Страница:
– Пуп порвете, оборванцы. Я легко смету войско из тысячи таких, как ты, ваши жалкие колдунишки не имеют и тысячной доли моей силы. Мечтатель! – фыркнул он презрительно.
– Недавно мы бегали в звериных шкурах, – спокойно молвил Лют чуть окрепшим голосом, – махали каменными топорами. Но мы, в отличие от вас, умеем учиться. Род дал нам частицу своей воли, ты прав, но понимаешь ее как безграничную свободу, а она дадена, чтобы суметь удержаться от звериных желаний. Ведь у животных нет чувства благодарности, верности, Правды.
Кощей глумливо хмыкнул:
– Людям плевать на вымышленную Правду, своя шкура дороже.
– Ты прав, – согласился Лют печально, – не все, но поступают подло. Так было, так есть, но так не будет!
Кащей презрительно посмотрел на закашлявшегося воина, глянул на пол, брезгливо поморщился: весь заляпан вонючей кровью! Буслай беспомощно тряс соратника, причитал, в глазах стыла бессильная ярость.
– Ну, довольно разговоров, – махнул рукой Кащей небрежно. – А то от слов помрешь, а не от моей руки.
Ушкуй с готовностью поднялся, посмотрел прицельно. Буслай вскипел, ярость заклокотала в черепе, как в котле, вот-вот крышку сорвет.
– Ну ты и гад!
– А ты дурак! – огрызнулся Кащей обиженно. – Принес коготь, а взамен ничего не получишь. Нуб паршивый! – ругнулся на зауми.
Буслай хотел кинуться на костлявую сволочь, смять, растоптать – хотя бы попытаться! Лют пошатнулся, без поддержки свалится, как подрубленное дерево, глаза помутнели, прояснились на краткий миг, но вновь заволоклись пеленой смерти.
Кащей поднялся, ларчик бережно положил на сиденье, на лезвии спаты заплясали огоньки светильников. Ушкуй довольно заорал, дурашливо подкрадываясь, словно к мышке, весело топорщил усы.
Лют всмотрелся в темные глаза нелюди, на миг взяла досада, но всплыло прекрасное лицо, на ресницах задрожали слезы, дыра в груди болезненно сжалась. «Пусть, – подумал Лют устало, – один удар прекратит мучения».
Кащей вгляделся в обезображенное лицо, нахмурился. Ушкуй приготовился прыгнуть на Буслая, но строгий окрик удержал. Кот глянул недоуменно и, рассерженно шипя, отошел. Дивий схватил за загривок, без труда оторвал от пола животное размером с пардуса, глянул в лукавые зеленые глаза, сказал жестко:
– Вдругоряд исполняй беспрекословно.
– Понял, хозяин, – мявкнул кот обиженно.
Взгляд Кащея уткнулся в Люта, в голове витязя с противным холодком закопошились наглые пальцы, бесцеремонно перетряхивая каждую складку. Лют застонал, показалось кощунством дать нелюди коснуться дивного облика, воспротивился отчаянно.
– Не смей ее трогать! – рявкнул из последних сил.
Буслай покосился удивленно, оглядел палату в поисках женщины, лоб взбугрился складками. Кащей перестал рыться в голове витязя, в глазах мелькнуло сочувствие, тоска и боль. Аспид-змей заполз на шею, Ушкуй раздраженно заурчал, хвост захлестал по воздуху, из глаз посыпались искры. Понял: драки не будет.
Кащей сказал Люту сочувственно:
– И ты попал в колдовские сети.
Лют улыбнулся, движение губ отдалось болью.
– Пусть сети, но ничего прекрасней нет. Но не видать мне ее, как ушей, – закончил он горестно.
Кащей грустно покивал. Ошалевший от такого разговора, Буслай с изумлением увидел в темных провалах глаз слезы.
– Она отказала тебе? – спросил Лют участливо.
Дивий кивнул, шумно шмыгнул носом.
– Да. Прекрасная, гордая, недоступная, – сказал он горько. – Потому и ворую девок: пытаюсь найти хоть отдаленно похожую, заглушить боль. – Кащей всхлипнул. – Она даже не знает, насколько мне дорога.
– Так скажи ей, – посоветовал Лют. – Чего боишься?
Глаза Кащея злобно сверкнули.
– А то сам не знаешь чего? Да и как подступиться, что сделать, чтобы обратила взгляд, кого убить?
Лют усмехнулся:
– Зачем убивать? Если ей мешают горы, срой их, если солнце грубыми лучами обжигает ее нежную кожу – погаси, а лучше заслони ее, если ее дивный взор ласкают цветы – вот уж хрень! – посади цветущий сад. Сделай не для себя, но во имя ее.
Кащей вытер слезы; мысленно повторяя слова Люта, загибал пальцы, лицо осветилось. Затем нахмурился, глянул угрюмо на морду Буслая, гридень поежился.
– Надо же, – буркнул он ехидно, поспешно сгоняя коварную слабость, – и вы можете испытывать великое чувство. Удивительно даже.
Лют хмыкнул, в груди заклокотало, забулькало.
– Да и ты, коль можешь любить, не совсем дикий.
Кащей глянул остро, будто Лют ковырнул плохо зажившую рану, взгляды встретились. Человек и нелюдь долго так стояли. Буслай изнылся, осторожно кашлянул. Дивий отвел взор, рука нырнула за пазуху, на ладони появилась черная плоская шкатулка. Лют протянул ладонь в засохших струпьях крови, руку пригнуло, но это от слабости – деревянная вещица легкая.
– Это Кни-Бни, – сказал Кащей, отводя глаза. – Уничтожит любого, на кого направлена ярость владельца. Используй осторожно, только один раз, потом можешь выбрасывать.
Лют поклонился, передал ошеломленному Буслаю шкатулку. Кащей буркнул досадливо:
– Мои слуги проводят кратчайшим путем.
Лют кивнул, слыша в голове оглушительный звон, шагнул – внутри оборвалось, глаза окутала мрачная пелена.
Угрюмая толща гор осветилась проемом, спертый воздух разбавила свежая струя. Двое воинов ускорили шаг.
– Не понять нелюдь! – буркнул Буслай. – Если собрался убивать – убивай, а нет, то подлечи, окажи почет.
Лют, хромая на обе ноги, буркнул:
– Спасибо на том, что с того света вытащил, остальное – пустяк. Теперь поскорее домой. Это ж какое диво: оружие, махом уничтожающее войско. Прославишься ты, Буська.
Буслай стерпел «Буську», сочувственно глянул на «пустяки» на лице Люта, что играло цветами радуги, на болезненную хромоту, сутулость. Сказал ободряюще:
– Ничего, сейчас поедим, если обормот оставил.
