Страница:
Перед глазами пронеслись сладостные картины, как бьет Тугара, крушит кости, плюет в ненавистную рожу, сворачивает шею. Чудище униженно молит о пощаде, а он разрывает того на части, омываемый потоком змеиной крови. Но стоило неловко пошевелиться, и дикая боль остудила жар в груди. Буслай припал, давясь слезами, к земле, заскулил, как обиженный щенок.
В глазах было темно, и он испугался, что ослеп, но протер глаза, морщась от боли, и понял, что уже стемнело. Небо заткала ночь, весело посверкивали серебряные блестки. Гридень всхлипнул, пополз в глубь леса. Ноги волочились, будто хребет перебили. Буслай прислушался к ощущениям и с мерзким холодком понял, что, может, так и есть.
Остывшие мышцы окаменели, каждое движение отдавалось вспышкой дикой боли, хрустом, будто ломалась корочка свежего хлеба. Пятная тропу слезами и кровью, Буслай дополз до разлапистых зарослей, пальцы погрузились в ледяную воду: из-под корней замшелого дерева тек небольшой ручеек.
Гридень привалился к валежине, отбитую спину кольнули обломки сучьев. Всхлипнул, плечи затряслись в судорожных рыданиях. Много позже, едва шевеля руками, он протер наперченные слезами глаза и негнущимися пальцами еле развязал ремешок шлема.
Облегчение было настолько неимоверным, что он застонал, будто сграбастал в кучу с десяток спелых девок и сумел всех разом. Под кожей головы пульсировало, словно череп, лишенный скреп, начал расти, как тыква по воле богини плодородия Севы.
Струи холодного ночного воздуха утолили боль сломанного носа. С удивлением Буслай обнаружил, что может шевелить руками – правда, с непрестанной болью. А ноги оставались недвижимы, словно окаменели. Он зло пощипал их, но ничего не ощутил. Потом, задрав штанину, ухватил так, что сорвал клок кожи, но опять ничего не почувствовал.
Дикий страх хлестнул огненной плетью. Заснувшая лесная живность проснулась от крика ужаса, возмущенно загугукала. Буслай обрушил на недвижимые колоды град ударов, тормошил, теребил, приговаривая сорванным от испуга голосом: «Ну давайте, миленькие, что ж вы?» С таким же успехом он мог массировать бревна.
Буслай откинулся на спину – в хребет уперлась шершавая кора валежины – и завыл тоненько, захлебываясь жалостью к себе. Впереди маячили годы унизительного существования, когда сам не сможет сходить в уборную: придется кого-то умолять, чтоб взял на руки, скрывая брезгливость на морде лица, а то и убирал прямо из… из… постели!!!
И чем будет заниматься? Неужто в волхвы или – упаси боги! – просить милостыню? Остаток жизни терпеть насмешливо-брезгливые взгляды, слышать смешки девок, оскорбления мальчишек?
Буслая затрясло. Глаза ослепли от слез, он выл по-звериному, каждая жилка тряслась от животного страха. Была мысль вернуться к Кащею, может, как-то поможет, ведь там будет Лют… Лют!!! А ведь ему труднее придется, злобный бог не чета Тугару-Змию, вдруг он не…
Мысль хлестнула ошеломляющей болью, он закричал от невыносимой тоски, крик затих средь обмерших стволов.
Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.
Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.
Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.
Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.
Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.
Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.
С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.
Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.
Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.
Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.
От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.
В животе начались страшные рези. Буслай схватился за пузо и бессильно застонал, не отрывая взгляда от ног.
– Давайте, – прошипел он умоляюще. – Давайте!
Дурнота накрыла волной, заглушила звуки леса и треск горящих сучьев. Глаза уткнулись в непроницаемую тьму. Кто-то жестоко дернул за ногу, и Буслай с криком провалился в небытие.
Звуки резко ворвались в уши – яркие, оглушающие. Буслай распахнул глаза: справа ревело пламя, огненная стена поднялась до неба, языки огромные, как отроги гор. Буслай испуганно сообразил: пока валялся без памяти, как девица, оставленный без присмотра костерок перекинулся на замшелые деревья и жадно вгрызся в новую пищу.
В лицо дохнуло страшным жаром, будто оказался внутри печи. Невольно застонав, он отбежал подальше, волны прохладного воздуха ласково пригладили… шерстку?
Я хожу!
…На четырех лапах.
Буслай смятенно оглядел лапы, поросшие густой короткой шерсткой, небольшое тельце, длинный, болезненно голый хвост. Вскрикнул в изумлении и страхе – и услышал жалкий писк. Лапа потянулась к уху, но коснуться его не смог, раздраженно засопел, шевеля… усами.
Лес вокруг преобразился: откуда-то выросли новые деревья, странно гладкие, без веток. В лесу непрестанно щелкало, хрюкало, хрустело, посвистывало. Звуки были странные, пугающие. Крохотное сердечко билось часто, как ливень по крыше. Воздух неожиданно загустел, ноздри щекотали сотни незнакомых запахов.
«Мышь, – вздохнул Буслай разочарованно. – А почему мышь? Почему оборотился?»
Озарение полыхнуло яркой вспышкой, смешок полевки затерялся в гигантских стеблях травы. Тирлич! Оборотная трава, чьим соком пользуются ведьмы для богопротивных делов… Но Лют сокрушался, что сжег тирлич у Грузда, вместе с дурманом… Перепутал, оно понятно, все же не волхв.
Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.
Ошалев от открытия, мышь порскнула в сторону – лапки неприятно захолодила размокшая земля – и с разбегу ударилась в твердое. Буслай отпрянул от бурлящего пламени, в языках которого уселось уродливое, расплывчатое существо. Гридень долго пялился на отражение в шлеме, потом заметался по стоянке.
Остановился – бока мощно раздувались, как щеки дудошника. Отбежал подальше от костра. Свалился в ямку. Поспешно выбрался, огляделся. Лес очень изменился: деревья теперь с гору, сухие веточки – непролазные буреломы, ничего не понять! Потом смутно догадался, что выемку оставил локтем, когда полз, глотая сопли.
Шерстка гневно встопорщилась, перед глазами замелькали картинки, выжигающие мозг. Потянуло запахом засохшей крови. Принюхался, нос заходил ходуном, глаза вычленили темный камешек, прилипший к стволу травы. Тронул лапкой, поверхность лопнула, коготок завяз в вязкой массе.
