Страница:
– Я однажды предложил тебе оставить прошлое позади. Я говорил это тогда и повторяю теперь.
– О'кей!
Вилли поднял тяжелый нехороший взгляд на Брауна и сказал:
– Я хочу поговорить с Геллером наедине.
– Конечно, Вилли. Я посижу у бассейна.
– Почему бы тебе не пойти в контору?
– Пятница – неподходящий день. Ты же знаешь.
– Ты должен быть там.
– Послушай, Вилли, я просто посижу у бассейна. Ты можешь послать боя за пивом?
– Почему бы тебе не посидеть в твоей машине и не попить своего собственного пива?
Похоже, Браун был больше огорчен, чем смущен этой перебранкой. Он ушел, не говоря больше ни слова. Вилли пригласил меня в дом. Мы прошли через стеклянные двери в большую белую современную кухню.
– Ты должен меня простить за этот разговор с моим партнером, – промолвил Биофф. – Он иногда бывает дурак-дураком. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
– Я дал служанке выходной, – заявил Биофф, как будто была необходимость объяснять мне, почему на кухне и в доме никого не было. – Моя жена с детьми уехала в наш дом в Канога-Парк. Я присоединюсь к ним сегодня позже, на весь уик-энд. Но сначала я хотел встретиться с тобой.
– Почему, Вилли?
– Дойдем и до этого. Пошли со мной. Для места, называемого «Ранчо Лори», где все было напоказ, здесь было по-настоящему красиво. Мы прошли по роскошному ковру в официальную гостиную: антикварная мебель, никакого тебе раннего американского стиля, картины в духе старинных мастеров, китайские вазы. Кстати, казалось, что они установлены на что-то неподвижное.
В жизни не предполагал, что я когда-нибудь окажусь в спальне Биоффа, но что бы я там себе ни думал, спальня была выполнена в стиле Людовика XV. Он провел меня в небольшую комнатку, где хранилась его одежда. Там висели десятки, дюжины сшитых портными костюмов, на обратной стороне двери висели галстуки, которые, кажется, перевешивали дверь. Галстуков были сотни – разных цветов, разных форм, моделей. За всем этим наблюдали модные шляпы, уложенные на длинной полке вдоль стены. Ботинки, сверкающие, как черные зеркала, закрывали почти весь пол. Я было подумал, что Биофф хочет переодеться, но это было не совсем так.
– Что ты думаешь о моих галстуках? – спросил он, поводя рукой вдоль рядов одежды.
– Они отличные, Вилли.
Биофф посасывал сигарету, улыбаясь, с чувством огромного удовлетворения. Потом он проговорил:
– А как тебе нравятся мои костюмы? – Отличные. И шляпы тоже. Как и твои ботинки. Он взглянул на меня и улыбнулся – слегка. – Я не просто показываю все это. Я хотел поделиться всем этим с тобой. Ты ведь сам был бедным чикагским пареньком. Ты можешь оценить, какой сладкой стала моя жизнь по сравнению с тем, каким дерьмом она была раньше.
– Конечно.
Мы вышли из гардероба, и я присел, пока он в ванной надевал брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Я, задумавшись, курил. Потом мы спустились вниз и вскоре оказались в обшитой сосной библиотеке, которая неприятно напоминала кабинет Монтгомери. Единственной разницей было то, что у Биоффа не висели фотографии со сценами охоты. Вместо этого Вилли украсил стены снимками с пейзажами («Это я снимал», – гордо сказал он мне). Кожаная мебель была нормальных размеров и черного, а не коричневого цвета. На диване корешком вверх, как бы занимая место для кого-то, лежала книга:
«Капитал» Маркса. Не думаю, что такую книгу можно было бы увидеть у Монтгомери. Впрочем, я и здесь не ожидал ее увидеть.
Я сел рядом с книгой.
– Ты это читаешь, Вилли?
– Великий человек написал эту книгу, – сказал он, смутившись. – Мы обязательно будем жить так, как писал он.
И тогда у нас у всех будут огромные шкафы, набитые костюмами, галстуками, шляпами и ботинками.
– Так почему я здесь, Вилли? Кроме того, чтобы посмотреть твои костюмы, галстуки, шляпы и ботинки.
Он уселся рядом со мной.
– Ты ведь все еще думаешь, что я низкий, грубый мужик, правда?
– Вопрос не в том, как ты приобрел китайские вазы, Вилли. Вопрос в том, чем ты за них заплатил.
Биофф насмешливо улыбнулся: таким я его помнил.
– Ты уверен, что ты из Чикаго? Господи, Геллер ты же знаешь, что я прошел трудный путь. Я спал в каком-то закутке за дверью, и мой пустой живот ворчал, как бродячая собака. Кто-то хорошо сказал: хлеб дорог, когда у тебя пустые карманы. Я учился зарабатывать деньги любыми способами. Но теперь я живу по закону. Я много делаю для здешних профсоюзов, забочусь о членах этих организаций.
– Почему ты считаешь нужным оправдываться передо мной? Я просто бывший коп, который однажды взял тебя.
– Именно поэтому. Я хочу, чтобы ты понял, что я не держу против тебя зла. Ты выполнял свою работу. Я выполнял свою. Черт, это была, по сути, одна и та же работа.
– Почему ты так считаешь?
Он пожал плечами.
– Мы оба поддерживали закон и порядок. Просто я делал это в публичном доме.
– Избивая женщин.
– Я в жизни не избивал женщин. Я всегда уважал женщин. Я временами подторговывал проститутками. Разного пола. Как говорится, почти все бизнесмены – это дешевые проститутки в чистых рубашках и сверкающих ботинках. – Его круглая рожа засияла. – Только теперь я знаю более утонченные способы, чем просто битье.
– Наверное, жадные люди просто направили тебя по ложному пути.
– Иронизируй, сколько влезет, я – человек профсоюза. Я ищу для себя человека!
Осознанно или нет, но говоря это, он указывал большим пальцем на свою бочкообразную грудную клетку.
– Почему я здесь, Вилли?
– Возможно, чтобы выполнить для меня одну работу.
– А что, в Калифорнии нет других детективов?
– Есть, конечно. Но они не из Чикаго. Когда Джордж позвонил мне прошлым вечером из «Трока», я подумал: «Вот оно!» Это мой шанс.
– Что?
– Ты здесь. Ты знаешь, в чем заключается ирония?
– Мы встретились.
– Тогда ты сможешь оценить это. Ты знаешь, кто такой Вестбрук Пеглер? Во рту у меня пересохло.
– Родственник иронии? – спросил я.
– Ты знаешь, кто он. Он сейчас в Чикаго. Он ищет возможность очернить меня. Написать обо мне фельетон.
– Знаю, – признался я.
Только так я мог играть в эту игру.
Его поросячьи глазки за стеклами очков прищурились.
– Ты знаешь?
Я пожал плечами.
