Хейрдал Т. Ра

"27773-684-Эспана".
"Ра" превратилась в плавучий зверинец. Под водой нас сопровождала немая
верная свита юрких рыб, на палубе и на снастях сидели яркие щебечущие птицы,
пили воду из чашек и клевали зерно, предназначавшееся для кур. Но по мере
того, как мы начали удаляться от Канарских островов, отдохнувшие гости один
за другим расставались с нами. Лишь королева красоты продолжала чахнуть,
пока не скончалась. Она была насекомоядная, а у нас для нее даже мухи не
нашлось. Зато голубю корм Оимбада так пришелся по вкусу, что он располнел,
стал совсем ручным и явно настроился идти с нами до Америки.
С рождением ветра "Ра II" как будто еще немного всплыла; казалось, наш
огромный парус тянет вверх носовую палубу. Свежий ветер подействовал на
ладью, как живая вода, и она принялась наверстывать упущенное.
В открытом океане мы шли со скоростью 60, 70, 80 миль то есть 110, 130,
150 километров в сутки.
Мало-помалу быт наш вошел в ровную колею. У всех было хорошее
настроение, звучали песни и смех. Ничто не требует ремонта. Легкие рулевые
вахты. Вкусная пища в глиняных кувшинах. Никаких ограничений, ешь вволю.
Четыре превосходных кока. Любой фараон был бы счастлив отведать пряных
египетских блюд Жоржа; ни одна гейша не могла бы превзойти в кулинарном
искусстве Кея. Пикантный рецепт Мадани - солонина по-берберски, с луком и
оливковым маслом, и наконец потрясающая способность Карло придумать
что-нибудь вкусненькое, когда не находилось других добровольцев, - недаром
нам казалось, что мы бороздим океан, как говорится, с билетом первого
папирусного класса.
Когда от паруса на лодку ложилась вечерняя тень, семь веселых загорелых
бородачей занимали места за обеденным столом, а восьмой стоял на мостике и
крутил толстое весло направляя лодку вслед за заходящим солнцем. Компас
указывал на запад. Последние лучи солнца павлиньим хвостом распластывались
над горизонтом перед головой нашего золотистого бумажного лебедя, настойчиво
следующего по стопам бессмертного Ра былых и нынешних дней. На смену солнцу
на траверзе справа появлялись в небе Большая Медведица и Полярная звезда.
Старые добрые друзья. Частица нашего маленького мира. Все, как в прошлом
году.
Свежий ночной ветер. Пора надевать брюки и свитер. Темный силуэт на
фоне тропического неба, словно монах из средневековья, - это Мадани в
толстом марокканском халате с капюшоном отбивает поклоны на крыше каюты,
молясь аллаху. Трудно представить себе более кроткого и добродушного
спутника. Он пошел с нами представителем темнокожей Африки вместо Абдуллы.
Правда, не такой черный, но настоящий бербер, из самых темных. Абдулла -
единственный член экипажа "Ра I", который, к сожалению, вышел из игры, и
решилось это за три дня до старта. Он целый год провел как бы в добровольной
эмиграции, ведь у него на родине продолжались распри между его
единоверцами-мусульманами на севере и христианскими властями, поддержанными
иностранным легионом. Душу Абдуллы раздирала тревога: одна жена тут, другая
там, и не дает география наладить семейную жизнь. В одной руке - фотография
трех славных ребятишек в Чаде, в другой - телеграмма о том, что любимая жена
в Каире только что родила дочь. Кто распутает все эти узлы, если Абдулла
опять уйдет в море на папирусе? Счастливо, Абдулла, нам всем будет
недоставать тебя.
Не успел он, что называется, выйти за дверь, как из-за стойки
администратора нашего отеля с мягкой улыбкой вышел Мадани Аит Уханни. А
можно ему пойти с нами? Ему только что предложили выгодную должность в
крупной химической фирме в Сафи, к которой перешла гостиница. Его умыкнули
из гостиницы семеро постояльцев, семь мореплавателей, которым нужен был
африканец взамен Абдуллы.
