Страница:
Вот до чего суеверие перевернуло в умах людей все представления о
разуме, морали, добродетели. Христианство отрицает все добродетели человека,
не обладающего теми мнимыми добродетелями, которые оно всегда старалось
подсунуть взамен истинных добродетелей, могущих приносить пользу обществу.
По мнению учителей церкви, первая из добродетелей - вера. Без нее самый
честный человек является гнусным чудовищем, достойным наказания,
уготованного для преступников.
Но что же представляет собой эта вера, столь необходимая для спасения?
Что это за добродетель, которой не знали мудрецы, герои, святые древности?
Это - благочестивое недомыслие, заставляющее принять на веру, без проверки,
детские сказки, смешные таинства, тайные догмы, безумные мнения и
бессмысленные действия, придуманные корыстными вождями для того, чтобы
поработить человеческий разум; это - идиотское ослепление, делающее человека
рабом страстей и прихотей церкви.
Не удивительно поэтому, что христианское духовенство возвышает веру над
всеми человеческими добродетелями и возводит ей трон на развалинах разума. А
между тем этот разум - единственное преимущество, отличающее человека от
животного. Даже по учению христианства разум - луч божества. По какой
странной прихоти верховный бог мог бы требовать принесения в жертву того
самого разума, который он создал? Неужели самому мудрому из существ было бы
приятно, чтоб ему служили лишь дураки или автоматы, не способные на
самостоятельное мышление?
Между тем христианство учит, что бог уделяет свои милости лишь тому,
кто в угоду жрецам, ни в чем никогда не согласным между собой, старается не
обращаться к советам своего разума и не пользоваться этим единственным
светочем, который бог ему дал для руководства здесь, на земле.
Но если заглушить голос рассудка, то как же отличать истину от лжи,
полезное от вредного, похвальное от достойного презрения? Несомненно, здесь
мы имеем умысел со стороны этих вождей-обманщиков: они заинтересованы в том,
чтобы внести путаницу в умы, запутать способность суждения, опорочить разум,
свет которого был бы для них опасен. Подобно скифам, которые выкалывали
глаза своим рабам, чтобы лишить их возможности избавиться от своего
несчастья, священники стараются всеми мерами ослеплять народы, чтобы
утвердить над ними свою власть и спокойно наслаждаться плодами своих рук.
Таков истинный мотив, по которому христианские учители придают
величайшее значение вере, то есть слепой и неразумной приверженности ко всем
мнениям, из которых священники могут извлечь какую-либо выгоду для себя. Не
удивительно поэтому, что они в течение стольких веков позорят, преследуют и
истребляют всех тех, кто не придерживается этой покорной веры. Такого рода
люди, по их мнению, гордецы, подлежащие наказанию, бунтовщики,
осмеливающиеся восстать против самого божества, ведь жрецы и боги всегда
одна компания. Небо хочет, чтобы безжалостно наказывали тех, кому оно не
дало в удел веры, столь полезной для целей наших достопочтенных пастырей.
С другой стороны, наши богословы возвеличили и возвели в святые всех
обладателей этой высшей добродетели. Ее достаточно для них, чтобы покрыть
все пороки и даже оправдать величайшие преступления. Мало того, вера делает
тех лиц, кому бог отпустил ее в изобилии, столь приятными богу, что в
награду за этот дар он им дает еще и дар творить чудеса, останавливать
закономерный ход вещей, "передвигать горы" - одним словом, совершать чудеса,
делающие человека участником всемогущества божьего. По этим подвигам
преимущественно и узнают святых: чтобы поместить христианина в сонме святых
и установить для него культ, требуются чудеса. На основании чудес,
засвидетельствованных через сто лет после смерти героев, папа непогрешимо
декретирует, что они видят бога лицом к лицу и что христиане могут со
спокойной совестью воздавать им почитание и молить их о помощи. Впрочем,
если эти удивительные люди и не всегда "передвигали горы" при помощи веры,
то нельзя отрицать, что многие из них при помощи веры потрясали государства,
навлекали гибель на народы и приводили в смятение весь земной шар. Такого
рода чудеса святые христианской религии совершали часто.
Итак, одной веры достаточно, чтобы стать святым. Только слепым
подчинением интересам церкви можно заслужить ее одобрение и свое
обожествление. В самом деле, даже при поверхностном рассмотрении деяний лиц,
почитаемых христианством, мы увидим, что то были либо фанатики, которые
имели глупость пролить свою кровь для доказательства того, что их духовные
вожди не могли их обмануть; либо буйные учители, которые сумели
распространить догмы, выгодные для служителей церкви; либо государи и
святоши, щедро одарившие церковь и уничтожившие ее врагов; либо
благочестивые безумцы, которые поразили толпу сумасбродными актами покаяния,
оказав этим честь церкви, из недр которой вышли такие чудовища.
Среди множества святых, украшающих христианские святцы, чрезвычайно
трудно выделить хотя бы одного человека, который был бы действительно
мудрым, просвещенным, разумным - словом, действительно полезным членом
общества. Мы увидим, что в христианской религии очень легко быть святым, не
будучи человеком добродетельным; что можно обладать всеми евангельскими
добродетелями, не имея ни одной из добродетелей социальных.
Одним словом, деяния людей, которых религия рассматривает как угодников
божьих, покажут нам, что можно быть очень набожным и вместе с тем очень
зловредным, очень благочестивым и очень злым, что можно быть угодным
божеству, причиняя много зла его слабым созданиям.
Христиане в своем блаженном ослеплении верой не видят ничего дурного в
поведении святых, которое в глазах профана часто представляется весьма
возмутительным. Религия имеет две морали и два мерила для суждения о
поступках людей. Посредством этих двух моралей ей удается оправдывать самые
противоречивые вещи. Первая из этих моралей касается только бога и религии.
Вторая несколько интересуется общественным благом и запрещает вредить ему.
