Хейрдал Т. Ра

разные стороны границы и, уткнув нос в газету или телеэкран, заглатываешь
тщательно причесанные фразы.
На борту "Ра" ни разу не доходило до политических или религиозных
перепалок. У каждого свои взгляды. Экипаж составлялся так, чтобы
представлять крайние противоположности, да так оно и вышло, однако общее
наименьшее кратное было не так уж мало. Найти его ничего не стоило. Может
быть, это потому, что наша семерка мыслила себя как некое единство в
противовес нашим соседям здесь, в океане, которые дышали жабрами и жили
совсем другими интересами и чаяниями. Что ни говори, люди чертовски схожи
между собой, пусть у одного нос с горбинкой, а у другого плоский.
В темноте раздался плеск, тяжелая рыба забилась о папирус и бамбук.
Ликующий голос Жоржа возвестил, что он пронзил гарпуном полуметровую
корифену. В свете его фонаря мы разглядели кальмаров, которые плыли за нами
задом наперед, вытянув щупальца над головой. Они двигались энергичными
рывками, прокачивая через себя воду. Вот именно, реактивное движение. Они
его освоили, чтобы спасаться от преследователей. Освоили раньше нас.
Кашалоты, которые нас навещали, погружаются на тысячу метров, где
давление достигает ста атмосфер, и там, в вечном мраке, они не бодают дно
головой, потому что у них есть свой радар. Они освоили его раньше нас.
- Юрий, скажи, как атеист, может ли быть какой-нибудь смысл во всем
том, что мерцает там, наверху, если там еще не побывали люди?
- При чем тут атеист? Просто я не верю во все эти церковные штучки.
- Во всяком случае у Дарвина нет расхождения с церковью в том, что
солнце и луна, рыбы, птицы и обезьяны появились раньше нас. И когда наконец
на сцену вышел человек, все уже было готово, нам теперь остается только
ломать себе голову, как же все-таки устроена Вселенная и мы сами.
Какое блаженство расслабиться и лежать в дружеском лоне притихшего
океана, созерцая те самые картины, какие созерцали мореплаватели и
землепроходцы тысячи лет до нас. Люди современного большого города ослеплены
уличным освещением, они лишились звездного неба. Космонавты пытаются вновь
обрести его.
Меня клонило в сон. Мы решили, что не мешает всем поспать, кроме
вахтенного. На нашу долю выпало немало тяжелых дней, и неизвестно, что нас
ждет. Новая буря грозит нам большими неприятностями. Ахтерштевень совсем
ушел под воду, а задний торец и правую стенку каюты-корзины мы обтянули
брезентом, потому что каскады с кормы поливали водой тех, кто спал головой
назад. Без особого удовольствия вспоминал я последние дни перед тем, как
пошла более ровная зыбь.
После того как мы у островов Зеленого Мыса остались без обоих рулевых
весел, Юрий и Жорж придумали временное решение: ночью на вахту заступали
двое, и они кое-как правили лодкой, потравливая и выбирая шкоты паруса. В
конце концов все сводилось к тому, чтобы держать корму к ветру и парус был
наполнен, а не полоскался и не бил о мачту. В первые ночи после островов
Зеленого Мыса нас преследовали могучие валы, они с грохотом разбивались о
задний торец каюты выше брезента и скатывались через борта. От непрестанной
бомбардировки в изголовье было трудно уснуть, а только заснешь - тебя уже
поднимают, выходи на палубу, в ночной мрак, сражаться с огромным
восьмиметровым парусом, который опять вывернулся. Бушуют волны, хлещет
парусина. Нас бросало, как марионеток, на кувшины, мы шатались между каютой
и фальшбортом, словно боксер после второго нокдауна. Спина и лицо в струях
соленой воды.