Мы знали Мадани три дня. Кея никто из нас не видел раньше. Один мой
шведский друг отправился в Токио налаживать обмен телевизионными
программами. Я попросил его подыскать японского кинооператора, да чтобы нрав
был добродушный и здоровье крепкое. И вот в отеле в Сафи появился Кей Охара
весь обвешанный кинокамерами жизнерадостный крепыш, великий любитель музыки
и дзю-до. Морской опыт? Катался разок на катере в Токийской бухте. И снимал
на озере Титикака индейцев на камышовых лодках.
- Ну а ты, Мадани? - озабоченно спросил Норман.
- Ходил один раз на рыбалку, когда только-только переехал в Сафи из
Марракеша, но меня укачало за молом, и я сразу вернулся.
- Опять одни сухопутные крабы. - Норман поглядел на меня с легким
отчаянием.
- Зато они не уложат груз на папирусной лодке так, как моряки на
обыкновенном паруснике, - ответил я. - Лучше иметь дело с людьми, которые
сознают свое невежество. Возьми человека, который прыгает с лыжного
трамплина, из него трудно сделать хорошего парашютиста, гибкости не хватает.
Оба дебютанта жутко страдали от морской болезни первые два дня, когда
буйные волны бросали изящную папирусную лодку, как пустую бутылку. Наконец
Аллах и Будда как будто услышали их молитвы, и вопреки всем прогнозам и
статистикам установился штиль. А когда снова подул ветер, представители
Японии и Марокко уже успели прижиться.
Как и на "Ра I", мы делили поровну все радости и невзгоды, бледнолицые
загорали и становились смуглыми, смуглые делались еще смуглее, и никого не
интересовали родословные, метрики, членские билеты, паспорта. На носу
тесновато, на корме еще теснее, и всего метровый проход по бокам
просвечивающей каюты. В каюте так низко, что в рост не встанешь, и так
тесно, что ночью надо осторожно
поворачиваться, не то угодишь соседу коленкой в живот или локтем по
голове. Мы досконально знали, как кто бранится, храпит, ест, острит, правда,
мачта и мостик так скрипели и ныли, что в темноте не всегда разберешь, кто
повинен в том или ином диковинном звуке.
Мы жили словно в общежитии - никаких тайн, круглые сутки друг у друга
под боком и на виду.
Если обычно американцу и русскому редко выпадает случай поближе
познакомиться, то на "Ра" двое из них основательно изучили друг друга. Если
бы арабы и евреи были естественными врагами, один из членов экипажа исчез бы
за бортом. Если бы всевышний допускал только одну веру, у нас на борту
разразилась бы религиозная война. Мы представляли вавилонскую смесь речений
- восемь языков, но наяву обычно говорили по-английски, по-итальянски и
по-французски. В свободные минуты - чаще всего после ужина - мы
дискутировали, рассказывали анекдоты и пели хором. Два-три человека
пристраивались на нижних перекладинах мачты, остальные сидели вокруг стола,
ведь в каюте всегда кто-нибудь спал. Мы обсуждали политику с открытым
забралом. Восток и Запад говорили на чистоту, и никто не держал наготове
заряженный пистолет. Гарпун, топор, рыболовные крючки - вот и все наше
оружие. А они применялись для общего блага, ведь мы сидели в одной лодке.
Как и большинство людей на земле, мы вместе размышляли о палестинской
проблеме, племенных раздорах в Африке, вмешательстве американцев в
политическую жизнь Азии, о помощи русских Чехословакии. Никто не
раздражался, никто не обижался, никто не повышал голос.
Мы обсуждали религию, и никто не испытывал священного гнева. Копт и
католик, протестант и мусульманин, атеист и буддист, вольнодумец и крещеный
еврей - для большего разнообразия просто не было места на нашем маленьком
ковчеге, где роль Ноя играла обезьяна, а мы, так сказать, олицетворяли
зверей. И однако мы обходились без религиозных распрей.
