отказаться от своих заблуждений, а ведь, казалось бы, такое чудо должно было
убедить его в могуществе и в правоверии святого.
По всей видимости, Василий так же мало умел быть преданным другом, как
и угодливым подданным своего государя. Святой Григорий Назианский, его
товарищ по занятиям и старинный друг, никогда не мог примириться с
бессердечностью Василия, который, управляя пятьюдесятью епархиями, не дал
ему ни одной, даже самой маленькой. Отсюда видно, что, во-первых, святые
поступали дурно со своими друзьями и что, во-вторых, святые не всегда
нечувствительны к своим земным интересам.
Святой Василий считается учредителем монашеского ордена на Востоке, для
которого он разработал очень строгий устав. Поразительно, что великий
богослов здесь открыто противоречит предписаниям Иисуса Христа. В Евангелии
от Матфея (гл. 6, ст. 16-17) Иисус говорит: "Когда вы поститесь, не будьте
унылы, как лицемеры, которые принимают на себя мрачные лица... А ты, когда
постишься, помажь голову твою и умой лицо твое". Василий, напротив, требует,
чтобы "смирение монаха проявлялось и в его внешности, чтобы взор у него был
грустный и опущенный долу, голова непричесана, одежда грязная и небрежная".
Таким образом, святые присвоили себе право исправлять предписания своего
божественного учителя. Как и многие другие богословы, Василий осуждает
второй брак, как блуд и многоженство. Точно так же он порицает законную
самозащиту, всякие войны, процессы, клятвы. Наконец, в качестве заклятого
врага радости, он утверждает, что христианин не должен смеяться.
Но не будем задерживаться на подобных пустяках. Перейдем к рассмотрению
святого, больше прославившегося рвением и преступлениями. Поговорим о святом
Кирилле, патриархе александрийском, который затмил большинство прелатов
своего времени гнусностями, в которых он повинен. Крупный заговор возвел
этого церковного героя на престол первосвященника александрийского.
Уверенный в поддержке своих сторонников, Кирилл не ограничился тем, что
распоряжался духовными делами своей епархии, он захотел осуществлять
неограниченную власть и в делах светских. Первым шагом его было закрытие
церквей, принадлежавших раскольникам-новатианам. Затем он завладел их
священной утварью и украшениями церквей. Наконец, он конфисковал все
имущество их епископа Феопемпта. Сократ. История церкви. В другом случае в
наказание за незначительную обиду, нанесенную несколькими евреями одному из
его любимцев, он собственной властью изгнал из Александрии всех евреев и
разрешил черни разграбить их добро. В данном случае святой прелат хотел,
надо полагать, вознаградить египтян за то, что израильтяне некогда ограбили
их по приказу Моисея. Орест, префект города, был справедливо возмущен такими
действиями патриарха ужаснувшись при виде того, как город сразу обезлюдел по
прихоти попа. Он, доложил обо всем происшедшем императору. Кирилл, со своей
стороны, по-видимому предупредил императора. Тем временем, неуверенный в
исходе дела, он счел нужным задобрить префекта который успел снискать любовь
народа. Но Орест, знавший, с кем имеет дело, отказался пойти на соглашение и
решил дожидаться решения двора. Тем временем наш святой, оскорбленный
полученным отказом, решил отомстить. Он вызвал из монастыря в Нитрии около
пятисот монахов, которые оставили свое уединение и направились в город.
Увидев префекта в его колеснице яростные монахи осыпали его оскорблениями,
кричали ему, что он "нечестивец", "идолопоклонник", "язычник". Напрасно он
протестовал, ссылаясь на то, что он крещен. Один из монахов бросил в него
камнем и ранил в голову.
В то же время телохранители Ореста покинули его, так как сами
испугались бешенства монахов. Видя это смятение, народ сбежался, чтобы
вырвать Ореста из рук взбесившихся святош. Лммония, нанесшего удар Оресту,
схватили и согласно закону покарали смертью. Префект вскоре известил
императора об этом новом инциденте. Святой написал ему со своей стороны.
Пока что он распорядился торжественно похоронить тело Аммония в церкви,
уверяя, что его надо рассматривать как мученика, и произнес похвальное слово
в его честь, где восхвалял мужество, с каким тот защищал правду.
Ярость Кирилла, однако, не улеглась и обрушилась еще раз на одну особу,
любимую и уважаемую префектом. Речь идет об Ипатии, деве, прославившейся
благодаря тем блестящим похвалам, которыми писатели того времени единодушно
награждали ее добродетель, знания и красоту. Она была дочерью Теона,
руководителя знаменитой в древности александрийской школы. Этот ученый
сделал все возможное для воспитания дочери. Обнаружив у нее способности, он
стал преподавать ей самые возвышенные знания-геометрию, астрономию,
философию.
Прелестная девушка вполне оправдала старания отца, и после его смерти
ее признали достойной занять место отца и поставили во главе знаменитой
школы. На этом посту она привлекла большое количество слушателей и учеников,
среди которых был знаменитый Синезий, ставший, как мы увидим, епископом
Птолемаиды. Синезий всегда питал к Ипатии самую нежную привязанность, об
этом можно судить по сохранившимся его письмам.
В Александрии все выражали свое преклонение перед Ипатией, которую
называли красавицей-философом. Весь город единодушно приветствовал ее ученые
речи, исходившие из уст грации. Ее безупречная нравственность и строгая
добродетель вызывали благоговение у людей, которых влюбленность могла
толкнуть на легкомысленный шаг. Одним словом, эта прелестная женщина
пользовалась всеобщей любовью и уважением. В частности, ее ценил префект
Орест, который, зная ее образованность и прямоту, охотно совещался с нею по
наиболее важным делам.
Столько прекрасных качеств Ипатии не замедлили вызвать зависть в низкой
и жестокой душе Кирилла. Этот святой и сам претендовал-без достаточного
основания-на красноречие и знания. Его тщеславие доходило до того, что он
нанимал клакеров, чтобы аплодировать ему при публичных выступлениях.
