Страница:
Из расшатанного состояния его вырвал грубый смех, тонкий женский крик. Лют вскинул голову, глаза резанул холодный свет, через цветные круги и пятна он рассмотрел, что происходит у кромки озера, и в виски ударила злая кровь.
Россыпь кустов зеленела у берега незамерзшего озера, виднелась широкая мужская спина, звучал глумливый хохот. Могучий торс обвивал широкий пояс, топор был прицеплен небрежно, даже защитным чехлом не покрыт. За мужчиной, из-за спины не видно, ближе к воде, находилась женщина – говорила нежным голоском что-то умоляющее. Грубый мужлан выслушал, захохотал похабно.
На глаза Люта упала багровая пелена, меч выпорхнул со зловещим шелестом, и воин бросился на подонка. За десяток шагов крикнул предостерегающе, мужик вздрогнул, медленно повернулся. Ладонь, волосатая, как харя волколака, упала на топорище. В недоуменных глазах отразился озверелый муж с окладистой бородой, с лицом, перекошенным праведным гневом, в деснице он сжимал меч.
Лют дал медлительному, как улитка, супротивнику освободить вторую руку от какого-то свертка. Мужик шагнул навстречу с занесенным топором.
– Ты хто? – спросил он удивленно и чуточку испуганно. Впрочем, испуг быстро прошел, стоило внимательнее разглядеть нежданного заступника: мелковат, ниже на голову, руки короче.
Лют ударил с поворотом кисти, топор повернулся обухом, грянуло, в стороны сыпанули злые искры. Мужик оттолкнул гридня и размашистым шагом приблизился. Топор рухнул на русую голову. Витязь уклонился, железо свистнуло возле уха, щеку обдало холодом. Топор врубился в землю, хозяин подался следом, в груди неприятно захолодило.
Трава ударила в лицо, мир кувыркнулся перед глазами, небо поменялось местами с землей. Взгляд царапнуло безголовое тело с топором в руках. Из шеи бил багровый поток, заливал траву крупными каплями. Нежданный супротивник появился рядом с безголовым, мужик поймал брезгливый взгляд.
Со страхом дошло, что это он там стоит, держит топор, его кровь хлещет из обрезка шеи, а голова… голова…
Ужас черной пеленой погасил сознание. Он хотел закричать, но рот немо раскрылся, мышцы застыли, и свет солнца погас.
Лют посторонился от падающего тела, могучего, будто срубленный дуб, кипящее варево в голове стихло. Нагнулся к брошенному предмету, в голове мелькнуло, что в такие холода негоже девицам купаться в озере – принесло дуру в одиночку.
Пальцы коснулись мягкого, и он удивленно глянул на длинные перья. Раздался тонкий вскрик. Лют поднял глаза. Дыхание вылетело со свистом, будто в грудь лягнул Гором. Слепящий свет ринулся в глаза, затопил сознание, хрустальный небосвод с грохотом раскололся, грянула торжественная музыка.
Немыслимой красоты девушка настороженно смотрела на оторопевшего воина и мяла в руках край одежды из легкой невесомой ткани, прозрачной под лучами солнца.
Лют пожирал взглядом прекрасное лицо с огромными, как озера, глазищами, с синевой бездонного оттенка, словно черпнули воды из середки моря. Черные, будто сотканные из беззвездной ночи, волосы шелковистыми водопадами хлынули через плечи и прикрывали теперь полные груди, доходя до упругих бедер. Она была настолько тонка в поясе, что ее талию можно было обхватить двумя пальцами. От чистой кожи зримо веяло свежестью.
Лют прикрыл глаза, ослепленный девичьей красой. Но тут же распахнул снова, пожирая взглядом, стараясь впитать каждую черточку, но странным образом запоминал лишь слепящий силуэт, сотканный из солнечных лучей.
Вила неуверенно улыбнулась, сочные алые губы раздвинулись, обнажив ряд белоснежных жемчужин. Внутри Люта жалко пискнуло, новая волна света обрушилась девятым валом, гася сознание, но Лют неимоверным усилием удержался, и на слепящем полотне мира снова проявились очертания изумительной фигуры.
Вила бросила взгляд на предметы в руках воина, которые он принял за тонкие доски, зачем-то обитые перьями, и в ее бездонных чистых озерах мелькнул страх. Лют едва не вскрикнул, по сердцу словно полоснули зазубренным ржавым ножом да еще поковыряли. Он поспешно шагнул, застонав от боли при виде испуганного лица.
– Нет-нет, не бойся, – пролепетал он. – Возьми, мне не нужно, только не пугайся, пожалуйста.
Дивная красавица осторожно протянула руку. Гридень впился взглядом в изящные линии, челюсти мучительно заныли – безумно захотелось целовать тонкие пальчики с перламутровыми ногтями. Вила неуверенно улыбнулась, резким движением вырвала крылья, легко и грациозно отскочила.
Внутри Люта что-то затрещало, он почувствовал, как там, внутри, отваливаются грязные, заскорузлые комки с чего-то чистого, светлого, о чем он никогда не подозревал. Внезапно он почувствовал новые запахи, и ослепляющая мысль, что мир невероятно прекрасен, разорвала сознание. Небо рванулось навстречу. Лют обозрел бескрайние просторы, отмечая каждый камушек, складку в молчаливых горах, каждый листок на редких деревцах, что вцепились корнями в нерушимые скалы, и поспешил вернуться к озеру, где стояло самое прекрасное существо, созданное Родом.
Вила настороженно смотрела на застывшего мужчину, неловко мяла крылья и одежу. Конечно, молодец спас от насильника, укравшего крылья, но кабы не захотел того же.
Лют прочитал это сомнение в чистых глазах, внутри перекорежило, сознание затопила жуткая горечь. Не зная, как объяснить хрупкой девушке, что он не такой, ни о чем таком не думает, он взглянул с отчаянием. Вила прочитала помыслы, ослепительно улыбнулась.
Лют улыбнулся глуповато, лицо осветилось. Вила взглянула в глаза повнимательней, вздрогнула, на лице появилась растерянность. Лют дернулся, будто его ударили спицами в глаза; темной волной накатило отвращение к себе – такой подлой, гнусной и грязной твари, чей вид ранит неземную красоту.
Вила спохватилась, прижала к груди одежу с крыльями. Лют жадно припал взглядом к очаровательной улыбке.
– Благодарю, воин, – сказало очаровательное существо мелодичным голосом.
Музыка голоса ворвалась в уши, Лют ощутил сладкую муку, в глазах стало горячо, и он с удивлением смахнул слезу.
– Я была так беспечна, что отправилась купаться без нянюшки, – продолжала петь вила. – Вот злой человек и подстерег.
Лют ответил хрипло, стыдясь и ужасаясь кошмарным звукам своего голоса:
– Теперь не тронет. И никто не тронет, пока я жив, даже боги.