Случалось нам крепко поспорить из-за зубной щетки, чья она, и тогда на
разных языках звучали яростные возгласы и брань. В глубине души все люди
схожи, какие бы расстояния нас не разделяли. Легко обнаружить, что отличает
тебя от меня, еще легче определить общий знаменатель человечества. Мы жили
так скученно на борту нашего папирусного ковчега, что хочешь, не хочешь
воспринимали один другого как ломти одной ковриги. Мы вместе радовались,
вместе досадовали и во всем выручали друг друга, ведь тем самым каждый
выручал сам себя. Один рулит, чтобы другой мог спать, стряпает, чтобы
остальные могли есть, чинить парус и выбирать шкоты, чтобы все мы быстрее
дошли до цели. Каждый был заинтересован в полном благополучии остальных,
чтобы у нас хватило сил сообща отражать все угрозы извне.
Шли дни и ночи. Шли недели. Прошел месяц.
- Так и заскучать недолго, - весело пожаловался Карло, берясь за
удочку. - Дерево не ломается, веревки не рвутся, совсем нечего чинить, не то
что на "Ра I".
Он сел на носу, свесил ноги за борт и наживил крючок летучей рыбкой.
Они частенько залетали на палубу. Под лодкой вместе с лоцманами ходили
вкусные пампано, и клевали они почти безотказно. Но самая верная и желанная
добыча плотоводца - корифена, она же золотая макрель, на этот раз редко нас
навещала, а тунцы только весело резвились поодаль, их никакая приманка не
соблазняла. Жорж, купаясь однажды лопал в целый косяк серебристых сигар -
бонит. Вблизи Африки нас удостоили коротким визитом киты возможно, та же
семья, что в прошлом году. Огромный скат. величиной с мостик "Ра", в могучем
прыжке взлетел над волнами и с оглушительным звуком шлепнулся обратно в
море, точно блин. Как и в прошлый раз, вокруг лодки носились вперед и назад
лихие крепыши - дельфины; лениво извиваясь, проплыл за кормой какой-то
сонный жирный угорь длиной с человека и толщиной с бревнышко. А однажды
вечером из-под днища "Ра" показался розовый кальмар и, перехватываясь
двенадцатью руками, пополз по папирусу к рулевому веслу, потом собрал все
свои щупальца в гроздь над головой, включил реактивную тягу и исчез в
пучине.
Словом, кое-какая живность в океане еще осталась, хотя мы насчитывали
куда больше комков мазута, чем рыб. За первый месяц набралось всего три дня,
когда Мадани не видел черных горошин, но в эти дни море слишком бушевало,
чтобы можно было наблюдать как следует. 16 июня, через месяц после старта,
нас окружала такая грязь, что неприятно умываться. На поверхности воды
сплошная пелена больших и маленьких комков величиной от горошины или
рисового зернышка до картофелины. Хуже этого было только в водах между
Марокко и Канарскими островами;
правда, там мы шли с течением в штиль когда все плавающее на
поверхности выделяется особенно четко. 21 мая я записал в дневнике:
"Загрязнение ужасающее. Мадани вылавливает темные комки со сливу величиной,
обросшие морскими уточками. На некоторых поселились крабики и многоногие
рачки. Под вечер гладкое море кругом было сплошь покрыто коричневыми и
черными комками асфальта, окруженными чем-то вроде мыльной пены, а местами
поверхность воды отливала всеми цветами радуги, как от бензина".
В этом же районе мы видели несколько кишечнополостных, смахивающих не
то на чулок, не то на длинный оранжево-зеленый воздушный шар, а тысячи их
сородичей - плоские, опавшие, словно их прокололи булавкой, - плавали
мертвые среди мазута. Двое суток шли мы по этой мерзости, которая плыла
одним курсом с нами, только медленнее, в сторону Америки.