Но легко понять, что эта чисто человеческая и естественная нравственность у
святоши отступает перед моралью божественной, сверхъестественной, которую
священник объявляют бесконечно более важной. Они без труда убеждают
верующего, что его самый большой интерес ~ в том, чтобы угодить богу, и
указывают ему средства, необходимые для достижения этого. Как бы
отвратительны, опасны и преступны ни казались вначале верующему эти
средства, живая и покорная вера заставляет его ухватиться за них. Он знает,
что рассуждать - не дело доброго христианина, что он должен повиноваться
своим руководителям, блюстителям воли божьей, толкователям "священных" книг;
что он должен следовать примеру святых. Если он видит в Библии преступления,
совершенные по велению самого неба, он отсюда заключает, что и он должен
совершать подобные преступления без зазрения совести. Он с гордостью будет
подражать героям религии, он признает, что все приказания божества могут
быть лишь весьма справедливыми и весьма почтенными. А если они ему покажутся
пагубными, он будет умиляться перед глубиною мудрости решений всевышнего,
покорно подчинится им и отплатит безоговорочным послушанием за счастье быть
исполнителем неисповедимых приговоров правосудия, не имеющего ничего общего
с людским правосудием.
В результате наш фанатик под влиянием собственных видений или под
внушением непогрешимых священников начнет считать себя вдохновленным самим
божеством. Он будет убежден, что ему все дозволено в интересах церкви. Он
будет обманывать, ненавидеть, убивать, бунтовать, вносить смуту в общество.
При этом он не только не будет краснеть за эти бесчинства, но даже будет
восторгаться своим рвением. Гордясь тем, что подражает восхваляемым религией
великим людям, он будет надеяться угодить богу теми же средствами, которые
применяли святые, чтобы добиться вечной славы. Жестокий святоша будет
кичиться тем, что подражает Моисею или Иисусу Навину. Благочестивый убийца
будет ссылаться на пример Яили или Юдифи. Выступающий против государей
крикун будет считать себя подражателем Самуила, Ильи и еврейских пророков.
Мятежники и кровавый тиран будут оправдывать себя примером Давида. Буйный и
упорный богослов будет считать себя вторым Афанасием, Кириллом или
Златоустом. Цареубийца найдет оправдание своему преступлению в подвиге Аода.
Наконец, если наш святоша потерпит неудачу в своих начинаниях и станет
жертвой своего усердия, он увидит отверстые небеса, готовые принять его, и
самого бога на троне, подносящего ему венец и пальму мученика.
По логической последовательности принципов христианской религии
служители и учители церкви - единственные судьи нравов. В качестве
прирожденных толкователей "священного" писания, то есть боговдохновенных
творений, они имеют право регулировать поведение народов, которых они
постарались ослепить верой. При помощи двойной морали, возвещаемой людям,
они могут, смотря по надобности, проповедовать раздоры и мир, покорность и
бунт, призывать то к терпимости и снисходительности, то к яростным
преследованиям. "Священное" писание, будто бы продиктованное самим
божеством, содержит самые противоположные правила. Если оно иногда
предлагает честные и благодетельные поступки, хотя в очень маленьком
количестве, то чаще всего оно восхваляет плутни, разбой, отвратительные в
глазах разума поступки.
Поскольку, однако, эти противоречия не могут не поразить всякого
читателя Библии, служители церкви мудро рассудили, что было бы хорошо не
дать слишком любопытным верующим рыться в книге, заключающей вещи, способные
ввести в соблазн и возмутить всех тех, кого вера не успела достаточно
ослепить. Они поэтому разрешили читать эту книгу только священникам,
заинтересованным в том, чтобы ничего в ней не видеть, кроме возвышенного и
достойного, или же христианам, утвердившимся в своей вере и давно уже
предрасположенным видеть в Библии только поучительное. Таким образом,
рядовых верующих, вера коих недостаточно крепка, чтобы переварить излагаемые
в "священных" книгах преступления, римская церковь благоразумно лишила права
читать книгу, хоть и боговдохновенную, но способную повредить вере. Таким
образом, наши богословы возводят на бога обвинение, что он открылся людям
лишь для того, чтобы поставить им ловушку, чтобы большинство верующих сами
не познали тех вещей, которым он хотел их научить. Сколь ни нелепым должен
казаться такой образ действий, он, очевидно, является результатом весьма
тонкой политики. Вожди христиан поняли, что проверка их документов может
бесконечно повредить тому божественному учению, на котором основано их
могущество. Они боялись, чтобы разум не восстал и не возмутился против их
откровений. Они боялись пробуждения здравого смысла, который вере не всегда
удается изгнать совершенно из умов людей. Они боялись, чтобы человеческое
сердце не ужаснулось порою перед догмами, сказками, противоречиями и
особенно перед образцами святости, какие показывает Библия.
Благодаря этой мудрой политике служители христианской религии остались
исключительными обладателями и единственными хранителями божественных
законов. Они объясняли их по-своему, сумели сами создать себе права, стали
распорядителями страстей человеческих, получили исключительную привилегию
просвещать невежественные и легковерные в своей простоте народы, которые они
заблаговременно приучили верить, что церковь, то есть сословие духовенства,
непогрешима, получает постоянно внушения от бога и не способна обмануть
доверяющихся ей.
Нравственность в христианстве, поскольку она основана единственно на
писании, толкователем которого является церковь, целиком отдана на волю
священников, святых, вдохновенных. В этой нравственности нет ничего
устойчивого. Если иногда она предписывает добро и якобы ведет людей к
добродетели, то чаще всего она делает их слепыми и злыми. Под видом защиты
дела всемогущего она непрестанно твердит верующим, что "лучше повиноваться
богу, чем людям". Эти благочестивые безумцы не видят, что, согласно их же
правилам, божество не может предписывать преступления, что истинной морали
не свойственно меняться, что священники, открывшие способ отожествить себя с
богом, обладают изменчивой нравственностью, приспособленной к их собственным
интересам. В своем ослеплении христиане не замечают, что поступки, о которых
сообщают их "священные" книги, деяния, совершенные святыми, одобренные
служителями религии, предложенные христианам в качестве образцов, обычно
оскорбительны для бога, недостойны совершенного существа и либо губительны,
либо бесполезны для всего рода человеческого.