– Да. Пеглер заходил в мою контору. Он интересовался, действительно ли я арестовывал тебя по делу о сводничестве несколько лет назад.
Биофф слегка побледнел и выпрямился.
– Что ты ему ответил?
Я снова пожал плечами.
– Я сказал «да».
– Вот черт! Ты описывал ему что-нибудь подробно?
– Нет. Это было так давно, Вилли. Он просто спросил, верна ли сплетня о том, что тебя арестовывали за сводничество, и я сказал, что так оно и было. Вестбрук спросил, был ли ты осужден, и я сказал, что был.
Вилли это не понравилось. Он встал и прошелся по комнате, подошел к письменному столу, на котором стояли фотографии его детей в рамках, зажег сигарету и нервно закурил. Но вот Вилли сказал:
– Я и не ждал, что ты скажешь мне что-нибудь другое. Спасибо за то, что рассказал все, как было.
– Не за что.
Он уселся рядом со мной, держа в руке сигарету. Выражение его лица было до боли искренним.
– Ты должен понять. Геллер. Федералы месяцами дышали мне в затылок. Я должен был выступить как представитель ИАТСЕ – недавно, до того они донимали меня своим жарким дыханием. О, я все еще занимаюсь делами. Но как бы со стороны: я даже не могу заходить в свой чертов офис, можешь себе представить?
Так вот почему он ругал Брауна за то, что тот не идет в контору: он просто завидовал, потому что не может пойти туда сам.
– Да, так вот об этом дерьме – о Пеглере. Стервятник. Я знаю, кто навел его.
– Кто?
– Эта сволочь Монтгомери. Этот сладкозадый актеришка.
Этот тип, полный иронии, выкручивался.
– Ты хочешь сказать, Роберт Монтгомери?
– Да, он. Этот сладкозадый, бездарный козел... после всего, что я для него сделал. Новая новость!
– Но что? – переспросил я. – Что ты сделал для Монтгомери?
Он нахмурился, не глядя на меня, но мысль о Монтгомери, как мне казалось, засела в его голове. Биофф произнес:
– Пару лет назад ГКА – Гильдия киноактеров – разослала по студиям послание о том, что они теперь – законный трудовой профсоюз и хотят, чтобы о них знали. Представляешь, они захотели войти в большую организацию – как взрослые дети. Так мы, ИАТСЕ, я! – мы ходили биться за них.
– Вот это да!
– Да-а. Я тогда сказал этому ублюдку Майеру, что если он не признает ГКА, то ИАТСЕ устроит в их защиту забастовку. Мои ребята-киномеханики могут вообще за вечер уничтожить все кинопроизводство, знаешь ли.
– Я это слышал.
Его круглая физиономия стала краснеть.
– Благодаря мне, Майер признал эту паршивую маленькую гильдию, и Монтгомери публично нас поблагодарил, а теперь, твою мать! Мы уже не так хорошо к нему относимся и ко всем этим гомикам, лесбиянкам и красным в их клубе.
Это все Карл Маркс, или, точнее, его идеи о профсоюзах.
– Я тебе скажу, чья это на самом деле вина. Это Фрэнк. Фрэнк становится слишком жадным.
Он упомянул Нитти. Биофф впервые признался, что он работал на Компанию. Он случайно сболтнул это а я сделал вид, что не обратил на его слова особого внимания. Я лишь спросил:
– Как так, Вилли?
– Он хочет расшириться, а сейчас неподходящее для этого время. Есть соперничающая с нами группа под названием «Объединение технического персонала студий», и они распространяют крамольные идеи среди рабочих ИАТСЕ. Но мы связаны с ними, у нас очень много дел, и нам вовсе не до того, чтобы пытаться похерить профсоюз, который не хочет быть связанным с нами.
– Но почему такой шум вокруг шоу-бизнеса? Что, нет рыбки покрупнее, более подходящих профсоюзов?
И, как бы разговаривая с ребенком-копушей, он сказал мне:
– Геллер, что бы тебе ни говорили, людям не надо есть. Как говорится, людям нужны только две вещи:
койки и зрелища, если, конечно, они могут при этом нарыть денег.
Философия сводника затмила могущественного голливудского агента.
– Послушай, – сказал он мне, – у тебя репутация меткого стрелка. Фрэнк высоко тебя оценивает. Опять Нитти.
– Приятно это слышать, – заметил я.
– Тебя знают как парня, который умеет держать язык за зубами.
Вообще-то, они знали обо мне, по крайней мере по тому делу, когда я заливался на свидетельских показаниях против двух продажных копов – телохранителей мэра Сермака – Ланга и Миллера. Но на самом деле я и вправду сохранил несколько секретов Для Фрэнка Нитти. Это было куда важнее, когда такие типы, как Биофф, интересовались мною.
– Я ценю молчание, – заявил я.
– Как насчет того, чтобы заработать пару тысяч? Деньги так и летели ко мне на этой неделе. Но мне хотелось знать, будет ли у меня время, чтобы их потратить.
– С удовольствием, – ответил я. – Каков ваш яд?
– Пеглер, – ответил он. Я этого ждал.
– Когда ты возвращаешься назад? – поинтересовался Вилли.
– Сегодня днем, – сказал я. – Я буду в Чикаго завтра утром.
– Отлично. Я хочу, чтобы ты кое с кем встретился.
– По какому поводу?
– По моему. Я хочу, чтобы ты выяснил, пытался ли Пеглер встретиться с ними, а если он с ними уже встречался, попытайся выбить из них, что они ему разболтали.
О Господи!
– А если он у них еще не появлялся, – продолжал Биофф, – предупреди, что может появиться или он сам, или его подставное лицо. И скажи им, что если они ему что-то скажут, то могут лечь спать и никогда не проснуться.
Я отрицательно покачал головой.
– Вилли, я выясню кое-что для тебя. С радостью. Но я никому не стану угрожать по твоей просьбе. И я не хочу ничего знать об окончании этой истории, понятно?
Он улыбнулся – дружелюбно, как Санта-Клаус.
– Конечно, Геллер, конечно. Они сами должны обо всем догадаться. Как говорится, когда ты ешь чеснок, он сам о себе заявляет. Тебя устроит получить штуку сейчас и штуку после твоего отчета мне? Меня устроит отчет по телефону.
– О'кей!
– Перевести деньги на твой счет, или ты предпочитаешь наличными?
– Давай наличными.
– Посиди, а я принесу деньги. Да, кстати, Геллер. Никому ни слова об этом. Ни Нитти, ни кому-нибудь еще. А если Ник Дин спросит о чем-то, скажи, что я хотел узнать подробности убийства О'Хары. Я был знаком с Эдди и, конечно, мог захотеть узнать от тебя, что там на самом деле произошло.
– Хорошо.
– Во всяком случае, я не хочу, чтобы Нитти знал, что я нервничаю из-за этого Пеглера. Это будет нехорошо. Я и так на виду из-за этих федеральных налогов. Ты будь осторожен. Как говорится, не оказывайся меж двух огней – погибнешь.
