Что-то дёрнулось в Димкином лице, он как бы случайно отступил от меня на шаг и, судорожно глотнув, спросил:
- Это вы, наверное, у дяди Феди остановились, на Старопетровской, да?
- Так точно, - улыбнулся я. - Быстро у вас тут новости расходятся.
И тут случилось то, что никоим образом не вписывалось в ситуацию. Доверчивый мальчик Дима вдруг выпрямился, плюнул мне под ноги и, отпрыгнув точно ошпаренный заяц, бросился от меня наутёк.
А я замер соляным столбом, тупо глядя на расползающийся по ботинку плевок. Интересно девки пляшут!
Впрочем, торчать на месте я не собирался. Догоню пацана - вот тогда и разберусь в причинах и следствиях.
Он не придумал ничего лучшего, как ломиться напрямую к забору, через кусты. Как знать, может, Димка и удрал бы от радиомонтажника Лёхи, но у поручика Бурьянова как-никак спецподготовка, Плюс к тому же некоторый жизненный опыт.
- И ведь чуть штаны не порвал, - деланно сокрушался я, снимая пацана с забора. - Помимо Шиблы, добавилось бы неприятностей и от мамы. - И локоть вон ободрал, - добавил я, разглядывая пламенеющую царапину. - Да ещё и занозу схватил.
Легконько сдавив левой рукой мальчишкин локоть, я подцепил ногтями едва заметную в загорелой коже щепку и резко выдернул.
- Не трогайте меня, - отчаянно прошипел Димка. Интонации у него были точь-в-точь такие же, как и несколькими минутами раньше, когда он вяло трепыхался в лапах Шиблы с Вовцом.
- Да я тебя и не трогаю, - удивился я. - Скорее уж наоборот. Но тебе не кажется, что наш разговор закончился как-то странно? Надо бы внести ясность, а?
Мальчишка угрюмо молчал.
- Ни с того ни с сего людям под ноги не плюют, - продолжал я, понемногу теряя спокойствие. - А если плюёшься, сделай милость, скажи за что. Иначе не по-мужски выходит. Трусливо это, знаешь ли, смотрится.
- Вы и сами знаете, - буркнул вдруг мальчишка. - Вы же притворяетесь всё, а на самом деле знаете.
- Чего это я знаю? Причины твоих поступков на лбу у тебя, между прочим, не написаны.
- Не врите, вы знаете. Вы же специально сюда приехали, чтобы Мишку заловить.
Ах, Мишку! Картина начала проясняться.
- Какого ещё Мишку? - сделал я, как и положено, круглые глаза.
- А такого! - выкрикнул пацан. - Званцева! Он же из-за вас в полиции сейчас сидит, и все про это знают!
- Ну ладно, - вздохнул я. - Раз уж все знают, в кошки-мышки играть не будем. - Мишка, он что, друг твой?
- Ага, - сумрачно кивнул Димка. - Самый лучший.
- Вот так оно и получается, - вздохнул я. - Сперва вроде как защитил, обидчикам твоим по соплям надавал, а потом выяснилось, что друга задержал. И значит, слюной мне под ноги. Ты вот только скажи, бежал-то зачем? Испугался?
Мальчишка молча кивнул.
- Конечно, мы там, в УЗВ, такие страшные, мы пятиклассников варим, а шестиклассников жарим. Чего боялся? Что тоже арестую?
- Не-а, - мотнул Димка головой. - Что по ушам надаёте.
- Нужны мне твои немытые уши, - только и осталось что горько усмехнуться. - Я тебя в общем-то понимаю. Вроде как за друга вступился. Только вот и ты пойми - я на службе, мне дали приказ - обязан выполнять. А что касается Мишки, то ему ещё повезло, что вовремя на него вышли. Потом всё было бы гораздо хуже. Заметь, для него хуже.
- Я вам не верю, - выдавил Димка, отстраняясь от меня. - Это вы меня просто успокаиваете. А на самом деле...
- Что - на самом деле?
- А... - не ответив, пацан нырнул мне под руку и одним прыжком преодолел забор. На сей раз ему удалось не зацепиться штанами.
- Инквизитор! - раздалось той стороны, и сейчас же послышалась быстрая, с каждой секундой утихающая дробь - кедами об асфальт.
Можно было бы и сейчас догнать его, но зачем? И так всё ясно. Я в любом случае оставался при своём плевке.
И всё-таки я вернулся в парк, и даже попробовал углубиться в творческие искания художника Черницкого, вкупе с его же, художника, интимными проблемами. Назло всему: и опостылевшей жаре, и недавним приключениям, а главное - самому себе.
Но воли моей хватило лишь на три с половиной страницы, после чего я обессиленно захлопнул книгу, убрал её в сумку и поднялся со скамейки. Сидеть в тени не получилось, походить, что ли, по жаре? Подумать. Очень способствует и настроению, и пищеварению.
С последним было всё в порядке - то есть желудок спал, ни в чём не нуждаясь, даже пить и то не хотелось. А настроение... Я не понимал, что творится. Такое чувство, словно дерьма наелся. И зачем я опять оправдываюсь? Вчера - перед Никитичем, сейчас - перед сопливым мальчишкой. Вообще уже ни в какие ворота не лезет. Словно я в чём-то виноват. Осталось только додумать, в чём именно. В том, что я офицер УЗВ? Что выполнил приказ?
И хотя, если разобраться, официально никто мне не приказывал, а только попросили - разницы ни малейшей. А даже будь у меня официальная бумага, за получение коей пришлось бы расписаться в пухлой канцелярской книге - что бы это изменило? В конце концов, так можно дойти и до насмешек над присягой. Но ведь не пустой же она звук! Интересная бы жизнь получилась, если каждый выполнял бы лишь то, что ему нравится. Сперва - пьянящая какими-то невообразимыми перспективами вольница, а после - кровавое безобразие в масштабах страны. Кончиться это могло бы или плохо, или очень плохо. Например, правлением сатанистов. "Потаённая дорога" в качестве предписанной идеологии, кто недоволен - на базальтовый камень жертвенника, а нам, христианам - снова в катакомбы, и оттуда видеть, как взрывают храмы, жгут иконы и богослужебные книги. Да и не отсидеться в катакомбах, не укрыться на лесных хуторах - не та эпоха. Широким потоком бы кто в восточные трудовые лагеря, а кто - в подвалы, к умелым костоломам. Они же, в отличие от нас, цацкаться не будут. Зачем психологические тонкости допроса, когда быстрее и надёжнее - электроток, щипцы, паяльник?
А ведь сие - не такая уж и фантазия, рвутся они к власти, рвутся! Уж я-то насмотрелся этой сволочи - и Рыцарей Тьмы, и Слуг Неназываемого, и Солдат Третьей Силы... Да оно и понятно, приближается время Антихриста, значит, тёмные активизируются. Магическое их искусство, к сожалению, растёт, деньги по каким-то невероятным каналам к ним текут, а ложи - те по большей части так законспирированы, что лишь изредка удаётся нам ухватить хоть какую-то зацепку. Рыцари Тьмы, если всерьёз посмотреть, лишь верхушка айсберга, а в глубине такое, о чём и думать не хочется.
