Калиновская Дина. О, суббота !

   - А что там есть, в Кодыме? Там есть кто-то из наших? Кто-то остался? спрашивал Гриша вяло.
   - Никто не остался, из наших никто. Но вполне вероятно, что цел еще тополь в нашем дворе, тот самый тополь, на котором, ты помнишь, мы с тобой ночевали. Дом наш сгорел, я слышал, но тополь навряд ли, так я думаю.
   - Ночевали на тополе? Я и ты? - Сентиментальные воспоминания были Грише неинтересны, и он не скрывал этого, поскучнел.
   - Ну как же1 Был такой эпизод! Мы сидели наверху и любовались, как нас ищут по местечку! Неужели ты забыл? - старался растормошить Гришу Саул Исаакович, как бы извиняясь за сорванный сюрприз с жеребенком.- Мой папа кричал: "Сулька, ужин холодный!" А тебе Моня кричал: "Гришка, иди, не бойся!"
   - И зачем мы там сидели?
   - Кто знает, зачем! Так!.. Подумать только, ты забыл!.. И Соню Китайгородскую забыл... Ах, Соня, Соня!..
   - Столько лет прошло, столько событий! Как можно не забыть?
   - Да, да, столько лет, столько событий!.. Обрати внимание, Гриша, мы вышли на центральную аллею.
   - Куда это все идут?
   - На пляж, Гриша, на пляж, а как же! Лето! Ты обрати внимание, как за памятником аллея поворачивает - получается прямо индейский лук!
   - Кому сделан памятник, Суля?
   - Сложный вопрос! Говорят, что сам император Александр Второй, большой путешественник, прямо на этом холме, даже не слезая с лошади - я думаю, это был белый конь, а? - подписал разрешение на строительство нашего парка, так что очень может быть, что памятник ему. Говорят, перед тем девятнадцать лет шла переписка между нашим градоначальством и Петербургом на предмет быть парку или не быть, так что очень и очень похоже, что императору, а заодно и тем злосчастным бюрократическим годам переписки. Но мы, то есть я и все мои знакомые, предпочитаем считать сию торжественную колонну памятником поэту Тарасу Шевченко. Имеешь представление?
   - О, да-да, Тарас Шевченко!
   - Правда, есть еще и третье мнение, к нему тоже многие склоняются. Пусть считается, говорят они, что памятник в честь фельдмаршала Суворова. Здесь, говорят они, на месте парка был когда-то бастион, огромное военное сооружение, грандиозная крепость, им задуманная, Суворовым, и при нем построенная, при Суворове. Ты видишь, вопрос сложный, и спорить можно долго. Но, поскольку памятник стоит во всем своем великолепии - ведь он превосходен, ты согласен? то и спорить мы можем сколько угодно в свое удовольствие, не так ли, скажешь ты? А теперь представь, Гришенька, что колонна, она, кстати, из очень качественного камня, исполняет роль стрелы от лука индейца. У тебя как с воображением, работает?
   - Пока работает. Ну и что? - Гриша все еще пребывал не в духе.
   - "Джон, у нас лошадь на крыше!" - "Ну и что?" Джон говорит "ну и что", типичный американский анекдот! Так смотри, можешь ты определить географическое положение руки индейца, которая натянет эту стрелу на этом луке? Примерно, примерно, посмотри, как изогнут лук, и вообрази гигантскую руку! Вон туда держи направление.
   - Так что там, Суля? - несколько раздраженно спросил Гриша - он еще не примирился с Сулиным упрямством в вопросе о жеребенке.- Там памятник или что?
   - Ничего особенного, Гришенька, там живет Моня. Гриша все-таки засмеялся.
   - О Сулька, ты настоящий поэт!
   - Ты не поверишь, Гриша, но я уверяю, я счастлив, что мои полжеребенка, не считая хвоста, который, очевидно, принадлежал Лазарю, тебе пригодились! Мужской, ковбойский поступок! Надо - и продал. Но как же ты не запомнил, что мы ночевали на тополе? А сад наш помнишь? Орехи, сливы "ренклод"? А наши качели? А наш чердак? А малокровную Сарочку, которая за нами вечно шпионила? Она потом стала знаменитой певицей!