Ее лицо дрогнуло от непонятного чувства, и она сказала поспешно:
– Воин, мне надо одеться.
Лют повернулся нехотя, тяжело, словно пророс корнями до основания гор. Мир внезапно потемнел, стало гадко и холодно, будто вновь опустилась предвечная тьма. Время тянулось мучительно долго, уши от натуги шевелились, жадно схватывая малейший шорох. За спиной воздух шумно вздохнул, воздушная волна ткнула в плечо, донесла тонкий аромат, ноздри жадно растопырились, раздулись на пол-лица.
Неясное чувство тревоги кольнуло, он поспешно обернулся и вскрикнул горестно. Вила скоро оделась и упорхнула от греха подальше.
Тонкое, грациозное тело красиво плыло по воздуху и казалось прекрасной бабочкой, слишком хрупкой для этого дикого мира.
В груди болезненно заныло, сердце пронзила чудовищная боль, и вдруг оно рванулось прочь, словно безжалостная рука дернула за веревку с крюком. В ушах раздался невыносимый хруст, ребра сломались, как жалкие лучинки, грудь пронзила молния. С левой стороны заныло и потянуло мертвецким холодом. В дыру ворвался промозглый ветер.
– Отдай! – простонал Лют едва слышно.
Вила грациозно удалялась и вниз не глядела: что ей до человека с вырванным сердцем? Лют заторможенно сделал шаг – ватные ноги едва не подогнулись, – сцепив зубы, сделал следующий, захлебываясь болью в груди.
– Отдай! – вскричал Лют жалостливо. – Пожалуйста, отдай!
Вила услышала, и махи изящных крыл развернули хрупкую фигурку. Она удивленно взглянула на ковыляющего мужчину. Ветер донес мольбу, девичье сердечко дрогнуло, в груди пронесся холодок опасности. Крылья затрепетали – скорее прочь!
Лют вскрикнул, когда вила быстро поплыла над озером, с каждым мигом становясь меньше и меньше. Ноги замелькали, как спицы в колесе повозки, которой правит пьяный возница. Вода испуганно расступилась под подошвами, россыпь капель плюхнулась на поверхность, гладкое зеркало пошло рябью.
– Пожалуйста, отдай! – закричал Лют отчаянно. – Не губи! Не забирай сердце! За что ты так жестока?
Вода хлынула за голенища – к удивлению теплая, словно на дне озера горел жаркий костер. Двигаться было трудно, но Лют ломился сквозь вязкую преграду, держа почти ослепшими от слез глазами хрупкую фигурку в воздухе.
– Что я должен сделать, скажи? Я выполню любые желания: перебью чудищ, добуду сокровища за тридевять земель. Положу к твоим прекрасным ногам луну и солнце, а дивные волосы украшу россыпью звезд. Пожалуйста, не улетай! Что мне мир без тебя? Спаси меня. Я ранен, неужели не видишь?! Помоги, помоги перевязать рану, о большем не прошу!
Упругая волна ударила в грудь, замедлила неистовый натиск тела. Лют двигался медленнее, вяз, как муха в меде, коварная волна плеснула в рот, и он поперхнулся. На макушку упала холодная ладонь, небо загустело, круг солнца изломился рябью. Вода хлынула в ноздри, ноги потеряли твердь. Лют забарахтался и окутался роем пузырьков.
Наконец с трудом вынырнул, изо рта вылетел кашель пополам с водой. В груди ныло, черная дыра сквозила холодом. Вилы в воздухе не было видно. Разом обрушилась ночь: кромешная, глухая, черная, как деготь. Лют поплелся, волны вяло катились от груди к берегу. Вода теплая, но что с того? Как жить без сердца? А если можно, то зачем?
Дно озера помутнело, сапоги подняли тучу ила, с одежды тугими струями захлестала вода, за витязем остался пенный след, как за кораблем. Вышел на берег, ветер жадно припал к лицу, проткнул одежу ледяными струями, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, что терзал рваную дыру на месте сердца.
Понурив голову, он поплелся прочь от озера. Вдруг ноздри затрепетали, уловив тонкий аромат. Не веря, он поднял голову, и от гор отразился счастливый крик.
Вила испуганно дернулась, когда Лют упал перед ней на колени. А он смотрел на нее щенячьим взором, только что хвостом не махал. Красавица смущенно отвела взгляд, пряча в глазах недоумение: зачем вернулась, что ей до простого смертного?
– Ты ранен, – сказала она смущенно. – Давай я помогу. Мы славимся врачеванием.
Глаза Люта вспыхнули счастливым огнем. Вила робко положила ему на плечо ладошку. Под кожей гридня разгорелось ярое тепло, которое разом прогнало подступающий холод.
– Где твоя рана? – спросила вила со смешком. – На тебе ни царапины.
Лют тряхнул мокрыми патлами, заговорил с жаром, утопая в бездонных озерах глаз:
– Разве не видишь? Вот она, в груди, напротив сердца. Посмотри на рваную дыру, сочащуюся болью, туда кулак поместится. Зачем ты забрала мое сердце?
Вила сказала насмешливо:
– Зачем оно мне? Да и нет никакой раны.
– Нет есть! – возразил воин горячо. Вила нахмурилась, Лют устыдился грубости голоса, заговорил мягче: – Как только ты улетела, оно рванулось из груди, оставив кровоточащую дыру с обломками. Каждый вдох доставляет пытку. Когда шагаю, то стопы пронзают раскаленные ножи. Если тебе не нужно мое сердце, зачем забрала?
Вила отряхнула платье, заговорила рассерженно:
– Не нужен мне кусок мяса! Много возомнил, человече.
– Тогда прости, – зашептал Лют полубезумно. – Значит, глупое сердце само рванулось за тобой, оставив меня медленно умирать. Теперь мое сердце – ты. Я не смогу жить, если ты далеко. Позволь быть рядом. Не губи!
Лицо вилы дрогнуло, в глазах мелькнуло странное чувство, Лют увидел в чистых озерах свое отражение и содрогнулся от жалости.
– Что ты такое говоришь? – спросила вила. Голос дрогнул и наполнился нежной хрипотцой: – Нужен ты мне!
– Но ты мне нужна! – воскликнул Лют. – Я не могу без тебя. Стоит пропасть твоему прекрасному облику, как мир погружается во тьму, вьюжит убийственная пурга, кошмарные твари разрывают на части. Только твоя красота разгоняет мрак, дает жизнь, я живу, пока вижу тебя. Позволь быть рядом. Если нужен сторожевой пес, я буду им. Буду защищать от ворогов, чтоб никакая сволочь не посмела кинуть косой взгляд, буду приносить сапожки, согревать дыханием изящные ноги. Можешь загнать меня в будку или оставить во дворе. Я вытерплю и жару, и холод, и ливни, и грязь, лишь бы видеть тебя изредка.
