Страница:
Я остановилась пень пнём, повернув голову и рассматривая прихожую. Там появился некто, самым очевидным образом спустившийся с лестницы, вроде даже взглянул в мою сторону, но безразлично. Тащил большой мешок, вошёл в следующий коридор, исчез.
Теперь есть шанс бесшумно смыться. Но в какую сторону бежать? Все получилось само собой: в конце коридора, в темноте, снова что-то щёлкнуло, кто-то вошёл в подвал. Раздумывать не приходилось: лишь усилием воли сдержав бег, я быстро вернулась в прихожую и рванула на лестничную клетку.
Даже не осмотрев строения, я сразу же вышла на свежий воздух, если можно так сказать про двор-колодец. За спиной — дверь в только что оставленный подвал, напротив — стена с окнами и ещё одна дверь в самом углу, Закрытая. Вспышка клаустрофобии довела меня почти до потери чувств, руки дрожали, когда я пробовала разные отмычки, нужная, конечно же, оказалась последней. Обычная лестничная клетка, в подвал — нетушки, подвалы мне решительно перестали нравиться, сверхъестественным усилием поднялась по нескольким ступеням, ведущим на первый этаж. Где-то за мной снова звякнуло. Мало что соображая, я вихрем вылетела на другую сторону — черт возьми, опять двор! Но есть ворота, похоже, на улицу…
Я бы, конечно, сунулась в ворота, но туда как раз входили. Спрятаться от людей мне представлялось сугубо необходимым. Убежище избрала без колебаний — выбора не было: контейнеры с мусором, и больше ничего. Я присела на корточки. В случае чего сделаю вид, что выбрасывала мусор, а теперь убираюсь тут — у меня на гигиене пунктик. Или что-нибудь выронила и стараюсь найти: по ошибке выбросила в мусор маленькие ножницы и пусть сдохну, да отыщу их.
Больше ничего не придумала, да и то слава Богу, ежели учесть, что время для размышлений ограничивалось несколькими секундами. Люди из ворот вошли на лестничную клетку. Одновременно открылась дверь, через которую я бежала в панике, и появился какой-то хмырь. Не взглянув на мусорные контейнеры, спокойно и степенно направился к воротам, вышел и исчез по другую сторону.
Я все ещё сидела между контейнерами, хотя территория была уже свободна от врагов. Вышедший хмырь парализовал меня окончательно. Видела я его лишь какое-то мгновение, но разглядела прекрасно, — его осветила лампа над дверью. Я знала это лицо. Откуда-то знала: довольно простецкая морда и нос клёцкой…
Зрелище это захватило меня целиком. Собственными глазами увидела наконец таинственного индивида, описанного Зосей и Павлом, помнится, тогда ещё засвербило в мозгу: где я уже видела его рожу, где же, черт побери, и кто он такой?!..
В конце концов я вылезла из мусора, занятая проблемой рожи с клёцкой до такой степени, что забыла, где нахожусь, что делаю и как выгляжу. Машинально вернулась обратно, вошла в дом, проторённым путём выкатилась во двор и толкнула дверь в подвал. Не насторожило меня даже, что она приоткрыта. Спустилась по двум ступеням.
Боги улыбаются психопатам.
— ..ты зажёг? — спросили внизу, и я застыла, поставив одну ногу на третью ступеньку.
— Нет, Вальчакова. Возилась там, в коридоре.
— Пускай звонит в следующий раз. Фотоэлемент сработал, и шеф испарился…
Голос был злой и обеспокоенный. Я протрезвела в мгновенье ока, попятилась, бросила дверь приоткрытой, в воротах очутилась не помню как. Сорвала с себя плащ-халат и парик, на улицу вышла собственной, так сказать, персоной. Понятия не имела, где оказалась, да ладно, к машине могу вернуться любым кружным путём, из осторожности оставила её довольно далеко от этой пещеры разбойников.
И все же я сообразила, что произошло. Где-то там фотоэлемент сигнализировал моё присутствие, хмырь с мешком заметил-таки меня. Но спутал, верно, с дворничихой, Вальчаковой, огромной бабой, черноволосой, в оранжевом рабочем халате. Конечно, я и не думала о нашем сходстве, когда напялила парик и плащ-халат, но так, к счастью, случилось; оттенок был, правда, другой, но не стоило требовать от мужчины, чтобы при плохом освещении он уловил нюансы колера. Принял меня за неё, и только поэтому я живая выкарабкалась из этой кретинской эскапады…
Нет, с меня хватит, больше туда ни ногой. Добилась, в сущности, одного, лицезрела хмыря с клёцкой — сомнительное удовольствие, сомнительное достижение. Я так и не вспомнила, где видела его раньше; в результате — множество колючих домыслов, не дающих покоя. С равным успехом могла вываляться в кактусах…
— Я вас просила обязательно сегодня, потому что продать надо сейчас же, а мне хотелось, чтоб вы посмотрели. Есть уже и клиент, огородник — для дочери покупает, ведь у нас огородники самые солидные люди.
— Так ведь договорились — мне идти в магазин? — удивилась я. — Выходит, вы рисковали сами?
— Да что вы! Моя племянница купила, случайно оказалась здесь, живёт в Кракове и приехала на один день. Вот я и воспользовалась случаем, оно и к лучшему. Завмагазином согласилась продать, я ей накинула сто тысяч, и это недорого, она ведь больше всех рискует. А вы останетесь про запас. Но десять процентов ваши, сразу говорю сколько — сто шестьдесят тысяч.
Отнекиваться было нелепо, и я тут же решила поделиться с Гутюшей, пожалуй, даже из расчёта один к двум, ведь его участие оказалось главным.
Пани Крыскова растроганно вздохнула.
— Жаль, редко приходят камни, да и все ужасно боятся, чаще, чем раз в два-три месяца даже и пытаться не стоит. Деньги будут завтра, если вы зайдёте в магазин, отдам вам конверт…
Я забежала ближе к закрытию — сто шестьдесят тысяч пешком топать не желают и на дороге не валяются. Гутюшу я любила, и мне хотелось порадовать его, особенно теперь, когда я сама ввязала его в разные пакостные хитросплетения. Поехала к нему прямо от пани Крысковой, даже не позвонила, потому как было неоткуда. В шесть он обычно у себя, если нет, застану у Тадеуша.
Машина «скорой помощи» перед его домом безразлично мелькнула перед моими глазами. Поднялась на седьмой этаж, шагнула из лифта: суматоха у дверей Гутюшиной квартиры. Санитары как раз выходили с носилками. Боже милостивый!..
Гутюша лежал на носилках — я похолодела… Все лицо было заклеено лейкопластырем, изо рта и носа тянулись какие-то трубки, иных повреждений вроде бы не замечалось. По-видимому, ещё жив, раз его забирали. С трудом выдавила обычный вопрос.
— Отравление газом, — сухо ответил врач и отстранил меня с дороги. Санитары внесли носилки в грузовой лифт.
