Страница:
Лют кувыркался, меч опасно хлопал по боку, кожаная петля лопнула, лезвие сбрило травинки и улеглось под валежиной.
От деревьев пахло холодом. Было темно, как на закате. Накатил необъяснимый ужас, разгоряченная кровь мигом остыла, по жилам потекла снежная каша. Шаги половца звучали невероятно опасно, противно, от каждого треска Лют невольно вздрагивал. Противник навис над лежащим гриднем, глаза полыхали жестокой радостью, острие меча нацелилось в горло.
Лют бросил взгляд ему за спину, лицо перекосило. Половец захохотал наивности уловки, замахнулся. Сзади страшно затрещало, рука дрогнула, противник мигом обернулся. Под густыми кронами растаял крик ужаса.
В листьях большого куста полыхнули лютой злобой глаза, сучковатые руки потянулись к воину, оплели, как паук муху. Половец закричал, в глубине куста заурчало недовольно, гибкая ветвь стянула горло, залезла в рот. Острые сучки ткнули в глаза. Лют содрогнулся от влажных хлопков.
Половец глухо застонал, судорожно задергался, листва в середке куста исчезла, спеленатого воина затянуло в черную дыру. Оплетенное тело исчезло, дыра закрылась листвой, влажно затрещало, с шумным всплеском листья покраснели.
Лют медленно поднялся, не сводя с пущевика напряженного взгляда, нашарил меч, попятился из его владений. Куст застыл, витязь поежился от сытого ворчания. Осторожно повернулся, шагнул с деревянной спиной, непроизвольно сводя лопатки от острого и недоброго взгляда.
Буслай со стоном приподнялся, пальцами коснулся головы, в страхе отдернул от шишки на полмакушки. За стеной деревьев затрещало, гридень поспешно разыскал топор. Предательски накатывали волны дурноты, в глазах дрожало и плыло, будто после ночи попойки.
– Не боись, свои, – сказал Лют сипло. Буслай с облегчением сел, обхватив осторожно руками гудящую голову.
– Кто такие? – простонал он. – Откуда про нас знают?
Лют пожал плечами:
– Кто их знает? Развелось лиходеев, шагу ступить нельзя.
– Поторапливаться надо, – сказал Буслай встревоженно.
На поляну с влажным треском ввалился Нежелан. При ходьбе морщился, охал, сутулился. Буслай глянул подозрительно, после паузы буркнул:
– А где вода, скотина?
Шергай выскочил из шатра. Снующие без дела воины удивленно посмотрели на растрепанного старика, машущего рукавами халата, как парчовыми крыльями. Маг часто спотыкался, приближаясь носом к земле, с хрустом в пояснице разгибался, ноги мелькали, как спицы в колесе. В висках стучало, невидимые пальцы тыкали в печень, во рту было сухо. Амулеты, что дал презренным наемникам, отдали через громадное расстояние весть: воины мертвы.
Ярое солнце с силой ударило по затылку, плешь стремительно потемнела, капли пота испарились с легким шипением. Скорее! Надо предупредить Повелителя.
На почтительном расстоянии от шатра дорогу заступил рослый степняк. Шергай трепыхнулся в мускулистых руках, глаза налились гневом, в мозгу полыхнуло огненное заклятие.
– Повелитель велел никого не пускать, – поспешно сказал степняк, ощутив грозящую смерть. – Он там с этой… – Губы скривились презрительно.
– Но у меня новость великой важности! – возопил маг, сердито отряхивая халат.
Воин мрачно покачал головой, невзначай положил ладонь на рукоять сабли.
– Повелитель велел никого не пускать, – сказал угрюмо.
Шергай глянул хмуро, под ноги степняку полетел плевок, маг, рассерженно шипя, побрел прочь, хуля богов за такую глупость, как создание женщины.
Глава двадцатая
Глава двадцать первая
От деревьев пахло холодом. Было темно, как на закате. Накатил необъяснимый ужас, разгоряченная кровь мигом остыла, по жилам потекла снежная каша. Шаги половца звучали невероятно опасно, противно, от каждого треска Лют невольно вздрагивал. Противник навис над лежащим гриднем, глаза полыхали жестокой радостью, острие меча нацелилось в горло.
Лют бросил взгляд ему за спину, лицо перекосило. Половец захохотал наивности уловки, замахнулся. Сзади страшно затрещало, рука дрогнула, противник мигом обернулся. Под густыми кронами растаял крик ужаса.
В листьях большого куста полыхнули лютой злобой глаза, сучковатые руки потянулись к воину, оплели, как паук муху. Половец закричал, в глубине куста заурчало недовольно, гибкая ветвь стянула горло, залезла в рот. Острые сучки ткнули в глаза. Лют содрогнулся от влажных хлопков.
Половец глухо застонал, судорожно задергался, листва в середке куста исчезла, спеленатого воина затянуло в черную дыру. Оплетенное тело исчезло, дыра закрылась листвой, влажно затрещало, с шумным всплеском листья покраснели.
Лют медленно поднялся, не сводя с пущевика напряженного взгляда, нашарил меч, попятился из его владений. Куст застыл, витязь поежился от сытого ворчания. Осторожно повернулся, шагнул с деревянной спиной, непроизвольно сводя лопатки от острого и недоброго взгляда.
Буслай со стоном приподнялся, пальцами коснулся головы, в страхе отдернул от шишки на полмакушки. За стеной деревьев затрещало, гридень поспешно разыскал топор. Предательски накатывали волны дурноты, в глазах дрожало и плыло, будто после ночи попойки.
– Не боись, свои, – сказал Лют сипло. Буслай с облегчением сел, обхватив осторожно руками гудящую голову.
– Кто такие? – простонал он. – Откуда про нас знают?
Лют пожал плечами:
– Кто их знает? Развелось лиходеев, шагу ступить нельзя.
– Поторапливаться надо, – сказал Буслай встревоженно.
На поляну с влажным треском ввалился Нежелан. При ходьбе морщился, охал, сутулился. Буслай глянул подозрительно, после паузы буркнул:
– А где вода, скотина?
Шергай выскочил из шатра. Снующие без дела воины удивленно посмотрели на растрепанного старика, машущего рукавами халата, как парчовыми крыльями. Маг часто спотыкался, приближаясь носом к земле, с хрустом в пояснице разгибался, ноги мелькали, как спицы в колесе. В висках стучало, невидимые пальцы тыкали в печень, во рту было сухо. Амулеты, что дал презренным наемникам, отдали через громадное расстояние весть: воины мертвы.
Ярое солнце с силой ударило по затылку, плешь стремительно потемнела, капли пота испарились с легким шипением. Скорее! Надо предупредить Повелителя.