В любой момент этот чудовищный гнойник может прорваться, выплеснется наружу скопившаяся энергия разрушения, пойдёт, сметая всё на своём пути, безумная волна.
Правда, пока мы ещё сдерживаем напор тьмы, но с каким трудом! В Управлении на сей счёт не заблуждаются. Начальник мой, Сан Михалыч, так и вовсе однажды проскрипел - мы, мол, не более чем ряды колючей проволоки. А прут на нас - танки.
И значит, вместо того, чтобы молча встать на пути бесовского наступления, я буду заниматься душевным онанизмом? Правильно ли я арестовал мальчика Мишу, или всё-таки я "инквизитор"? Да ёлкин корень (подцепил же вот у Никитича!), все подобные мысли - попросту очередное искушение. Прилог, которому я позволил разрастись до сочетания. Так ведь и до пленения недалеко!
Я, понятное дело, мысленно стал возносить молитву Иисусову, но успокоение почему-то не приходило. Шагая по не слишком людным дорожкам парка, я, наверное, со стороны смахивал на полоумного типа, который потерял копейку и теперь вот старается, ищет её где светлее.
А вспомнился мне зачем-то дурацкий сон, покрытый слоем блестящих мух собачий язык. Только вот что же она такое говорила? Нет, какая-то заслонка стояла в мозгу, какая-то нехорошая муть. Может, банальный тепловой удар? Да вряд ли, не так уж я хлипок. Не как в детстве, когда что ни лето, хоть раз да случалось. И мама суетилась так, будто ещё немного - и дело кончится сперва больницей, а после и моргом.
Ну, это неудивительно. Мать есть мать. Даже такая редкостная стерва, как Вера Матвеевна Званцева. Чисто академический интерес - а сколько она хотела мне вчера всучить за молчание? Тётка-то патологически скуповата. Впрочем, ради Мишки даже она отдала бы всё, что успела хапнуть благодаря его гадательным способностям.
Ну почему так получается - не у какой-то злобной карги эти способности прорезались, а у белобрысого Мишки, нормального пацана, ни сном ни духом не помышлявшего, какой подарочек готовит ему судьба?
Хотя зачем валить на судьбу? Промысел на то и промысел, что мы понять его чаще всего не можем. Видим лишь маленький пятачок дороги, выхваченный из мрака фонариком нашего разума. А что было, и что будет, и зачем - до этих далей нам не дотянуться. Остаётся лишь верить - в конечном счёте Мишке будет лучше.
Я, правда, упорно не мог понять, чем это ему будет лучше. Сомнительно, чтобы предстоящие тяготы сделали его добрее и чище. Что породят в детском сердце белые стены следственного изолятора? Мы же не полиция, у нас подростковых СИЗО нету. Будет в общей камере торчать среди взрослых мужиков. Да к тому же не простых мужиков - нет, наши подследственные по большей части взяты не случайно. Чего Мишка нахватается в общении с опытными оккультистами, нетрудно предположить.
А допросы майора Серёгина чего стоят! Мне как-то вспомнился разговор в дежурке, прошлой зимой. Чайку тогда согрели, Генка Черкасов из отдела информации пряников принёс. А Серёгин со смаком рассказывал о том, как давеча выдрал своего младшего, Данилку. Не помню уж, в чём провинился восьмилетний Данилка, но сально поблёскивающие майорские глазки запомнились надолго. Я тогда, кажется, извинился и вышел, вроде как пора составлять запрос на Маслакова, для компьютерного поиска. И потом уже старался без особой нужды с Серёгиным чаёк не пить.
Нет, конечно, майор не посмеет использовать свой педагогический метод на допросах - за такое он как минимум схлопотал бы выговор. Правда, лишь в случае если официальная жалоба будет. А вряд ли испуганный пацансемиклассник на такое отважится. Да, разумеется, в Столице ему, отправляя в изолятор, вслух зачитают бумагу о его правах, но нужно иметь очень уж ясную голову и крепкие нервы, чтобы хоть что-то из той бумаги запомнить.
А если уж во время следствия всякое может получиться, то в спецмонастыре тем более. Там, если разобраться, пиши - не пиши эти жалобы, вся почта так или иначе на стол к коменданту попадает. А уж каков комендант, можно только загадывать. Владыка, конечно, раз в месяц приезжает. Но... Я вспомнил свои интернатские времена. У нас, если кто-то из ребят рыпался, таких в преддверии всяких комиссий в изолятор клали, во избежание. А как комиссия подпишет акт об идеальном порядке и всесторонней заботе, отбудет, накормленная сытным обедом, восвояси, так и начнётся. Со всех сторон о наглеце позаботятся. Хотелось бы, конечно, верить, что это время ушло, что в спецмонастырях не так. Но слишком часто я устремлялся взором за облака - и плюхался носом в грязь. Жирную и чавкающую. Мне всё-таки не шестнадцать лет, восторженной наивности поубавилось. Да и слышал я краем уха какие-то разговоры об этих монастырях. Сейчас уже и не вспомнить точно, не интересовали они меня тогда, но кажется, о чём-то гадком шла речь.
И всё-таки это неизбежно. Уж лучше и Серёгинские допросы, и монастырская гниль, чем то, что рано или поздно случилось бы здесь. Сценарий стандартный, за годы работы в Управлении уже и на зубах навязло. Гадания продолжаются, растёт клиентура, благодарные идиоты рекомендуют ясновидящего мальчика своим знакомым, и в конце концов Мишкой обязательно заинтересуются взрослые оккультисты. В самом деле, способности редкие, ценный кадр. Ну, а подъехать они умеют. Юноша, вы - гений, ваш дар надо развивать. Мы вам поможем. Или вдруг непонятная болезнь поражает маму. Нет, лучше братишку. Медицина, как водится, бессильна, оно и понятно, куда ей, медицине, если это - мастерски наведённая порча. В самый драматический момент, конечно, появляется добрый дяденька-целитель, но, естественно, ему нужна Мишкина помощь для усиления энергетического потока, давай объединим наши поля - вот и пожалуйста, в подсознание занесён код. Дальше программа будет раскручиваться сама собой, и пацан уже "добровольно" пойдёт в ученики к упомянутому дяденьке. Тот впоследствии окажется не только целителем, но и магом, Мишке захочется того же, и он сам не заметит, как пройдёт мистерию Посвящения Бездне, и принесёт обеты жертвы своему новому Хозяину, и дальше утоптанная дорога к вожделенным глубинам.
В лучшем случае всё кончится арестом, и тут - пожизненный срок в специзоляторе или, если следствие докажет факт принесения человеческих жертв - петля. И это - действительно лучший случай, потому что сохраняется ещё некая надежда на покаяние. А вот если мы его не выловим рано или поздно свои же отправят его в это, как у них называется, Высокое Странствие. Проще говоря, заколют бронзовым ножом на базальтовом столе, и, умирая, он будет счастлив - те несколько секунд, пока не окажется там, за гранью, где уже ничто не сможет спасти его от вечного, надрывного отчаяния. Сюда стоит ещё приплюсовать тех, кого он, став Рыцарем, Адептом или Солдатом, потянет за собой.