Лют промолчал, шаги отдавались тупой болью. В голове крутились слова Ушкуя о чудесном оживлении в Нави. Оказывается, у Аспид-змея вместо яда мертвая вода. Она же и живая. Живое убивает, мертвое оживляет. Витязь припомнил чудо-меч с тоской.
Вход приблизился – холодные струи властно врывались, припорашивали белой крупой. Буслай подышал на руки, растер о бедра. Рука привычным жестом хотела поправить молот, но на поясе оказалось пусто, и гридень поежился от беззащитности.
– Лют, а чего вы там про волю говорили? Ни хрена не понял! – поинтересовался Буслай.
Лют глянул подозрительно: зачем это?
– А что не понял? – спросил он осторожно.
– Ну, Кащей ведь прав, когда говорил о частице Рода в человеке, – почесал затылок Буслай. – Вот я волен в своих решениях, делаю, что изволю. А ты вроде не согласен.
Лют посмотрел с брезгливой жалостью, сказал тяжело:
– Это не воля, называется по-другому, не при женщине будет сказано. Эта твоя «воля» есть и у животных. Вот волк: захотел, побежал, захотел, попил, поел, захотел… гм. Человеку воля дана, чтоб ограничивать животное начало.
– Эт как? – разинул рот Буслай.
– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?
Буслай кивнул.
– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.
Буслай смущенно хохотнул:
– Не самое прекрасное чувство.
Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:
– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.
Свет ударил по глазам, кожу лица защипало, нос заледенел. Лют оглядел хмурое небо, мрачные стены гор, заснеженные скелеты деревьев, вдохнул полной грудью, лицо осветилось. Буслай чихнул, в горах затихло восторженное эхо. Гридень выпрямил спину, грудь раздалась в стороны, как сорокаведерная бочка, взгляд устремлен за заснеженный хребет, к дому.
– Поторопимся, – сказал он взволнованно.
Лют молча кивнул, помял левую сторону груди, в глазах затаилась грусть. Скоро покинет горы, где живет Она, Единственная. И вряд ли вернется.
Буслай встревоженно ахнул, заругался:
– Где эта скотина? Лют, ты посмотри, стоянка пуста, ни коней, ни осла. Что творится?!
Лют огляделся обеспокоенно: вышли из той пещеры, в какую зашли, слуги Кащея провели так, что не пришлось ползать, – неведомой волшбой раздвигали стены. Вот черная язва костра, следы подков, прочие мелочи, но никого нет.
В снегу почти заваленная канава тянулась к противоположной стене гор, к выходу. Лют прикинул расстояние, вязкость снега, вздохнул горестно.
– Видимо, решил переждать за стеной, – сказал он неуверенно.
Буслай прекратил пинать снег, сказал злобно:
– Да сбежал он! Скотина, ну, попадись!
Лют оглядел снежные просторы долины: тишь да гладь, никакой живности. Небо бугрилось свинцовыми тучами, пронизывающий ветер хлестал по щекам. Толкнул Буслая в спину, взглядом указал двигаться впереди. Буслай заворчал недовольно и принялся протаптывать тропу, черпая полные сапоги снега и беспрестанно ругая пропавшего Нежелана.
К выходу из потаенной долины добрались порядком уставшими. Буслай перестал ругаться – и так рот застудил, язык покрылся коркой льда. Воины протиснулись в проем, скалы будто того ждали: дрогнули, с хрустом осыпаемой крошки сомкнулись. Гридни переглянулись, огляделись: следов пропащего нет.
– И что теперь? – спросил Буслай угрюмо. – Темнеет, а нам даже на ночь укрыться нечем. Околеем.
Лют возразил:
– Не для того шли. Пойдем, спуск будет долгим.
Буслай взмолился:
– Лют, какой спуск? Не сможем же идти ночью.
– Не хочешь – не иди, – сказал Лют безразлично.
Буслай горестно вздохнул, затопал за соратником. Над головой зашумели крылья. Лют молниеносно обернулся, зажав в усталых руках меч. Чудный голос, от которого застучало пропавшее сердце, а тело мигом согрелось, прозвучал с легким смешком:
– Не торопись, воин, я не враг. Пойдем со мной, ваш друг уже заждался.
Глава семнадцатая
Глава восемнадцатая
– Недавно мы бегали в звериных шкурах, – спокойно молвил Лют чуть окрепшим голосом, – махали каменными топорами. Но мы, в отличие от вас, умеем учиться. Род дал нам частицу своей воли, ты прав, но понимаешь ее как безграничную свободу, а она дадена, чтобы суметь удержаться от звериных желаний. Ведь у животных нет чувства благодарности, верности, Правды.
Кощей глумливо хмыкнул:
– Людям плевать на вымышленную Правду, своя шкура дороже.
– Ты прав, – согласился Лют печально, – не все, но поступают подло. Так было, так есть, но так не будет!
Кащей презрительно посмотрел на закашлявшегося воина, глянул на пол, брезгливо поморщился: весь заляпан вонючей кровью! Буслай беспомощно тряс соратника, причитал, в глазах стыла бессильная ярость.
– Ну, довольно разговоров, – махнул рукой Кащей небрежно. – А то от слов помрешь, а не от моей руки.
Ушкуй с готовностью поднялся, посмотрел прицельно. Буслай вскипел, ярость заклокотала в черепе, как в котле, вот-вот крышку сорвет.
– Ну ты и гад!
– А ты дурак! – огрызнулся Кащей обиженно. – Принес коготь, а взамен ничего не получишь. Нуб паршивый! – ругнулся на зауми.
Буслай хотел кинуться на костлявую сволочь, смять, растоптать – хотя бы попытаться! Лют пошатнулся, без поддержки свалится, как подрубленное дерево, глаза помутнели, прояснились на краткий миг, но вновь заволоклись пеленой смерти.
Кащей поднялся, ларчик бережно положил на сиденье, на лезвии спаты заплясали огоньки светильников. Ушкуй довольно заорал, дурашливо подкрадываясь, словно к мышке, весело топорщил усы.
Лют всмотрелся в темные глаза нелюди, на миг взяла досада, но всплыло прекрасное лицо, на ресницах задрожали слезы, дыра в груди болезненно сжалась. «Пусть, – подумал Лют устало, – один удар прекратит мучения».
Кащей вгляделся в обезображенное лицо, нахмурился. Ушкуй приготовился прыгнуть на Буслая, но строгий окрик удержал. Кот глянул недоуменно и, рассерженно шипя, отошел. Дивий схватил за загривок, без труда оторвал от пола животное размером с пардуса, глянул в лукавые зеленые глаза, сказал жестко:
– Вдругоряд исполняй беспрекословно.
– Понял, хозяин, – мявкнул кот обиженно.
Взгляд Кащея уткнулся в Люта, в голове витязя с противным холодком закопошились наглые пальцы, бесцеремонно перетряхивая каждую складку. Лют застонал, показалось кощунством дать нелюди коснуться дивного облика, воспротивился отчаянно.