– О, какая у меня кровь, – пропищал Буслай. – Густая, крепкая.
Буслай засеменил от капли к капле, от выемки к выемке. В голове билась горячая мысль о мести. Наскоком не получилось – побил Тугар-Змий. Видать, не все можно решить силой, кое-где уместнее прокрасться и добиться своего хитростью.
Надо успеть в нору змеемордого до рассвета. С первым лучом солнца он вернется в людскую личину – со здоровыми ногами! – схватит что-нибудь и побьет змия его же оружием.
Древесные горы нехотя расступились, небо обрушилось такое огромное, хмурое, что невольно замерло сердце. В прорехе жестких кованых плит грозовых туч жалобно светила луна. Свет был немыслимо яркий, будто солнечный, но края туч, готовых разродиться каплями величиной с яблоко, безжалостно сдавливали, душили.
Копья травы топорщили шерстку, лапки скользили по гладким белым плиткам костей. Буслай залез на помост из чьей-то лопатки и, смешно шмыгая носом, оглядел просторы загадочного мира. Задыхающаяся в мускулистых объятиях туч луна скрылась, напоследок пригладив серебристым лучом поверхность горы. Гридень двинулся к горбу земли, надеясь, что это тот самый холм, а не кротовья кучка.
Над головой мелькнула хищная тень, но Буслай не обратил на нее внимания. Волна холодного воздуха вздыбила шерстинки, острым нюхом он учуял запах неведомого зверя. Скакнул в сторону, как бешеный конь, под остов какого-то неудачника. Над головой огорченно ухнуло.
Буслай из укрытия увидел громадную птицу с круглым диском лица, кинжальные когти, и сердце затрепетало. Чуть не попался сове, подумал гневно, но с немалой толикой разочарования.
Мелькнула мысль отсидеться до рассвета, пока гнусный пернатый не улетит, но гридень поборол страх. Осторожно выполз, застучал лапками по обломкам костей. Ухом чутко ловил неописуемое многообразие звуков: в траве пищали, трещали, скреблись… добро бы – жучки-паучки, а не опасные чудища.
Крохотные мышцы уставали. Буслай пискнул тоскливо: холм приближался медленно, порой чудилось – отползал.
В изнеможении он пробрался через утоптанную середину. Стыд слепил глаза, гридень падал в обугленные ямы от копыт, лапами с хрустом ломал корку засохшей кровяной наледи, увязал.
На исходе сил добрался до утоптанной, как камень, земли у входа в нору. Небо заметно посветлело: оно было заковано в грозовой панцирь, но теперь можно было рассмотреть каждую складку свинцовых туч.
Двинулся медленно – устал, но не признавался, отговаривался осторожностью. В глазах было темно, очертания стен слегка протаивали из бархатной тьмы, в ушах стоял треск корней, пожираемых прожорливыми червяками.
Веяло опасностью – не раз обмирал от страха, чудилось, что из темноты кто-то наблюдал за мышью, прикидывал: опасен или нет? О неровный пол сбил лапки, всхлипнул: когда все кончится?!
Упрямо бежал вперед. В темноте немного рассвело, блеснуло желтыми сполохами, носа коснулось тепло. Радостно пискнул, напряг мышиные жилы, ветер засвистел в ушах.
Страшное шипение ударило плетью, хребтом ощутил приближение опасности, свет померк. Буслай забарахтался во влажном мешке, лапки уткнулись в мокрые бревна. Ужас ошпарил кипятком: его затягивало в глубь мешка, оказавшегося бездонным, мышиные легкие мучительно горели от нехватки воздуха.
Что есть силы вцепился во влажные бревна, запищал отчаянно, крохотными когтями поцарапал стенки мешка. Чвакнуло, ноги обожгла горячая волна, мешок покидало в стороны, устье распахнулось, ворвалось сердитое шипение. Буслай выпрыгнул – земля больно ударила – и рванулся прочь. Из-под лапок порскнули темные комочки.
Любопытство пересилило страх – он бежал, но, когда затылок перестал сверлить смертельный холод, обернулся. Из стены выросло толстенное извивающееся бревно. Змеиная пасть была раскрыта, сердитому шипению товарки вторили другие змеи, что выползли из земляных стен, как корни старого дерева.
– У-у, гады! – пискнул Буслай. – Расплодилось нечисти.
Неплохую стражу Тугар-Змий завел, отметил нехотя. Может, кроме змеев, еще кто есть, но прячется, не обращая внимания на маленькую мышь. А как будет выбираться… гм…
Буслай пискнул сердито и сверкнул бусинками глаз. Опять задумался в неподходящем месте! Думать надо в спокойной обстановке, чтобы ничего не мешало: ни враги, ни жена, ни дети, ни погода, ни плохое умение танцевать. А в таких ситуациях надо не думать, а делать – тогда, может, и останешься в живых.
Шерстка слиплась – что за гады пошли слюнявые? – но с каждым шагом обдувало теплым воздухом, который становился все теплее и теплее. Огромная норища ударила по глазам. Буслай осторожно обежал закуток, усыпанный соломой, где развалилась в беспокойном сне красная громада.
Гридень презрительно фыркнул: дивий живет вместе с конем, одно слово – дикий. Нора была украшена просто, вернее, не была украшена вовсе. Черный земляной потолок язвили белесые корешки, ползали тугие кольца червей, изредка падали комья. В дождь, наверно, по пояс заливает.
Очаг заменяло огромное поле углей, пышущих жаром и лучившихся ярким светом, для мыша – огромные, как валуны. Обострившееся зрение различило, что угли не простые, совсем не дерево горит. Мелькнула безумная мысль: угли горят вечно, не гаснут. Отмахнулся от дури, но ощущение колдовства не покинуло.
Супротив огненной россыпи в версте разлилось спокойное море. В противовес жаркому валу оно дышало блаженной прохладой. Водный горизонт разлился бесконечно широко, глянешь вдаль – голова кружится. Вода, подмывшая стену норы, выгрызла уютную ямку и питалась свежими притоками из реки.
Тугар-Змий развалился, раскинув лапы, у дальней стены. Буслай со страхом осмотрел зеленую чешуйчатую гору. Ударил мощный храп, из пещер на морде шумно выползли струи дыма, мелькнул язычок пламени. Вокруг мощного тела плавился воздух: его ломти дрожали и переливались от света углей. Горб металлически поблескивал и казался еще массивнее, страшнее. Огненный коготь лучился ровным светом, до половины погрузившись в землю и оставив обугленное устье.