Но, слава Богу, этого ничего уже не случится. Болезнь пресечена вовремя. Да, теперь - неизбежные издержки нашей профессии, слёзы, боль и разлука с родными, годы неволи, но зато он избежал худшего.
А перед глазами у меня то и дело вставал тёмный, залитый скучным дождиком лес, замершие фигуры ребят из отделения, и звучала в голове странная, ни на что не похожая музыка, вотвот готовая оборваться - и тогда в замершей ватной тишине прозвучат слова, которые я всё никак не мог вспомнить.
- Ну что, нагулялся? - кивнул мне хлопотавший у плиты Никитич. Садись, пожуй маленько, я вот тут картошки отварил, да ещё макароны с утра остались, если хочешь, разогрей.
- Макароны - это дело, - согласился я, притулив сумку возле дивана. По правде говоря, есть мне не хотелось, но не обижать же заботливого старика. Переживает, небось, из-за вчерашнего ночного разговора. Непонятно вот только, в какую сторону переживает. Похоже, не удалось мне тогда его убедить. Ну и ладно. С собой бы разобраться.
- И чайку я поставлю, - добавил Никитич, не обернувшись. - По такой жаре самое оно, чайку горяченького. Квасу бы ещё неплохо, да вишь, старуха моя ещё когда приедет. У неё, знаешь, такие квасы, пока не выпьешь, не поверишь. А у меня вот всё никак руки не доходят. Где был-то сегодня?
- Да дурью маялся, дядя Федя. В парке сидел, читал, потом по городу бродил. Думал.
- Ну, и надумал чего? - с плохо изображаемым равнодушием осведомился Никитич.
- Надумал, что надоело мне это Барсовское сидение как зубу дупло. Ладно, последняя ночь осталась, завтра спозоранку снимаюсь с якоря - и всё, к тётке в деревню, в глушь.
- Отдохнёшь, значит, - прищурился Никитич. - Бог с тобой, отдыхай от трудов праведных.
Нет, ни в чём я не смог его поколебать. Надо же, какой упёртый дед.
- Я тебе ещё чего должен, Фёдор Никитич?
- Это в каком смысле?
- Ну, за еду, туда-сюда. Те не стесняйся, мне же всё равно потом вернут как командировочные, а тебе прямая выгода.
- В расчёте мы, - отвернулся Никитич к плите, точно у него там что-то подгорало. - Как тогда условились, так ты и заплатил, какие ещё дела?
- Ну, в расчёте так в расчёте, - я решил не настаивать. - Тебе, дядя, виднее.
- Мне много чего виднее, - хмуро кивнул Никитич. - Ты это... Я отойду часика на два, на три. Дело тут, понимаешь, у меня.
- Культурный отдых? - понимающе усмехнулся я.
- А то! Воскресенье же, как-никак.
- Ну, успехов! Домой-то без проблем дойдёшь?
- Я, Лёша, не то что некоторые, - с сожалением оглядев меня, сообщил Никитич. - Я пить умею. Ну ладно, не скучай тут.
Он плотно затворил дверь и, удаляясь, мелькнул пару раз в окне сухонький, напряжённый. Отойдя подальше, оглянулся вдруг - вороватым каким-то движением. И быстро зашагал к перекрёстку, где Старопетровская вливается в Аллею маршала Овчинникова.
Почему-то шёл он налегке. Видно, ждало его где-то в Барсовских дебрях даровое угощение. А может, заранее с мужиками скинулись.
Скоро он растаял в густом, цвета спелого апельсина, пламени заката. А закат был потрясающий. В полнеба раскинулось рыжее зарево, тонкие сверкающие нити уходили от него в жидкую синеву, редкие клочья облаков то и дело вспыхивали вдруг снизу, точно к ним поднесли плюющуюся искрами спичку, вспыхивали - и минуту спустя осторожно гасли, растворяясь в тёплом ещё, жидко-сиреневом воздухе.
Я долго стоял у окна, ни о чём не думая, ни на что не надеясь просто прислушивался к деловитому звону кузнечиков, к далёким петушиным выкрикам, к еле заметному ветерку - и почему-то не мог оторвать глаз от стынущей синевы, которую уже кое-где пробуравили острыми своими лучиками первые, самые нетерпеливые звезды.
Негромкий стук в дверь застал меня врасплох. Я дёрнулся так, что чуть было язык не прикусил, и сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, в неожиданно открывшуюся гулкую пустоту.
Впрочем, всё это длилось не больше секунды. В самом деле, что же я так? Словно мне три года, а там, с той стороны - ждёт меня Кробастл. Было у меня в детстве такое страшилище.
Сейчас и не вспомнить, сам ли я его выдумал, или напугал кто-то из старших, в воспитательных целях. Мол, если не доешь манной каши... Но очень скоро я уже верил в Кробастла безоговорочно, и как ни убеждала меня мама, как ни подшучивал надо мной отец, я знал - во тьме затаился Кробастл, и он очень хочет забрать меня. Я почти видел его - приземистого, необъятно-широкого, в издевательски строгом чёрном костюме. А из рукавов торчат зелёные, в склизкой чешуе, болотом пахнущие лапы. На каждом пальце, изогнутый хитрым рыболовным крючком, бурый коготь. А головы и вовсе нет - лишь какой-то расплывшийся нарост поверх плеч, и из этого нароста смотрят тухлым взглядом узенькие, едва заметные глазки.
Он заберёт меня, уведёт к себе, во тьму, а там... Я боялся думать, что же там, но воображение не больно слушалось мозгов, оно упрямо рождало картины. Вернее, лишь кусочки картин, но кусочки складывались во что-то столь гадкое, что я захлёбывался отчаянным рёвом. Взрослые чаще всего не понимали, что же со мной случилось. А я сперва было доверчиво объяснял, кто стоит за дверью, а потом понял, что самое правильное - молчать. Именно тогда сделал я страшное открытие - есть на свете такие вещи, от которых мама с папой не защитят. Вещи, с которыми приходится воевать самому.
А воевать пришлось, потому что Кробастл совсем уж обнаглел. Он снился едва ли не каждую ночь, он, чуть только темнело, прятался за сиреневую ткань штор, он глядел на меня ночью с потолка, по которому проплывали нервные блики машин с улицы. Я понял, - а ведь мне тогда не было и пяти, - что дальше так продолжаться не может. Или он очень скоро просочится сквозь хлипкую, стоящую между нами дверь и, сдавив когтистыми пальцами мой локоть, уведёт туда, или... Мне ужасно не хотелось делать или, но чем больше я размазывал слёзы по щекам, тем яснее становилось - другого пути нет.
И когда родители, уверенные, что посмотрев вечерний мультфильм, их сын видит безмятежные сны, глядели в соседней комнате очередной скучный сериал про вредных тёток и дядек, я вылез из постели, щёлкнул кнопочкой ночника. Его свет, хоть и мутновато-тусклый, всё же придал мне уверенности. Да и Топтыжка, плюшевый медвежонок, ободряюще глядел из угла жёлтыми пуговками глаз. И я, на цыпочках подобравшись к двери кладовки, рывком распахнул её.
Оттуда на меня пялился Кробастл.
