Игнатушин Алексей. Псы, стерегущие мир

   Лют услышал за спиной шепоток отроков.
   – Савка, а почему лес Синий? – спросил Ждан.
   – Сказывали сельские, что по ночам землю туман устилает, а цветом тот туман – мертвенной синевы, потому и лес Синий.
   – Вот страх-то…
   Лес заполняли трели птах; мягко шуршали изредка облетающие листья, порой стучал по веткам и стволу отвалившийся сук.
   Лица Буслая коснулись тонкие нити и противно защекотали кожу. Гридень досадливо плюнул, заскреб пальцами по щекам, отчего подушечки пальцев стали белыми от скомканной паутины.
   – Вот гадость какая! – ругнулся он вполголоса.
   Потом заприметил нечто в кустах, отчего седло вмиг опустело. Отроки испуганно повернули головы на треск. Из зарослей донесся довольный возглас. Стрый нехотя повернул голову – лесной шум разбавился басовитым рокотом:
   – Что, на самодиву наткнулся? Мало тебе дочери Стойгнева, не угомонишься?
   – Что ты, батюшка-воевода? – сказал гридень елейно. Выйдя из кустов, Буслай упруго оттолкнулся от травы – конь чуть присел от упавшей тяжести. В отроков полетела птица со сломанной шеей. – Ради тебя стараюсь.
   Ждан подхватил тушку и припрятал в седельный мешок. Стрый посмотрел на гридня хмуро: в глазах настороженность, не пропустить бы подвоха.
   – Что нашел?
   Гридень молча протянул ладонь с сероватыми голышами. Стрый блеснул глазами и, дернув бородой, сглотнул комок. Буслай подавил усмешку и натянул поводья. Конь подошел к угольному собрату. На широкую, как лопата, ладонь воеводы переместилось три яйца. Стрый тотчас, прокусив скорлупу, шумно выпил содержимое. Утер губы и скривился от лучащегося лица Буслая.
   – Ладно, – проворчал воевода, – одну пакость прощу, ступай.
   – Спасибо, воевода-батюшка!
   Буслай придержал коня, а воевода отъехал на несколько шагов, и сразу раздалось шумное чавканье. Гридень перемигнулся с Лютом, и его губы неудержимо расползлись до ушей. Лют покачал головой, оглянулся на возбужденный говорок.
   Савка и Ждан заходящимся от волнения шепотом обсуждали увиденное. Для них сомнений, кто отец Стрыя, не было. Известно, что Волос-Змей без меры любит молоко и яйца.
   Поверху зашептала листва. Лют прислушался и в сплетении шуршащих голосов смутно различил стальную нотку. Помимо воли плечи передернулись – не зря Синий лес перестал быть хожим.
   Несколько раз в затылок упирался тяжелый взгляд, но стоило обернуться, и он пропадал. Заросли иногда шумели без ветра, и доносился осколком писклявый смех анчутки.
   Лют прищурился: вроде это дерево видит по второму разу… Может, блазнится? Но нет – памятное пятно мха, наплыв чаги. Уж не пущевик ли балует? Хотя до его владений – пущи непролазной – пока не добрались.
   – Стрый, – позвал Лют, стараясь, чтобы голос звучал нормально. – Может, взденем брони?
   Воевода спросил, не поворачивая головы:
   – Чуешь что?
   Лют пожал плечами:
   – Как-то неспокойно.
   Воевода завертел головой размером с пивной котел, от сурового взгляда ветки едва не затлели.
   – Не стоит. Не нападет никто.
   Лют не стал спорить – у воеводы чутье лучше. Буслай рядом колюче хмыкнул, горделиво расправил плечи – уж он-то не боится внезапных атак, надо будет, так пойдет в бой в первозданной наготе, как ходили предки. Лицо Люта окаменело.
   Заросшая тропа, петляя, уходила в глубь леса, кони покорно переставляли ноги, на их мордах застыло безучастное выражение. Лишь воеводин конь храпел сердито, и в его глазах тлели червонные искры.