На почтительном расстоянии от шатра дорогу заступил рослый степняк. Шергай трепыхнулся в мускулистых руках, глаза налились гневом, в мозгу полыхнуло огненное заклятие.
– Повелитель велел никого не пускать, – поспешно сказал степняк, ощутив грозящую смерть. – Он там с этой… – Губы скривились презрительно.
– Но у меня новость великой важности! – возопил маг, сердито отряхивая халат.
Воин мрачно покачал головой, невзначай положил ладонь на рукоять сабли.
– Повелитель велел никого не пускать, – сказал угрюмо.
Шергай глянул хмуро, под ноги степняку полетел плевок, маг, рассерженно шипя, побрел прочь, хуля богов за такую глупость, как создание женщины.
Глава двадцатая
Алтын вошел в шатер неслышно, взгляд прикипел к женской спине в драгоценном платье, сердце защемило от нежности. Умила смотрела в зеркало: золотая оправа, ручка усыпана драгоценностями. В спину дохнуло теплом, сильные руки обвили тонкий стан, княгиня вздрогнула, поспешно опустила зеркало.
– Ты? – спросила она в безмерном удивлении.
Алтын смутился: ждала другого? По сердцу неприятно царапнуло. Умила зашевелилась. С неохотой расцепил руки. Княгиня посмотрела в глаза. Алтын жадно смотрел на чуть бледное лицо, припухшие губы, тонул в бездонной синеве глаз. Воображение распалили картинки прошлой ночи, в глазах появился голодный блеск. Умила густо покраснела, губы раздвинула вымученная улыбка. Отступила на шаг.
– Я хочу вернуться в прежний шатер, – сказала она.
Алтын кивнул, спросил робко:
– Почему не хочешь остаться здесь?
Умила посмотрела холодно. Алтын с болью разглядел в синих глазах тщательно упрятанный стыд.
– Я так хочу, – сказала она коротко.
– Конечно, любимая, – сказал Алтын поспешно, – я выполню любое желание.
Умила усмехнулась горько:
– Тогда отпусти меня.
Повелитель тряхнул головой, в глазах мелькнул испуг. Степняк подошел, Умила затрепыхалась в объятиях, отвернулась от происков жадных губ.
– Я не могу отпустить тебя, любимая, – сказал Алтын с участившимся дыханием. – Ты – моя жизнь, судьба, без тебя я умру!
Умила отшатнулась от горячности слов. Повелитель накрыл ее губы жадным поцелуем. Княгиня отшатнулась брезгливо. Алтын вскипел, но, увидев в прекрасных очах презрение, остыл. Женщина выскользнула из объятий.
– Почему ты так жестока? – спросил он с глухой болью. – Почему один раз показала волшебный свет своей любви, а теперь лишаешь? Я люблю тебя, Умиля! Я знаю, и ты меня любишь, ты доказала это.
Умила прервала раздраженно:
– Я ничего не доказывала! Ты вломился, взял силой, а теперь лепечешь про любовь?
Алтын поежился под презрительным взглядом, но невольно залюбовался статной красотой властной женщины, в душе запели птицы.
– А второй раз тоже взял силой? – спросил он тихо.
Княгиня мучительно покраснела, зеркало в руке заскрипело, пальцы потеребили косу. Алтын несмело приблизился, но огненный взгляд оттолкнул.
– Я тебя не люблю, – сказала она тихо, но твердо. Сердце Алтына всхлипнуло. – Что было, то – по велению глупого тела, не души. Я тебя не хотела.
– Да как так можно? – всплеснул руками Алтын.
– Возьми иглу и уколи, рука отдернется, хотя я вовсе того не желаю, – пояснила княгиня как малому. – Так и случилось. Плоть слаба, мне нет прощенья.
Алтын упал на колени. Умила брезгливо отдернула ноги от его рук.
– Прекрати, – сказал Алтын с болью. – Ты ни в чем не виновата. Это было желание двух влюбленных, не кори себя тем, что ты замужняя женщина. Перед любовью смешны нелепые человечьи рамки.
Умила сказала устало:
– Когда ты поймешь? Я тебя не люблю! Мое глупое, слабое тело трепещет при твоем появлении, прикосновениях, но душа – главное, что есть у человека, – содрогается от омерзения. Я люблю свой город, мужа.
Алтын встал: лицо искажено, в глазах опасное пламя. Умила поежилась, но на губах появилась снисходительная усмешка.
– Почему ты так цепляешься за это ничтожество? – спросил Повелитель горячо. – Он не мужчина, всегда юлил, плел интриги, тебя околдовал хитростью.
– Замолчи, – сказала Умила холодно. Грозный степняк мигом умолк. – Если не видишь разницы меж любовью и подлостью, лучше молчи, умнее выглядишь.
Алтын всхрапнул оскорбленно. Умила съежилась от незримой гнетущей волны, но степняк взял себя в руки.
– Что в нем такого? – спросил непонимающе. – Обыкновенный слабак. Он настолько ничтожен, что его семя не дает всхода, ты так и не родила. Боги наказали его за подлость.
Умила побледнела – степняк ударил по больному: несмотря на многочисленные старания, привары, снадобья, она так и не смогла понести от любимого.
– Стоит ему узнать про твою измену, он побьет тебя насмерть, как принято в ваших лесах. Этого хочешь, Умиля? Сегодня уведу войско, не нужна мне эта земля, ее сокровища. Я добуду тебе вдвое больше, лишь скажи.
Сердце Умилы дрогнуло, тело прошиб холодный пот, мысль о разлуке с любимым едва не разорвала.
– Я его люблю. Это моя земля, я не смогу жить без нее – как сорванный цветок, – сказала она твердо. Спокойствие и уверенность голоса хлестнули Алтына, сердце съежилось от чудовищной правоты слов.
– Да, – протянул он разочарованно, – любовь к этой поганой земле и ничтожному червю глубоко проросла в твоем хрупком сердце.
Умила спокойно кивнула. Средь мешанины мыслей всплыла одна, сдобренная робкой надеждой. Алтын хищно оскалился, шатер погрузился в холодную тьму.
– Я выкорчую огнем и мечом эту любовь, и тогда твое свободное сердце сжалится и примет меня.
Княгиня вскрикнула, беспомощно уставилась в спину Алтына. Повелитель вышел из шатра мрачный, как туча. Стражи невольно поежились, помассировали виски. Повинуясь неслышному приказу, в степь выбежали Шергай и Бабубей – опытный сотник, принявший командование частью войска после гибели Али-Шера и Сомчея.
– Повелитель, что случилось? – спросил полководец. Вокруг собирались воины. Алтын нахмурился – степняки разбежались.
– Доблестный Бабубей, настало время решительного штурма.
Бабубей осклабился, в глазах мелькнуло оживление.
– Повелитель, давно пора преподать дикарям урок, воины изнемогают от безделья.