Ты будешь мне это говорить.
Он вышел и вскоре вернулся с тысячей долларов в сотенных купюрах, лежавших в фирменном конверте ИАТСЕ. Я положил деньги в карман, ответил на его вопросы об убийстве О'Хары – примерно так же, как капитану Стенджу, и вскоре он уже провожал меня, обняв за плечи – ну прямо два приятеля из Чикаго!
– Хочешь, расскажу тебе, как ко мне приезжал Литл Нью-Йорк?
Луис Кампанья, прямо друг дома!
– У меня тут работает дождевальная установка. – сказал Биофф, показывая рукой на свой дорогой зеленый газон, – а Кампанья, знаешь, он так любит природу...
– Я этого не знал.
– Да, у него ферма в Висконсине, он все время проводит на рыбалке, любит гулять. Короче, он увидел мои дождевальные установки – они крутятся все время. Кампанья спросил меня, что это, черт возьми, такое, я ему рассказал, и он решил, что это отличные устройства. И попросил меня достать ему шесть сотен установок!
Я засмеялся.
– Я сказал ему, что шестьсот дождевальных установок могут залить водой все городские парки Чикаго. А в холодную погоду они замерзнут. Но он настаивал, сказав, что я могу списать затраты на профсоюз. Я позвал Официанта и попросил его объяснить все Луису.
Официантом был Поль Рикка, про которого говорили, что он – второе лицо в Компании после Нитти.
– И что? – спросил я.
– Рикка захотел триста установок, – сказал он и подвел меня к лимузину, в котором его партнер пил пиво.
По пути он сказал мне, с кем надо встретиться в Чикаго.
9
– О'кей!
Вилли поднял тяжелый нехороший взгляд на Брауна и сказал:
– Я хочу поговорить с Геллером наедине.
– Конечно, Вилли. Я посижу у бассейна.
– Почему бы тебе не пойти в контору?
– Пятница – неподходящий день. Ты же знаешь.
– Ты должен быть там.
– Послушай, Вилли, я просто посижу у бассейна. Ты можешь послать боя за пивом?
– Почему бы тебе не посидеть в твоей машине и не попить своего собственного пива?
Похоже, Браун был больше огорчен, чем смущен этой перебранкой. Он ушел, не говоря больше ни слова. Вилли пригласил меня в дом. Мы прошли через стеклянные двери в большую белую современную кухню.
– Ты должен меня простить за этот разговор с моим партнером, – промолвил Биофф. – Он иногда бывает дурак-дураком. Хочешь чего-нибудь выпить?
– Нет, спасибо.
– Я дал служанке выходной, – заявил Биофф, как будто была необходимость объяснять мне, почему на кухне и в доме никого не было. – Моя жена с детьми уехала в наш дом в Канога-Парк. Я присоединюсь к ним сегодня позже, на весь уик-энд. Но сначала я хотел встретиться с тобой.
– Почему, Вилли?
– Дойдем и до этого. Пошли со мной. Для места, называемого «Ранчо Лори», где все было напоказ, здесь было по-настоящему красиво. Мы прошли по роскошному ковру в официальную гостиную: антикварная мебель, никакого тебе раннего американского стиля, картины в духе старинных мастеров, китайские вазы. Кстати, казалось, что они установлены на что-то неподвижное.
В жизни не предполагал, что я когда-нибудь окажусь в спальне Биоффа, но что бы я там себе ни думал, спальня была выполнена в стиле Людовика XV. Он провел меня в небольшую комнатку, где хранилась его одежда. Там висели десятки, дюжины сшитых портными костюмов, на обратной стороне двери висели галстуки, которые, кажется, перевешивали дверь. Галстуков были сотни – разных цветов, разных форм, моделей. За всем этим наблюдали модные шляпы, уложенные на длинной полке вдоль стены. Ботинки, сверкающие, как черные зеркала, закрывали почти весь пол. Я было подумал, что Биофф хочет переодеться, но это было не совсем так.
– Что ты думаешь о моих галстуках? – спросил он, поводя рукой вдоль рядов одежды.
– Они отличные, Вилли.
Биофф посасывал сигарету, улыбаясь, с чувством огромного удовлетворения. Потом он проговорил:
– А как тебе нравятся мои костюмы? – Отличные. И шляпы тоже. Как и твои ботинки. Он взглянул на меня и улыбнулся – слегка. – Я не просто показываю все это. Я хотел поделиться всем этим с тобой. Ты ведь сам был бедным чикагским пареньком. Ты можешь оценить, какой сладкой стала моя жизнь по сравнению с тем, каким дерьмом она была раньше.
– Конечно.
Мы вышли из гардероба, и я присел, пока он в ванной надевал брюки и белую рубашку с короткими рукавами. Я, задумавшись, курил. Потом мы спустились вниз и вскоре оказались в обшитой сосной библиотеке, которая неприятно напоминала кабинет Монтгомери. Единственной разницей было то, что у Биоффа не висели фотографии со сценами охоты. Вместо этого Вилли украсил стены снимками с пейзажами («Это я снимал», – гордо сказал он мне). Кожаная мебель была нормальных размеров и черного, а не коричневого цвета. На диване корешком вверх, как бы занимая место для кого-то, лежала книга:
«Капитал» Маркса. Не думаю, что такую книгу можно было бы увидеть у Монтгомери. Впрочем, я и здесь не ожидал ее увидеть.
Я сел рядом с книгой.
– Ты это читаешь, Вилли?
– Великий человек написал эту книгу, – сказал он, смутившись. – Мы обязательно будем жить так, как писал он.
И тогда у нас у всех будут огромные шкафы, набитые костюмами, галстуками, шляпами и ботинками.
– Так почему я здесь, Вилли? Кроме того, чтобы посмотреть твои костюмы, галстуки, шляпы и ботинки.
Он уселся рядом со мной.
– Ты ведь все еще думаешь, что я низкий, грубый мужик, правда?
– Вопрос не в том, как ты приобрел китайские вазы, Вилли. Вопрос в том, чем ты за них заплатил.
Биофф насмешливо улыбнулся: таким я его помнил.
– Ты уверен, что ты из Чикаго? Господи, Геллер ты же знаешь, что я прошел трудный путь. Я спал в каком-то закутке за дверью, и мой пустой живот ворчал, как бродячая собака. Кто-то хорошо сказал: хлеб дорог, когда у тебя пустые карманы. Я учился зарабатывать деньги любыми способами. Но теперь я живу по закону. Я много делаю для здешних профсоюзов, забочусь о членах этих организаций.
– Почему ты считаешь нужным оправдываться передо мной? Я просто бывший коп, который однажды взял тебя.
– Именно поэтому. Я хочу, чтобы ты понял, что я не держу против тебя зла. Ты выполнял свою работу. Я выполнял свою. Черт, это была, по сути, одна и та же работа.
