Козаев Азамат. Ледобой. Круг

   Сивый, пожав плечами, задрал голову. Небо синее, облака белые, древесные кроны зеленые. Ворожец руками крепко стиснул посох-оберег и не отводил глаз от костра. Внутри будто жила оборвалась и образовалась жуткая пустота. Ровно вынули середину из человека, и осталась дырища в пузе – пугает, зияет.
   – Зерцало. Дружина. Трое, – напомнил Безрод.
   – Да-да, – отрешенно пробормотал ворожец. – Дружина. Есть возможность противопоставить семерым потусторонникам ровню. Есть!
   – Как?
   – Найти непогребенных бойцов и вытащить их с Той Стороны мне не под силу. Никому такое не под силу в Сторожите. Но придать живым дух погибших можно.
   Безрод нахмурился. Они же погибли!
   – Да не хмурься, бестолочь! Соображай! Вот идешь ты в кузню и говоришь: «Сработай мне, чудо-мастер, необыкновенный меч, сто голов с плеч». Что заставит делать кузнец?
   – Кровь лить на клинок. – Сивый кивнул. – Понял.
   – И в том клинке навсегда останется твоя душа, хоть бы даже тело сгорело в тризном огне или истлело в безвестности. Я смогу запустить дух бойца в тело человека… я смогу, а ты нет. Понял, обормот?
   Старик, будто мальчишка-озорник, показал Безроду язык. Сивый усмехнулся.
   – Научи, и я смогу.
   – Вот еще! Сам скажешь, кого хочешь видеть в дружине, или старику доверишься?
   – Говори.
   – Первым сосватаю тебе своего Залевца. – Верховный посерьезнел, вздохнул. – Мой дурень сгинул двадцать лет назад – бились далеко отсюда, на полудне. Неравный был бой, наши отступали, да враги на хвосте повисли. Увел погоню, и никто не вернулся, ни Залевец, ни шестнадцать догонщиков. Только меч после него и нашли.
   Безрод, словно это было вчера, припомнил огромного бесплотного парня, что витал под сводом бани и помог выздороветь, когда верховный не позволил измученной душе отлететь прочь. Могуч Стюженев отпрыск, стоящий боец.
   – Отвада обидится, если Расшибца не вспомнишь.
   Сивый молча кивнул, помолчал и в свою очередь спросил:
   – А что стало с мечом Брюнсдюра?
   Ворожец на мгновение замер, потом кивнул:
   – У князя хранится. Будто знал, что понадобится. Воитель, каких мало. Соображаешь, бестолочь!
   – Странно выходит. – Безрод прикусил губу. – И дела мне нет, боян рядом рубится или оттнир.
   – Не знаю, отчего мне кажется, будто на кону стоит нечто большее, чем твоя жизнь. – Ворожец вынул из костра уголек, положил на ладонь, прищурился и долго смотрел в красные сполохи, что мгновенно багровели под человеческим дыханием…