Поэтому, когда мы захотим найти норму для нашего поведения, не станем
искать ее в мнимых откровениях, содержащихся в писаниях, которые
христианство почитает как божественные, не будем искать ее ни в Библии, ни в
легендах о святых; не будем искать в христианской морали, меняющейся
сообразно с интересами священников, каких-либо предписаний, способных
регулировать наше поведение по отношению к самим себе и к себе подобным.
Будем черпать свою мораль в природе, в разуме. Они покажут нам
отношения, необходимо существующие между чувствующими, рассуждающими,
разумными существами. Они нам покажут, в чем состоят наши обязанности по
отношению к другим и к самим себе. Они нам докажут, что, какова бы ни была
наша будущая судьба, но если мы хотим быть приятны божеству и жить в
соответствии с приписываемыми ему целями, мы должны по мере сил наших
трудиться для блага нашего рода, а также и для своего собственного счастья и
самосохранения. Не желая проникнуть мыслью в неведомое будущее, будем
справедливы, человечны, благодетельны; будем снисходительны к недостаткам и
заблуждениям себе подобных; постараемся просветить себя самих, чтобы стать
лучше; будем подавлять страсти, увлечение коими могло бы нам повредить;
будем искать законных наслаждений и откажемся от тех, которые даются ценою
ущерба для общества и для нас самих.
Следуя этой морали, мы будем счастливы и довольны в этом мире, приятны
своим согражданам и никогда не будем неугодны богу, который, если считать
его источником справедливости и доброты, не способен наказать в ином мире
тех, кто старался подражать приписываемым ему совершенствам.
Предоставим поэтому святошам их неразумную веру и их опасную покорность
воле священников. Оставим благочестивым сумасшедшим их покаяния, их
добровольные мучения, их бесплодные размышления, их мрачную меланхолию.
Оставим пылким ревнителям религии их злобу, ненависть, дух угнетения,
бешеный фанатизм. Оставим святым и кичливым богословам их бессмысленные
споры, диспуты, упрямство, непокорство. Будем следовать только разуму и
добродетели. Они покажут нам, что ни боги, ни люди не вправе заставить нас
нарушать неизменные правила человечности, справедливости и мира, рвать под
каким бы то ни было предлогом нерасторжимые узы, соединяющие на земле людей
друг с другом. Богословам, восхваляющим заслуги своих святых или старающимся
при помощи разрушающих всякую нравственность софизмов оправдать своих героев
за их явные преступления, скажем словами пророка: "Горе вам, которые
называют зло добром и добро злом". Исаия. 5, 20. Горе тем, кто имеет
слабость верить вам, прибавим мы.
глава первая.
Христианская религия, по ее собственному признанию, основана на религии
евреев, основоположником которой считается Моисей. Поэтому христиане, в
согласии с евреями, рассматривают этого человека как посланника божьего, как
боговдохновенного святого. Утверждают, что приписываемые ему произведения
продиктованы самим богом. Однако некоторые критики осмелились усомниться в
том, что Моисей действительно автор Пятикнижия, то есть первых пяти книг
Библии. Свои сомнения они основывают на том, что в этих книгах упоминаются
города, еще не существовавшие в эпоху Моисея. Там рассказывается о царях
задолго до того, как у евреев они появились. Наконец, в этих книгах
говорится о смерти и погребении самого Моисея.
На этом основании некоторые ученые, у которых, по-видимому, не хватало
достаточной дозы веры, нашли, что вовсе не видно, чтобы Моисей был автором
приписываемых ему книг. Они утверждали, что произведения, приписываемые
Моисею, написаны разными людьми в разное время. Однако верующие, привыкшие
набожно закрывать глаза на неудобные для религии спорные вопросы, упорно
продолжают рассматривать Моисея как действительного автора Пятикнижия и
уверяют, что оно не содержит ничего такого, что не было бы внушено ему
богом.
Но допустим, что Моисей действительно автор приписываемых ему пяти книг
Библии. Так как для христианской религии очень важно подтверждать
божественность писаний, на которые опирается и последующая миссия Иисуса
Христа, рассмотрим вкратце, в какой степени можно доверять Моисею. Эта
проверка даст возможность судить о том, как мы вообще должны оценивать всех
прочих религиозных героев Ветхого и Нового завета и даже авторитет самой
церкви, которая, как известно, объявляет себя богом установленной.
Если мы спросим, каким образом можно удостовериться в
боговдохновенности Моисея, нам сейчас же укажут на множество чудес, которыми
бог якобы доказал божественность миссии этого "законодателя". А если мы
спросим, чем же засвидетельствованы эти чудеса, нам ответят, что сам Моисей
свидетельствует, будто "он видел бога лицом к лицу", общался с ним, "как с
другом", принял закон из собственных рук бога, действовал всегда по его
точным приказаниям. Словом, сам Моисей сообщает, будто он совершал чудеса,
доказывающие его боговдохновенность.
Отсюда мы видим, что "боговидцам" предоставляется право быть судьями в
своем собственном деле, что их свидетельство в свою пользу считается
достоверным;
ведь основной принцип религии состоит в том, что надо верить, то есть
нельзя сомневаться в правдивости тех, кто уверяют нас, будто они вдохновлены
богом, и в доказательство этого совершают чудеса. Очевидно, что такого рода
доказательства и столь подозрительные свидетельства приемлемы лишь для
людей, у которых легковерие подавило всякую способность рассуждать.