– Почему ты так считаешь?
Он пожал плечами.
– Мы оба поддерживали закон и порядок. Просто я делал это в публичном доме.
– Избивая женщин.
– Я в жизни не избивал женщин. Я всегда уважал женщин. Я временами подторговывал проститутками. Разного пола. Как говорится, почти все бизнесмены – это дешевые проститутки в чистых рубашках и сверкающих ботинках. – Его круглая рожа засияла. – Только теперь я знаю более утонченные способы, чем просто битье.
– Наверное, жадные люди просто направили тебя по ложному пути.
– Иронизируй, сколько влезет, я – человек профсоюза. Я ищу для себя человека!
Осознанно или нет, но говоря это, он указывал большим пальцем на свою бочкообразную грудную клетку.
– Почему я здесь, Вилли?
– Возможно, чтобы выполнить для меня одну работу.
– А что, в Калифорнии нет других детективов?
– Есть, конечно. Но они не из Чикаго. Когда Джордж позвонил мне прошлым вечером из «Трока», я подумал: «Вот оно!» Это мой шанс.
– Что?
– Ты здесь. Ты знаешь, в чем заключается ирония?
– Мы встретились.
– Тогда ты сможешь оценить это. Ты знаешь, кто такой Вестбрук Пеглер? Во рту у меня пересохло.
– Родственник иронии? – спросил я.
– Ты знаешь, кто он. Он сейчас в Чикаго. Он ищет возможность очернить меня. Написать обо мне фельетон.
– Знаю, – признался я.
Только так я мог играть в эту игру.
Его поросячьи глазки за стеклами очков прищурились.
– Ты знаешь?
Я пожал плечами.
– Да. Пеглер заходил в мою контору. Он интересовался, действительно ли я арестовывал тебя по делу о сводничестве несколько лет назад.
Биофф слегка побледнел и выпрямился.
– Что ты ему ответил?
Я снова пожал плечами.
– Я сказал «да».
– Вот черт! Ты описывал ему что-нибудь подробно?
– Нет. Это было так давно, Вилли. Он просто спросил, верна ли сплетня о том, что тебя арестовывали за сводничество, и я сказал, что так оно и было. Вестбрук спросил, был ли ты осужден, и я сказал, что был.
Вилли это не понравилось. Он встал и прошелся по комнате, подошел к письменному столу, на котором стояли фотографии его детей в рамках, зажег сигарету и нервно закурил. Но вот Вилли сказал:
– Я и не ждал, что ты скажешь мне что-нибудь другое. Спасибо за то, что рассказал все, как было.
– Не за что.
Он уселся рядом со мной, держа в руке сигарету. Выражение его лица было до боли искренним.
– Ты должен понять. Геллер. Федералы месяцами дышали мне в затылок. Я должен был выступить как представитель ИАТСЕ – недавно, до того они донимали меня своим жарким дыханием. О, я все еще занимаюсь делами. Но как бы со стороны: я даже не могу заходить в свой чертов офис, можешь себе представить?
Так вот почему он ругал Брауна за то, что тот не идет в контору: он просто завидовал, потому что не может пойти туда сам.
– Да, так вот об этом дерьме – о Пеглере. Стервятник. Я знаю, кто навел его.
– Кто?
– Эта сволочь Монтгомери. Этот сладкозадый актеришка.
Этот тип, полный иронии, выкручивался.
– Ты хочешь сказать, Роберт Монтгомери?
– Да, он. Этот сладкозадый, бездарный козел... после всего, что я для него сделал. Новая новость!
– Но что? – переспросил я. – Что ты сделал для Монтгомери?
Он нахмурился, не глядя на меня, но мысль о Монтгомери, как мне казалось, засела в его голове. Биофф произнес:
– Пару лет назад ГКА – Гильдия киноактеров – разослала по студиям послание о том, что они теперь – законный трудовой профсоюз и хотят, чтобы о них знали. Представляешь, они захотели войти в большую организацию – как взрослые дети. Так мы, ИАТСЕ, я! – мы ходили биться за них.
– Вот это да!
– Да-а. Я тогда сказал этому ублюдку Майеру, что если он не признает ГКА, то ИАТСЕ устроит в их защиту забастовку. Мои ребята-киномеханики могут вообще за вечер уничтожить все кинопроизводство, знаешь ли.
– Я это слышал.
Его круглая физиономия стала краснеть.
– Благодаря мне, Майер признал эту паршивую маленькую гильдию, и Монтгомери публично нас поблагодарил, а теперь, твою мать! Мы уже не так хорошо к нему относимся и ко всем этим гомикам, лесбиянкам и красным в их клубе.
Это все Карл Маркс, или, точнее, его идеи о профсоюзах.
– Я тебе скажу, чья это на самом деле вина. Это Фрэнк. Фрэнк становится слишком жадным.
Он упомянул Нитти. Биофф впервые признался, что он работал на Компанию. Он случайно сболтнул это а я сделал вид, что не обратил на его слова особого внимания. Я лишь спросил:
– Как так, Вилли?
– Он хочет расшириться, а сейчас неподходящее для этого время. Есть соперничающая с нами группа под названием «Объединение технического персонала студий», и они распространяют крамольные идеи среди рабочих ИАТСЕ. Но мы связаны с ними, у нас очень много дел, и нам вовсе не до того, чтобы пытаться похерить профсоюз, который не хочет быть связанным с нами.
– Но почему такой шум вокруг шоу-бизнеса? Что, нет рыбки покрупнее, более подходящих профсоюзов?
И, как бы разговаривая с ребенком-копушей, он сказал мне:
– Геллер, что бы тебе ни говорили, людям не надо есть. Как говорится, людям нужны только две вещи:
койки и зрелища, если, конечно, они могут при этом нарыть денег.
Философия сводника затмила могущественного голливудского агента.
– Послушай, – сказал он мне, – у тебя репутация меткого стрелка. Фрэнк высоко тебя оценивает. Опять Нитти.
– Приятно это слышать, – заметил я.
– Тебя знают как парня, который умеет держать язык за зубами.
Вообще-то, они знали обо мне, по крайней мере по тому делу, когда я заливался на свидетельских показаниях против двух продажных копов – телохранителей мэра Сермака – Ланга и Миллера. Но на самом деле я и вправду сохранил несколько секретов Для Фрэнка Нитти. Это было куда важнее, когда такие типы, как Биофф, интересовались мною.
– Я ценю молчание, – заявил я.
– Как насчет того, чтобы заработать пару тысяч? Деньги так и летели ко мне на этой неделе. Но мне хотелось знать, будет ли у меня время, чтобы их потратить.
– С удовольствием, – ответил я. – Каков ваш яд?
– Пеглер, – ответил он. Я этого ждал.
– Когда ты возвращаешься назад? – поинтересовался Вилли.
– Сегодня днем, – сказал я. – Я буду в Чикаго завтра утром.