Буслай глянул по сторонам и уткнулся в кучу хлама, которую спящий Змий время от времени толкал ногой. Предметы были незнакомые, для мыши они казались нагромождением бревен, балок и вовсе непонятных, но больших штуковин.
Неуверенно шагнул к Тугару-Змию, но тут земля вздыбилась, запорошила ноздри… В голове зародился гул. Тело пронзила острая боль. Буслай почувствовал, что его с треском разрывают. Неведомая сила тянула его в стороны – мышцы трещали, рвались сухожилия, тело удлинялось. Тянуло и тянуло, как злой мальчишка лягушку за лапки.
Стиснул зубы. Крик бессильно потыкался в белые плиты и осыпался обратно, царапая горло. Му2ка стала бесконечной. Постепенно Буслай притерпелся, и резь притупилась. Неожиданно боль разом отрезало, и от облегчения он сдавленно простонал.
Мельком глянул на человечье тело – в груди приятная теплота, босые ноги уткнулись в холодный пол. Голова немного кружилась, и он невольно пригнулся – показалось, потолок рухнет. Притерпелся к размерам и на цыпочках направился к груде добра Тугара.
Неприхотливое чудище свалило в кучу дорогую посуду, кузнечные инструменты, обломки дерева, куски металла. Собирало сломанное оружие храбрецов, чьи кости белели под небом. Буслай нагнулся над погнутым мечом: половина выедена, словно ветка прожорливыми жуками, но вторая – острая: порезал палец, едва коснувшись.
Буслай осторожно потянул ущербный меч из вороха. Скрипнуло. Гридень замер. Тело прошиб холодный пот. Сопение Тугара-Змия прервалось, затем дивий захрапел. Буслай перевел дух, но на спину упала земля, и он опять вздрогнул, будто уязвленный каленым железом, потом молча ругнулся.
Меч почти выполз, загнутое острие зацепилось за кусок металла, тихо звякнуло. Буслай чуть потянул, оружие легко освободилось. Груда металла довольно охнула, осела с жутким грохотом. Тугар-Змий спросонья недоуменно рыкнул, взгляд зацепился за голую фигуру с железкой в руке, от удивления пыхнул струей дыма.
Буслай торопливо подскочил, с криком обрушил согнутую железку. Тугар-Змий машинально махнул рукой, от страшного крика с потолка посыпалась земля.
Покалеченный конь проснулся, жалобно заржал. Хозяин вскочил – из обрубка пальца хлестала кровь. Ненароком наступил на огненный серп на земле, подошва зашипела, чудище взвыло, запахло паленым. Тугар-Змий нелепо взмахнул руками, в последний момент извернулся, грянулся мордой в земляную стену, застрял до плеч.
Буслай торопливо ухватил огненный коготь за обрубок пальца – как раз ладонью обхватить – согнутый меч бессильно щелкнул о горб Змия, похожий на бронированные надкрылья жука.
– Бывай, гад! – крикнул Буслай злорадно.
Тугар-Змий глухо рявкнул. Из стены стали вываливаться крупные комья, с потолка пошел черный дождь. Гридень поспешно задал стрекача. Сзади глухо ревело, слышались звуки плевков. С шумом ударила волна жара, ущипнула за ягодицы.
Буслай заполошно пронесся по ходу. За спиной нарастал рев, от тяжелых шагов дрожал пол. На стенах висели гирлянды змей: пасти грозно распахнуты, протянуты к нарушителю. Огненный серп впился в тугие тела, сочно чвакнуло, зашипела горящая кровь, на полу задергались обрубки.
На спине будто выросли крылья – заорал счастливо, перекрещивая воздух желтыми полосами: Тугар-Змий тяжеловат, хрен догонит! Сзади разочарованно ревело, хозяин норы понял, что добыча ускользает, и метнул бесполезную струю пламени.
Буслай выскочил наружу. Хмурое небо показалось необыкновенно ярким, на кожу плюхнулись крохотные капельки: дождь только начался. Обломки костей кололи подошвы. Буслай кривился, сопел зло и прибавлял ходу.
– Стой! – заорал Тугар-Змий, вылезший из норы. – Стой, убью!
Буслай не ответил, сберегая дыхание, но подивился тупости чудища: кто ж после таких слов остановится?
За спиной громыхнуло, серый мир осветился яркой вспышкой, громко затопали чешуйчатые ножищи. Внезапно топот прекратился. Буслай злорадно оглянулся и тут же от удивления запнулся. Обломки костей с удовольствием оцарапали бока.
Тугар-Змий взмыл под облака: горб пропал, надкрылья легли на плечи бронированными пластинами. Нежные пергаментные крылья часто били по воздуху. Буслай обреченно застыл, в раскрытый рот влетела холодная капля.
Дивий парил под дождливыми облаками неуклюже, как корова, но двигался быстро, плюясь огненными струями. Из пасти вылетел горящий клубок, оставляя в воздухе дымный след, и упал рядом с гриднем. Тугар-Змий захохотал мощно, победно, смех даже заглушил тяжелый раскат грома.
Чудище взлетело повыше и ринулось на гридня, как голодный сокол на утку. Буслай с трудом поднялся, на заплетающихся ногах заковылял к лесу. По хребту пронеслась ледяная волна, ужалила загривок ледяной иглой: не уйти!
В небе громыхнуло – то ли дивий, то ли гром, – уши заложило, воздух превратился в воду. Стена дождя рухнула вмиг. Буслай пригнулся, ладонью накрыл голову, оберегая от хлестких ударов капель размером с репу. Огненный коготь сердито шипел, раскалившись сильнее, вокруг серпа появился густой пар.
Раздался пронзительный крик, и земля вздрогнула от падения тяжелого тела. Буслай обернулся, губы ехидно скривились. Нежные крылья Тугара-Змия набухли влагой, капли дождя кое-где пробили тонкую пленку, вот кости и не выдержали, выворотились из суставов.
Из разбитого рыла змия вытекала густая темная кровь, зверь тяжело дышал, надкрылья на плечах погнулись. Спина раскурочена, нежно-белые складки пятнала кровь и грязь.
Буслай медленно приблизился. Коготь в руке шипел, плевался струйками пара, но разгорался ярче. Гридень зябко повел плечами – дождь холодный! – но устыдился и вознес хвалу Перуну, богу грозы, покровителю воинов.