Чтобы устранить эти затруднения, нас уверяют, что Моисей не был
единственным свидетелем тех чудес, о которых сообщает Библия. Нам говорят,
что они происходили на глазах целого народа. Но откуда же мы знаем, что весь
еврейский народ видел чудеса Моисея? Опять-таки этот "божий человек" сам
говорит, что "шестьсот тысяч человек" были свидетелями его чудес. Нам
говорят: никто не доказал подложности Моисеевых чудес. Но, спросим мы,
откуда известно, что никто не опротестовал этих чудес? Частый ропот евреев и
их постоянные отпадения в идолопоклонство дают основание подозревать, что
чудеса Моисея либо не имели места, либо не всегда внушали доверие этой
толпе, обычно столь легковерной и столь глупой. С другой стороны, при
гневном характере Моисея для людей проницательных было далеко не безопасно
заявлять о подложности чудес. Возможно, что жрецам, полновластным владыкам
евреев, стоило не мало труда скрыть истинные причины возмущений евреев в
пустыне.
Итак, для подтверждения бесчисленных чудес, сотворенных Моисеем в
Египте и в еврейском лагере, единственной порукой служит тот же Моисей.
Тут недоверчивые люди спросят, по какому праву Моисей претендует на то,
чтобы в вопросе о столь невероятных вещах, превосходящих силы природы,
полагались единственно на него. Они спросят, не был ли этот избранник божий
бесстыдным лжецом, честолюбивым мошенником, практиковавшим, подобно многим
другим, чародейство или мнимые чудеса, чтобы поразить легковерную толпу, не
знающую этих искусных хитросплетений? Наконец, спросят они, может быть,
Моисей, как и многие фанатики, был жертвой самообмана и принимал за
божественные внушения свой бред, свои сны, причудливые порождения больного
мозга?
Богословы разрешают все эти вопросы, заявляя, что Моисей был святым
человеком, лицом весьма просвещенным, не способным на самообман и на веру в
химеры, еще более не способным на ложь и на обман своих сограждан. Они
скажут нам, что все поведение Моисея говорит в его пользу и что его суждения
обнаруживают в нем глубокие познания.
Что касается его столь святого нрава, то мы опять-таки имеем только
свидетельство самого Моисея, и, хотя он заинтересован в том, чтобы показать
себя с наилучшей стороны, того, что он сам говорит, достаточно, чтобы
убедиться в отсутствии у него всех тех качеств, которые делают человека
достойным уважения в глазах разума. В самом деле, его книги рисуют нам его с
чертами абсолютно плохого человека. Начинает он с убийства египтянина. Этот
поступок вынуждает его бежать. Через некоторое время он возвращается, чтобы
поднять евреев против их государя, и объявляет ему открытую войну.
Многочисленными казнями он губит миллионы египтян и, наконец, уводит евреев
в пустыню, где они сотни раз стоят на краю гибели. Как только они восстают
против его распоряжений, Моисей именем бога совершает над ними самые ужасные
жестокости. Он убивает их тысячами и массовыми избиениями приводит в
покорность своим прихотям, связывает их по рукам и ногам и отдает на
произвол тирании и вымогательства жрецов, то есть его собственного
семейства и племени. Под флагом религии он внушает израильтянам ядовитую
ненависть ко всем прочим народам; он обязывает их быть бесчеловечными,
человеконенавистниками, кровожадными, предписывает им воровство, измену,
вероломство, приказывает им захватить земли ханаанеян, внушая им, что бог
обещал эти земли их отцам. Этот бог, от имени которого всегда говорит
Моисей, предписывает лишь насилия и убийства. Чтобы даровать своему
избранному народу обетованную землю, этот бог не находит другого средства,
как истребление целых народов, хотя он мог бы, не прибегая к столь жестоким
средствам, даровать евреям более удобные земли, чем каменистая Иудея.
Несмотря на свое всемогущество, этот бог оказывается то победителем, то
побежденным в тех войнах, которые ведутся по его распоряжению. Этот бог,
столь щедрый на чудеса по всякому случаю, упорно заставляет евреев
устраиваться только путем преступлений. Одним словом, бог Моисея - существо
столь же злое, как и неразумное. А Моисей, который сам о себе говорит, что
он был "кротчайший из всех людей", (Числа, 12, 3) наделил себя, если
признать его автором Пятикнижия, чертами честолюбивого плута, не
стесняющегося никакими жесточайшими преступлениями, чтобы добиться цели, и
имевшего дерзость отнести на счет божества все злоумышления своего
честолюбия против самого забитого из народов, из которого ему удалось
сделать самый свирепый, самый бесчеловечный народ на земле.
Что касается возвышенных знаний Моисея, то, за исключением магических
фокусов, которым он мог научиться у египетских жрецов, славившихся в
древности своим шарлатанством, мы в писаниях еврейского законодателя не
находим ничего, что свидетельствовало бы об истинном знании. Множество
ученых справедливо отмечают ошибки, которыми этот вдохновенный писатель
наполнил свою космогонию, или историю сотворения мира. Из его рук вышла лишь
сказка, от которой покраснел бы в наши дни самый скромный физик.
То же самое относится к его рассказу о сотворении человека. Он говорит,
что бог сотворил человека "из праха земного". Это представление он,
несомненно, позаимствовал в Египте, где считали, что человек создан из
праха, или ила реки Нила. Что касается первой женщины, то, по Моисею, она
вышла из ребра первого человека. Созданных таким образом супругов он
помещает в саду, орошаемом реками, которые никак не могли оказаться в одном
и том же месте. Этот сад, который евреи называют Ган-Эден, или Ган-Адонай, а
христиане-земным раем, долго тщетно занимал умы богословов, которые
производили глупые изыскания, чтобы узнать его настоящее местоположение. Эти
ученые-географы сберегли бы много бессонных ночей, если бы у них хватило
здравого смысла, чтобы понять, что сад этот существовал лишь в воображении
автора сказок, украсившего по-своему известные ему понаслышке сведения о
"садиках Адониса", бывших предметом культа в Сирии.
Как бы то ни было, из писаний Моисея видно, что, несмотря на его
близкие отношения с богом, никто никогда не имел более нелепых, обидных и
смешных представлений о божестве. Не успел этот бог создать человека, как он
уже замышляет его гибель; он подставляет ловушку этому простаку; он
запрещает ему есть от древа познания; он угрожает ему смертью за
неосторожное прикосновение к этому дереву, но разрешает дьяволу искусить
женщину; последняя искушает своего мужа, и бог, который благодаря своему
разуме, морали, добродетели. Христианство отрицает все добродетели человека,
не обладающего теми мнимыми добродетелями, которые оно всегда старалось
подсунуть взамен истинных добродетелей, могущих приносить пользу обществу.
