Страница:
— Куасси-Ба и Фриц Хауэр, горбатый старик на руднике Аржантьер?
— Да. Куасси-Ба рассказал мне, что ребенком, когда он еще не был рабом и жил в дебрях своей дикой Африки, куда можно проникнуть лишь через Пряный берег, он видел, как добывают золото старинным способом, заимствованным у египтян. У фараонов и царя Соломона были золотые прииски. Но вы представляете себе, дорогая, что скажет его преосвященство, если я сообщу ему, что секрет царя Соломона известен моему мавру Куасси-Ба? А ведь именно он многое подсказал мне в моих лабораторных опытах и навел меня на мысль заняться обработкой некоторых горных пород, содержащих золото. Что же касается Фрица Хауэра, то это превосходный горный мастер, человек, проведший жизнь под землей, настоящий крот, который легко дышит только в штольне. У саксонских рудокопов тайны производства передаются от отца к сыну, и благодаря им я смог наконец постичь многие удивительные загадки природы и разобраться во всех ингредиентах, с которыми я работаю, — в свинце, золоте, серебре, купоросе, сулеме и многих других.
— А вам случалось получать сулему и купорос? — спросила Анжелика, у которой эти названия вызвали какое-то смутное воспоминание.
— Да, вот это-то и доказало мне всю несостоятельность алхимии, так как из сулемы я могу получить по желанию либо обычную ртуть, или, как ее иначе называют, живое серебро, либо ртуть желтую или красную, которые в свою очередь могут быть снова превращены в живое серебро. Первоначальный вес ртути не только не увеличится во время опытов, а даже скорее уменьшится, поскольку какая-то часть улетучится в виде паров. Я также знаю способ, как извлечь серебро из свинцовой руды и золото из некоторых пород, с виду пустых. Но если бы я на дверях своей лаборатории написал: «Ничто в природе не пропадает, ничто не создается из ничего», — то мою философию сочли бы весьма смелой и даже противоречащей «Книге бытия».
— Наверно, этот способ вроде того, каким вы ухитряетесь доставлять в Аржантьер испанские золотые слитки, купленные в Лондоне?
— Вы весьма проницательны, а вот Молин — слишком болтлив. Впрочем, неважно! Если он был с вами откровенен, значит, он уверен в вас. Правильно, испанские слитки можно переплавить в печах с пиритом или с галенитом, и тогда они становятся похожими на каменистый штейн черно-серого цвета, так что даже самые ревностные таможенники ничего не заподозрят. Вот этот так называемый штейн славные маленькие мулы вашего отца и перевозят из Англии в Пуату или из Испании в Тулузу, где он снова с моей помощью или с помощью моего саксонца Хауэра превращается в великолепное сверкающее золото.
— Но это же контрабанда, — довольно резко сказала Анжелика.
— Когда вы так говорите, вы совершенно очаровательны. Подобная контрабанда ничуть не наносит вреда ни королевству, ни лично его величеству, а мне дает богатство. Впрочем, в скором времени я верну в Лангедок Фрица Хауэра, чтобы он наладил добычу на новом золотом прииске. Я обнаружил золото в горах, неподалеку от деревушки Сальсинь, в окрестностях Нарбонна. И оно вместе с серебром из Пуату даст нам возможность отказаться от контрабанды, как вы это называете.
— Но почему же вы не попытались заинтересовать своими открытиями короля? Вероятно, во Франции есть и другие рудники, на которых можно было бы добывать золото, применяя ваш способ извлечения его из породы, и король был бы вам благодарен.
— Красавица моя, король от меня далеко, да и я не создан для того, чтобы быть ловким придворным. А ведь лишь люди подобного толка могут оказывать влияние на судьбы королевства. Кардинал Мазарини предан короне, этого я не отрицаю, но прежде всего он интриган, который плетет свои интриги во всех странах. Что же касается мессира Фуке, который обязан раздобывать деньги для кардинала Мазарини, то он, безусловно, гений в финансовых делах, но я думаю, что его совершенно не интересуют вопросы о том, как правильно использовать природные богатства, чтобы обогатить страну.
— Мессир Фуке! — воскликнула Анжелика. — Теперь я вспомнила, где слышала о римском купоросе и о сулеме. В замке дю Плесси!
Перед ее глазами всплыла вся сцена. Итальянец в монашеской сутане, обнаженная женщина в кружеве простынь, принц Конде и ларец из сандалового дерева, в котором поблескивал изумрудного цвета флакончик.
«Отец мой, вас прислал мессир Фуке?» — спросил принц Конде.
И Анжелика вдруг подумала, не остановила ли она тогда руку Судьбы, спрятав ларец?
— О чем вы задумались? — спросил граф де Пейрак.
— Об одном очень странном приключении, которое некогда произошло со мной.
И внезапно она, молчавшая столько лет, поведала ему историю с ларцом, которую во всех подробностях сохранила ее память.
— Принц Конде наверняка хотел отравить кардинала, а может, даже и короля и его младшего брата, — добавила Анжелика. — Но что так и осталось для меня загадкой — так это письма, скреплявшие какие-то обязательства, которые принц и другие сеньоры должны были вручить мессиру Фуке. Постойте-ка… я припомню текст. Кажется, так: «Обязуюсь поддерживать только мессира Фуке и отдать все свое имущество в его распоряжение…»
Граф де Пейрак слушал ее молча. Когда она кончила, он усмехнулся.
— Вот оно, блестящее общество! И подумать только, что в то время мессир Фуке был всего лишь скромным советником парламента! Но он проявил себя таким искусным финансистом, что смог подчинить себе эту знать. Сейчас он — ну и кардинал Мазарини, конечно, — самые богатые люди в королевстве. А это говорит о том, что каждый из них получил теплое местечко при короле. И у вас хватило смелости завладеть ларцом? Вы его спрятали?
— Да, я его…
Но тут инстинктивная осторожность заставила ее прикусить губу.
— Нет, я его выбросила в Пруд с водяными лилиями в большом парке.
— Как вы думаете, кто-нибудь подозревает, что вы причастны к этой пропаже?
— Не знаю. Не думаю, чтобы моей незначительной персоне придали тогда большое значение. Хотя я не упустила случая намекнуть на этот ларец принцу Конде.