Говорят, что, проходя однажды мимо дома Ипатии, он почувствовал досаду, видя
ее окруженной толпой людей, явившихся послушать ее, и с этого момента он
замыслил ее гибель.
Во всяком случае, связи Ореста с Ипатией было достаточно, чтобы сделать
прелестную девушку ненавистной патриарху и его клиру. Ее заподозрили в том,
что она чинила препятствия примирению Кирилла с префектом. В результате
несколько фанатиков, под предводительством чтеца по имени Петр, стали искать
случая ее убить. Они подстерегли ее, когда она возвращалась с визита,
сорвали ее с носилок, втащили в церковь, раздели донага и убили ударами
черепицы, после этого они изрезали ее на куски и окровавленные останки
отнесли в место, именуемое Кинарон, где святоши превратили их в пепел.
Подобное преступление казалось бы невероятным, если бы оно не было
засвидетельствовано историками того времени. Сократ, правда, называет среди
убийц только чтеца Петра, но Никифор Грегорас ясно говорит, что фанатики,
предводительствуемые Петром, были кирилловскими попами, ненавидевшими Ипатию
за влияние которым она пользовалась у Ореста, и приписывавшими ей разлад,
существовавший между префектом и прелатом. Историк прибавляет, что бешеные
монахи для выполнения своего гнусного заговора выбрали день торжественного
поста. Если к этому присоединить, что это ужасное злодеяние совершено в
церкви, то можно себе представить, каковы были нравы древних церковников и
какую мораль мог им проповедовать пастырь вроде Кирилла.
Так прекрасная, ученая, добродетельная Ипатия стала жертвой бешенства
попа.
Бесполезно входить в рассуждения о поступке, способном вызвать
негодование у всякого человека, в котором набожность не успела окончательно
заглушить голос природы. Удовлетворимся констатированием факта, что Кирилл и
его сообщники остались безнаказанными. Император оказался бессильным
наказать попа-убийцу и мятежника. А церковь не постыдилась причислить этого
преступника к лику святых.
Что же совершило это чудовище, чтобы заслужить честь быть
обожествленным? Он был очень ортодоксален, с обычной яростью боролся против
взглядов Нестория и интригами добился низложения этого патриарха, который
был лучше его. Особенно обессмертил себя святой в церковных святцах
опровержением громовой речи Юлиана против христиан. О ней нам известно лишь
то, что Кириллу угодно было из нее сохранить. Он отвечает на нее весьма
слабо, ограничиваясь одной лишь декламацией. Речь Юлиана в той части,
которая до нас дошла, представляет собой вечный памятник, воздвигнутый на
посрамление религии и отвратительной морали христиан.
Всякий здравомыслящий человек или желающий открыть свои глаза, чтобы
видеть, без труда признает справедливость обвинении императора, когда он,
обращаясь к фанатичным, яростным христианам, говорит им: узнайте, галилеяне,
насколько наши законы лучше ваших.
Наши законодатели и мудрецы предписывают нам подражать по возможности
богам, они для этого советуют нам созерцать и изучать природу вещей. Такое
созерцание, углубление в тайники собственной души, дает возможность
приобрести добродетели, приближающие и в некотором роде уподобляющие нас
богу. А у евреев чему учит подражание богу? Оно учит предаваться ярости,
жестокости, ненависти, ревности и пр.
Далее Юлиан сравнивает языческих философов с еврейскими пророками и
мудрецами. Он сравнивает также счастье евреев, покровительствуемых Иеговой,
со счастьем языческих народов. Затем, упрекая христиан за жестокость и
нескончаемые споры, он говорит: вы убиваете христиан, которых вы называете
еретиками, за то, что они придерживаются взглядов, несколько отличных от
других, насчет еврея, казненного евреями. Вы унаследовали от этих евреев
только их злобу и безумие. С вами произошло то же, что бывает с пиявками: вы
извлекли испорченную кровь и оставили более чистую.
Предоставляем читателю судить, обоснованны ли эти обвинения или нет и
что мог на это ответить богослов типа Кирилла.
К счастью для рода человеческого, такие чудовища редки на земле, хотя в
церкви они часты. Есть святые учители, которые, хотя сами не позволили себе
совершать такие преступления, как Кирилл, но побудили других совершить не
менее возмутительные злодеяния и еще в более широком масштабе. Сколько
преступлений породил, например, святой Августин своими отвратительными
правилами насчет нетерпимости! Этот фанатик, которого очень многие христиане
считают величайшим светочем церкви, вначале проповедовал кротость и
снисходительность в религиозных вопросах, но вскоре он заговорил другим
языком. Став главой партии, он немедленно усвоил дух преследования,
представляющий собой сущность христианства. Он дошел до утверждения, что все
имущество нечестивцев по праву принадлежит проповедникам. Сколько злодеяний
совершено на основании этого иудейского принципа, воспринятого христианами!
Ведь согласно этому отвратительному принципу все церкви в мире могут стать
добычей разбойников, которые признают, что только они праведники, а все
прочие - нет. Очевидно, на основании этой адской морали набожные крестоносцы
завладели святой землей, а набожные испанцы накладывают на всю Америку
ужасное иго.
Августин стал глашатаем гонений против тех самых донатистов, которым он
незадолго до этого в столь патетической форме и столь правдиво расписывал,
как несправедливо, по его мнению, гонение на них. Так наши святые отцы
меняют свои взгляды в зависимости от своих личных интересов или интересов
группировки, к которой они примкнули. Можно ли обосновывать какую бы то ни
было нравственность на принципах подобных наставников, если их наставления
со временем меняются, а их сочинения полны взаимоуничтожающих указаний?
Августин был, по видимому, автором ужасной теории, безжалостно осуждающей
детей, умерших без крещения. - Святой Григорий Назианский отводил им
"промежуточное" место. Нельзя назвать порядочным отношение святого Августина
к священным узам брака. Для оправдания Сарры, которая, видя свое бесплодие,
дала Аврааму свою рабыню Агарь в наложницы, наш богослов утверждает, что
жена может уступать свои права другим. Правило это очень выгодно для
"удобных" мужей: мы видели выше, как Авраам с успехом применил его во время
своего путешествия ко дворцу царя Египта и царя Герара.
