Страница:
Его речь напоминала настоящую проповедь. Софи вспомнила, как она ходила когда-то в церковь в Нэшвике, где Тремонт служил викарием. Ей еще не исполнилось и семи, когда отец впервые взял ее с собой послушать проповедь кузена. Она сидела в первом ряду и чувствовала, как массивная скамья содрогается под ней. Вскоре она перебралась на колени к отцу и просидела там всю службу, пока преподобный Ричард Колли не начал возносить благодарственную молитву и раздавать благословение. Теперь Софи стала взрослой и больше не боялась адского огня и серы, которые Тремонт имел обыкновение щедро сулить не только с кафедры проповедника. Но пережитый ужас не так-то легко забывается. Тремонт внушал ей крайнюю неловкость и чувство глубокого презрения.
Софи молча выслушала отповедь, в то время как Тремонт неожиданно переключил все свое внимание на сына.
— Помнится, ты сказал, что ее можно заставить передумать, Гарольд. Разве не такой план мы с тобой обсуждали? — Тремонт бросил уничтожающе-ледяной взгляд на своего отпрыска. — Я ждал от тебя совсем другого.
Уши у виконта Дансмора стали пунцовыми, ведь даже минутное замешательство расценивалось Тремонтом как признание вины.
— Мы знали с самого начала, отец, что Истлин вряд ли сделает предложение. В конце концов, он ведь не обязан его делать.
— Ты обещал заставить Софию ответить согласием, считая, что у нее никогда не будет подобной возможности. Вот как проявляется твоя забота о ней и твое сыновнее послушание?
Все вопросы Тремонта, как всегда, носили риторический характер. В былые времена он имел обыкновение обращаться в подобной манере к своей пастве и всегда искренне удивлялся, когда никто не откликался на его призыв. Задавая очередной вопрос, Тремонт обычно распалялся и входил в раж.
— Но он все-таки сделал предложение, — хлопнул ладонью граф по каминной полке, — а она отказала ему в самой неучтивой форме.
— Я не проявляла неучтивости, — вырвалось у Софи. Девушка не хотела вмешиваться в разговор, и когда отец и сын Мгновенно повернулись к ней, поняла, что наделала. Собравшись с силами, леди Колли продолжила: — Маркиз поступил вопреки своему собственному решению. Он не хотел жениться на мне, и было бы бесчестно с моей стороны поймать его на слове.
— Бесчестно? — воскликнул Тремонт. — Почему ты так печешься о его интересах и совершенно не заботишься о нуждах своей семьи? Истлин богат как Крез.
— Еще богаче.
Тремонт, пораженный неслыханным нахальством Софи, на мгновение застыл, раскрыв рот от изумления. Софи решила, что ей уже нечего терять.
— Маркиз сам сказал мне о своем богатстве. Я заметила, что он богат как Крез, а он заявил, что даже богаче.
На квадратной челюсти графа задергался мускул. Тремонт перевел глаза с Софи на сына.
— И ты позволил ей говорить все, что взбредет в голову? Я склоняюсь к мысли, что ей лучше отправиться со мной в Тремонт-Парк.
Гарольд промолчал, и Тремонт вновь обратил свой гнев на Софи:
— А ты не боишься, что я могу просто выгнать тебя из дому, София?
— У меня сложилось впечатление, что идея приковать меня цепью к его светлости скорее имела целью прокормить вас, а не меня, — спокойно возразила Софи.
Мощная рука Тремонта вновь взлетела вверх. Вне себя от гнева, граф с силой рубанул воздух ладонью, заставив взметнуться вверх непокорные локоны Софи. Но леди Колли оставалась неподвижной, ничуть не испугавшись.
— Тебе придется здорово постараться, чтобы стать послушной и заслужить прощение! — рявкнул разъяренный граф. — Своеволие не делает тебя привлекательной.
Софи не шелохнулась даже тогда, когда Тремонт опять замахнулся на нее, уверенная, что граф не посмеет ударить ее по лицу. Она не сможет принести никакой пользы семье, если ее красота будет испорчена. С точки зрения Гарольда и Тремонта, внешность Софи — ее единственное достоинство.
— Полагаю, милорд, я в состоянии помочь процветанию Тремонт-Парка не только замужеством. Мне кое-что известно об управлении хозяйством, и я могла бы попробовать наладить работу тамошних ферм.
Гарольд скрестил руки на груди, склонил голову набок и внимательно посмотрел на отца, всем своим видом показывая, что ему уже доводилось и раньше слышать от Софи подобные речи.
— Она уже не в первый раз предлагает свои идеи ведения хозяйства, — отозвался виконт. — Она вполне сносная гувернантка для детей, а моя супруга находит ее неплохой компаньонкой. Софи настаивает, чтобы мы держали дом, не сообразуясь с нашим положением в обществе. Она, видишь ли, считает, что можно обойтись меньшим количеством слуг. Еще она думает, что нам не нужно обновлять свой гардероб, если мода с прошлого сезона не слишком переменилась.
— Дело в том, что… — Софи замолчала под властным взглядом Тремонта.
— Может, ты не понимаешь, что мы имеем в виду, — сделал граф попытку смягчить тон. — Текущее состояние наших финансов таково, что уже не важно, будем ли мы пользоваться сальными свечками или экономить на бельгийской тесьме. Мы пришли к такому положению — и тебе придется простить меня за прямоту — благодаря пьянству, волокитству и страсти к азартным играм твоего отца. Мой кузен меньше всего заботился о положении своей семьи и тех обязанностях, которые налагал на него титул. Он лишь потакал своим низменным инстинктам, ускорившим его безвременную кончину.
Тремонт заметил, что Софи страшно побледнела. С ее лица, казалось, исчезли все краски, но он продолжал свою речь. Существуют вещи, подумал он, которые необходимо высказать. Тремонт горячо верил, что для того, чтобы явить настоящую доброту, иногда следует действовать жестоко.
— Тем, что в фамильных сундуках еще что-то осталось, мы обязаны исключительно счастливой случайности. У меня нет обиды на Господа за то, что он поразил Фредерика болезнью, приковавшей его к постели. Ведь благодаря ей ему удалось сохранить то немногое, что еще оставалось нерастраченным.
Софи почувствовала, как оцепенение постепенно отпускает ее. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.
Тремонт еще не закончил. Он сцепил руки за спиной и стоял, покачиваясь перед девушкой.