— В самом деле? Какое безумие!
— Но мне надо было получить для отца право беспошлинно перегонять мулов. О! Это целая история, — засмеялась Анжелика, — и, как я теперь узнала, вы тоже были в ней в какой-то мере замешаны. Но я и сейчас охотно повторила бы подобное безумие, лишь бы снова увидеть испуганные физиономии этих надменных сеньоров.
— Меня даже удивляет, что вы здесь и вы живы. Должно быть, вы и в самом деле показались им слишком безобидной. Но это чрезвычайно опасно — быть замешанной в придворные интриги. Ведь для этих людей не составляло большого труда при случае прикончить девочку.
Продолжая говорить, он встал, подошел к портьере и рывком отдернул ее. Когда он вернулся к Анжелике, лицо его выражало досаду.
— Я недостаточно проворен, чтобы поймать любопытствующих.
— Нас подслушивали?
— Я в этом убежден.
— Мне уже не в первый раз кажется, что наши разговоры подслушивают.
Граф сел на прежнее место, за спиной Анжелики. Было душно. Жара все усиливалась. Неожиданно тысяча колоколов нарушила тишину города — звонили к вечерне. Молодая женщина набожно перекрестилась и прошептала молитву деве Марии. Колокольный звон перекатывался по городу, и Анжелика с мужем, сидевшие у открытого окна, долго не могли сказать друг другу ни слова. Они молчали, и эта безмолвная близость, которая теперь все чаще возникала между ними, глубоко волновала Анжелику.
«Его присутствие не только не раздражает меня, но даже доставляет наслаждение, — удивленно подумала она. — А если бы он снова поцеловал меня, разве это было бы мне неприятно?»
Сейчас, как и недавно, во время разговора с архиепископом, она чувствовала его взгляд на своей шее.
— Нет, дорогая, я не волшебник, — тихо проговорил он. — Возможно, природа и одарила меня какими-то способностями, но главное — у меня было желание учиться. Ты поняла меня? — спросил он ласковым голосом, который очаровал ее.
— Я жаждал изучить все самое трудное — естественные науки, словесность и еще — женское сердце.
Да, я с упоением постигал эту пленительную тайну. Смотришь в глаза женщины, и тебе кажется, что за ними ничего нет, а в действительности там целый мир. Бывает и наоборот: ты воображаешь, будто там целый мир, а там — одна пустота… Не душа, а погремушка. Но что скрывается за твоими зелеными глазами, вызывающими в памяти безмятежные луга и бурный океан?..
Анжелика почувствовала, что он наклоняется к ней, и его пышные черные кудри коснулись ее оголенного плеча, словно теплый шелковистый мех. Он прильнул губами к ее шее, и она вздрогнула, хотя подсознательно ждала этого поцелуя. Закрыв глаза, она блаженствовала в этом долгом, страстном поцелуе, понимая, что час ее поражения близок. Да, трепетно дрожащая, еще немного строптивая, но уже покоренная, она скоро придет, как приходили другие, в объятия этого загадочного человека.
Глава 20
— Да. Куасси-Ба рассказал мне, что ребенком, когда он еще не был рабом и жил в дебрях своей дикой Африки, куда можно проникнуть лишь через Пряный берег, он видел, как добывают золото старинным способом, заимствованным у египтян. У фараонов и царя Соломона были золотые прииски. Но вы представляете себе, дорогая, что скажет его преосвященство, если я сообщу ему, что секрет царя Соломона известен моему мавру Куасси-Ба? А ведь именно он многое подсказал мне в моих лабораторных опытах и навел меня на мысль заняться обработкой некоторых горных пород, содержащих золото. Что же касается Фрица Хауэра, то это превосходный горный мастер, человек, проведший жизнь под землей, настоящий крот, который легко дышит только в штольне. У саксонских рудокопов тайны производства передаются от отца к сыну, и благодаря им я смог наконец постичь многие удивительные загадки природы и разобраться во всех ингредиентах, с которыми я работаю, — в свинце, золоте, серебре, купоросе, сулеме и многих других.
— А вам случалось получать сулему и купорос? — спросила Анжелика, у которой эти названия вызвали какое-то смутное воспоминание.
— Да, вот это-то и доказало мне всю несостоятельность алхимии, так как из сулемы я могу получить по желанию либо обычную ртуть, или, как ее иначе называют, живое серебро, либо ртуть желтую или красную, которые в свою очередь могут быть снова превращены в живое серебро. Первоначальный вес ртути не только не увеличится во время опытов, а даже скорее уменьшится, поскольку какая-то часть улетучится в виде паров. Я также знаю способ, как извлечь серебро из свинцовой руды и золото из некоторых пород, с виду пустых. Но если бы я на дверях своей лаборатории написал: «Ничто в природе не пропадает, ничто не создается из ничего», — то мою философию сочли бы весьма смелой и даже противоречащей «Книге бытия».
— Наверно, этот способ вроде того, каким вы ухитряетесь доставлять в Аржантьер испанские золотые слитки, купленные в Лондоне?
— Вы весьма проницательны, а вот Молин — слишком болтлив. Впрочем, неважно! Если он был с вами откровенен, значит, он уверен в вас. Правильно, испанские слитки можно переплавить в печах с пиритом или с галенитом, и тогда они становятся похожими на каменистый штейн черно-серого цвета, так что даже самые ревностные таможенники ничего не заподозрят. Вот этот так называемый штейн славные маленькие мулы вашего отца и перевозят из Англии в Пуату или из Испании в Тулузу, где он снова с моей помощью или с помощью моего саксонца Хауэра превращается в великолепное сверкающее золото.
— Но это же контрабанда, — довольно резко сказала Анжелика.
— Когда вы так говорите, вы совершенно очаровательны. Подобная контрабанда ничуть не наносит вреда ни королевству, ни лично его величеству, а мне дает богатство. Впрочем, в скором времени я верну в Лангедок Фрица Хауэра, чтобы он наладил добычу на новом золотом прииске. Я обнаружил золото в горах, неподалеку от деревушки Сальсинь, в окрестностях Нарбонна. И оно вместе с серебром из Пуату даст нам возможность отказаться от контрабанды, как вы это называете.