– Не смей ее трогать! – рявкнул из последних сил.
Буслай покосился удивленно, оглядел палату в поисках женщины, лоб взбугрился складками. Кащей перестал рыться в голове витязя, в глазах мелькнуло сочувствие, тоска и боль. Аспид-змей заполз на шею, Ушкуй раздраженно заурчал, хвост захлестал по воздуху, из глаз посыпались искры. Понял: драки не будет.
Кащей сказал Люту сочувственно:
– И ты попал в колдовские сети.
Лют улыбнулся, движение губ отдалось болью.
– Пусть сети, но ничего прекрасней нет. Но не видать мне ее, как ушей, – закончил он горестно.
Кащей грустно покивал. Ошалевший от такого разговора, Буслай с изумлением увидел в темных провалах глаз слезы.
– Она отказала тебе? – спросил Лют участливо.
Дивий кивнул, шумно шмыгнул носом.
– Да. Прекрасная, гордая, недоступная, – сказал он горько. – Потому и ворую девок: пытаюсь найти хоть отдаленно похожую, заглушить боль. – Кащей всхлипнул. – Она даже не знает, насколько мне дорога.
– Так скажи ей, – посоветовал Лют. – Чего боишься?
Глаза Кащея злобно сверкнули.
– А то сам не знаешь чего? Да и как подступиться, что сделать, чтобы обратила взгляд, кого убить?
Лют усмехнулся:
– Зачем убивать? Если ей мешают горы, срой их, если солнце грубыми лучами обжигает ее нежную кожу – погаси, а лучше заслони ее, если ее дивный взор ласкают цветы – вот уж хрень! – посади цветущий сад. Сделай не для себя, но во имя ее.
Кащей вытер слезы; мысленно повторяя слова Люта, загибал пальцы, лицо осветилось. Затем нахмурился, глянул угрюмо на морду Буслая, гридень поежился.
– Надо же, – буркнул он ехидно, поспешно сгоняя коварную слабость, – и вы можете испытывать великое чувство. Удивительно даже.
Лют хмыкнул, в груди заклокотало, забулькало.
– Да и ты, коль можешь любить, не совсем дикий.
Кащей глянул остро, будто Лют ковырнул плохо зажившую рану, взгляды встретились. Человек и нелюдь долго так стояли. Буслай изнылся, осторожно кашлянул. Дивий отвел взор, рука нырнула за пазуху, на ладони появилась черная плоская шкатулка. Лют протянул ладонь в засохших струпьях крови, руку пригнуло, но это от слабости – деревянная вещица легкая.
– Это Кни-Бни, – сказал Кащей, отводя глаза. – Уничтожит любого, на кого направлена ярость владельца. Используй осторожно, только один раз, потом можешь выбрасывать.
Лют поклонился, передал ошеломленному Буслаю шкатулку. Кащей буркнул досадливо:
– Мои слуги проводят кратчайшим путем.
Лют кивнул, слыша в голове оглушительный звон, шагнул – внутри оборвалось, глаза окутала мрачная пелена.
Угрюмая толща гор осветилась проемом, спертый воздух разбавила свежая струя. Двое воинов ускорили шаг.
– Не понять нелюдь! – буркнул Буслай. – Если собрался убивать – убивай, а нет, то подлечи, окажи почет.
Лют, хромая на обе ноги, буркнул:
– Спасибо на том, что с того света вытащил, остальное – пустяк. Теперь поскорее домой. Это ж какое диво: оружие, махом уничтожающее войско. Прославишься ты, Буська.
Буслай стерпел «Буську», сочувственно глянул на «пустяки» на лице Люта, что играло цветами радуги, на болезненную хромоту, сутулость. Сказал ободряюще:
– Ничего, сейчас поедим, если обормот оставил.
Лют промолчал, шаги отдавались тупой болью. В голове крутились слова Ушкуя о чудесном оживлении в Нави. Оказывается, у Аспид-змея вместо яда мертвая вода. Она же и живая. Живое убивает, мертвое оживляет. Витязь припомнил чудо-меч с тоской.
Вход приблизился – холодные струи властно врывались, припорашивали белой крупой. Буслай подышал на руки, растер о бедра. Рука привычным жестом хотела поправить молот, но на поясе оказалось пусто, и гридень поежился от беззащитности.
– Лют, а чего вы там про волю говорили? Ни хрена не понял! – поинтересовался Буслай.
Лют глянул подозрительно: зачем это?
– А что не понял? – спросил он осторожно.
– Ну, Кащей ведь прав, когда говорил о частице Рода в человеке, – почесал затылок Буслай. – Вот я волен в своих решениях, делаю, что изволю. А ты вроде не согласен.
Лют посмотрел с брезгливой жалостью, сказал тяжело:
– Это не воля, называется по-другому, не при женщине будет сказано. Эта твоя «воля» есть и у животных. Вот волк: захотел, побежал, захотел, попил, поел, захотел… гм. Человеку воля дана, чтоб ограничивать животное начало.
– Эт как? – разинул рот Буслай.
– Вот захотел попить, но не становишься окарачь, не хлебаешь ртом, а ищешь ковшик, а если его нет, то мешкаешь ведь?
Буслай кивнул.
– Вспомни, как после сытного обеда хотел полежать кверху пузом, почесать… э-э… в общем, поступить так же, как любой зверь. Но ведь вставал, переламывал такое простое и сильное желание, как подремать, занимался делом. Вот то чувство, что заставляет делать не то, что хочешь, а что должно, – и есть воля.
Буслай смущенно хохотнул:
– Не самое прекрасное чувство.
Лют усмехнулся, согласился неожиданно легко:
– Не самое. Но глянь на животных – у них под волей не запреты, а свобода. Хочешь так жить? Без чести, верности слову, оружия, в конце концов. То-то.
Свет ударил по глазам, кожу лица защипало, нос заледенел. Лют оглядел хмурое небо, мрачные стены гор, заснеженные скелеты деревьев, вдохнул полной грудью, лицо осветилось. Буслай чихнул, в горах затихло восторженное эхо. Гридень выпрямил спину, грудь раздалась в стороны, как сорокаведерная бочка, взгляд устремлен за заснеженный хребет, к дому.
– Поторопимся, – сказал он взволнованно.
Лют молча кивнул, помял левую сторону груди, в глазах затаилась грусть. Скоро покинет горы, где живет Она, Единственная. И вряд ли вернется.
Буслай встревоженно ахнул, заругался:
– Где эта скотина? Лют, ты посмотри, стоянка пуста, ни коней, ни осла. Что творится?!
Лют огляделся обеспокоенно: вышли из той пещеры, в какую зашли, слуги Кащея провели так, что не пришлось ползать, – неведомой волшбой раздвигали стены. Вот черная язва костра, следы подков, прочие мелочи, но никого нет.