— Ты самоотверженно ухаживала за своим отцом в последние годы его жизни, что делает тебе честь. Твоя забота и преданность достойны всяческих похвал, но за это время имение пришло в еще больший упадок, плата за аренду упала, а доходы, и без того низкие, совсем иссякли. Я сам видел счета, София. Если у тебя так много замечательных рецептов, как управлять землями, то именно тогда и следовало применить их на практике, не так ли? Мы никоим образом не причастны к истории с маркизом. Не мы пустили слух о помолвке, но раз уж обстоятельства так сложились, чрезвычайно глупо не воспользоваться счастливым случаем. Тебе следует хорошо поразмыслить над своим отказом, моя дорогая, и подумать, какую пользу могло бы принести тебе замужество.
Тремонт почувствовал, что Софи сейчас просто не в состоянии защищаться и представляет собой легкую добычу, но он не остановился.
— Что ты можешь иметь против тех прекрасных вещей, которые привнес бы в твою жизнь брак с Истлином? Тебе бы с лихвой хватало того содержания, которое он бы тебе назначил. Ты стала бы хозяйкой его огромных земель в Брайдене и Истер-Хилле и в его городском особняке. Тебя всюду принимали бы как желанную гостью, перед тобой открылись бы все дома, ты имела бы роскошные экипажи, шикарные наряды и лучшую ложу в театре.
«И вдобавок его любовницу», — подумала Софи, но на сей раз ей достало здравого смысла промолчать.
— Я бы хотела пойти к себе в комнату, если вы не против, — попросила Софи.
Гарольд и его отец обменялись быстрыми взглядами.
— Конечно. И ты подумаешь над тем, о чем мы говорили сегодня, не так ли, дорогая? — ответил Тремонт.
Софи кивнула, сомневаясь, что сможет думать о чем-нибудь еще.
— Очень хорошо, — констатировал граф довольным тоном. — Кто-нибудь будет время от времени справляться о том. что ты там надумала.
И Софи поняла, что ей не скоро придется покинуть свою спальню.
Вдова Сойер собиралась ехать кататься в парк, когда ей доложили о визите маркиза Истлина. Час довольно поздний для прогулки, но миссис Сойер хорошо известно, что виконт Дансмор имеет обыкновение именно в это время разъезжать вдоль тенистых аллей парка, и вдова желала во что бы то ни стало познакомиться с ним. Однако Истлина нельзя так просто выставить за дверь, тем более ему уже сказали, что госпожа сейчас дома. Чтобы наказать Истлина, явившегося к ней без предупреждения, миссис Сойер решила заставить его дожидаться в гостиной, пока она сменит свою амазонку для верховой езды на более подходящий наряд.
В конце концов она выбрала рубиновый шелк. Истлин не раз говорил, что платье рубиновых тонов выгодно оттеняет ее роскошные волосы цвета эбенового дерева и белоснежную кожу. Служанка искусно переменила ей прическу, украсив ее гребнями из слоновой кости. Наряд довершали шелковые чулки, домашние туфли из мягкой красной кожи и крошечные жемчужные сережки в маленьких прелестных ушках. Смочив шею и запястья там, где бился нетерпеливый пульс, розовой водой, она сочла себя готовой к встрече с маркизом.
Истлин поднялся с кресла, когда она вошла в гостиную. Маркиз сделал вид, что оценил миссис Сойер по достоинству.
— Ты отлично выгладишь, Аннет, — проговорил он вместо приветствия.
Она вопросительно подняла темную бровь.
— И все? Я собиралась выглядеть восхитительно, прелестно, очаровательно. Разве мне не удалось, скажи? — Аннет закрыла за собой дверь и пересекла комнату, протягивая руку маркизу.
Она прекрасно знала, что у него не будет возможности уклониться. Безупречные манеры представляли собой брешь в броне Истлина. Она смотрела, как его губы легко коснулись ее руки.
— Ты великолепна, — повторил Истлин. — Как всегда. «Но можно ли назвать тебя восхитительной?» — подумал маркиз. Нет, подобное слово никогда не ассоциировалось у него с Аннет. Оно подразумевало какую-то душевную теплоту, которая отсутствовала в ее характере.
Она сделала книксен в ответ на его комплимент, но предпочла не развивать затронутую тему дальше.
— Почему бы тебе не присесть, — сказала Аннет, жестом указывая на софу. — Могу я предложить тебе выпить? Я все еще храню твой любимый сорт виски.
— Спасибо, ничего не нужно. — Истлин миновал софу и предпочел усесться в кресло. — Я не собираюсь задерживаться надолго. И, кроме того, ты ведь уже на содержании у какого-то другого мужчины.
Аннет села и пригладила волны шелка, обвивавшего ее колени.
— Да, — призналась она. — Удивительно, что тебе уже известно. И тем более странно, что ты все-таки нанес мне визит. Лорд Браунли помог мне устроиться, а он известен как довольно меткий стрелок.
— Я разговаривал с Браунли, — заметил Ист. — Я застал его за ужином в клубе «Уайте». — Маркиз с явным удовольствием отметил, что ему удалось удивить Аннет. — Вначале он не одобрил моего намерения побеседовать с тобой, но, когда я объяснил ему цель разговора, он отнесся вполне благосклонно.
— Что ж, понимаю.
— Я не вполне уверен, Аннет. Я не мог не заметить, что ты не пожелала мне счастья, в то время как все остальные, кого я встречаю в последние дни, спешат со своими поздравлениями. Должно ли это означать, что ты заведомо не желаешь мне счастья или тебе слишком хорошо известно, что ни о какой помолвке нет и речи?
— С моей стороны довольно неловко приносить тебе поздравления по случаю счастливой помолвки, ты не находишь? В конце концов, мы были любовниками. Возможно, у меня сохранились более нежные воспоминания о нашей былой связи, чем у тебя. Признаюсь, я оказалась во власти ревности — известного всем зеленоглазого чудовища.
Истлин отметил, что держалась миссис Сойер великолепно, и ее серые ясные глаза без малейших признаков зеленого огня ревности смотрели на него с выражением полнейшей безмятежности.
— Ты сама сделала свой выбор, Аннет. Ты предпочла искать покровительства в другом месте. И я не стал задавать тебе никаких вопросов и ничего не потребовал от тебя.
— Ну, если ты так говоришь, Гейбриел, возможно, я поспешила предвосхитить события и сделала ошибку, — передернула плечами Аннет.