— Но почему же вы не попытались заинтересовать своими открытиями короля? Вероятно, во Франции есть и другие рудники, на которых можно было бы добывать золото, применяя ваш способ извлечения его из породы, и король был бы вам благодарен.
— Красавица моя, король от меня далеко, да и я не создан для того, чтобы быть ловким придворным. А ведь лишь люди подобного толка могут оказывать влияние на судьбы королевства. Кардинал Мазарини предан короне, этого я не отрицаю, но прежде всего он интриган, который плетет свои интриги во всех странах. Что же касается мессира Фуке, который обязан раздобывать деньги для кардинала Мазарини, то он, безусловно, гений в финансовых делах, но я думаю, что его совершенно не интересуют вопросы о том, как правильно использовать природные богатства, чтобы обогатить страну.
— Мессир Фуке! — воскликнула Анжелика. — Теперь я вспомнила, где слышала о римском купоросе и о сулеме. В замке дю Плесси!
Перед ее глазами всплыла вся сцена. Итальянец в монашеской сутане, обнаженная женщина в кружеве простынь, принц Конде и ларец из сандалового дерева, в котором поблескивал изумрудного цвета флакончик.
«Отец мой, вас прислал мессир Фуке?» — спросил принц Конде.
И Анжелика вдруг подумала, не остановила ли она тогда руку Судьбы, спрятав ларец?
— О чем вы задумались? — спросил граф де Пейрак.
— Об одном очень странном приключении, которое некогда произошло со мной.
И внезапно она, молчавшая столько лет, поведала ему историю с ларцом, которую во всех подробностях сохранила ее память.
— Принц Конде наверняка хотел отравить кардинала, а может, даже и короля и его младшего брата, — добавила Анжелика. — Но что так и осталось для меня загадкой — так это письма, скреплявшие какие-то обязательства, которые принц и другие сеньоры должны были вручить мессиру Фуке. Постойте-ка… я припомню текст. Кажется, так: «Обязуюсь поддерживать только мессира Фуке и отдать все свое имущество в его распоряжение…»
Граф де Пейрак слушал ее молча. Когда она кончила, он усмехнулся.
— Вот оно, блестящее общество! И подумать только, что в то время мессир Фуке был всего лишь скромным советником парламента! Но он проявил себя таким искусным финансистом, что смог подчинить себе эту знать. Сейчас он — ну и кардинал Мазарини, конечно, — самые богатые люди в королевстве. А это говорит о том, что каждый из них получил теплое местечко при короле. И у вас хватило смелости завладеть ларцом? Вы его спрятали?
— Да, я его…
Но тут инстинктивная осторожность заставила ее прикусить губу.
— Нет, я его выбросила в Пруд с водяными лилиями в большом парке.
— Как вы думаете, кто-нибудь подозревает, что вы причастны к этой пропаже?
— Не знаю. Не думаю, чтобы моей незначительной персоне придали тогда большое значение. Хотя я не упустила случая намекнуть на этот ларец принцу Конде.
— В самом деле? Какое безумие!
— Но мне надо было получить для отца право беспошлинно перегонять мулов. О! Это целая история, — засмеялась Анжелика, — и, как я теперь узнала, вы тоже были в ней в какой-то мере замешаны. Но я и сейчас охотно повторила бы подобное безумие, лишь бы снова увидеть испуганные физиономии этих надменных сеньоров.
***
Когда Анжелика закончила рассказ о своем столкновении с принцем Конде, ее муж покачал головой.— Меня даже удивляет, что вы здесь и вы живы. Должно быть, вы и в самом деле показались им слишком безобидной. Но это чрезвычайно опасно — быть замешанной в придворные интриги. Ведь для этих людей не составляло большого труда при случае прикончить девочку.
Продолжая говорить, он встал, подошел к портьере и рывком отдернул ее. Когда он вернулся к Анжелике, лицо его выражало досаду.
— Я недостаточно проворен, чтобы поймать любопытствующих.
— Нас подслушивали?
— Я в этом убежден.
— Мне уже не в первый раз кажется, что наши разговоры подслушивают.
Граф сел на прежнее место, за спиной Анжелики. Было душно. Жара все усиливалась. Неожиданно тысяча колоколов нарушила тишину города — звонили к вечерне. Молодая женщина набожно перекрестилась и прошептала молитву деве Марии. Колокольный звон перекатывался по городу, и Анжелика с мужем, сидевшие у открытого окна, долго не могли сказать друг другу ни слова. Они молчали, и эта безмолвная близость, которая теперь все чаще возникала между ними, глубоко волновала Анжелику.
«Его присутствие не только не раздражает меня, но даже доставляет наслаждение, — удивленно подумала она. — А если бы он снова поцеловал меня, разве это было бы мне неприятно?»
Сейчас, как и недавно, во время разговора с архиепископом, она чувствовала его взгляд на своей шее.
— Нет, дорогая, я не волшебник, — тихо проговорил он. — Возможно, природа и одарила меня какими-то способностями, но главное — у меня было желание учиться. Ты поняла меня? — спросил он ласковым голосом, который очаровал ее.
— Я жаждал изучить все самое трудное — естественные науки, словесность и еще — женское сердце.
Да, я с упоением постигал эту пленительную тайну. Смотришь в глаза женщины, и тебе кажется, что за ними ничего нет, а в действительности там целый мир. Бывает и наоборот: ты воображаешь, будто там целый мир, а там — одна пустота… Не душа, а погремушка. Но что скрывается за твоими зелеными глазами, вызывающими в памяти безмятежные луга и бурный океан?..
Анжелика почувствовала, что он наклоняется к ней, и его пышные черные кудри коснулись ее оголенного плеча, словно теплый шелковистый мех. Он прильнул губами к ее шее, и она вздрогнула, хотя подсознательно ждала этого поцелуя. Закрыв глаза, она блаженствовала в этом долгом, страстном поцелуе, понимая, что час ее поражения близок. Да, трепетно дрожащая, еще немного строптивая, но уже покоренная, она скоро придет, как приходили другие, в объятия этого загадочного человека.