В снегу почти заваленная канава тянулась к противоположной стене гор, к выходу. Лют прикинул расстояние, вязкость снега, вздохнул горестно.
– Видимо, решил переждать за стеной, – сказал он неуверенно.
Буслай прекратил пинать снег, сказал злобно:
– Да сбежал он! Скотина, ну, попадись!
Лют оглядел снежные просторы долины: тишь да гладь, никакой живности. Небо бугрилось свинцовыми тучами, пронизывающий ветер хлестал по щекам. Толкнул Буслая в спину, взглядом указал двигаться впереди. Буслай заворчал недовольно и принялся протаптывать тропу, черпая полные сапоги снега и беспрестанно ругая пропавшего Нежелана.
К выходу из потаенной долины добрались порядком уставшими. Буслай перестал ругаться – и так рот застудил, язык покрылся коркой льда. Воины протиснулись в проем, скалы будто того ждали: дрогнули, с хрустом осыпаемой крошки сомкнулись. Гридни переглянулись, огляделись: следов пропащего нет.
– И что теперь? – спросил Буслай угрюмо. – Темнеет, а нам даже на ночь укрыться нечем. Околеем.
Лют возразил:
– Не для того шли. Пойдем, спуск будет долгим.
Буслай взмолился:
– Лют, какой спуск? Не сможем же идти ночью.
– Не хочешь – не иди, – сказал Лют безразлично.
Буслай горестно вздохнул, затопал за соратником. Над головой зашумели крылья. Лют молниеносно обернулся, зажав в усталых руках меч. Чудный голос, от которого застучало пропавшее сердце, а тело мигом согрелось, прозвучал с легким смешком:
– Не торопись, воин, я не враг. Пойдем со мной, ваш друг уже заждался.
Глава семнадцатая
Буслай растолкал бедовика, что нежился на перинах, вяло пожевывал диковинные плоды да поплевывал в потолок. Нежелан вздрогнул, посмотрел непонимающе на злое лицо.
– Вставай, чего разлегся? – буркнул Буслай хмуро.
– Так отдыхаю, – замямлил бедовик в ответ.
Гридень скривился, будто проглотил ком грязи, сказал строго:
– Хватит отдыхать, пора в дорогу. Собирайся!
Нежелан поспешно встал, в походный мешок наскоро сложил пожитки. «Чудит Буслай», – подумал он растерянно. Может, ему и надоело в чудесном хрустальном дворце, где отдыхают третьи сутки, но Нежелану с Лютом здесь нравится. И зачем его забирает, словно не мечтал избавиться?
Буслай вгляделся в лицо бедовика, зыркнул хмуро. Нежелан перекосился от тяжелого шлепка по плечу.
– Хватит думать, пойдем за Лютом.
Буслай поправил на поясе топор, Нежелан понуро зашагал вслед.
Хрустальные палаты переливались дивным светом, стены пропускали солнечные лучи, которые преломлялись внутри и ткали дивные узоры. Буслай хмуро посмотрел на изящные столики из камня, хрусталя, золота, богато усыпанные самоцветами, как крендель маком. На столиках в дивных вазах располагались цветы: были живые, но чаще – вырезанные из камня или искусно выкованные из золота, серебра.
Узорчатые ковры устилали пол – ноги утопали по щиколотку. Даже неловко ступать по такой красоте! Запахи благие, в хрустальном тереме тепло, уютно. Буслай чувствовал себя грязным и вонючим уродцем: место слишком прекрасно, так и тянет наложить в углу кучу, побросать булыжники.
Странная обида, что не соответствует месту, не достоин его, зарылась в сердце Буслая, изредка покусывая острыми клыками.
Двери распахнулись в просторный светлый коридор, от вида горных лесов через прозрачные стены защемило сердце, захотелось петь, плясать, дурашливо взлягивая. Буслай стиснул зубы, огрел бедовика хмурым взглядом, ускорил шаг.
Ковровая дорожка уткнулась в хрустальную дверь: створки украшены золотыми чудищами, в глазах блещут самоцветы размером с кулак, все переливается волшебным огнем, дух захватывает.
Подлетели крылатые змеи: маленькие, не крупнее воробья, тельца золотистые, серебряные, кожистые крылья просвечивают насквозь. Нежелан улыбнулся очаровательным созданиям, Буслай отмахнулся, как от комаров, пнул хрустальные створки.
Противно грохнуло, оскорбительно для такого прекрасного места, где впору богам жить. За дверью раскинулся диковинный сад: листва горит изумрудным светом, стволы напоены подземными соками так, что светятся тепло, янтарно. Меж деревьями порхали крупные бабочки, крылатые змеи, даже аспид пролетел куском мрака, хищно ощерив оба клюва. Слуха ласково коснулось журчание родников, в прозрачной воде играли рыбы, на ветвях заливались сладкими трелями соловьи.
Буслай захрустел мелким щебнем, коим выложена дорожка, гладким, хрупким и красивым. Гридень застонал: скоро от великолепия начнет тошнить, как будет глядеть на людские дома? Уже кажутся неказистыми и убогими.
Нежелан заглянул через плечо гридня, лицо осветилось – у ручья сидели Лют и прекрасная хозяйка хрустального терема, такая красивая пара. Буслай завидел глупую улыбку соратника, скривился, как козел при виде крапивы.
Влюбленные не обращали внимания на прибывших, улыбались друг другу. Буслай кашлянул – прозвучало противно, отвратительно. Лют вздрогнул, посмотрел удивленно, вила тряхнула копной великолепных волос цвета ночи, по прекрасному личику скользнуло неодобрение.
Лют посмотрел на Чаруню виновато, спросил у соратника:
– Что такое, Буслай?
Гридень нарочито шмыгнул носом, с удовольствием отметив раздраженную гримаску вилы, ноготь звонко щелкнул по обуху топора.
– Лют, ты извиняй, что отрываю, – сказал он намекающе, – но мы загостились, а ведь отечество в опасности. Пора и честь знать.
Чаруня смерила гридня злобным взглядом. Лют нахмурился, но ослепительная улыбка любимой заставила обо всем позабыть.
– Может, еще денек погостим? – попросил Лют.
Буслай сердито хрюкнул:
– И так три дня отдыхаем.
Чаруня ответила божественным голосом – пение птиц померкло, мир залило теплым нежным светом, души людей окрылились, вознеслись на седьмое небо.
– Разве к вам плохо относятся?
Нежелан расплылся в улыбке, энергично помотал головой: все замечательно. Буслай хмуро пихнул локтем предателя, бросил в безукоризненное лицо:
– Не в том дело. Нам пора домой, люди нуждаются в нашей защите.
Лицо Люта посерьезнело – видно, вспомнил о присяге и долге воина защищать дом и слабых. Чаруня обняла витязя, бородатую щеку согрел поцелуй. Лют мигом забыл, что хотел сказать. Вила продолжила обворожительным голосом:
– Так идите, вас никто силой не держит. Слуги проводят до Предгорий.