Будучи столь снисходителен в вопросе о прелюбодеянии, наш богослов
весьма строг в других вопросах. Относительно лжи, например, он проповедует
такие правила, что, если бы им следовали буквально, они явно привели бы к
гибели общества. В самом деле, как расценивать такого рода суждения этого
святого: "Если бы всему роду человеческому грозило истребление и его можно
было бы спасти при помощи лжи, то надо было бы отказаться произнести ложь и
дать человечеству погибнуть;
если посредством лжи можно помешать одному или нескольким людям
согрешить, то лучше дать им согрешить, чем солгать; даже если, солгавши,
можно спасти ближнего от вечного осуждения, то лучше даже ему погибнуть, чем
спасти его ценой неправды".
Но, несмотря на ненависть ко лжи, которую святой Августин обнаруживает
в таких нелепых правилах, надо обладать исключительно прочной, испытанной
верой, чтобы не заподозрить довольно часто нашего святого в самой
бессовестной лжи. Он лжет просто для своего удовольствия или из детского
желания рассказать о чудесных вещах. В самом деле, у нас создается очень
невыгодное представление о правдивости отца церкви, когда он в проповеди,
обращенной к братьям в пустыне, говорит, что видел в Эфиопии людей без
головы, у которых глаза помещались посреди живота. Святой Августин
прибавляет, что эти люди имели даже священников из своей среды, притом
настолько добродетельных, что, будучи женаты, приближались к женам только
раз в год. Этих людей Августин видел, надо полагать, у Плиния, Помпония Мелы
или Авла Геллия, которые называют их акефалами, то есть безголовыми. Только
люди этого вида могут поверить в рассказ Августина. Не больше доверия
заслуживает его сообщение, когда он осмеливается утверждать, будто в его
время были женщины, которые посредством известных мазей могли превращать
людей в коней или кобыл и пользоваться ими для перевозки тяжестей.
Для объяснения подобных сказок приходится прибегнуть, следуя примеру
самого Августина, к аллегориям вроде тех, коими он пользовался для
объяснения любого места Ветхого и Нового завета; он ведь взялся истолковать
Библию нелепейшим в мире образом. Так, например, он находит, что дети,
ругавшие пророка Елисея, крича ему вслед: "иди, плешивый, иди, плешивый",
символизируют евреев, которые, требуя распятия Иисуса, велели ему взойти на
крест, помещенный на Голгофе. А этот крест наш святой усматривает в двух
поленах дров, которые подобрала женщина, встреченная Ильей. По мнению нашего
ученого комментатора, эта женщина старалась познать тайну креста,
символизируемую, очевидно, двумя поленами дров. "Так,-говорит он,-вдова
подобрала эти два полена, чтоб указать нам, что церковь поверит в того, кто
был привязан к двум перекладинам креста". В куске красной материи, которую
блудница Раава вывесила на окне, Августин видит кровь Христа. Иисуса он
усматривает в козле отпущения и т. п.
Было бы вполне естественно предположить, что святой был пьян, когда
видел такие небылицы или говорил о них. В одном месте своих Confessiones
Августин сам подает повод к такому подозрению. Обращаясь к богу, он говорит:
"Похмелье (crapula) овладевает иногда рабом говорит, сжалься над ним и
избавь его от этого". А ведь,
как известно crapula обозначает последнюю степень опьянения неприятное
состояние, остающееся после попойки. Если отец церкви выбирал такие моменты
для проповеди или писания, то нет ничего удивительного в том.
что он говорит такие глупости. Очевидно также, что в состоянии crapula
он задавал себе тонкие вопросы, часто весьма соблазнительного характера,
какие мы находим в его сочинениях. Он, например, исследует, каким образом
Адам и Ева могли бы произвести детей, если бы сохранили первоначальную
невинность. Он сознается, что не знает этого, но в процессе своего
великолепного рассуждения на эту тему нисколько не щадит стыдливости
читателя, что вполне справедливо ставили ему в
А между тем бредни гиппонского епископа считаются, по мнению наших
современных богословов, безапелляционными решениями. Но даже среди тех
ученых, которые называют себя ортодоксами и католиками, многие не очень
высокого мнения об этом отце церкви. Они критикуют его стиль, игру слов,
ухищрения, жалкие аллегории, почти всегда натянутые и неестественные
рассуждения. Многие хотели бы выдать его книгу "О граде божьем" за шедевр,
но другие справедливо обвиняют его в том, что он беззастенчиво использует
Варрона, Цицерона и Сенеку - языческих авторов, обладавших большим
образованием и изяществом стиля, чем он.
Его обвиняют также в полном незнании еврейского языка, совершенно
необходимого для понимания еврейских "священных" книг. Поэтому напрасно мы
станем искать в сочинениях Августина средства понять эти книги. Он видит в
них лишь фигуры и аллегории, годные для того, чтобы прикрыть его невежество.
С этой целью он, очевидно, выдвинул принцип, что "писанию можно придать
любой смысл, не противоречащий благочестию". Это значит превратить его в
восковую игрушку, как вполне правильно заметил один ученый критик.
Августин был сначала, как известно, манихейцем. Если верить ему, то его
обращение произошло чудесным путем: он услыхал (или ему послышался) голос,
предлагавший ему прочитать творения святого Павла. Едва только он прочел
несколько строк, он почувствовал себя новым человеком. Он сразу стал
защитником "благодати", разгадал тайны провидения, стал глубокомысленно
размышлять о "предопределении". Благодаря умению писать о непостижимых
вещах, которых он так и не разъяснил и которые останутся загадкой до
скончания веков, он стал во главе школы, боровшейся с учением Пелагия и
Целестия. Еще и в наше время он считается непогрешимым оракулом у
янсенистов, которые под его знаменем сражаются против молинизма, то есть
против взглядов Пелагия, воскрешенных некиим иезуитом; при этом обе стороны,
несмотря на свое ожесточение, ничего не смыслят в сути своего горячего
спора. Но ведь для богословов как раз очень важно, чтобы ни сами они, ни
другие не понимали предмета их споров.