По мнению учителей церкви, первая из добродетелей - вера. Без нее самый
честный человек является гнусным чудовищем, достойным наказания,
уготованного для преступников.
Но что же представляет собой эта вера, столь необходимая для спасения?
Что это за добродетель, которой не знали мудрецы, герои, святые древности?
Это - благочестивое недомыслие, заставляющее принять на веру, без проверки,
детские сказки, смешные таинства, тайные догмы, безумные мнения и
бессмысленные действия, придуманные корыстными вождями для того, чтобы
поработить человеческий разум; это - идиотское ослепление, делающее человека
рабом страстей и прихотей церкви.
Не удивительно поэтому, что христианское духовенство возвышает веру над
всеми человеческими добродетелями и возводит ей трон на развалинах разума. А
между тем этот разум - единственное преимущество, отличающее человека от
животного. Даже по учению христианства разум - луч божества. По какой
странной прихоти верховный бог мог бы требовать принесения в жертву того
самого разума, который он создал? Неужели самому мудрому из существ было бы
приятно, чтоб ему служили лишь дураки или автоматы, не способные на
самостоятельное мышление?
Между тем христианство учит, что бог уделяет свои милости лишь тому,
кто в угоду жрецам, ни в чем никогда не согласным между собой, старается не
обращаться к советам своего разума и не пользоваться этим единственным
светочем, который бог ему дал для руководства здесь, на земле.
Но если заглушить голос рассудка, то как же отличать истину от лжи,
полезное от вредного, похвальное от достойного презрения? Несомненно, здесь
мы имеем умысел со стороны этих вождей-обманщиков: они заинтересованы в том,
чтобы внести путаницу в умы, запутать способность суждения, опорочить разум,
свет которого был бы для них опасен. Подобно скифам, которые выкалывали
глаза своим рабам, чтобы лишить их возможности избавиться от своего
несчастья, священники стараются всеми мерами ослеплять народы, чтобы
утвердить над ними свою власть и спокойно наслаждаться плодами своих рук.
Таков истинный мотив, по которому христианские учители придают
величайшее значение вере, то есть слепой и неразумной приверженности ко всем
мнениям, из которых священники могут извлечь какую-либо выгоду для себя. Не
удивительно поэтому, что они в течение стольких веков позорят, преследуют и
истребляют всех тех, кто не придерживается этой покорной веры. Такого рода
люди, по их мнению, гордецы, подлежащие наказанию, бунтовщики,
осмеливающиеся восстать против самого божества, ведь жрецы и боги всегда
одна компания. Небо хочет, чтобы безжалостно наказывали тех, кому оно не
дало в удел веры, столь полезной для целей наших достопочтенных пастырей.
С другой стороны, наши богословы возвеличили и возвели в святые всех
обладателей этой высшей добродетели. Ее достаточно для них, чтобы покрыть
все пороки и даже оправдать величайшие преступления. Мало того, вера делает
тех лиц, кому бог отпустил ее в изобилии, столь приятными богу, что в
награду за этот дар он им дает еще и дар творить чудеса, останавливать
закономерный ход вещей, "передвигать горы" - одним словом, совершать чудеса,
делающие человека участником всемогущества божьего. По этим подвигам
преимущественно и узнают святых: чтобы поместить христианина в сонме святых
и установить для него культ, требуются чудеса. На основании чудес,
засвидетельствованных через сто лет после смерти героев, папа непогрешимо
декретирует, что они видят бога лицом к лицу и что христиане могут со
спокойной совестью воздавать им почитание и молить их о помощи. Впрочем,
если эти удивительные люди и не всегда "передвигали горы" при помощи веры,
то нельзя отрицать, что многие из них при помощи веры потрясали государства,
навлекали гибель на народы и приводили в смятение весь земной шар. Такого
рода чудеса святые христианской религии совершали часто.
Итак, одной веры достаточно, чтобы стать святым. Только слепым
подчинением интересам церкви можно заслужить ее одобрение и свое
обожествление. В самом деле, даже при поверхностном рассмотрении деяний лиц,
почитаемых христианством, мы увидим, что то были либо фанатики, которые
имели глупость пролить свою кровь для доказательства того, что их духовные
вожди не могли их обмануть; либо буйные учители, которые сумели
распространить догмы, выгодные для служителей церкви; либо государи и
святоши, щедро одарившие церковь и уничтожившие ее врагов; либо
благочестивые безумцы, которые поразили толпу сумасбродными актами покаяния,
оказав этим честь церкви, из недр которой вышли такие чудовища.
Среди множества святых, украшающих христианские святцы, чрезвычайно
трудно выделить хотя бы одного человека, который был бы действительно
мудрым, просвещенным, разумным - словом, действительно полезным членом
общества. Мы увидим, что в христианской религии очень легко быть святым, не
будучи человеком добродетельным; что можно обладать всеми евангельскими
добродетелями, не имея ни одной из добродетелей социальных.
Одним словом, деяния людей, которых религия рассматривает как угодников
божьих, покажут нам, что можно быть очень набожным и вместе с тем очень
зловредным, очень благочестивым и очень злым, что можно быть угодным
божеству, причиняя много зла его слабым созданиям.
Христиане в своем блаженном ослеплении верой не видят ничего дурного в
поведении святых, которое в глазах профана часто представляется весьма
возмутительным. Религия имеет две морали и два мерила для суждения о
поступках людей. Посредством этих двух моралей ей удается оправдывать самые
противоречивые вещи. Первая из этих моралей касается только бога и религии.
Вторая несколько интересуется общественным благом и запрещает вредить ему.