– Да, – проблеял Лют, – идите.
Буслай выпучил глаза, даже Нежелан оставил любование чудесным садом, вылупился удивленно.
– Лют, очнись! – взревел Буслай. Чаруня досадливо поморщилась, словно зуб вспыхнул болью, дивные птицы испуганно вспорхнули с изумрудных ветвей. – Эта нелюдь тебя околдовала!
Лют нахмурился, процедил высокомерно:
– Поосторожней со словами. Это не твои сенные девки, а настоящая женщина.
Буслай уловил угрозу, насупился, лицо ожег злорадный взгляд вилы. «И что нашел в этой дуре?» – подумал гридень смятенно. На свете есть и покрасивше, а эта, стыдно сказать, черноволосая, как степнячка, а когда злится, то харя вовсе отвратительная, как у той темной вилы-няньки, токмо бритая. Да еще крылатая. Правда, крылья снимает, но все равно – будто с птицей. Вольга бы назвал заумным волховским словом – перверсия.
– Лют, – сказал он поелику можно мягче, – надо собираться. Помнишь, что ты говорил о воле? Соберись! Как можно отдыхать, когда дом в беде?
Витязь поморщился, отвел взгляд. Буслай с заколовшим сердцем понял – скажет нечто страшное.
– Буслай, – начал Лют медленно, – никогда спокойно не буду смотреть, как мой дом рушат, а родичей убивают. И буду до конца бороться со злом, что придет на земли. Но сейчас не вижу смысла возвращаться.
– Да как так?! – возопил Буслай.
Лют поморщился:
– Хочешь обвинить в трусости или предательстве? Сам знаешь, что не так. Разве я не спустился в Навь, чтобы добыть колдовскую шкатулку?
– Но сейчас…
– Сейчас я ее тебе отдам, – перебил Лют сурово, в глазах полыхнула молния. Чаруня положила ладонь на предплечье воина, изящные пальчики слегка сжались. – Это оружие по воле мысли сотрет в порошок вражьи полчища. Думаю, ты донесешь его и без меня. Моя помощь уже не нужна. Вся слава достанется тебе одному.
Буслай с темным, как грозовая туча, лицом смотрел, как Лют достал из-за пазухи черную шкатулку, взял лакированное дерево с опаской. Лют мигом позабыл о его существовании, впился в вилу обожающим взором. Чаруня ослепительно улыбнулась, покосилась на гридня и бедовика неприязненно: чего стоите?
Буслай осторожно засунул Кни-Бни за пазуху, бросил прощальный взгляд на безмятежное лицо соратника, сдержал крепкие слова. Спросил Нежелана:
– А ты здесь остаешься или пойдешь со мной?
Не шибко бы удивился дерзкому ответу: мол, всю дорогу помыкал, а теперь чего хочешь? Но бедовик смотрел на Люта с безграничным разочарованием. Мелькнуло удивление, будто вместо прекрасного существа увидел гнойный труп. Нежелан резко повернулся и зашагал по хрустящей гравием дорожке поперед Буслая.
Лют не посмотрел вслед соратнику, перед глазами находился прекрасный лик, от нежного существа веяло теплом, холодная дыра в груди заросла, сердце билось часто, радостно. Прошептал ласковые слова: слишком грубые для такой божественной женщины. Лют давился стыдом, но говорил, ведь молчать еще хуже.
Буслая с бедовиком проводила угрюмая темная вила. Смотрела зорко, словно на ловких воров, норовящих спереть хозяйское добро. Гридень ответил неприязненным взором. Лохматая баба устрашающе расправила кожистые крылья, злобно зашипела.
Кони в хрустальных стойлах торопливо сожрали отборное зерно, с кулак величиной, угадывая дальний путь, ослик уныло вздохнул.
– Этого тоже забирайте, – прошипела темная вила, указывая на коня Люта.
– А как же?.. – заикнулся было Нежелан.
– Забирайте! – Вила топнула копытом.
Буслай вздохнул: проклятые бабы! В груди болезненно сжалось, как ни гнал страшную мысль, но с горечью понял: Люта больше не увидит.
Лют застыл, потрясенный величественным зрелищем: в полупрозрачной пелене, окрашенной золотом, застыл дивный город, вырезанный в теле горы. Порядком разрушенный, но мощь, красота зданий восторгала. Витязь оглядывал заросшую тропу, что упиралась в разрушенные ворота: массивные, невообразимо громадные. Время бессильно отступило от искусной ковки, правда, с такого расстояния узор не разглядишь.
Жадно впитывал вид величественных руин жилых зданий, башен, что даже разрушенные – выше княжьего терема. Вид остатков дворца – сердца древнего города – до крайности восхитил. Лют задышал бурно, перед глазами расплылась пелена, подозрительно горячая и мокрая.
Сзади негромко рассмеялись: голос мелодичный, нежный. Лют счастливо улыбнулся, заключил в объятия нежное существо, запах черной копны волос вскружил голову. Жадно, но вместе с тем бережно прильнул к сочным полным губам, блаженно застыл, в груди разлился сладостный жар.
– Где ты была? – спросил он жалобно. – Я чуть не умер, почему ты так жестока?
Чаруня отмахнулась, прощебетала волшебным голоском:
– Ах, хватит хныкать. Меня не было меньше половины дня.
Лют схватил тонкие пальчики, страстно поцеловал, сказал с жаром:
– Что ты говоришь? Каждый миг без тебя длится долгие годы, разве не видишь, я поседел, наверно.
Вила со смехом взъерошила льняные вихры. Витязь обомлел от сладкой дрожи, коснулся грубыми губами тонкой кожи ладошки, такой изящной, с безукоризненными линиями, аккуратными пальчиками со здоровым перламутром ногтей, что так и тянет целовать и целовать.
Вспомнился обычай родной и соседних земель: жена, справедливо требуя у мужа доказательств любви, просит ее побить. И чем сильнее побои, тем сильнее чувство. Хороший обычай, правильный, но Лют понял, что попроси Чаруня сделать подобное, то лучше отрубит руки или бросится в пропасть, чем дозволит причинить любимой боль.
Чаруня улыбнулась обворожительно. От мелодичного смеха Лют воспарил к небесам.
– О чем ты думаешь?
– О тебе, о самой прекрасной женщине в трех мирах, – ответил Лют горячо. Обернулся к руинам города. – Как я ненавижу себя за слабость, я просто не достоин тебя, самой лучшей, великолепной, божественной. Имей я больше сил, то восстановил бы этот чудесный город для тебя, единственной, чтобы он радовал тебя, чтоб на твоих губах играла изумительная улыбка.
Чаруня склонила голову, полные губы слегка изогнулись, но и этого хватило, чтобы сердце Люта застучало чаще, а кровь превратилась в жидкий огонь.