Несмотря на глубокое почтение, которое церковь питает к произведениям
нашего святого, его система в его время, как и в наше, не пользовалась,
по-видимому, все общим признанием. Его обвиняли в том, что он воскресил
учение древних стоиков о роке, отверг свободу воли человека и этим внушал
своим последователям либо беспечность, либо отчаяние. Но его противники не
замечают, что вся религиозная система евреев и христиан во всех отношениях
основана на чистейшем фатализме.
Бог возлюбил Якова и отринул Исава уже во чреве матери. Бог избрал
еврейский народ и отверг все прочие. Бог удостоил познания евангелия
несколько народов, а остальным предоставил гибнуть во мраке невежества.
Одним словом, и в Ветхом и в Новом завете бог ожесточает людей, которых
ненавидит, и дарует милость тем, кого любит. Разве Павел в Послании к
римлянам (9, 18) не говорит совершенно ясно, что он "кого хочет-милует, а
кого хочет-ожесточает"?
Далее, разве бог, который все предвидел и в своих вечных
предначертаниях предопределил искупление рода человеческого, не предвидел и
не организовал падения мятежных ангелов, первородного греха, смерти своего
сына, оказавшейся необходимой для исправления рода человеческого? Поэтому
проповедовать фанатизм-значит проповедовать христианскую религию, для
которой ее бог всегда был тираном, руководствующимся единственно своими
всемогущими прихотями. Когда наши богословы оказываются в этом пункте
приперты к стенке, они исчерпывают вопрос заявлением, что "это тайна". Но
позволительно спросить их, зачем же они постоянно бессмысленно рассуждают
относительно предметов которые они сами считают выше своего разумения?
Впрочем, несмотря на глубокие знания и чистоту своего учения, Августин
имел как будто не очень четкие представления о наиболее важных тайнах
христианской религии. Во всяком случае, он трактовал их столь легкомысленно,
что его можно заподозрить в неверии. Так, в трактате "О троице" (книга 5,
глава 9) он говорит, что три лица в троице допускают не для того, чтобы не
оставаться совершенно безгласным насчет этого. Таким образом, по мнению
этого святого учителя, одна из величайших тайн христианства сводится к
словам, лишенным всякого смысла и придуманным только для того, чтобы дать
пищу для споров или чтобы придать хоть какой-нибудь смысл утвердившемуся в
церкви взгляду, который надо поддержать во что бы то ни стало.
Августин был современником святого Иеронима, которого церковь относит к
числу ученейших богословов. Будучи способнее и образованнее Августина,
обладая особенно глубоким знанием древнееврейского языка, Иероним прослыл
лучшим комментатором "священного" писания. Но достаточно хоть сколько-нибудь
внимательно прочесть его предисловия, Prolegomena, чтобы разубедиться в
основательности того почтения, которое церковь внушает нам к библейским
книгам. Критика всегда была опасным камнем преткновения для обмана. Тем не
менее Иероним предпринял перевод этих знаменитых книг. Его намерение
восстановило против него всю церковь. Его стали называть нечестивцем,
новатором, безрассудным. Напрасно сам Августин пытался его отговаривать. Наш
нетерпеливый святой очень резко с ним обошелся и обвинил в желании снискать
себе славу нападками на великих людей. Он посоветовал ему знать свое место и
дал ему понять, что слишком невысоко его ценит, чтобы считать его достойным
гнева. Короче, наш святой обошелся со своим братом в полном смысле слова,
как с мальчишкой, которому он прочел урок. Перевод Библии вышел в свет, и
Иероним прослыл впоследствии божественным человеком, которого бог чудесным
образом вдохновил на изъяснение "священных" книг.
Еще по одному важному вопросу возник серьезный спор между обоими
великими святыми, к учености которых церковь относится с почтением. Речь шла
о том, что это было за растение, которое укрыло в своей тени пророка
Иону,-тыква или плющ? Этот спор едва не произвел раскола в церкви, до того
все вошли в азарт по столь "важному" вопросу. Надо полагать, что Августин
уступил в этом случае, как и в других. Гиппонский епископ несомненно боялся
восстановить против себя столь опасного противника: Иероним как раз особенно
отличался богословской злобой и желчностью. Это обнаруживается во всех его
писаниях. Он всегда сохраняет в них наставительный тон. В его сочинениях
против Руфина и против Вигиланция мы находим весь яд богослова, но ни
малейших признаков христианской любви или учтивости воспитанного человека.
Все здесь дышит ненавистью, яростью, грубостью. Но ведь известно, что у отца
церкви эти недостатки являются результатом похвального рвения к истине.
Между прочим, святой Иероним обнаруживает временами взгляды, не
согласующиеся с современным учением церкви. Он, например, полагал, что
его мнению, никогда не может быть угоден богу; христианину не следует
заниматься торговыми делами, а если он это делает, его надо изгнать из
церкви. Далее, он считает отдачу денег в рост воровством.
Гораздо менее щепетильным он оказывается в более важном пункте, когда
оправдывает поступок Авраама, предложившего Сарре выдать себя за его сестру.
Это, во-первых, было ложью или, по крайней мере, заявлением, имевшим целью
ввести в обман египтян. Во-вторых, этим Авраам вводил жену и египетского
царя в грех прелюбодеяния. А Златоуст хвалит Сарру за проявленную ею в этом
деле уступчивость и геройское мужество, с каким она подверглась риску
совершить прелюбодеяние.
Все же в морали этого великого учителя встречается и кое-что более
умное, это когда он прямо высказывается против гонений. В этом пункте
Златоуст сходится со всеми учителями, которые сами подвергались гонениям.