Потом были случаи, когда разбушевавшиеся волны забрасывали к нам на
борт комья с кулак величиной; вода уходила через папирус, как сквозь китовый
ус, а грязь оставалась лежать на палубе. Мазут не единственный дар океану от
современного человека. Редкий день мы не обнаруживали рядом с нашей "Ра"
либо какой-нибудь пластиковый сосуд, либо канистру, либо бутылку, были и
менее долговечные изделия - дощечки, пробки и прочий мусор.
Мы прошли 1725 морских миль, и до суши прямо по курсу оставалось 1525
миль, когда "Ра II" вторично очутилась в полосе сплошной грязи. На другой
день подул сильный ветер. А еще через день, 18 июня, океан выдал самые
большие волны, какие мы видели за оба плавания. Дул крепкий ветер с
штормовыми порывами, но параллельные гряды, вздымавшиеся к небу вокруг "Ра",
были выше, чем можно ожидать даже при таком ветре. Возможно, на
северо-востоке, откуда они шли, разыгрался жестокий шторм.
Поначалу это было только интересно, потом кое-кто из нас встревожился в
глубине души, но тревога сменилась удивлением и растущим чувством
облегчения, когда мы увидели, как гладко все идет. В конечном счете все
вылилось в беспредельное восхищение нашей скорлупкой, которая так ловко
переваливала через водяные горы. Стоя на мостике, весь внимание, я
непрерывно работал левым рулевым веслом, чтобы принимать волну с кормы.
Правое весло было наглухо закреплено и играло роль киля. Я только дивился,
как здорово у нас получается. В открытом море курчавые гряды волн ведут себя
совсем иначе, чем прибой на мелководье. Вот нас настигает сзади могучий вал,
он подкатывается под изогнутый серпом ахтерштевень и поднимает лодку высоко
вверх, мы балансируем на самом гребне, тут он обрушивается и бросает нас
вперед, и вместе с водой и ветром мы лихо несемся прямо в глубокую
сине-зеленую ложбину. Вот когда надо следить, чтобы ладья не развернулась
боком.
- Шесть метров. Восемь метров. Восторг и жуть звучали в голосах ребят,
когда они определяли высоту очередной волны.
- Десять метров - выше мачты поднялась! Десять метров. Мадани изводит
морская болезнь. Со всех сторон зловещие тучи и дождевые завесы. Все идет,
как положено, все хорошо. Поразительно, как легко "Ра II" перемахивает через
беснующиеся волны. Разве что какая-нибудь струйка попадет на палубу, но это
ерунда. К счастью, валы катили стройными рядами и с хорошим интервалом, в
самый раз по длине и обводам "Ра", строго выдерживая равнение и курс,
шеренга за шеренгой. Назад лучше не оглядываться. Кажется, что вдогонку за
ладьей несется стеклянная стена, она хочет нас накрыть, а мы спасаемся
бегством. Остальные ребята один за другим забрались в каюту. Там ничего не
видно, кроме потолка, только слышен оглушительный рев рассвирепевшего
океана. Лишь альпинист Карло продолжал сидеть, свесив ноги, на высоком
форштевне, как на седле. Его любимое место.
Снова нас взметнуло вверх, ух ты, выше прежнего... И опять покатились
вперед, вниз. И вот уже блестящий гребень в белых полосах вырос впереди,
обогнал нас и помчался дальше.
- Опять выше мачты! - восторженно крикнул рыжебородый Карло, обнажая
белые зубы.
А через несколько минут он отцепил от форштевня свой страховочный конец
и побрел, борясь с качкой, в каюту к товарищам. Позже он нам рассказал, что
пошли уже не ложбины, а форменные ущелья, и когда "Ра", перевалив через
гребень, скатывалась вниз, казалось, что мы сейчас ухнем в бездонную мокрую
могилу. Лучше не глядеть.