Но легко понять, что эта чисто человеческая и естественная нравственность у
святоши отступает перед моралью божественной, сверхъестественной, которую
священник объявляют бесконечно более важной. Они без труда убеждают
верующего, что его самый большой интерес ~ в том, чтобы угодить богу, и
указывают ему средства, необходимые для достижения этого. Как бы
отвратительны, опасны и преступны ни казались вначале верующему эти
средства, живая и покорная вера заставляет его ухватиться за них. Он знает,
что рассуждать - не дело доброго христианина, что он должен повиноваться
своим руководителям, блюстителям воли божьей, толкователям "священных" книг;
что он должен следовать примеру святых. Если он видит в Библии преступления,
совершенные по велению самого неба, он отсюда заключает, что и он должен
совершать подобные преступления без зазрения совести. Он с гордостью будет
подражать героям религии, он признает, что все приказания божества могут
быть лишь весьма справедливыми и весьма почтенными. А если они ему покажутся
пагубными, он будет умиляться перед глубиною мудрости решений всевышнего,
покорно подчинится им и отплатит безоговорочным послушанием за счастье быть
исполнителем неисповедимых приговоров правосудия, не имеющего ничего общего
с людским правосудием.
В результате наш фанатик под влиянием собственных видений или под
внушением непогрешимых священников начнет считать себя вдохновленным самим
божеством. Он будет убежден, что ему все дозволено в интересах церкви. Он
будет обманывать, ненавидеть, убивать, бунтовать, вносить смуту в общество.
При этом он не только не будет краснеть за эти бесчинства, но даже будет
восторгаться своим рвением. Гордясь тем, что подражает восхваляемым религией
великим людям, он будет надеяться угодить богу теми же средствами, которые
применяли святые, чтобы добиться вечной славы. Жестокий святоша будет
кичиться тем, что подражает Моисею или Иисусу Навину. Благочестивый убийца
будет ссылаться на пример Яили или Юдифи. Выступающий против государей
крикун будет считать себя подражателем Самуила, Ильи и еврейских пророков.
Мятежники и кровавый тиран будут оправдывать себя примером Давида. Буйный и
упорный богослов будет считать себя вторым Афанасием, Кириллом или
Златоустом. Цареубийца найдет оправдание своему преступлению в подвиге Аода.
Наконец, если наш святоша потерпит неудачу в своих начинаниях и станет
жертвой своего усердия, он увидит отверстые небеса, готовые принять его, и
самого бога на троне, подносящего ему венец и пальму мученика.
По логической последовательности принципов христианской религии
служители и учители церкви - единственные судьи нравов. В качестве
прирожденных толкователей "священного" писания, то есть боговдохновенных
творений, они имеют право регулировать поведение народов, которых они
постарались ослепить верой. При помощи двойной морали, возвещаемой людям,
они могут, смотря по надобности, проповедовать раздоры и мир, покорность и
бунт, призывать то к терпимости и снисходительности, то к яростным
преследованиям. "Священное" писание, будто бы продиктованное самим
божеством, содержит самые противоположные правила. Если оно иногда
предлагает честные и благодетельные поступки, хотя в очень маленьком
количестве, то чаще всего оно восхваляет плутни, разбой, отвратительные в
глазах разума поступки.
Поскольку, однако, эти противоречия не могут не поразить всякого
читателя Библии, служители церкви мудро рассудили, что было бы хорошо не
дать слишком любопытным верующим рыться в книге, заключающей вещи, способные
ввести в соблазн и возмутить всех тех, кого вера не успела достаточно
ослепить. Они поэтому разрешили читать эту книгу только священникам,
заинтересованным в том, чтобы ничего в ней не видеть, кроме возвышенного и
достойного, или же христианам, утвердившимся в своей вере и давно уже
предрасположенным видеть в Библии только поучительное. Таким образом,
рядовых верующих, вера коих недостаточно крепка, чтобы переварить излагаемые
в "священных" книгах преступления, римская церковь благоразумно лишила права
читать книгу, хоть и боговдохновенную, но способную повредить вере. Таким
образом, наши богословы возводят на бога обвинение, что он открылся людям
лишь для того, чтобы поставить им ловушку, чтобы большинство верующих сами
не познали тех вещей, которым он хотел их научить. Сколь ни нелепым должен
казаться такой образ действий, он, очевидно, является результатом весьма
тонкой политики. Вожди христиан поняли, что проверка их документов может
бесконечно повредить тому божественному учению, на котором основано их
могущество. Они боялись, чтобы разум не восстал и не возмутился против их
откровений. Они боялись пробуждения здравого смысла, который вере не всегда
удается изгнать совершенно из умов людей. Они боялись, чтобы человеческое
сердце не ужаснулось порою перед догмами, сказками, противоречиями и
особенно перед образцами святости, какие показывает Библия.
Благодаря этой мудрой политике служители христианской религии остались
исключительными обладателями и единственными хранителями божественных
законов. Они объясняли их по-своему, сумели сами создать себе права, стали
распорядителями страстей человеческих, получили исключительную привилегию
просвещать невежественные и легковерные в своей простоте народы, которые они
заблаговременно приучили верить, что церковь, то есть сословие духовенства,
непогрешима, получает постоянно внушения от бога и не способна обмануть
доверяющихся ей.
Нравственность в христианстве, поскольку она основана единственно на
писании, толкователем которого является церковь, целиком отдана на волю
священников, святых, вдохновенных. В этой нравственности нет ничего
устойчивого. Если иногда она предписывает добро и якобы ведет людей к
добродетели, то чаще всего она делает их слепыми и злыми. Под видом защиты
дела всемогущего она непрестанно твердит верующим, что "лучше повиноваться
богу, чем людям". Эти благочестивые безумцы не видят, что, согласно их же
правилам, божество не может предписывать преступления, что истинной морали
не свойственно меняться, что священники, открывшие способ отожествить себя с
богом, обладают изменчивой нравственностью, приспособленной к их собственным
интересам. В своем ослеплении христиане не замечают, что поступки, о которых
сообщают их "священные" книги, деяния, совершенные святыми, одобренные
служителями религии, предложенные христианам в качестве образцов, обычно
оскорбительны для бога, недостойны совершенного существа и либо губительны,
либо бесполезны для всего рода человеческого.