Войди сейчас встревоженная мама, она бы, конечно, обнаружила только груду коробок и пыльные банки с огурцами, но у меня-то было совсем иное зрение, и я видел его - пристально, с нехорошим весельем щурившегося на меня, и жуткие пальцы медленно сжимались и разжимались, и из невидимой щели рта исходило гнилое, мёртвое дыхание.
- Уходи, Кробастл! - сумев всё же не заплакать, прошептал я. - Я тебя больше не боюсь, вот! Даже если ты меня съешь, всё равно не боюсь. Потому что ты - злой, и вообще тебя нет. Потому что, - тут я сделал напряжённую паузу, удивившись, как это Кробастл до сих пор не схватил меня за горло, и докончил прерывистым, хриплым, точно бы и не своим голосом, - потому что тебя не должно быть!
И тут он еле заметно кивнул мне, будто соглашаясь, а потом... Чёрный костюм его вдруг расплылся, стал нечётким - а может, причиной тому послужили выступившие не к месту слёзы - и грязным облаком утянулся в незаметную какую-то щель. Зелёные чешуйчатые руки высохли и вмиг оказались безобидной пластмассовой вешалкой. Дольше всех оставались глаза - злость уже испарилась из них, и теперь там светилось странное, безнадёжное и вместе с тем привычное понимание. Потом и глаза растаяли в пыльной полутьме кладовки.
И тогда я наконец понял, что Кробастла в моей жизни больше нет. И что прогнал его - я сам. Не Илья-Муромец с мечом-кладенцом, не милиционер с чёрным пистолетом, а всего лишь я - пятилетний мальчик Лёша, который до сих пор ещё, стыдно сказать, иногда писается ночью.
И мне сделалось чуть ли не до слёз грустно - зачем же я так долго, так уныло и бесполезно боялся?
Я отогнал не к месту хлынувшие воспоминания. Да и не нравилась мне эта страница биографии. Хотелось верить, что кроме буйной детской фантазии, ничего тогда и не было. Потому что иначе... Хорошо ещё родители не потащили к психиатру. Прибавилось бы тогда на всю жизнь проблем. А может, всё куда серьёзнее? Уже тогда, двадцать лет назад, протянула ко мне пальцы пустота. Безнадёжная, унылая - и в то же время нечеловечески сильная. Пытаясь урвать ошмётки этой запредельной силы, и крутится вся эта шваль - Солдаты, Рыцари, Адепты. Совершают ритуалы, приносят жертвы.
Да, защитил меня тогда, в сопливом детстве, ангелхранитель. Но вот если взять нынешние сны... Мухи на распухшем языке. Голые, освежёванные стены кельи. Пригнувшая меня к земле чёрная музыка. Неспроста. Чем-то зацепил я этих, снизу. Вот и суетятся. Ну да Господь не оставит.
Ладно, хватит. Сейчас бы с нежданным гостем разобраться. Кто бы это мог быть? У Никитича свой ключ, значит, к нему ктото ломится. Придётся визитёра опечалить, тем более, что мне неведомо, куда конкретно ушёл старик расслабляться.
А на пороге стоял не кто иной как настоятель храма, отец Николай. Ничего себе встреча!
- Здравствуйте, Алексей Юрьевич, - не обращая внимания на мою растерянность, приветливо произнёс он. - А я, собственно говоря, к вам.
- Заходите, конечно, заходите, - забормотал я, отступая от двери. - Я, право, не знаю, чем обязан.
Сейчас, в тёмно-сером подряснике и стоптанных сандалиях, он казался куда проще, чем утром, на службе. Сразу видно, что и лет ему немало, и проблемы замучили, и язва, наверное, покою не даёт.
Со двора неслышно появился Волчок, встряхнулся и коротко тявкнул.
- Не обращайте внимания, батюшка, се зверь кроткий, - проговорил я с внутренней усмешкой. Давно ли почти такими же словами успокаивал меня Никитич?
- Да мы с Волчком прекрасно знакомы, - благодушно пробасил священник, нагибаясь к псу и гладя того по свалявшейся тёмной шерсти. - Я эту живность ещё слепым щенком помню. Любит Федя собак, ну, и они ему взаимностью отвечают.
Волчок вновь тявкнул - на сей раз подтверждающе. Посмотрел на меня каким-то оценивающим взглядом и не спеша удалился во двор - нести сторожевую повинность. Интересно, если к Никитичу и впрямь кто вломится, много ли будет проку от смиренного двортерьера?
- Видите ли, Алексей Юрьевич, мне надо поговорить с вами, - продолжил отец Николай, заходя в комнату. - Узнать местоприбывание ваше мне, как понимаете, труда не составило. Свойство маленьких городков новости распространяются молниеносно.
- Садитесь, батюшка, - пододвинул я ему единственный приличный стул, с изящно выгнутой спинкой. - Знаете, я, кажется, догадываюсь, о чём вы хотели поговорить.
- Совершенно верно, - кивнул он. - О Мише Званцеве.
- В таком случае вы уже третий.
- Да? - с интересом протянул священник. - И кто же, если не секрет, мои предшественники?
- Не секрет. Фёдор Никитич - вы его, надо полагать, знаете. Ну, и мальчик ещё один, Мишин приятель.
- Не густо, - усмехнулся отец Николай. - Опасаются люди.
- И чего же они опасаются? - я непроизвольно хмыкнул.
- По-моему, вы и сами догадываетесь, - негромко сказал отец Николай. - Но лучше перейдём к делу.
- Минутку, - перебил его я. - У меня такое ощущение, что разговор наш выйдет долгим, так что я, с вашего позволения, чайник поставлю. У Фёдора Никитича варенье имеется, вишнёвое, сушки ещё в пакете оставались.
- Не возражаю, - кивнул отец Николай. - Хорошое варенье у Феди, знаю, не раз гостевал... Честно говоря, Алексей Юрьевич, не знаю как начать. Опыта подобных разговоров у меня нет. Затрудняюсь даже сказать - к сожалению или наоборот. Но посудите сами. Я - настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Семья Званцевых относится к моему приходу. Я отвечаю за их духовное окормление. И разумеется, мне никак нельзя оставаться в стороне от случившегося. Конечно, тут и моя вина есть, что мальчик занимался сомнительными вещами, а я, его духовник, что называется, ни сном, ни духом. Званцевы, как вы уже, должно быть, поняли, люди не слишком воцерковленные, но тем не менее. По великим праздникам исповедовались, причащались. Как все. И у меня даже в мыслях не было, что за всеми этими мелкими грешками скрывается что-то особое. Я их и знал-то не особо хорошо.
Вере, конечно, приходской совет помогал. Пособия выписывали раз в полгода, детские вещи, само собой. Тяжело ей приходилось, муж давно умер, двое мальчишек на руках, а работа на фабрике, между прочим, весьма вредная. Не то что до Возмездия, разумеется, но всё-таки здоровье своё она надорвала. Что же до детей, то старший, Миша, мне всегда был симпатичен. Чувствовалась в нём какая-то, что ли, чистота. Он, конечно, на исповеди о многом умалчивал, это для подростков типично, но только одни это делают с ясными глазами, уверенные, что так и надо, а Михаил... Знаете, священнику всегда видно, когда человек стыдится своего умолчания. Так вот, Миша Званцев - стыдился.