Кажется, мне скоро сменяться? Я не смел даже на секунду оторвать взгляд
от компаса, чтобы лодка не развернулась боком к волнам, но чувствовал, что
дело уже идет к четырем. В эту минуту сзади послышалось шипение высоченного
гребня. Теперь - держать весло изо всех сил, чтобы лопасть не повернулась.
Чудовищный вал взялся за ахтерштевень и начал его поднимать... выше...
выше... глядеть на компас, держать курс, лодка должна лежать точно поперек
волны, но когда же это кончится, сколько еще этот шипящий исполин будет нас
поднимать, когда он уйдет вперед? Наконец бурлящий гребень пошел вдоль
бортов... кажется, пронесет... кипящие сугробы пены... Лодка качнулась,
сейчас мы пулей ринемся вниз и вперед, словно на оснащенной парусом доске
для серфинга... И тут случилось то, чего я больше всего боялся. Что-то
грохнуло, раздался жуткий треск ломающегося дерева. Весло дернулось, вся
лодка рванулась, и "Ра II", потеряв управление, покатилась левым бортом
вперед в ложбину.
Меня словно ударили дубинкой по голове. Секунду я цеплялся за
безвестность, потом заставил себя повернуть голову и посмотреть в глаза
горькой истине. Рулевое весло! Могучее веретено переломилось пополам, и
широкая лопасть болталась за кормой на страховочном конце. Я успел лишь
мельком ее разглядеть, как с правого борта на нас обрушились каскады воды,
ведь ахтерштевень уже не прикрывал нас.
- Все наверх! Левое рулевое весло сломано! Отдать плавучий якорь, Юрий!
Вся ладья и мостик вместе с ней круто накренились под тяжестью воды, и
я скатился боком к закрепленному наглухо правому веслу, чтобы отвязать его.
Рев штурмующих каюту волн и громоподобные хлопки обстененного паруса,
который стегал мачту, сказали ребятам больше, чем крики с мостика, и вся
семерка, без особых слов готовая к бою, высыпала на палубу с обвязанными
вокруг пояса страховочными концами.
- Который из якорей?
- Большой.
Я раскрепил правое весло, но твердые уключины вверху и внизу
перекосились и не давали его повернуть. На нас обрушился новый вал, за ним
еще один. Волны и ветер тянули каждый в свою сторону, и мачта угрожающе
трещала.
- Убрать главный парус!
Чтобы ускорить наш ход, Норман недавно поднял на бамбуковой жерди
маленький топсель, жердь уже сломалась, и обмякший топсель хлестал по гроту.
- Убрать большой парус, пока не лопнул! Норман принял на себя
командование на носу, сам влез на мачту и обрезал фал топселя. Затем пять
человек ухватились за толстый гордень, и семиметровая рея отделилась от
верхушки мачты. Но вместо того чтобы идти вниз, тяжелое бревно, увлекаемое
огромным парусом, рванулось вперед и вверх, и ребята в десять рук повисли на
фале, чтобы грот не уподобился распростертому над волнами воздушному змею.
Лодку снова накрыл ревущий каскад.
- Отдать плавучий якорь, черт возьми!
- Волны запутали веревки!
- Отдайте малый якорь пока, не то нас расколошматит вдребезги!
Опять нас накрыло волной. И еще раз, сильнее прежнего. Наше счастье,
что лодку развернуло к волне правым бортом, а не левым, где вход в каюту;
всю правую стену мы накрыли снаружи брезентом, и море теперь таранило его.
- Малый отдан, - раздался торжествующий голос Карло.
Но малый плавучий якорь слишком слабо тормозил и не мог оттянуть назад
корму отяжелевшей ладьи. Юрий и Карло, стоя по пояс в воде, - а время от
времени их накрывало с головой, - лихорадочно распутывали запутанный волнами
конец от большого парусинового мешка.
- Проверить страховочные концы, всем как следует страховаться!