Глава 20
Прошло немного времени. Однажды Анжелика возвращалась домой после утренней прогулки по берегу Гаронны. Она любила верховую езду и каждое утро уделяла ей несколько часов, уезжая на заре, когда было еще прохладно. Жоффрей де Пейрак редко сопровождал ее. В отличие от большинства сеньоров его не увлекали ни верховая езда, ни охота. Можно было бы подумать, что его пугают занятия, требующие физической силы, но его слава искусного фехтовальщика гремела не меньше, чем слава певца. Говорили, что, несмотря на свою хромоту, он поразительно владеет шпагой. Кроме того, он ежедневно тренировался в оружейном зале дворца, но Анжелика ни разу не видела, как он стреляет. Она еще многого не знала о нем и иногда, взгрустнув, вспоминала слова, сказанные ей архиепископом в день свадьбы: «Между нами говоря, сударыня, вы выбрали весьма странного мужа».
Но зато в ученых беседах — она отлично знала это — муж считает, что ей нет равных среди женщин.
— Клянусь честью, это шевалье де Жермонтаз, племянник его преосвященства,
— воскликнул Бернар д'Андижос, неизменно сопровождавший Анжелику. — Да хранит нас небо! Большего грубияна и дурака я еще не встречал. Сударыня, если вы мне доверяете, поедемте лучше через парк, чтобы избежать встречи с ним.
Маленькая кавалькада свернула налево, и, поставив лошадей в конюшню, все прошли в оранжерею, окруженную со всех сторон фонтанами, где было так приятно отдохнуть.
Но едва они сели за стол с приготовленным для них легким завтраком, состоящим из фруктов и ледяных напитков, как паж сказал Анжелике, что ее спрашивает граф де Пейрак.
В прихожей Анжелика нашла мужа в обществе дворянина и монаха, которых она только что видела издали.
— Это аббат Беше, тот самый достойный ученый, о котором рассказывал нам его преосвященство, — сказал Жоффрей. — Разрешите вам также представить шевалье де Жермонтаза, племянника монсеньора.
Монах был высокий, сухопарый, с нависшими бровями, из-под которых лихорадочно блестели слегка косившие, близко посаженные глаза фанатика. Из монашеской сутаны торчала длинная и худая жилистая шея. Его спутник был его яркой противоположностью. Шевалье де Жермонтаз, столь же полный жизненных сил, сколь монах был изнурен умерщвлением плоти, имел прекрасный цвет лица и уже довольно приличное для его двадцати пяти лет брюшко. Пышный белокурый парик ниспадал на камзол из голубого атласа, украшенный розовыми бантами. Его рингравы были так широки и так обильно украшены кружевами, что шпага дворянина на их фоне казалась неуместной. Страусовым пером своей широкополой шляпы шевалье подмел пол у ног хозяйки дома, поцеловал ей руку, но тут же, подняв голову, дерзко подмигнул, что возмутило Анжелику.
— Ну вот, жена моя здесь, и теперь мы можем отправиться в лабораторию, — сказал граф де Пейрак.
Монаха передернуло, он сверху вниз удивленно взглянул на Анжелику.
— Следует ли из ваших слов, что госпожа графиня тоже войдет с нами в храм науки и будет присутствовать при наших беседах и проведении опытов, в которые вы согласились посвятить меня?
Граф с оскорбительной иронией оглядел своего гостя. Он знал, как этот насмешливый взгляд ошеломлял тех, кто видел его впервые, и со злорадством пускал в ход свое оружие.
— Отец мой, в письме, адресованном мною его преосвященству, я в ответ на его неоднократные пожелания дал согласие принять вас, уведомив, что эта встреча будет носить чисто ознакомительный характер и на ней будут присутствовать лица по моему усмотрению. Однако монсеньор приставил к вам шевалье де Жермонтаза на тот случай, если от вашего взора что-нибудь ускользнет.
— Но, мессир граф, вы же ученый и знаете, что присутствие женщины при опытах — это вопиющее нарушение традиций алхимии, которые гласят, что при противоположных флюидах нельзя достичь никаких результатов…
— Представьте себе, отец мой, что в моей науке результаты опытов не зависят ни от настроения, ни от пола присутствующих…
— Лично я нахожу это превосходным! — с радостным видом воскликнул шевалье де Жермонтаз. — Не скрою, меня больше привлекает красивая дама, чем всякие там склянки и старые горшки. Но дядя настоял, чтобы я сопровождал Беше и привыкал выполнять обязанности, которые вскоре возложит на меня новая должность. Видите ли, дядя собирается купить мне место главного викария трех епархий. Но он ужасный человек. Он поставил условие, чтобы я принял священный сан. А я, признаюсь, удовлетворился бы одними бенефициями.
Разговаривая, они направились в библиотеку, с которой граф хотел ознакомить гостей прежде всего. Монах Беше, давно мечтавший о встрече с графом де Пейраком, задавал бесчисленные вопросы, на которые граф отвечал с терпеливым смирением.
Анжелика в сопровождении шевалье де Жермонтаза шла сзади. Шевалье не упускал случая коснуться ее руки и то и дело бросал на нее пылкие взгляды.
«Ну и мужлан, — подумала Анжелика. — Он похож на откормленного молочного поросенка, которого украсили цветами и кружевными рюшами, чтобы подать к рождественскому ужину».
— Но мне не совсем понятно, — громко сказала она, — какая связь между вашим посещением лаборатории моего мужа и назначением на духовную должность?
— Признаться, мне это тоже непонятно, хотя дядя долго объяснял. Церковь якобы не так богата и влиятельна, как кажется, а главное, как должна была бы быть. Дядя также жалуется на усиление королевской власти в ущерб самостоятельности провинций. Права архиепископа на церковных ассамблеях и даже в местном парламенте ущемляются. Вся власть сосредоточена в руках наместника провинции и его сбиров из городской стражи, финансовых органов и армии. Так вот, дядя хотел бы противопоставить этому засилью безответственных ставленников короля — союз местной знати. Он знает, что у вашего мужа колоссальное состояние, но ни город, ни церковь ничего от него не получают.
— Нет, сударь, мы жертвуем на благотворительные цели.
— Этого мало. Нужен союз, к которому стремится мой дядя.
«Для ученика Великого инквизитора он действует грубовато, — подумала Анжелика. — А может, так ему и было велено!»
— Короче говоря, — сказала она, — его преосвященство считает, что состояние всех жителей провинции должно быть отдано в руки церкви?