   Буслай от нечего делать стал рассказывать отрокам былину о пленении Перуна Змеем-Волосом, искоса поглядывая на спину Стрыя. Ждан с Савкой и раньше слыхали былину, но в пересказе гридня история получалась куда лучше.
   Отроки с блестящими глазами внимали баюну, гневно стискивая кулаки, когда Буслай загробным голосом описывал пленение и дальнейшее ослепление бога. Настал миг, когда Савка засомневался: удастся освободить Сварожича? Но сказка кончилась хорошо: храбрый кузнец разбил цепи, глаза вернулись, а Волосу досталось топором по башке.
   Стрый злобно хрюкнул, когда Буслай чересчур красочно стал описывать поражение Змея. Угольно-черный Гором скакнул вперед – подальше от насмешника, и остаток пути спина воеводы маячила в полусотне шагов.
   Когда зелень листьев тронул солнечный багрец, Стрый скомандовал привал. По счастью нашлась маленькая полянка с густой травой, сочной и ломкой. Привязанные к дереву, кони немедля захрустели тугими стеблями.
   Из-под корней могучего дуба пробивался крохотный ручей. Лют хотел напиться, но кони замутили воду, – пришлось хлебнуть из баклажки.
   Ждан сбросил с вьючной лошади поклажу, взгляд зацепился за красную бусину в траве.
   – Вот счастье привалило, – сказал он. – В малинник забрели, сегодня ягодами полакомимся.
   Савка кивнул, шумно сглатывая слюну:
   – Возьми короб плетеный, а я за конями присмотрю.
   Стрый бросил напутственно:
   – Далеко не заходи. Чуть что, кричи!
   – Хорошо, дядька Стрый, – кивнул Ждан покорно.
   Кусты сомкнулись за худощавой спиной, и спустя некоторое время оттуда донеслись довольные возгласы.
   Лют разложил на траве одеяло, прилег – сочные стебли захрустели влажно. Гридень примял траву, встал с лежбища.
   Савка расчесывал костяным гребешком гриву Горома – коню воеводы почет в первую очередь. Стрый с брезгливо поджатыми губами копался в мешке, будто по ошибке залез в мешок Буслая.
   Гридень положил на колени топор, из походного мешка достал точильный камень – полянку заполнило металлическое вжиканье.
   Стрый хмуро наблюдал за работой гридня, пучки волос в его ноздрях грозно зашевелились.
   – Что без толку правишь? – спросил воевода сердито. – Сходи за водой.
   Буслай ответил раздраженно:
   – Пусть Лют сходит.
   – Он за хворостом пошел. Лют, в отличие от тебя, бездельника, на месте не сидит, хотя ты ему прислуживать должен.
   Буслай оглядел поляну, но Люта видно не было, лишь за деревьями хрустели сухие ветки да иногда мелькала рубашка. Точильный камень исчез в мешке – воевода не поддался на уловку, мол, если воин правит оружие, то отвлекать нельзя. Лезвие и так остро, можно бриться, просто не хотелось, чтобы воевода что-то поручал. И вот на тебе…
   – Да где вода? – спросил гридень в последней попытке улизнуть от урока. – И на кой идти, у нас в баклажках много?
   Воевода глянул из-под бровей:
   – Свежей хочу. А ручей найдешь вон там, да не утопни, бестолочь, болото рядом.
   Буслай рассерженно поднялся. Савка, пряча улыбку, сунул ему в руки объемистую баклажку, почти ендову. Гридень затопал в указанном направлении с таким треском, будто сквозь бурелом ломился пьяный медведь.
 
   Ждан так увлекся сбором ягоды, что перемазался соком. Губы его расцветились, словно у упыря. Сладкая струйка заползла под ворот. Испачканные пальцы знай себе хватали ягоды, а в глазах рябило от вкусной россыпи. Короб почти наполнился, вдобавок к малине набрел Ждан на заросли клюквы – вкусный будет взвар!
   Сбоку раздался треск, отрок повернулся, руки сами собой выхватили булаву. В воздух ткнуло шипастое оголовье. С испуганным криком от оружия отпрянул старичок, из его сухоньких рук выпала корзинка, и ягоды затерялись в траве.