Что, не успел вернуться в спальный мешок, снова выходить?.. На палубе
лежит завтрак - четырнадцать летучих рыб. Семь корифеи за час наловил! Куда
столько, Жорж! Абдулла всего не съест. Пусть плывут с нами, будет свежая
рыба, когда захотим. Две ушли в пруд на корме, одна плавала под мостиком,
третья забилась под кормовую поперечину. Долго длился поединок между рыбами
и людьми, которые ловили их в воде руками. Что ни рыбина, то скользкий,
тугой комок мышц. Одной рукой за тонкий хвост, другой за жабры - теперь уже
не уйдет с волной за борт. Вдруг сорвался поперечный брус, на который
опирались стояки мостика. Раздался треск, и весь мостик перекосился.
Веревок, веревок! Вода захлестывает с головой. Молодцы, ребята! Теперь уже
не лопнут. Ну как, доволен, Карло? Это же совсем как в Альпах. Эй, Жорж, да
ты спишь сидя. Давай-ка, мы отнесем тебя в постель. Черт, до чего руки ноют.
Что это - я сплю? Нет, только дремлю. Мы еще на "Ра"? Конечно, я слышу
скрип папируса. Но небо звездное, кругом океанский простор.
Вспоминая эти первые дни после архипелага Зеленого Мыса, трудно было
даже их разделить, они сливались в одно. Но в дневнике я читаю про 20 июня,
что это самый тяжелый день с начала рейса. 21 июня записано, что за все
плавание не было худшей ночи. А следующий день был ничуть не лучше. И однако
без руля и паруса, с основательно тормозящим ход плавучим якорем мы все же
прошли за день в сторону Америки 31 морскую милю, или 57 километров; правда,
это была самая маленькая цифра
за весь рейс. 22 июня кормовая поперечина, зарываясь в воду, так упорно
сбивала нас с курса, что пришлось Жоржу, надев маску для ныряния, отпилить
под водой конец бревна.
Мы работали втроем, в это время к лодке подошло около десятка
черно-белых дельфинов, они затеяли игру так близко, что хоть рукой погладь.
Резвясь около самых связок папируса, они кувыркались так бесшумно, так
легко, словно это были мыльные пузыри, а не стокилограммовые крепыши. Жорж
весь висел за бортом, мы с Абдуллой сидели на притопленном борту, и нас
время от времени захлестывало до подмышек. Мы встретились с дельфинами в их
родной стихии, они нас не трогали, и мы не мешали им играть в нашей общей
большой ванне.
В этот день мы впервые обнаружили, что разбивающиеся о каюту волны
проникают в щели, и по полу текут струи воды. На дне радиоящика стояла
лужица. Пол каюты так сильно кренился вправо, что ребята стали разворачивать
матрасы поперек.
Странная погода выдалась 25 июня. То похолодает, то опять откуда-то
несет жаркий тропический воздух. Раза два волна горячего воздуха приносила
явственный запах сухого песка, такой знакомый мне по Сахаре. Если бы я не
полагался на наше счислимое место, можно было подумать, что нас несет мимо
какого-то засушливого побережья. В ту ночь море разбушевалось, как никогда.
Пришлось переносить все, что поддавалось переноске, еще ближе к носу. Наши
спальные ящики подмывало водой, хотя "Ра" элегантнее, чем когда-либо,
переваливала через беспорядочные волны, как будто мы летели на
ковре-самолете.
И вот мы наконец вошли в область более тихой погоды: свежий ветер,
солнце, мертвая зыбь, ровный Восточный и северо-восточный пассат - словом,
стихии вели себя так, как и подобает в этих широтах. С переменой погоды
появилась и первая акула. Она подошла встречным курсом и проскользнула так
близко от свешенных в воду ног Жоржа, что он их очень быстро подобрал, но
акула спокойно проследовала дальше и исчезла за кормой.
Двадцать восьмого июня выдался один из лучших дней за все плавание.