Глава 5
ПЕЩЕРА

   – Со мной пойдешь. – Следующим утром ворожец ни свет ни заря явился в старое святилище. – Поможешь.
   – Далеко?
   – Слушай внимательно. – Стюжень крепко встряхнул Безрода за плечи. – Не шутки шутим, дела серьезные. Абы куда сунуть душу из клинка невозможно. Для этого годится лишь человек при смерти. В твоем случае – обязательно вой. Непременно сильный, жилистый, крепкий и быстрый. Тебе не подойдут иные. И где прикажешь взять троих умирающих бойцов? Войны нет, малая дружина ушла дозором в море. Есть соображения?
   Безрод молча уставился на Стюженя, и верховный сколько мог долго держал взгляд, не отводил. Потом плюнул и отвернулся. Тяжело, зараза! Будто хуже делается день ото дня.
   – Троих бойцов должен добыть я?
   – Догадлив, босота. – Старик невесело усмехнулся. – И времени у нас, как становится понятно, в обрез.
   – Они уже близко. В нескольких днях пути.
   – Своих резать – последнее дело, – буркнул ворожец, опускаясь на бревно. – Стало быть, под меч должны попасть чужаки, которых не жаль. Спрашиваю прямо: Коряга? Дергунь? Взмет? Живы все, ратную службу тащат у млечей. Тут недалеко.
   Безрод поджал губы и мрачно покачал головой.
   – А ты глазками на меня не сверкай! – рявкнул верховный. – И слюни подбери! Надо будет – на крови принесут нам победу!
   – Нам?
   – Да, бестолочь, нам! Сдается мне, что корешки этой истории гораздо глубже, нежели видится на первый взгляд, и в лучшем раскладе под горку укатают одного тебя. Считай, что у старого ворожца чутье взыграло.
   – Больно мрачно.
   – Еще не мрачно, я просто рассказчик плохой. Сёнге?
   Безрод какое-то время молчал, потом коротко буркнул:
   – Нет.
   – Ты не ищешь легких дорог… Кто бы удивился. Выбор невелик, на все про все у нас два дня. День туда, день обратно. Двух дней хватит?
   Сивый закусил губу, как будто прислушался к чему-то, и кивнул. Хватит.
   – Вчера под закат на полдень ушли оттниры, пять бойцов, каковых сосед-князюшко под особую надобность вытребовал у рюгов.
   – Почему на закате, почему именно полуночники?
   – Уловка, стара, как мир. Парни броские, что и требуется. Их дело – быть как можно незаметнее в дороге и как можно заметнее на месте.
   – Дабы своих в грязи не пачкать?
   – Именно. Ты чье, бычье? И взятки гладки, – усмехнулся ворожец. – А поймают – не велика беда. Мол, знать не знаю, кто такие.
   – Вои?
   – И не простые. Таких в стенку не ставят и в куча-малу не суют без крайней нужды.
   – Как понял?
   – Каком кверху! – буркнул ворожец. – По дороге расскажу.
   Сивый молча кивнул, за малое время собрался, приторочил к седлу одеяло, вскочил на Теньку. Ворожец из-под березы чуть поодаль вывел могучего буланого, кряхтя влез в седло. Махнул посохом на полдень, в объезд Сторожища, и Безрод углядел огромный меч старика, накрепко пристегнутый к переметной суме.
   – Боги с нами, тронулись!..
 