   – Ты кто? – грозно, подражая Люту, спросил Ждан, а булаву отвел назад для мощного удара.
   Старичок бухнулся на колени: бороденка мелко дрожит, печальные глаза блестят влагой.
   – Не губи, добрый молодец! Худа не сделаю, захотелось старому ягод поесть.
   Отрок подозрительно оглядел старца: жалкенький, на одеже заплат немерено, большая голова покрыта плешью, нос вострый, что нож.
   – Ты кто? – повторил Ждан.
   – Голованем кличут, – сказал старик, неуклюже поднимаясь на ноги. – Живу неподалеку, место хорошее, спокойное.
   – Как сюда забрался? – в голосе отрока не убавилось подозрения.
   Головань помялся, пальцами накручивая седую бороду.
   – Да… – отвел старик взор, – никому не нужен стал, детки померли, жена… – Из старческой груди вырвался печальный вздох. – Люди сторониться стали, ну и подался в лес, землянку вырыл, живу припеваючи.
   – Далековато забрался, – хмыкнул Ждан подозрительно.
   Отрок деланно супился, прожигал старика взглядом, потом сник. Нашел перед кем отвагой воинской бахвалиться, да и не видит никто. Что толку? Булава вернулась на пояс, глухо стукнулись резные обереги в виде коней и уточек. Ждан виновато посмотрел на опрокинутую корзинку – жалкий вид старичка бередил совесть. Отрок присел у корзинки:
   – Дай-ка помогу тебе, старче.
   Головань ответил обрадованно:
   – Сделай милость.
   Отрок поставил корзинку и пальцами стал ссыпать ягоды обратно. Головань, одобрительно кивая, незаметно оказался за спиной Ждана. Глаза старичка полыхнули красным…
 
   Буслай продирался сквозь заросли. Молоденькие деревца жалобно хрустели, а упругая ветка, мстя за погубленных родичей, обожгла лицо гридня огненной плетью.
   – Тьфу, пропасть! – ругнулся Буслай. Пальцы сломали ветку-обидчицу, и гридень продолжил путь к невидимому ручью.
   В воздухе повеяло сыростью, на лицо будто накинули мокрый платок, под сапогами захлюпало.
   – Пень волохатый! – буркнул гридень. – Ну, точно от Волоса уродился! Воду за версту чует.
   Деревья поредели. Ноги увязали по щиколотку, подошвы отрывались от земли с противным хлюпаньем. Буслай вломился в заросли осоки и сбавил шаг, внимательно смотря под ноги. Вот уж угодил – в заболоченную местность, а чистый ручей – где-то в сторонке. Сквозь частокол сомкнутых зубов протиснулось ругательство.
   Широкий ручей, почти озеро, открылся неожиданно. Буслай шагнул и едва не грянулся в заросшую ряской воду. Гридень отступил, и в сапоге явственно хлюпнуло. Над водой пронесся тяжкий стон.
   Ручей наполовину зарос грязно-зеленой ряской, растительная гладь вздыбилась моховыми кочками. Пройдет немного времени, и вода совсем зарастет, то-то радости будет болотнику да жене его, злобной красавице с гусиными лапами! Запляшут ночами синие огоньки заблудших душ.
   Темная гладь чистой воды отражала облака, траченные горелым золотом с щедрыми прожилками. Кудрявые подушки неба с краю чернели, а середка напиталась красой заходящего солнца. Центр ручья будто залили медом.
   Буслай добрался до чистой воды. Нога его едва не провалилась сквозь обманчивую твердь; пришлось присесть на корточки и тянуть руку с баклажкой до плечевого хруста. Вода забулькала в горлышке, кисть повело вниз, гридень напряг руку и тоскливо уткнулся взглядом в заболоченный участок.
   Кочка мха дрогнула, провалилась в рясковый ковер. Воздух огласило кваканье. Буслай недоуменно огляделся. Баклажка хлюпнула, и из полной горловины всплыл пузырек воздуха.
   Взгляд гридня прикипел к воде: в глубине мелькнуло крупное тело… стремительно поднялось… От неожиданности Буслай отпрянул и задом плюхнулся на мокрую траву. Ткань портов мгновенно взмокла, и кожи коснулась противная сырость. Мокрая рука выпустила баклажку – сосуд канул на дно с громким плюхом.