Каждый был занят своим делом. Жорж сидел в дверях каюты и обучал Абдуллу
арабской грамоте. Кто ловил рыбу, кто заполнял свой дневник. Вдруг раздался
ужасный вопль. Кричал наш невозмутимый Норман. Он пошел на нос спустить в
воду злополучное заземление, и вот теперь сам, с искаженным лицом, за
бортом, как парализованный, не в силах вытащить ноги на палубу. У всех в
голове мелькнула одна мысль: акула! Мы подняли его на борт. Ноги целы, зато
сплошь опутаны розовыми арканчиками большого "португальского военного
кораблика". Норман был без сознания, когда мы внесли его в каюту, и мы дали
ему лекарство для сердца.
- Аммиак, - всполошился Юрий. - Нужен аммиак, чтобы нейтрализовать
кислоту, которая разъедает ему кожу. В моче есть аммиак, ребята, вы уж
постарайтесь!
Два часа Юрий смазывал кожу Нормана мочой из скорлупы кокосового ореха.
Бедняга корчился от дикой боли, наконец забылся. Казалось, вся нижняя часть
его тела и ноги нещадно исхлестаны плеткой. Очнувшись, Норман посмотрел
сперва на свои ноги, потом на пузыри пены на пологих лоснящихся волнах и
закричал, словно пьяный:
- Глядите, что делается, кругом сплошь "португальские военные
кораблики"!
Миска горячего фруктового супа помогла ему прийти в себя. На следующий
день Норман все еще был не в форме и ни с того ни с сего напустился на
Жоржа. Впрочем, еще до вечера они помирились и сели вместе петь ковбойские
песенки.
Тридцатого июня мы опять вошли в загрязненную область океана, целый
день обгоняли черные комья мазута. А вечером далеко позади нас вынырнула из
воды великолепная круглая луна. Лунные блики на желтом папирусе и бордовом
парусе... Незабываемая ночь! Да только очень быстро поблекли звезды на
востоке. Давно минул май, вот и июню конец, а мы не тонем, сами плывем и
везем несколько тонн полезного груза.
Первого июля мы увидели на северо-западе пароход, весь в мачтах и
лебедках. Следуя курсом на юго-восток, он прошел совсем близко от нас.
Где-то здесь пролегала магистраль между США и Южной Африкой. Стоя на
мостике, на каюте, на перекладинах мачты, весь экипаж "Ра" жадно впитывал
взглядом эту примету нашего, двадцатого века. Вот последняя мачта скрылась
за горизонтом, мы опять остались один на один с океаном. Жорж что-то грустно
напевал на мостике. Вдруг он закричал:
- Они возвращаются!
В самом деле. Пароход показался снова там, где только что исчез, и
теперь он шел прямо на нас. Видно, они недоумевали, что за чудо им
повстречалось, и капитан решил вернуться, чтобы рассмотреть нас получше. И
вот уже судно поровнялось с "Ра", видна на носу надпись: "Африканский
Нептун. Нью-Йорк", а на палубы высыпала тьма людей, все машут нам руками.
- Вы нуждаетесь в помощи? - крикнул своим соотечественникам взыгравший
духом Норман.
- Нет, спасибо, - ответил мегафон с мостика. - А может, вам что-нибудь
нужно?
- Фрукты, - закричал наш экипаж на разных языках.
А "Ра" тем временем продолжала идти своим курсом, еще немного, и
уткнулась бы папирусным носом в железный бок парохода, но тут мы закричали и
замахали руками, капитан океанского лайнера поспешил пустить машину и в
последнюю минуту отошел в сторону. Вот и передай что-нибудь на такое
неуправляемое суденышко. Нептунов тезка описал широкую дугу вокруг
маленького тезки солнечного бога и сбросил прямо по нашему курсу мешок,
прикрепленный к оранжевому спасательному поясу. Жорж успел надеть
гидрокостюм для защиты от "португальских военных корабликов", обвязался
длинным страховочным концом и прыгнул в воду. И вот уже мы подтягиваем к
лодке его вместе с дивной добычей: тридцать девять апельсинов, тридцать семь
яблок, три лимона, четыре грейпфрута и кипа намокших американских журналов.