Шергай глянул хмуро, орел на предплечье с глухим клекотом встрепенулся. Бабубей смерил мага неприязненным взором, обратился в слух.
– Ты возьмешь треть войска и направишься разорять села, – сказал Алтын. – Истребляй всех, жги посевы, дома, пусть эта проклятая земля покроется пеплом, а воды рек будут отравлены трупами. Понял, доблестный Бабубей?
Полководец кивнул заторможенно и отошел – деревянной походкой и с остекленевшими глазами. По стану прокатился призывный клич, воины спешно принялись готовиться к разорительному походу.
Шергай поежился от пронзительного взгляда, склонил голову.
– Шергай, настало время пустить в ход все твое искусство. Поганый город должен пасть!
Шергай содрогнулся от мощи голоса и кивнул. Повелитель резко обернулся – стан бурлил, взволнованно ржали кони, степняки спешно облачались в брони, махали пробно оружием, раненые высыпали из шатров с завистью в глазах.
Маг запоздало вспомнил, что забыл сказать Повелителю о гибели наемников. Ладно, как-нибудь расскажет. Сейчас много дел.
Умила содрогалась от воинственных кличей, сердце трепетало в предчувствии беды. По-прежнему с зеркалом в руке, княгиня глянула на золотую оправу недоуменно, сердце застыло от страха.
У каждого зеркала есть душа – зеркалица. Существо без образа всегда принимает облик того, кто смотрится. Самая большая радость для нее – отражать солнце, в эти моменты зеркалица покидает тесное обиталище и становится частью солнца, единым взором охватывает необозримые пространства земли и неба. За возможность побыть на солнце зеркалица многое может показать, даже образ любимого человека. Единственное, чего не любит дух зеркала, – всякую нечисть и нежить. Боится до икотки, потому ни за что не примет их облик.
Алтын в зеркале не отразился.
Непрестанная тряска в седле бередила раны. Лют морщился: хоть и мелкие порезы, но жжет неприятно, горячо пульсирует. Буслай ехал со сжатыми челюстями, каждый толчок захлестывал волной дурноты. Нежелан ерзал, спину изгибал по-всякому, но толчки отдавались острой болью, позвоночный столб превратился в раскаленную струну.
Кони скакали ровно, ветер развевал пышные гривы, морды, как всегда, унылые, из-под копыт вылетали комья земли, пронзенные упругими стеблями. По полю играла травяная зыбь. Напуганные топотом, из зарослей вылетали птицы, орали вслед сердито. Солнце жарило нещадно, волосы выгорали, макушка отчаянно чесалась, брови от соленых потоков побелели.
Лют смахнул со лба мутный пласт, сощурившись, осмотрелся. Вдалеке показались крошечные фигурки, игрушечные возы: торговый пое2зд. Вгляделся в стык выцветшего неба и зеленой полосы земли, настроение упало. В степи заблестело колючими искрами, рой устремился к пое2зду.
– Буслай, стой! – крикнул Лют.
Гридень в испуге натянул поводья. Нежелан оглянулся, подъехал к воинам.
– Что такое, Лют? – спросил Буслай настороженно.
Витязь молча указал. Буслай глянул недоуменно, пожал плечами.
– Ну, пое2зд грабят, эка невидаль, – сказал он равнодушно. – Нам надо торопиться, а если будем заступаться за каждого встречного, застанем Кременчуг в руинах.
Лют нахмурился, взгляд затвердел. Нежелан с неприятным холодком понял, что скажет очередную глупость.
– Нам труда не составит, – сказал витязь. – Чуть задержаться – небольшая плата за освобождение людей от звериных пут.
Буслай глянул подозрительно: уж не напекло ли солнышком? Сказал настойчиво:
– А если шальная стрела сразит? Сгинем ни за что. Я ведь их даже не знаю, – сказал он уже безнадежно.
– Эти – наши! – сказал Лют непреклонно.
Буслай с тоской вздохнул, пришпорил коня. Нежелан покорно потащился следом. Лют выхватил меч, лезвие ослепительно заблестело, белое как снег. Торговый пое2зд приближался, донеслись слабые отголоски криков, металлического звона.
Немногочисленную охрану разбойники легко устранили. Среди десятка напавших отыскался умелый стрелок: прошил насквозь половину стражей, прежде чем подельники схлестнулись врукопашную.
Разбойники с довольным ревом взобрались на повозки, затрещала ткань мешков, груды добра посыпались наземь. Купцы и челядь пыталась защититься, но смельчаков оглушили, не став пачкать топоры. Взгляды ушкуйников потянулись к закрытому возку: кто там, может, боярская или купеческая дочь?
Лют закричал, разбойники мигом повернулись, глаза расширились. Стрелок с гнусной усмешечкой наложил стрелу, руки красиво взбугрились тугими мускулами, оперение ушло за ухо. Подельники подбадривали стрелка злорадными возгласами, насмешками над глупцами, скачущими на подмогу, подбрасывали топоры в воздух. Полоненные купцы смотрели на нежданных заступников с глухой тоской.
Стрелок неспешно выцелил, тетива хлопнула о щиток на большом пальце, стрела исчезла с коротким свистом. Подельники загомонили, глумливые крики сменились гулом разочарования. Всадник пригнулся к гриве, и стрела, назначенная пробить широким наконечником лицо, затерялась в траве.
Стрелок нахмурился, не спеша наложил новую, тщательно прицелился, проводил оперенное древко злым взглядом. Разбойники удивленно загомонили: нежданный помощник сжал кулак в воздухе, стрела меж пальцев хрустнула. Стрелок ругнулся, быстро наложил стрелу, молниеносно выстрелил. Железный клюв пошел ниже, плотоядно нацелившись в конскую грудь. Ярко полыхнуло, солнечный блик отшиб стрелу с радостным звоном.
Атаман злорадно хохотнул. Стрелок нахмурился под язвительным взглядом, руки привычно натянули тетиву.
– Погодь, таперя наш черед, – сказал атаман со смехом. – Смотри, как их расплещем, а ты случь чего подмогни.
Стрелок с кислым видом проследил за девятью подельниками, что с гиканьем сорвались навстречу пришлым: топоры яро сверкали, нежданную троицу скрыли спины в кожаном доспехе.
Лют налетел на разбойников с яростным кличем: меч легко сбрил бородатую голову с раззявленным ртом, плеснуло кровью. Безголовый куль повалился под копыта, кони испуганно вскинулись на дыбы.
Витязь отразил неумелый удар, кожаный доспех ощерился влажной щелью. Поспешно повернулся, пальцы сжались на топорище, от рывка лиходей вылетел из седла, еще до падения оземь из шеи ударил багровый бурун.