– Мне и мой хрустальный дворец нравится, – сказала вила со смешком.
– Но ты достойна лучшего! – возразил Лют с нежностью. – Правда, не знаю, как лучше, но ничто на земле и на небе не достойно тебя. Твоя красота освещает этот гадкий неуютный мир, полный грязи, несправедливости, который преображается, едва лучи твоей красоты его коснутся.
– И ты не достоин меня? – спросила вила проказливо.
Лют часто закивал, расширенными глазами пожирая прелестницу. Лукавства в дивных глазах витязь не заметил.
– Конечно, не достоин! Я дрожу, как лист, когда ты меня покидаешь, кажется, что ты не вернешься. Одна мысль убивает меня. Я как цветок – не смогу жить без солнца, а мое солнце – ты!
Чаруня вгляделась испытующе в глаза витязя, прочитала свободно мысли, чувства, потупилась смущенно.
– Тебе правда понравился город? – спросила она невпопад.
Но Люту – лишь бы слышать божественную музыку ее голоса, а что говорит, не так уж и важно.
– Да, – сказал он, на миг посмотрев на руины, и вновь жадно уставился на бесподобное лицо, впитывая каждую черточку божественной внешности. – Кто построил такое диво, боги?
Она со смехом покачала головой. Лют замер: водопад шелковистых волос красиво струился, кончики радужно светились, невольно притронулся к волосам, пригладил в благоговейном восторге.
– Нет, мой герой, его построили люди, – сказала Чаруня, чуть смущенная бурей чувств, отраженной на лице витязя. – Никто не помнит, кто построил Усуд, а разрушил после многолетней осады тцар Яндалус Завоеватель.
– Я восстановлю его ради тебя! – сказал Лют горячо.
Она лукаво улыбнулась, закусила губку кромкой белоснежных зубов, в чудесных глазах поблескивали смешинки.
– Непременно восстановишь, мой герой, но для начала я тебя накормлю.
Лют смущенно отмахнулся:
– Моя пища – твой смех, улыбка, голос.
– Но все же я тебя покормлю, – возразила она, польщенная. – Женщина должна уметь накормить мужчину, а разве я не женщина?
– Еще какая! – согласился Лют поспешно.
– Вставай, чего разлегся? – буркнул Буслай хмуро.
– Так отдыхаю, – замямлил бедовик в ответ.
Гридень скривился, будто проглотил ком грязи, сказал строго:
– Хватит отдыхать, пора в дорогу. Собирайся!
Нежелан поспешно встал, в походный мешок наскоро сложил пожитки. «Чудит Буслай», – подумал он растерянно. Может, ему и надоело в чудесном хрустальном дворце, где отдыхают третьи сутки, но Нежелану с Лютом здесь нравится. И зачем его забирает, словно не мечтал избавиться?
Буслай вгляделся в лицо бедовика, зыркнул хмуро. Нежелан перекосился от тяжелого шлепка по плечу.
– Хватит думать, пойдем за Лютом.
Буслай поправил на поясе топор, Нежелан понуро зашагал вслед.
Хрустальные палаты переливались дивным светом, стены пропускали солнечные лучи, которые преломлялись внутри и ткали дивные узоры. Буслай хмуро посмотрел на изящные столики из камня, хрусталя, золота, богато усыпанные самоцветами, как крендель маком. На столиках в дивных вазах располагались цветы: были живые, но чаще – вырезанные из камня или искусно выкованные из золота, серебра.
Узорчатые ковры устилали пол – ноги утопали по щиколотку. Даже неловко ступать по такой красоте! Запахи благие, в хрустальном тереме тепло, уютно. Буслай чувствовал себя грязным и вонючим уродцем: место слишком прекрасно, так и тянет наложить в углу кучу, побросать булыжники.
Странная обида, что не соответствует месту, не достоин его, зарылась в сердце Буслая, изредка покусывая острыми клыками.
Двери распахнулись в просторный светлый коридор, от вида горных лесов через прозрачные стены защемило сердце, захотелось петь, плясать, дурашливо взлягивая. Буслай стиснул зубы, огрел бедовика хмурым взглядом, ускорил шаг.
Ковровая дорожка уткнулась в хрустальную дверь: створки украшены золотыми чудищами, в глазах блещут самоцветы размером с кулак, все переливается волшебным огнем, дух захватывает.
Подлетели крылатые змеи: маленькие, не крупнее воробья, тельца золотистые, серебряные, кожистые крылья просвечивают насквозь. Нежелан улыбнулся очаровательным созданиям, Буслай отмахнулся, как от комаров, пнул хрустальные створки.
Противно грохнуло, оскорбительно для такого прекрасного места, где впору богам жить. За дверью раскинулся диковинный сад: листва горит изумрудным светом, стволы напоены подземными соками так, что светятся тепло, янтарно. Меж деревьями порхали крупные бабочки, крылатые змеи, даже аспид пролетел куском мрака, хищно ощерив оба клюва. Слуха ласково коснулось журчание родников, в прозрачной воде играли рыбы, на ветвях заливались сладкими трелями соловьи.
Буслай захрустел мелким щебнем, коим выложена дорожка, гладким, хрупким и красивым. Гридень застонал: скоро от великолепия начнет тошнить, как будет глядеть на людские дома? Уже кажутся неказистыми и убогими.
Нежелан заглянул через плечо гридня, лицо осветилось – у ручья сидели Лют и прекрасная хозяйка хрустального терема, такая красивая пара. Буслай завидел глупую улыбку соратника, скривился, как козел при виде крапивы.
Влюбленные не обращали внимания на прибывших, улыбались друг другу. Буслай кашлянул – прозвучало противно, отвратительно. Лют вздрогнул, посмотрел удивленно, вила тряхнула копной великолепных волос цвета ночи, по прекрасному личику скользнуло неодобрение.
Лют посмотрел на Чаруню виновато, спросил у соратника:
– Что такое, Буслай?
Гридень нарочито шмыгнул носом, с удовольствием отметив раздраженную гримаску вилы, ноготь звонко щелкнул по обуху топора.
– Лют, ты извиняй, что отрываю, – сказал он намекающе, – но мы загостились, а ведь отечество в опасности. Пора и честь знать.
Чаруня смерила гридня злобным взглядом. Лют нахмурился, но ослепительная улыбка любимой заставила обо всем позабыть.
– Может, еще денек погостим? – попросил Лют.
Буслай сердито хрюкнул:
– И так три дня отдыхаем.
Чаруня ответила божественным голосом – пение птиц померкло, мир залило теплым нежным светом, души людей окрылились, вознеслись на седьмое небо.
– Разве к вам плохо относятся?
Нежелан расплылся в улыбке, энергично помотал головой: все замечательно. Буслай хмуро пихнул локтем предателя, бросил в безукоризненное лицо:
– Не в том дело. Нам пора домой, люди нуждаются в нашей защите.