Соседи со всего этажа ещё болтались у дверей. Я принялась расспрашивать. Отвечали дружелюбно, очевидно, на мне лица не было от тревоги. В пять минут получила полную картину ситуации.
В квартире страшно кричал кот. Кричал и царапал дверь когтями, слышно было снаружи. Проходила соседка, не выдержала и позвонила, подёргала ручку, дверь открылась, потянуло газом, кот выпрыгнул из дверей и умчался. Соседка зажала нос и вошла. Гутюша лежал в кухне. Женщина подняла других соседей, открыли окно, перенесли Гутюшу на тахту, что-то с ним, видать, серьёзное случилось: все лицо заклеено пластырем, кроме того, пьян до изумления. Водкой несло больше, чем газом, а в кухне валялась бутылка из-под «Житной». Видно, до плиты добрался совсем хороший, даже не соображал, что открыл газ и не зажёг, упал, а газ стелется понизу… Неизвестно, как долго провалялся в таком виде, кот орал, наверное, с час, больно выносливый, коли выдержал. «Скорая» приехала сразу, а милиция вот-вот нагрянет, из-за газа должны приехать, только вот сообщили им с опозданием, врача надо было побыстрей…
Я забыла спросить у врача, в какую больницу его отвезут, но соседи оказались на высоте. Дежурил сегодня госпиталь Преображения Господня.
Мысли прыгали как бешеные. Гутюша алкоголик — ахинея, чушь! Может, его спасут, если кот выжил… Но ведь кот был трезвый. Я и не припомню, видела ли вообще его пьяным — Гутюшу, не кота. Ах да, помню, три года назад, на именины Тадеуша… Господи, Тадеуш, ведь Гутюша делает ему проект, дома, не на работе, левый заказ… Бумаги, приедет милиция, все закроют. Тадеуш не получит ни чертежей, ни расчётов. Гутюше я не помогу, а вот Тадеуш…
Следовало сейчас же известить Тадеуша о несчастье. Пусть сразу хлопочет насчёт документации! Гутюша выздоровеет, просто обязан выздороветь, зачем ему ещё неприятности из-за опоздания с проектом… В его квартиру никого не пускал законопослушный сосед, стоял на пороге и сторожил, к тому же в помещении несносно пахло газом, вроде он без запаха, а все-таки… Мне не пришло в голову позвонить Тадеушу, я машинально вышла из толпы, уже поредевшей, съехала вниз, миновав тормозящую милицейскую радиомашину. Всю дорогу ком стоял в горле.
Уже с первого этажа я почему-то вбила в голову, что не застану Тадеуша, полный бенц и крах. На четвёртом меня чуть не колотило. На пятый взлетела полностью невменяемой, позвонила, готовая дубасить в дверь кулаками и каблуками.
Дверь открыл Гутюша.
— Проходи, проходи, — энергично пригласил он, ибо я застыла каменным изваянием на площадке, созерцая призрак Гутюши и пытаясь уразуметь, что я вижу. — Они дома, только заняты очень.
Фантастика, бред.
Мелькнула дурацкая мысль, что стрессы укорачивают жизнь. Я поделилась этой новостью с Гутюшей странным каким-то голосом, едва выговаривая слова, наконец, пошатываясь, вошла в прихожую.
— Что случилось? — забеспокоилась Эва, поднимая глаза от чертёжной доски.
Я уставилась на Гутюшу, даже потрогала.
— Гутюша, Господи Боже… Слушайте, вы уверены, это Гутюша? И притом живой?
— Минут пятнадцать назад вполне ощутимо наступил мне на мозоль, так что, по-моему, даже слишком живой, — проворчал Тадеуш. — А что, по этому поводу есть сомнения?
— Чудеса. Человек спьяну отравился газом у себя дома, и «скорая» забрала его в больницу. Неизвестно, удастся ли его спасти, врач выглядел так, что не удастся. Гутюш, как это тебе удалось? И зачем? Чтобы меня прикончить, да?
— Как так? — изумилась Эва.
— Это у тебя экспромт или заранее репетировала? — иронически поинтересовался Тадеуш.
Гутюша, стоя посередине комнаты, смотрел то на них, то на меня. Впечатление такое, словно он по-польски ни бум-бум. Я уселась на табуретке, ноги у меня подгибались, хоть малость соображать я уже начала.
— Гутюша, Бога ради, пошевели мозгами! Кто у тебя был в квартире, ведь ты один живёшь?! Я прямиком от тебя. Богом клянусь, думала, это ты, и приехала сказать Тадеушу! Заберут всю документацию, милиция уже там, пломбу на квартиру тебе пришпандорят…
— Курва!!! — Гутюша, наконец, обрёл голос, вернее, вопль:
— Ты, слушай! Ты серьёзно говоришь?!!..
— Честное слово, клянусь! Все думают, ты, физиономии не видно из-за пластырей, в чем дело…
Гутюша взвыл, метнулся к двери и обратно. Видно, одурел окончательно.
— Кузен! Там был мой кузен! Из провинции! Утром приехал! Брился! А не умеет! Этим — ухо Ван Гога!!!
До самого уха Ван Гога мы понимали его выкрики, а после уха перестали. Тадеуш наконец выпытал: оказалось Гутюша имел в виду бритву. Кузен брился опасной бритвой первый раз в жизни, получил её в наследство от дяди, хотел попробовать, изрезал себе все, лицо, пока не согласился прекратить самоубийственный эксперимент. Характер имел решительный, и если уж ставил в жизни цель, то обязательно добивался. Бритьё тоже закончил, но лицо после этого пришлось основательно залатать — все пластыри пошли в дело…
— Перестань орать, едем! — накинулась я на ошалелого Гутюшу. — Не знаю только, куда сначала.
— Домой, — оборвал прения Тадеуш. — Запломбируют квартиру, пиши пропало. Кузену в больнице все равно не помочь, а кровь можно и позже сдать. — А потом в милицию, — подхватила Эва. — И обязательно добровольно, иначе вас заподозрят.
В квартире у Гутюши милиция все ещё валандалась. Проверили плиту и трубы, ничего неисправного не нашли, бардака большого не наделали и как раз намеривались уходить. Наше прибытие изменило их планы.
— Когда вы ушли из дому? — подозрительно спросил сержант, проверив Гутюшины документы и приняв к сведению визит кузена.
— Утром, — угрюмо ответствовал Гутюша. — Сразу после того, как он наклеил все эти заплаты. Он в шесть приехал, так что успел и порезаться и заклеиться.
— А после? Вы не приходили? С работы не возвращались?
— Нет. У него ключи, у Юзефа то есть, я ему дал.
— А вы где были?