Буслай догнал соратника, страшно крича, приветил бородатые рожи топором: от ударов хрустели руки, разбойники со стоном отшатывались, падали с разрубленными головами. Нежелан благоразумно взирал на схватку с почтительного расстояния, сказано же: двое в драку, а третий… э-э… отдыхает.
Стрелок с испуганным изумлением смотрел на поверженных подельников, дрожащими руками спустил тетиву. Наконечник блеснул на солнце осколком зеркала и отлетел со звоном, столкнувшись с мечом. Лют погнал коня, разбойник с проклятьем вновь выстрелил. Витязь нарочито небрежным движением поймал стрелу, двинул пальцами – в стороны полетели обломки.
Обмирая от страха, стрелок наложил стрелу, замер в страшном напряжении, целя незнакомцу в грудь. За пару шагов отпустил тетиву, звякнул, железный клюв скользнул по клинку, оцарапал плечо.
Преждевременную радость выбил сильный удар в челюсть, стрелок вылетел из седла, от тычка земли перехватило дух.
Буслай отправил в Навь последнего разбойника, пустил коня шагом. Сзади осторожно приблизился Нежелан, помрачнев от язвительной усмешки, сказал вкрадчиво:
– Там двое шевелятся, раненые, не сильно.
– Не спорю, ты бы справился лучше, – хмыкнул Буслай язвительно. – В следующий раз первый пойдешь.
– Да я…
– Молчи, – взмолился Буслай, – так тянет сказать в лад, но я не певец, а воин.
Лют подъехал к купцам, спешился. Купцы смотрели с благодарностью и затаенным страхом. Самый дородный откашлялся, нервно пригладил пушистый веник бороды.
– Благодарю, неизвестный витязь. Спас от аспидов проклятущих, по гроб жизни тебе обязаны.
Спасенные согласно загомонили, витязь небрежно отмахнулся: не ради благодарности полез в драку. Равно как оставил Чаруню не ради спасения Кременчуга, но Буслаю то не объяснишь, считает, что совесть взыграла. Лют потемнел лицом, во рту противная горечь, солнце заботливо высушило закипающие слезы.
– Рад, что вы целы, – сказал он хрипло. – Вдругоряд берите больше охраны.
Купцы растерянно развели руками, загомонили, в чем-то обвиняя каждого. Лют вздохнул: ясно, пожадничали. Буслай помог легкораненым стражам, спеленали двух недобитых разбойников да подобрали оглушенного стрелка. Челядь возилась в повозках, перебирала растрепанные тюки, складывала разбросанные товары.
– Ну что, поскакали дальше? – буркнул Буслай.
Лют кивнул, спохватился:
– Погоди еще немного.
Буслай вяло поворчал, но отступил, с интересом поглядел, как по знаку Люта охранники поставили разбойников на ноги, прислонив к борту повозки. Стрелок тряхнул головой, взгляд прояснился, Лют с неодобрением отметил вспыхнувший гнев: не то время выбрал, паря.
Острием приподняв подбородок, Лют произнес холодно:
– Вытяни руки.
Купеческие с любопытством и злорадством наблюдали: сейчас воин как огреет плашмя, чтоб неповадно было. Стрелок наградил витязя презрительным взглядом, вытянул руки.
Лют придирчиво оглядел мускулистые бревна, перевитые сухими жилами: такими руками пахать или работать молотом в кузне, но выбрал легкую дорогу, попросту отбирая сделанное тяжким трудом других. Витязь потемнел лицом: сколько раз слышал хвалебные рассказы о таких молодчиках, что живут не по Покону, а – только подумай, какие смельчаки! – сами устанавливают правила. И конечно, лучше грабить, чем пахать.
Клинок срубил руки, как сочные стебли, обрубки упали, пальцы судорожно сжались, кровь плеснула широкой струей, пригибая траву. Стрелок дико завопил, упал на колени. С отчаянием в глазах потянулся изуродованными руками к кистям, скрестил их, не понимая, почему пальцы не сжимают раны.
Разбойники смертельно побледнели, поспешно отшатнулись от покалеченного, видом давая понять, что никакого отношения к нему не имеют. Купеческие тоже побледнели, но глаза горели радостно: с такими удальцами только так, надеяться на уговоры смешно и глупо!
Буслай глянул равнодушно, ушкуйника не жалко, но время уходило, надо скорее домой, а Лют продолжал возиться. Побледневший Нежелан вскрикнул от жалости: витязь спокойно поднял стрелка за шиворот, посторонился от струи крови, палец уткнулся в правую глазницу. Стрелок завопил нечеловечески, чудовищно, протяжно. Руки метнулись к слизистой дыре, лицо залили густые потеки. Разбойник упал, засучил ногами, облако пыли укрыло тело густым коконом.
– Перевяжите раны, – сказал Лют жестко.
Челядины с опаской подошли, кровоточащие запястья стянули грубые веревки, Лют кивнул: мол, достаточно. Следующий разбойник от страха посинел, рванулся прочь, но острие копья под ребрами удержало.
– Нет! – вскрикнул он. – Пощади, я больше не буду!
Сердце Нежелана дрогнуло от жалости: никак не поймет, почему Лют так жесток. Ведь можно просто убить, не мучая.
– Протяни руку, – потребовал Лют холодно.
Разбойник замотал головой, в глазах слезы, закричал тонко:
– Нет, нет! Пожалуйста!
Блестящая полоса пересекла колено, ногу отбросило напором, лиходей вскрикнул, повалился набок, вздымая руки. Чуть выщербленное лезвие смахнуло кисть, как головку чертополоха.
– Перевяжите, – бросил Лют, направляясь к последнему ушкуйнику.
Буслай недовольно всхрапнул: чего велит перевязывать, все одно придется добивать? Оглянулся на бледного и трясущегося бедовика, смерил сурово, сказал глазами: так надо. Нежелан отвел глаза: сомневаться в правильности решения витязя не приходилось, но сейчас происходило нечто жестокое, не должное для справного воина, каким представлял себе Люта.
– Протяни руку.
Разбойник, задыхаясь от ужаса, вытянул трясущуюся руку, в глазах ужас, неверие. Такого быть не может – говорили испуганные глаза. Не станет, так нельзя, обязательно случится чудо и спасет…
Сжатый кулак отшвырнуло от предплечья, как корявую стрелу из паршивого лука. Лют аккуратными движениям протер лезвие, повернулся, не обращая внимания на истошные крики.
Буслай сказал хмуро:
– А добивать мне? Ну, спасибо, самое грязное оставил.
– Кто сказал, что умрут легкой смертью? – удивился Лют.
Буслай отпрянул от холодного взгляда, в нутре скрутился тугой узел, обжег резью. Купеческие ахнули, недоуменно загомонили: потешил витязь сладкой расправой, но теперь как же, не по-людски, надо добить.