   - О, да, да! Отлично, очень хорошо все помню! Жалко, что я не имею возможности ехать в Кодыму! Однако, Суля, почему бы тебе не взять деньги за жеребенка? Я ведь вижу, ты небогатый, мне непонятно твое возражение.
   - Какой ты упрямый! Я ведь тебе объясняю русским языком. Продать общего жеребенка - грех, я не возражаю, тут я не возражаю, разве я возражал? Но отдавать мне за него деньги сейчас, через пятьдесят с гаком лет, свинство. Неужели ты не согласен?
   - Я хочу заплатить мой долг независимо, что он давний. Это и есть порядочность! - У Гриши возвысился и сорвался голос, он закашлялся.
   "Опять! - воскликнул мысленно Саул Исаакович.- Опять политические намеки!"
   - Отнюдь, Гришенька,-сказал он с тонким сочувствием к Гри-шиному непониманию. Красивое, наверняка дипломатическое слово.- Отнюдь!
   - Я не хочу быть тебе должен, Суля. Я вполне состоятельный человек, я не хочу наживаться на моих друзьях...- В Гришиных словах уже брезжило смирение.
   - Главное, не волнуйся! А так мало ли, чего мы не хотим! Одни не хотят одного, другие другого. И потом, дорогой мой, сколько ты мне можешь заплатить, по какому тарифу? Полжеребенка в четырнадцать лет, согласись, все равно что полцарства. А полцарства в нашем с тобой червивом возрасте - это не больше, чем дачка с одним абрикосовым деревом. И о чем мы говорим? Полжеребенка, другими словами - большой кусок конины! Тьфу! Позор! Давай-ка я лучше спрошу у тебя, шмендрик, чем ты там занимаешься, в этой своей Америке? У тебя есть дело или магазин или ты служишь?
   - О Суля, теперь я только старый человек, больше ничего!.. А раньше - у! я неплохо крутил педали!..
   - Ты работал на машине?
   - Чем я не занимался, скажи мне? Я был гонщиком - и не из последних! Потом я починял велосипеды и неплохо зарабатывал, мог спокойно учиться, я ведь кончил университет! - лицо Гриши преобразилось, теперь он стал похож на стрелка, попавшего в яблочко.- Ста-кировался в Париже, Суля! Но скоро я понял, что велосипеды починять выгоднее, чем преподавать студентам персидский язык. Я женился! (Попал!). И у меня появились деньги! (Попал!) Ты думаешь, приданое? Нет. У меня умница жена, политик, стратег! Я купил у хозяина мастерскую! (Попал!) В три года мы сделали из нее мебельную фабрику, а? (Попал, Гришенька, все призы твои!) Фью, какая у меня жена!
   - У тебя есть её фото?
   - Да, да! Давай где-нибудь сядем, ты посмотришь! Они нашли некрашеную шаткую скамеечку под глухим забором обсерватории в кустах золотого дождя с молодыми, похожими на кукурузные зерна бутончиками, и Гриша достал маленькую колоду фотокарточек. Он выкинул Саулу на колено первую.
   - Мой автобус! Я сам доставлял мебель моим покупателям. Ты читаешь по-английски? Нет? Напу Stem, на нем написано мое имя! Мое имя читали по всему городу, меня хорошо знают там, где я живу!
   - Тебя знают как Гарри Стайна или как Герша Штеймана?
   - Какое имеет значение?
   - Ну, ну, давай дальше.
   - Моя жена Нэнси и дети, Майкл и Роза.
   - Весёлая жена. Симпатичные дети.
   - Ты знаешь, ведь я взял их маленькими из концлагеря, они почти умирали. О, как они болели! Не было болезни, чтобы они пропустили мимо, пока выросли. Но теперь, Суля, это хорошие дети. Майкл - инженер в солидной фирме, женат, имеет ребенка. Роза - талант, художница... как это... для фарфора... Имеет приз за работу!
   - Замужем?
   - А, разве легкое дело - выдать замуж дочь, Суля?