- Это вы, наверное, у дяди Феди остановились, на Старопетровской, да?
- Так точно, - улыбнулся я. - Быстро у вас тут новости расходятся.
И тут случилось то, что никоим образом не вписывалось в ситуацию. Доверчивый мальчик Дима вдруг выпрямился, плюнул мне под ноги и, отпрыгнув точно ошпаренный заяц, бросился от меня наутёк.
А я замер соляным столбом, тупо глядя на расползающийся по ботинку плевок. Интересно девки пляшут!
Впрочем, торчать на месте я не собирался. Догоню пацана - вот тогда и разберусь в причинах и следствиях.
Он не придумал ничего лучшего, как ломиться напрямую к забору, через кусты. Как знать, может, Димка и удрал бы от радиомонтажника Лёхи, но у поручика Бурьянова как-никак спецподготовка, Плюс к тому же некоторый жизненный опыт.
- И ведь чуть штаны не порвал, - деланно сокрушался я, снимая пацана с забора. - Помимо Шиблы, добавилось бы неприятностей и от мамы. - И локоть вон ободрал, - добавил я, разглядывая пламенеющую царапину. - Да ещё и занозу схватил.
Легконько сдавив левой рукой мальчишкин локоть, я подцепил ногтями едва заметную в загорелой коже щепку и резко выдернул.
- Не трогайте меня, - отчаянно прошипел Димка. Интонации у него были точь-в-точь такие же, как и несколькими минутами раньше, когда он вяло трепыхался в лапах Шиблы с Вовцом.
- Да я тебя и не трогаю, - удивился я. - Скорее уж наоборот. Но тебе не кажется, что наш разговор закончился как-то странно? Надо бы внести ясность, а?
Мальчишка угрюмо молчал.
- Ни с того ни с сего людям под ноги не плюют, - продолжал я, понемногу теряя спокойствие. - А если плюёшься, сделай милость, скажи за что. Иначе не по-мужски выходит. Трусливо это, знаешь ли, смотрится.
- Вы и сами знаете, - буркнул вдруг мальчишка. - Вы же притворяетесь всё, а на самом деле знаете.
- Чего это я знаю? Причины твоих поступков на лбу у тебя, между прочим, не написаны.
- Не врите, вы знаете. Вы же специально сюда приехали, чтобы Мишку заловить.
Ах, Мишку! Картина начала проясняться.
- Какого ещё Мишку? - сделал я, как и положено, круглые глаза.
- А такого! - выкрикнул пацан. - Званцева! Он же из-за вас в полиции сейчас сидит, и все про это знают!
- Ну ладно, - вздохнул я. - Раз уж все знают, в кошки-мышки играть не будем. - Мишка, он что, друг твой?
- Ага, - сумрачно кивнул Димка. - Самый лучший.
- Вот так оно и получается, - вздохнул я. - Сперва вроде как защитил, обидчикам твоим по соплям надавал, а потом выяснилось, что друга задержал. И значит, слюной мне под ноги. Ты вот только скажи, бежал-то зачем? Испугался?
Мальчишка молча кивнул.
- Конечно, мы там, в УЗВ, такие страшные, мы пятиклассников варим, а шестиклассников жарим. Чего боялся? Что тоже арестую?
- Не-а, - мотнул Димка головой. - Что по ушам надаёте.
- Нужны мне твои немытые уши, - только и осталось что горько усмехнуться. - Я тебя в общем-то понимаю. Вроде как за друга вступился. Только вот и ты пойми - я на службе, мне дали приказ - обязан выполнять. А что касается Мишки, то ему ещё повезло, что вовремя на него вышли. Потом всё было бы гораздо хуже. Заметь, для него хуже.
- Я вам не верю, - выдавил Димка, отстраняясь от меня. - Это вы меня просто успокаиваете. А на самом деле...
- Что - на самом деле?
- А... - не ответив, пацан нырнул мне под руку и одним прыжком преодолел забор. На сей раз ему удалось не зацепиться штанами.
- Инквизитор! - раздалось той стороны, и сейчас же послышалась быстрая, с каждой секундой утихающая дробь - кедами об асфальт.
Можно было бы и сейчас догнать его, но зачем? И так всё ясно. Я в любом случае оставался при своём плевке.
И всё-таки я вернулся в парк, и даже попробовал углубиться в творческие искания художника Черницкого, вкупе с его же, художника, интимными проблемами. Назло всему: и опостылевшей жаре, и недавним приключениям, а главное - самому себе.
Но воли моей хватило лишь на три с половиной страницы, после чего я обессиленно захлопнул книгу, убрал её в сумку и поднялся со скамейки. Сидеть в тени не получилось, походить, что ли, по жаре? Подумать. Очень способствует и настроению, и пищеварению.
С последним было всё в порядке - то есть желудок спал, ни в чём не нуждаясь, даже пить и то не хотелось. А настроение... Я не понимал, что творится. Такое чувство, словно дерьма наелся. И зачем я опять оправдываюсь? Вчера - перед Никитичем, сейчас - перед сопливым мальчишкой. Вообще уже ни в какие ворота не лезет. Словно я в чём-то виноват. Осталось только додумать, в чём именно. В том, что я офицер УЗВ? Что выполнил приказ?
И хотя, если разобраться, официально никто мне не приказывал, а только попросили - разницы ни малейшей. А даже будь у меня официальная бумага, за получение коей пришлось бы расписаться в пухлой канцелярской книге - что бы это изменило? В конце концов, так можно дойти и до насмешек над присягой. Но ведь не пустой же она звук! Интересная бы жизнь получилась, если каждый выполнял бы лишь то, что ему нравится. Сперва - пьянящая какими-то невообразимыми перспективами вольница, а после - кровавое безобразие в масштабах страны. Кончиться это могло бы или плохо, или очень плохо. Например, правлением сатанистов. "Потаённая дорога" в качестве предписанной идеологии, кто недоволен - на базальтовый камень жертвенника, а нам, христианам - снова в катакомбы, и оттуда видеть, как взрывают храмы, жгут иконы и богослужебные книги. Да и не отсидеться в катакомбах, не укрыться на лесных хуторах - не та эпоха. Широким потоком бы кто в восточные трудовые лагеря, а кто - в подвалы, к умелым костоломам. Они же, в отличие от нас, цацкаться не будут. Зачем психологические тонкости допроса, когда быстрее и надёжнее - электроток, щипцы, паяльник?
А ведь сие - не такая уж и фантазия, рвутся они к власти, рвутся! Уж я-то насмотрелся этой сволочи - и Рыцарей Тьмы, и Слуг Неназываемого, и Солдат Третьей Силы... Да оно и понятно, приближается время Антихриста, значит, тёмные активизируются. Магическое их искусство, к сожалению, растёт, деньги по каким-то невероятным каналам к ним текут, а ложи - те по большей части так законспирированы, что лишь изредка удаётся нам ухватить хоть какую-то зацепку. Рыцари Тьмы, если всерьёз посмотреть, лишь верхушка айсберга, а в глубине такое, о чём и думать не хочется.
В любой момент этот чудовищный гнойник может прорваться, выплеснется наружу скопившаяся энергия разрушения, пойдёт, сметая всё на своём пути, безумная волна.