В мутных от боли глазах Тугара-Змия отразился огненный серп в клубах пара. Буслай застыл над хрипящим чудищем, сердце кольнула жалость. Огненный коготь опустился, гридень неловко ковырнул размокшую землю, буркнул нехотя:
– Ты, это, извини, что так вломился. Просто гад Кащей прижал, а мне для спасения дома надо. Ну, вот…
Буслай развел руками. Тугар-Змий глянул устало, тихо застонал. Гридень дернулся, будто ударили, и поспешно зашагал к лесу.
Щеки палил стыд, во рту стыл гадкий привкус. Хоть и гад Тугар-Змий, отмутузил, едва не оставил калекой, но… как бы он поступил, если бы к нему домой заявилось нечто наглое, требующее отдать кусок тела? Добро бы явился с местью, а так – по прихоти костлявого козла…
Кроны ослабили хлесткие удары воды. Голова разгорячилась, окуталась паром, как уворованный коготь. Лес затих, зверье попряталось по норам: пережидает ливень. Буслай разыскал место стоянки, поспешно оделся и затопал по тропе к реке.
Полотно реки мелко рябило, капли с грохотом ударяли в водное зеркало, сливались, сыпали брызгами. Плот покорно дожидался возвращения человека. Буслай, оскальзываясь на траве, вбежал на хлипкую конструкцию и едва не упал.
– Эй, рылы водные, тащите обратно, – крикнул он зло.
Плот рвануло, хребет изогнулся до хруста, удерживая равновесие. Стена дождя неохотно размыкалась, норовила вышибить с плота резким ударом.
В ушах клокотало, свинцовые плиты прошивались сполохами, ветвистые молнии били за горизонтом, на мир нагонял страх низкий тяжелый рокот.
Буслай встревоженно глянул на добычу – коготь шипел рассерженным котом, но гаснуть не собирался. Вспомнился вид разбитого Тугара-Змия, в глазах защипало, и Буслай стиснул зубы до ломоты.
Зернистую стену дождя зачернили величавые горы, водные духи поднажали, рывок едва не сбросил Буслая в бурлящую воду, плот рванул со скоростью стрижа. Громадный зев пещеры, зарешеченный прозрачными струями, охотно поглотил маленькую фигурку с желтым полумесяцем в руке.
Глава седьмая
В глазах было темно, и он испугался, что ослеп, но протер глаза, морщась от боли, и понял, что уже стемнело. Небо заткала ночь, весело посверкивали серебряные блестки. Гридень всхлипнул, пополз в глубь леса. Ноги волочились, будто хребет перебили. Буслай прислушался к ощущениям и с мерзким холодком понял, что, может, так и есть.
Остывшие мышцы окаменели, каждое движение отдавалось вспышкой дикой боли, хрустом, будто ломалась корочка свежего хлеба. Пятная тропу слезами и кровью, Буслай дополз до разлапистых зарослей, пальцы погрузились в ледяную воду: из-под корней замшелого дерева тек небольшой ручеек.
Гридень привалился к валежине, отбитую спину кольнули обломки сучьев. Всхлипнул, плечи затряслись в судорожных рыданиях. Много позже, едва шевеля руками, он протер наперченные слезами глаза и негнущимися пальцами еле развязал ремешок шлема.
Облегчение было настолько неимоверным, что он застонал, будто сграбастал в кучу с десяток спелых девок и сумел всех разом. Под кожей головы пульсировало, словно череп, лишенный скреп, начал расти, как тыква по воле богини плодородия Севы.
Струи холодного ночного воздуха утолили боль сломанного носа. С удивлением Буслай обнаружил, что может шевелить руками – правда, с непрестанной болью. А ноги оставались недвижимы, словно окаменели. Он зло пощипал их, но ничего не ощутил. Потом, задрав штанину, ухватил так, что сорвал клок кожи, но опять ничего не почувствовал.
Дикий страх хлестнул огненной плетью. Заснувшая лесная живность проснулась от крика ужаса, возмущенно загугукала. Буслай обрушил на недвижимые колоды град ударов, тормошил, теребил, приговаривая сорванным от испуга голосом: «Ну давайте, миленькие, что ж вы?» С таким же успехом он мог массировать бревна.
Буслай откинулся на спину – в хребет уперлась шершавая кора валежины – и завыл тоненько, захлебываясь жалостью к себе. Впереди маячили годы унизительного существования, когда сам не сможет сходить в уборную: придется кого-то умолять, чтоб взял на руки, скрывая брезгливость на морде лица, а то и убирал прямо из… из… постели!!!
И чем будет заниматься? Неужто в волхвы или – упаси боги! – просить милостыню? Остаток жизни терпеть насмешливо-брезгливые взгляды, слышать смешки девок, оскорбления мальчишек?
Буслая затрясло. Глаза ослепли от слез, он выл по-звериному, каждая жилка тряслась от животного страха. Была мысль вернуться к Кащею, может, как-то поможет, ведь там будет Лют… Лют!!! А ведь ему труднее придется, злобный бог не чета Тугару-Змию, вдруг он не…
Мысль хлестнула ошеломляющей болью, он закричал от невыносимой тоски, крик затих средь обмерших стволов.
Позже понял с горечью, что плот не повезет без когтя – на кой Кащею сдался безногий дурак с пустыми руками? Без когтя и старания Люта будут бессмысленны: костлявая нечисть поглумится, но обещанного не даст.
Навалилось безразличие, глаза высохли, тело устало обмякло. Рука скользнула к поясу, в пальцы уткнулась рукоять ножа. «Пожалуй, выход», – подумал Буслай вяло. Лучше так, чем ползать остаток жизни на брюхе.
Пальцы скользнули дальше и уперлись в кожаный мешочек, чудом уцелевший на крючке. Упитанные бока мешочка услужливо промялись. В мозгу воина полыхнула молния: там же лекарственные травы, что Лют дал еще в горах! Затеплившаяся надежда быстро разгорелась в пожар, охвативший тело.
Откуда силы взялись: Буслай собрал кучу хвороста, терпеливо чиркая трут разжег огонь, долго выдирал подкладку шлема, полоскал клепаный металл в ручье, измучился, пристраивая доспех с водой над огнем.
Из мешочка достал душистые травы, всмотрелся в дикой надежде. Сердце часто-часто бухало, кровь в кончики пальцев приливала жаркими волнами. Связки сушеной травы ломко хрустели, осыпаясь подобием пепла. Средь сухих стеблей попался клубок влажных корней: тугие, как откормленные черви, распираемые соком.