   - Смотря где, Гришенька, смотря где. У нас, например, даже слишком легко. Мои девочки успели по два раза каждая, так что я имел при двух дочерях четырех зятьев, и все четыре мне нравились, славные хлопцы. Ах, исключительные фотографии - качество, качество! У нас еще нескоро научатся получать такой цвет, нет, нет! А это твой дом, я понимаю?
   - Да, у меня дом, восемь комнат. У меня много места, приезжай, посмотри! Сад, два автомобиля. Теперь, когда я продал дело, я свободный человек, ничем не занят. Приедешь, мы совершим путешествие,- не без яда говорил Гриша.- Я зимой отдыхаю во Флориде, захочешь, поедем во Флориду, весной я путешествую по Европе, захочешь, едем в Европу. Рим, Париж, Швейцария!
   Саул Исаакович решил, что дипломатичнее не говорить Грише, что на подобную поездку у него нет, никогда не было и не будет денег и он понятия не имеет, зачем без специальной командировки советским гражданам шататься по загранице. И он сказал так:
   - А ты мне лучше ответь, мы едем в Кодыму или нет, я не расслышал твоего ответа. Я, может быть, плохо слышу?
   - Я не могу ехать в Кодыму.- И они засмеялись, и встали, и пошли дальше, два старых хитреца.- Моя путевка не содержит Кодыму, такой маршрут. К сожалению, Суля.
   - Значит, в Кодыму ты ехать не можешь. Сочувствую тебе. Что ж, поеду без тебя. Я могу ехать, Гриша, когда захочу, хоть сию минуту я могу отправиться в нашу дорогую Кодыму,- говорил Саул Исаакович с нежной улыбкой старого чемпиона, выигравшего партию у любимого ученика.- Я в любой момент могу проверить, цел ли наш тополь, проверить, как там идет новое строительство, какая станция, какой теперь вокзал. Я поеду, Гришенька, и все тебе опишу в письме, если тебе интересно, конечно.
   - Да, да! - отвечал Гриша.- Но ты мне скажи про себя - какой у тебя капитал, как ты жил все годы? Ты ничего не говоришь про себя, и я могу думать, что тебе нечего сказать, а? - задирался Гриша.
   - Мне нечего? Мне нечего?! Когда ты придешь к нам на фаршированную рыбу, прочисть хорошенько уши, Гришенька, и приготовься долго слушать. Я расскажу тебе такую историю, что ты останешься под впечатлением.- И Саул Исаакович свистнул в полную силу, как умел, как свистел когда-то своей боевой упряжке, и сам Котовский не уставал восхищаться его свистом.
   Гриша снова схватился за оранжевую коробочку.
   - Ax, Гриша, извини, я забылся! - сказал Саул Исаакович, расстроившись при виде коробочки.- Но смотри, Гришенька, смотри, мы пришли к Моне.
   - Где, где живет Моня?
   Ах, какая же это чудная улица, где -живет Моня, где трамвайная колея течет зеркальными ручьями в густой нетоптаной траве, где бугель бренчащего бельгийского трамвая пробил в непроницаемых кронах тополей зеленый и высокий свод, где старые дома больны надменностью. О, блеклые фасады! О, выпавшие кое-где балясины балконов!..
   - Где, где живет Моня, покажи мне!
   - Вон, где открытые ворота,- поднял руку и произнес Саул Исаакович,- Где дикий виноград полез на крышу, где маленькая девочка играет со скакалкой, где выщерблен асфальт, где красная звезда прикреплена к подъезду, означая, что этот дом - образцового порядка и весьма высокой культуры.
   - Слушай, ты поэт!
   - Ты думаешь?
   Саул Исаакович довел Гришу до самой двери, показал белую кнопку звонка. Гриша не звонил, Гриша переводил дыхание и вытирал затылок малиновым платком.
   - Гриша,- не устоял Саул Исаакович перед соблазном,- ты не можешь подарить мне свой платок, он мне страшно нравится, я хочу иметь от тебя на память...
   - Бери, конечно! Я принесу тебе полдюжины или дюжину, у ме-' ня много! воскликнул Гриша, сунул платок в руку Саула и, бледнея, позвонил. Три старых бульдога, или Дела библейские
   И было так.