Щеки вилы окрасились румянцем, нежным, как утренняя заря. Глаза черноволоски заблестели, голос изменился:
– Ты правда считаешь меня красивой?
Лют всплеснул руками, заговорил жадно, давясь словами, глядя с обожанием в милое лицо:
– Ты самая красивая на свете! Остальные женщины ничто, пар, твои жалкие и бледные тени. Той водой, что ты моешь свои прекрасные ножки, им лицо умывать – великая честь. Они годятся лишь в чернавки, прислуживать тебе, такой нежной, чистой. Весь мир должен тебе поклоняться, как богине, певцы обязаны неустанно воспевать твою красоту, такую трепетную, волнительную, хрупкую, как горный цветок, которую надо оберегать и защищать от напастей. В твоем тереме должны быть сотни слуг, выполняющих любое твое желание. А ночами должны гонять комаров, давить этих мерзких тварей, обрывать крылья, дабы не смели коснуться твоей дивной кожи, не тревожили тонкий слух. И все должны петь и смешить тебя, чтобы мир становился краше от твоей улыбки. Ведь от нее войны остановятся, волки и овцы будут ходить рядом, самый последний ублюдок раскается в злодеяниях и ринется рвать цветы, дабы сложить к твоим ногам букет.
Она сказала прерывистым голосом:
– Довольно. Что такое говоришь?
– Правду, – сказал Лют жарко. – Хотя ты права, я не способен точно передать твою красу. Прости скудный язык. Но посмотри мне в глаза, может, чувства, что рвут мне грудь, отражаются там. Пожалуйста, прочти их. Прочти мое благоговение, дикий восторг перед твоей красотой.
Вила жадно всмотрелась в дрожащие глаза воина, заполненные ее отражением. Лют услышал тихий вздох, дернулся от нежного касания ладони. Потерся щекой, как довольный щенок, и восторженно заскулил.
Гридень продолжал шептать горячечные, полубезумные слова, не понимая, откуда их знает. Вила слабо протестовала, но слушала жадно, в глубине дрожащих глаз мелькала растерянность.
Лют охрип, язык еле шевелился, колени онемели. Но какое это имеет значение, если рядом прекраснейшая женщина? Рядом, не убегает и слушает, изредка поглаживая его мокрые волосы.
– Прекрати, – попросила она слабым голосом. – Что ты говоришь?
– Нет, не могу, – сказал Лют упрямо. – Ты – лучшая женщина. Каждая тварь, птицы, звери, деревья, горы, даже ветер должны тебе это говорить, восхищаться тобой. Солнце не смеет тебя будить острыми лучами, не смеет жечь твою нежную кожу. Дозволь я поднимусь на небо и схвачусь с Дажьбогом, сброшу с колесницы, если он осмелится светить щитом раньше твоего пробуждения! Отныне весь мир будет просыпаться не раньше тебя и одновременно с тобой засыпать – всё по твоей воле.
– Сумасшедший, замолчи, пока боги не услышали, – сказала она испуганно.
– Что мне ярость богов? – усмехнулся Лют горько. – Лишь бы ты не карала меня неласковым взглядом, не удалялась прочь, была рядом. Даже Чернобог не накажет сильнее, чем ты.
Вила вскричала с отчаянием, в ее глазах блестели слезы:
– Прекрати, не мучай меня!
Лют вскрикнул: дыра в груди выстрелила ледяными копьями, тело скрутила жесточайшая судорога. Но и такое наказание ему показалось слишком мягким.
Он припал лбом к точеным ступням, обхватил грубыми ручищами стройные ножки. Вила дернулась, как ужаленная, неуверенно опустила руки на мокрую голову Люта и стала перебирать пряди.
Глава семнадцатая
Россыпь кустов зеленела у берега незамерзшего озера, виднелась широкая мужская спина, звучал глумливый хохот. Могучий торс обвивал широкий пояс, топор был прицеплен небрежно, даже защитным чехлом не покрыт. За мужчиной, из-за спины не видно, ближе к воде, находилась женщина – говорила нежным голоском что-то умоляющее. Грубый мужлан выслушал, захохотал похабно.
На глаза Люта упала багровая пелена, меч выпорхнул со зловещим шелестом, и воин бросился на подонка. За десяток шагов крикнул предостерегающе, мужик вздрогнул, медленно повернулся. Ладонь, волосатая, как харя волколака, упала на топорище. В недоуменных глазах отразился озверелый муж с окладистой бородой, с лицом, перекошенным праведным гневом, в деснице он сжимал меч.
Лют дал медлительному, как улитка, супротивнику освободить вторую руку от какого-то свертка. Мужик шагнул навстречу с занесенным топором.
– Ты хто? – спросил он удивленно и чуточку испуганно. Впрочем, испуг быстро прошел, стоило внимательнее разглядеть нежданного заступника: мелковат, ниже на голову, руки короче.
Лют ударил с поворотом кисти, топор повернулся обухом, грянуло, в стороны сыпанули злые искры. Мужик оттолкнул гридня и размашистым шагом приблизился. Топор рухнул на русую голову. Витязь уклонился, железо свистнуло возле уха, щеку обдало холодом. Топор врубился в землю, хозяин подался следом, в груди неприятно захолодило.
Трава ударила в лицо, мир кувыркнулся перед глазами, небо поменялось местами с землей. Взгляд царапнуло безголовое тело с топором в руках. Из шеи бил багровый поток, заливал траву крупными каплями. Нежданный супротивник появился рядом с безголовым, мужик поймал брезгливый взгляд.
Со страхом дошло, что это он там стоит, держит топор, его кровь хлещет из обрезка шеи, а голова… голова…
Ужас черной пеленой погасил сознание. Он хотел закричать, но рот немо раскрылся, мышцы застыли, и свет солнца погас.
Лют посторонился от падающего тела, могучего, будто срубленный дуб, кипящее варево в голове стихло. Нагнулся к брошенному предмету, в голове мелькнуло, что в такие холода негоже девицам купаться в озере – принесло дуру в одиночку.
Пальцы коснулись мягкого, и он удивленно глянул на длинные перья. Раздался тонкий вскрик. Лют поднял глаза. Дыхание вылетело со свистом, будто в грудь лягнул Гором. Слепящий свет ринулся в глаза, затопил сознание, хрустальный небосвод с грохотом раскололся, грянула торжественная музыка.
Немыслимой красоты девушка настороженно смотрела на оторопевшего воина и мяла в руках край одежды из легкой невесомой ткани, прозрачной под лучами солнца.
Лют пожирал взглядом прекрасное лицо с огромными, как озера, глазищами, с синевой бездонного оттенка, словно черпнули воды из середки моря. Черные, будто сотканные из беззвездной ночи, волосы шелковистыми водопадами хлынули через плечи и прикрывали теперь полные груди, доходя до упругих бедер. Она была настолько тонка в поясе, что ее талию можно было обхватить двумя пальцами. От чистой кожи зримо веяло свежестью.