Наконец заклиненное рулевое весло повернулось на несколько дюймов. Еще
немного, еще. А толку чуть. Штормовые порывы били нижней шкаториной грота по
верхушке высокого форштевня. Бешеные боксерские удары слева, справа, вот
парус зацепился за тонкий крюк, весь форштевень перекосился влево. Голоса
тонули в грохоте волн и реве ветра, так что все советы и предложения
переводились и передавались по цепочке с мостика на нос и обратно.
- Да спустите вы парус, пока лодку не разорвало в клочья! - кричал я.
Наконец грот рывками пошел вниз.
- Стой! Скорей поднимите парус, пока его волной не подхватило! -
закричал Норман.
- Упустим его за борт, потом ни за что не вытащим! - поддержал его
Жорж.
Что верно, то верно. Внизу египетский парус был равен ширине палубы -
пяти метрам, зато верхняя шкаторина и тяжелая рея достигали в ширину семи
метров, и при таком волнении и ветре парус неизбежно будет пойман волнами с
двух сторон.
Решение напрашивалось само собой. Мы стали помаленьку спускать парус,
но до палубы он не доходил, пять человек, надежно застраховавшись, стояли
плечом к плечу и скатывали его на руках. А ведь им еще надо было устоять на
ногах в борьбе с ветром, качкой и беснующимися каскадами воды. Колотя и
дергая румпель правого весла, я заставлял его дюйм за дюймом поворачиваться,
но на курсе это никак не отражалось. Мало-помалу ребята свернули парус на
одну треть и закрепили рулон вшитыми в парусину завязками. Теперь надо было
спасать лопасть левого весла, которая по-прежнему бешено скакала на привязи,
то и дело обрушиваясь всей тяжестью на ахтерштевень. Страховочный конец,
удерживающий лопасть, как это показано на египетских фресках, помог нам
извлечь ее из воды. Веретено переломилось как раз у нижней уключины.
Шестнадцатисантиметровое бревно, настоящий телеграфный столб из крепчайшей
сосны, без единого сучка. Мы считали его несокрушимым, а оно переломилось,
как спичка. Весь папирус был цел и невредим, ни один стебель не сломался и
не отстал. Папирусная связка спружинила лучше, чем бревно, сила Голиафа еще
раз проиграла ловкости Давида. Эта осечка показала нам, что мы укрепили
рулевое весло вверху и внизу слишком толстой веревкой. Будь веревка
потоньше, она лопнула бы первой, сыграв роль предохранителя.
Тяжеленную лопасть, облепленную морскими уточками, вытащил на борт
Жорж. Он сорвал с нее подушку из обрезков папируса, которую Норман укрепил
на лопасти для лучшей обтекаемости в месте соединения с веретеном, бросил
искореженные стебли в воду и стал с интересом наблюдать, что будет. Они
утонули. Он никому об этом не сказал и до сих пор не подозревает, что с
мостика за его экспериментом следил еще один человек, который опешил не
меньше него, и ощутил под ложечкой неприятное сосание. Что случилось с этим
папирусом? Может быть, из него выдавило весь воздух? Юрий и Карло стояли
спиной к Жоржу, возясь с концом от большого плавучего якоря. Вот и большой
пошел за борт, а малый вернулся на палубу, корма начала медленно
разворачиваться назад. Но не до конца. Лодка шла с небольшим перекосом, и
огромные волны захлестывали нас справа сзади, совсем как это было на "Ра I".
Шторм продолжал бушевать. Выло без десяти девять, надвигалась ночь,
когда ребятам удалось частично свернуть парус и осталась ровно половина
оранжевого солнечного символа - так выглядел бы закат, если бы тучи его не
закрыли. Кстати, не будь туч, мы бы увидели заходящее солнце не прямо по
курсу, а немного левее перекошенного форштевня, ведь мы дрейфовали почти
боком.