— На Грохове. У приятеля. Вместе делаем работу, и надо спешить. К доске приклеился, пока она вон не приехала…
Я рискнула вмешаться, объяснила: Гутюша сидел за чертёжной доской, выполняя спешную работу, так называемое проектирование. Дала адрес Тадеуша, так как Гутюша вместо номера дома и квартиры упрямо твердил номер телефона. Я не удосужилась заранее выдумать повод для сегодняшнего визита и чуть не ляпнула насчёт бриллиантов. Спохватилась, однако, вовремя и заявила: приехала вернуть деньги, взятые в долг несколько дней назад. Немного, пятьсот злотых. Гутюша пялился на меня, как баран, и не протестовал — пятьсот злотых проигнорировал, всецело поглощённый своим кузеном. Потом вдруг застонал:
— Он же не пьёт! Он типичный алкоголик вверх ногами.
— Абстинент, — услужливо перевела я.
Сержант внимательно посмотрел на нас, деловито осведомился, не состою ли я с Гутюшей в связи, согласился, что это необязательно, и велел явиться завтра в отделение для дачи показаний и подписания протокола. Вешать пломбу на квартиру не стали, вышли все вместе, я отвезла Гутюшу в больницу.
Кузен уже умер.
Проблема алкогольного опьянения кузена вызвала перепалку, к счастью, короткую, ибо Гутюша не отличался буйным нравом. Быстро прекратил настаивать на своём и мрачно замолчал, молча же прочёл результат анализа, в котором, увы, констатировалось: в крови кузена доза алкоголя была для большинства нормальных людей смертельная и, уж если на то пошло, газа вовсе и не требовалось. Умер с перепоя. Гутюша забрал все, что ему отдали, и молча вышел из больницы. Язык у него развязался только в машине.
— Хорошо хоть родители у него померли, — рассудил философски. — Сестра только есть, старше его, моя кузина, а вообще-то они живут в Катовицах.
— А ты говорил, он из провинции, — удивилась я невольно.
— Он из Бендзина. Сестра в Катовицах. Жена у него была и дети, да все распалось, так что волосы у жены, верно, все целые останутся. К тому же у неё богатые родители.
Очевидно, Гутюша пытался прийти в себя, находя утешение в мудрых житейских максимах. Я вспомнила, что, пожалуй, порадую его историей с бриллиантами пани Крысковой, все удалось как нельзя лучше. Гутюша пришёл в себя окончательно. Немного поспорили: я, учитывая его несчастье, пыталась всучить две трети, он упёрся на половине. Я в конце концов уступила, не желая его раздражать.
— Если по совести, для меня все мрак и туман, — признался он, убирая деньги в бумажник. — Он в самом деле почти не пил, ну, рюмку-другую с какой-нибудь роскошной закуской, в праздник. Не любил и, пожалуйста, себе же навредил. Черт разберёт, как эти градусы могли в нем расквартироваться, не понимаю, и вообще водки в доме почти не было. Стояла початая поллитровка да вроде бы остатки коньяка. Разве с собой приволок и тут же ухнул? Исключено, чушь.
— А вдруг друзья-товарищи объявились? Дело какое обмыть понадобилось. Уступчивый он по характеру?
— Наоборот, и точка. Упрямый, если что заберёт в голову, с места не сдвинешь. А насчёт водки легче монумент уговорить, а его ни за что. Не понимаю. Я, пожалуй, вернусь в эту больницу, только сперва с семейством разделаюсь. И вообще не знаю, по-моему, что-то тут не так.
— То есть?
— Сдаётся, он мне звонил. Под конец рабочего дня кто-то звонил раза три, и ничего — разъединяли, а ну, как он, и какая-нибудь лабуда приключилась…
— А по ошибке не хватил спирту? Одна моя тётка по недоразумению напилась воды с мылом, в которой другая тётка размачивала ногти. Твой кузен мог случайно тяпнуть соляную кислоту.
Гутюша говорил забавно и порой нескладно, но думал толково.
— И сколько этой воды выпила твоя тётка?
— Один глоток. Большой, правда, но один.
— Ну, знаешь, с одного глотка на тот свет не уедешь. Ну пусть с головой неладно — не привык, или с ногами, но такие градусы, то бишь проценты алкоголя в крови, от одного глотка не проявятся. А у него были, сам в больничной бумажке видел, ты тоже…
Я принялась думать. А посему перестала видеть дорогу, тротуары, другие машины, светофоры и людей, зато увидела Гутюшиного кузена с лицом в пластырях: кто-то сжал ему нос, заставив открыть рот — дышать же надо, а в открытый рот ему вливают водку прямо из бутылки. Кузен давится, захлёбывается, отплёвывается, кое-что и в горло попадает. Нет, плохо, не идёт, сколько водки изведёшь… Кузен на стуле, ему заламывают голову, вводят желудочный зонд и вливают спирт. Уже лучше. Затем накачанный кузен, пошатываясь, бредёт в кухню, желая, допустим, сварить кофе, надеется, что полегчает, открывает газ, спички падают из рук, сам он валится на пол, засыпает пьяным сном…
— Где это мы едем? — поинтересовался Гутюша;
Я очнулась. Проехала поворот к Гутюше и даже бега, и прямым ходом направлялась в аэропорт Окенче. Пришлось перебраться на левую полосу.
— Черт. К тебе. Не мог раньше спросить? Я задумалась.
— Не мог, я тоже задумался. Ты ведёшь машину и смотреть тебе положено по должности. Слушай, мне это не нравится. Опять найду того прозектора… Вот именно! Знаю про последнего. Длиннющая лапша на уши.
— Прекрати свой телеграфный аллюр. Говори яснее.
— Ну так: официально тот, в кафе, умер от сердца и никаких следствий не надо. Умер сам по себе, по собственному почину, и привет. А неофициально — схлопотал укол в шею за ухом, отоварили без промаха, вчера вечером я как раз узнал все обстоятельства. Цианистый калий ещё с какой-то бурдой, где-то у меня записано, если тебе надо, могу поискать, цикута или стрихнин, только мне сдаётся, одного цианистого хватило бы выше крыши. А я вон там живу, направо.
В последнюю минуту я ещё успела повернуть в направлении его дома. Насчёт недоумка ожидала нечто в таком роде, но одно дело подозревать, а другое — знать. Все-таки, значит, так.., какие уж тут сомнения — убили из-за меня!
— А остальные? — спросила я подавленно.
— Что остальные?
— Ну мы, например. Почему нас никто ни о Чем не спрашивает?
— ао чем нас спрашивать? Говорю тебе — следствие и не ночевало. Анализы мой приятель сделал для своего личного удовольствия и спрятал. Убийца неизвестен. Никак не проявился, но я так себе дедуцирую: у них там что-то шиворот-навыворот, помнишь, тот, в носках, что в забегаловку примотал, — ценнейшая фауна, под охраной пребывает. Никто ничего ведать не ведает, одна тайна другой погоняет и все по углам. А про кузена Юзефа шепну приятелю, пусть лично присоединится к вскрытию. Вскрытие будет, верняк, я узнавал, в таких случаях всегда обожают суетиться, глядишь, и обнаружат что. По голове у меня так и ходит: ну как он схватил эти алкогольные проценты…
— Понятие имеет, по углам все ещё газ, хоть и открываю окна настежь и сквозняк летает. Хорошо, тепло. А насчёт Юзефа тоже криминал по высшему разряду.