Лицо Люта посерьезнело – видно, вспомнил о присяге и долге воина защищать дом и слабых. Чаруня обняла витязя, бородатую щеку согрел поцелуй. Лют мигом забыл, что хотел сказать. Вила продолжила обворожительным голосом:
– Так идите, вас никто силой не держит. Слуги проводят до Предгорий.
– Да, – проблеял Лют, – идите.
Буслай выпучил глаза, даже Нежелан оставил любование чудесным садом, вылупился удивленно.
– Лют, очнись! – взревел Буслай. Чаруня досадливо поморщилась, словно зуб вспыхнул болью, дивные птицы испуганно вспорхнули с изумрудных ветвей. – Эта нелюдь тебя околдовала!
Лют нахмурился, процедил высокомерно:
– Поосторожней со словами. Это не твои сенные девки, а настоящая женщина.
Буслай уловил угрозу, насупился, лицо ожег злорадный взгляд вилы. «И что нашел в этой дуре?» – подумал гридень смятенно. На свете есть и покрасивше, а эта, стыдно сказать, черноволосая, как степнячка, а когда злится, то харя вовсе отвратительная, как у той темной вилы-няньки, токмо бритая. Да еще крылатая. Правда, крылья снимает, но все равно – будто с птицей. Вольга бы назвал заумным волховским словом – перверсия.
– Лют, – сказал он поелику можно мягче, – надо собираться. Помнишь, что ты говорил о воле? Соберись! Как можно отдыхать, когда дом в беде?
Витязь поморщился, отвел взгляд. Буслай с заколовшим сердцем понял – скажет нечто страшное.
– Буслай, – начал Лют медленно, – никогда спокойно не буду смотреть, как мой дом рушат, а родичей убивают. И буду до конца бороться со злом, что придет на земли. Но сейчас не вижу смысла возвращаться.
– Да как так?! – возопил Буслай.
Лют поморщился:
– Хочешь обвинить в трусости или предательстве? Сам знаешь, что не так. Разве я не спустился в Навь, чтобы добыть колдовскую шкатулку?
– Но сейчас…
– Сейчас я ее тебе отдам, – перебил Лют сурово, в глазах полыхнула молния. Чаруня положила ладонь на предплечье воина, изящные пальчики слегка сжались. – Это оружие по воле мысли сотрет в порошок вражьи полчища. Думаю, ты донесешь его и без меня. Моя помощь уже не нужна. Вся слава достанется тебе одному.
Буслай с темным, как грозовая туча, лицом смотрел, как Лют достал из-за пазухи черную шкатулку, взял лакированное дерево с опаской. Лют мигом позабыл о его существовании, впился в вилу обожающим взором. Чаруня ослепительно улыбнулась, покосилась на гридня и бедовика неприязненно: чего стоите?
Буслай осторожно засунул Кни-Бни за пазуху, бросил прощальный взгляд на безмятежное лицо соратника, сдержал крепкие слова. Спросил Нежелана:
– А ты здесь остаешься или пойдешь со мной?
Не шибко бы удивился дерзкому ответу: мол, всю дорогу помыкал, а теперь чего хочешь? Но бедовик смотрел на Люта с безграничным разочарованием. Мелькнуло удивление, будто вместо прекрасного существа увидел гнойный труп. Нежелан резко повернулся и зашагал по хрустящей гравием дорожке поперед Буслая.
Лют не посмотрел вслед соратнику, перед глазами находился прекрасный лик, от нежного существа веяло теплом, холодная дыра в груди заросла, сердце билось часто, радостно. Прошептал ласковые слова: слишком грубые для такой божественной женщины. Лют давился стыдом, но говорил, ведь молчать еще хуже.
Буслая с бедовиком проводила угрюмая темная вила. Смотрела зорко, словно на ловких воров, норовящих спереть хозяйское добро. Гридень ответил неприязненным взором. Лохматая баба устрашающе расправила кожистые крылья, злобно зашипела.
Кони в хрустальных стойлах торопливо сожрали отборное зерно, с кулак величиной, угадывая дальний путь, ослик уныло вздохнул.
– Этого тоже забирайте, – прошипела темная вила, указывая на коня Люта.
– А как же?.. – заикнулся было Нежелан.
– Забирайте! – Вила топнула копытом.
Буслай вздохнул: проклятые бабы! В груди болезненно сжалось, как ни гнал страшную мысль, но с горечью понял: Люта больше не увидит.
Лют застыл, потрясенный величественным зрелищем: в полупрозрачной пелене, окрашенной золотом, застыл дивный город, вырезанный в теле горы. Порядком разрушенный, но мощь, красота зданий восторгала. Витязь оглядывал заросшую тропу, что упиралась в разрушенные ворота: массивные, невообразимо громадные. Время бессильно отступило от искусной ковки, правда, с такого расстояния узор не разглядишь.
Жадно впитывал вид величественных руин жилых зданий, башен, что даже разрушенные – выше княжьего терема. Вид остатков дворца – сердца древнего города – до крайности восхитил. Лют задышал бурно, перед глазами расплылась пелена, подозрительно горячая и мокрая.
Сзади негромко рассмеялись: голос мелодичный, нежный. Лют счастливо улыбнулся, заключил в объятия нежное существо, запах черной копны волос вскружил голову. Жадно, но вместе с тем бережно прильнул к сочным полным губам, блаженно застыл, в груди разлился сладостный жар.
– Где ты была? – спросил он жалобно. – Я чуть не умер, почему ты так жестока?
Чаруня отмахнулась, прощебетала волшебным голоском:
– Ах, хватит хныкать. Меня не было меньше половины дня.
Лют схватил тонкие пальчики, страстно поцеловал, сказал с жаром:
– Что ты говоришь? Каждый миг без тебя длится долгие годы, разве не видишь, я поседел, наверно.
Вила со смехом взъерошила льняные вихры. Витязь обомлел от сладкой дрожи, коснулся грубыми губами тонкой кожи ладошки, такой изящной, с безукоризненными линиями, аккуратными пальчиками со здоровым перламутром ногтей, что так и тянет целовать и целовать.
Вспомнился обычай родной и соседних земель: жена, справедливо требуя у мужа доказательств любви, просит ее побить. И чем сильнее побои, тем сильнее чувство. Хороший обычай, правильный, но Лют понял, что попроси Чаруня сделать подобное, то лучше отрубит руки или бросится в пропасть, чем дозволит причинить любимой боль.
Чаруня улыбнулась обворожительно. От мелодичного смеха Лют воспарил к небесам.
– О чем ты думаешь?
– О тебе, о самой прекрасной женщине в трех мирах, – ответил Лют горячо. Обернулся к руинам города. – Как я ненавижу себя за слабость, я просто не достоин тебя, самой лучшей, великолепной, божественной. Имей я больше сил, то восстановил бы этот чудесный город для тебя, единственной, чтобы он радовал тебя, чтоб на твоих губах играла изумительная улыбка.