– Отлично. Я хочу, чтобы ты кое с кем встретился.
– По какому поводу?
– По моему. Я хочу, чтобы ты выяснил, пытался ли Пеглер встретиться с ними, а если он с ними уже встречался, попытайся выбить из них, что они ему разболтали.
О Господи!
– А если он у них еще не появлялся, – продолжал Биофф, – предупреди, что может появиться или он сам, или его подставное лицо. И скажи им, что если они ему что-то скажут, то могут лечь спать и никогда не проснуться.
Я отрицательно покачал головой.
– Вилли, я выясню кое-что для тебя. С радостью. Но я никому не стану угрожать по твоей просьбе. И я не хочу ничего знать об окончании этой истории, понятно?
Он улыбнулся – дружелюбно, как Санта-Клаус.
– Конечно, Геллер, конечно. Они сами должны обо всем догадаться. Как говорится, когда ты ешь чеснок, он сам о себе заявляет. Тебя устроит получить штуку сейчас и штуку после твоего отчета мне? Меня устроит отчет по телефону.
– О'кей!
– Перевести деньги на твой счет, или ты предпочитаешь наличными?
– Давай наличными.
– Посиди, а я принесу деньги. Да, кстати, Геллер. Никому ни слова об этом. Ни Нитти, ни кому-нибудь еще. А если Ник Дин спросит о чем-то, скажи, что я хотел узнать подробности убийства О'Хары. Я был знаком с Эдди и, конечно, мог захотеть узнать от тебя, что там на самом деле произошло.
– Хорошо.
– Во всяком случае, я не хочу, чтобы Нитти знал, что я нервничаю из-за этого Пеглера. Это будет нехорошо. Я и так на виду из-за этих федеральных налогов. Ты будь осторожен. Как говорится, не оказывайся меж двух огней – погибнешь.
Ты будешь мне это говорить.
Он вышел и вскоре вернулся с тысячей долларов в сотенных купюрах, лежавших в фирменном конверте ИАТСЕ. Я положил деньги в карман, ответил на его вопросы об убийстве О'Хары – примерно так же, как капитану Стенджу, и вскоре он уже провожал меня, обняв за плечи – ну прямо два приятеля из Чикаго!
– Хочешь, расскажу тебе, как ко мне приезжал Литл Нью-Йорк?
Луис Кампанья, прямо друг дома!
– У меня тут работает дождевальная установка. – сказал Биофф, показывая рукой на свой дорогой зеленый газон, – а Кампанья, знаешь, он так любит природу...
– Я этого не знал.
– Да, у него ферма в Висконсине, он все время проводит на рыбалке, любит гулять. Короче, он увидел мои дождевальные установки – они крутятся все время. Кампанья спросил меня, что это, черт возьми, такое, я ему рассказал, и он решил, что это отличные устройства. И попросил меня достать ему шесть сотен установок!
Я засмеялся.
– Я сказал ему, что шестьсот дождевальных установок могут залить водой все городские парки Чикаго. А в холодную погоду они замерзнут. Но он настаивал, сказав, что я могу списать затраты на профсоюз. Я позвал Официанта и попросил его объяснить все Луису.
Официантом был Поль Рикка, про которого говорили, что он – второе лицо в Компании после Нитти.
– И что? – спросил я.
– Рикка захотел триста установок, – сказал он и подвел меня к лимузину, в котором его партнер пил пиво.
По пути он сказал мне, с кем надо встретиться в Чикаго.
9
Красавица в юбке с кринолином, покручивая солнечным зонтиком, – видение в бело-розовых кружевах – робко просеменила к сиденью и с ленивой грацией сняла свои красные туфли. Затем она отстегнула с волос шляпку. Тихие звуки «Лебединой реки», наполнявшие воздух, стали усиливаться, темп возрастал. Красавица, чьи белокурые волосы ниспадали на ее плечи в кружевах, стала спускать вниз чулок, доходивший ей до колена. Для этого ей пришлось задрать юбку и согнуть ногу. Вот упал второй чулок, а затем она женственным движением переступила свою упавшую вниз юбку с кринолином. Она уже было собралась тем же движением избавиться и от своих кружевных панталон, как вдруг кто-то похлопал меня по плечу.
– Ты платишь, чтобы войти, или что? – спросил Джек Баргер. Лысеющий маленький еврей с потухшей сигарой в углу рта и дорогом, но жеваном костюме, был хозяином театра, поэтому он имел право задать этот вопрос.
– Нет, – ответил я.
Я стоял позади надоевшего мне швейцара в форме, который рассматривал что-то, вытащенное у себя из носа.
– Я сказал девушке в кассе, что мне надо повидать тебя, – добавил я.
Баргер с отвращением посмотрел на девицу, которая была теперь мрачнее тучи.
– Меня повидать?
Но, посмотрев на темный театр и море мужских голов, я сразу смог сказать, что стриптизерша, которая теперь вышагивала по сцене в кружевных панталонах и голубом лифе на фоне бледно-желтых декораций, изображавших плантацию, не была Джеком Бартером.
– Я бы не сказал, – ответил я.
– Ты не валяешь дурака, сказав, что ты – детектив? – спросил он. Баргер был одним из тех ребят, которые, дурачась, всегда имеют совершенно серьезный вид. Я мог знать его годами, но так и не понять, когда он говорит серьезно, а когда – нет. Это невозможно было определить.
Он поманил меня пальцем. Хоть он и был всего лет на десять меня старше, Баргер обращался со мной, как с младенцем. Но я знал, что он со всеми так обращается.
Мы прошли с ним по маленькому пустоватому вестибюлю, где стояли занудные швейцары в униформе и смущавшаяся девушка в форме перед кассой. Нас преследовал вездесущий запах жареной кукурузы. Мы подошли к маленькой лестнице. «Риалто», который находился на Стейт-стрит вверх на один квартал за углом от моего офиса на улице Фон Бурен, был единственным театром водевиля в Лупе. Фасад здания был вполне ярок: мигали лампочки и сверкали обычные для подобных заведений посулы:
ШАРМЕН И ЕЕ БРОД ВЕНСКОЕ ШОУ НА ДОРОГЕ, 25 центов, ДЕВОЧКИ, ДЕВОЧКИ, ДЕВОЧКИ!
А в окне стояло фото красавицы в полный рост, демонстрирующей свои прелести – в доказательство зазывающей рекламы. Ну и, конечно, в кинозале «Риалто» вы могли увидеть шедевр киноискусства под названием «Грешные души» – только для взрослых. И, надо сказать, обещания по большей части выполнялись. Интерьер театра, как многих подобных заведений, не напоминал собою стадион: помещение было небольшим и по-домашнему уютным. Клиенты не возражали: как и прихожане спартанских протестантских Церквей, они не жаловались на нехватку мест: ведь они могли попасть в рай.