Правда, пока мы ещё сдерживаем напор тьмы, но с каким трудом! В Управлении на сей счёт не заблуждаются. Начальник мой, Сан Михалыч, так и вовсе однажды проскрипел - мы, мол, не более чем ряды колючей проволоки. А прут на нас - танки.
И значит, вместо того, чтобы молча встать на пути бесовского наступления, я буду заниматься душевным онанизмом? Правильно ли я арестовал мальчика Мишу, или всё-таки я "инквизитор"? Да ёлкин корень (подцепил же вот у Никитича!), все подобные мысли - попросту очередное искушение. Прилог, которому я позволил разрастись до сочетания. Так ведь и до пленения недалеко!
Я, понятное дело, мысленно стал возносить молитву Иисусову, но успокоение почему-то не приходило. Шагая по не слишком людным дорожкам парка, я, наверное, со стороны смахивал на полоумного типа, который потерял копейку и теперь вот старается, ищет её где светлее.
А вспомнился мне зачем-то дурацкий сон, покрытый слоем блестящих мух собачий язык. Только вот что же она такое говорила? Нет, какая-то заслонка стояла в мозгу, какая-то нехорошая муть. Может, банальный тепловой удар? Да вряд ли, не так уж я хлипок. Не как в детстве, когда что ни лето, хоть раз да случалось. И мама суетилась так, будто ещё немного - и дело кончится сперва больницей, а после и моргом.
Ну, это неудивительно. Мать есть мать. Даже такая редкостная стерва, как Вера Матвеевна Званцева. Чисто академический интерес - а сколько она хотела мне вчера всучить за молчание? Тётка-то патологически скуповата. Впрочем, ради Мишки даже она отдала бы всё, что успела хапнуть благодаря его гадательным способностям.
Ну почему так получается - не у какой-то злобной карги эти способности прорезались, а у белобрысого Мишки, нормального пацана, ни сном ни духом не помышлявшего, какой подарочек готовит ему судьба?
Хотя зачем валить на судьбу? Промысел на то и промысел, что мы понять его чаще всего не можем. Видим лишь маленький пятачок дороги, выхваченный из мрака фонариком нашего разума. А что было, и что будет, и зачем - до этих далей нам не дотянуться. Остаётся лишь верить - в конечном счёте Мишке будет лучше.
Я, правда, упорно не мог понять, чем это ему будет лучше. Сомнительно, чтобы предстоящие тяготы сделали его добрее и чище. Что породят в детском сердце белые стены следственного изолятора? Мы же не полиция, у нас подростковых СИЗО нету. Будет в общей камере торчать среди взрослых мужиков. Да к тому же не простых мужиков - нет, наши подследственные по большей части взяты не случайно. Чего Мишка нахватается в общении с опытными оккультистами, нетрудно предположить.
А допросы майора Серёгина чего стоят! Мне как-то вспомнился разговор в дежурке, прошлой зимой. Чайку тогда согрели, Генка Черкасов из отдела информации пряников принёс. А Серёгин со смаком рассказывал о том, как давеча выдрал своего младшего, Данилку. Не помню уж, в чём провинился восьмилетний Данилка, но сально поблёскивающие майорские глазки запомнились надолго. Я тогда, кажется, извинился и вышел, вроде как пора составлять запрос на Маслакова, для компьютерного поиска. И потом уже старался без особой нужды с Серёгиным чаёк не пить.
Нет, конечно, майор не посмеет использовать свой педагогический метод на допросах - за такое он как минимум схлопотал бы выговор. Правда, лишь в случае если официальная жалоба будет. А вряд ли испуганный пацансемиклассник на такое отважится. Да, разумеется, в Столице ему, отправляя в изолятор, вслух зачитают бумагу о его правах, но нужно иметь очень уж ясную голову и крепкие нервы, чтобы хоть что-то из той бумаги запомнить.
А если уж во время следствия всякое может получиться, то в спецмонастыре тем более. Там, если разобраться, пиши - не пиши эти жалобы, вся почта так или иначе на стол к коменданту попадает. А уж каков комендант, можно только загадывать. Владыка, конечно, раз в месяц приезжает. Но... Я вспомнил свои интернатские времена. У нас, если кто-то из ребят рыпался, таких в преддверии всяких комиссий в изолятор клали, во избежание. А как комиссия подпишет акт об идеальном порядке и всесторонней заботе, отбудет, накормленная сытным обедом, восвояси, так и начнётся. Со всех сторон о наглеце позаботятся. Хотелось бы, конечно, верить, что это время ушло, что в спецмонастырях не так. Но слишком часто я устремлялся взором за облака - и плюхался носом в грязь. Жирную и чавкающую. Мне всё-таки не шестнадцать лет, восторженной наивности поубавилось. Да и слышал я краем уха какие-то разговоры об этих монастырях. Сейчас уже и не вспомнить точно, не интересовали они меня тогда, но кажется, о чём-то гадком шла речь.
И всё-таки это неизбежно. Уж лучше и Серёгинские допросы, и монастырская гниль, чем то, что рано или поздно случилось бы здесь. Сценарий стандартный, за годы работы в Управлении уже и на зубах навязло. Гадания продолжаются, растёт клиентура, благодарные идиоты рекомендуют ясновидящего мальчика своим знакомым, и в конце концов Мишкой обязательно заинтересуются взрослые оккультисты. В самом деле, способности редкие, ценный кадр. Ну, а подъехать они умеют. Юноша, вы - гений, ваш дар надо развивать. Мы вам поможем. Или вдруг непонятная болезнь поражает маму. Нет, лучше братишку. Медицина, как водится, бессильна, оно и понятно, куда ей, медицине, если это - мастерски наведённая порча. В самый драматический момент, конечно, появляется добрый дяденька-целитель, но, естественно, ему нужна Мишкина помощь для усиления энергетического потока, давай объединим наши поля - вот и пожалуйста, в подсознание занесён код. Дальше программа будет раскручиваться сама собой, и пацан уже "добровольно" пойдёт в ученики к упомянутому дяденьке. Тот впоследствии окажется не только целителем, но и магом, Мишке захочется того же, и он сам не заметит, как пройдёт мистерию Посвящения Бездне, и принесёт обеты жертвы своему новому Хозяину, и дальше утоптанная дорога к вожделенным глубинам.
В лучшем случае всё кончится арестом, и тут - пожизненный срок в специзоляторе или, если следствие докажет факт принесения человеческих жертв - петля. И это - действительно лучший случай, потому что сохраняется ещё некая надежда на покаяние. А вот если мы его не выловим рано или поздно свои же отправят его в это, как у них называется, Высокое Странствие. Проще говоря, заколют бронзовым ножом на базальтовом столе, и, умирая, он будет счастлив - те несколько секунд, пока не окажется там, за гранью, где уже ничто не сможет спасти его от вечного, надрывного отчаяния. Сюда стоит ещё приплюсовать тех, кого он, став Рыцарем, Адептом или Солдатом, потянет за собой.
Но, слава Богу, этого ничего уже не случится. Болезнь пресечена вовремя. Да, теперь - неизбежные издержки нашей профессии, слёзы, боль и разлука с родными, годы неволи, но зато он избежал худшего.