Принцип веротерпимости оспаривали лишь те, которые чувствовали себя
достаточно сильными, чтобы дать другим испытать плоды их святого рвения.
Святой Василий, прозванный Великим, епископ кесарийский в Каппадокии,
также являет пример упорства и свирепости, которые святоши прикрывают
рвением. Император Валент лично дважды приезжал в Кесарию, чтобы вразумить
святого. Но святые упрямы и не желают идти на соглашение. Когда разгневанный
государь готов был уже подписать приказ об изгнании Василия из города, у
него заболел сын. Валент сейчас же послал за прелатом, присутствие которого
якобы немедленно исцелило сына. Но так как отец окрестил сына у ариан,
святой немедленно лишил его своего покровительства. Мальчик снова заболел и
умер. Это чудо отнюдь не свидетельствует о духе благотворения. Остается
заподозрить достоверность чуда, которое не могло заставить императора
отказаться от своих заблуждений, а ведь, казалось бы, такое чудо должно было
убедить его в могуществе и в правоверии святого.
По всей видимости, Василий так же мало умел быть преданным другом, как
и угодливым подданным своего государя. Святой Григорий Назианский, его
товарищ по занятиям и старинный друг, никогда не мог примириться с
бессердечностью Василия, который, управляя пятьюдесятью епархиями, не дал
ему ни одной, даже самой маленькой. Отсюда видно, что, во-первых, святые
поступали дурно со своими друзьями и что, во-вторых, святые не всегда
нечувствительны к своим земным интересам.
Святой Василий считается учредителем монашеского ордена на Востоке, для
которого он разработал очень строгий устав. Поразительно, что великий
богослов здесь открыто противоречит предписаниям Иисуса Христа. В Евангелии
от Матфея (гл. 6, ст. 16-17) Иисус говорит: "Когда вы поститесь, не будьте
унылы, как лицемеры, которые принимают на себя мрачные лица... А ты, когда
постишься, помажь голову твою и умой лицо твое". Василий, напротив, требует,
чтобы "смирение монаха проявлялось и в его внешности, чтобы взор у него был
грустный и опущенный долу, голова непричесана, одежда грязная и небрежная".
Таким образом, святые присвоили себе право исправлять предписания своего
божественного учителя. Как и многие другие богословы, Василий осуждает
второй брак, как блуд и многоженство. Точно так же он порицает законную
самозащиту, всякие войны, процессы, клятвы. Наконец, в качестве заклятого
врага радости, он утверждает, что христианин не должен смеяться.
Но не будем задерживаться на подобных пустяках. Перейдем к рассмотрению
святого, больше прославившегося рвением и преступлениями. Поговорим о святом
Кирилле, патриархе александрийском, который затмил большинство прелатов
своего времени гнусностями, в которых он повинен. Крупный заговор возвел
этого церковного героя на престол первосвященника александрийского.
Уверенный в поддержке своих сторонников, Кирилл не ограничился тем, что
распоряжался духовными делами своей епархии, он захотел осуществлять
неограниченную власть и в делах светских. Первым шагом его было закрытие
церквей, принадлежавших раскольникам-новатианам. Затем он завладел их
священной утварью и украшениями церквей. Наконец, он конфисковал все
имущество их епископа Феопемпта. Сократ. История церкви. В другом случае в
наказание за незначительную обиду, нанесенную несколькими евреями одному из
его любимцев, он собственной властью изгнал из Александрии всех евреев и
разрешил черни разграбить их добро. В данном случае святой прелат хотел,
надо полагать, вознаградить египтян за то, что израильтяне некогда ограбили
их по приказу Моисея. Орест, префект города, был справедливо возмущен такими
действиями патриарха ужаснувшись при виде того, как город сразу обезлюдел по
прихоти попа. Он, доложил обо всем происшедшем императору. Кирилл, со своей
стороны, по-видимому предупредил императора. Тем временем, неуверенный в
исходе дела, он счел нужным задобрить префекта который успел снискать любовь
народа. Но Орест, знавший, с кем имеет дело, отказался пойти на соглашение и
решил дожидаться решения двора. Тем временем наш святой, оскорбленный
полученным отказом, решил отомстить. Он вызвал из монастыря в Нитрии около
пятисот монахов, которые оставили свое уединение и направились в город.
Увидев префекта в его колеснице яростные монахи осыпали его оскорблениями,
кричали ему, что он "нечестивец", "идолопоклонник", "язычник". Напрасно он
протестовал, ссылаясь на то, что он крещен. Один из монахов бросил в него
камнем и ранил в голову.
В то же время телохранители Ореста покинули его, так как сами
испугались бешенства монахов. Видя это смятение, народ сбежался, чтобы
вырвать Ореста из рук взбесившихся святош. Лммония, нанесшего удар Оресту,
схватили и согласно закону покарали смертью. Префект вскоре известил
императора об этом новом инциденте. Святой написал ему со своей стороны.
Пока что он распорядился торжественно похоронить тело Аммония в церкви,
уверяя, что его надо рассматривать как мученика, и произнес похвальное слово
в его честь, где восхвалял мужество, с каким тот защищал правду.
Ярость Кирилла, однако, не улеглась и обрушилась еще раз на одну особу,
любимую и уважаемую префектом. Речь идет об Ипатии, деве, прославившейся
благодаря тем блестящим похвалам, которыми писатели того времени единодушно
награждали ее добродетель, знания и красоту. Она была дочерью Теона,
руководителя знаменитой в древности александрийской школы. Этот ученый
сделал все возможное для воспитания дочери. Обнаружив у нее способности, он
стал преподавать ей самые возвышенные знания-геометрию, астрономию,
философию.
Прелестная девушка вполне оправдала старания отца, и после его смерти
ее признали достойной занять место отца и поставили во главе знаменитой
школы. На этом посту она привлекла большое количество слушателей и учеников,
среди которых был знаменитый Синезий, ставший, как мы увидим, епископом
Птолемаиды. Синезий всегда питал к Ипатии самую нежную привязанность, об
этом можно судить по сохранившимся его письмам.