— Церковь должна занимать ведущее место.
— С его преосвященством во главе! А знаете, вы блестящий проповедник. Теперь меня не удивляет, что вас предназначили к духовней деятельности, где красноречие необходимо. Поздравьте дядю от моего имени с удачным выбором.
— Не премину, сударыня, вы очень любезны. У вас восхитительная улыбка, но в глазах нет нежности ко мне. Не забывайте, церковь пока еще могущественная держава, особенно у нас в Лангедоке.
— Да, я вижу, вы убежденный начинающий викарий, несмотря на ваши банты и кружева.
— Деньги — средство очень убедительное. Мой дядя знал, чем меня покорить. Я буду верно служить ему.
Анжелика резким движением захлопнула веер. Теперь она уже не удивлялась, почему архиепископ так доверял своему толстому племяннику. Несмотря на несхожесть характеров, оба были в равной мере честолюбивы.
В библиотеке царил полумрак, так как ставни были прикрыты. Когда граф и его гости вошли туда, там кто-то встрепенулся и склонился перед ними в низком поклоне.
— Что вы здесь делаете, Клеман? — с удивлением спросил граф де Пейрак. — Сюда никто не имеет права входить без моего разрешения, и, насколько я помню, я не давал вам ключа!
— Пусть извинит меня мессир граф, но я решил собственноручно убрать библиотеку, не желая доверять столь ценные книги неотесанному слуге.
Он поспешно схватил тряпку, щетку и скамеечку и выскользнул из библиотеки, отвесив на ходу еще несколько поклонов.
— Да, — вздохнул монах, — несомненно, я увижу здесь немало странного: женщину в лаборатории, слугу в библиотеке, который своими нечистыми руками прикасается к магическим фолиантам, сокровищнице бесценных знаний. Да, должен признать, репутация ваша себя оправдывает! Посмотрим, что же у вас тут есть…
Он увидел в роскошных переплетах книги мэтров алхимии: «Принцип сохранения тел, или мумия» Парацельса, «Алхимия» Альберта Великого, «Герметика» Германа Курингуса, «Толкование 1572 г.» Томаса Эраста и, наконец, что доставило ему огромное удовольствие, свою собственную книгу: Конан Беше «О превращении».
Это умиротворило монаха, и он снова уверовал в графа де Пейрака.
Граф и его гости вышли из дворца и направились во флигель, где находилась лаборатория.
Монах отскочил назад.
— Это всего-навсего флюгер для усиления тяги печей при помощи ветра, — объяснил граф.
— А у меня в ветреную погоду тяга очень плохая.
— А здесь наоборот, потому что я использую атмосферную депрессию, вызванную ветром.
— Значит, ветер работает на вас?
— Совершенно верно. Так же, как он заставляет работать ветряную мельницу.
— На мельнице, мессир граф, ветер с помощью крыльев крутит жернова.
— У меня печи, конечно, не крутятся, но в них всасывается воздух.
— Вы не можете всасывать воздух, потому что воздух — это пустота.
— И однако, вы сами убедитесь, что у меня тяга, как в аду.
Трижды осенив себя крестом, монах вслед за Анжеликой и графом де Пейраком переступил порог лаборатории, а стоящий в дверях мавр Куасси-Ба в знак приветствия торжественно поднял свою кривую саблю, а затем вложил ее в чехол.
В глубине большого зала находились две раскаленные — докрасна печи. В третьей, точно такой же, огонь был погашен. Перед печами помещались какие-то странные аппараты из кожи и железа, от которых тянулись к печам глиняные и медные трубы.
— Это кузнечные мехи, ими я пользуюсь, когда мне необходим очень сильный жар, например чтобы расплавить медь, золото или серебро, — объяснил Жоффрей де Пейрак.
Вдоль стен в главном зале в несколько рядов были сделаны полки. На них стояли всевозможные сосуды и колбы с наклеенными этикетками, испещренными кабалистическими знаками и цифрами.
— Здесь у меня хранится запас разных ингредиентов: сера, медь, железо, олово, свинец, бура, мышьячная руда, реальгар, самородная киноварь, ртуть, ляпис, или, иначе, адский камень, медный купорос, железный купорос. А напротив, в стеклянных бутылях, — крепкая серная кислота, неочищенная азотная кислота и соляная кислота.
На самой верхней полке вы видите трубки и сосуды из стекла, железа, глазированной глины, а дальше — реторты и перегонные кубы. В той маленькой комнате, в глубине, — порода, содержащая золото, хотя оно и не видно глазу, а вот, например, мышьяковый минерал и различные руды, дающие при плавке серебро. Вот серебряная руда из Мексики, ее мне привез оттуда один испанский сеньор.
— Мессир граф изволит смеяться над жалкими познаниями монаха, утверждая, что это восковое вещество — серебро. Лично я не вижу здесь и намека на драгоценный металл.
— Сейчас я вам его покажу, — сказал граф.
Де Пейрак взял из кучи около печей большой кусок древесного угля, достал из сосуда на полке сальную свечу, зажег ее от пламени печи, железным прутом сделал небольшое углубление в куске угля, положил туда кусочек «мексиканского серебра», которое и в самом деле было грязного серовато-желтого цвета и полупрозрачно, добавил туда немного буры, потом взял изогнутую медную трубочку, поднес ее к пламени свечи и, подув в нее, ловко направил пламя в углубление, где находились руда и бура. Они расплавились, вздулись, изменили цвет, потом на поверхности появились металлические пузырьки, которые, после того как граф подул сильнее, слились в один блестящий шарик.
Граф де Пейрак отставил свечу и кончиком ножа достал крошечный сверкающий слиток.
— Вот расплавленное серебро, которое я добыл на ваших глазах из этой странной на вид породы.
— И вы с такой же легкостью превращаете металл в золото?
— Я ничего ни во что не превращаю, я лишь извлекаю драгоценные металлы из руды, в которой они содержатся но не в чистом виде.
Монаха его слова явно не убедили. Он покашлял и огляделся.
— А что это за трубы и остроконечные ящики?
— Это система для подачи воды, заимствованная у китайцев, она служит для опытов по промывке и добыче золота из песка при помощи ртути.