А перед глазами у меня то и дело вставал тёмный, залитый скучным дождиком лес, замершие фигуры ребят из отделения, и звучала в голове странная, ни на что не похожая музыка, вотвот готовая оборваться - и тогда в замершей ватной тишине прозвучат слова, которые я всё никак не мог вспомнить.
- Ну что, нагулялся? - кивнул мне хлопотавший у плиты Никитич. Садись, пожуй маленько, я вот тут картошки отварил, да ещё макароны с утра остались, если хочешь, разогрей.
- Макароны - это дело, - согласился я, притулив сумку возле дивана. По правде говоря, есть мне не хотелось, но не обижать же заботливого старика. Переживает, небось, из-за вчерашнего ночного разговора. Непонятно вот только, в какую сторону переживает. Похоже, не удалось мне тогда его убедить. Ну и ладно. С собой бы разобраться.
- И чайку я поставлю, - добавил Никитич, не обернувшись. - По такой жаре самое оно, чайку горяченького. Квасу бы ещё неплохо, да вишь, старуха моя ещё когда приедет. У неё, знаешь, такие квасы, пока не выпьешь, не поверишь. А у меня вот всё никак руки не доходят. Где был-то сегодня?
- Да дурью маялся, дядя Федя. В парке сидел, читал, потом по городу бродил. Думал.
- Ну, и надумал чего? - с плохо изображаемым равнодушием осведомился Никитич.
- Надумал, что надоело мне это Барсовское сидение как зубу дупло. Ладно, последняя ночь осталась, завтра спозоранку снимаюсь с якоря - и всё, к тётке в деревню, в глушь.
- Отдохнёшь, значит, - прищурился Никитич. - Бог с тобой, отдыхай от трудов праведных.
Нет, ни в чём я не смог его поколебать. Надо же, какой упёртый дед.
- Я тебе ещё чего должен, Фёдор Никитич?
- Это в каком смысле?
- Ну, за еду, туда-сюда. Те не стесняйся, мне же всё равно потом вернут как командировочные, а тебе прямая выгода.
- В расчёте мы, - отвернулся Никитич к плите, точно у него там что-то подгорало. - Как тогда условились, так ты и заплатил, какие ещё дела?
- Ну, в расчёте так в расчёте, - я решил не настаивать. - Тебе, дядя, виднее.
- Мне много чего виднее, - хмуро кивнул Никитич. - Ты это... Я отойду часика на два, на три. Дело тут, понимаешь, у меня.
- Культурный отдых? - понимающе усмехнулся я.
- А то! Воскресенье же, как-никак.
- Ну, успехов! Домой-то без проблем дойдёшь?
- Я, Лёша, не то что некоторые, - с сожалением оглядев меня, сообщил Никитич. - Я пить умею. Ну ладно, не скучай тут.
Он плотно затворил дверь и, удаляясь, мелькнул пару раз в окне сухонький, напряжённый. Отойдя подальше, оглянулся вдруг - вороватым каким-то движением. И быстро зашагал к перекрёстку, где Старопетровская вливается в Аллею маршала Овчинникова.
Почему-то шёл он налегке. Видно, ждало его где-то в Барсовских дебрях даровое угощение. А может, заранее с мужиками скинулись.
Скоро он растаял в густом, цвета спелого апельсина, пламени заката. А закат был потрясающий. В полнеба раскинулось рыжее зарево, тонкие сверкающие нити уходили от него в жидкую синеву, редкие клочья облаков то и дело вспыхивали вдруг снизу, точно к ним поднесли плюющуюся искрами спичку, вспыхивали - и минуту спустя осторожно гасли, растворяясь в тёплом ещё, жидко-сиреневом воздухе.
Я долго стоял у окна, ни о чём не думая, ни на что не надеясь просто прислушивался к деловитому звону кузнечиков, к далёким петушиным выкрикам, к еле заметному ветерку - и почему-то не мог оторвать глаз от стынущей синевы, которую уже кое-где пробуравили острыми своими лучиками первые, самые нетерпеливые звезды.
Негромкий стук в дверь застал меня врасплох. Я дёрнулся так, что чуть было язык не прикусил, и сердце вдруг ухнуло куда-то вниз, в неожиданно открывшуюся гулкую пустоту.
Впрочем, всё это длилось не больше секунды. В самом деле, что же я так? Словно мне три года, а там, с той стороны - ждёт меня Кробастл. Было у меня в детстве такое страшилище.
Сейчас и не вспомнить, сам ли я его выдумал, или напугал кто-то из старших, в воспитательных целях. Мол, если не доешь манной каши... Но очень скоро я уже верил в Кробастла безоговорочно, и как ни убеждала меня мама, как ни подшучивал надо мной отец, я знал - во тьме затаился Кробастл, и он очень хочет забрать меня. Я почти видел его - приземистого, необъятно-широкого, в издевательски строгом чёрном костюме. А из рукавов торчат зелёные, в склизкой чешуе, болотом пахнущие лапы. На каждом пальце, изогнутый хитрым рыболовным крючком, бурый коготь. А головы и вовсе нет - лишь какой-то расплывшийся нарост поверх плеч, и из этого нароста смотрят тухлым взглядом узенькие, едва заметные глазки.
Он заберёт меня, уведёт к себе, во тьму, а там... Я боялся думать, что же там, но воображение не больно слушалось мозгов, оно упрямо рождало картины. Вернее, лишь кусочки картин, но кусочки складывались во что-то столь гадкое, что я захлёбывался отчаянным рёвом. Взрослые чаще всего не понимали, что же со мной случилось. А я сперва было доверчиво объяснял, кто стоит за дверью, а потом понял, что самое правильное - молчать. Именно тогда сделал я страшное открытие - есть на свете такие вещи, от которых мама с папой не защитят. Вещи, с которыми приходится воевать самому.
А воевать пришлось, потому что Кробастл совсем уж обнаглел. Он снился едва ли не каждую ночь, он, чуть только темнело, прятался за сиреневую ткань штор, он глядел на меня ночью с потолка, по которому проплывали нервные блики машин с улицы. Я понял, - а ведь мне тогда не было и пяти, - что дальше так продолжаться не может. Или он очень скоро просочится сквозь хлипкую, стоящую между нами дверь и, сдавив когтистыми пальцами мой локоть, уведёт туда, или... Мне ужасно не хотелось делать или, но чем больше я размазывал слёзы по щекам, тем яснее становилось - другого пути нет.
И когда родители, уверенные, что посмотрев вечерний мультфильм, их сын видит безмятежные сны, глядели в соседней комнате очередной скучный сериал про вредных тёток и дядек, я вылез из постели, щёлкнул кнопочкой ночника. Его свет, хоть и мутновато-тусклый, всё же придал мне уверенности. Да и Топтыжка, плюшевый медвежонок, ободряюще глядел из угла жёлтыми пуговками глаз. И я, на цыпочках подобравшись к двери кладовки, рывком распахнул её.
Оттуда на меня пялился Кробастл.