В Александрии все выражали свое преклонение перед Ипатией, которую
называли красавицей-философом. Весь город единодушно приветствовал ее ученые
речи, исходившие из уст грации. Ее безупречная нравственность и строгая
добродетель вызывали благоговение у людей, которых влюбленность могла
толкнуть на легкомысленный шаг. Одним словом, эта прелестная женщина
пользовалась всеобщей любовью и уважением. В частности, ее ценил префект
Орест, который, зная ее образованность и прямоту, охотно совещался с нею по
наиболее важным делам.
Столько прекрасных качеств Ипатии не замедлили вызвать зависть в низкой
и жестокой душе Кирилла. Этот святой и сам претендовал-без достаточного
основания-на красноречие и знания. Его тщеславие доходило до того, что он
нанимал клакеров, чтобы аплодировать ему при публичных выступлениях.
Говорят, что, проходя однажды мимо дома Ипатии, он почувствовал досаду, видя
ее окруженной толпой людей, явившихся послушать ее, и с этого момента он
замыслил ее гибель.
Во всяком случае, связи Ореста с Ипатией было достаточно, чтобы сделать
прелестную девушку ненавистной патриарху и его клиру. Ее заподозрили в том,
что она чинила препятствия примирению Кирилла с префектом. В результате
несколько фанатиков, под предводительством чтеца по имени Петр, стали искать
случая ее убить. Они подстерегли ее, когда она возвращалась с визита,
сорвали ее с носилок, втащили в церковь, раздели донага и убили ударами
черепицы, после этого они изрезали ее на куски и окровавленные останки
отнесли в место, именуемое Кинарон, где святоши превратили их в пепел.
Подобное преступление казалось бы невероятным, если бы оно не было
засвидетельствовано историками того времени. Сократ, правда, называет среди
убийц только чтеца Петра, но Никифор Грегорас ясно говорит, что фанатики,
предводительствуемые Петром, были кирилловскими попами, ненавидевшими Ипатию
за влияние которым она пользовалась у Ореста, и приписывавшими ей разлад,
существовавший между префектом и прелатом. Историк прибавляет, что бешеные
монахи для выполнения своего гнусного заговора выбрали день торжественного
поста. Если к этому присоединить, что это ужасное злодеяние совершено в
церкви, то можно себе представить, каковы были нравы древних церковников и
какую мораль мог им проповедовать пастырь вроде Кирилла.
Так прекрасная, ученая, добродетельная Ипатия стала жертвой бешенства
попа.
Бесполезно входить в рассуждения о поступке, способном вызвать
негодование у всякого человека, в котором набожность не успела окончательно
заглушить голос природы. Удовлетворимся констатированием факта, что Кирилл и
его сообщники остались безнаказанными. Император оказался бессильным
наказать попа-убийцу и мятежника. А церковь не постыдилась причислить этого
преступника к лику святых.
Что же совершило это чудовище, чтобы заслужить честь быть
обожествленным? Он был очень ортодоксален, с обычной яростью боролся против
взглядов Нестория и интригами добился низложения этого патриарха, который
был лучше его. Особенно обессмертил себя святой в церковных святцах
опровержением громовой речи Юлиана против христиан. О ней нам известно лишь
то, что Кириллу угодно было из нее сохранить. Он отвечает на нее весьма
слабо, ограничиваясь одной лишь декламацией. Речь Юлиана в той части,
которая до нас дошла, представляет собой вечный памятник, воздвигнутый на
посрамление религии и отвратительной морали христиан.
Всякий здравомыслящий человек или желающий открыть свои глаза, чтобы
видеть, без труда признает справедливость обвинении императора, когда он,
обращаясь к фанатичным, яростным христианам, говорит им: узнайте, галилеяне,
насколько наши законы лучше ваших.
Наши законодатели и мудрецы предписывают нам подражать по возможности
богам, они для этого советуют нам созерцать и изучать природу вещей. Такое
созерцание, углубление в тайники собственной души, дает возможность
приобрести добродетели, приближающие и в некотором роде уподобляющие нас
богу. А у евреев чему учит подражание богу? Оно учит предаваться ярости,
жестокости, ненависти, ревности и пр.
Далее Юлиан сравнивает языческих философов с еврейскими пророками и
мудрецами. Он сравнивает также счастье евреев, покровительствуемых Иеговой,
со счастьем языческих народов. Затем, упрекая христиан за жестокость и
нескончаемые споры, он говорит: вы убиваете христиан, которых вы называете
еретиками, за то, что они придерживаются взглядов, несколько отличных от
других, насчет еврея, казненного евреями. Вы унаследовали от этих евреев
только их злобу и безумие. С вами произошло то же, что бывает с пиявками: вы
извлекли испорченную кровь и оставили более чистую.
Предоставляем читателю судить, обоснованны ли эти обвинения или нет и
что мог на это ответить богослов типа Кирилла.
К счастью для рода человеческого, такие чудовища редки на земле, хотя в
церкви они часты. Есть святые учители, которые, хотя сами не позволили себе
совершать такие преступления, как Кирилл, но побудили других совершить не
менее возмутительные злодеяния и еще в более широком масштабе. Сколько
преступлений породил, например, святой Августин своими отвратительными
правилами насчет нетерпимости! Этот фанатик, которого очень многие христиане
считают величайшим светочем церкви, вначале проповедовал кротость и
снисходительность в религиозных вопросах, но вскоре он заговорил другим
языком. Став главой партии, он немедленно усвоил дух преследования,
представляющий собой сущность христианства. Он дошел до утверждения, что все
имущество нечестивцев по праву принадлежит проповедникам. Сколько злодеяний
совершено на основании этого иудейского принципа, воспринятого христианами!
Ведь согласно этому отвратительному принципу все церкви в мире могут стать
добычей разбойников, которые признают, что только они праведники, а все
прочие - нет. Очевидно, на основании этой адской морали набожные крестоносцы
завладели святой землей, а набожные испанцы накладывают на всю Америку
ужасное иго.