Я только фыркнула.
— Ну и проницательность. Ясно, криминал с самого начала.
— Так мне ж невдомёк про Юзефа. У него ушиб на голове, не проломили, просто синяк и шишка. При жизни вздулась, а как умер, шишка стоп, но сознание потерять мог. Мало того, он говорит, мой, значит, приятель — есть заметный след от укола, и чего у них любовь такая на уколы, хобби что ли? Внутривенный укол, не угадаешь, куда кололи — не в руку, не в запястье, а в ногу под коленом. Спирту вовсе не пил, все градусы мог получить в уколе прямо в кровь, сколько угодно. Сам себе такой укол не сделаешь. Да, пожалуй, в самостоятельном распутывании тайн вся моя выдержка к чертям свинячьим пойдёт. И кому этот Гутюшин кузен мешал?..
— А с головой что? — спросила я угрюмо. — Мог сам себе врезать?
— Вроде мог, только трудно найти подходящий инструмент. Не знаю чем. Чем-то мягким, но твёрдым. Понимаешь: череп не разбит, а сознание потерял. Дома я ничего такого не держу. Кабы упал, так кругом сплошные острые углы, тогда рана была бы, а не шишка.
Кот вырвал у меня из рук следующий кусочек мяса. Гутюша наклонился, снова налил молока в пластиковую мисочку и позвал:
— Кис, кис…
— А что милиция? — спросила я по-прежнему мрачно.
— Милиция ничего. В протоколе вскрытия про укол молчок.
— Как это?!
— Обыкновенно. В официальном протоколе чёрным по белому: абсолютно здоров, абсолютно пьян, ударил себя по башке и отравился газом. От алкогольных градусов тоже мог откинуть копыта, так ли, иначе ли, им без разницы. Укол мой приятель открыл самолично.
— И никому не сказал?!
— Сказал. Милицейскому врачу. Тот видел, да в протокол дописал только на следующий день, вот и получилось пивко — по маленькой.
— Не понимаю, о чем ты. Гутюша сжалился над моей женской глупостью.
— У них там есть секция убийств, так? Отдел такой. Я сориентировался через другого приятеля, того, что сидит в кабинете и головой думает. Так вот: до отдела убийств вообще не дошло. Несчастный случай и все тут, кто-то распорядился, и следствия не будет.
Просто и ясно. Я так занервничала, что судорожно удерживала очередной кусочек мяса, который изо всех сил тянул кот. Кот за эти дни явно оголодал, а посему не отступился, помог себе когтями и получил добычу. Я разорвала фольговый мешочек и разложила около миски с молоком остатки.
— Оставлю ему где-нибудь в уголке, тут наступят копытом и растопчут, — сказал Гутюша, вставая. — Криминал криминалом, а животное голодать не должно.
Он собрал мясо, взял миску и заботливо устроил коту столовую в подвальном углу. Я тоже встала. Гутюша вернулся на лестницу, и мы начали подниматься.
— Ну, ладно, — приступила я осторожно. — А что ты обо всем этом думаешь?
Гутюша молчал до самого лифта.
— Нечего песок в голову засовывать, — заявил он, нажимая кнопку. — Его убили. Преступление это, убийство, значит.
— И пожалуй, из той же коллекции, — поддержала я и вошла в лифт. — У него были враги?
— Нет и нет. Какой был — весь на виду: не пил, человек порядочный. Я вовсю думал, всю ночь не спал. Ну кому было знать, что он здесь: живёт в Бендзине, приехал так, с бухты-барахты. Неожиданно. Кабы враг, то летал бы за ним, прицепившись, как пёс к репью, или что там ещё. Какой прицел ни бери, получается, меня это уработали.
Я тоже такой вариант крутила, Гутюша только подтвердил это. Мы вышли из лифта.
— Да, тебя хотели убрать. По лицу было не разглядеть — весь в пластырях, волосы и фигура у вас похожи, да и вообще убийца мог тебя лично не знать. Докопаться бы до сути!..
— Есть шанс, — обнадёжил Гутюша, открывая дверь в свою однокомнатную квартиру. — Кое-что собрал. Ментам плевать, ну, а я разговаривал с людьми, они меня любят — на ожившего мертвеца всякому любо взглянуть. Тут одна баба этажом выше, у ней в мозгах вечный обеденный перерыв, вот она и сидит на лестничной клетке и смотрит, что да как. Говорит, сначала ко мне вошли какие-то двое. Тыркали замок по-всякому, не удавалось открыть, да все-таки справились. Полчаса не прошло, прилетел Юзеф, только она его за меня признала. Что дальше — не ведает, у неё семья с работы приплюхала и её забрали с лестницы, но ведь те двое каким-то манером вышли, коль скоро их в квартире не обнаружили?
Я расположилась в кресле и начала развивать тему.
— Не лезли к тебе раньше времени, подождали, пока ты выйдешь из архитектурной мастерской. Телефонные звонки… Это они звонили — проверяли, на месте ли ты. Не могло же им в башку прийти, что прямо с работы поедешь к Тадеушу, наверно, ты всегда сперва домой являлся?
— Домой. К Тадеушу отправлялся вечером. В тот раз случайно: с Юзефом какая уж работа, а чёртовы выбоины в стене надо было рассчитать.
— О кузене они и не догадывались, раз приехал в шесть утра того же дня. Ждали в квартире, он вошёл, естественно, думали, что ты, бацнули по кумполу, один придержал, а второй в пять минут обделал все дело. Кто такие, дьявол их возьми, ведь наверняка продолжение одной афёры. Или враги у тебя объявились?..
— Нету, — категорически запротестовал Гутюша. — То есть я не знаю про врагов. Обыкновенный работяга и со стула никого не спихиваю., Говорю тебе, думаю, думаю, мозоли надумал, и хоть убей — не пойму.
В моей плодовитой голове завертелись кошмарные подозрения.
Недоумка убили — он вознамерился открыть мне какую-то тайну. Не успел, я осталась жива. Гутюша раздобыл тайную информацию про бриллианты, и камни из ювелирного магазина куплены посторонней личностью. Таинственная клика понесла убытки. Предвидятся новые доставки бриллиантов, клика не желает больше терять, решила себя обезопасить. Чушь, очередные сведения Гутюше снова предстояло раздобывать, проникать в тот же распределитель, вполне хватило бы предупредить, чтобы Гутюша туда не лез, зачем же сразу убивать… Разве что сведения получал постоянно да и доил на всю катушку, тогда понятно, но в любом случае во всем виновата я — я его подбила…
Теперь есть шанс бесшумно смыться. Но в какую сторону бежать? Все получилось само собой: в конце коридора, в темноте, снова что-то щёлкнуло, кто-то вошёл в подвал. Раздумывать не приходилось: лишь усилием воли сдержав бег, я быстро вернулась в прихожую и рванула на лестничную клетку.