Наморщил лоб – что такое? – но смекнул: травы заварить, а соком белесых корней натереть раны. Предчувствие чуда окутало жаркой волной. Когда же мелькнула мысль, что травы могут не помочь, от страшного разочарования едва не отшвырнул шлем с греющейся водой.
С трудом взял себя в руки, дождался, когда над водой завьюжит спираль пара, а гладь зарябит пузырями. Махом швырнул охапку трав. Шлем забило под завязку, и он притопил траву палкой. Потом отставил шлем – пусть настаивается. Кое-как снял рубаху, морщась и охая при движении. Белесые корни сочно лопались под пальцами, когда он втирал их в синяки и порезы.
Под мышками зияли ровные надрезы – Змий напакостил, когда удерживал для пинка. Буслай застонал от стыда и унижения и резкими движениями втер сок в раны. Ноги смазал особо обильно, выжимая корни досуха, елозя по коже растрепанными волоконцами.
Горячий шлем согрел руки, заваренные листки разбухли и в отсветах костра казались склизкими змеями. Буслая передернуло. Край шлема прилип к губам, в рот хлынула волна страшной горечи. Скривился, чудовищным напряжением успокоил бунтующий желудок и уставился невидящим взглядом на темные стволы, слегка подпаленные светом костра.
Немедленного чуда не произошло. То холодея, то обливаясь потом, он поспешно сгреб траву и запихнул в рот. Второй жевок дался с невероятным трудом. От гадкого вкуса челюсти окаменели, а язык судорожно пытался выпихнуть мокрые комки. Буслай сжал зубы и глотал, как утка.
От едкой горечи мелькнула мысль выплюнуть гадость – перспектива остаться калекой уже не пугала. Но Буслай смирил гнусные порывы, запихал остатки трав в рот и, давя отрыжку, прожевал. Ком застрял в горле – едва не задохнулся, – но ухнул в желудок с грохотом камнепада.
В животе начались страшные рези. Буслай схватился за пузо и бессильно застонал, не отрывая взгляда от ног.
– Давайте, – прошипел он умоляюще. – Давайте!
Дурнота накрыла волной, заглушила звуки леса и треск горящих сучьев. Глаза уткнулись в непроницаемую тьму. Кто-то жестоко дернул за ногу, и Буслай с криком провалился в небытие.
Звуки резко ворвались в уши – яркие, оглушающие. Буслай распахнул глаза: справа ревело пламя, огненная стена поднялась до неба, языки огромные, как отроги гор. Буслай испуганно сообразил: пока валялся без памяти, как девица, оставленный без присмотра костерок перекинулся на замшелые деревья и жадно вгрызся в новую пищу.
В лицо дохнуло страшным жаром, будто оказался внутри печи. Невольно застонав, он отбежал подальше, волны прохладного воздуха ласково пригладили… шерстку?
Я хожу!
…На четырех лапах.
Буслай смятенно оглядел лапы, поросшие густой короткой шерсткой, небольшое тельце, длинный, болезненно голый хвост. Вскрикнул в изумлении и страхе – и услышал жалкий писк. Лапа потянулась к уху, но коснуться его не смог, раздраженно засопел, шевеля… усами.
Лес вокруг преобразился: откуда-то выросли новые деревья, странно гладкие, без веток. В лесу непрестанно щелкало, хрюкало, хрустело, посвистывало. Звуки были странные, пугающие. Крохотное сердечко билось часто, как ливень по крыше. Воздух неожиданно загустел, ноздри щекотали сотни незнакомых запахов.
«Мышь, – вздохнул Буслай разочарованно. – А почему мышь? Почему оборотился?»
Озарение полыхнуло яркой вспышкой, смешок полевки затерялся в гигантских стеблях травы. Тирлич! Оборотная трава, чьим соком пользуются ведьмы для богопротивных делов… Но Лют сокрушался, что сжег тирлич у Грузда, вместе с дурманом… Перепутал, оно понятно, все же не волхв.
Буслай подпрыгнул, с радостью чуя в задних лапах упругую мощь, запищал счастливо. Смех мыши оборвался, крохотные лапки засеменили по пористой земле. Мимо мелькнула грязная куча, беленые корешки сплелись густо – в ячейку и коготка не просунешь. «Да это одежа!» – мелькнула мысль.
Ошалев от открытия, мышь порскнула в сторону – лапки неприятно захолодила размокшая земля – и с разбегу ударилась в твердое. Буслай отпрянул от бурлящего пламени, в языках которого уселось уродливое, расплывчатое существо. Гридень долго пялился на отражение в шлеме, потом заметался по стоянке.
Остановился – бока мощно раздувались, как щеки дудошника. Отбежал подальше от костра. Свалился в ямку. Поспешно выбрался, огляделся. Лес очень изменился: деревья теперь с гору, сухие веточки – непролазные буреломы, ничего не понять! Потом смутно догадался, что выемку оставил локтем, когда полз, глотая сопли.
Шерстка гневно встопорщилась, перед глазами замелькали картинки, выжигающие мозг. Потянуло запахом засохшей крови. Принюхался, нос заходил ходуном, глаза вычленили темный камешек, прилипший к стволу травы. Тронул лапкой, поверхность лопнула, коготок завяз в вязкой массе.
– О, какая у меня кровь, – пропищал Буслай. – Густая, крепкая.
Буслай засеменил от капли к капле, от выемки к выемке. В голове билась горячая мысль о мести. Наскоком не получилось – побил Тугар-Змий. Видать, не все можно решить силой, кое-где уместнее прокрасться и добиться своего хитростью.
Надо успеть в нору змеемордого до рассвета. С первым лучом солнца он вернется в людскую личину – со здоровыми ногами! – схватит что-нибудь и побьет змия его же оружием.
Древесные горы нехотя расступились, небо обрушилось такое огромное, хмурое, что невольно замерло сердце. В прорехе жестких кованых плит грозовых туч жалобно светила луна. Свет был немыслимо яркий, будто солнечный, но края туч, готовых разродиться каплями величиной с яблоко, безжалостно сдавливали, душили.