— Я хочу, чтобы ты перестала распространять сплетни о леди Софии Колли, которые появились благодаря тебе, — откровенно высказался Истлин. — Меня совершенно не волнует, что ты будешь говорить обо мне. Расскажешь ли ты правду, которая тебе известна, или ложь, которую ты выдумаешь, для меня не имеет значения. Но послушай меня, Аннет, я не позволю тебе использовать невинного человека, чтобы сводить свои собственные счеты.
— Смотрю, Гейбриел, ты разгорячился не на шутку. Жаль, что подобного пыла ты не проявлял в моей постели. — Аннет всплеснула руками.
Истлин сумел вовремя обуздать себя, чтобы в запальчивости не наговорить лишнего.
— В самом деле, Гейбриел, неужели ты всерьез думаешь, что это я распустила слухи о твоей воображаемой помолвке? Да еще с леди Софией Колли? Она ведь совершенно не в твоем вкусе. Кто бы мне поверил? — пожала она плечами.
— Большая часть общества поверила.
— Но если и так, разве тебя волнует мнение света? В самом деле, ты ведь позволил мне говорить о тебе все, что придет мне в голову. Я совершенно не понимаю тебя, Гейбриел.
— Меня волнует, что подумают о леди Софии. Она будет выглядеть глупо, когда выяснится правда.
— Так женись на ней. Заткнешь рот сплетникам и положишь конец слухам. А кроме того, мне кажется, леди Уинслоу только о том и мечтает. — Аннет раздраженно махнула рукой.
Если Истлину довелось сегодня испытать смущение, обсуждая бывшую любовницу со своей матерью, то обсуждать мать с бывшей любовницей показалась ему еще ужаснее. Маркиз твердо решил избежать такой перспективы.
— Могу я попросить тебя дать мне слово, Аннет, что ты не станешь использовать имя леди Софии в недостойных целях?
— Вряд ли, Гейбриел. Если бы я дала тебе слово, то признала бы, что в случившемся есть доля и моей вины. А я тут ни при чем, уверяю тебя. Ты вправе верить мне или нет.
— Я надеялся на твое благоразумие.
— Думаю, я веду себя вполне разумно.
Истлин почувствовал себя бессильным. Аннет твердо стояла на своем и не хотела уступать, живо напомнив ему недавний разговор с леди Софией. Та тоже отказалась прислушаться к его аргументам. Он и сам не знал почему, но мысль о ней заставила его улыбнуться.
— Могу я узнать, что тебе кажется забавным? — живо откликнулась миссис Сойер с ноткой досады в голосе.
— Пожалуй, нет. Вряд ли ты поймешь. — Истлин и сам не смог бы сказать, что показалось ему смешным.
— Что я больше всего ненавижу в тебе, Гейбриел, так вот такую твою улыбку. Что-то тебе кажется забавным, но ты смеешься один. И твой смех безумно раздражает.
— Наверное, именно он сыграл свою роль в нашем разрыве и помог тебе понять, что мы с тобой совершенно не подходим друг другу?
— Да.
Аннет как будто выплюнула свой ответ. Удивительно, как она не прикусила себе кончик языка, подумал Ист.
— Тебе никогда не нравились мои друзья, — задумчиво вспомнил он, приведя миссис Сойер в еще большую ярость.
— Полагаю, их ты не обвинял. А ведь каждый из твоих друзей с тем же успехом мог быть источником сплетен.
— Уэст действительно получил массу удовольствия. Нортхем тоже от души посмеялся. А Саутертон едва не задохнулся от смеха.
— Он уже пришел в себя?
— Да, вполне.
— Жаль.
— Ну что ж, маски сорваны. Можно больше не церемониться. Такой ты мне даже больше нравишься, Аннет. Когда ты говоришь то, что думаешь, получается гораздо забавнее. Ради меня ты и так проявила чудеса долготерпения. Должно быть, нелегко тебе пришлось. — Ист насмешливо изогнул бровь.
— Ты даже не можешь себе представить. — Миссис Сойер холодно взглянула на маркиза.
— Наверное, все же могу, — невесело улыбнулся Истлин и поднялся.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Но когда Ист уже вышел на улицу, до его ушей донесся громкий звон разбившегося вдребезги стекла. Истлин живо представил себе хрупкие фарфоровые безделушки, украшавшие каминную полку в гостиной Аннет, и мысленно пожелал, чтобы они оказались последней жертвой необузданного нрава миссис Сойер.
Софи закрыла дневник и положила на столик у кровати. Она сделала очень мало записей сегодня вечером, а накануне еще меньше. Каждый день заточения все больше ослаблял ее волю.
Софи погасила огарок свечи в плошке и скользнула под одеяло, свернувшись в клубочек и положив руку под подушку. Теперь можно наблюдать звезды. Тонкий серп луны лишь оттенял их сияние. Софи любила вот так лежать и считать звезды, которые можно разглядеть в окно. Когда-то этот маленький ночной ритуал они совершали вместе с отцом. Если закрыть глаза, можно представить, как он садится на край ее постели, заставляя прогнуться легкий матрас, и берет ее за руку.
Кажется, вот-вот почувствуешь тепло его тела. Его особый запах… табак и мятные пастилки… Если затаить дыхание, можно ощутить его присутствие, и вновь станет спокойно и легко.
Долго сдерживаемые слезы подступили к глазам Софи. Девушка на мгновение зажмурилась и вновь открыла глаза, стараясь думать лишь о божественной красоте за окном, об ослепительном сиянии, которое никто не в силах у нее отнять.
Прошел ровно месяц с тех пор, как ей разрешили удалиться в свою комнату. Каждый из них она отмечала в своем дневнике. Иногда ей казалось, что только дневник удерживает ее от того, чтобы не впасть в безумие. Временами ей приходило в голову, что она не может сообразить, как лучше описать прошедшее время — тридцать дней или один месяц, и ей неожиданно становилось чрезвычайно важно выяснить такой факт. Ей была невыносима мысль потратить впустую хотя бы один день, и месяц, проведенный в самом настоящем тюремном заключении, стал для нее жестоким наказанием. Софи вытерла глаза. Она смотрела в ночное небо, и звезды в оконной раме смотрели на нее.
— Сколько звезд ты насчитала, София? — спрашивал ее отец.
— Четырнадцать.
— Неужели так много? Я и не знал, что ты так хорошо считаешь.
Иногда ей удавалось насчитать гораздо больше звезд. Случалось, что Софи изрядно преувеличивала цифру, тогда отец только улыбался.
— А где сейчас ты сама, София? — обычно спрашивал он.