Поэтому, когда мы захотим найти норму для нашего поведения, не станем
искать ее в мнимых откровениях, содержащихся в писаниях, которые
христианство почитает как божественные, не будем искать ее ни в Библии, ни в
легендах о святых; не будем искать в христианской морали, меняющейся
сообразно с интересами священников, каких-либо предписаний, способных
регулировать наше поведение по отношению к самим себе и к себе подобным.
Будем черпать свою мораль в природе, в разуме. Они покажут нам
отношения, необходимо существующие между чувствующими, рассуждающими,
разумными существами. Они нам покажут, в чем состоят наши обязанности по
отношению к другим и к самим себе. Они нам докажут, что, какова бы ни была
наша будущая судьба, но если мы хотим быть приятны божеству и жить в
соответствии с приписываемыми ему целями, мы должны по мере сил наших
трудиться для блага нашего рода, а также и для своего собственного счастья и
самосохранения. Не желая проникнуть мыслью в неведомое будущее, будем
справедливы, человечны, благодетельны; будем снисходительны к недостаткам и
заблуждениям себе подобных; постараемся просветить себя самих, чтобы стать
лучше; будем подавлять страсти, увлечение коими могло бы нам повредить;
будем искать законных наслаждений и откажемся от тех, которые даются ценою
ущерба для общества и для нас самих.
Следуя этой морали, мы будем счастливы и довольны в этом мире, приятны
своим согражданам и никогда не будем неугодны богу, который, если считать
его источником справедливости и доброты, не способен наказать в ином мире
тех, кто старался подражать приписываемым ему совершенствам.
Предоставим поэтому святошам их неразумную веру и их опасную покорность
воле священников. Оставим благочестивым сумасшедшим их покаяния, их
добровольные мучения, их бесплодные размышления, их мрачную меланхолию.
Оставим пылким ревнителям религии их злобу, ненависть, дух угнетения,
бешеный фанатизм. Оставим святым и кичливым богословам их бессмысленные
споры, диспуты, упрямство, непокорство. Будем следовать только разуму и
добродетели. Они покажут нам, что ни боги, ни люди не вправе заставить нас
нарушать неизменные правила человечности, справедливости и мира, рвать под
каким бы то ни было предлогом нерасторжимые узы, соединяющие на земле людей
друг с другом. Богословам, восхваляющим заслуги своих святых или старающимся
при помощи разрушающих всякую нравственность софизмов оправдать своих героев
за их явные преступления, скажем словами пророка: "Горе вам, которые
называют зло добром и добро злом". Исаия. 5, 20. Горе тем, кто имеет
слабость верить вам, прибавим мы.
глава первая.
Христианская религия, по ее собственному признанию, основана на религии
евреев, основоположником которой считается Моисей. Поэтому христиане, в
согласии с евреями, рассматривают этого человека как посланника божьего, как
боговдохновенного святого. Утверждают, что приписываемые ему произведения
продиктованы самим богом. Однако некоторые критики осмелились усомниться в
том, что Моисей действительно автор Пятикнижия, то есть первых пяти книг
Библии. Свои сомнения они основывают на том, что в этих книгах упоминаются
города, еще не существовавшие в эпоху Моисея. Там рассказывается о царях
задолго до того, как у евреев они появились. Наконец, в этих книгах
говорится о смерти и погребении самого Моисея.
На этом основании некоторые ученые, у которых, по-видимому, не хватало
достаточной дозы веры, нашли, что вовсе не видно, чтобы Моисей был автором
приписываемых ему книг. Они утверждали, что произведения, приписываемые
Моисею, написаны разными людьми в разное время. Однако верующие, привыкшие
набожно закрывать глаза на неудобные для религии спорные вопросы, упорно
продолжают рассматривать Моисея как действительного автора Пятикнижия и
уверяют, что оно не содержит ничего такого, что не было бы внушено ему
богом.
Но допустим, что Моисей действительно автор приписываемых ему пяти книг
Библии. Так как для христианской религии очень важно подтверждать
божественность писаний, на которые опирается и последующая миссия Иисуса
Христа, рассмотрим вкратце, в какой степени можно доверять Моисею. Эта
проверка даст возможность судить о том, как мы вообще должны оценивать всех
прочих религиозных героев Ветхого и Нового завета и даже авторитет самой
церкви, которая, как известно, объявляет себя богом установленной.
Если мы спросим, каким образом можно удостовериться в
боговдохновенности Моисея, нам сейчас же укажут на множество чудес, которыми
бог якобы доказал божественность миссии этого "законодателя". А если мы
спросим, чем же засвидетельствованы эти чудеса, нам ответят, что сам Моисей
свидетельствует, будто "он видел бога лицом к лицу", общался с ним, "как с
другом", принял закон из собственных рук бога, действовал всегда по его
точным приказаниям. Словом, сам Моисей сообщает, будто он совершал чудеса,
доказывающие его боговдохновенность.
Отсюда мы видим, что "боговидцам" предоставляется право быть судьями в
своем собственном деле, что их свидетельство в свою пользу считается
достоверным;
ведь основной принцип религии состоит в том, что надо верить, то есть
нельзя сомневаться в правдивости тех, кто уверяют нас, будто они вдохновлены
богом, и в доказательство этого совершают чудеса. Очевидно, что такого рода
доказательства и столь подозрительные свидетельства приемлемы лишь для
людей, у которых легковерие подавило всякую способность рассуждать.
Чтобы устранить эти затруднения, нас уверяют, что Моисей не был
единственным свидетелем тех чудес, о которых сообщает Библия. Нам говорят,
что они происходили на глазах целого народа. Но откуда же мы знаем, что весь
еврейский народ видел чудеса Моисея? Опять-таки этот "божий человек" сам
говорит, что "шестьсот тысяч человек" были свидетелями его чудес. Нам
говорят: никто не доказал подложности Моисеевых чудес. Но, спросим мы,
откуда известно, что никто не опротестовал этих чудес? Частый ропот евреев и
их постоянные отпадения в идолопоклонство дают основание подозревать, что
чудеса Моисея либо не имели места, либо не всегда внушали доверие этой
толпе, обычно столь легковерной и столь глупой. С другой стороны, при
гневном характере Моисея для людей проницательных было далеко не безопасно
заявлять о подложности чудес. Возможно, что жрецам, полновластным владыкам
евреев, стоило не мало труда скрыть истинные причины возмущений евреев в
пустыне.