Над волнами разнеслось наше дружное "спасибо", а палуба "Ра" неожиданно
стала похожа на красочный рождественский стол. Кругом сплошное царство
соленой воды, а у нас свежие фрукты, фруктовый салат. Даже зернышки в
огрызки не пропали, первые достались Симбаду, вторые - Сафи.
Эти дни вспоминаются как одни из лучших за все плавание. Сооруженные
Абдуллой папирусные баррикады и сеть растяжек, которыми Карло укрепил каюту
и ахтерштевень, благотворно подействовали на наш кораблик, и он, наверное,
казался вполне представительным тем, кто смотрел на нас с лайнера.
Что до нашего экипажа, то мы единодушно восхищались удивительной
прочностью и грузоподъемностью папируса. Бумажный кораблик? Пусть так. Но
почему-то только дерево ломалось. Папирус показал себя превосходным
материалом. Теоретики, будь то этнографы или папирусоведы, совсем неверно
оценивали его сопротивляемость морской воде. Ошибались и мы, полагая, что
древние папирусные лодки на фресках египетских гробниц были примитивными
судами Лишь водном египетская папирусная лодка сходна с плотом - они не
тонут от пробоины в днище. И "Ра", и "Кон-Тики" можно назвать плотами в том
смысле, что мы тут не имеем полого корпуса. Но дальше сравнивать папирусную
ладью "Ра" с бревенчатым плотом "Кон-Тики" все равно что ставить автомобиль
в ряд с телегой. Чтобы поехала телега, и лошади довольно, а водить
автомашину может только человек, обученный инструктором и получивший права.
У нас инструктора не было. Мы вышли в путь на мудреном египетском судне, не
подозревая, что речь идет об очень сложной конструкции и надо знать приемы
управления, если не хочешь попасть впросак. Лодка была сделана из
первоклассного материала, но, не ведая всех ее секретов, ничего не стоило
испортить какую-нибудь важную часть, пока доищешься на опыте, для чего они
все служат и как ими оперировать. Мы все время учились на собственных удачах
и неудачах.
Четвертого июля меня разбудил встревоженный Жорж, ему показалось, что
на горизонте вокруг нас ходят смерчи. В лучах восходящего солнца черные
полосы между небом и морем и впрямь выглядели грозно, но это были просто
дождевые завесы. И вот уже по палубе и крыше хлещет ливень. Непривычный
дробный звук разбудил ребят, и в этот ранний час весь экипаж выскочил на
палубу, чтобы отмыть от соли волосы и тело. Собирать дождевую воду не было
необходимости, у нас еще хватало воды в кувшинах. Кратковременные дожди шли
весь этот день, и на второй, и на третий тоже. Они сгладили волны, и гребни
стали совсем пологими, зато папирус весь намок и отяжелел. Пассат выдохся и
лениво перебирал складки дождевых завес. Папирус так тихо скрипел, что,
казалось, "Ра" крадется на цыпочках. Что это - затишье перед бурей?
А пока - купайся, сколько влезет, и чувствуй себя, как рыба в воде,
любуясь тугими, набухшими связками папируса. Правда, радость наша омрачалась
тем, что мы опять двое суток подряд шли в окружении сотен тысяч черных
комков, которые, как и мы, направлялись в Америку. Нас подгонял ветер, их
только течение, поэтому мы их опережали. Посередине океана, открытого для
Европы Колумбом, нельзя сунуть руку в воду, чтобы не вымазаться в грязи...
Некоторые комки успели обрасти ракушками.
На брюхе "Ра" поселились сотни длинношеих морских уточек и один робкий
крабик. Иногда мы видели впереди ладьи целые косяки летучих рыб, будто
сельдь идет. Они нас остерегались, а вот полосатые рыбки-лоцманы и пятнистые
пампано до того осмелели, что щипали нас и даже прогрызли дыры в мешке с
вяленой рыбой, которую Карло опустил за борт, чтобы вымочить.