— Вон там, папа. На том краю неба. Отец обычно наклонял голову, пытаясь проследить взглядом за направлением ее пальца.
— Ах вот где. И что ты оттуда видишь?
— Все небо.
— А что ты видишь отсюда?
— То же самое, папа.
— Значит, небо везде вокруг нас, — подытоживал отец.
— Думаю, так оно и есть, — шептала Софи. — Как хорошо Господь все устроил.
И тогда отец опять улыбался своей особой улыбкой. И в уголках его губ таилась горечь, как бывает, когда человеку довелось познать величайшее счастье, но у него уже нет никакой надежды пережить его вновь.
Софи еще никогда не доводилось испытывать такую глубокую печаль, как та, которая мучила и терзала ее отца, подтачивая его силы подобно болезни. Она стала его вечным спутником даже тогда, когда он бывал весел и счастлив. Сейчас Софи могла бы сказать о себе, что начинает понимать, что это такое.
Софи никогда не жалела себя, но она не могла избавиться от чувства горечи. Возможно, Тремонт прав, в очередной раз назвав ее сегодня бессердечной эгоисткой. Граф убедил себя в том, что она помогла бы поправить дела своей семьи, найдя себе щедрого и богатого мужа. Его предложение уже не казалось Софи столь отвратительным, но смириться с тем, что богатым и щедрым мужем должен стать маркиз Истлин, она не хотела. А если она все-таки согласится на то, чтобы Тремонт подыскал ей подходящую партию, кого-нибудь помимо маркиза, не будет ли такой шаг ее полным поражением?
Она понимала, что теряет всю свою решимость, которая ускользает вместе с ее волей. Ей никогда не удастся стать такой храброй, какой хотелось бы. Она так гордилась собой, когда отказала Истлину. И не потому, что отвергла его предложение, а из-за того, что сумела доказать Тремонту и Гарольду наличие своих убеждений. Теперь, проведя месяц взаперти в своей комнате, она поняла, как нелеп и банален ее протест. Два дня назад Тремонт заявил, что она возвращается вместе с ним в поместье. Наверняка там ее уже дожидается какой-нибудь деревенский сквайр с толстым кошельком, который, по мнению графа, вполне подойдет для намеченных им целей.
Софи глубже зарылась в подушки. Она насчитала двадцать четыре звезды в квадрате окна. Удивительно, но она невольно продолжала считать звезды, обдумывая свою неизбежную капитуляцию. Попытка отвлечься от горьких мыслей не удалась. Ей не хватало прогулок в парке с детьми, их совместных походов в книжную лавку. Ей хотелось опять сбежать по ступенькам вниз, к завтраку, утихомирить Роберта и Эсми, которые имеют привычку так сильно болтать ногами, сидя за столом, что тот начинает раскачиваться. Сейчас она с удовольствием выслушала бы и крикливую болтовню вечно взвинченной Абигайл, и многозначительные страдальческие вздохи Гарольда, прячущегося от жены за утренней газетой.
Ее посещали только Тремонт и Гарольд. Они никогда не задерживались надолго и предпочитали не вступать в спор. Как будто чувствовали, что она черпает силы, сражаясь с ними. Чем меньше они давили на нее, тем больше она начинала поддаваться.
Звезды завораживали Софи.
Одна. Две. Бум. Три. Бум. Бум. Четыре. Пять. Шесть. Бум.
Софи села на постели, наклонила голову и прислушалась. Бум. Бум. Бум. Странный звук повторился. Она соскользнула на край кровати, продолжая прислушиваться. Бум. Бум. Дождь из мелких камешков с садовой дорожки барабанил по стеклу. Мгновенно соскочив со своего ложа, Софи подбежала к окну, широко распахнула створки и быстро нагнулась, чтобы не угодить под обстрел.
— Прошу прощения.
Вне всякого сомнения, голос принадлежал Истлину. И улыбка тоже. Зубы Истлина сверкали белизной. А сам он собственной персоной стоял внизу, у нее под окном. Софи изумленно уставилась на маркиза. Прошло несколько секунд, прежде чем она смогла справиться с собой и заговорить;
— Что вы здесь делаете?
— Наслаждаюсь прогулкой по вашему саду.
— Но уже за полночь.
— Я разбудил вас?
Она покачала головой:
— Вам лучше уйти. — Ее голос стал неожиданно хриплым. — Вы всех перебудите.
— У вас одной окна выходят на эту сторону. А Тремонта и Дансмора нет дома. Никто нас не услышит, если вы не поднимете тревогу. Вы собираетесь позвать на помощь?
— Нет. — Какой смысл ей лгать? Истлин легко способен распознать любую ложь. Софи задумалась о графе и Гарольде. Она не знала, что их нет дома. Странно, что Истлин осведомлен лучше, чем она сама. — И тем не менее я бы хотела, чтобы вы ушли.
— Я хочу поговорить с вами.
— Мы уже разговариваем.
— Наедине. Я не отниму у вас много времени — всего лишь несколько минут, я обещаю. Гостиная вполне подойдет, я не прошу вас принять меня у себя в спальне.
— Я не могу впустить вас.
— Я войду сам.
Софи заколебалась. Присутствие Истлина здесь ночью, у нее под окнами, вопреки всем установленным нормам приличия настолько невероятно, что она совершенно растерялась и не знала, как себя вести. По крайней мере маркиз явно не собирался назвать ее своей прекрасной Джульеттой, и Софи решила, что с ним можно поговорить.
— Ну хорошо, — согласилась она. — Но тогда вам придется… — Тут ей пришлось остановиться, потому что Истлин уже успел исчезнуть.
Софи закрыла окно и подергала за ручку, чтобы убедиться, что оно крепко заперто. Наступив босой ногой на кусочек гравия, которым воспользовался маркиз, чтобы привлечь ее внимание, Софи тихонько чертыхнулась. Она зажгла лампу на письменном столе и взяла ее с собой в соседнюю комнату для переодевания, стараясь не наступить на камешки, покрывшие ее ковер.
Девушка быстро накинула на себя платье, застегнула пояс и принялась зашнуровывать туфли, когда услышала, как в двери ее спальни поворачивается ручка. Софи никак не ожидала, что Истлин так быстро доберется до ее комнаты из сада. Бросив туфли, она подбежала к двери, но ручку вдруг перестали дергать.
Маркизу потребовалось не менее минуты, чтобы подобрать нужную отмычку и заставить ручку послушно повернуться в его руках. Софи уже ждала за дверью. Сделав Истлину знак войти, она тихонько закрыла за ним дверь. Лампа дрожала в ее руке, отбрасывая причудливые тени на стены и потолок.