Лют сказал старейшине купцов:
– Доставьте в ближайший город живыми, там и оставьте. И расскажите, почему такими стали, – добавил он жестко. – Думаю, охотников легкой наживы поубавится, дороги станут безопасны.
Купец глянул остро, глаза отразили лихорадочную работу мысли, поклонился с уважением.
– Не сумлевайся, доблестный витязь, так и сделаем, – пробасил он.
Буслай с удивлением подумал, что Лют прав. Сам недавно выл от ужаса калечества, хотел зарезаться, но не стать посмешищем, не влачить унизительное существование. И лихие головы, что воспевают подобный промысел и не сегодня-завтра встанут на тот же путь, устрашатся и крепко задумаются. Ну, может, не задумаются, но устрашатся и всяко разбойничать не будут.
Похожие мысли пронеслись и в голове Нежелана. Жестокость витязя выглядела оправданной, да и не жестокость, а необходимое лекарство, чтобы очистить людей от паразитов. Бедовик посмотрел на Люта с безграничным восхищением.
Лют подошел к коню, животина взирала на происходящее с унылой мордой, крики увечных ничуть не тронули. Собирался вспрыгнуть в седло, но старшина купцов окликнул:
– Погоди, витязь.
Буслай мысленно охнул: что еще?! Лют посмотрел вопросительно, купец махнул в сторону закрытого возка, забубнил:
– Негоже отпускать тебя без отдарка. Знаем, деньги не примешь, но можем сделать другое. Помимо товаров мы перевозим древнего старца, от него нет тайн на суше и море, он знает, что было, есть и будет.
– Правда, что ли? – спросил Лют, глаза загорелись любопытством.
Купец кивнул важно, добавил смущенно:
– Правда, можно спросить лишь раз. Но вас трое, как раз три вопроса, задавайте.
Буслай хмыкнул недоверчиво, потащил к возку Нежелана. Лют остановился перед возком, буркнул неловко:
– Ну, здравствуй, добрый человек.
Из-за покрова ткани донесся старческий голос, негромкий, но пронзительный, примечательный:
– И ты здравствуй, Лют свет Радимич.
Витязь дернулся, лицо побледнело, усмехнулся неловко. Купец довольно хмыкнул, потер ладони, будто собирался продать вещуна, а Лют в качестве товара сомневался. Буслай удивленно присвистнул, подтолкнул Нежелана:
– Так, давай с тебя начнем. Спроси, идет ли война в княжестве Яромира?
Бедовик послушно задал вопрос, старческий голос ответил без запинки:
– Идет.
В головы гридней плеснула темная волна, с трудом сдержали звериный рык. Буслай спросил хрипло:
– Что с Кременчугом?
– Город в осаде, степняки штурмуют без устали, вот-вот прорвутся.
Буслай зарычал от ярости, мир потемнел, сердце бухало кузнечным молотом, череп едва не разлетался на части.
– Лют, спроси, сколько еще продержатся, – сказал он сдавленно.
Лют кивнул, разгоряченная известием кровь нехотя успокаивалась, приоткрыл рот, но запнулся. Буслай глянул с удивлением.
– Лют, ты чего? Лют?
Буслай посмотрел на соратника: в широко распахнутых глазах страх. Лют потемнел лицом, медленно, будто выдирая каждое слово с куском горла, спросил:
– Скажи, вещун, кто построил город Усуд?
– Ты? – спросила она в безмерном удивлении.
Алтын смутился: ждала другого? По сердцу неприятно царапнуло. Умила зашевелилась. С неохотой расцепил руки. Княгиня посмотрела в глаза. Алтын жадно смотрел на чуть бледное лицо, припухшие губы, тонул в бездонной синеве глаз. Воображение распалили картинки прошлой ночи, в глазах появился голодный блеск. Умила густо покраснела, губы раздвинула вымученная улыбка. Отступила на шаг.
– Я хочу вернуться в прежний шатер, – сказала она.
Алтын кивнул, спросил робко:
– Почему не хочешь остаться здесь?
Умила посмотрела холодно. Алтын с болью разглядел в синих глазах тщательно упрятанный стыд.
– Я так хочу, – сказала она коротко.
– Конечно, любимая, – сказал Алтын поспешно, – я выполню любое желание.
Умила усмехнулась горько:
– Тогда отпусти меня.
Повелитель тряхнул головой, в глазах мелькнул испуг. Степняк подошел, Умила затрепыхалась в объятиях, отвернулась от происков жадных губ.
– Я не могу отпустить тебя, любимая, – сказал Алтын с участившимся дыханием. – Ты – моя жизнь, судьба, без тебя я умру!
Умила отшатнулась от горячности слов. Повелитель накрыл ее губы жадным поцелуем. Княгиня отшатнулась брезгливо. Алтын вскипел, но, увидев в прекрасных очах презрение, остыл. Женщина выскользнула из объятий.
– Почему ты так жестока? – спросил он с глухой болью. – Почему один раз показала волшебный свет своей любви, а теперь лишаешь? Я люблю тебя, Умиля! Я знаю, и ты меня любишь, ты доказала это.
Умила прервала раздраженно:
– Я ничего не доказывала! Ты вломился, взял силой, а теперь лепечешь про любовь?
Алтын поежился под презрительным взглядом, но невольно залюбовался статной красотой властной женщины, в душе запели птицы.
– А второй раз тоже взял силой? – спросил он тихо.
Княгиня мучительно покраснела, зеркало в руке заскрипело, пальцы потеребили косу. Алтын несмело приблизился, но огненный взгляд оттолкнул.
– Я тебя не люблю, – сказала она тихо, но твердо. Сердце Алтына всхлипнуло. – Что было, то – по велению глупого тела, не души. Я тебя не хотела.
– Да как так можно? – всплеснул руками Алтын.
– Возьми иглу и уколи, рука отдернется, хотя я вовсе того не желаю, – пояснила княгиня как малому. – Так и случилось. Плоть слаба, мне нет прощенья.
Алтын упал на колени. Умила брезгливо отдернула ноги от его рук.
– Прекрати, – сказал Алтын с болью. – Ты ни в чем не виновата. Это было желание двух влюбленных, не кори себя тем, что ты замужняя женщина. Перед любовью смешны нелепые человечьи рамки.
Умила сказала устало:
– Когда ты поймешь? Я тебя не люблю! Мое глупое, слабое тело трепещет при твоем появлении, прикосновениях, но душа – главное, что есть у человека, – содрогается от омерзения. Я люблю свой город, мужа.
Алтын встал: лицо искажено, в глазах опасное пламя. Умила поежилась, но на губах появилась снисходительная усмешка.
– Почему ты так цепляешься за это ничтожество? – спросил Повелитель горячо. – Он не мужчина, всегда юлил, плел интриги, тебя околдовал хитростью.