   – Проклятье! Что за день такой? Неужто вдохнул колдовское изурочье, на ветер лаженное? – сокрушался гридень.
   Вода гулко плеснула, и на поверхность всплыл зеленый валун, облепленный водорослями и грязью. В центре, возле выступа, похожего на нос, блестели два камушка. Буслай подозрительно оглядел диво и презрительно скривил губы. Валун улыбнулся, будто взрезали ножом кусок дерна, блеснул черными зубами.
   – Ичетика не хватало! – простонал Буслай.
   Валун приподнялся – мутные струи стекали с головы ичетика на его широкие плечи, ключицы. То, что Буслай принял за грязь, оказалось пиявками. Буслая передернуло от омерзения. Вот пакость!
   Глаза ичетика задержались на топоре, опасно сузились.
   – Здрав будь, воин.
   Буслай процедил сквозь зубы:
   – И тебе подобру.
   Водную гладь проткнули зеленые руки с жутковатыми желтыми ногтями, в страшенных граблях баклажка смотрелась нелепо. Гридень сплюнул с досады, ичетик заслышал скрип зубов, усмехнулся гнусно:
   – Не твоя?
   – Ты что, дурак? – озлился гридень.
   – Хочешь назад?
   – Хочу, – ответил гридень без особой надежды.
   Лапа с когтями протянула баклажку.
   – На.
   Буслай вскочил на ноги, отступил на пару шагов:
   – Нашел дурака!
   Младший брат водяного не так силен, помельче, но привычки поганые. Пакостит по-мелкому: посевы зальет, подмоет мосточки и крутой берег, а если какой дурак руку сунет, утащит, как пить дать. Эх, баклажка пропала! Стрый нагоняй задаст.
   Буслай развернулся. Сочная трава захрустела под сапогами.
   – Погоди! – окликнул ичетик. – Бражка есть?
   – Чесночная! – огрызнулся гридень на ходу.
   В спину ударило так, что не удержался на ногах, упал: в лицо бросилась трава, а лопатки обдало влагой.
   В воде хохотал ичетик, гнусную тварь поддерживал хор лягушек. Буслай схватил полупустую баклажку, глаза его метнули молнии в ичетика, но тот на прощание хмыкнул и скрылся, оставляя круги на воде.
   – Скотина! – выругался гридень с чувством.
 
   Савка кончил уход за конями, проверил привязь, довольно крякнул. Стрый, ерзая на одеяле, с отеческой теплотой наблюдал за отроком. Через пару лет славный будет воин.
   Лют вытащил из мешка птицу, добытую Буслаем утром. Кишки и голову зашвырнул подальше в кусты и принялся рвать перья жилистыми пальцами. Костерок в яме проглатывал пушинки, и вскоре запахло паленым.
   Стемнело. День завис на тонкой грани меж сумраком и ночью, кусты на дальнем краю полянки слились в серую массу. Костер бросал вокруг желтый отсвет, красно-желтая полоска отметила лицо Люта. Стрый присмотрелся, нахмурился:
   – О чем думу думаешь?
   Лют замялся. Савка поймал смущенный взгляд гридня, отвернулся. Что могло взволновать сильномогучего воина?
   – Из головы не выходит сказ о битве Перуна со Змеем.
   Лицо воеводы потемнело, ибо не любил он упоминаний о Волосе. Пересилил себя, сказал непринужденно:
   – Будто не слыхал ни разу.
   – Не в том дело.
   Савка отошел подальше, с преувеличенным любопытством осмотрел привязь коней, сел под деревом и под шепот кроны прикрыл в полудреме глаза.
   – Вот мы знаем, что Волос… – продолжил Лют и запнулся. Хотел сказать, что Змей хитростью и коварством пленил Перуна, но вовремя прикусил язык. – Волос заточил супротивника, и тот долго не мог освободиться.
   – Ну? – буркнул Стрый.
   Лют окончательно позабыл о птице – полуощипанная тушка свалилась в траву.