Лют прикрыл глаза, ослепленный девичьей красой. Но тут же распахнул снова, пожирая взглядом, стараясь впитать каждую черточку, но странным образом запоминал лишь слепящий силуэт, сотканный из солнечных лучей.
Вила неуверенно улыбнулась, сочные алые губы раздвинулись, обнажив ряд белоснежных жемчужин. Внутри Люта жалко пискнуло, новая волна света обрушилась девятым валом, гася сознание, но Лют неимоверным усилием удержался, и на слепящем полотне мира снова проявились очертания изумительной фигуры.
Вила бросила взгляд на предметы в руках воина, которые он принял за тонкие доски, зачем-то обитые перьями, и в ее бездонных чистых озерах мелькнул страх. Лют едва не вскрикнул, по сердцу словно полоснули зазубренным ржавым ножом да еще поковыряли. Он поспешно шагнул, застонав от боли при виде испуганного лица.
– Нет-нет, не бойся, – пролепетал он. – Возьми, мне не нужно, только не пугайся, пожалуйста.
Дивная красавица осторожно протянула руку. Гридень впился взглядом в изящные линии, челюсти мучительно заныли – безумно захотелось целовать тонкие пальчики с перламутровыми ногтями. Вила неуверенно улыбнулась, резким движением вырвала крылья, легко и грациозно отскочила.
Внутри Люта что-то затрещало, он почувствовал, как там, внутри, отваливаются грязные, заскорузлые комки с чего-то чистого, светлого, о чем он никогда не подозревал. Внезапно он почувствовал новые запахи, и ослепляющая мысль, что мир невероятно прекрасен, разорвала сознание. Небо рванулось навстречу. Лют обозрел бескрайние просторы, отмечая каждый камушек, складку в молчаливых горах, каждый листок на редких деревцах, что вцепились корнями в нерушимые скалы, и поспешил вернуться к озеру, где стояло самое прекрасное существо, созданное Родом.
Вила настороженно смотрела на застывшего мужчину, неловко мяла крылья и одежу. Конечно, молодец спас от насильника, укравшего крылья, но кабы не захотел того же.
Лют прочитал это сомнение в чистых глазах, внутри перекорежило, сознание затопила жуткая горечь. Не зная, как объяснить хрупкой девушке, что он не такой, ни о чем таком не думает, он взглянул с отчаянием. Вила прочитала помыслы, ослепительно улыбнулась.
Лют улыбнулся глуповато, лицо осветилось. Вила взглянула в глаза повнимательней, вздрогнула, на лице появилась растерянность. Лют дернулся, будто его ударили спицами в глаза; темной волной накатило отвращение к себе – такой подлой, гнусной и грязной твари, чей вид ранит неземную красоту.
Вила спохватилась, прижала к груди одежу с крыльями. Лют жадно припал взглядом к очаровательной улыбке.
– Благодарю, воин, – сказало очаровательное существо мелодичным голосом.
Музыка голоса ворвалась в уши, Лют ощутил сладкую муку, в глазах стало горячо, и он с удивлением смахнул слезу.
– Я была так беспечна, что отправилась купаться без нянюшки, – продолжала петь вила. – Вот злой человек и подстерег.
Лют ответил хрипло, стыдясь и ужасаясь кошмарным звукам своего голоса:
– Теперь не тронет. И никто не тронет, пока я жив, даже боги.
Ее лицо дрогнуло от непонятного чувства, и она сказала поспешно:
– Воин, мне надо одеться.
Лют повернулся нехотя, тяжело, словно пророс корнями до основания гор. Мир внезапно потемнел, стало гадко и холодно, будто вновь опустилась предвечная тьма. Время тянулось мучительно долго, уши от натуги шевелились, жадно схватывая малейший шорох. За спиной воздух шумно вздохнул, воздушная волна ткнула в плечо, донесла тонкий аромат, ноздри жадно растопырились, раздулись на пол-лица.
Неясное чувство тревоги кольнуло, он поспешно обернулся и вскрикнул горестно. Вила скоро оделась и упорхнула от греха подальше.
Тонкое, грациозное тело красиво плыло по воздуху и казалось прекрасной бабочкой, слишком хрупкой для этого дикого мира.
В груди болезненно заныло, сердце пронзила чудовищная боль, и вдруг оно рванулось прочь, словно безжалостная рука дернула за веревку с крюком. В ушах раздался невыносимый хруст, ребра сломались, как жалкие лучинки, грудь пронзила молния. С левой стороны заныло и потянуло мертвецким холодом. В дыру ворвался промозглый ветер.
– Отдай! – простонал Лют едва слышно.
Вила грациозно удалялась и вниз не глядела: что ей до человека с вырванным сердцем? Лют заторможенно сделал шаг – ватные ноги едва не подогнулись, – сцепив зубы, сделал следующий, захлебываясь болью в груди.
– Отдай! – вскричал Лют жалостливо. – Пожалуйста, отдай!
Вила услышала, и махи изящных крыл развернули хрупкую фигурку. Она удивленно взглянула на ковыляющего мужчину. Ветер донес мольбу, девичье сердечко дрогнуло, в груди пронесся холодок опасности. Крылья затрепетали – скорее прочь!
Лют вскрикнул, когда вила быстро поплыла над озером, с каждым мигом становясь меньше и меньше. Ноги замелькали, как спицы в колесе повозки, которой правит пьяный возница. Вода испуганно расступилась под подошвами, россыпь капель плюхнулась на поверхность, гладкое зеркало пошло рябью.
– Пожалуйста, отдай! – закричал Лют отчаянно. – Не губи! Не забирай сердце! За что ты так жестока?
Вода хлынула за голенища – к удивлению теплая, словно на дне озера горел жаркий костер. Двигаться было трудно, но Лют ломился сквозь вязкую преграду, держа почти ослепшими от слез глазами хрупкую фигурку в воздухе.
– Что я должен сделать, скажи? Я выполню любые желания: перебью чудищ, добуду сокровища за тридевять земель. Положу к твоим прекрасным ногам луну и солнце, а дивные волосы украшу россыпью звезд. Пожалуйста, не улетай! Что мне мир без тебя? Спаси меня. Я ранен, неужели не видишь?! Помоги, помоги перевязать рану, о большем не прошу!
Упругая волна ударила в грудь, замедлила неистовый натиск тела. Лют двигался медленнее, вяз, как муха в меде, коварная волна плеснула в рот, и он поперхнулся. На макушку упала холодная ладонь, небо загустело, круг солнца изломился рябью. Вода хлынула в ноздри, ноги потеряли твердь. Лют забарахтался и окутался роем пузырьков.