   - Зюня? На тебе, Зюня! В чем дело, Зюня! Заходи, заходи! Гриша кивнул спустившемуся уже на нижнюю площадку Саулу Исааковичу и пошел по темному коридору за звуками шаркающих впереди ног. Потом открылась комната, он вступил в нее следом за Моней, огляделся. На постели с тарелкой в руке отдыхала уставшая от еды Клара, она посмотрела на Гришу и улыбнулась.
   - Чай будешь пить, Зюня? - спросил Моня.
   - Давай чай,- ответил Гриша. Клара улыбалась.
   - А кашу хочешь?
   - Давай кашу.- И Гриша сел к столу. Моня взял из буфета тарелку, ложку и стал выскребать из казанка остатки пригорелой каши.
   - Что-то ты давно не забегал, Зюня.
   - Да, давно...
   - Ты, кажется, немного похудел.
   - Да, похудел...- Гриша испугался затянувшегося неузнавания, оглянулся на Клару, но она улыбалась.
   - Ты, может быть, был в Москве?
   Клара кивнула, не поднимая головы с подушки.
   - Да, я был в Москве...
   - Интересно. И что же сказал Боря?
   - Боря? А что должен сказать Боря?
   - Не крути, Зюня. У тебя ведь Боря решает вопрос.
   - Какой вопрос?
   - Я говорю, не крути, Зюня. Вопрос о твоей встрече с Гришей.
   - Боря сказал, что, конечно же, пускай брат обнимет брата.
   Так сказал Гриша и встал.
   - Он не дурак...-Моня тоже встал, поднятый непонятной силой - сомнением и ужасом, и восторгом.
   - Моня,- сказала Клара и засмеялась.- Очнись! И надень очки! И возьми тарелку. И почему ты не знакомишь меня с Гришей? Разве я уже умерла?
   Тогда Моня заплакал. Он снял с гвоздя ремень и крепко ударил ремнем младшего брата, и еще ударил, и еще, а Гриша смеялся.
   А потом было так. Прозвенел звонок в коридоре, Моня поднял палец кверху, сказал "ша!" и пошел открыть дверь. Гриша слышал, как Моня сказал у входа:
   - На тебе, Зюня! В чем дело, Зюня? Заходи, заходи!
   Вошел Моня, а за ним Зиновий. Их стало трое, не считая Клары.
   - Я как будто чувствовал, как будто догадался!..-сказал Зюня.
   - А я полагаю, что ты как будто попался! - со смехом сказал Моня.
   И все были рады друг другу, все любили друг друга и хотели любить, потому что были братья, хоть и не виделись пятьдесят шесть лет.
   Зюня принес старшему брату курицу, а Гриша пришел с пустыми руками, подарки остались в гостинице, и он хотел бежать за подарками, но братья не пустили его, а сказали, чтобы принес потом. Курицу тоже не стали варить, а сели вокруг стола. У Мони было вино и хлеб, и масло, и шпроты, и колбаса, и балык, и лимон.
   Старшие братья спросили Гришу, как он жил, и Гриша сказал, что было все и темное, и светлое, и показал фотографии жены своей, и детей, и внука, и автобуса своего, и дома своего на холме.
   Потом Гриша спросил сначала у среднего брата, как он жил, и Зиновий ответил, что у него все хорошо - и здоровье, и жена, и здоровье жены, и сын, и сын сына, и невестка, и квартира, и дача на Фонтане.
   Гриша спросил у старшего брата, как он жил. И Моня сказал, разлив все вино в стаканы, что на жизнь его можно смотреть, как на эту зеленую бутылку. Если смотреть сбоку - бутылка, и все, если же снизу-невыразительный кружок, темное донышко, и только. Но если заглянуть внутрь - там переливается и сверкает. Так отвечал младшему брату Моня и смеялся, и дал каждому заглянуть внутрь бутылки. Но Клара сказала:
   - Моня, расскажи о Наташе и Володичке!..