Войди сейчас встревоженная мама, она бы, конечно, обнаружила только груду коробок и пыльные банки с огурцами, но у меня-то было совсем иное зрение, и я видел его - пристально, с нехорошим весельем щурившегося на меня, и жуткие пальцы медленно сжимались и разжимались, и из невидимой щели рта исходило гнилое, мёртвое дыхание.
- Уходи, Кробастл! - сумев всё же не заплакать, прошептал я. - Я тебя больше не боюсь, вот! Даже если ты меня съешь, всё равно не боюсь. Потому что ты - злой, и вообще тебя нет. Потому что, - тут я сделал напряжённую паузу, удивившись, как это Кробастл до сих пор не схватил меня за горло, и докончил прерывистым, хриплым, точно бы и не своим голосом, - потому что тебя не должно быть!
И тут он еле заметно кивнул мне, будто соглашаясь, а потом... Чёрный костюм его вдруг расплылся, стал нечётким - а может, причиной тому послужили выступившие не к месту слёзы - и грязным облаком утянулся в незаметную какую-то щель. Зелёные чешуйчатые руки высохли и вмиг оказались безобидной пластмассовой вешалкой. Дольше всех оставались глаза - злость уже испарилась из них, и теперь там светилось странное, безнадёжное и вместе с тем привычное понимание. Потом и глаза растаяли в пыльной полутьме кладовки.
И тогда я наконец понял, что Кробастла в моей жизни больше нет. И что прогнал его - я сам. Не Илья-Муромец с мечом-кладенцом, не милиционер с чёрным пистолетом, а всего лишь я - пятилетний мальчик Лёша, который до сих пор ещё, стыдно сказать, иногда писается ночью.
И мне сделалось чуть ли не до слёз грустно - зачем же я так долго, так уныло и бесполезно боялся?
Я отогнал не к месту хлынувшие воспоминания. Да и не нравилась мне эта страница биографии. Хотелось верить, что кроме буйной детской фантазии, ничего тогда и не было. Потому что иначе... Хорошо ещё родители не потащили к психиатру. Прибавилось бы тогда на всю жизнь проблем. А может, всё куда серьёзнее? Уже тогда, двадцать лет назад, протянула ко мне пальцы пустота. Безнадёжная, унылая - и в то же время нечеловечески сильная. Пытаясь урвать ошмётки этой запредельной силы, и крутится вся эта шваль - Солдаты, Рыцари, Адепты. Совершают ритуалы, приносят жертвы.
Да, защитил меня тогда, в сопливом детстве, ангелхранитель. Но вот если взять нынешние сны... Мухи на распухшем языке. Голые, освежёванные стены кельи. Пригнувшая меня к земле чёрная музыка. Неспроста. Чем-то зацепил я этих, снизу. Вот и суетятся. Ну да Господь не оставит.
Ладно, хватит. Сейчас бы с нежданным гостем разобраться. Кто бы это мог быть? У Никитича свой ключ, значит, к нему ктото ломится. Придётся визитёра опечалить, тем более, что мне неведомо, куда конкретно ушёл старик расслабляться.
А на пороге стоял не кто иной как настоятель храма, отец Николай. Ничего себе встреча!
- Здравствуйте, Алексей Юрьевич, - не обращая внимания на мою растерянность, приветливо произнёс он. - А я, собственно говоря, к вам.
- Заходите, конечно, заходите, - забормотал я, отступая от двери. - Я, право, не знаю, чем обязан.
Сейчас, в тёмно-сером подряснике и стоптанных сандалиях, он казался куда проще, чем утром, на службе. Сразу видно, что и лет ему немало, и проблемы замучили, и язва, наверное, покою не даёт.
Со двора неслышно появился Волчок, встряхнулся и коротко тявкнул.
- Не обращайте внимания, батюшка, се зверь кроткий, - проговорил я с внутренней усмешкой. Давно ли почти такими же словами успокаивал меня Никитич?
- Да мы с Волчком прекрасно знакомы, - благодушно пробасил священник, нагибаясь к псу и гладя того по свалявшейся тёмной шерсти. - Я эту живность ещё слепым щенком помню. Любит Федя собак, ну, и они ему взаимностью отвечают.
Волчок вновь тявкнул - на сей раз подтверждающе. Посмотрел на меня каким-то оценивающим взглядом и не спеша удалился во двор - нести сторожевую повинность. Интересно, если к Никитичу и впрямь кто вломится, много ли будет проку от смиренного двортерьера?
- Видите ли, Алексей Юрьевич, мне надо поговорить с вами, - продолжил отец Николай, заходя в комнату. - Узнать местоприбывание ваше мне, как понимаете, труда не составило. Свойство маленьких городков новости распространяются молниеносно.
- Садитесь, батюшка, - пододвинул я ему единственный приличный стул, с изящно выгнутой спинкой. - Знаете, я, кажется, догадываюсь, о чём вы хотели поговорить.
- Совершенно верно, - кивнул он. - О Мише Званцеве.
- В таком случае вы уже третий.
- Да? - с интересом протянул священник. - И кто же, если не секрет, мои предшественники?
- Не секрет. Фёдор Никитич - вы его, надо полагать, знаете. Ну, и мальчик ещё один, Мишин приятель.
- Не густо, - усмехнулся отец Николай. - Опасаются люди.
- И чего же они опасаются? - я непроизвольно хмыкнул.
- По-моему, вы и сами догадываетесь, - негромко сказал отец Николай. - Но лучше перейдём к делу.
- Минутку, - перебил его я. - У меня такое ощущение, что разговор наш выйдет долгим, так что я, с вашего позволения, чайник поставлю. У Фёдора Никитича варенье имеется, вишнёвое, сушки ещё в пакете оставались.
- Не возражаю, - кивнул отец Николай. - Хорошое варенье у Феди, знаю, не раз гостевал... Честно говоря, Алексей Юрьевич, не знаю как начать. Опыта подобных разговоров у меня нет. Затрудняюсь даже сказать - к сожалению или наоборот. Но посудите сами. Я - настоятель храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла. Семья Званцевых относится к моему приходу. Я отвечаю за их духовное окормление. И разумеется, мне никак нельзя оставаться в стороне от случившегося. Конечно, тут и моя вина есть, что мальчик занимался сомнительными вещами, а я, его духовник, что называется, ни сном, ни духом. Званцевы, как вы уже, должно быть, поняли, люди не слишком воцерковленные, но тем не менее. По великим праздникам исповедовались, причащались. Как все. И у меня даже в мыслях не было, что за всеми этими мелкими грешками скрывается что-то особое. Я их и знал-то не особо хорошо.
Вере, конечно, приходской совет помогал. Пособия выписывали раз в полгода, детские вещи, само собой. Тяжело ей приходилось, муж давно умер, двое мальчишек на руках, а работа на фабрике, между прочим, весьма вредная. Не то что до Возмездия, разумеется, но всё-таки здоровье своё она надорвала. Что же до детей, то старший, Миша, мне всегда был симпатичен. Чувствовалась в нём какая-то, что ли, чистота. Он, конечно, на исповеди о многом умалчивал, это для подростков типично, но только одни это делают с ясными глазами, уверенные, что так и надо, а Михаил... Знаете, священнику всегда видно, когда человек стыдится своего умолчания. Так вот, Миша Званцев - стыдился.