Пятого июля египтянин Жорж впервые в жизни увидел радугу. Да и закат в
тот день был на редкость многоцветный. Там, куда мы плыли, незримая кисть
расписала небосвод красками, которых хватило бы на сотни радуг. В каюте
Норман, согнувшись в три погибели над подвешенным к стене столиком, колдовал
линейкой и картой, а мы лежали на сухих тюфяках и ждали, что у него
получится. Сквозь щели в передней стене видно было, как гаснет симфония
закатных красок. Карло зажег керосиновый фонарь, и тусклый огонек пополз
вверх по перекладинам мачты.
- Итого мы прошли 3870 километров, - сообщил наконец Норман. - Сверх
половины пути еще 1500 километров. Теперь нам до Вест-Индии осталось идти на
1530 километров меньше, чем пройдено от Сафи.
- Хвост тормозит, а то мы шли бы еще быстрее, - заметил Юрий. - Вчера
всего 77 километров одолели.
- Верно, хвост тормозит, но еще хуже, что из-за него мы петляем.
Сегодня на тридцать градусов отклонялись от курса к северу и к югу, а ведь
все работали рулевыми веслами. Полный зигзаг - шестьдесят градусов, это
будет немало лишних миль. Я беру в расчет только кратчайшее расстояние между
полуденными позициями. Не петляй мы так из-за хвоста, уже дошли бы до цели.
- Да уж, знать бы, как управляться с папирусной лодкой, давно пересекли
бы океан, - подхватил Жорж.
Тихо поскрипывал папирус, за стенкой слышался плеск воды, как будто
кто-то мылся в ванне за ширмой.
- Я думал, в океане, чем дальше от берега, тем хуже, а выходит
наоборот, - усмехнулся Сантьяго. - Ведь мы, этнографы, как привыкли
рассуждать: дескать, первые мореплаватели шли вдоль самого берега и попадали
в то или другое место. А на самом-то деле у берега всего опаснее!
- У побережья и между островами течения и волны образуют всевозможные
водовороты и завихрения. Море куда сильнее ярится около берега, чем вдали от
суши, где ничто не нарушает плавный бег волны. И шторм опаснее около суши.
- Вот и получается, что этнографы и другие ученые без конца спорят, мог
ли плот или камышовая лодка пересечь океан, и никак не приходят к согласию,
а стоит кому-то попробовать выяснить это на деле, как они все начинают
возмущаться, - дескать это не научный подход!
Ох как хорошо мы с Сантьяго испытали это на своей шкуре. Но я мог с
улыбкой говорить об этом, потому что ни от кого не зависел, а Сантьяго
стоило немалого труда добиться у себя в университете отпуска за свой счет,
чтобы участвовать в столь ненаучной затее, как дрейф на папирусной лодке.
Папирус можно испытать и в ванне. Ученому положено работать в библиотеках,
лабораториях, музейных закутках. А не изображать дикаря в Атлантическом
океане.
Ну а если мы, такие вот бородатые, с обожженными солнцем носами, сидя
посреди океана, получаем совсем другой ответ, чем в учебниках? Если у нас
выходит совсем не то, что у эксперта, который мочил стебли папируса в корыте
с водой? В лаборатории кусок бальсы тонет через неделю-другую. Но если
сделать, как индейцы, - срубить деревья в лесу и выйти в море на бревнах,
полных природного сока, вдруг оказывается, что на бальсе можно плыть сто
одни сутки и дойти до Полинезии.