Монах, покачивая головой, боязливо подошел к одной из гудевших печей, в раскаленной пасти которой стояло несколько тиглей.
— Спору нет, у вас все великолепно оборудовано, — сказал он, — но я не вижу здесь ничего, что хотя бы отдаленно походило на «атанор» — химическую печь, или иначе, на знаменитый «дом премудрого цыпленка».
Граф чуть не задохнулся от смеха.
— Простите меня, отец мой, — извинился он, успокоившись, — но остатки всей этой преподобной чепухи были уничтожены взрывом гремучего золота, который произошел недавно здесь как раз во время визита его преосвященства.
На лице монаха появилось почтительное выражение.
— Действительно, его преосвященство говорил мне об этом. Значит, вам удается получать золото нестойкое, которое взрывается?
— Не скрою от вас, что мне удается получать даже гремучую ртуть.
— А философское яйцо?
— Оно у меня в голове!
— Вы святотатствуете! — возбужденно проговорил монах.
— Что это такое — «цыпленок» и «философское яйцо»? — удивилась Анжелика.
— Я никогда об этом не слышала.
Беше бросил на нее презрительный взгляд. Но, увидев, что граф де Пейрак едва скрывает улыбку, а шевалье де Жермонтаз открыто зевает, решил удовлетвориться хотя бы такой скромной аудиторией.
— Именно в философском яйце рождается философский камень, — сказал он, сверля своим горящим взглядом молодую женщину. — Получается философский камень из очищенного золота — Солнца — и чистого серебра — Луны, к которым надо добавить живое серебро — Меркурий. Алхимик подвергает их в философском яйце действию огня — Вулкана, который должен то усиливаться, то уменьшаться, что вызывает в этой смеси мощное развитие зачаточных свойств Венеры, и зримый результат этого свойства — регенеративное вещество, философский камень. После этого реакции в яйце будут развиваться в определенном порядке, и это позволяет следить за преобразованием вещества. В основном надо обращать внимание на три цвета: черный, белый и красный. Они указывают: первый — на разложение, второй — на расплавление и третий — на образование философского камня. Короче, это процесс чередования смерти с воскрешением через которое, согласно древней философии, должно пройти всякое произрастающее вещество, чтобы воспроизвестись.
***
Несмотря на то что они, казалось, в последнее время сблизились, граф держался с женой все так же почтительно, но отчужденно, как и в первые дни после свадьбы. Она мало видела его, и всегда в присутствии гостей, и даже подумывала, уж не виновата ли в этом охлаждении неистовая Карменсита де Мерекур. Эта дама после поездки в Париж вернулась в Тулузу, и теперь из-за ее необузданного темперамента все чувствовали себя словно на горящих угольях. Теперь уже всерьез поговаривали, будто господин де Мерекур запрет ее в монастырь, и если он до сих пор не выполнил своей угрозы, то лишь по дипломатическим соображениям. Хотя война с Испанией продолжалась, кардинал Мазарини, давно пытавшийся начать переговоры о мире, советовал не предпринимать ничего, что могло бы задеть обидчивых испанцев. А красавица Карменсита принадлежала к знатной мадридской семье. Вот почему все перипетии ее супружеской жизни имели большее значение, чем сражения во Фландрии, ибо в Мадриде обо всем сразу же становилось известно, так как, несмотря на разрыв официальных отношений, тайные посланцы под видом монахов, бродячих торговцев и купцов регулярно переходили через Пиренеи.***
Карменсита де Мерекур вела в Тулузе обычную для нее сумасбродную жизнь, и Анжелика была этим обеспокоена. Несмотря на светский лоск, который она приобрела, вращаясь в блестящем тулузском обществе, в глубине души она оставалась скромной, как полевой цветок, простодушной и легко уязвимой. Она чувствовала, что не может соперничать с Карменситой, и иногда, сгорая от ревности, твердила себе, что испанка больше под стать графу де Пейраку с его причудливым характером, чем она, Анжелика.Но зато в ученых беседах — она отлично знала это — муж считает, что ей нет равных среди женщин.
***
В то утро, подъезжая к дворцу с эскортом пажей, галантных сеньоров и нескольких молодых девушек, которыми она любила окружать себя, Анжелика снова увидела у подъезда карету с гербом архиепископа. Из кареты вышел высокий человек в грубой монашеской сутане, а вслед за ним — разряженный сеньор в бантах, со шпагой на боку и с таким зычным голосом, что Анжелика, хотя была еще далеко, услышала, как он то ли отдавал распоряжения, то ли ругался.— Клянусь честью, это шевалье де Жермонтаз, племянник его преосвященства,
— воскликнул Бернар д'Андижос, неизменно сопровождавший Анжелику. — Да хранит нас небо! Большего грубияна и дурака я еще не встречал. Сударыня, если вы мне доверяете, поедемте лучше через парк, чтобы избежать встречи с ним.
Маленькая кавалькада свернула налево, и, поставив лошадей в конюшню, все прошли в оранжерею, окруженную со всех сторон фонтанами, где было так приятно отдохнуть.
Но едва они сели за стол с приготовленным для них легким завтраком, состоящим из фруктов и ледяных напитков, как паж сказал Анжелике, что ее спрашивает граф де Пейрак.
В прихожей Анжелика нашла мужа в обществе дворянина и монаха, которых она только что видела издали.
— Это аббат Беше, тот самый достойный ученый, о котором рассказывал нам его преосвященство, — сказал Жоффрей. — Разрешите вам также представить шевалье де Жермонтаза, племянника монсеньора.
Монах был высокий, сухопарый, с нависшими бровями, из-под которых лихорадочно блестели слегка косившие, близко посаженные глаза фанатика. Из монашеской сутаны торчала длинная и худая жилистая шея. Его спутник был его яркой противоположностью. Шевалье де Жермонтаз, столь же полный жизненных сил, сколь монах был изнурен умерщвлением плоти, имел прекрасный цвет лица и уже довольно приличное для его двадцати пяти лет брюшко. Пышный белокурый парик ниспадал на камзол из голубого атласа, украшенный розовыми бантами. Его рингравы были так широки и так обильно украшены кружевами, что шпага дворянина на их фоне казалась неуместной. Страусовым пером своей широкополой шляпы шевалье подмел пол у ног хозяйки дома, поцеловал ей руку, но тут же, подняв голову, дерзко подмигнул, что возмутило Анжелику.