Августин стал глашатаем гонений против тех самых донатистов, которым он
незадолго до этого в столь патетической форме и столь правдиво расписывал,
как несправедливо, по его мнению, гонение на них. Так наши святые отцы
меняют свои взгляды в зависимости от своих личных интересов или интересов
группировки, к которой они примкнули. Можно ли обосновывать какую бы то ни
было нравственность на принципах подобных наставников, если их наставления
со временем меняются, а их сочинения полны взаимоуничтожающих указаний?
Августин был, по видимому, автором ужасной теории, безжалостно осуждающей
детей, умерших без крещения. - Святой Григорий Назианский отводил им
"промежуточное" место. Нельзя назвать порядочным отношение святого Августина
к священным узам брака. Для оправдания Сарры, которая, видя свое бесплодие,
дала Аврааму свою рабыню Агарь в наложницы, наш богослов утверждает, что
жена может уступать свои права другим. Правило это очень выгодно для
"удобных" мужей: мы видели выше, как Авраам с успехом применил его во время
своего путешествия ко дворцу царя Египта и царя Герара.
Будучи столь снисходителен в вопросе о прелюбодеянии, наш богослов
весьма строг в других вопросах. Относительно лжи, например, он проповедует
такие правила, что, если бы им следовали буквально, они явно привели бы к
гибели общества. В самом деле, как расценивать такого рода суждения этого
святого: "Если бы всему роду человеческому грозило истребление и его можно
было бы спасти при помощи лжи, то надо было бы отказаться произнести ложь и
дать человечеству погибнуть;
если посредством лжи можно помешать одному или нескольким людям
согрешить, то лучше дать им согрешить, чем солгать; даже если, солгавши,
можно спасти ближнего от вечного осуждения, то лучше даже ему погибнуть, чем
спасти его ценой неправды".
Но, несмотря на ненависть ко лжи, которую святой Августин обнаруживает
в таких нелепых правилах, надо обладать исключительно прочной, испытанной
верой, чтобы не заподозрить довольно часто нашего святого в самой
бессовестной лжи. Он лжет просто для своего удовольствия или из детского
желания рассказать о чудесных вещах. В самом деле, у нас создается очень
невыгодное представление о правдивости отца церкви, когда он в проповеди,
обращенной к братьям в пустыне, говорит, что видел в Эфиопии людей без
головы, у которых глаза помещались посреди живота. Святой Августин
прибавляет, что эти люди имели даже священников из своей среды, притом
настолько добродетельных, что, будучи женаты, приближались к женам только
раз в год. Этих людей Августин видел, надо полагать, у Плиния, Помпония Мелы
или Авла Геллия, которые называют их акефалами, то есть безголовыми. Только
люди этого вида могут поверить в рассказ Августина. Не больше доверия
заслуживает его сообщение, когда он осмеливается утверждать, будто в его
время были женщины, которые посредством известных мазей могли превращать
людей в коней или кобыл и пользоваться ими для перевозки тяжестей.
Для объяснения подобных сказок приходится прибегнуть, следуя примеру
самого Августина, к аллегориям вроде тех, коими он пользовался для
объяснения любого места Ветхого и Нового завета; он ведь взялся истолковать
Библию нелепейшим в мире образом. Так, например, он находит, что дети,
ругавшие пророка Елисея, крича ему вслед: "иди, плешивый, иди, плешивый",
символизируют евреев, которые, требуя распятия Иисуса, велели ему взойти на
крест, помещенный на Голгофе. А этот крест наш святой усматривает в двух
поленах дров, которые подобрала женщина, встреченная Ильей. По мнению нашего
ученого комментатора, эта женщина старалась познать тайну креста,
символизируемую, очевидно, двумя поленами дров. "Так,-говорит он,-вдова
подобрала эти два полена, чтоб указать нам, что церковь поверит в того, кто
был привязан к двум перекладинам креста". В куске красной материи, которую
блудница Раава вывесила на окне, Августин видит кровь Христа. Иисуса он
усматривает в козле отпущения и т. п.
Было бы вполне естественно предположить, что святой был пьян, когда
видел такие небылицы или говорил о них. В одном месте своих Confessiones
Августин сам подает повод к такому подозрению. Обращаясь к богу, он говорит:
"Похмелье (crapula) овладевает иногда рабом говорит, сжалься над ним и
избавь его от этого". А ведь,
как известно crapula обозначает последнюю степень опьянения неприятное
состояние, остающееся после попойки. Если отец церкви выбирал такие моменты
для проповеди или писания, то нет ничего удивительного в том.
что он говорит такие глупости. Очевидно также, что в состоянии crapula
он задавал себе тонкие вопросы, часто весьма соблазнительного характера,
какие мы находим в его сочинениях. Он, например, исследует, каким образом
Адам и Ева могли бы произвести детей, если бы сохранили первоначальную
невинность. Он сознается, что не знает этого, но в процессе своего
великолепного рассуждения на эту тему нисколько не щадит стыдливости
читателя, что вполне справедливо ставили ему в
А между тем бредни гиппонского епископа считаются, по мнению наших
современных богословов, безапелляционными решениями. Но даже среди тех
ученых, которые называют себя ортодоксами и католиками, многие не очень
высокого мнения об этом отце церкви. Они критикуют его стиль, игру слов,
ухищрения, жалкие аллегории, почти всегда натянутые и неестественные
рассуждения. Многие хотели бы выдать его книгу "О граде божьем" за шедевр,
но другие справедливо обвиняют его в том, что он беззастенчиво использует
Варрона, Цицерона и Сенеку - языческих авторов, обладавших большим
образованием и изяществом стиля, чем он.
Его обвиняют также в полном незнании еврейского языка, совершенно
необходимого для понимания еврейских "священных" книг. Поэтому напрасно мы
станем искать в сочинениях Августина средства понять эти книги. Он видит в
них лишь фигуры и аллегории, годные для того, чтобы прикрыть его невежество.