   Тогда Моня принес из шкафа альбом и стал открывать его с конца, листать слева направо. Сначала он показал внуков во всех возрастах, от грудного и до настоящего, а Клара сказала с постели:
   - Володичка в четыре года спросил Моню на кухне: "Дедушка, а что будет, если правительство разрешит детям зажигать спички?" - и Клара засмеялась и заплакала от любви к внуку и тоски о нем.
   Моня показал дочь Гуту и зятя Игоря, и родителей зятя - Петра Валерьяновича и Марьяну Павловну из Молдавии, агрономы, интеллигентная семья.
   Открыл страницу и представил в полном составе семью Зюни - самого Зюню с женой Соней, Зюниного сына, а своего племянника Борю в штатском с женой Светланой, по образованию, как и Боря, она юрист. И Зюниного внука Леню, мальчика, комсомольца. И отдельно племянника Борю в военном, снимался для документа.
   Потом .показал себя вместе с Кларой и маленькой Гуточкой. Потом Клару-девушку с сестрой Хаей, обе в батистовых кофточках и больших светлых шляпах. Потом себя женихом с братом Зюней, оба в тройках, с тросточками, на фоне беседки, пальм и морской дали - модной когда-то декорации.
   И предстал перед ними на троноподобном стуле - собственность фотоателье "Захаровъ и К" - тесть Мони Меер Гутник, кондитер и философ, в картузе и лапсердаке, с пейсами и бородой.
   И смотрел на них, на своих сыновей, папа, их папа - Мони, Зюни и Гриши, силач Зейлик, поднявший на пари рельс и умерший мгновенно, но выиграв. А было ему от роду в день смерти тридцать семь лет.
   И смотрела на них мама, их мама - Мони, Зюни и Гриши, красавица Сойбл, вдова, она работала у помещика управляющей на строительстве мраморного дворца со стеклянным полом и золотыми рыбками под ним.
   Потом дед, их дед по материнской линии, печальный дед Шейн-дель в ермолке, ученый и набожный, знавший назубок талмуд и умевший толковать его, вместе с дородной бабушкой Мариам, покорно положившей руку на его маленькое плечо.
   Потом дед, их дед по отцовской линии, держатель извоза на станции, суровый человек Зус Штейман вместе с веселой высокобровой женой своей, бабушкой Эстер - веселыми были даже уши у нее, выставленные из-под платка наружу.
   Потом подслеповато и робко смотрел на них слабый от старости и испуганный необходимостью стоять перед фотоаппаратом белобородый прадед по материнской линии Шивка, а жил он ровно сто лет и умер в день своего рождения...
   И так сидели они долго и сожалели, что искусство фотографического портрета не было изобретено при царях египетских.
   Саул же Исаакович той же цветущей дорогой возвращался домой. Он был огорчен, что не зван к Моне, но одновременно и доволен - хватало, о чем подумать, и подумать срочно.
   Итак, Гриша придет к нему завтра домой, чтобы поговорить о жизни, и необходимо описать ему самое счастливое и самое трагическое, а о чем-то умолчать совсем. Безусловно, надо рассказать о том, как он явился к Котовскому, как почетно и весело было служить у такого командира, как их кавалерийский корпус брал Тирасполь и Одессу. Как он потом работал в порту на судоремонте. Или как директорствовал в детском доме. Или как сколачивал комитет помощи многодетным вдовам после войны. А нужно ли, к примеру, знать этому Гришке такие подробности его жизни, как история в Ясных Окнах, неизвестно. А полезен ли для общей репутации факт квартирования Мишки Изотова и факт его любви к Ревекке и факт женитьбы на Манечке - наивной девочке? Вряд ли. Ведь нет гарантии, что Гриша сумеет не извратить сути... И потом все это было так давно.
   Саул Исаакович размышлял о том, что нужна для такого дипломатического приема история боевая, сегодняшняя, чтобы показала жизнь Саула Штеймана с молодой, общественной, деятельной стороны. Он надел бы завтра кремовую нейлоновую рубашку, он сел бы рядом с Ревеккой у торца стола, -а у другого торца сели бы Маня с Гришей, он подождал бы, пока все исчерпают свои "а помнишь?", он переждал бы, пока Гриша вдосталь нахвастается своей американской удачливостью, и вот тут он, будь у него в запасе соответствующая история, сказал бы:
   "Хотите, мои дорогие, знать, что я делал этой ночью?"