— Ну вот, жена моя здесь, и теперь мы можем отправиться в лабораторию, — сказал граф де Пейрак.
Монаха передернуло, он сверху вниз удивленно взглянул на Анжелику.
— Следует ли из ваших слов, что госпожа графиня тоже войдет с нами в храм науки и будет присутствовать при наших беседах и проведении опытов, в которые вы согласились посвятить меня?
Граф с оскорбительной иронией оглядел своего гостя. Он знал, как этот насмешливый взгляд ошеломлял тех, кто видел его впервые, и со злорадством пускал в ход свое оружие.
— Отец мой, в письме, адресованном мною его преосвященству, я в ответ на его неоднократные пожелания дал согласие принять вас, уведомив, что эта встреча будет носить чисто ознакомительный характер и на ней будут присутствовать лица по моему усмотрению. Однако монсеньор приставил к вам шевалье де Жермонтаза на тот случай, если от вашего взора что-нибудь ускользнет.
— Но, мессир граф, вы же ученый и знаете, что присутствие женщины при опытах — это вопиющее нарушение традиций алхимии, которые гласят, что при противоположных флюидах нельзя достичь никаких результатов…
— Представьте себе, отец мой, что в моей науке результаты опытов не зависят ни от настроения, ни от пола присутствующих…
— Лично я нахожу это превосходным! — с радостным видом воскликнул шевалье де Жермонтаз. — Не скрою, меня больше привлекает красивая дама, чем всякие там склянки и старые горшки. Но дядя настоял, чтобы я сопровождал Беше и привыкал выполнять обязанности, которые вскоре возложит на меня новая должность. Видите ли, дядя собирается купить мне место главного викария трех епархий. Но он ужасный человек. Он поставил условие, чтобы я принял священный сан. А я, признаюсь, удовлетворился бы одними бенефициями.
Разговаривая, они направились в библиотеку, с которой граф хотел ознакомить гостей прежде всего. Монах Беше, давно мечтавший о встрече с графом де Пейраком, задавал бесчисленные вопросы, на которые граф отвечал с терпеливым смирением.
Анжелика в сопровождении шевалье де Жермонтаза шла сзади. Шевалье не упускал случая коснуться ее руки и то и дело бросал на нее пылкие взгляды.
«Ну и мужлан, — подумала Анжелика. — Он похож на откормленного молочного поросенка, которого украсили цветами и кружевными рюшами, чтобы подать к рождественскому ужину».
— Но мне не совсем понятно, — громко сказала она, — какая связь между вашим посещением лаборатории моего мужа и назначением на духовную должность?
— Признаться, мне это тоже непонятно, хотя дядя долго объяснял. Церковь якобы не так богата и влиятельна, как кажется, а главное, как должна была бы быть. Дядя также жалуется на усиление королевской власти в ущерб самостоятельности провинций. Права архиепископа на церковных ассамблеях и даже в местном парламенте ущемляются. Вся власть сосредоточена в руках наместника провинции и его сбиров из городской стражи, финансовых органов и армии. Так вот, дядя хотел бы противопоставить этому засилью безответственных ставленников короля — союз местной знати. Он знает, что у вашего мужа колоссальное состояние, но ни город, ни церковь ничего от него не получают.
— Нет, сударь, мы жертвуем на благотворительные цели.
— Этого мало. Нужен союз, к которому стремится мой дядя.
«Для ученика Великого инквизитора он действует грубовато, — подумала Анжелика. — А может, так ему и было велено!»
— Короче говоря, — сказала она, — его преосвященство считает, что состояние всех жителей провинции должно быть отдано в руки церкви?
— Церковь должна занимать ведущее место.
— С его преосвященством во главе! А знаете, вы блестящий проповедник. Теперь меня не удивляет, что вас предназначили к духовней деятельности, где красноречие необходимо. Поздравьте дядю от моего имени с удачным выбором.
— Не премину, сударыня, вы очень любезны. У вас восхитительная улыбка, но в глазах нет нежности ко мне. Не забывайте, церковь пока еще могущественная держава, особенно у нас в Лангедоке.
— Да, я вижу, вы убежденный начинающий викарий, несмотря на ваши банты и кружева.
— Деньги — средство очень убедительное. Мой дядя знал, чем меня покорить. Я буду верно служить ему.
Анжелика резким движением захлопнула веер. Теперь она уже не удивлялась, почему архиепископ так доверял своему толстому племяннику. Несмотря на несхожесть характеров, оба были в равной мере честолюбивы.
В библиотеке царил полумрак, так как ставни были прикрыты. Когда граф и его гости вошли туда, там кто-то встрепенулся и склонился перед ними в низком поклоне.
— Что вы здесь делаете, Клеман? — с удивлением спросил граф де Пейрак. — Сюда никто не имеет права входить без моего разрешения, и, насколько я помню, я не давал вам ключа!
— Пусть извинит меня мессир граф, но я решил собственноручно убрать библиотеку, не желая доверять столь ценные книги неотесанному слуге.
Он поспешно схватил тряпку, щетку и скамеечку и выскользнул из библиотеки, отвесив на ходу еще несколько поклонов.
— Да, — вздохнул монах, — несомненно, я увижу здесь немало странного: женщину в лаборатории, слугу в библиотеке, который своими нечистыми руками прикасается к магическим фолиантам, сокровищнице бесценных знаний. Да, должен признать, репутация ваша себя оправдывает! Посмотрим, что же у вас тут есть…
Он увидел в роскошных переплетах книги мэтров алхимии: «Принцип сохранения тел, или мумия» Парацельса, «Алхимия» Альберта Великого, «Герметика» Германа Курингуса, «Толкование 1572 г.» Томаса Эраста и, наконец, что доставило ему огромное удовольствие, свою собственную книгу: Конан Беше «О превращении».
Это умиротворило монаха, и он снова уверовал в графа де Пейрака.
Граф и его гости вышли из дворца и направились во флигель, где находилась лаборатория.