Копья травы топорщили шерстку, лапки скользили по гладким белым плиткам костей. Буслай залез на помост из чьей-то лопатки и, смешно шмыгая носом, оглядел просторы загадочного мира. Задыхающаяся в мускулистых объятиях туч луна скрылась, напоследок пригладив серебристым лучом поверхность горы. Гридень двинулся к горбу земли, надеясь, что это тот самый холм, а не кротовья кучка.
Над головой мелькнула хищная тень, но Буслай не обратил на нее внимания. Волна холодного воздуха вздыбила шерстинки, острым нюхом он учуял запах неведомого зверя. Скакнул в сторону, как бешеный конь, под остов какого-то неудачника. Над головой огорченно ухнуло.
Буслай из укрытия увидел громадную птицу с круглым диском лица, кинжальные когти, и сердце затрепетало. Чуть не попался сове, подумал гневно, но с немалой толикой разочарования.
Мелькнула мысль отсидеться до рассвета, пока гнусный пернатый не улетит, но гридень поборол страх. Осторожно выполз, застучал лапками по обломкам костей. Ухом чутко ловил неописуемое многообразие звуков: в траве пищали, трещали, скреблись… добро бы – жучки-паучки, а не опасные чудища.
Крохотные мышцы уставали. Буслай пискнул тоскливо: холм приближался медленно, порой чудилось – отползал.
В изнеможении он пробрался через утоптанную середину. Стыд слепил глаза, гридень падал в обугленные ямы от копыт, лапами с хрустом ломал корку засохшей кровяной наледи, увязал.
На исходе сил добрался до утоптанной, как камень, земли у входа в нору. Небо заметно посветлело: оно было заковано в грозовой панцирь, но теперь можно было рассмотреть каждую складку свинцовых туч.
Двинулся медленно – устал, но не признавался, отговаривался осторожностью. В глазах было темно, очертания стен слегка протаивали из бархатной тьмы, в ушах стоял треск корней, пожираемых прожорливыми червяками.
Веяло опасностью – не раз обмирал от страха, чудилось, что из темноты кто-то наблюдал за мышью, прикидывал: опасен или нет? О неровный пол сбил лапки, всхлипнул: когда все кончится?!
Упрямо бежал вперед. В темноте немного рассвело, блеснуло желтыми сполохами, носа коснулось тепло. Радостно пискнул, напряг мышиные жилы, ветер засвистел в ушах.
Страшное шипение ударило плетью, хребтом ощутил приближение опасности, свет померк. Буслай забарахтался во влажном мешке, лапки уткнулись в мокрые бревна. Ужас ошпарил кипятком: его затягивало в глубь мешка, оказавшегося бездонным, мышиные легкие мучительно горели от нехватки воздуха.
Что есть силы вцепился во влажные бревна, запищал отчаянно, крохотными когтями поцарапал стенки мешка. Чвакнуло, ноги обожгла горячая волна, мешок покидало в стороны, устье распахнулось, ворвалось сердитое шипение. Буслай выпрыгнул – земля больно ударила – и рванулся прочь. Из-под лапок порскнули темные комочки.
Любопытство пересилило страх – он бежал, но, когда затылок перестал сверлить смертельный холод, обернулся. Из стены выросло толстенное извивающееся бревно. Змеиная пасть была раскрыта, сердитому шипению товарки вторили другие змеи, что выползли из земляных стен, как корни старого дерева.
– У-у, гады! – пискнул Буслай. – Расплодилось нечисти.
Неплохую стражу Тугар-Змий завел, отметил нехотя. Может, кроме змеев, еще кто есть, но прячется, не обращая внимания на маленькую мышь. А как будет выбираться… гм…
Буслай пискнул сердито и сверкнул бусинками глаз. Опять задумался в неподходящем месте! Думать надо в спокойной обстановке, чтобы ничего не мешало: ни враги, ни жена, ни дети, ни погода, ни плохое умение танцевать. А в таких ситуациях надо не думать, а делать – тогда, может, и останешься в живых.
Шерстка слиплась – что за гады пошли слюнявые? – но с каждым шагом обдувало теплым воздухом, который становился все теплее и теплее. Огромная норища ударила по глазам. Буслай осторожно обежал закуток, усыпанный соломой, где развалилась в беспокойном сне красная громада.
Гридень презрительно фыркнул: дивий живет вместе с конем, одно слово – дикий. Нора была украшена просто, вернее, не была украшена вовсе. Черный земляной потолок язвили белесые корешки, ползали тугие кольца червей, изредка падали комья. В дождь, наверно, по пояс заливает.
Очаг заменяло огромное поле углей, пышущих жаром и лучившихся ярким светом, для мыша – огромные, как валуны. Обострившееся зрение различило, что угли не простые, совсем не дерево горит. Мелькнула безумная мысль: угли горят вечно, не гаснут. Отмахнулся от дури, но ощущение колдовства не покинуло.
Супротив огненной россыпи в версте разлилось спокойное море. В противовес жаркому валу оно дышало блаженной прохладой. Водный горизонт разлился бесконечно широко, глянешь вдаль – голова кружится. Вода, подмывшая стену норы, выгрызла уютную ямку и питалась свежими притоками из реки.
Тугар-Змий развалился, раскинув лапы, у дальней стены. Буслай со страхом осмотрел зеленую чешуйчатую гору. Ударил мощный храп, из пещер на морде шумно выползли струи дыма, мелькнул язычок пламени. Вокруг мощного тела плавился воздух: его ломти дрожали и переливались от света углей. Горб металлически поблескивал и казался еще массивнее, страшнее. Огненный коготь лучился ровным светом, до половины погрузившись в землю и оставив обугленное устье.
Буслай глянул по сторонам и уткнулся в кучу хлама, которую спящий Змий время от времени толкал ногой. Предметы были незнакомые, для мыши они казались нагромождением бревен, балок и вовсе непонятных, но больших штуковин.
Неуверенно шагнул к Тугару-Змию, но тут земля вздыбилась, запорошила ноздри… В голове зародился гул. Тело пронзила острая боль. Буслай почувствовал, что его с треском разрывают. Неведомая сила тянула его в стороны – мышцы трещали, рвались сухожилия, тело удлинялось. Тянуло и тянуло, как злой мальчишка лягушку за лапки.
Стиснул зубы. Крик бессильно потыкался в белые плиты и осыпался обратно, царапая горло. Му2ка стала бесконечной. Постепенно Буслай притерпелся, и резь притупилась. Неожиданно боль разом отрезало, и от облегчения он сдавленно простонал.