Даже не осмотрев строения, я сразу же вышла на свежий воздух, если можно так сказать про двор-колодец. За спиной — дверь в только что оставленный подвал, напротив — стена с окнами и ещё одна дверь в самом углу, Закрытая. Вспышка клаустрофобии довела меня почти до потери чувств, руки дрожали, когда я пробовала разные отмычки, нужная, конечно же, оказалась последней. Обычная лестничная клетка, в подвал — нетушки, подвалы мне решительно перестали нравиться, сверхъестественным усилием поднялась по нескольким ступеням, ведущим на первый этаж. Где-то за мной снова звякнуло. Мало что соображая, я вихрем вылетела на другую сторону — черт возьми, опять двор! Но есть ворота, похоже, на улицу…
Я бы, конечно, сунулась в ворота, но туда как раз входили. Спрятаться от людей мне представлялось сугубо необходимым. Убежище избрала без колебаний — выбора не было: контейнеры с мусором, и больше ничего. Я присела на корточки. В случае чего сделаю вид, что выбрасывала мусор, а теперь убираюсь тут — у меня на гигиене пунктик. Или что-нибудь выронила и стараюсь найти: по ошибке выбросила в мусор маленькие ножницы и пусть сдохну, да отыщу их.
Больше ничего не придумала, да и то слава Богу, ежели учесть, что время для размышлений ограничивалось несколькими секундами. Люди из ворот вошли на лестничную клетку. Одновременно открылась дверь, через которую я бежала в панике, и появился какой-то хмырь. Не взглянув на мусорные контейнеры, спокойно и степенно направился к воротам, вышел и исчез по другую сторону.
Я все ещё сидела между контейнерами, хотя территория была уже свободна от врагов. Вышедший хмырь парализовал меня окончательно. Видела я его лишь какое-то мгновение, но разглядела прекрасно, — его осветила лампа над дверью. Я знала это лицо. Откуда-то знала: довольно простецкая морда и нос клёцкой…
Зрелище это захватило меня целиком. Собственными глазами увидела наконец таинственного индивида, описанного Зосей и Павлом, помнится, тогда ещё засвербило в мозгу: где я уже видела его рожу, где же, черт побери, и кто он такой?!..
В конце концов я вылезла из мусора, занятая проблемой рожи с клёцкой до такой степени, что забыла, где нахожусь, что делаю и как выгляжу. Машинально вернулась обратно, вошла в дом, проторённым путём выкатилась во двор и толкнула дверь в подвал. Не насторожило меня даже, что она приоткрыта. Спустилась по двум ступеням.
Боги улыбаются психопатам.
— ..ты зажёг? — спросили внизу, и я застыла, поставив одну ногу на третью ступеньку.
— Нет, Вальчакова. Возилась там, в коридоре.
— Пускай звонит в следующий раз. Фотоэлемент сработал, и шеф испарился…
Голос был злой и обеспокоенный. Я протрезвела в мгновенье ока, попятилась, бросила дверь приоткрытой, в воротах очутилась не помню как. Сорвала с себя плащ-халат и парик, на улицу вышла собственной, так сказать, персоной. Понятия не имела, где оказалась, да ладно, к машине могу вернуться любым кружным путём, из осторожности оставила её довольно далеко от этой пещеры разбойников.
И все же я сообразила, что произошло. Где-то там фотоэлемент сигнализировал моё присутствие, хмырь с мешком заметил-таки меня. Но спутал, верно, с дворничихой, Вальчаковой, огромной бабой, черноволосой, в оранжевом рабочем халате. Конечно, я и не думала о нашем сходстве, когда напялила парик и плащ-халат, но так, к счастью, случилось; оттенок был, правда, другой, но не стоило требовать от мужчины, чтобы при плохом освещении он уловил нюансы колера. Принял меня за неё, и только поэтому я живая выкарабкалась из этой кретинской эскапады…
Нет, с меня хватит, больше туда ни ногой. Добилась, в сущности, одного, лицезрела хмыря с клёцкой — сомнительное удовольствие, сомнительное достижение. Я так и не вспомнила, где видела его раньше; в результате — множество колючих домыслов, не дающих покоя. С равным успехом могла вываляться в кактусах…
* * *
Позвонила пани Крыскова и пригласила меня на чай, непременно сегодня же вечером. Я вознамерилась обсудить окончание нашей афёры, однако ошиблась. Посередине стола лежали два шестикаратовых бриллианта, на них я и воззрилась с огромным интересом и превеликим удивлением. Пани Крыскова сияла.— Я вас просила обязательно сегодня, потому что продать надо сейчас же, а мне хотелось, чтоб вы посмотрели. Есть уже и клиент, огородник — для дочери покупает, ведь у нас огородники самые солидные люди.
— Так ведь договорились — мне идти в магазин? — удивилась я. — Выходит, вы рисковали сами?
— Да что вы! Моя племянница купила, случайно оказалась здесь, живёт в Кракове и приехала на один день. Вот я и воспользовалась случаем, оно и к лучшему. Завмагазином согласилась продать, я ей накинула сто тысяч, и это недорого, она ведь больше всех рискует. А вы останетесь про запас. Но десять процентов ваши, сразу говорю сколько — сто шестьдесят тысяч.
Отнекиваться было нелепо, и я тут же решила поделиться с Гутюшей, пожалуй, даже из расчёта один к двум, ведь его участие оказалось главным.
Пани Крыскова растроганно вздохнула.
— Жаль, редко приходят камни, да и все ужасно боятся, чаще, чем раз в два-три месяца даже и пытаться не стоит. Деньги будут завтра, если вы зайдёте в магазин, отдам вам конверт…
Я забежала ближе к закрытию — сто шестьдесят тысяч пешком топать не желают и на дороге не валяются. Гутюшу я любила, и мне хотелось порадовать его, особенно теперь, когда я сама ввязала его в разные пакостные хитросплетения. Поехала к нему прямо от пани Крысковой, даже не позвонила, потому как было неоткуда. В шесть он обычно у себя, если нет, застану у Тадеуша.
Машина «скорой помощи» перед его домом безразлично мелькнула перед моими глазами. Поднялась на седьмой этаж, шагнула из лифта: суматоха у дверей Гутюшиной квартиры. Санитары как раз выходили с носилками. Боже милостивый!..
Гутюша лежал на носилках — я похолодела… Все лицо было заклеено лейкопластырем, изо рта и носа тянулись какие-то трубки, иных повреждений вроде бы не замечалось. По-видимому, ещё жив, раз его забирали. С трудом выдавила обычный вопрос.
— Отравление газом, — сухо ответил врач и отстранил меня с дороги. Санитары внесли носилки в грузовой лифт.
Соседи со всего этажа ещё болтались у дверей. Я принялась расспрашивать. Отвечали дружелюбно, очевидно, на мне лица не было от тревоги. В пять минут получила полную картину ситуации.