С этой целью он, очевидно, выдвинул принцип, что "писанию можно придать
любой смысл, не противоречащий благочестию". Это значит превратить его в
восковую игрушку, как вполне правильно заметил один ученый критик.
Августин был сначала, как известно, манихейцем. Если верить ему, то его
обращение произошло чудесным путем: он услыхал (или ему послышался) голос,
предлагавший ему прочитать творения святого Павла. Едва только он прочел
несколько строк, он почувствовал себя новым человеком. Он сразу стал
защитником "благодати", разгадал тайны провидения, стал глубокомысленно
размышлять о "предопределении". Благодаря умению писать о непостижимых
вещах, которых он так и не разъяснил и которые останутся загадкой до
скончания веков, он стал во главе школы, боровшейся с учением Пелагия и
Целестия. Еще и в наше время он считается непогрешимым оракулом у
янсенистов, которые под его знаменем сражаются против молинизма, то есть
против взглядов Пелагия, воскрешенных некиим иезуитом; при этом обе стороны,
несмотря на свое ожесточение, ничего не смыслят в сути своего горячего
спора. Но ведь для богословов как раз очень важно, чтобы ни сами они, ни
другие не понимали предмета их споров.
Несмотря на глубокое почтение, которое церковь питает к произведениям
нашего святого, его система в его время, как и в наше, не пользовалась,
по-видимому, все общим признанием. Его обвиняли в том, что он воскресил
учение древних стоиков о роке, отверг свободу воли человека и этим внушал
своим последователям либо беспечность, либо отчаяние. Но его противники не
замечают, что вся религиозная система евреев и христиан во всех отношениях
основана на чистейшем фатализме.
Бог возлюбил Якова и отринул Исава уже во чреве матери. Бог избрал
еврейский народ и отверг все прочие. Бог удостоил познания евангелия
несколько народов, а остальным предоставил гибнуть во мраке невежества.
Одним словом, и в Ветхом и в Новом завете бог ожесточает людей, которых
ненавидит, и дарует милость тем, кого любит. Разве Павел в Послании к
римлянам (9, 18) не говорит совершенно ясно, что он "кого хочет-милует, а
кого хочет-ожесточает"?
Далее, разве бог, который все предвидел и в своих вечных
предначертаниях предопределил искупление рода человеческого, не предвидел и
не организовал падения мятежных ангелов, первородного греха, смерти своего
сына, оказавшейся необходимой для исправления рода человеческого? Поэтому
проповедовать фанатизм-значит проповедовать христианскую религию, для
которой ее бог всегда был тираном, руководствующимся единственно своими
всемогущими прихотями. Когда наши богословы оказываются в этом пункте
приперты к стенке, они исчерпывают вопрос заявлением, что "это тайна". Но
позволительно спросить их, зачем же они постоянно бессмысленно рассуждают
относительно предметов которые они сами считают выше своего разумения?
Впрочем, несмотря на глубокие знания и чистоту своего учения, Августин
имел как будто не очень четкие представления о наиболее важных тайнах
христианской религии. Во всяком случае, он трактовал их столь легкомысленно,
что его можно заподозрить в неверии. Так, в трактате "О троице" (книга 5,
глава 9) он говорит, что три лица в троице допускают не для того, чтобы не
оставаться совершенно безгласным насчет этого. Таким образом, по мнению
этого святого учителя, одна из величайших тайн христианства сводится к
словам, лишенным всякого смысла и придуманным только для того, чтобы дать
пищу для споров или чтобы придать хоть какой-нибудь смысл утвердившемуся в
церкви взгляду, который надо поддержать во что бы то ни стало.
Августин был современником святого Иеронима, которого церковь относит к
числу ученейших богословов. Будучи способнее и образованнее Августина,
обладая особенно глубоким знанием древнееврейского языка, Иероним прослыл
лучшим комментатором "священного" писания. Но достаточно хоть сколько-нибудь
внимательно прочесть его предисловия, Prolegomena, чтобы разубедиться в
основательности того почтения, которое церковь внушает нам к библейским
книгам. Критика всегда была опасным камнем преткновения для обмана. Тем не
менее Иероним предпринял перевод этих знаменитых книг. Его намерение
восстановило против него всю церковь. Его стали называть нечестивцем,
новатором, безрассудным. Напрасно сам Августин пытался его отговаривать. Наш
нетерпеливый святой очень резко с ним обошелся и обвинил в желании снискать
себе славу нападками на великих людей. Он посоветовал ему знать свое место и
дал ему понять, что слишком невысоко его ценит, чтобы считать его достойным
гнева. Короче, наш святой обошелся со своим братом в полном смысле слова,
как с мальчишкой, которому он прочел урок. Перевод Библии вышел в свет, и
Иероним прослыл впоследствии божественным человеком, которого бог чудесным
образом вдохновил на изъяснение "священных" книг.
Еще по одному важному вопросу возник серьезный спор между обоими
великими святыми, к учености которых церковь относится с почтением. Речь шла
о том, что это было за растение, которое укрыло в своей тени пророка
Иону,-тыква или плющ? Этот спор едва не произвел раскола в церкви, до того
все вошли в азарт по столь "важному" вопросу. Надо полагать, что Августин
уступил в этом случае, как и в других. Гиппонский епископ несомненно боялся
восстановить против себя столь опасного противника: Иероним как раз особенно
отличался богословской злобой и желчностью. Это обнаруживается во всех его
писаниях. Он всегда сохраняет в них наставительный тон. В его сочинениях
против Руфина и против Вигиланция мы находим весь яд богослова, но ни
малейших признаков христианской любви или учтивости воспитанного человека.
Все здесь дышит ненавистью, яростью, грубостью. Но ведь известно, что у отца
церкви эти недостатки являются результатом похвального рвения к истине.
Между прочим, святой Иероним обнаруживает временами взгляды, не
согласующиеся с современным учением церкви. Он, например, полагал, что