Худо. Совсем худо. Запасных бревен достаточной длины для весла нет. Все
лучшие материалы мы выбросили за борт у Канарских островов. Если простоим
здесь достаточно долго на плавучем якоре, может быть, бревна нас догонят.
Черный юмор. Положение безнадежное. Решения не видно. Спокойной ночи,
ребята. Утро вечера мудренее. Стоять на руле незачем: одно весло заклинено,
от второго осталось веретено без лопасти. Пусть волны врываются на палубу и
скатываются за борт, они не хлынут через дверь в каюту, плавучий якорь будет
рулить за нас. А чтобы нас не утопило какое-нибудь судно, поделим ночь на
двухчасовые вахты.
В эту ночь было невозможно уснуть. Мы словно опять очутились на "Ра I"
и заново переживали те дни, когда море начало брать верх над нами.
Многотонные массы воды разбивались о задний правый угол каюты, кругом все
бурлило, кипело, булькало, клокотало, будто целая река перекатывалась под
плетеным полом, в широкой ложбине между двумя связками папируса, на которых
мы шли через океан. Вода металась вперед и назад, лихорадочно отыскивая щели
в папирусе, чтобы через них вырваться на волю, но набухшие стебли сомкнулись
так плотно, что вода не успевала уйти, как новые каскады врывались на палубу
и наполняли ванну до краев.
Я глаз не сомкнул, пока не подошла моя вахта, зато стоило мне сесть на
бамбуковую скамеечку у двери и закрепить страховочный конец, как я в ту же
секунду уснул. Вдруг что-то меня разбудило, я открыл глаза и увидел летучую
мышь, нет, сову, которая металась в воздухе вокруг "Ра", потом устремилась
между вантами прямо ко мне, как будто задумала напасть на меня. Но эта
ночная гостья скверно летала, она зацепила крылом ванту и упала на скамейку
рядом со мной, не успев выставить ноги вперед. Бедняжка. Да ведь это голубь!
Наш собственный окольцованный спутник! Адский гул беснующихся волн и
хлопающего паруса спугнул его, он решил поискать себе другое убежище, не
нашел, вернулся, увидел безлюдный мостик и, боясь одиночества в своей
корзине на крыше, спустился к спящему вахтенному. До самого рассвета голубь
сидел на вахте рядом с нами, и всю ночь ревущий океан беспрепятственно
вторгался на палубу, бил в задний угол каюты и, обогнув ее, скатывался через
борт впереди и сзади, так что на подветренный борт доходили только маленькие
ручейки, они встречались у наших ног и тоже вливались в море.
Удивительное судно. Одно плохо: корпус его становился герметичным, как
у обычной лодки, и вода не поспевала уходить через щели в днище.
На другой день ад продолжался. Смертельно усталые, мы бродили по колено
в бурлящей воде, переносили кувшины с наветренной стороны, выбрасывали за
борт разбитые амфоры, крепили расшатавшийся груз, натягивали ванты потуже,
чинили парусину и ломали голову над тем, как снова сделать ладью
управляемой. Она настолько отяжелела от воды и так сильно кренилась к ветру,
что полная победа океана была вопросом времени, ведь дерево и папирус
скрепляли только тонкие веревки, которые в любую минуту могли лопнуть от
такой нагрузки. Толщина веревки, державшей папирус спиральными витками,
составляла 14 миллиметров; каюту, мачту и мостик крепила к палубе сплетенная
втрое, словно коса, 8-миллиметровая веревка. Индейцы отказались применить
толстый трос. Не будь все суставы гибкими и упругими, океан разнес бы нас в
клочья так же легко, как он ломает бревна и сгибает сталь.
В первый день шторма волны ничего не могли сделать с плавучей копной,
она играючи уходила от всех ударов. Тогда океан пустил в ход другой прием.
Он навалился на палубу всем своим весом и давил вниз. Наша осадка начала
расти с угрожающей быстротой; во-первых, в длинном углублении между двумя