Судя по тому, как быстро и громко оркестр в оркестровой яме играл «Лебединую реку», рай должен был вот-вот показаться.
Но меня там не было. Я шел вслед за Баргером вверх по ступенькам в чистилище, окружавшее его контору, в уютное местечко с будкой киномеханика.
Офис, как и весь театр, не был загроможден. В комнате стояли стол из темного дерева, несколько металлических картотечных шкафов, на бледно-желтых шероховатых стенах, покрытых штукатуркой, висели фотографии в рамках, запечатлевшие стриптизерш и комиков в мешковатых штанах. Все снимки были мятыми.
– Ты выглядишь, как нашкодивший кот, – сказал Баргер, усаживаясь на заваленный книгами стол и зажигая себе еще одну сигару. Запахло так, как будто он пытался поджечь сырые листья.
Я сел напротив него, положив пальто на колени. Я все еще был одет в свой дорожный костюм, и у меня под глазами были не то что мешки, а просто огромные тюфяки. Я толком не поспал в самолете: полет был довольно неспокойным, как и мои мысли о моих конфликтующих клиентах – Монтгомери из ГКА и Биофф из ИАТСЕ.
– Меня не было в городе, – заявил я.
– Я об этом догадался из того, что ты сообщил мне по телефону, – сказал он, стряхнув попавший на язык табак. – Я разочарован в тебе, Геллер. Наняться к этой сволочи, к этой крысе Биоффу! Только не стоит на меня ссылаться.
– Не беспокойся. Я у Биоффа на денежном содержании, а вовсе не президент клуба его почитателей. Баргер покачал головой.
– Кто мог подумать, что Нат Геллер станет еще одной проституткой Вилли Биоффа!
– Кто мог подумать, что Джек Баргер станет ею же?
Он невесело засмеялся.
– Достаточно справедливо.
– Кстати, о Пеглере, – проговорил я. – «Достаточно справедливо» – так называется его фельетон, поэтому я здесь.
Баргер покосился на меня.
– Вестбрук Пеглер? Известный фельетонист? Почему его интересуют такие мелкие рыбешки, как я?
Баргер напрасно уничижал себя. Он не был мелкой рыбешкой: он был царской особой среди местных рыб. А в таком городе, как Чикаго, это означало деньги.
– Он хочет разоблачить Биоффа, – сказал я.
– Я знаю, чего он хочет, – кивнул Баргер, на которого мои слова не произвели никакого впечатления. – Он черпает силы из ненависти к профсоюзам, поэтому Биофф подходит ему как представитель юнионистов, как объект для травли.
Джек выразил свое равнодушие, махнув рукой, в которой все еще тлела сигара.
– Только не надо давать мне уроков жизнеописания Вилли Биоффа и Джорджа Брауна. Я столько паз сталкивался с этой парочкой, что у тебя голова пойдет кругом. Нет, насколько я знаю, Вестбрук Пеглер не был в моем заведении. И не появится здесь, пока в нем не пробудится интерес к молодым сиськам и старым шуткам.
– Он, кажется, не из таких, – признался я. – Но он мог подослать кого-нибудь, чтобы выспросить у тебя кое-что.
– Никто ничего не выспрашивал у Джека Баргера.
– Это могли делать не прямо: кто-то мог подойти к тебе с ложными претензиями и...
– Ты считаешь меня идиотом, Геллер? Ты считаешь, я буду болтать языком о том, что эти сволочи со мной сделали? Тогда бы я выглядел как schmuck; а если Фрэнк Нитти обнаружит, что я подал голос, я окажусь в какой-нибудь чертовой канаве с дыркой в голове!
Джек говорил со мной так, будто я был посторонним. Если я правильно возьмусь за дело, я открою его, как устрицу.
– Я не работаю на Нитти, – сказал я. – Я работаю на Биоффа. И делаю это только за деньги. Он ткнул в мою сторону сигарой.
– Бойся того, для кого ты вышел на панель. Эти сукины дети – воры и убийцы. Не забывай.
Я познакомился с Бартером за случайной выпивкой, когда он еще находился под моей конторой, за углом от «Риалто». Он и Барни были приятелями, между ними даже было сходство, но Барни – больше еврей, чем я. Я всегда себя чувствую ирландцем с такими ребятами, как Баргер.
Поэтому я решил зацепить его:
– Ты говоришь, что удивился, увидев меня, Джек. Черт, это я был удивлен, услышав твое имя от Биоффа, я не знал, что они запустили в тебя свои когти.
Джек заерзал на своем стуле.
– Ты что думаешь, у меня нет рабочих сцены? Не то чтобы я мало платил этим ленивым негодяям за то немногое, что они делают: двигают декорации, носят реквизит туда-сюда. Это они должны мне платить за честь работать здесь, эти жирные задницы. Только так к сожалению, не выходит. И, мать твою, ко мне заявились ребята из ИАТСЕ, потому что у меня есть кинотеатр и мне приходится работать с киномеханиками. Дьявол, я должен был терпеть эту пивную бочку Брауна дольше, чем сам Биофф!
Самым лучшим способом разговорить Бартера было прикинуться, что я знаю больше, чем на самом деле. Правда, принимая во внимание шестнадцатичасовой перелет, это было для меня нелегким делом.
Но я нажал верную кнопку.
– Ведь ты не встречался с Брауном: он лишь платил тебе деньги со времен «Стар и Гартер». Джек не раздумывая подтвердил это:
– Эта пьяная сволочь платила мне сто пятьдесят зеленых в неделю!
«Стар и Гартер» – театр водевиля на Мэдисон и Холстед – был главной опорой Баргера перед тем, как успех пришел к «Риалто». Театр «Риалто» был открыт во время Международной выставки в тридцать третьем году, причем посетители «Риалто» могли чувствовать себя в относительной безопасности: «Риалто» был расположен ближе к выставке, в то время как «Стар и Гартер» находился в районе притонов.
– Конечно, полторы сотни – это мелочь, – сказал я, – по сравнению с тем, что Биофф дает тебе сейчас. Кстати, он просил передать: «Лучшие пожелания моему партнеру Джеку».
Биофф на самом деле это сказал, и эти его слова лишь были подтверждены тем потоком ругани, который Бартер обрушил на его голову:
– Этот высокомерный маленький сводник! Партнер! В первый раз, когда я разговаривал с ним, а было это лет пять назад, он заявился сюда с Брауном и сказал: «Малыш!» Он назвал меня «малышом», он, надменная маленькая сволочь! Так вот, эта сволочь сказала: «Малыш, все платят – чтобы профсоюзы были счастливы. И тебе надо платить». Черт, я же знал, что нахожусь в Чикаго, я ждал этого, поэтому спросил: «Сколько?» А Биофф и говорит: «Давай для начала двадцать пять тысяч». Дьявол, я чуть со стула не свалился! Я послал его, сказал, чтобы он проваливал ко всем чертям собачьим, что у меня нет двадцати пяти штук. Биофф отвечает: «Если ты хочешь остаться в деле, надо найти». Я сказал им, чтобы они проваливали к дьяволу, и они ушли.