Наконец с трудом вынырнул, изо рта вылетел кашель пополам с водой. В груди ныло, черная дыра сквозила холодом. Вилы в воздухе не было видно. Разом обрушилась ночь: кромешная, глухая, черная, как деготь. Лют поплелся, волны вяло катились от груди к берегу. Вода теплая, но что с того? Как жить без сердца? А если можно, то зачем?
Дно озера помутнело, сапоги подняли тучу ила, с одежды тугими струями захлестала вода, за витязем остался пенный след, как за кораблем. Вышел на берег, ветер жадно припал к лицу, проткнул одежу ледяными струями, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, что терзал рваную дыру на месте сердца.
Понурив голову, он поплелся прочь от озера. Вдруг ноздри затрепетали, уловив тонкий аромат. Не веря, он поднял голову, и от гор отразился счастливый крик.
Вила испуганно дернулась, когда Лют упал перед ней на колени. А он смотрел на нее щенячьим взором, только что хвостом не махал. Красавица смущенно отвела взгляд, пряча в глазах недоумение: зачем вернулась, что ей до простого смертного?
– Ты ранен, – сказала она смущенно. – Давай я помогу. Мы славимся врачеванием.
Глаза Люта вспыхнули счастливым огнем. Вила робко положила ему на плечо ладошку. Под кожей гридня разгорелось ярое тепло, которое разом прогнало подступающий холод.
– Где твоя рана? – спросила вила со смешком. – На тебе ни царапины.
Лют тряхнул мокрыми патлами, заговорил с жаром, утопая в бездонных озерах глаз:
– Разве не видишь? Вот она, в груди, напротив сердца. Посмотри на рваную дыру, сочащуюся болью, туда кулак поместится. Зачем ты забрала мое сердце?
Вила сказала насмешливо:
– Зачем оно мне? Да и нет никакой раны.
– Нет есть! – возразил воин горячо. Вила нахмурилась, Лют устыдился грубости голоса, заговорил мягче: – Как только ты улетела, оно рванулось из груди, оставив кровоточащую дыру с обломками. Каждый вдох доставляет пытку. Когда шагаю, то стопы пронзают раскаленные ножи. Если тебе не нужно мое сердце, зачем забрала?
Вила отряхнула платье, заговорила рассерженно:
– Не нужен мне кусок мяса! Много возомнил, человече.
– Тогда прости, – зашептал Лют полубезумно. – Значит, глупое сердце само рванулось за тобой, оставив меня медленно умирать. Теперь мое сердце – ты. Я не смогу жить, если ты далеко. Позволь быть рядом. Не губи!
Лицо вилы дрогнуло, в глазах мелькнуло странное чувство, Лют увидел в чистых озерах свое отражение и содрогнулся от жалости.
– Что ты такое говоришь? – спросила вила. Голос дрогнул и наполнился нежной хрипотцой: – Нужен ты мне!
– Но ты мне нужна! – воскликнул Лют. – Я не могу без тебя. Стоит пропасть твоему прекрасному облику, как мир погружается во тьму, вьюжит убийственная пурга, кошмарные твари разрывают на части. Только твоя красота разгоняет мрак, дает жизнь, я живу, пока вижу тебя. Позволь быть рядом. Если нужен сторожевой пес, я буду им. Буду защищать от ворогов, чтоб никакая сволочь не посмела кинуть косой взгляд, буду приносить сапожки, согревать дыханием изящные ноги. Можешь загнать меня в будку или оставить во дворе. Я вытерплю и жару, и холод, и ливни, и грязь, лишь бы видеть тебя изредка.
Щеки вилы окрасились румянцем, нежным, как утренняя заря. Глаза черноволоски заблестели, голос изменился:
– Ты правда считаешь меня красивой?
Лют всплеснул руками, заговорил жадно, давясь словами, глядя с обожанием в милое лицо:
– Ты самая красивая на свете! Остальные женщины ничто, пар, твои жалкие и бледные тени. Той водой, что ты моешь свои прекрасные ножки, им лицо умывать – великая честь. Они годятся лишь в чернавки, прислуживать тебе, такой нежной, чистой. Весь мир должен тебе поклоняться, как богине, певцы обязаны неустанно воспевать твою красоту, такую трепетную, волнительную, хрупкую, как горный цветок, которую надо оберегать и защищать от напастей. В твоем тереме должны быть сотни слуг, выполняющих любое твое желание. А ночами должны гонять комаров, давить этих мерзких тварей, обрывать крылья, дабы не смели коснуться твоей дивной кожи, не тревожили тонкий слух. И все должны петь и смешить тебя, чтобы мир становился краше от твоей улыбки. Ведь от нее войны остановятся, волки и овцы будут ходить рядом, самый последний ублюдок раскается в злодеяниях и ринется рвать цветы, дабы сложить к твоим ногам букет.
Она сказала прерывистым голосом:
– Довольно. Что такое говоришь?
– Правду, – сказал Лют жарко. – Хотя ты права, я не способен точно передать твою красу. Прости скудный язык. Но посмотри мне в глаза, может, чувства, что рвут мне грудь, отражаются там. Пожалуйста, прочти их. Прочти мое благоговение, дикий восторг перед твоей красотой.
Вила жадно всмотрелась в дрожащие глаза воина, заполненные ее отражением. Лют услышал тихий вздох, дернулся от нежного касания ладони. Потерся щекой, как довольный щенок, и восторженно заскулил.
Гридень продолжал шептать горячечные, полубезумные слова, не понимая, откуда их знает. Вила слабо протестовала, но слушала жадно, в глубине дрожащих глаз мелькала растерянность.
Лют охрип, язык еле шевелился, колени онемели. Но какое это имеет значение, если рядом прекраснейшая женщина? Рядом, не убегает и слушает, изредка поглаживая его мокрые волосы.
– Прекрати, – попросила она слабым голосом. – Что ты говоришь?
– Нет, не могу, – сказал Лют упрямо. – Ты – лучшая женщина. Каждая тварь, птицы, звери, деревья, горы, даже ветер должны тебе это говорить, восхищаться тобой. Солнце не смеет тебя будить острыми лучами, не смеет жечь твою нежную кожу. Дозволь я поднимусь на небо и схвачусь с Дажьбогом, сброшу с колесницы, если он осмелится светить щитом раньше твоего пробуждения! Отныне весь мир будет просыпаться не раньше тебя и одновременно с тобой засыпать – всё по твоей воле.
– Сумасшедший, замолчи, пока боги не услышали, – сказала она испуганно.
– Что мне ярость богов? – усмехнулся Лют горько. – Лишь бы ты не карала меня неласковым взглядом, не удалялась прочь, была рядом. Даже Чернобог не накажет сильнее, чем ты.
Вила вскричала с отчаянием, в ее глазах блестели слезы:
– Прекрати, не мучай меня!