Чаруня склонила голову, полные губы слегка изогнулись, но и этого хватило, чтобы сердце Люта застучало чаще, а кровь превратилась в жидкий огонь.
– Мне и мой хрустальный дворец нравится, – сказала вила со смешком.
– Но ты достойна лучшего! – возразил Лют с нежностью. – Правда, не знаю, как лучше, но ничто на земле и на небе не достойно тебя. Твоя красота освещает этот гадкий неуютный мир, полный грязи, несправедливости, который преображается, едва лучи твоей красоты его коснутся.
– И ты не достоин меня? – спросила вила проказливо.
Лют часто закивал, расширенными глазами пожирая прелестницу. Лукавства в дивных глазах витязь не заметил.
– Конечно, не достоин! Я дрожу, как лист, когда ты меня покидаешь, кажется, что ты не вернешься. Одна мысль убивает меня. Я как цветок – не смогу жить без солнца, а мое солнце – ты!
Чаруня вгляделась испытующе в глаза витязя, прочитала свободно мысли, чувства, потупилась смущенно.
– Тебе правда понравился город? – спросила она невпопад.
Но Люту – лишь бы слышать божественную музыку ее голоса, а что говорит, не так уж и важно.
– Да, – сказал он, на миг посмотрев на руины, и вновь жадно уставился на бесподобное лицо, впитывая каждую черточку божественной внешности. – Кто построил такое диво, боги?
Она со смехом покачала головой. Лют замер: водопад шелковистых волос красиво струился, кончики радужно светились, невольно притронулся к волосам, пригладил в благоговейном восторге.
– Нет, мой герой, его построили люди, – сказала Чаруня, чуть смущенная бурей чувств, отраженной на лице витязя. – Никто не помнит, кто построил Усуд, а разрушил после многолетней осады тцар Яндалус Завоеватель.
– Я восстановлю его ради тебя! – сказал Лют горячо.
Она лукаво улыбнулась, закусила губку кромкой белоснежных зубов, в чудесных глазах поблескивали смешинки.
– Непременно восстановишь, мой герой, но для начала я тебя накормлю.
Лют смущенно отмахнулся:
– Моя пища – твой смех, улыбка, голос.
– Но все же я тебя покормлю, – возразила она, польщенная. – Женщина должна уметь накормить мужчину, а разве я не женщина?
– Еще какая! – согласился Лют поспешно.
Глава восемнадцатая
Лют поднатужился, руки вздулись канатами мышц – замшелый камень тяжко упал на кладку. Ладонью смахнул со лба крупные капли, тяжело дыша, присел, в спину уперлась недостроенная каменная стена. Солнце покраснело, как спелое яблочко, в небе кипела розовая пена облаков с золотистым отливом, горы зарумянились, как стыдливые девицы.
Мышцы сладко ныли. Витязь довольно вспоминал, сколько сделал за день, прикидывал, что назавтра. Чаруня отнеслась к стремлению восстановить Усуд со смешком: затея пустая, город строили не один десяток лет, одному человеку восстановить не под силу. Лют упрямо склонил голову, ответил: для любимой луну достанет, не только поставит обратно камни. Вила улыбнулась польщенно и улетела по делам. Воин посмотрел с щемящим сердцем и с жаром кинулся за работу.
После чистого, ухоженного сада в хрустальном тереме Усуд показался двором, поросшим бурьяном. Лют сперва покривился, но затем полыхнуло радостное: это ж сколько работы во славу несравненной женщины, и все его руками!
Ладонь захолодило горлышко кувшина с молоком. Лют жадно отпил, с губ сорвались капли, поползли по обнаженной груди. Витязь довольно выдохнул, оглядел разрушенные дома хозяйским взором. Один, не самый разрушенный, сегодня восстановил, начал заново складывать стену второго. Конечно, камни поросли мхом, внутри комнат жесткая трава, но это мелочи, обустроится потом.
Занятый делом, даже меньше думал о прекрасной виле: удивительно! Вот и сейчас, прихлебывая молоко, смотрел на развалины в зеленом покрове и думал: кто построил такой город?
Жаль, никто не знает. Лют восхитился неведомым зодчим, что идеально выбрал место, учел каждую складку долины, гор, выстроил величественную стену, сторожевые башни, чудесные дома и роскошный терем правителя.
Мелькнуло неодобрительное: сволочь Яндалус Завоеватель, такую красоту порушил, непонятно ради чего. Хотя понятно: власть, золото, сладкое желание поплевать на поверженного. Дикость, бессмысленная жестокость, как во времена предвечной тьмы.
Люди тогда жили бок о бок со зверями, мало чем отличались: так же грызли добычу, пользовали самок, расширяли территорию обитания. Правда, в отличие от зверей люди еще меж собой дрались, баловались людоедством.
Мышцы сладко ныли. Витязь довольно вспоминал, сколько сделал за день, прикидывал, что назавтра. Чаруня отнеслась к стремлению восстановить Усуд со смешком: затея пустая, город строили не один десяток лет, одному человеку восстановить не под силу. Лют упрямо склонил голову, ответил: для любимой луну достанет, не только поставит обратно камни. Вила улыбнулась польщенно и улетела по делам. Воин посмотрел с щемящим сердцем и с жаром кинулся за работу.
После чистого, ухоженного сада в хрустальном тереме Усуд показался двором, поросшим бурьяном. Лют сперва покривился, но затем полыхнуло радостное: это ж сколько работы во славу несравненной женщины, и все его руками!
Ладонь захолодило горлышко кувшина с молоком. Лют жадно отпил, с губ сорвались капли, поползли по обнаженной груди. Витязь довольно выдохнул, оглядел разрушенные дома хозяйским взором. Один, не самый разрушенный, сегодня восстановил, начал заново складывать стену второго. Конечно, камни поросли мхом, внутри комнат жесткая трава, но это мелочи, обустроится потом.
Занятый делом, даже меньше думал о прекрасной виле: удивительно! Вот и сейчас, прихлебывая молоко, смотрел на развалины в зеленом покрове и думал: кто построил такой город?
Жаль, никто не знает. Лют восхитился неведомым зодчим, что идеально выбрал место, учел каждую складку долины, гор, выстроил величественную стену, сторожевые башни, чудесные дома и роскошный терем правителя.
Мелькнуло неодобрительное: сволочь Яндалус Завоеватель, такую красоту порушил, непонятно ради чего. Хотя понятно: власть, золото, сладкое желание поплевать на поверженного. Дикость, бессмысленная жестокость, как во времена предвечной тьмы.
Люди тогда жили бок о бок со зверями, мало чем отличались: так же грызли добычу, пользовали самок, расширяли территорию обитания. Правда, в отличие от зверей люди еще меж собой дрались, баловались людоедством.