Папирусоведы клали стебли порознь в стоячую воду, и мало того, что
папирус быстро терял плавучесть, клетчатка начинала гнить. Ответ: от силы
две недели. А здесь то же самое растение уже восьмую неделю держится на воде
само и держит нас вместе с тоннами груза. В чем же дело? Да в том, что
эксперты проводили эксперименты в ванной, а древние мореплаватели выходили
на готовых лодках в соленый океан. От Египта до Перу строители таких лодок
убедились на опыте, что вода впитывается не через плотный наружный покров, а
через поры на обрезанном конце стебля. Вот почему они применяли особый
прием, делая свои лодки, - связывали стебли вместе так туго, что их концы
плотно сжимались и не пропускали воду внутрь. И выходит, что одно дело
папирус, и совсем другое - папирусная лодка. Точно так же, как одно дело
железо, и совеем другое - железный корабль.
- Пока веревки крепкие, - каждый день говорил Абдулла, - мы будем
держаться на воде. Если веревки ослабнут, папирус начнет впитывать воду. А
если они лопнут, связки распадутся, и мы провалимся.
Мы еще и двух месяцев не провели в этой среде, а уже так с ней сжились,
что чувствовали себя как бы современниками тех, кто создал папирусную лодку
и задолго до нас грузил на нее кувшины и корзины, веревки и кожи, орехи и
мед, и всякую сушеную и соленую провизию. Все, что мы переживали, было
пережито другими мореплавателями в древние и средние века, ничто не казалось
нам чуждым и новым. Те же заботы, те асе радости, то же море и небо.
Подхваченные круговоротом вечности, мы сидели на связках папируса и
чувствовали себя уже не учеными, а статистами научного эксперимента, который
сам по себе завязался и сам по себе протекал. Кольцо времени замкнулось,
предки все ближе придвигались к нам, разделяющие нас века сжимались, и вот
уже нам кажется, что где-то за северным горизонтом пересекают Атлантику
ладьи викингов, а следом за ними идет Колумб. И Жорж уже воспринимал
строителей пирамид как близких родственников; во всяком случае, он все
больше гордился своими египетскими предками, которые до сих пор были для
него чем-то очень далеким и нереальным из школьного курса истории.
- Если корма не отвалится, возьму да пойду дальше через Панамский канал
и Тихий океан, - фантазировал он. - Не выйдет на этот раз, построю новую
лодку и повторю попытку. Это же ясно, что мои предки первыми пересекли
Атлантику, по крайней мере, в один конец.
- Не так уж это ясно, - возражали мы с Сантьяго неожиданно для Жоржа. -
Ясно только одно: они могли бы это сделать, если бы попытались. Мореходные
возможности папирусной лодки превосходят все, что представляли себе ученые
до сих пор. Но ведь такие лодки были не только в Египте; в древности ими
пользовались по всему Средиземноморью - от Месопотамии до атлантического
берега Марокко.
- А зачем же мы делали лодку по египетским фрескам, если не египтянам
подражаем?
- Затем, что только в Египте сохранились древние изображения, на
которых видны все подробности. Благодаря религии фараонов и климату пустыни
мы знаем так много о том, как жили люди в Египте 4 - 5 тысяч лет назад.
Один из шестнадцати ящиков в каюте, на которых мы спали, был наполнен
книгами о древнейших цивилизациях мира, и в труде о древней Месопотамии
можно было увидеть снимок каменной стелы из Ниневии, с замечательным
рельефным изображением камышовых лодок в море.
Развалины Ниневии лежат в глубине страны, в более чем 800 километрах от
устья Тигра, примерно в 600 километрах от финикийского порта Библ на
Средиземном море. Каменотесы, воины и торговцы Месопотамии поддерживали
связь и со Средиземным морем, и с Персидским заливом. Ниневийская стела,
хранимая ныне в Британском музее, свидетельствует, что месопотамские моряки
знали камышовые лодки двух видов. Семь из высеченных на стеле лодок связаны
на египетский лад, корма и нос загнуты вверх. На них много людей, и волны
кругом явно Изображают море, ведь в центре рельефа выделяется очень
реалистический краб, возле которого плавают рыбы. На две ладьи покрупнее
ворвался противник, кто-то из экипажа прыгает в воду, другие уже спасаются
вплавь, а несколько ладей поспешно покидают место схватки, и их бородатая
команда молитвенно обратилась к Солнцу.