Лют вскрикнул: дыра в груди выстрелила ледяными копьями, тело скрутила жесточайшая судорога. Но и такое наказание ему показалось слишком мягким.
Он припал лбом к точеным ступням, обхватил грубыми ручищами стройные ножки. Вила дернулась, как ужаленная, неуверенно опустила руки на мокрую голову Люта и стала перебирать пряди.
Глава семнадцатая
Лют тонул в блаженстве, сладко жмурился, осыпал кожу ног поцелуями. Над головой испуганно вскрикнули, в груди шевельнулось нехорошее предчувствие. Но не успел он поднять голову, как ворот мокрой рубахи впился в шею и могучий рывок отбросил его в сторону.
Воин покатился по траве, мигом вскочил, трясясь от ярости, солнце хищно отразилось на клинке. На него злобно уставилась рослая старуха: подтянутое тело было скрыто густой шерстью, а стебли травы ломались под ударами копыт. Темными створками ворот за спиной раскинулись кожистые крылья, на спину через плечи были заброшены мохнатые мешки грудей. Лицо перекосилось от злости, темные губы раздвинулись, грозно блеснули клыки – длинные, острые, как иглы. На пальцах выделялись длинные желтые когти – хищно загнутые, готовые раздробить камень.
Вила бросилась к прибывшему чудищу, волосы взвились черным вихрем. У Люта защемило в груди от подобной красоты и испуга в глазах чаровницы.
– Нянюшка, нет! – крикнула она просяще. – Этот добрый молодец спас меня. Он хороший.
Она сказала… Лют расцвел, как весенний луг, в груди возгорелся костер – жаркий, способный отогреть мир зимой.
Темная вила ошпарила улыбающегося воина взглядом, заговорила на зауми так противно и скрипуче, что Лют забеспокоился за розовые ушки черноволоски. Спасенная вилла мелодично ответила. Старуха фыркнула, смерила Люта менее враждебно, метнула на воспитанницу понимающий взгляд и резко скомандовала. Вила своенравно вздернула головку – по шелковистым струям волос прошлась красивая рябь – и глянула на гридня с сожалением.
– Прости, воин, я должна лететь, – сказала она. Люту сделалось дурно. – Спасибо, что спас от злого человека, я тебя не забуду.
Во рту Люта разлилась страшная горечь, остекленевшими глазами он смотрел, как грациозно вспорхнула в воздух черноволоска, еще более красивая рядом с отвратительной старухой, поднимающейся, как беременный гусь.
– И я тебя не забуду, – прошептал он.
С высоты донеслась волшебная музыка, словно раскололись небеса и на землю хлынули звуки ирия.
– Меня зовут Чаруня.
Лют впитал драгоценное имя, выжег в мозгу, повторял бесконечно, как молитву. Крикнул вдогонку быстро исчезающим фигурам:
– А меня зовут – Твой раб!
Мир померк, стало холодно и пусто. Лют протер мокрые глаза и застыл на месте – раздавленный, никому не нужный, одинокий. Небо равнодушно смотрело на человека – холодное, надменное, давящее бесчувственностью.
В стеблях травы мелькнула белая полоска. Лют нагнулся, с трепетом поднял нежное перо и прижал к опустевшей груди, жадно вдыхая растопыренными, как крылья орла, ноздрями тонкий аромат. В груди немного потеплело, боль приутихла ровно настолько, чтобы не упасть на землю и помереть в жутких корчах.
Словно сквозь туман Лют двинулся обратно: брел, как пьяный, ничего не видя. Перед глазами маячил дивный лик, слепящий неземной красотой. Потом за плечи тряхнули, через войлочную заглушку в ушах продрались неясные звуки:
– Лют, ты чего мокрый? Чего кругами ходишь? Лют?
Губы витязя шевелились, смакуя каждый слог божественного имени: Чаруня. В груди прокатилась теплая волна. Лют всхлипнул от счастья, жадно повторил: «Чаруня!» Зияющая внутри дыра будто уменьшилась, стало светло и спокойно, лишь назойливый голос все громче и громче терзал душевную лепоту:
– Лют, что там за тело лежит? Ты ранен? Лют, чё молчишь?
«Чаруня, Чаруня, Чаруня».
Лют повторял и повторял сказочное имя, с каждым разом душа будто взмахивала крылами, поднимаясь выше и выше к священным и таинственным небесам.
А в назойливом голосе, что портил благость, как зуд комара, появилась обеспокоенность:
– Лют, очнись, тебя околдовали? Изурочье вдохнул? Что за перо? Лют, ежкин кот, очнись!
Понемногу назойливый голос развеял пелену чарующих звуков, в уши ворвалось степенное дыхание гор, ноздри похолодели от простых, бесцветных запахов. Райское буйство красок сменилось унылым пейзажем седых гор, выбеленной снегом тропой. Лют вздохнул, спрятал перо за пазуху и молча побрел к стоянке.
Буслай семенил сзади, опасливо поглядывая на понурого хоробра. В руках он вертел поднятый топорик – вспоминал место схватки и ежился от странностей. Кругом был снег, а долина оставалась зеленой, озеро льдом не сковано, а следы на берегу… Гм… ну, копыта еще можно как-то объяснить, но отпечатки босых женских ступней…
Нежелан с испугом глянул на потерянного витязя, в глазах отразилось сочувствие. Он поспешно захлопотал возле промокшего воина: живо подал запасную рубаху и ворох сухих мягких шкур, укутал, как болезного. Глянул на Буслая – на языке вертелся вопрос, но спрашивать сердитого гридня не стал, хоть любопытство разрывало, как лягушку, надутую воздухом через соломинку.
Буслай поглядывал на перо в кулаке соратника, хмурился, в глазах мелькали злые искры. Потом встретился взглядом с бедовиком, оба разом кивнули. На Люта уставились сочувственно, но витязь мыслями находился далеко. Оставив пустую оболочку у костра, сам парил под небесами рядом с Чаруней.
Очнулся Лют от сильного щипка – глянул недоуменно на хмурое в отсветах огня лицо Буслая, ошарашенно посмотрел на ночное небо, присыпанное меленькими крупицами соли.
– Что?
Буслай хрюкнул, всучил воину парующий кусок мяса и уселся на место.
– Ешь давай, – сказал он угрюмо.
Лют скосил глаза на пищу, отодвинул брезгливо:
– Не хочу.
Буслай обменялся с бедовиком обеспокоенным взглядом, лбы обоих пошли складками, в глазах отражалась напряженная работа мысли. Лют мельком глянул на них, пламя костра затрепетало от мощного выдоха. Ослик обеспокоенно поднял голову и запрядал длинными ушами: кому там хуже, чем ему?