Истлин положил в карман набор отмычек и прислонился плечом к дверному косяку. Он внимательно вгляделся в лицо девушки.
— Я думаю, леди София, вам лучше объяснить мне, почему вы стали узницей в собственном доме.
Глава 4
Софи молча выслушала отповедь, в то время как Тремонт неожиданно переключил все свое внимание на сына.
— Помнится, ты сказал, что ее можно заставить передумать, Гарольд. Разве не такой план мы с тобой обсуждали? — Тремонт бросил уничтожающе-ледяной взгляд на своего отпрыска. — Я ждал от тебя совсем другого.
Уши у виконта Дансмора стали пунцовыми, ведь даже минутное замешательство расценивалось Тремонтом как признание вины.
— Мы знали с самого начала, отец, что Истлин вряд ли сделает предложение. В конце концов, он ведь не обязан его делать.
— Ты обещал заставить Софию ответить согласием, считая, что у нее никогда не будет подобной возможности. Вот как проявляется твоя забота о ней и твое сыновнее послушание?
Все вопросы Тремонта, как всегда, носили риторический характер. В былые времена он имел обыкновение обращаться в подобной манере к своей пастве и всегда искренне удивлялся, когда никто не откликался на его призыв. Задавая очередной вопрос, Тремонт обычно распалялся и входил в раж.
— Но он все-таки сделал предложение, — хлопнул ладонью граф по каминной полке, — а она отказала ему в самой неучтивой форме.
— Я не проявляла неучтивости, — вырвалось у Софи. Девушка не хотела вмешиваться в разговор, и когда отец и сын Мгновенно повернулись к ней, поняла, что наделала. Собравшись с силами, леди Колли продолжила: — Маркиз поступил вопреки своему собственному решению. Он не хотел жениться на мне, и было бы бесчестно с моей стороны поймать его на слове.
— Бесчестно? — воскликнул Тремонт. — Почему ты так печешься о его интересах и совершенно не заботишься о нуждах своей семьи? Истлин богат как Крез.
— Еще богаче.
Тремонт, пораженный неслыханным нахальством Софи, на мгновение застыл, раскрыв рот от изумления. Софи решила, что ей уже нечего терять.
— Маркиз сам сказал мне о своем богатстве. Я заметила, что он богат как Крез, а он заявил, что даже богаче.
На квадратной челюсти графа задергался мускул. Тремонт перевел глаза с Софи на сына.
— И ты позволил ей говорить все, что взбредет в голову? Я склоняюсь к мысли, что ей лучше отправиться со мной в Тремонт-Парк.
Гарольд промолчал, и Тремонт вновь обратил свой гнев на Софи:
— А ты не боишься, что я могу просто выгнать тебя из дому, София?
— У меня сложилось впечатление, что идея приковать меня цепью к его светлости скорее имела целью прокормить вас, а не меня, — спокойно возразила Софи.
Мощная рука Тремонта вновь взлетела вверх. Вне себя от гнева, граф с силой рубанул воздух ладонью, заставив взметнуться вверх непокорные локоны Софи. Но леди Колли оставалась неподвижной, ничуть не испугавшись.
— Тебе придется здорово постараться, чтобы стать послушной и заслужить прощение! — рявкнул разъяренный граф. — Своеволие не делает тебя привлекательной.
Софи не шелохнулась даже тогда, когда Тремонт опять замахнулся на нее, уверенная, что граф не посмеет ударить ее по лицу. Она не сможет принести никакой пользы семье, если ее красота будет испорчена. С точки зрения Гарольда и Тремонта, внешность Софи — ее единственное достоинство.
— Полагаю, милорд, я в состоянии помочь процветанию Тремонт-Парка не только замужеством. Мне кое-что известно об управлении хозяйством, и я могла бы попробовать наладить работу тамошних ферм.
Гарольд скрестил руки на груди, склонил голову набок и внимательно посмотрел на отца, всем своим видом показывая, что ему уже доводилось и раньше слышать от Софи подобные речи.
— Она уже не в первый раз предлагает свои идеи ведения хозяйства, — отозвался виконт. — Она вполне сносная гувернантка для детей, а моя супруга находит ее неплохой компаньонкой. Софи настаивает, чтобы мы держали дом, не сообразуясь с нашим положением в обществе. Она, видишь ли, считает, что можно обойтись меньшим количеством слуг. Еще она думает, что нам не нужно обновлять свой гардероб, если мода с прошлого сезона не слишком переменилась.
— Дело в том, что… — Софи замолчала под властным взглядом Тремонта.
— Может, ты не понимаешь, что мы имеем в виду, — сделал граф попытку смягчить тон. — Текущее состояние наших финансов таково, что уже не важно, будем ли мы пользоваться сальными свечками или экономить на бельгийской тесьме. Мы пришли к такому положению — и тебе придется простить меня за прямоту — благодаря пьянству, волокитству и страсти к азартным играм твоего отца. Мой кузен меньше всего заботился о положении своей семьи и тех обязанностях, которые налагал на него титул. Он лишь потакал своим низменным инстинктам, ускорившим его безвременную кончину.
Тремонт заметил, что Софи страшно побледнела. С ее лица, казалось, исчезли все краски, но он продолжал свою речь. Существуют вещи, подумал он, которые необходимо высказать. Тремонт горячо верил, что для того, чтобы явить настоящую доброту, иногда следует действовать жестоко.
— Тем, что в фамильных сундуках еще что-то осталось, мы обязаны исключительно счастливой случайности. У меня нет обиды на Господа за то, что он поразил Фредерика болезнью, приковавшей его к постели. Ведь благодаря ей ему удалось сохранить то немногое, что еще оставалось нерастраченным.
Софи почувствовала, как оцепенение постепенно отпускает ее. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.
Тремонт еще не закончил. Он сцепил руки за спиной и стоял, покачиваясь перед девушкой.
— Ты самоотверженно ухаживала за своим отцом в последние годы его жизни, что делает тебе честь. Твоя забота и преданность достойны всяческих похвал, но за это время имение пришло в еще больший упадок, плата за аренду упала, а доходы, и без того низкие, совсем иссякли. Я сам видел счета, София. Если у тебя так много замечательных рецептов, как управлять землями, то именно тогда и следовало применить их на практике, не так ли? Мы никоим образом не причастны к истории с маркизом. Не мы пустили слух о помолвке, но раз уж обстоятельства так сложились, чрезвычайно глупо не воспользоваться счастливым случаем. Тебе следует хорошо поразмыслить над своим отказом, моя дорогая, и подумать, какую пользу могло бы принести тебе замужество.