Итак, для подтверждения бесчисленных чудес, сотворенных Моисеем в
Египте и в еврейском лагере, единственной порукой служит тот же Моисей.
Тут недоверчивые люди спросят, по какому праву Моисей претендует на то,
чтобы в вопросе о столь невероятных вещах, превосходящих силы природы,
полагались единственно на него. Они спросят, не был ли этот избранник божий
бесстыдным лжецом, честолюбивым мошенником, практиковавшим, подобно многим
другим, чародейство или мнимые чудеса, чтобы поразить легковерную толпу, не
знающую этих искусных хитросплетений? Наконец, спросят они, может быть,
Моисей, как и многие фанатики, был жертвой самообмана и принимал за
божественные внушения свой бред, свои сны, причудливые порождения больного
мозга?
Богословы разрешают все эти вопросы, заявляя, что Моисей был святым
человеком, лицом весьма просвещенным, не способным на самообман и на веру в
химеры, еще более не способным на ложь и на обман своих сограждан. Они
скажут нам, что все поведение Моисея говорит в его пользу и что его суждения
обнаруживают в нем глубокие познания.
Что касается его столь святого нрава, то мы опять-таки имеем только
свидетельство самого Моисея, и, хотя он заинтересован в том, чтобы показать
себя с наилучшей стороны, того, что он сам говорит, достаточно, чтобы
убедиться в отсутствии у него всех тех качеств, которые делают человека
достойным уважения в глазах разума. В самом деле, его книги рисуют нам его с
чертами абсолютно плохого человека. Начинает он с убийства египтянина. Этот
поступок вынуждает его бежать. Через некоторое время он возвращается, чтобы
поднять евреев против их государя, и объявляет ему открытую войну.
Многочисленными казнями он губит миллионы египтян и, наконец, уводит евреев
в пустыню, где они сотни раз стоят на краю гибели. Как только они восстают
против его распоряжений, Моисей именем бога совершает над ними самые ужасные
жестокости. Он убивает их тысячами и массовыми избиениями приводит в
покорность своим прихотям, связывает их по рукам и ногам и отдает на
произвол тирании и вымогательства жрецов, то есть его собственного
семейства и племени. Под флагом религии он внушает израильтянам ядовитую
ненависть ко всем прочим народам; он обязывает их быть бесчеловечными,
человеконенавистниками, кровожадными, предписывает им воровство, измену,
вероломство, приказывает им захватить земли ханаанеян, внушая им, что бог
обещал эти земли их отцам. Этот бог, от имени которого всегда говорит
Моисей, предписывает лишь насилия и убийства. Чтобы даровать своему
избранному народу обетованную землю, этот бог не находит другого средства,
как истребление целых народов, хотя он мог бы, не прибегая к столь жестоким
средствам, даровать евреям более удобные земли, чем каменистая Иудея.
Несмотря на свое всемогущество, этот бог оказывается то победителем, то
побежденным в тех войнах, которые ведутся по его распоряжению. Этот бог,
столь щедрый на чудеса по всякому случаю, упорно заставляет евреев
устраиваться только путем преступлений. Одним словом, бог Моисея - существо
столь же злое, как и неразумное. А Моисей, который сам о себе говорит, что
он был "кротчайший из всех людей", (Числа, 12, 3) наделил себя, если
признать его автором Пятикнижия, чертами честолюбивого плута, не
стесняющегося никакими жесточайшими преступлениями, чтобы добиться цели, и
имевшего дерзость отнести на счет божества все злоумышления своего
честолюбия против самого забитого из народов, из которого ему удалось
сделать самый свирепый, самый бесчеловечный народ на земле.
Что касается возвышенных знаний Моисея, то, за исключением магических
фокусов, которым он мог научиться у египетских жрецов, славившихся в
древности своим шарлатанством, мы в писаниях еврейского законодателя не
находим ничего, что свидетельствовало бы об истинном знании. Множество
ученых справедливо отмечают ошибки, которыми этот вдохновенный писатель
наполнил свою космогонию, или историю сотворения мира. Из его рук вышла лишь
сказка, от которой покраснел бы в наши дни самый скромный физик.
То же самое относится к его рассказу о сотворении человека. Он говорит,
что бог сотворил человека "из праха земного". Это представление он,
несомненно, позаимствовал в Египте, где считали, что человек создан из
праха, или ила реки Нила. Что касается первой женщины, то, по Моисею, она
вышла из ребра первого человека. Созданных таким образом супругов он
помещает в саду, орошаемом реками, которые никак не могли оказаться в одном
и том же месте. Этот сад, который евреи называют Ган-Эден, или Ган-Адонай, а
христиане-земным раем, долго тщетно занимал умы богословов, которые
производили глупые изыскания, чтобы узнать его настоящее местоположение. Эти
ученые-географы сберегли бы много бессонных ночей, если бы у них хватило
здравого смысла, чтобы понять, что сад этот существовал лишь в воображении
автора сказок, украсившего по-своему известные ему понаслышке сведения о
"садиках Адониса", бывших предметом культа в Сирии.
Как бы то ни было, из писаний Моисея видно, что, несмотря на его
близкие отношения с богом, никто никогда не имел более нелепых, обидных и
смешных представлений о божестве. Не успел этот бог создать человека, как он
уже замышляет его гибель; он подставляет ловушку этому простаку; он
запрещает ему есть от древа познания; он угрожает ему смертью за
неосторожное прикосновение к этому дереву, но разрешает дьяволу искусить
женщину; последняя искушает своего мужа, и бог, который благодаря своему