Облик Чаруни чуточку поблек, но оставался перед глазами. Лют видел через него, как сквозь драгоценную ткань. Немного странно от такого половинного состояния, лучше соскользнуть в дивный мир, где он рядом с вилой – держит за руки, шепчет нежные слова…
Костер проел ветки, языки пламени втянулись в багровые угли, ночь разбавилась пленкой розоватого цвета. Путники ворочались, устраиваясь на ночь, лишь Лют глядел перед собой задумчиво. При взгляде на могучего воина становилось печально, и у Нежелана навернулись слезы.
Бедовик покряхтел и дрожащим голосом обратился к Буслаю:
– А ты слышал о присухе?
Гридень привычно поморщился, потом посмотрел на бедовика, ответил:
– Нет. Что такое?
– Зелье приворотное, – сказал Нежелан торопливо – пока разрешали. – Ежели есть зазноба, да не подступиться никак, идешь к бабке шептунье, чтобы та наговоры пошептала на яблоки или пряники.
Буслай кивнул понимающе, прервал:
– Ага, подложи зазнобушке, чтобы схрумкала – и все по чину.
Нежелан осторожно мотнул головой, перевел взгляд с хмурого лица гридня на багровую россыпь, благостно пышущую жаром.
– Надобноть под левой мышкой несколько дней носить, а потом угощать.
Буслай возмущенно всплеснул руками:
– Что говоришь! Да я день пряник поношу, так он насквозь потом пропитается. Как есть-то, стошнит.
Бедовик замялся, бросил на Люта просящий взгляд, но воин пребывал в ином мире, не до того.
– Тогда по-другому можно сделать, – сказал Нежелан осторожно. – Можно к ведьме сходить за печатью, если, конечно, есть кусочек волос, одежды. Тогда наговор наложит, как припечатает.
Буслай радостно отметил на лице Люта оживление, затараторил:
– И что скажет? Мол, люби и все тут?
– Нет. Посылают наговор в сердца ретивые, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все семьдесят жил и семьдесят суставов, в самую любовную кость. Возгорится присуха в ретивом сердце и вскипятит кровь, да так, что питьем ее не запить, едой не заесть, сном не заспать, водой не смыть, гульбой не загулять, слезами не заплакать.
Нежелан перевел дух, во рту пересохло: ну кто мог подумать, что будет говорить так много, а Буслай слушать да поддакивать?
Лют задумался, складки на лбу дергались, веки смежил от напряженных дум. Буслай довольно кивнул, взглядом попросил бедовика продолжать. Нежелан набрал полную грудь прохладного воздуха, глядя в тлеющий костер, заговорил глубоким голосом. Даже животные уставились завороженно – умные влажные глаза горели любопытством.
– Люди бают: лучшее в любовных делах – косточки из черной кошки или лягухи. Кошку надо выварить до последнего, а лягух сажают в муравейник. Обязательно самца и бабу! Как обглодают мураши, так забирай «крючок» и «лопатку». «Крючок» цепляешь к одеже зазнобы, а коль надоест, отпихни «лопаткой». Только от муравейника отходи задом наперед, чтоб леший по следам не нашел. И каждую ночь обходи мурашей молча три раза, а на тринадцатую получишь искомое. С кошкой похоже, но там «крючочек» и «вилочка». Названия разные, но волшба действует так же. Еще из кошки, говорят, можно достать особую косточку, что сделает человека невидимым…
Нежелан осекся. Буслай припечатал тяжелым взглядом умника, что недавно покуролесил с невидимостью. Гридень посмотрел заботливо на Люта – тот вроде оттаял, лицо стало живее, но по-прежнему было изборождено горестными складками.
– А я слыхал, – сказал Буслай торопливо, – есть улика-трава: сама вишневая, как расцветет, то желтая, ровно одуванчик, а листья лапками. Старцы говорят: иссеки мелко и подай в питье, токмо не забудь пошептать слова, а то толку не будет.
Воин покатился по траве, мигом вскочил, трясясь от ярости, солнце хищно отразилось на клинке. На него злобно уставилась рослая старуха: подтянутое тело было скрыто густой шерстью, а стебли травы ломались под ударами копыт. Темными створками ворот за спиной раскинулись кожистые крылья, на спину через плечи были заброшены мохнатые мешки грудей. Лицо перекосилось от злости, темные губы раздвинулись, грозно блеснули клыки – длинные, острые, как иглы. На пальцах выделялись длинные желтые когти – хищно загнутые, готовые раздробить камень.
Вила бросилась к прибывшему чудищу, волосы взвились черным вихрем. У Люта защемило в груди от подобной красоты и испуга в глазах чаровницы.
– Нянюшка, нет! – крикнула она просяще. – Этот добрый молодец спас меня. Он хороший.
Она сказала… Лют расцвел, как весенний луг, в груди возгорелся костер – жаркий, способный отогреть мир зимой.
Темная вила ошпарила улыбающегося воина взглядом, заговорила на зауми так противно и скрипуче, что Лют забеспокоился за розовые ушки черноволоски. Спасенная вилла мелодично ответила. Старуха фыркнула, смерила Люта менее враждебно, метнула на воспитанницу понимающий взгляд и резко скомандовала. Вила своенравно вздернула головку – по шелковистым струям волос прошлась красивая рябь – и глянула на гридня с сожалением.
– Прости, воин, я должна лететь, – сказала она. Люту сделалось дурно. – Спасибо, что спас от злого человека, я тебя не забуду.
Во рту Люта разлилась страшная горечь, остекленевшими глазами он смотрел, как грациозно вспорхнула в воздух черноволоска, еще более красивая рядом с отвратительной старухой, поднимающейся, как беременный гусь.
– И я тебя не забуду, – прошептал он.
С высоты донеслась волшебная музыка, словно раскололись небеса и на землю хлынули звуки ирия.
– Меня зовут Чаруня.
Лют впитал драгоценное имя, выжег в мозгу, повторял бесконечно, как молитву. Крикнул вдогонку быстро исчезающим фигурам:
– А меня зовут – Твой раб!
Мир померк, стало холодно и пусто. Лют протер мокрые глаза и застыл на месте – раздавленный, никому не нужный, одинокий. Небо равнодушно смотрело на человека – холодное, надменное, давящее бесчувственностью.
В стеблях травы мелькнула белая полоска. Лют нагнулся, с трепетом поднял нежное перо и прижал к опустевшей груди, жадно вдыхая растопыренными, как крылья орла, ноздрями тонкий аромат. В груди немного потеплело, боль приутихла ровно настолько, чтобы не упасть на землю и помереть в жутких корчах.
Словно сквозь туман Лют двинулся обратно: брел, как пьяный, ничего не видя. Перед глазами маячил дивный лик, слепящий неземной красотой. Потом за плечи тряхнули, через войлочную заглушку в ушах продрались неясные звуки:
– Лют, ты чего мокрый? Чего кругами ходишь? Лют?