Тремонт почувствовал, что Софи сейчас просто не в состоянии защищаться и представляет собой легкую добычу, но он не остановился.
— Что ты можешь иметь против тех прекрасных вещей, которые привнес бы в твою жизнь брак с Истлином? Тебе бы с лихвой хватало того содержания, которое он бы тебе назначил. Ты стала бы хозяйкой его огромных земель в Брайдене и Истер-Хилле и в его городском особняке. Тебя всюду принимали бы как желанную гостью, перед тобой открылись бы все дома, ты имела бы роскошные экипажи, шикарные наряды и лучшую ложу в театре.
«И вдобавок его любовницу», — подумала Софи, но на сей раз ей достало здравого смысла промолчать.
— Я бы хотела пойти к себе в комнату, если вы не против, — попросила Софи.
Гарольд и его отец обменялись быстрыми взглядами.
— Конечно. И ты подумаешь над тем, о чем мы говорили сегодня, не так ли, дорогая? — ответил Тремонт.
Софи кивнула, сомневаясь, что сможет думать о чем-нибудь еще.
— Очень хорошо, — констатировал граф довольным тоном. — Кто-нибудь будет время от времени справляться о том. что ты там надумала.
И Софи поняла, что ей не скоро придется покинуть свою спальню.
Вдова Сойер собиралась ехать кататься в парк, когда ей доложили о визите маркиза Истлина. Час довольно поздний для прогулки, но миссис Сойер хорошо известно, что виконт Дансмор имеет обыкновение именно в это время разъезжать вдоль тенистых аллей парка, и вдова желала во что бы то ни стало познакомиться с ним. Однако Истлина нельзя так просто выставить за дверь, тем более ему уже сказали, что госпожа сейчас дома. Чтобы наказать Истлина, явившегося к ней без предупреждения, миссис Сойер решила заставить его дожидаться в гостиной, пока она сменит свою амазонку для верховой езды на более подходящий наряд.
В конце концов она выбрала рубиновый шелк. Истлин не раз говорил, что платье рубиновых тонов выгодно оттеняет ее роскошные волосы цвета эбенового дерева и белоснежную кожу. Служанка искусно переменила ей прическу, украсив ее гребнями из слоновой кости. Наряд довершали шелковые чулки, домашние туфли из мягкой красной кожи и крошечные жемчужные сережки в маленьких прелестных ушках. Смочив шею и запястья там, где бился нетерпеливый пульс, розовой водой, она сочла себя готовой к встрече с маркизом.
Истлин поднялся с кресла, когда она вошла в гостиную. Маркиз сделал вид, что оценил миссис Сойер по достоинству.
— Ты отлично выгладишь, Аннет, — проговорил он вместо приветствия.
Она вопросительно подняла темную бровь.
— И все? Я собиралась выглядеть восхитительно, прелестно, очаровательно. Разве мне не удалось, скажи? — Аннет закрыла за собой дверь и пересекла комнату, протягивая руку маркизу.
Она прекрасно знала, что у него не будет возможности уклониться. Безупречные манеры представляли собой брешь в броне Истлина. Она смотрела, как его губы легко коснулись ее руки.
— Ты великолепна, — повторил Истлин. — Как всегда. «Но можно ли назвать тебя восхитительной?» — подумал маркиз. Нет, подобное слово никогда не ассоциировалось у него с Аннет. Оно подразумевало какую-то душевную теплоту, которая отсутствовала в ее характере.
Она сделала книксен в ответ на его комплимент, но предпочла не развивать затронутую тему дальше.
— Почему бы тебе не присесть, — сказала Аннет, жестом указывая на софу. — Могу я предложить тебе выпить? Я все еще храню твой любимый сорт виски.
— Спасибо, ничего не нужно. — Истлин миновал софу и предпочел усесться в кресло. — Я не собираюсь задерживаться надолго. И, кроме того, ты ведь уже на содержании у какого-то другого мужчины.
Аннет села и пригладила волны шелка, обвивавшего ее колени.
— Да, — призналась она. — Удивительно, что тебе уже известно. И тем более странно, что ты все-таки нанес мне визит. Лорд Браунли помог мне устроиться, а он известен как довольно меткий стрелок.
— Я разговаривал с Браунли, — заметил Ист. — Я застал его за ужином в клубе «Уайте». — Маркиз с явным удовольствием отметил, что ему удалось удивить Аннет. — Вначале он не одобрил моего намерения побеседовать с тобой, но, когда я объяснил ему цель разговора, он отнесся вполне благосклонно.
— Что ж, понимаю.
— Я не вполне уверен, Аннет. Я не мог не заметить, что ты не пожелала мне счастья, в то время как все остальные, кого я встречаю в последние дни, спешат со своими поздравлениями. Должно ли это означать, что ты заведомо не желаешь мне счастья или тебе слишком хорошо известно, что ни о какой помолвке нет и речи?
— С моей стороны довольно неловко приносить тебе поздравления по случаю счастливой помолвки, ты не находишь? В конце концов, мы были любовниками. Возможно, у меня сохранились более нежные воспоминания о нашей былой связи, чем у тебя. Признаюсь, я оказалась во власти ревности — известного всем зеленоглазого чудовища.
Истлин отметил, что держалась миссис Сойер великолепно, и ее серые ясные глаза без малейших признаков зеленого огня ревности смотрели на него с выражением полнейшей безмятежности.
— Ты сама сделала свой выбор, Аннет. Ты предпочла искать покровительства в другом месте. И я не стал задавать тебе никаких вопросов и ничего не потребовал от тебя.
— Ну, если ты так говоришь, Гейбриел, возможно, я поспешила предвосхитить события и сделала ошибку, — передернула плечами Аннет.
— Я хочу, чтобы ты перестала распространять сплетни о леди Софии Колли, которые появились благодаря тебе, — откровенно высказался Истлин. — Меня совершенно не волнует, что ты будешь говорить обо мне. Расскажешь ли ты правду, которая тебе известна, или ложь, которую ты выдумаешь, для меня не имеет значения. Но послушай меня, Аннет, я не позволю тебе использовать невинного человека, чтобы сводить свои собственные счеты.
— Смотрю, Гейбриел, ты разгорячился не на шутку. Жаль, что подобного пыла ты не проявлял в моей постели. — Аннет всплеснула руками.