Мельком глянул на человечье тело – в груди приятная теплота, босые ноги уткнулись в холодный пол. Голова немного кружилась, и он невольно пригнулся – показалось, потолок рухнет. Притерпелся к размерам и на цыпочках направился к груде добра Тугара.
Неприхотливое чудище свалило в кучу дорогую посуду, кузнечные инструменты, обломки дерева, куски металла. Собирало сломанное оружие храбрецов, чьи кости белели под небом. Буслай нагнулся над погнутым мечом: половина выедена, словно ветка прожорливыми жуками, но вторая – острая: порезал палец, едва коснувшись.
Буслай осторожно потянул ущербный меч из вороха. Скрипнуло. Гридень замер. Тело прошиб холодный пот. Сопение Тугара-Змия прервалось, затем дивий захрапел. Буслай перевел дух, но на спину упала земля, и он опять вздрогнул, будто уязвленный каленым железом, потом молча ругнулся.
Меч почти выполз, загнутое острие зацепилось за кусок металла, тихо звякнуло. Буслай чуть потянул, оружие легко освободилось. Груда металла довольно охнула, осела с жутким грохотом. Тугар-Змий спросонья недоуменно рыкнул, взгляд зацепился за голую фигуру с железкой в руке, от удивления пыхнул струей дыма.
Буслай торопливо подскочил, с криком обрушил согнутую железку. Тугар-Змий машинально махнул рукой, от страшного крика с потолка посыпалась земля.
Покалеченный конь проснулся, жалобно заржал. Хозяин вскочил – из обрубка пальца хлестала кровь. Ненароком наступил на огненный серп на земле, подошва зашипела, чудище взвыло, запахло паленым. Тугар-Змий нелепо взмахнул руками, в последний момент извернулся, грянулся мордой в земляную стену, застрял до плеч.
Буслай торопливо ухватил огненный коготь за обрубок пальца – как раз ладонью обхватить – согнутый меч бессильно щелкнул о горб Змия, похожий на бронированные надкрылья жука.
– Бывай, гад! – крикнул Буслай злорадно.
Тугар-Змий глухо рявкнул. Из стены стали вываливаться крупные комья, с потолка пошел черный дождь. Гридень поспешно задал стрекача. Сзади глухо ревело, слышались звуки плевков. С шумом ударила волна жара, ущипнула за ягодицы.
Буслай заполошно пронесся по ходу. За спиной нарастал рев, от тяжелых шагов дрожал пол. На стенах висели гирлянды змей: пасти грозно распахнуты, протянуты к нарушителю. Огненный серп впился в тугие тела, сочно чвакнуло, зашипела горящая кровь, на полу задергались обрубки.
На спине будто выросли крылья – заорал счастливо, перекрещивая воздух желтыми полосами: Тугар-Змий тяжеловат, хрен догонит! Сзади разочарованно ревело, хозяин норы понял, что добыча ускользает, и метнул бесполезную струю пламени.
Буслай выскочил наружу. Хмурое небо показалось необыкновенно ярким, на кожу плюхнулись крохотные капельки: дождь только начался. Обломки костей кололи подошвы. Буслай кривился, сопел зло и прибавлял ходу.
– Стой! – заорал Тугар-Змий, вылезший из норы. – Стой, убью!
Буслай не ответил, сберегая дыхание, но подивился тупости чудища: кто ж после таких слов остановится?
За спиной громыхнуло, серый мир осветился яркой вспышкой, громко затопали чешуйчатые ножищи. Внезапно топот прекратился. Буслай злорадно оглянулся и тут же от удивления запнулся. Обломки костей с удовольствием оцарапали бока.
Тугар-Змий взмыл под облака: горб пропал, надкрылья легли на плечи бронированными пластинами. Нежные пергаментные крылья часто били по воздуху. Буслай обреченно застыл, в раскрытый рот влетела холодная капля.
Дивий парил под дождливыми облаками неуклюже, как корова, но двигался быстро, плюясь огненными струями. Из пасти вылетел горящий клубок, оставляя в воздухе дымный след, и упал рядом с гриднем. Тугар-Змий захохотал мощно, победно, смех даже заглушил тяжелый раскат грома.
Чудище взлетело повыше и ринулось на гридня, как голодный сокол на утку. Буслай с трудом поднялся, на заплетающихся ногах заковылял к лесу. По хребту пронеслась ледяная волна, ужалила загривок ледяной иглой: не уйти!
В небе громыхнуло – то ли дивий, то ли гром, – уши заложило, воздух превратился в воду. Стена дождя рухнула вмиг. Буслай пригнулся, ладонью накрыл голову, оберегая от хлестких ударов капель размером с репу. Огненный коготь сердито шипел, раскалившись сильнее, вокруг серпа появился густой пар.
Раздался пронзительный крик, и земля вздрогнула от падения тяжелого тела. Буслай обернулся, губы ехидно скривились. Нежные крылья Тугара-Змия набухли влагой, капли дождя кое-где пробили тонкую пленку, вот кости и не выдержали, выворотились из суставов.
Из разбитого рыла змия вытекала густая темная кровь, зверь тяжело дышал, надкрылья на плечах погнулись. Спина раскурочена, нежно-белые складки пятнала кровь и грязь.
Буслай медленно приблизился. Коготь в руке шипел, плевался струйками пара, но разгорался ярче. Гридень зябко повел плечами – дождь холодный! – но устыдился и вознес хвалу Перуну, богу грозы, покровителю воинов.
В мутных от боли глазах Тугара-Змия отразился огненный серп в клубах пара. Буслай застыл над хрипящим чудищем, сердце кольнула жалость. Огненный коготь опустился, гридень неловко ковырнул размокшую землю, буркнул нехотя:
– Ты, это, извини, что так вломился. Просто гад Кащей прижал, а мне для спасения дома надо. Ну, вот…
Буслай развел руками. Тугар-Змий глянул устало, тихо застонал. Гридень дернулся, будто ударили, и поспешно зашагал к лесу.
Щеки палил стыд, во рту стыл гадкий привкус. Хоть и гад Тугар-Змий, отмутузил, едва не оставил калекой, но… как бы он поступил, если бы к нему домой заявилось нечто наглое, требующее отдать кусок тела? Добро бы явился с местью, а так – по прихоти костлявого козла…
Кроны ослабили хлесткие удары воды. Голова разгорячилась, окуталась паром, как уворованный коготь. Лес затих, зверье попряталось по норам: пережидает ливень. Буслай разыскал место стоянки, поспешно оделся и затопал по тропе к реке.