Джек улыбнулся, вспомнив эту сцену с Брауном Биоффом, а потом, заметив, что его сигара погасла, прикурил снова. Тогда я сказал:
– И тем не менее я здесь и передаю тебе привет от твоего партнера Вилли, Джек.
Его лицо стало таким же неприятным, как сигарный дым. Баргер промолвил:
– Этот жирный маленький сутенер на следующий раз заявился в одиночестве. Брауна не было, лишь мы вдвоем в моей конторе. Биофф спросил: «Как делишки, партнер?». Я ответил: «Я не твой чертов партнер и предлагаю тебе убраться отсюда». А он мне говорит:
«Я уже говорил с Компанией о нашем партнерстве». Тогда я ему отвечаю, что скорее закрою свое шоу, чем окажусь в одной постели с преступником.
Баргера трясло: то ли от страха, то ли от злости, то ли от силы воспоминаний – не знаю. Но он продолжал говорить, и казалось, что он это делает для себя, а не для меня.
– А эта сволочь Биофф говорит: «Ты уже в деле. Выйти из него нельзя. Мы с тобой партнеры, а я – партнер с Компанией». Он сказал, что я сделаю большую глупость, если закрою шоу, потому что «человеку надо работать, человеку надо есть». А потом он издевательски добавил: «Не выбрасывай одеяло, если тебя мучают блохи».
Баргер сидел и курил, и его глаза горели так же, как кончик его сигары.
– Да, это в духе Вилли Биоффа, – заметил я. – У него есть поговорка на каждый случай.
А потом тихо, я бы сказал, с ненавистью к самому себе, Баргер произнес:
– Потом он сказал: «И вообще, подумай. Если ты закроешь свое заведение, кое-кому в Компании это может не понравиться. Они все – чувствительные люди».
– И тебе пришлось смириться, – сказал я, едва пожав плечами. – Что же еще ты мог сделать?
Баргер ударил кулаком по столу, и все барахло на его поверхности подпрыгнуло.
– Ты платишь, чтобы войти, или что? – спросил Джек Баргер. Лысеющий маленький еврей с потухшей сигарой в углу рта и дорогом, но жеваном костюме, был хозяином театра, поэтому он имел право задать этот вопрос.
– Нет, – ответил я.
Я стоял позади надоевшего мне швейцара в форме, который рассматривал что-то, вытащенное у себя из носа.
– Я сказал девушке в кассе, что мне надо повидать тебя, – добавил я.
Баргер с отвращением посмотрел на девицу, которая была теперь мрачнее тучи.
– Меня повидать?
Но, посмотрев на темный театр и море мужских голов, я сразу смог сказать, что стриптизерша, которая теперь вышагивала по сцене в кружевных панталонах и голубом лифе на фоне бледно-желтых декораций, изображавших плантацию, не была Джеком Бартером.
– Я бы не сказал, – ответил я.
– Ты не валяешь дурака, сказав, что ты – детектив? – спросил он. Баргер был одним из тех ребят, которые, дурачась, всегда имеют совершенно серьезный вид. Я мог знать его годами, но так и не понять, когда он говорит серьезно, а когда – нет. Это невозможно было определить.
Он поманил меня пальцем. Хоть он и был всего лет на десять меня старше, Баргер обращался со мной, как с младенцем. Но я знал, что он со всеми так обращается.
Мы прошли с ним по маленькому пустоватому вестибюлю, где стояли занудные швейцары в униформе и смущавшаяся девушка в форме перед кассой. Нас преследовал вездесущий запах жареной кукурузы. Мы подошли к маленькой лестнице. «Риалто», который находился на Стейт-стрит вверх на один квартал за углом от моего офиса на улице Фон Бурен, был единственным театром водевиля в Лупе. Фасад здания был вполне ярок: мигали лампочки и сверкали обычные для подобных заведений посулы:
ШАРМЕН И ЕЕ БРОД ВЕНСКОЕ ШОУ НА ДОРОГЕ, 25 центов, ДЕВОЧКИ, ДЕВОЧКИ, ДЕВОЧКИ!
А в окне стояло фото красавицы в полный рост, демонстрирующей свои прелести – в доказательство зазывающей рекламы. Ну и, конечно, в кинозале «Риалто» вы могли увидеть шедевр киноискусства под названием «Грешные души» – только для взрослых. И, надо сказать, обещания по большей части выполнялись. Интерьер театра, как многих подобных заведений, не напоминал собою стадион: помещение было небольшим и по-домашнему уютным. Клиенты не возражали: как и прихожане спартанских протестантских Церквей, они не жаловались на нехватку мест: ведь они могли попасть в рай.
Судя по тому, как быстро и громко оркестр в оркестровой яме играл «Лебединую реку», рай должен был вот-вот показаться.
Но меня там не было. Я шел вслед за Баргером вверх по ступенькам в чистилище, окружавшее его контору, в уютное местечко с будкой киномеханика.
Офис, как и весь театр, не был загроможден. В комнате стояли стол из темного дерева, несколько металлических картотечных шкафов, на бледно-желтых шероховатых стенах, покрытых штукатуркой, висели фотографии в рамках, запечатлевшие стриптизерш и комиков в мешковатых штанах. Все снимки были мятыми.
– Ты выглядишь, как нашкодивший кот, – сказал Баргер, усаживаясь на заваленный книгами стол и зажигая себе еще одну сигару. Запахло так, как будто он пытался поджечь сырые листья.
Я сел напротив него, положив пальто на колени. Я все еще был одет в свой дорожный костюм, и у меня под глазами были не то что мешки, а просто огромные тюфяки. Я толком не поспал в самолете: полет был довольно неспокойным, как и мои мысли о моих конфликтующих клиентах – Монтгомери из ГКА и Биофф из ИАТСЕ.
– Меня не было в городе, – заявил я.
– Я об этом догадался из того, что ты сообщил мне по телефону, – сказал он, стряхнув попавший на язык табак. – Я разочарован в тебе, Геллер. Наняться к этой сволочи, к этой крысе Биоффу! Только не стоит на меня ссылаться.
– Не беспокойся. Я у Биоффа на денежном содержании, а вовсе не президент клуба его почитателей. Баргер покачал головой.
– Кто мог подумать, что Нат Геллер станет еще одной проституткой Вилли Биоффа!
– Кто мог подумать, что Джек Баргер станет ею же?
Он невесело засмеялся.
– Достаточно справедливо.
– Кстати, о Пеглере, – проговорил я. – «Достаточно справедливо» – так называется его фельетон, поэтому я здесь.
Баргер покосился на меня.
– Вестбрук Пеглер? Известный фельетонист? Почему его интересуют такие мелкие рыбешки, как я?