Истлин сумел вовремя обуздать себя, чтобы в запальчивости не наговорить лишнего.
— В самом деле, Гейбриел, неужели ты всерьез думаешь, что это я распустила слухи о твоей воображаемой помолвке? Да еще с леди Софией Колли? Она ведь совершенно не в твоем вкусе. Кто бы мне поверил? — пожала она плечами.
— Большая часть общества поверила.
— Но если и так, разве тебя волнует мнение света? В самом деле, ты ведь позволил мне говорить о тебе все, что придет мне в голову. Я совершенно не понимаю тебя, Гейбриел.
— Меня волнует, что подумают о леди Софии. Она будет выглядеть глупо, когда выяснится правда.
— Так женись на ней. Заткнешь рот сплетникам и положишь конец слухам. А кроме того, мне кажется, леди Уинслоу только о том и мечтает. — Аннет раздраженно махнула рукой.
Если Истлину довелось сегодня испытать смущение, обсуждая бывшую любовницу со своей матерью, то обсуждать мать с бывшей любовницей показалась ему еще ужаснее. Маркиз твердо решил избежать такой перспективы.
— Могу я попросить тебя дать мне слово, Аннет, что ты не станешь использовать имя леди Софии в недостойных целях?
— Вряд ли, Гейбриел. Если бы я дала тебе слово, то признала бы, что в случившемся есть доля и моей вины. А я тут ни при чем, уверяю тебя. Ты вправе верить мне или нет.
— Я надеялся на твое благоразумие.
— Думаю, я веду себя вполне разумно.
Истлин почувствовал себя бессильным. Аннет твердо стояла на своем и не хотела уступать, живо напомнив ему недавний разговор с леди Софией. Та тоже отказалась прислушаться к его аргументам. Он и сам не знал почему, но мысль о ней заставила его улыбнуться.
— Могу я узнать, что тебе кажется забавным? — живо откликнулась миссис Сойер с ноткой досады в голосе.
— Пожалуй, нет. Вряд ли ты поймешь. — Истлин и сам не смог бы сказать, что показалось ему смешным.
— Что я больше всего ненавижу в тебе, Гейбриел, так вот такую твою улыбку. Что-то тебе кажется забавным, но ты смеешься один. И твой смех безумно раздражает.
— Наверное, именно он сыграл свою роль в нашем разрыве и помог тебе понять, что мы с тобой совершенно не подходим друг другу?
— Да.
Аннет как будто выплюнула свой ответ. Удивительно, как она не прикусила себе кончик языка, подумал Ист.
— Тебе никогда не нравились мои друзья, — задумчиво вспомнил он, приведя миссис Сойер в еще большую ярость.
— Полагаю, их ты не обвинял. А ведь каждый из твоих друзей с тем же успехом мог быть источником сплетен.
— Уэст действительно получил массу удовольствия. Нортхем тоже от души посмеялся. А Саутертон едва не задохнулся от смеха.
— Он уже пришел в себя?
— Да, вполне.
— Жаль.
— Ну что ж, маски сорваны. Можно больше не церемониться. Такой ты мне даже больше нравишься, Аннет. Когда ты говоришь то, что думаешь, получается гораздо забавнее. Ради меня ты и так проявила чудеса долготерпения. Должно быть, нелегко тебе пришлось. — Ист насмешливо изогнул бровь.
— Ты даже не можешь себе представить. — Миссис Сойер холодно взглянула на маркиза.
— Наверное, все же могу, — невесело улыбнулся Истлин и поднялся.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Но когда Ист уже вышел на улицу, до его ушей донесся громкий звон разбившегося вдребезги стекла. Истлин живо представил себе хрупкие фарфоровые безделушки, украшавшие каминную полку в гостиной Аннет, и мысленно пожелал, чтобы они оказались последней жертвой необузданного нрава миссис Сойер.
Софи закрыла дневник и положила на столик у кровати. Она сделала очень мало записей сегодня вечером, а накануне еще меньше. Каждый день заточения все больше ослаблял ее волю.
Софи погасила огарок свечи в плошке и скользнула под одеяло, свернувшись в клубочек и положив руку под подушку. Теперь можно наблюдать звезды. Тонкий серп луны лишь оттенял их сияние. Софи любила вот так лежать и считать звезды, которые можно разглядеть в окно. Когда-то этот маленький ночной ритуал они совершали вместе с отцом. Если закрыть глаза, можно представить, как он садится на край ее постели, заставляя прогнуться легкий матрас, и берет ее за руку.
Кажется, вот-вот почувствуешь тепло его тела. Его особый запах… табак и мятные пастилки… Если затаить дыхание, можно ощутить его присутствие, и вновь станет спокойно и легко.
Долго сдерживаемые слезы подступили к глазам Софи. Девушка на мгновение зажмурилась и вновь открыла глаза, стараясь думать лишь о божественной красоте за окном, об ослепительном сиянии, которое никто не в силах у нее отнять.
Прошел ровно месяц с тех пор, как ей разрешили удалиться в свою комнату. Каждый из них она отмечала в своем дневнике. Иногда ей казалось, что только дневник удерживает ее от того, чтобы не впасть в безумие. Временами ей приходило в голову, что она не может сообразить, как лучше описать прошедшее время — тридцать дней или один месяц, и ей неожиданно становилось чрезвычайно важно выяснить такой факт. Ей была невыносима мысль потратить впустую хотя бы один день, и месяц, проведенный в самом настоящем тюремном заключении, стал для нее жестоким наказанием. Софи вытерла глаза. Она смотрела в ночное небо, и звезды в оконной раме смотрели на нее.
— Сколько звезд ты насчитала, София? — спрашивал ее отец.
— Четырнадцать.
— Неужели так много? Я и не знал, что ты так хорошо считаешь.
Иногда ей удавалось насчитать гораздо больше звезд. Случалось, что Софи изрядно преувеличивала цифру, тогда отец только улыбался.
— А где сейчас ты сама, София? — обычно спрашивал он.
— Вон там, папа. На том краю неба. Отец обычно наклонял голову, пытаясь проследить взглядом за направлением ее пальца.
— Ах вот где. И что ты оттуда видишь?
— Все небо.
— А что ты видишь отсюда?
— То же самое, папа.
— Значит, небо везде вокруг нас, — подытоживал отец.
— Думаю, так оно и есть, — шептала Софи. — Как хорошо Господь все устроил.