– Замолчи, – сказала Умила холодно. Грозный степняк мигом умолк. – Если не видишь разницы меж любовью и подлостью, лучше молчи, умнее выглядишь.
Алтын всхрапнул оскорбленно. Умила съежилась от незримой гнетущей волны, но степняк взял себя в руки.
– Что в нем такого? – спросил непонимающе. – Обыкновенный слабак. Он настолько ничтожен, что его семя не дает всхода, ты так и не родила. Боги наказали его за подлость.
Умила побледнела – степняк ударил по больному: несмотря на многочисленные старания, привары, снадобья, она так и не смогла понести от любимого.
– Стоит ему узнать про твою измену, он побьет тебя насмерть, как принято в ваших лесах. Этого хочешь, Умиля? Сегодня уведу войско, не нужна мне эта земля, ее сокровища. Я добуду тебе вдвое больше, лишь скажи.
Сердце Умилы дрогнуло, тело прошиб холодный пот, мысль о разлуке с любимым едва не разорвала.
– Я его люблю. Это моя земля, я не смогу жить без нее – как сорванный цветок, – сказала она твердо. Спокойствие и уверенность голоса хлестнули Алтына, сердце съежилось от чудовищной правоты слов.
– Да, – протянул он разочарованно, – любовь к этой поганой земле и ничтожному червю глубоко проросла в твоем хрупком сердце.
Умила спокойно кивнула. Средь мешанины мыслей всплыла одна, сдобренная робкой надеждой. Алтын хищно оскалился, шатер погрузился в холодную тьму.
– Я выкорчую огнем и мечом эту любовь, и тогда твое свободное сердце сжалится и примет меня.
Княгиня вскрикнула, беспомощно уставилась в спину Алтына. Повелитель вышел из шатра мрачный, как туча. Стражи невольно поежились, помассировали виски. Повинуясь неслышному приказу, в степь выбежали Шергай и Бабубей – опытный сотник, принявший командование частью войска после гибели Али-Шера и Сомчея.
– Повелитель, что случилось? – спросил полководец. Вокруг собирались воины. Алтын нахмурился – степняки разбежались.
– Доблестный Бабубей, настало время решительного штурма.
Бабубей осклабился, в глазах мелькнуло оживление.
– Повелитель, давно пора преподать дикарям урок, воины изнемогают от безделья.
Шергай глянул хмуро, орел на предплечье с глухим клекотом встрепенулся. Бабубей смерил мага неприязненным взором, обратился в слух.
– Ты возьмешь треть войска и направишься разорять села, – сказал Алтын. – Истребляй всех, жги посевы, дома, пусть эта проклятая земля покроется пеплом, а воды рек будут отравлены трупами. Понял, доблестный Бабубей?
Полководец кивнул заторможенно и отошел – деревянной походкой и с остекленевшими глазами. По стану прокатился призывный клич, воины спешно принялись готовиться к разорительному походу.
Шергай поежился от пронзительного взгляда, склонил голову.
– Шергай, настало время пустить в ход все твое искусство. Поганый город должен пасть!
Шергай содрогнулся от мощи голоса и кивнул. Повелитель резко обернулся – стан бурлил, взволнованно ржали кони, степняки спешно облачались в брони, махали пробно оружием, раненые высыпали из шатров с завистью в глазах.
Маг запоздало вспомнил, что забыл сказать Повелителю о гибели наемников. Ладно, как-нибудь расскажет. Сейчас много дел.
Умила содрогалась от воинственных кличей, сердце трепетало в предчувствии беды. По-прежнему с зеркалом в руке, княгиня глянула на золотую оправу недоуменно, сердце застыло от страха.
У каждого зеркала есть душа – зеркалица. Существо без образа всегда принимает облик того, кто смотрится. Самая большая радость для нее – отражать солнце, в эти моменты зеркалица покидает тесное обиталище и становится частью солнца, единым взором охватывает необозримые пространства земли и неба. За возможность побыть на солнце зеркалица многое может показать, даже образ любимого человека. Единственное, чего не любит дух зеркала, – всякую нечисть и нежить. Боится до икотки, потому ни за что не примет их облик.
Алтын в зеркале не отразился.
Непрестанная тряска в седле бередила раны. Лют морщился: хоть и мелкие порезы, но жжет неприятно, горячо пульсирует. Буслай ехал со сжатыми челюстями, каждый толчок захлестывал волной дурноты. Нежелан ерзал, спину изгибал по-всякому, но толчки отдавались острой болью, позвоночный столб превратился в раскаленную струну.
Кони скакали ровно, ветер развевал пышные гривы, морды, как всегда, унылые, из-под копыт вылетали комья земли, пронзенные упругими стеблями. По полю играла травяная зыбь. Напуганные топотом, из зарослей вылетали птицы, орали вслед сердито. Солнце жарило нещадно, волосы выгорали, макушка отчаянно чесалась, брови от соленых потоков побелели.
Лют смахнул со лба мутный пласт, сощурившись, осмотрелся. Вдалеке показались крошечные фигурки, игрушечные возы: торговый пое2зд. Вгляделся в стык выцветшего неба и зеленой полосы земли, настроение упало. В степи заблестело колючими искрами, рой устремился к пое2зду.
– Буслай, стой! – крикнул Лют.
Гридень в испуге натянул поводья. Нежелан оглянулся, подъехал к воинам.
– Что такое, Лют? – спросил Буслай настороженно.
Витязь молча указал. Буслай глянул недоуменно, пожал плечами.
– Ну, пое2зд грабят, эка невидаль, – сказал он равнодушно. – Нам надо торопиться, а если будем заступаться за каждого встречного, застанем Кременчуг в руинах.
Лют нахмурился, взгляд затвердел. Нежелан с неприятным холодком понял, что скажет очередную глупость.
– Нам труда не составит, – сказал витязь. – Чуть задержаться – небольшая плата за освобождение людей от звериных пут.
Буслай глянул подозрительно: уж не напекло ли солнышком? Сказал настойчиво:
– А если шальная стрела сразит? Сгинем ни за что. Я ведь их даже не знаю, – сказал он уже безнадежно.
– Эти – наши! – сказал Лют непреклонно.
Буслай с тоской вздохнул, пришпорил коня. Нежелан покорно потащился следом. Лют выхватил меч, лезвие ослепительно заблестело, белое как снег. Торговый пое2зд приближался, донеслись слабые отголоски криков, металлического звона.
Немногочисленную охрану разбойники легко устранили. Среди десятка напавших отыскался умелый стрелок: прошил насквозь половину стражей, прежде чем подельники схлестнулись врукопашную.