В квартире страшно кричал кот. Кричал и царапал дверь когтями, слышно было снаружи. Проходила соседка, не выдержала и позвонила, подёргала ручку, дверь открылась, потянуло газом, кот выпрыгнул из дверей и умчался. Соседка зажала нос и вошла. Гутюша лежал в кухне. Женщина подняла других соседей, открыли окно, перенесли Гутюшу на тахту, что-то с ним, видать, серьёзное случилось: все лицо заклеено пластырем, кроме того, пьян до изумления. Водкой несло больше, чем газом, а в кухне валялась бутылка из-под «Житной». Видно, до плиты добрался совсем хороший, даже не соображал, что открыл газ и не зажёг, упал, а газ стелется понизу… Неизвестно, как долго провалялся в таком виде, кот орал, наверное, с час, больно выносливый, коли выдержал. «Скорая» приехала сразу, а милиция вот-вот нагрянет, из-за газа должны приехать, только вот сообщили им с опозданием, врача надо было побыстрей…
Я забыла спросить у врача, в какую больницу его отвезут, но соседи оказались на высоте. Дежурил сегодня госпиталь Преображения Господня.
Мысли прыгали как бешеные. Гутюша алкоголик — ахинея, чушь! Может, его спасут, если кот выжил… Но ведь кот был трезвый. Я и не припомню, видела ли вообще его пьяным — Гутюшу, не кота. Ах да, помню, три года назад, на именины Тадеуша… Господи, Тадеуш, ведь Гутюша делает ему проект, дома, не на работе, левый заказ… Бумаги, приедет милиция, все закроют. Тадеуш не получит ни чертежей, ни расчётов. Гутюше я не помогу, а вот Тадеуш…
Следовало сейчас же известить Тадеуша о несчастье. Пусть сразу хлопочет насчёт документации! Гутюша выздоровеет, просто обязан выздороветь, зачем ему ещё неприятности из-за опоздания с проектом… В его квартиру никого не пускал законопослушный сосед, стоял на пороге и сторожил, к тому же в помещении несносно пахло газом, вроде он без запаха, а все-таки… Мне не пришло в голову позвонить Тадеушу, я машинально вышла из толпы, уже поредевшей, съехала вниз, миновав тормозящую милицейскую радиомашину. Всю дорогу ком стоял в горле.
Уже с первого этажа я почему-то вбила в голову, что не застану Тадеуша, полный бенц и крах. На четвёртом меня чуть не колотило. На пятый взлетела полностью невменяемой, позвонила, готовая дубасить в дверь кулаками и каблуками.
Дверь открыл Гутюша.
— Проходи, проходи, — энергично пригласил он, ибо я застыла каменным изваянием на площадке, созерцая призрак Гутюши и пытаясь уразуметь, что я вижу. — Они дома, только заняты очень.
Фантастика, бред.
Мелькнула дурацкая мысль, что стрессы укорачивают жизнь. Я поделилась этой новостью с Гутюшей странным каким-то голосом, едва выговаривая слова, наконец, пошатываясь, вошла в прихожую.
— Что случилось? — забеспокоилась Эва, поднимая глаза от чертёжной доски.
Я уставилась на Гутюшу, даже потрогала.
— Гутюша, Господи Боже… Слушайте, вы уверены, это Гутюша? И притом живой?
— Минут пятнадцать назад вполне ощутимо наступил мне на мозоль, так что, по-моему, даже слишком живой, — проворчал Тадеуш. — А что, по этому поводу есть сомнения?
— Чудеса. Человек спьяну отравился газом у себя дома, и «скорая» забрала его в больницу. Неизвестно, удастся ли его спасти, врач выглядел так, что не удастся. Гутюш, как это тебе удалось? И зачем? Чтобы меня прикончить, да?
— Как так? — изумилась Эва.
— Это у тебя экспромт или заранее репетировала? — иронически поинтересовался Тадеуш.
Гутюша, стоя посередине комнаты, смотрел то на них, то на меня. Впечатление такое, словно он по-польски ни бум-бум. Я уселась на табуретке, ноги у меня подгибались, хоть малость соображать я уже начала.
— Гутюша, Бога ради, пошевели мозгами! Кто у тебя был в квартире, ведь ты один живёшь?! Я прямиком от тебя. Богом клянусь, думала, это ты, и приехала сказать Тадеушу! Заберут всю документацию, милиция уже там, пломбу на квартиру тебе пришпандорят…
— Курва!!! — Гутюша, наконец, обрёл голос, вернее, вопль:
— Ты, слушай! Ты серьёзно говоришь?!!..
— Честное слово, клянусь! Все думают, ты, физиономии не видно из-за пластырей, в чем дело…
Гутюша взвыл, метнулся к двери и обратно. Видно, одурел окончательно.
— Кузен! Там был мой кузен! Из провинции! Утром приехал! Брился! А не умеет! Этим — ухо Ван Гога!!!
До самого уха Ван Гога мы понимали его выкрики, а после уха перестали. Тадеуш наконец выпытал: оказалось Гутюша имел в виду бритву. Кузен брился опасной бритвой первый раз в жизни, получил её в наследство от дяди, хотел попробовать, изрезал себе все, лицо, пока не согласился прекратить самоубийственный эксперимент. Характер имел решительный, и если уж ставил в жизни цель, то обязательно добивался. Бритьё тоже закончил, но лицо после этого пришлось основательно залатать — все пластыри пошли в дело…
— Перестань орать, едем! — накинулась я на ошалелого Гутюшу. — Не знаю только, куда сначала.
— Домой, — оборвал прения Тадеуш. — Запломбируют квартиру, пиши пропало. Кузену в больнице все равно не помочь, а кровь можно и позже сдать. — А потом в милицию, — подхватила Эва. — И обязательно добровольно, иначе вас заподозрят.
В квартире у Гутюши милиция все ещё валандалась. Проверили плиту и трубы, ничего неисправного не нашли, бардака большого не наделали и как раз намеривались уходить. Наше прибытие изменило их планы.
— Когда вы ушли из дому? — подозрительно спросил сержант, проверив Гутюшины документы и приняв к сведению визит кузена.
— Утром, — угрюмо ответствовал Гутюша. — Сразу после того, как он наклеил все эти заплаты. Он в шесть приехал, так что успел и порезаться и заклеиться.
— А после? Вы не приходили? С работы не возвращались?
— Нет. У него ключи, у Юзефа то есть, я ему дал.
— А вы где были?