Баргер напрасно уничижал себя. Он не был мелкой рыбешкой: он был царской особой среди местных рыб. А в таком городе, как Чикаго, это означало деньги.
– Он хочет разоблачить Биоффа, – сказал я.
– Я знаю, чего он хочет, – кивнул Баргер, на которого мои слова не произвели никакого впечатления. – Он черпает силы из ненависти к профсоюзам, поэтому Биофф подходит ему как представитель юнионистов, как объект для травли.
Джек выразил свое равнодушие, махнув рукой, в которой все еще тлела сигара.
– Только не надо давать мне уроков жизнеописания Вилли Биоффа и Джорджа Брауна. Я столько паз сталкивался с этой парочкой, что у тебя голова пойдет кругом. Нет, насколько я знаю, Вестбрук Пеглер не был в моем заведении. И не появится здесь, пока в нем не пробудится интерес к молодым сиськам и старым шуткам.
– Он, кажется, не из таких, – признался я. – Но он мог подослать кого-нибудь, чтобы выспросить у тебя кое-что.
– Никто ничего не выспрашивал у Джека Баргера.
– Это могли делать не прямо: кто-то мог подойти к тебе с ложными претензиями и...
– Ты считаешь меня идиотом, Геллер? Ты считаешь, я буду болтать языком о том, что эти сволочи со мной сделали? Тогда бы я выглядел как schmuck; а если Фрэнк Нитти обнаружит, что я подал голос, я окажусь в какой-нибудь чертовой канаве с дыркой в голове!
Джек говорил со мной так, будто я был посторонним. Если я правильно возьмусь за дело, я открою его, как устрицу.
– Я не работаю на Нитти, – сказал я. – Я работаю на Биоффа. И делаю это только за деньги. Он ткнул в мою сторону сигарой.
– Бойся того, для кого ты вышел на панель. Эти сукины дети – воры и убийцы. Не забывай.
Я познакомился с Бартером за случайной выпивкой, когда он еще находился под моей конторой, за углом от «Риалто». Он и Барни были приятелями, между ними даже было сходство, но Барни – больше еврей, чем я. Я всегда себя чувствую ирландцем с такими ребятами, как Баргер.
Поэтому я решил зацепить его:
– Ты говоришь, что удивился, увидев меня, Джек. Черт, это я был удивлен, услышав твое имя от Биоффа, я не знал, что они запустили в тебя свои когти.
Джек заерзал на своем стуле.
– Ты что думаешь, у меня нет рабочих сцены? Не то чтобы я мало платил этим ленивым негодяям за то немногое, что они делают: двигают декорации, носят реквизит туда-сюда. Это они должны мне платить за честь работать здесь, эти жирные задницы. Только так к сожалению, не выходит. И, мать твою, ко мне заявились ребята из ИАТСЕ, потому что у меня есть кинотеатр и мне приходится работать с киномеханиками. Дьявол, я должен был терпеть эту пивную бочку Брауна дольше, чем сам Биофф!
Самым лучшим способом разговорить Бартера было прикинуться, что я знаю больше, чем на самом деле. Правда, принимая во внимание шестнадцатичасовой перелет, это было для меня нелегким делом.
Но я нажал верную кнопку.
– Ведь ты не встречался с Брауном: он лишь платил тебе деньги со времен «Стар и Гартер». Джек не раздумывая подтвердил это:
– Эта пьяная сволочь платила мне сто пятьдесят зеленых в неделю!
«Стар и Гартер» – театр водевиля на Мэдисон и Холстед – был главной опорой Баргера перед тем, как успех пришел к «Риалто». Театр «Риалто» был открыт во время Международной выставки в тридцать третьем году, причем посетители «Риалто» могли чувствовать себя в относительной безопасности: «Риалто» был расположен ближе к выставке, в то время как «Стар и Гартер» находился в районе притонов.
– Конечно, полторы сотни – это мелочь, – сказал я, – по сравнению с тем, что Биофф дает тебе сейчас. Кстати, он просил передать: «Лучшие пожелания моему партнеру Джеку».
Биофф на самом деле это сказал, и эти его слова лишь были подтверждены тем потоком ругани, который Бартер обрушил на его голову:
– Этот высокомерный маленький сводник! Партнер! В первый раз, когда я разговаривал с ним, а было это лет пять назад, он заявился сюда с Брауном и сказал: «Малыш!» Он назвал меня «малышом», он, надменная маленькая сволочь! Так вот, эта сволочь сказала: «Малыш, все платят – чтобы профсоюзы были счастливы. И тебе надо платить». Черт, я же знал, что нахожусь в Чикаго, я ждал этого, поэтому спросил: «Сколько?» А Биофф и говорит: «Давай для начала двадцать пять тысяч». Дьявол, я чуть со стула не свалился! Я послал его, сказал, чтобы он проваливал ко всем чертям собачьим, что у меня нет двадцати пяти штук. Биофф отвечает: «Если ты хочешь остаться в деле, надо найти». Я сказал им, чтобы они проваливали к дьяволу, и они ушли.
Джек улыбнулся, вспомнив эту сцену с Брауном Биоффом, а потом, заметив, что его сигара погасла, прикурил снова. Тогда я сказал:
– И тем не менее я здесь и передаю тебе привет от твоего партнера Вилли, Джек.
Его лицо стало таким же неприятным, как сигарный дым. Баргер промолвил:
– Этот жирный маленький сутенер на следующий раз заявился в одиночестве. Брауна не было, лишь мы вдвоем в моей конторе. Биофф спросил: «Как делишки, партнер?». Я ответил: «Я не твой чертов партнер и предлагаю тебе убраться отсюда». А он мне говорит:
«Я уже говорил с Компанией о нашем партнерстве». Тогда я ему отвечаю, что скорее закрою свое шоу, чем окажусь в одной постели с преступником.
Баргера трясло: то ли от страха, то ли от злости, то ли от силы воспоминаний – не знаю. Но он продолжал говорить, и казалось, что он это делает для себя, а не для меня.
– А эта сволочь Биофф говорит: «Ты уже в деле. Выйти из него нельзя. Мы с тобой партнеры, а я – партнер с Компанией». Он сказал, что я сделаю большую глупость, если закрою шоу, потому что «человеку надо работать, человеку надо есть». А потом он издевательски добавил: «Не выбрасывай одеяло, если тебя мучают блохи».
Баргер сидел и курил, и его глаза горели так же, как кончик его сигары.
– Да, это в духе Вилли Биоффа, – заметил я. – У него есть поговорка на каждый случай.
А потом тихо, я бы сказал, с ненавистью к самому себе, Баргер произнес:
– Потом он сказал: «И вообще, подумай. Если ты закроешь свое заведение, кое-кому в Компании это может не понравиться. Они все – чувствительные люди».
– И тебе пришлось смириться, – сказал я, едва пожав плечами. – Что же еще ты мог сделать?
Баргер ударил кулаком по столу, и все барахло на его поверхности подпрыгнуло.