Разбойники с довольным ревом взобрались на повозки, затрещала ткань мешков, груды добра посыпались наземь. Купцы и челядь пыталась защититься, но смельчаков оглушили, не став пачкать топоры. Взгляды ушкуйников потянулись к закрытому возку: кто там, может, боярская или купеческая дочь?
Лют закричал, разбойники мигом повернулись, глаза расширились. Стрелок с гнусной усмешечкой наложил стрелу, руки красиво взбугрились тугими мускулами, оперение ушло за ухо. Подельники подбадривали стрелка злорадными возгласами, насмешками над глупцами, скачущими на подмогу, подбрасывали топоры в воздух. Полоненные купцы смотрели на нежданных заступников с глухой тоской.
Стрелок неспешно выцелил, тетива хлопнула о щиток на большом пальце, стрела исчезла с коротким свистом. Подельники загомонили, глумливые крики сменились гулом разочарования. Всадник пригнулся к гриве, и стрела, назначенная пробить широким наконечником лицо, затерялась в траве.
Стрелок нахмурился, не спеша наложил новую, тщательно прицелился, проводил оперенное древко злым взглядом. Разбойники удивленно загомонили: нежданный помощник сжал кулак в воздухе, стрела меж пальцев хрустнула. Стрелок ругнулся, быстро наложил стрелу, молниеносно выстрелил. Железный клюв пошел ниже, плотоядно нацелившись в конскую грудь. Ярко полыхнуло, солнечный блик отшиб стрелу с радостным звоном.
Атаман злорадно хохотнул. Стрелок нахмурился под язвительным взглядом, руки привычно натянули тетиву.
– Погодь, таперя наш черед, – сказал атаман со смехом. – Смотри, как их расплещем, а ты случь чего подмогни.
Стрелок с кислым видом проследил за девятью подельниками, что с гиканьем сорвались навстречу пришлым: топоры яро сверкали, нежданную троицу скрыли спины в кожаном доспехе.
Лют налетел на разбойников с яростным кличем: меч легко сбрил бородатую голову с раззявленным ртом, плеснуло кровью. Безголовый куль повалился под копыта, кони испуганно вскинулись на дыбы.
Витязь отразил неумелый удар, кожаный доспех ощерился влажной щелью. Поспешно повернулся, пальцы сжались на топорище, от рывка лиходей вылетел из седла, еще до падения оземь из шеи ударил багровый бурун.
Буслай догнал соратника, страшно крича, приветил бородатые рожи топором: от ударов хрустели руки, разбойники со стоном отшатывались, падали с разрубленными головами. Нежелан благоразумно взирал на схватку с почтительного расстояния, сказано же: двое в драку, а третий… э-э… отдыхает.
Стрелок с испуганным изумлением смотрел на поверженных подельников, дрожащими руками спустил тетиву. Наконечник блеснул на солнце осколком зеркала и отлетел со звоном, столкнувшись с мечом. Лют погнал коня, разбойник с проклятьем вновь выстрелил. Витязь нарочито небрежным движением поймал стрелу, двинул пальцами – в стороны полетели обломки.
Обмирая от страха, стрелок наложил стрелу, замер в страшном напряжении, целя незнакомцу в грудь. За пару шагов отпустил тетиву, звякнул, железный клюв скользнул по клинку, оцарапал плечо.
Преждевременную радость выбил сильный удар в челюсть, стрелок вылетел из седла, от тычка земли перехватило дух.
Буслай отправил в Навь последнего разбойника, пустил коня шагом. Сзади осторожно приблизился Нежелан, помрачнев от язвительной усмешки, сказал вкрадчиво:
– Там двое шевелятся, раненые, не сильно.
– Не спорю, ты бы справился лучше, – хмыкнул Буслай язвительно. – В следующий раз первый пойдешь.
– Да я…
– Молчи, – взмолился Буслай, – так тянет сказать в лад, но я не певец, а воин.
Лют подъехал к купцам, спешился. Купцы смотрели с благодарностью и затаенным страхом. Самый дородный откашлялся, нервно пригладил пушистый веник бороды.
– Благодарю, неизвестный витязь. Спас от аспидов проклятущих, по гроб жизни тебе обязаны.
Спасенные согласно загомонили, витязь небрежно отмахнулся: не ради благодарности полез в драку. Равно как оставил Чаруню не ради спасения Кременчуга, но Буслаю то не объяснишь, считает, что совесть взыграла. Лют потемнел лицом, во рту противная горечь, солнце заботливо высушило закипающие слезы.
– Рад, что вы целы, – сказал он хрипло. – Вдругоряд берите больше охраны.
Купцы растерянно развели руками, загомонили, в чем-то обвиняя каждого. Лют вздохнул: ясно, пожадничали. Буслай помог легкораненым стражам, спеленали двух недобитых разбойников да подобрали оглушенного стрелка. Челядь возилась в повозках, перебирала растрепанные тюки, складывала разбросанные товары.
– Ну что, поскакали дальше? – буркнул Буслай.
Лют кивнул, спохватился:
– Погоди еще немного.
Буслай вяло поворчал, но отступил, с интересом поглядел, как по знаку Люта охранники поставили разбойников на ноги, прислонив к борту повозки. Стрелок тряхнул головой, взгляд прояснился, Лют с неодобрением отметил вспыхнувший гнев: не то время выбрал, паря.
Острием приподняв подбородок, Лют произнес холодно:
– Вытяни руки.
Купеческие с любопытством и злорадством наблюдали: сейчас воин как огреет плашмя, чтоб неповадно было. Стрелок наградил витязя презрительным взглядом, вытянул руки.
Лют придирчиво оглядел мускулистые бревна, перевитые сухими жилами: такими руками пахать или работать молотом в кузне, но выбрал легкую дорогу, попросту отбирая сделанное тяжким трудом других. Витязь потемнел лицом: сколько раз слышал хвалебные рассказы о таких молодчиках, что живут не по Покону, а – только подумай, какие смельчаки! – сами устанавливают правила. И конечно, лучше грабить, чем пахать.
Клинок срубил руки, как сочные стебли, обрубки упали, пальцы судорожно сжались, кровь плеснула широкой струей, пригибая траву. Стрелок дико завопил, упал на колени. С отчаянием в глазах потянулся изуродованными руками к кистям, скрестил их, не понимая, почему пальцы не сжимают раны.
Разбойники смертельно побледнели, поспешно отшатнулись от покалеченного, видом давая понять, что никакого отношения к нему не имеют. Купеческие тоже побледнели, но глаза горели радостно: с такими удальцами только так, надеяться на уговоры смешно и глупо!
Буслай глянул равнодушно, ушкуйника не жалко, но время уходило, надо скорее домой, а Лют продолжал возиться. Побледневший Нежелан вскрикнул от жалости: витязь спокойно поднял стрелка за шиворот, посторонился от струи крови, палец уткнулся в правую глазницу. Стрелок завопил нечеловечески, чудовищно, протяжно. Руки метнулись к слизистой дыре, лицо залили густые потеки. Разбойник упал, засучил ногами, облако пыли укрыло тело густым коконом.