— На Грохове. У приятеля. Вместе делаем работу, и надо спешить. К доске приклеился, пока она вон не приехала…
Я рискнула вмешаться, объяснила: Гутюша сидел за чертёжной доской, выполняя спешную работу, так называемое проектирование. Дала адрес Тадеуша, так как Гутюша вместо номера дома и квартиры упрямо твердил номер телефона. Я не удосужилась заранее выдумать повод для сегодняшнего визита и чуть не ляпнула насчёт бриллиантов. Спохватилась, однако, вовремя и заявила: приехала вернуть деньги, взятые в долг несколько дней назад. Немного, пятьсот злотых. Гутюша пялился на меня, как баран, и не протестовал — пятьсот злотых проигнорировал, всецело поглощённый своим кузеном. Потом вдруг застонал:
— Он же не пьёт! Он типичный алкоголик вверх ногами.
— Абстинент, — услужливо перевела я.
Сержант внимательно посмотрел на нас, деловито осведомился, не состою ли я с Гутюшей в связи, согласился, что это необязательно, и велел явиться завтра в отделение для дачи показаний и подписания протокола. Вешать пломбу на квартиру не стали, вышли все вместе, я отвезла Гутюшу в больницу.
Кузен уже умер.
Проблема алкогольного опьянения кузена вызвала перепалку, к счастью, короткую, ибо Гутюша не отличался буйным нравом. Быстро прекратил настаивать на своём и мрачно замолчал, молча же прочёл результат анализа, в котором, увы, констатировалось: в крови кузена доза алкоголя была для большинства нормальных людей смертельная и, уж если на то пошло, газа вовсе и не требовалось. Умер с перепоя. Гутюша забрал все, что ему отдали, и молча вышел из больницы. Язык у него развязался только в машине.
— Хорошо хоть родители у него померли, — рассудил философски. — Сестра только есть, старше его, моя кузина, а вообще-то они живут в Катовицах.
— А ты говорил, он из провинции, — удивилась я невольно.
— Он из Бендзина. Сестра в Катовицах. Жена у него была и дети, да все распалось, так что волосы у жены, верно, все целые останутся. К тому же у неё богатые родители.
Очевидно, Гутюша пытался прийти в себя, находя утешение в мудрых житейских максимах. Я вспомнила, что, пожалуй, порадую его историей с бриллиантами пани Крысковой, все удалось как нельзя лучше. Гутюша пришёл в себя окончательно. Немного поспорили: я, учитывая его несчастье, пыталась всучить две трети, он упёрся на половине. Я в конце концов уступила, не желая его раздражать.
— Если по совести, для меня все мрак и туман, — признался он, убирая деньги в бумажник. — Он в самом деле почти не пил, ну, рюмку-другую с какой-нибудь роскошной закуской, в праздник. Не любил и, пожалуйста, себе же навредил. Черт разберёт, как эти градусы могли в нем расквартироваться, не понимаю, и вообще водки в доме почти не было. Стояла початая поллитровка да вроде бы остатки коньяка. Разве с собой приволок и тут же ухнул? Исключено, чушь.
— А вдруг друзья-товарищи объявились? Дело какое обмыть понадобилось. Уступчивый он по характеру?
— Наоборот, и точка. Упрямый, если что заберёт в голову, с места не сдвинешь. А насчёт водки легче монумент уговорить, а его ни за что. Не понимаю. Я, пожалуй, вернусь в эту больницу, только сперва с семейством разделаюсь. И вообще не знаю, по-моему, что-то тут не так.
— То есть?
— Сдаётся, он мне звонил. Под конец рабочего дня кто-то звонил раза три, и ничего — разъединяли, а ну, как он, и какая-нибудь лабуда приключилась…
— А по ошибке не хватил спирту? Одна моя тётка по недоразумению напилась воды с мылом, в которой другая тётка размачивала ногти. Твой кузен мог случайно тяпнуть соляную кислоту.
Гутюша говорил забавно и порой нескладно, но думал толково.
— И сколько этой воды выпила твоя тётка?
— Один глоток. Большой, правда, но один.
— Ну, знаешь, с одного глотка на тот свет не уедешь. Ну пусть с головой неладно — не привык, или с ногами, но такие градусы, то бишь проценты алкоголя в крови, от одного глотка не проявятся. А у него были, сам в больничной бумажке видел, ты тоже…
Я принялась думать. А посему перестала видеть дорогу, тротуары, другие машины, светофоры и людей, зато увидела Гутюшиного кузена с лицом в пластырях: кто-то сжал ему нос, заставив открыть рот — дышать же надо, а в открытый рот ему вливают водку прямо из бутылки. Кузен давится, захлёбывается, отплёвывается, кое-что и в горло попадает. Нет, плохо, не идёт, сколько водки изведёшь… Кузен на стуле, ему заламывают голову, вводят желудочный зонд и вливают спирт. Уже лучше. Затем накачанный кузен, пошатываясь, бредёт в кухню, желая, допустим, сварить кофе, надеется, что полегчает, открывает газ, спички падают из рук, сам он валится на пол, засыпает пьяным сном…
— Где это мы едем? — поинтересовался Гутюша;
Я очнулась. Проехала поворот к Гутюше и даже бега, и прямым ходом направлялась в аэропорт Окенче. Пришлось перебраться на левую полосу.
— Черт. К тебе. Не мог раньше спросить? Я задумалась.
— Не мог, я тоже задумался. Ты ведёшь машину и смотреть тебе положено по должности. Слушай, мне это не нравится. Опять найду того прозектора… Вот именно! Знаю про последнего. Длиннющая лапша на уши.
— Прекрати свой телеграфный аллюр. Говори яснее.
— Ну так: официально тот, в кафе, умер от сердца и никаких следствий не надо. Умер сам по себе, по собственному почину, и привет. А неофициально — схлопотал укол в шею за ухом, отоварили без промаха, вчера вечером я как раз узнал все обстоятельства. Цианистый калий ещё с какой-то бурдой, где-то у меня записано, если тебе надо, могу поискать, цикута или стрихнин, только мне сдаётся, одного цианистого хватило бы выше крыши. А я вон там живу, направо.
В последнюю минуту я ещё успела повернуть в направлении его дома. Насчёт недоумка ожидала нечто в таком роде, но одно дело подозревать, а другое — знать. Все-таки, значит, так.., какие уж тут сомнения — убили из-за меня!
— А остальные? — спросила я подавленно.
— Что остальные?
— Ну мы, например. Почему нас никто ни о Чем не спрашивает?
— ао чем нас спрашивать? Говорю тебе — следствие и не ночевало. Анализы мой приятель сделал для своего личного удовольствия и спрятал. Убийца неизвестен. Никак не проявился, но я так себе дедуцирую: у них там что-то шиворот-навыворот, помнишь, тот, в носках, что в забегаловку примотал, — ценнейшая фауна, под охраной пребывает. Никто ничего ведать не ведает, одна тайна другой погоняет и все по углам. А про кузена Юзефа шепну приятелю, пусть лично присоединится к вскрытию. Вскрытие будет, верняк, я узнавал, в таких случаях всегда обожают суетиться, глядишь, и обнаружат что. По голове у меня так и ходит: ну как он схватил эти алкогольные проценты…
* * *
Гутюшин кот вернулся домой только через четыре дня. Новейшей информацией от приятеля из прозекторской Гутюша поделился со мной на лестнице в подвал, где мы оба, сидя на корточках, орали: «Кис, кис, кис». Кот молоко выпил и мясо сожрал, но наверх идти отказался наотрез. Гутюша признал правоту кота.— Понятие имеет, по углам все ещё газ, хоть и открываю окна настежь и сквозняк летает. Хорошо, тепло. А насчёт Юзефа тоже криминал по высшему разряду.