   Ада сказала бы: "Бегал к любовнице!"
   Ревекка сказала бы: "Храпел, как кабан!"
   Зять Сережа сказал бы: "Гнал самогонку!"
   Внук Шурка сказал бы: "Фальшивые деньги!"
   И все вдоволь бы посмеялись. Тогда он, как говорится, взял бы трибуну в руки и поведал что-нибудь приключенческое.
   Неторопливые шаги Саула Исааковича поскрипывали то по песчаной дорожке, то по галечной, то давили яично-желтый и толченый ракушечник. Он готов был сочинить ночное приключение, сочинить по всем правилам - вступление, развитие, кульминация и в конце концов развязка, заключительный удар добра по злу.
   Однако сочинять не пришлось.
   - Хрен! Суля, я забыла купить хрен! - Так встретила его Ревекка. Она уже успела метнуться на Привоз за щукой и цыплятами, но забыла необходимейший продукт.
   - Хорошо, я пойду за хреном,- без энтузиазма кивнул Саул Исаакович.
   Хрен важнее беззаботного сочинительства, понимал он, и спорить было бы смешно.
   Привоз, как чернильное пятно на промокательной бумаге, растекся и расплылся по ближним улицам, и заборы, его ограничивающие, не означают никаких границ. Признаки близкого базара проявляются далеко от него и возбуждают сердце, и будоражат настроение городского человека, как будоражат рыболова запахи близкой воды, как охотника свежий след. Разве охота - только выстрел и добыча за плечами? Разве базар - только место, где меняют деньги на продукты?
   Разве не базар - переполненные трамваи, бегущие к нему со всех сторон? Разве не базар - за много кварталов от него непреклонно вылезающая из авосек молодая морковка? Разве не базар - трамвайные билеты, конфетные бумажки, золотая кожура копченой скумбрии, шелуха репчатого лука, звонкая, как крылья стрекоз, лузга подсолнечных и тыквенных семечек, обжимные пробки от пивных бутылок и лимонада - широко рассыпанное конфетти вокруг всегда воскресного Привоза.
   А за забором, в самом Привозе, на его законной территории человек тут же забывает, что пришел за картошкой или редиской, а бродит по рядам, как зритель, как счастливый бездельник, как гость, приглашенный на фестиваль. Привоз засасывает занятого человека, утешает обиженного не только картинностью и изобилием, но, главное, особенным друг к другу расположением, снисходительностью и даже ласковостью.
   Здесь нет духа толкучки, отрыжки нэпа, любимой болячки на теле города. На Привозе не скажут со змеиной улыбкой:
   "Я спекулянтка!? Чтоб тебя так сегодня машина не минула, деточка!"
   На Привозе, если хотят обругать тетку, заломившую тридцать копеек за пучок молодой редиски, ахнут:
   "Чтоб ты была здорова!"
   На Привозе, если недовольны капризной покупательницей, пожурят с улыбкой:
   "Зачем вы щекочете курицу - ей же смешно!"
   На Привозе горожане неловким языком, но с удовольствием говорят по-украински.
   "Бабусенько, брынза солона?"
   "Куштуй, будь ласка!"-пропоет молочно-чистенькая бабуся "Тетя, а у вас цибуля добра?"
   "Навищо вам добра?! То ж цибуля, а не красуля! Злюща, як свекруха, злюща? Так такую ж и треба!"
   "А картошка откуда, молодой человек?"
   "Брянская картошечка!"
   "Луна глядит? - На Привозе иногда можно встретить Галю. Она гуляет здесь, ей здесь нравится.- Глядит! Будто кто зовет меня с далеких гор!.."
   "Разве ж то луна, убогонькая, то ж солнышко!" - скажут ей с горестным вздохом.
   "Сонячник сонечку тихо говорив...- забормочет она, уходя в сторону.Сонячник сонечку..."
   - А откуда, женщина, хрен привезли, издалека?