   – А кто разбил цепи? Кузнец. – Лют потрясенно выдохнул последнее слово и выжидательно посмотрел на воеводу.
   Стрый подвигал складками на лбу, спросил недоуменно:
   – Ну и?
   Лют едва сдержал вздох разочарования: неужто поблазнилось несусветствие?
   Стрый смотрел требовательно, но в глазах его мелькнуло опасение: уж не повредила ли уму лучшего гридня нечистая сила?
   – Мы – воины, – продолжил Лют. – Перун, бог Грозы, благоволит нам, мы – любимые его чада. Дочери его, Магуре, любы витязи. Сраженных воинов сладко целует, дает испить воды из золотого черепа, и счастливый витязь отправляется в ирий. Мы клинками охраняем мир от Кривды, на свете нет людей важнее нас. Так почему Перуна освободил не блещущий панцирем воин, а кузнец?
   Стрый одобрительно кивал, в глазах затеплились огоньки, но после последней фразы он нахмурился.
   – Не бери в голову, – громыхнул воевода. – Мало что придумают кощунники, может, и воин освободил, оружный молотом, а молва списала на кузнеца. Все просто.
   Лют кивнул, взглядом споткнулся о тушку птицы, спохватился – и в стороны полетели перья. Задумчивый блеск в его глазах почти растаял. Стрый отметил недовольно: немного недоумения все же осталось.
   Затрещали громко ветки. Испуганный Савка продрал глаза и кинул ошалелый взгляд на Буслая. Гридень зло оглядел поляну и поспешил к костру. В руки воеводы ткнулась баклажка. Стрый насмешливо оглядел гридня:
   – А чой ты грязный?
   Буслай вполголоса выругался, с трудом стащил с себя мокрую рубаху и повесил ее над языками пламени. Стрый хохотнул издевательски:
   – Никак повстречался с водяным?
   Буслай буркнул через плечо раздраженно:
   – С младшим братом.
   – Понятно.
   Воевода наклонил баклажку, и на землю полилась ядовито-зеленая жидкость. Мерзко запахло, и тут Лют удивленно уставился на дымную лужу, трава вокруг которой сразу пожухла. Буслай принюхался, и брови его поползли вверх.
   – А ты чего думал? – спросил Стрый ласково.
   Гридень затараторил подсердечной бранью, обещая надругаться над ичетиком, водяным и всей их поганой семейкой. Стрый одобрительно кивал, восхищенно прицокивал.
   – Эх, посуду испоганил, – вздохнул воевода. – Ну, ладно, обещал пакость простить. – Оскверненная баклажка улетела в кусты.
   Лют ощипал птицу, достал из мешка пахучие травы, от которых мясо станет нежным и сочным, и каждый ломтик его растает во рту сладким соком.
   Савка подсел к костру и взял у Буслая рубаху.
   – Э, а где Ждан? – спросил Буслай.
   Лют запоздало спохватился: отроку пора вернуться. Савка поймал встревоженный взгляд, сунул рубаху обратно Буслаю и сомкнул ладони рупором у губ. Вечерний лес огласил крик:
   – Ждан, где ты? Хватит собирать ягоды, возвращайся.
   Эхо смолкло, легкий ветерок прошуршал листьями насмешливо, но Ждан не откликнулся. Стрый поднялся на ноги, его взгляд упал на Буслая.
   – Поднимайся, сходишь с Лютом, посмотришь, куда олух запропастился.
   Гридень встал с недовольным ворчанием, уронив в траву мокрую рубашку. Блики костра отразились от лезвия топора.
   – Чего искать, сам придет.
   Воевода смерил его тяжелым взглядом, и Буслай уронил взор и опустил плечи.
   – Лют, долго тебя ждать? – буркнул он раздраженно.
   Лют по знаку воеводы взял из поклажи небольшой мешок, поправил у бедра меч. Гридни с треском вломились в заросли и долго, до рези всматривались в траву, скрытую вечерним сумраком. Буслай шипел сердито – ветки так и норовили побольнее царапнуть его голый торс.
   – Вот его следы, – указал Лют.