Я только фыркнула.
— Ну и проницательность. Ясно, криминал с самого начала.
— Так мне ж невдомёк про Юзефа. У него ушиб на голове, не проломили, просто синяк и шишка. При жизни вздулась, а как умер, шишка стоп, но сознание потерять мог. Мало того, он говорит, мой, значит, приятель — есть заметный след от укола, и чего у них любовь такая на уколы, хобби что ли? Внутривенный укол, не угадаешь, куда кололи — не в руку, не в запястье, а в ногу под коленом. Спирту вовсе не пил, все градусы мог получить в уколе прямо в кровь, сколько угодно. Сам себе такой укол не сделаешь. Да, пожалуй, в самостоятельном распутывании тайн вся моя выдержка к чертям свинячьим пойдёт. И кому этот Гутюшин кузен мешал?..
— А с головой что? — спросила я угрюмо. — Мог сам себе врезать?
— Вроде мог, только трудно найти подходящий инструмент. Не знаю чем. Чем-то мягким, но твёрдым. Понимаешь: череп не разбит, а сознание потерял. Дома я ничего такого не держу. Кабы упал, так кругом сплошные острые углы, тогда рана была бы, а не шишка.
Кот вырвал у меня из рук следующий кусочек мяса. Гутюша наклонился, снова налил молока в пластиковую мисочку и позвал:
— Кис, кис…
— А что милиция? — спросила я по-прежнему мрачно.
— Милиция ничего. В протоколе вскрытия про укол молчок.
— Как это?!
— Обыкновенно. В официальном протоколе чёрным по белому: абсолютно здоров, абсолютно пьян, ударил себя по башке и отравился газом. От алкогольных градусов тоже мог откинуть копыта, так ли, иначе ли, им без разницы. Укол мой приятель открыл самолично.
— И никому не сказал?!
— Сказал. Милицейскому врачу. Тот видел, да в протокол дописал только на следующий день, вот и получилось пивко — по маленькой.
— Не понимаю, о чем ты. Гутюша сжалился над моей женской глупостью.
— У них там есть секция убийств, так? Отдел такой. Я сориентировался через другого приятеля, того, что сидит в кабинете и головой думает. Так вот: до отдела убийств вообще не дошло. Несчастный случай и все тут, кто-то распорядился, и следствия не будет.
Просто и ясно. Я так занервничала, что судорожно удерживала очередной кусочек мяса, который изо всех сил тянул кот. Кот за эти дни явно оголодал, а посему не отступился, помог себе когтями и получил добычу. Я разорвала фольговый мешочек и разложила около миски с молоком остатки.
— Оставлю ему где-нибудь в уголке, тут наступят копытом и растопчут, — сказал Гутюша, вставая. — Криминал криминалом, а животное голодать не должно.
Он собрал мясо, взял миску и заботливо устроил коту столовую в подвальном углу. Я тоже встала. Гутюша вернулся на лестницу, и мы начали подниматься.
— Ну, ладно, — приступила я осторожно. — А что ты обо всем этом думаешь?
Гутюша молчал до самого лифта.
— Нечего песок в голову засовывать, — заявил он, нажимая кнопку. — Его убили. Преступление это, убийство, значит.
— И пожалуй, из той же коллекции, — поддержала я и вошла в лифт. — У него были враги?
— Нет и нет. Какой был — весь на виду: не пил, человек порядочный. Я вовсю думал, всю ночь не спал. Ну кому было знать, что он здесь: живёт в Бендзине, приехал так, с бухты-барахты. Неожиданно. Кабы враг, то летал бы за ним, прицепившись, как пёс к репью, или что там ещё. Какой прицел ни бери, получается, меня это уработали.
Я тоже такой вариант крутила, Гутюша только подтвердил это. Мы вышли из лифта.
— Да, тебя хотели убрать. По лицу было не разглядеть — весь в пластырях, волосы и фигура у вас похожи, да и вообще убийца мог тебя лично не знать. Докопаться бы до сути!..
— Есть шанс, — обнадёжил Гутюша, открывая дверь в свою однокомнатную квартиру. — Кое-что собрал. Ментам плевать, ну, а я разговаривал с людьми, они меня любят — на ожившего мертвеца всякому любо взглянуть. Тут одна баба этажом выше, у ней в мозгах вечный обеденный перерыв, вот она и сидит на лестничной клетке и смотрит, что да как. Говорит, сначала ко мне вошли какие-то двое. Тыркали замок по-всякому, не удавалось открыть, да все-таки справились. Полчаса не прошло, прилетел Юзеф, только она его за меня признала. Что дальше — не ведает, у неё семья с работы приплюхала и её забрали с лестницы, но ведь те двое каким-то манером вышли, коль скоро их в квартире не обнаружили?
Я расположилась в кресле и начала развивать тему.
— Не лезли к тебе раньше времени, подождали, пока ты выйдешь из архитектурной мастерской. Телефонные звонки… Это они звонили — проверяли, на месте ли ты. Не могло же им в башку прийти, что прямо с работы поедешь к Тадеушу, наверно, ты всегда сперва домой являлся?
— Домой. К Тадеушу отправлялся вечером. В тот раз случайно: с Юзефом какая уж работа, а чёртовы выбоины в стене надо было рассчитать.
— О кузене они и не догадывались, раз приехал в шесть утра того же дня. Ждали в квартире, он вошёл, естественно, думали, что ты, бацнули по кумполу, один придержал, а второй в пять минут обделал все дело. Кто такие, дьявол их возьми, ведь наверняка продолжение одной афёры. Или враги у тебя объявились?..
— Нету, — категорически запротестовал Гутюша. — То есть я не знаю про врагов. Обыкновенный работяга и со стула никого не спихиваю., Говорю тебе, думаю, думаю, мозоли надумал, и хоть убей — не пойму.
В моей плодовитой голове завертелись кошмарные подозрения.
Недоумка убили — он вознамерился открыть мне какую-то тайну. Не успел, я осталась жива. Гутюша раздобыл тайную информацию про бриллианты, и камни из ювелирного магазина куплены посторонней личностью. Таинственная клика понесла убытки. Предвидятся новые доставки бриллиантов, клика не желает больше терять, решила себя обезопасить. Чушь, очередные сведения Гутюше снова предстояло раздобывать, проникать в тот же распределитель, вполне хватило бы предупредить, чтобы Гутюша туда не лез, зачем же сразу убивать… Разве что сведения получал постоянно да и доил на всю катушку, тогда понятно, но в любом случае во всем виновата я — я его подбила…