– Перевяжите раны, – сказал Лют жестко.
Челядины с опаской подошли, кровоточащие запястья стянули грубые веревки, Лют кивнул: мол, достаточно. Следующий разбойник от страха посинел, рванулся прочь, но острие копья под ребрами удержало.
– Нет! – вскрикнул он. – Пощади, я больше не буду!
Сердце Нежелана дрогнуло от жалости: никак не поймет, почему Лют так жесток. Ведь можно просто убить, не мучая.
– Протяни руку, – потребовал Лют холодно.
Разбойник замотал головой, в глазах слезы, закричал тонко:
– Нет, нет! Пожалуйста!
Блестящая полоса пересекла колено, ногу отбросило напором, лиходей вскрикнул, повалился набок, вздымая руки. Чуть выщербленное лезвие смахнуло кисть, как головку чертополоха.
– Перевяжите, – бросил Лют, направляясь к последнему ушкуйнику.
Буслай недовольно всхрапнул: чего велит перевязывать, все одно придется добивать? Оглянулся на бледного и трясущегося бедовика, смерил сурово, сказал глазами: так надо. Нежелан отвел глаза: сомневаться в правильности решения витязя не приходилось, но сейчас происходило нечто жестокое, не должное для справного воина, каким представлял себе Люта.
– Протяни руку.
Разбойник, задыхаясь от ужаса, вытянул трясущуюся руку, в глазах ужас, неверие. Такого быть не может – говорили испуганные глаза. Не станет, так нельзя, обязательно случится чудо и спасет…
Сжатый кулак отшвырнуло от предплечья, как корявую стрелу из паршивого лука. Лют аккуратными движениям протер лезвие, повернулся, не обращая внимания на истошные крики.
Буслай сказал хмуро:
– А добивать мне? Ну, спасибо, самое грязное оставил.
– Кто сказал, что умрут легкой смертью? – удивился Лют.
Буслай отпрянул от холодного взгляда, в нутре скрутился тугой узел, обжег резью. Купеческие ахнули, недоуменно загомонили: потешил витязь сладкой расправой, но теперь как же, не по-людски, надо добить.
Лют сказал старейшине купцов:
– Доставьте в ближайший город живыми, там и оставьте. И расскажите, почему такими стали, – добавил он жестко. – Думаю, охотников легкой наживы поубавится, дороги станут безопасны.
Купец глянул остро, глаза отразили лихорадочную работу мысли, поклонился с уважением.
– Не сумлевайся, доблестный витязь, так и сделаем, – пробасил он.
Буслай с удивлением подумал, что Лют прав. Сам недавно выл от ужаса калечества, хотел зарезаться, но не стать посмешищем, не влачить унизительное существование. И лихие головы, что воспевают подобный промысел и не сегодня-завтра встанут на тот же путь, устрашатся и крепко задумаются. Ну, может, не задумаются, но устрашатся и всяко разбойничать не будут.
Похожие мысли пронеслись и в голове Нежелана. Жестокость витязя выглядела оправданной, да и не жестокость, а необходимое лекарство, чтобы очистить людей от паразитов. Бедовик посмотрел на Люта с безграничным восхищением.
Лют подошел к коню, животина взирала на происходящее с унылой мордой, крики увечных ничуть не тронули. Собирался вспрыгнуть в седло, но старшина купцов окликнул:
– Погоди, витязь.
Буслай мысленно охнул: что еще?! Лют посмотрел вопросительно, купец махнул в сторону закрытого возка, забубнил:
– Негоже отпускать тебя без отдарка. Знаем, деньги не примешь, но можем сделать другое. Помимо товаров мы перевозим древнего старца, от него нет тайн на суше и море, он знает, что было, есть и будет.
– Правда, что ли? – спросил Лют, глаза загорелись любопытством.
Купец кивнул важно, добавил смущенно:
– Правда, можно спросить лишь раз. Но вас трое, как раз три вопроса, задавайте.
Буслай хмыкнул недоверчиво, потащил к возку Нежелана. Лют остановился перед возком, буркнул неловко:
– Ну, здравствуй, добрый человек.
Из-за покрова ткани донесся старческий голос, негромкий, но пронзительный, примечательный:
– И ты здравствуй, Лют свет Радимич.
Витязь дернулся, лицо побледнело, усмехнулся неловко. Купец довольно хмыкнул, потер ладони, будто собирался продать вещуна, а Лют в качестве товара сомневался. Буслай удивленно присвистнул, подтолкнул Нежелана:
– Так, давай с тебя начнем. Спроси, идет ли война в княжестве Яромира?
Бедовик послушно задал вопрос, старческий голос ответил без запинки:
– Идет.
В головы гридней плеснула темная волна, с трудом сдержали звериный рык. Буслай спросил хрипло:
– Что с Кременчугом?
– Город в осаде, степняки штурмуют без устали, вот-вот прорвутся.
Буслай зарычал от ярости, мир потемнел, сердце бухало кузнечным молотом, череп едва не разлетался на части.
– Лют, спроси, сколько еще продержатся, – сказал он сдавленно.
Лют кивнул, разгоряченная известием кровь нехотя успокаивалась, приоткрыл рот, но запнулся. Буслай глянул с удивлением.
– Лют, ты чего? Лют?
Буслай посмотрел на соратника: в широко распахнутых глазах страх. Лют потемнел лицом, медленно, будто выдирая каждое слово с куском горла, спросил:
– Скажи, вещун, кто построил город Усуд?
Глава двадцать первая
Солнечный свет мягко падал на круглые стены капища, круговые костры внешнего вала горели бледно: порой не понять – едят полено желтые языки или нет. Молодые послушники в белоснежном одеянии волхвов изредка подходили, подкармливали огонь дровами.
Во внутреннем круге ровно горел знич – священный неугасимый огонь, вечный источник жизни, даритель тепла и света. Перед зничем на коленях стоял Яромир: лицо хмурое, пальцы окрашены кровью жертвенного животного. Огонь переварил лакомые куски, равно как и воинские трофеи, пламя весело плясало. Знающие волхвы по игре знича определяли человечьи судьбы. Князь вглядывался с попеременной радостью и страхом.
Во внутреннем круге ровно горел знич – священный неугасимый огонь, вечный источник жизни, даритель тепла и света. Перед зничем на коленях стоял Яромир: лицо хмурое, пальцы окрашены кровью жертвенного животного. Огонь переварил лакомые куски, равно как и воинские трофеи, пламя весело плясало. Знающие волхвы по игре знича определяли человечьи судьбы. Князь вглядывался с попеременной радостью и страхом.