   Вскоре они наткнулись на опрокинутый короб; под сапогами чавкнули раздавленные ягоды. Буслай схватил соратника за рукав и сказал холодеющими губами:
   – Смотри, корзинка чья-то.
   – И трава утоптана, будто медведь танцевал, – добавил Лют.
   Гридни переглянулись. Буслай крепче сжал топор, а Лют распутал кожаные завязки мешка. Лес обступил людей. Почудился давящий взгляд…
   – Пойдем по следу, – бросил Лют на ходу.
   Буслай покорно потащился за старшим гриднем. Если дело нечистое, придется худо, подумал гридень хмуро. Никакого противника из плоти и крови он не боялся, но как сражаться с нечистью, способной отразить удар железа, наслать мару или еще что хуже? У Люта хоть гривна серебряная, воинский оберег защитит от вселения злого духа, а у него – медь с чутком серебра. Вдруг не спасет?
   Лют резко остановился. Буслай едва не ткнулся носом ему в спину.
   – Ты чего? – прошипел он сердито.
   – Тихо! – ответил Лют еле слышно.
   Буслай прислушался. Лес примолк: вот прошелестел листок… обломилась ветка… еле слышно прозвучал смешок… Раздался отзвук удара о дерево. Смех прозвучал более явственно. Ветерок в ветвях донес слабые хрипы.
   – Бежим! – крикнул Лют.
   Он вломился в заросли, как лось во время гона. Помрачневший лес недовольно заворчал. Буслай крепче стиснул топорище и ринулся следом. Ветки зло хлестали оголенную кожу, и гридень прикрыл лицо, едва видя спину Люта в щелке между пальцами.
   Лес заохал, заулюлюкал. Глумливо ухнул филин. Лют заметил за частоколом стволов беленую рубаху и наддал ходу, явственно слыша хрипы.
   Отрок метался меж стволов: рука на горле, вторая тщетно пытается достать булавой старикашку, сидящего у него на плечах. От отчаяния Ждан бился спиной о деревья в надежде придавить паскуду.
   Старичок мерзко хихикал и сверкал ярко-алым пламенем в глазах. Сухонькие руки его с нежданной силой стягивали на шее отрока кожаную петлю.
   – Никуда не денешься, я на твоих закорках по лесу погуляю!
   Лют сунул руку в мешок. Зуд в пальцах подсказал, что нащупал нужное. Сзади запыхавшийся Буслай удивленно свистнул.
   – Отпусти его!
   Боли-бошка резко натянул петлю, повернул отрока, как строптивого коня.
   – Заступнички явились, – сказал он обрадованно. – У меня скоро будет табун.
   – Я тебе кости переломаю! – прорычал Лют.
   Боли-бошка с тревогой посмотрел на уверенно шагающего гридня: еще чуть – и дотянется до бороды. Странно, за меч не берется, руку прячет в мешке…
   Старческие руки натянули петлю – Ждан отчаянно вскрикнул, и изо рта пополам с хрипами полилась пена.
   – Стой, касатик, не то шею сверну.
   Глаза боли-бошки превратились в костры; от злобного оскала попятилась бы и свора волков; тускло сверкнули слюной клыки.
   Буслай замер, пальцами стискивая бесполезный топор. Пока будешь рубить нечисть, успеет сломать шею Ждану, а то и отмахнется от честного лезвия и скроется в лесу с гнусным хохотом.
   Лют молниеносно выхватил из мешка травяной веник, хлестнул им по старческим рукам, и в лесу раздался вопль громче сотни боевых труб. Буслай грянулся оземь, спину защекотали опавшие листья, рот помимо воли раскрылся в крике.
   Хватка старика ослабла, и полузадушенный Ждан повалился. Лют сдернул боли-бошку, хлестнул по плеши крапивой.
   – А-а-а!!!
   Буслай вскочил и бросился на подмогу. Лют метнул взгляд: не надо. Гридень склонился над Жданом. Кожаная петля лопнула под лезвием топора, и отрок с трудом протолкнул воздух в измятое горло.
   Лют крепко держал лесного пакостника за ногу и пуком крапивы хлестал его по плеши. Боли-бошка извивался ужом, сомкнув обожженные губы. Крик сменился поскуливанием.