***
Еще издали они увидели над крышей столб дыма, поднимавшийся из широкой трубы, над которой возвышалась изогнутая медная трубка, напоминавшая клюв какой-то апокалипсической птицы. Когда они подошли совсем близко, это сооружение со скрежетом повернулось к ним своей черной пастью, из которой валил дым с сажей.Монах отскочил назад.
— Это всего-навсего флюгер для усиления тяги печей при помощи ветра, — объяснил граф.
— А у меня в ветреную погоду тяга очень плохая.
— А здесь наоборот, потому что я использую атмосферную депрессию, вызванную ветром.
— Значит, ветер работает на вас?
— Совершенно верно. Так же, как он заставляет работать ветряную мельницу.
— На мельнице, мессир граф, ветер с помощью крыльев крутит жернова.
— У меня печи, конечно, не крутятся, но в них всасывается воздух.
— Вы не можете всасывать воздух, потому что воздух — это пустота.
— И однако, вы сами убедитесь, что у меня тяга, как в аду.
Трижды осенив себя крестом, монах вслед за Анжеликой и графом де Пейраком переступил порог лаборатории, а стоящий в дверях мавр Куасси-Ба в знак приветствия торжественно поднял свою кривую саблю, а затем вложил ее в чехол.
В глубине большого зала находились две раскаленные — докрасна печи. В третьей, точно такой же, огонь был погашен. Перед печами помещались какие-то странные аппараты из кожи и железа, от которых тянулись к печам глиняные и медные трубы.
— Это кузнечные мехи, ими я пользуюсь, когда мне необходим очень сильный жар, например чтобы расплавить медь, золото или серебро, — объяснил Жоффрей де Пейрак.
Вдоль стен в главном зале в несколько рядов были сделаны полки. На них стояли всевозможные сосуды и колбы с наклеенными этикетками, испещренными кабалистическими знаками и цифрами.
— Здесь у меня хранится запас разных ингредиентов: сера, медь, железо, олово, свинец, бура, мышьячная руда, реальгар, самородная киноварь, ртуть, ляпис, или, иначе, адский камень, медный купорос, железный купорос. А напротив, в стеклянных бутылях, — крепкая серная кислота, неочищенная азотная кислота и соляная кислота.
На самой верхней полке вы видите трубки и сосуды из стекла, железа, глазированной глины, а дальше — реторты и перегонные кубы. В той маленькой комнате, в глубине, — порода, содержащая золото, хотя оно и не видно глазу, а вот, например, мышьяковый минерал и различные руды, дающие при плавке серебро. Вот серебряная руда из Мексики, ее мне привез оттуда один испанский сеньор.
— Мессир граф изволит смеяться над жалкими познаниями монаха, утверждая, что это восковое вещество — серебро. Лично я не вижу здесь и намека на драгоценный металл.
— Сейчас я вам его покажу, — сказал граф.
Де Пейрак взял из кучи около печей большой кусок древесного угля, достал из сосуда на полке сальную свечу, зажег ее от пламени печи, железным прутом сделал небольшое углубление в куске угля, положил туда кусочек «мексиканского серебра», которое и в самом деле было грязного серовато-желтого цвета и полупрозрачно, добавил туда немного буры, потом взял изогнутую медную трубочку, поднес ее к пламени свечи и, подув в нее, ловко направил пламя в углубление, где находились руда и бура. Они расплавились, вздулись, изменили цвет, потом на поверхности появились металлические пузырьки, которые, после того как граф подул сильнее, слились в один блестящий шарик.
Граф де Пейрак отставил свечу и кончиком ножа достал крошечный сверкающий слиток.
— Вот расплавленное серебро, которое я добыл на ваших глазах из этой странной на вид породы.
— И вы с такой же легкостью превращаете металл в золото?
— Я ничего ни во что не превращаю, я лишь извлекаю драгоценные металлы из руды, в которой они содержатся но не в чистом виде.
Монаха его слова явно не убедили. Он покашлял и огляделся.
— А что это за трубы и остроконечные ящики?
— Это система для подачи воды, заимствованная у китайцев, она служит для опытов по промывке и добыче золота из песка при помощи ртути.
Монах, покачивая головой, боязливо подошел к одной из гудевших печей, в раскаленной пасти которой стояло несколько тиглей.
— Спору нет, у вас все великолепно оборудовано, — сказал он, — но я не вижу здесь ничего, что хотя бы отдаленно походило на «атанор» — химическую печь, или иначе, на знаменитый «дом премудрого цыпленка».
Граф чуть не задохнулся от смеха.
— Простите меня, отец мой, — извинился он, успокоившись, — но остатки всей этой преподобной чепухи были уничтожены взрывом гремучего золота, который произошел недавно здесь как раз во время визита его преосвященства.
На лице монаха появилось почтительное выражение.
— Действительно, его преосвященство говорил мне об этом. Значит, вам удается получать золото нестойкое, которое взрывается?
— Не скрою от вас, что мне удается получать даже гремучую ртуть.
— А философское яйцо?
— Оно у меня в голове!
— Вы святотатствуете! — возбужденно проговорил монах.
— Что это такое — «цыпленок» и «философское яйцо»? — удивилась Анжелика.
— Я никогда об этом не слышала.
Беше бросил на нее презрительный взгляд. Но, увидев, что граф де Пейрак едва скрывает улыбку, а шевалье де Жермонтаз открыто зевает, решил удовлетвориться хотя бы такой скромной аудиторией.
— Именно в философском яйце рождается философский камень, — сказал он, сверля своим горящим взглядом молодую женщину. — Получается философский камень из очищенного золота — Солнца — и чистого серебра — Луны, к которым надо добавить живое серебро — Меркурий. Алхимик подвергает их в философском яйце действию огня — Вулкана, который должен то усиливаться, то уменьшаться, что вызывает в этой смеси мощное развитие зачаточных свойств Венеры, и зримый результат этого свойства — регенеративное вещество, философский камень. После этого реакции в яйце будут развиваться в определенном порядке, и это позволяет следить за преобразованием вещества. В основном надо обращать внимание на три цвета: черный, белый и красный. Они указывают: первый — на разложение, второй — на расплавление и третий — на образование философского камня. Короче, это процесс чередования смерти с воскрешением через которое, согласно древней философии, должно пройти всякое произрастающее вещество, чтобы воспроизвестись.