Полотно реки мелко рябило, капли с грохотом ударяли в водное зеркало, сливались, сыпали брызгами. Плот покорно дожидался возвращения человека. Буслай, оскальзываясь на траве, вбежал на хлипкую конструкцию и едва не упал.
– Эй, рылы водные, тащите обратно, – крикнул он зло.
Плот рвануло, хребет изогнулся до хруста, удерживая равновесие. Стена дождя неохотно размыкалась, норовила вышибить с плота резким ударом.
В ушах клокотало, свинцовые плиты прошивались сполохами, ветвистые молнии били за горизонтом, на мир нагонял страх низкий тяжелый рокот.
Буслай встревоженно глянул на добычу – коготь шипел рассерженным котом, но гаснуть не собирался. Вспомнился вид разбитого Тугара-Змия, в глазах защипало, и Буслай стиснул зубы до ломоты.
Зернистую стену дождя зачернили величавые горы, водные духи поднажали, рывок едва не сбросил Буслая в бурлящую воду, плот рванул со скоростью стрижа. Громадный зев пещеры, зарешеченный прозрачными струями, охотно поглотил маленькую фигурку с желтым полумесяцем в руке.
Глава седьмая
– Повелитель! Повелитель!
Алтын вздрогнул, веки разлепились, вместо прекрасного лица появилось убранство шатра: золото блещет, каменья переливаются радужно, но все так мелко по сравнению с главным сокровищем.
– Повелитель!
Алтын расцепил ноги, нехотя встал: чего Шергай орет, неужели трусливый Яромир напал ночью?
Стражи у полога шатра, и без того хмурые под проливным дождем, преградили путь взволнованному старику и прожгли мага злобными взглядами. Но в головах прозвучала команда, и они послушно расступились, пропустив мелькнувшую парчовую молнию.
Алтын смерил распростертого мага недовольным взглядом.
– Повелитель! Радостная весть! – прокричал Шергай.
Алтын глянул подозрительно на блестящую каплями лысину, повел оголенными плечами.
– Что такое? Да встань, нечего стелиться. Сомчей окончательно поправился?
Шергай вскочил, с халата текли струи и впитывались в войлочные подушки. От размашистого качания головой воздух наполнился прозрачными икринками, одна плюхнулась на обнаженную грудь Повелителя и испарилась с легким шипом.
– Повелитель, я атаковал князя Арама! Да, Повелитель, здешний колдунчик силен, но туповат, обойти гнилую защиту не составило труда.
Пламя светильников вспыхнуло ярче. Алтын спросил, затаив дыхание:
– Он мертв?
– Не знаю, – ответил маг беспечно. – Помимо того, я вызвал могучего духа ветра, и он без помех выкрал из терема жену Арама.
Алтын шатнулся, будто пронзенный копьем, пламя светцов сдунуло холодным порывом, шатер погрузился в темноту. Маг задрожал от голоса, напоенного небывалой мощью:
– Где она?!
Крик согнул в поясе. Маг с трудом распрямился, унимая накатившую дурноту, пролепетал поспешно:
– В моем шатре, Повелитель, я хотел…
Алтын выбежал под ночной ливень, проломив стенку шатра, стражи с обеспокоенными криками затопали следом. По стану прошло оживление, шум капель разрезало шипение сабель. Шергай сплюнул, поспешно непотребство уничтожил и мигом перенесся к своему шатру.
Повелитель домчался до жилища мага, у порога встал, словно наткнулся на преграду, и толпа воинов за спиной услышала подозрительное всхлипывание. Шергай заорал торопливо:
– Что встали, дети ослов? Ступайте, такова воля Повелителя.
Степняки зароптали, мага ожгли десятки злобных взглядов, но Повелитель взял себя в руки, скомандовал, не открывая рта:
– Прочь!
Алтын вздрогнул, веки разлепились, вместо прекрасного лица появилось убранство шатра: золото блещет, каменья переливаются радужно, но все так мелко по сравнению с главным сокровищем.
– Повелитель!
Алтын расцепил ноги, нехотя встал: чего Шергай орет, неужели трусливый Яромир напал ночью?
Стражи у полога шатра, и без того хмурые под проливным дождем, преградили путь взволнованному старику и прожгли мага злобными взглядами. Но в головах прозвучала команда, и они послушно расступились, пропустив мелькнувшую парчовую молнию.
Алтын смерил распростертого мага недовольным взглядом.
– Повелитель! Радостная весть! – прокричал Шергай.
Алтын глянул подозрительно на блестящую каплями лысину, повел оголенными плечами.
– Что такое? Да встань, нечего стелиться. Сомчей окончательно поправился?
Шергай вскочил, с халата текли струи и впитывались в войлочные подушки. От размашистого качания головой воздух наполнился прозрачными икринками, одна плюхнулась на обнаженную грудь Повелителя и испарилась с легким шипом.
– Повелитель, я атаковал князя Арама! Да, Повелитель, здешний колдунчик силен, но туповат, обойти гнилую защиту не составило труда.
Пламя светильников вспыхнуло ярче. Алтын спросил, затаив дыхание:
– Он мертв?
– Не знаю, – ответил маг беспечно. – Помимо того, я вызвал могучего духа ветра, и он без помех выкрал из терема жену Арама.
Алтын шатнулся, будто пронзенный копьем, пламя светцов сдунуло холодным порывом, шатер погрузился в темноту. Маг задрожал от голоса, напоенного небывалой мощью:
– Где она?!
Крик согнул в поясе. Маг с трудом распрямился, унимая накатившую дурноту, пролепетал поспешно:
– В моем шатре, Повелитель, я хотел…
Алтын выбежал под ночной ливень, проломив стенку шатра, стражи с обеспокоенными криками затопали следом. По стану прошло оживление, шум капель разрезало шипение сабель. Шергай сплюнул, поспешно непотребство уничтожил и мигом перенесся к своему шатру.
Повелитель домчался до жилища мага, у порога встал, словно наткнулся на преграду, и толпа воинов за спиной услышала подозрительное всхлипывание. Шергай заорал торопливо:
– Что встали, дети ослов? Ступайте, такова воля Повелителя.
Степняки зароптали, мага ожгли десятки злобных взглядов, но Повелитель взял себя в руки, скомандовал, не открывая рта:
– Прочь!