   – Что творишь? Больно же!
   Лют тряхнул боли-бошку и прошипел в лицо, облепленное кусочками крапивы:
   – Больно тебе?! Так я еще не начал!
   Боли-бошка извернулся – зубы клацнули возле запястья гридня.
   – Ах, ты так!
   Тело нечисти со свистом проломило воздух, и могучая сосна загудела от удара. Посыпались иголки. Гридень стал околачивать стволы головой боли-бошки. В лесу злорадно заухало, а в сгустившейся тьме загорелись злым весельем огоньки.
   Лют запихнул за пазуху боли-бошки истрепанный веник крапивы, раскрутил над головой – и нечистый с криком улетел в кусты. Протяжный вой удалился.
   Гридень оглянулся на Ждана. Отрок с помощью Буслая сел и пальцами стал осторожно разминать посиневшее горло. Лют со злостью посмотрел на кусты, куда забросил боли-бошку.
   – Ждан, надо идти.
   Отрок осторожно кивнул. Буслай кое-как встал. Лют поднял из травы булаву и прицепил Ждану на пояс. Отрок оперся на подставленное плечо, и троица медленно зашагала к стоянке.
   Лес на миг озадаченно смолк, а затем разразился ухающим хохотом. Ветви зашумели, будто от сильного ветра. Кто-то начал подхихикивать тонкими трелями, словно мышь-полевка. Траву накрыл белесый покров.
   Лют недовольно поглядывал на клубящийся туман. Белые клочья стремились опутать голенища, блазнились крохотными когтями, принимали синеватый оттенок…
   Савка извелся у костра. Едва заслышав треск, метнулся встречать гридней. При виде Ждана Савка ахнул. Гридни передали раненого товарища и подошли к воеводе. Стрый посмотрел требовательно.
   – Нечистая шалит, – развел руками Буслай. – Любитель быстрой езды попался.
   Стрый досадливо дернул щекой и взглядом уткнулся в Люта:
   – Уходить надо.
   Буслай вскинулся:
   – Ты что?! Только устроились, даже не ели!
   – Помолчи! – рявкнул воевода. – Хоть раз головой подумай.
   Савка хлопотал над Жданом, мало не квохтал. Взгляд его упал на траву, и в груди похолодело: стебли оказались переплетены лентами синей кисеи. Он потрогал одну, и пальцы обдало морозом, будто сунул руку в сугроб.
   Лют оттащил Буслая от воеводы и принялся укладывать мешки на лошадей. Животные обеспокоенно фыркали и трясли гривами. Все, кроме Горома. Лют некстати вспомнил слова стойгневского вазилы, что это вовсе не конь. Спросить бы Стрыя, да в ответ получишь по шее.
   – На кой ляд попремся ночью? – не унимался Буслай.
   Лют хмуро указал на траву, тронутую туманом:
   – Думаешь, зря лес хожим быть перестал? И больно удобная полянка появилась, когда на ночлег решили устроиться.
   Буслай досадливо сплюнул.
   Стрый бросил взгляд на оцепеневших отроков, сказал Люту:
   – Подсоби малым, а то туман пожрет. Ишь, как наступает.
   Лют порылся в мешке с травами. В костер полетели ветки боярышника. Пламя лизнуло листья, и встречь туману потек дым. Синеватое покрывало испуганно отпрянуло и рассерженно зашипело. Буслай растолкал отроков и вместе с Савкой усадил Ждана в седло.
   Лют погрузил поклажу и отвязал лошадей. Животные нервно переминались, разбрасывая копытами комья земли. Стрый похлопал по шее угольного Горома. Глаза громадины полыхнули багровым светом.
   – Взденьте брони, – наказал воевода.
   Буслай плюнул на мокрую рубашку, что так и лежала у костра, и из мешка вытащил запасную. Ткань согрела тело. Поверх льняной рубахи натянул кольчугу – полпуда плетеного железа придало уверенности.
   Буслай взглянул на край полянки, поежился. Деревья скрылись за плотной стеной, иногда в клубах тумана мелькала оскаленная рожа, аж кишки от страха сводило.