Губы витязя шевелились, смакуя каждый слог божественного имени: Чаруня. В груди прокатилась теплая волна. Лют всхлипнул от счастья, жадно повторил: «Чаруня!» Зияющая внутри дыра будто уменьшилась, стало светло и спокойно, лишь назойливый голос все громче и громче терзал душевную лепоту:
– Лют, что там за тело лежит? Ты ранен? Лют, чё молчишь?
«Чаруня, Чаруня, Чаруня».
Лют повторял и повторял сказочное имя, с каждым разом душа будто взмахивала крылами, поднимаясь выше и выше к священным и таинственным небесам.
А в назойливом голосе, что портил благость, как зуд комара, появилась обеспокоенность:
– Лют, очнись, тебя околдовали? Изурочье вдохнул? Что за перо? Лют, ежкин кот, очнись!
Понемногу назойливый голос развеял пелену чарующих звуков, в уши ворвалось степенное дыхание гор, ноздри похолодели от простых, бесцветных запахов. Райское буйство красок сменилось унылым пейзажем седых гор, выбеленной снегом тропой. Лют вздохнул, спрятал перо за пазуху и молча побрел к стоянке.
Буслай семенил сзади, опасливо поглядывая на понурого хоробра. В руках он вертел поднятый топорик – вспоминал место схватки и ежился от странностей. Кругом был снег, а долина оставалась зеленой, озеро льдом не сковано, а следы на берегу… Гм… ну, копыта еще можно как-то объяснить, но отпечатки босых женских ступней…
Нежелан с испугом глянул на потерянного витязя, в глазах отразилось сочувствие. Он поспешно захлопотал возле промокшего воина: живо подал запасную рубаху и ворох сухих мягких шкур, укутал, как болезного. Глянул на Буслая – на языке вертелся вопрос, но спрашивать сердитого гридня не стал, хоть любопытство разрывало, как лягушку, надутую воздухом через соломинку.
Буслай поглядывал на перо в кулаке соратника, хмурился, в глазах мелькали злые искры. Потом встретился взглядом с бедовиком, оба разом кивнули. На Люта уставились сочувственно, но витязь мыслями находился далеко. Оставив пустую оболочку у костра, сам парил под небесами рядом с Чаруней.
Очнулся Лют от сильного щипка – глянул недоуменно на хмурое в отсветах огня лицо Буслая, ошарашенно посмотрел на ночное небо, присыпанное меленькими крупицами соли.
– Что?
Буслай хрюкнул, всучил воину парующий кусок мяса и уселся на место.
– Ешь давай, – сказал он угрюмо.
Лют скосил глаза на пищу, отодвинул брезгливо:
– Не хочу.
Буслай обменялся с бедовиком обеспокоенным взглядом, лбы обоих пошли складками, в глазах отражалась напряженная работа мысли. Лют мельком глянул на них, пламя костра затрепетало от мощного выдоха. Ослик обеспокоенно поднял голову и запрядал длинными ушами: кому там хуже, чем ему?
Облик Чаруни чуточку поблек, но оставался перед глазами. Лют видел через него, как сквозь драгоценную ткань. Немного странно от такого половинного состояния, лучше соскользнуть в дивный мир, где он рядом с вилой – держит за руки, шепчет нежные слова…
Костер проел ветки, языки пламени втянулись в багровые угли, ночь разбавилась пленкой розоватого цвета. Путники ворочались, устраиваясь на ночь, лишь Лют глядел перед собой задумчиво. При взгляде на могучего воина становилось печально, и у Нежелана навернулись слезы.
Бедовик покряхтел и дрожащим голосом обратился к Буслаю:
– А ты слышал о присухе?
Гридень привычно поморщился, потом посмотрел на бедовика, ответил:
– Нет. Что такое?
– Зелье приворотное, – сказал Нежелан торопливо – пока разрешали. – Ежели есть зазноба, да не подступиться никак, идешь к бабке шептунье, чтобы та наговоры пошептала на яблоки или пряники.
Буслай кивнул понимающе, прервал:
– Ага, подложи зазнобушке, чтобы схрумкала – и все по чину.
Нежелан осторожно мотнул головой, перевел взгляд с хмурого лица гридня на багровую россыпь, благостно пышущую жаром.
– Надобноть под левой мышкой несколько дней носить, а потом угощать.
Буслай возмущенно всплеснул руками:
– Что говоришь! Да я день пряник поношу, так он насквозь потом пропитается. Как есть-то, стошнит.
Бедовик замялся, бросил на Люта просящий взгляд, но воин пребывал в ином мире, не до того.
– Тогда по-другому можно сделать, – сказал Нежелан осторожно. – Можно к ведьме сходить за печатью, если, конечно, есть кусочек волос, одежды. Тогда наговор наложит, как припечатает.
Буслай радостно отметил на лице Люта оживление, затараторил:
– И что скажет? Мол, люби и все тут?
– Нет. Посылают наговор в сердца ретивые, в тело белое, в печень черную, в грудь горячую, в голову буйную, в серединную жилу, и во все семьдесят жил и семьдесят суставов, в самую любовную кость. Возгорится присуха в ретивом сердце и вскипятит кровь, да так, что питьем ее не запить, едой не заесть, сном не заспать, водой не смыть, гульбой не загулять, слезами не заплакать.
Нежелан перевел дух, во рту пересохло: ну кто мог подумать, что будет говорить так много, а Буслай слушать да поддакивать?
Лют задумался, складки на лбу дергались, веки смежил от напряженных дум. Буслай довольно кивнул, взглядом попросил бедовика продолжать. Нежелан набрал полную грудь прохладного воздуха, глядя в тлеющий костер, заговорил глубоким голосом. Даже животные уставились завороженно – умные влажные глаза горели любопытством.
– Люди бают: лучшее в любовных делах – косточки из черной кошки или лягухи. Кошку надо выварить до последнего, а лягух сажают в муравейник. Обязательно самца и бабу! Как обглодают мураши, так забирай «крючок» и «лопатку». «Крючок» цепляешь к одеже зазнобы, а коль надоест, отпихни «лопаткой». Только от муравейника отходи задом наперед, чтоб леший по следам не нашел. И каждую ночь обходи мурашей молча три раза, а на тринадцатую получишь искомое. С кошкой похоже, но там «крючочек» и «вилочка». Названия разные, но волшба действует так же. Еще из кошки, говорят, можно достать особую косточку, что сделает человека невидимым…
Нежелан осекся. Буслай припечатал тяжелым взглядом умника, что недавно покуролесил с невидимостью. Гридень посмотрел заботливо на Люта – тот вроде оттаял, лицо стало живее, но по-прежнему было изборождено горестными складками.
– А я слыхал, – сказал Буслай торопливо, – есть улика-трава: сама вишневая, как расцветет, то желтая, ровно одуванчик, а листья лапками. Старцы говорят: иссеки мелко и подай в питье, токмо не забудь пошептать слова, а то толку не будет.