   - Так из Ясных Окон, может, слышали? Посадила этот хрен проклятущий и избавиться не могу - растет и растет, хоть плачь!
   - Отчего же такая напасть?
   - Так ведь корень у него больше метра, не докопаешься, вот и растет пятый год, никак не выведу, за всю зиму продать не смогла. Безрукая, что одна сделаю!..
   Женщина не была безрукой, только трех пальцев не хватало на правой руке. Саул Исаакович не стал смотреть на ее руку, это было неприятно. Глядя в карие беспечные глаза, он спросил:
   - И как же там живется, в Ясных Окнах?
   - Хорошо живется. А вы бывали у нас?
   - Был когда-то.
   - Так неплохо живется, ничего.
   - А семья у вас большая, детей много?
   - А как же! И дети есть, и внучек маленький. Любоваться есть на кого.Женщина в задумчивости потирала щеку и подбородок здоровой загорелой рукой, заглядывала в лицо Саула Исааковича и улыбалась.- Наша хата от церкви третья, сразу против школы новой. Будете в Ясных Окнах, заходите.
   - Благодарю,- отозвался он.
   - Купите фасоли,- предложила женщина.- Сахарная!
   - Нет,- Саул Исаакович отобрал три сухих поленца хрена, дал рубль, взял десять копеек сдачи.- На фасоль жена не дала денег. У меня распоряжается покупками она.
   Он поместил корешки во внутренний карман пиджака, отошел, огляделся женщина прижала к губам ладонь, и приятие, и симпатию источал ее карий взгляд.
   Саул Исаакович зашагал прочь, посвистывая.
   Саул Исаакович! А Саул Исаакович!.. Слышите, о чем зудят над рядами золотые осы? Ззз... зудят они Милая женщина, однако, живет в Ясных Окнах, зудят они. Очень даже славненькая женщина проживает в Ясных Окнах. Ззз... А вон брызжет на газоне искусственный дождик, зудят они, можно подставить ваши широкие удобные ладони, напиться и даже не замочить рукавов... Можно схватиться за поручень тронувшего с места трамвая... Можно взять всеми послушными здоровыми пальцами корешок неистребимого ясноокнянского хрена и самому натереть его на мелкой терке, чтобы Ревекке не плакать даже по такому ничтожному поводу из-за Ясных Окон. З-з-ззз!..
   К обеду не был готов обед. Ровекка сосредоточилась на вытаски вании костей из щуки и прочих тонкостях и забыла о времени. Это было хорошей приметой Дни, когда безупречная Рива в чем-то была не то чтобы виновата, но лишь чуть-чуть несовершенна, исключительно редкие дни. Саул Исаакович помнил их все, начиная с первого.
   В такой день можно было почти без риска поворчать: "Что это гы вздумала закатывать банкет!"
   В такой день, вполне вероятно, она ответила бы: "Чтобы сделать тебе удовольствие, дурак!"
   Впрочем, она могла ответить и не так приятно.
   Через неделю после их свадьбы приехал Микола Опружак, дру1 кавалерист, орел. Он приехал поздравить и привез штоф самогона и копченую рыбу. Ревекка распорядилась, пусть они посидят и подождут, а она за десять минут и сварит картошку, и почистит рыбу. Через пас Саул решил навестить ее на кухне. Там действовал одинокий новенький, не нагруженный кастрюлей, брошенный в бессмысленном старании примус, а Ривы не было. У соседей тоже не было. Во дворе тоже. Она пришла, когда Саул уже начал серьезно беспокоиться, но зато в новом платье. Мужчины без новобрачной не смели выпить, а она, оказывается, на минутку забежала к портнихе.
   - Что?! Вы до сих пор сидите голодные? Как она хохотала, они тоже хохотали с ней, нельзя было удержаться, если она смеялась.
   - Лентяи! - кричала она.- Немедленно чистить картошку! С рыбой я должна возиться?! В новом платье?! Эй! Быстро!
   Потом Микола ушел, и настала ночь, и Ревекка была виноватой влюбленной, они не спали до первых молочниц...
   Саул Исаакович спросил осторожно:
   - Я выпью чаю с хлебом и маслом. Варенье ты позволишь?