И тогда отец опять улыбался своей особой улыбкой. И в уголках его губ таилась горечь, как бывает, когда человеку довелось познать величайшее счастье, но у него уже нет никакой надежды пережить его вновь.
Софи еще никогда не доводилось испытывать такую глубокую печаль, как та, которая мучила и терзала ее отца, подтачивая его силы подобно болезни. Она стала его вечным спутником даже тогда, когда он бывал весел и счастлив. Сейчас Софи могла бы сказать о себе, что начинает понимать, что это такое.
Софи никогда не жалела себя, но она не могла избавиться от чувства горечи. Возможно, Тремонт прав, в очередной раз назвав ее сегодня бессердечной эгоисткой. Граф убедил себя в том, что она помогла бы поправить дела своей семьи, найдя себе щедрого и богатого мужа. Его предложение уже не казалось Софи столь отвратительным, но смириться с тем, что богатым и щедрым мужем должен стать маркиз Истлин, она не хотела. А если она все-таки согласится на то, чтобы Тремонт подыскал ей подходящую партию, кого-нибудь помимо маркиза, не будет ли такой шаг ее полным поражением?
Она понимала, что теряет всю свою решимость, которая ускользает вместе с ее волей. Ей никогда не удастся стать такой храброй, какой хотелось бы. Она так гордилась собой, когда отказала Истлину. И не потому, что отвергла его предложение, а из-за того, что сумела доказать Тремонту и Гарольду наличие своих убеждений. Теперь, проведя месяц взаперти в своей комнате, она поняла, как нелеп и банален ее протест. Два дня назад Тремонт заявил, что она возвращается вместе с ним в поместье. Наверняка там ее уже дожидается какой-нибудь деревенский сквайр с толстым кошельком, который, по мнению графа, вполне подойдет для намеченных им целей.
Софи глубже зарылась в подушки. Она насчитала двадцать четыре звезды в квадрате окна. Удивительно, но она невольно продолжала считать звезды, обдумывая свою неизбежную капитуляцию. Попытка отвлечься от горьких мыслей не удалась. Ей не хватало прогулок в парке с детьми, их совместных походов в книжную лавку. Ей хотелось опять сбежать по ступенькам вниз, к завтраку, утихомирить Роберта и Эсми, которые имеют привычку так сильно болтать ногами, сидя за столом, что тот начинает раскачиваться. Сейчас она с удовольствием выслушала бы и крикливую болтовню вечно взвинченной Абигайл, и многозначительные страдальческие вздохи Гарольда, прячущегося от жены за утренней газетой.
Ее посещали только Тремонт и Гарольд. Они никогда не задерживались надолго и предпочитали не вступать в спор. Как будто чувствовали, что она черпает силы, сражаясь с ними. Чем меньше они давили на нее, тем больше она начинала поддаваться.
Звезды завораживали Софи.
Одна. Две. Бум. Три. Бум. Бум. Четыре. Пять. Шесть. Бум.
Софи села на постели, наклонила голову и прислушалась. Бум. Бум. Бум. Странный звук повторился. Она соскользнула на край кровати, продолжая прислушиваться. Бум. Бум. Дождь из мелких камешков с садовой дорожки барабанил по стеклу. Мгновенно соскочив со своего ложа, Софи подбежала к окну, широко распахнула створки и быстро нагнулась, чтобы не угодить под обстрел.
— Прошу прощения.
Вне всякого сомнения, голос принадлежал Истлину. И улыбка тоже. Зубы Истлина сверкали белизной. А сам он собственной персоной стоял внизу, у нее под окном. Софи изумленно уставилась на маркиза. Прошло несколько секунд, прежде чем она смогла справиться с собой и заговорить;
— Что вы здесь делаете?
— Наслаждаюсь прогулкой по вашему саду.
— Но уже за полночь.
— Я разбудил вас?
Она покачала головой:
— Вам лучше уйти. — Ее голос стал неожиданно хриплым. — Вы всех перебудите.
— У вас одной окна выходят на эту сторону. А Тремонта и Дансмора нет дома. Никто нас не услышит, если вы не поднимете тревогу. Вы собираетесь позвать на помощь?
— Нет. — Какой смысл ей лгать? Истлин легко способен распознать любую ложь. Софи задумалась о графе и Гарольде. Она не знала, что их нет дома. Странно, что Истлин осведомлен лучше, чем она сама. — И тем не менее я бы хотела, чтобы вы ушли.
— Я хочу поговорить с вами.
— Мы уже разговариваем.
— Наедине. Я не отниму у вас много времени — всего лишь несколько минут, я обещаю. Гостиная вполне подойдет, я не прошу вас принять меня у себя в спальне.
— Я не могу впустить вас.
— Я войду сам.
Софи заколебалась. Присутствие Истлина здесь ночью, у нее под окнами, вопреки всем установленным нормам приличия настолько невероятно, что она совершенно растерялась и не знала, как себя вести. По крайней мере маркиз явно не собирался назвать ее своей прекрасной Джульеттой, и Софи решила, что с ним можно поговорить.
— Ну хорошо, — согласилась она. — Но тогда вам придется… — Тут ей пришлось остановиться, потому что Истлин уже успел исчезнуть.
Софи закрыла окно и подергала за ручку, чтобы убедиться, что оно крепко заперто. Наступив босой ногой на кусочек гравия, которым воспользовался маркиз, чтобы привлечь ее внимание, Софи тихонько чертыхнулась. Она зажгла лампу на письменном столе и взяла ее с собой в соседнюю комнату для переодевания, стараясь не наступить на камешки, покрывшие ее ковер.
Девушка быстро накинула на себя платье, застегнула пояс и принялась зашнуровывать туфли, когда услышала, как в двери ее спальни поворачивается ручка. Софи никак не ожидала, что Истлин так быстро доберется до ее комнаты из сада. Бросив туфли, она подбежала к двери, но ручку вдруг перестали дергать.
Маркизу потребовалось не менее минуты, чтобы подобрать нужную отмычку и заставить ручку послушно повернуться в его руках. Софи уже ждала за дверью. Сделав Истлину знак войти, она тихонько закрыла за ним дверь. Лампа дрожала в ее руке, отбрасывая причудливые тени на стены и потолок.
Истлин положил в карман набор отмычек и прислонился плечом к дверному косяку. Он внимательно вгляделся в лицо девушки.
— Я думаю, леди София, вам лучше объяснить мне, почему вы стали узницей в собственном доме.
Глава 4
— Узницей? — переспросила Софи, сохраняя спокойствие. — Звучит довольно драматично, вы не думаете?