Всю эту сцену обрамляет изображение ровного берега и двух островков с
высоким камышом, где укрылись еще три лодки. На лодке у дальнего острова,
опустившись на колено, изготовились к бою лучники, тогда как у материка и
ближнего острова мы видим вполне мирную картину: мужчины и женщины сидят на
камышовых лодках и о чем-то дружески беседуют.
Ниневийская стела о многом нам говорила. В частности, мы отметили
разницу между тремя ладьями в открытом море и тремя лодками в прибрежных
камышах. У первых и нос, и корма загнуты вверх, как у древних ладей Египта и
Перу, у вторых корма обрезана, это не давало защиты от морской волны, зато
было очень удобно, вытащив лодку на берег, поставить ее вертикально для
сушки, как это было заведено и в Старом и в Новом Свете.
В Месопотамии до сих пор вяжут маленькие камышовые лодки, в Египте же
папирусная лодка исчезла вместе с папирусом, и если бы не древние фрески,
вряд ли кто-нибудь знал бы, что у египтян тоже были такие лодки. А вот в
Перу до наших дней сохранились оба вида лодок, изображенных на ниневийской
стеле. Испанцы встречали их по всему побережью империи инков, кое-где их
можно увидеть и сейчас, и, сравнивая с изображениями на тканях, сосудах и
рельефах древнейшей доинкской поры, убеждаешься, что оба типа ничуть не
изменились с тех времен, когда строители пирамид пришли в приморье и
запечатлели вышедшие на рыбный промысел камышовые лодки.
Благодаря реалистичному рельефу из древнего Ниневийского храма и
благодаря искусству в древних гробницах Египта и Перу, мы знаем, что большие
лодки из камыша и папируса, одинаково сконструированные, а также маленькие
лодочки, похожие на бивень, некогда были общим фактором, важным для
древнейших культур Малой Азии, Северной Африки и Южной Америки. Когда
могучие цивилизации пришли в упадок, эти лодки совсем исчезли из долины
Нила, но небольшие варианты двух типов, изображенных на ниневийском рельефе,
дожили до нашего столетия по обе стороны Атлантики: в Месопотамии, Эфиопии,
Центральной Африке, на островах Корфу и Сардинии, в Марокко, с одной
стороны, в Мексике и Перу, вплоть до острова Пасхи, - с другой.
Две четко ограниченных географических области - область древней
Средиземноморской культуры и область древних американских культур. Находясь
с обезьяной и уткой в американской области океана на папирусе, выросшем и
связанном в пучки в Африке, мы спрашивали себя: где же кончается Старый Свет
и где начинается Новый? Где проходит рубеж между двумя областями
распространения лодок из камыша и папируса? Океан разделяет сухопутные
экипажи, но он же соединяет плавучие средства. Можно провести грань по
неподвижному морскому дну, но нельзя ее провести по вечно движущейся
поверхности океана, по которой ходят лодки. Ведь за какие-нибудь недели
африканские воды становятся американскими, так же как африканское солнце
через несколько часов становится американским. За тысячи лет, что человек
развивает мореходство, неужели мы первые потеряли контроль над первобытным
суденышком, оказавшись во власти извечного течения к югу от Гибралтара?
Египтянин Жорж, до сих пор увлекавшийся только дзю-до и аквалангом,
теперь вдруг горячо заинтересовался удивительным миром древности. Разве нет
никаких письменных данных о том, что древние египтяне учредили колонии за
пределами Гибралтара?
Нет, таких данных нет. Но финикийцы, - а они тысячи лет были ближайшими
соседями египтян во внутреннем Средиземноморье - регулярно ходили через