   – Глядят спокойно, не шумливы, слова взвешивают, держатся особняком, знакомств не заводят. – Походники шли скорой рысью, каковой к вечеру должны были оттниров настигнуть. – Оружие в порядке, в самых годах – не молодые, не старые, – сухи и поджары, налегке, не купцы. Пришли утром, нырнули на постоялый двор, ввечеру ушли. Что подумаешь?
   Безрод слушал молча, время от времени кося на старика.
   – И глядят, словно пронизывают. Ага, вот как ты сейчас!
   – Сам видел?
   – Да. – Ворожец кивнул. – Поросячий хвостик цена страже, если не научатся таких видеть даже под башлыком. Углядели, сообщили в терем. А с полуденной стороны как по заказу прилетел слух, будто зреет меж тамошними князем и боярином нарыв. Наши пятеро, надо полагать, нарыв и прижгут.
   Сивый пожал плечами. Как пить дать, не кто иной, как Здрав Молостевич углядел подозрительных чужаков. Пятеро отборных, режь двоих, подрезай троих. А когда было легко?
   Солнце вскарабкалось на вершину небосклона и покатилось вниз. Дорога вышла не оживленная и не глухомань, серединка на половинку – где поле, где лесок. Ворожец поторапливал, но больше себя, нежели Безрода, – единственный привал за день пути вышел что-то около полудня.
   – Стар я уже для таких дел, – ворчал. – Мне бы на печь да под одеяльце…
   – Меч для чего взял?
   – Все тебе скажи!
   – Не потеряли?
   – Верно идем. – Старик показал медный рубль, что, не отпуская, держал в руке. – Их денежка. Ворожил на нее.
   На закате верховный вдруг сделал упреждающий знак, призвал к тишине и показал вперед:
   – В паре сотен шагов. Там, за поворотом.
   – Волки матерые. – Безрод поджал губы. – Растянуть не получится. Придется бить прямо.
   – У меня другая забота. Как мы их обратно доставим? Разве что к лошадям привяжем?
   Сивый усмехнулся, оглушительно свистнул и ударил Теньку пятками. Старик нахмурился, посмотрел Безроду вослед, вздохнул, потянул из ножен громадный меч.
   – Эх, яблочко мое румяное, убежало от меня, окаянное! – громыхнул Безрод на всю округу. Ворожец передернул плечами – ровно мурашки по спине разбежались. Грохочет сильно, полновесно, только хрип откуда-то примешался, будто горло порвали. – Далеко ушло, не догнать теперь, моя дурочка не закрыла дверь!..
   Пятеро впереди подобрались, развернули коней на шум и молниеносно достали мечи. Не было в руках ничего – и на тебе! Тускло блещут в закатном солнце. Сочли преследователей и молча разбились: двое ушли навстречу справа-слева, двое, чуть отстав, – следом, пятый взял посередине.
   – Вот ведь сволочи, – скривился ворожец. – Действительно хороши! Ну держись, босота, покромсают за здорово живешь.
   То, что делал Сивый, оказалось уму непостижимо, старик едва глаза не прикрыл, только бы не видеть, как брызнет во все стороны кровь и на клинки оттниров наползет соструганная плоть. Безрод сидел на Теньке прямо, руки отчего-то вытянул вперед, и за десяток лошадиных шагов кони полуночников взвились на дыбы. Захрипели, заржали и замолотили передними ногами, ровно отбиваясь от жуткой напасти. Тень галопом пронесся мимо, левый всадник едва не упал – его каурый в испуге попятился, а жеребец правого развернул седока спиной к Безроду. Оттнир даже не хрипел, поник после удара на шею жеребца и выронил меч, левого догнал Стюжень, и громадный клинок напился полуночной крови. Рюг ничего не смог сделать; только отворачивался в седле назад и рубил за спину.
   Боевой порядок оттниров сломался, и дело вышло в сущей мелочи – лошади понесли. Кони попятились и, не слушая седоков, рванули прочь, словно из-за поворота вынеслась, щелкая зубами, стая волков. Сивый в мгновение ока догнал рюга, что шел вторым по правому боку, и полоснул вполсилы по спине, неблаго тот мог отбиваться лишь с грехом пополам. Четвертым занялся старик, а пятый, не в силах справиться с обезумевшей лошадью, просто откинулся назад в седле, насколько позволила лука, и ухитрился отвести два удара. Третьего не случилось. Меч пришелся в голову плашмя, кровь немедленно залила лицо оттнира, а сознание отлетело. Не умеряя бега Теньки, Сивый догнал коня, ухватил повод и развернулся в обратное. Помощь ворожцу не понадобилась. Стало бы дело на земле, один на один, при прочих равных обстоятельствах, еще неизвестно как все повернулось; теперь же, когда лошадь испуганно несет, а за спиной громадный клинок сечет со свистом воздух…
   Чем ближе подходил Сивый, тем беспокойнее становился конь рюга, и оттнир сделал единственно возможное – соскочил наземь. Если буланый ворожца на всем скаку пронесся мимо, Теньки избежать не удалось – полуночник со всех ног несся к спасительным зарослям, да вот беда, проскочив под носом Теньки, угодил прямо под жеребца, что шел в поводу чуть сзади и правее. Вороной грудью снес оттнира наземь, и тому крепко досталось копытом.
   – Я за лошадьми! – крикнул старик, разворачивая к леску – именно туда с испугу подались лошади.
   Сивый молча спешился и присел над рюгом. На плаще остался след подковы, копыто угодило в грудь. Вроде жив, шевелится. Безрод откинул полы, расстегнул кожаный доспех, задрал рубаху и молча кивнул. Оклемается. Здоров, жилист, мяса на костях много, такого не вдруг и разобьешь.
   – Повезло. Недалеко убежали, – подъехал Стюжень с лошадьми в поводу. – Жив?
   – Жив.
   – Трое?
   – Трое.
   – Стало быть, восвояси? Едва душу из меня рюги не вытрясли! Стар я уже для таких скачек! Хорошо, догадался на своего буланого поворожить – понес бы прочь от тебя сломя голову, как эти…
   Безрод усмехнулся.
   Началось…
 
   К вечеру следующего дня подошли к старому святилищу. Сивый пребывал мрачнее грозовой тучи. Двое рюгов отдали концы, остальные пришли в себя и качались из стороны в сторону, и не будь все трое привязаны к седлам… Тот, что получил удар в спину, едва держался в сознании, остальные двое осоловело глядели кругом и кривились. Оттнир, поймавший меч в голову, выглядел жутко – глаза кровью залило, лицо почернело, а лошадиный побратим шипел и кусал ус – каждый шаг болью отдавался в груди, хоть и шли неходко.
   – Чего насупился, босяк? – Утром Стюжень обернулся в город и обратно, прихватил все необходимое для обряда. – Отвада еле сдерживается, хочет немедленно бросить все и примчаться.
   – Нельзя ему, – усмехнулся Безрод. – Рядом со мной опасно.
   – Проживется – перемелется, перемелется – ветром развеется. Спрашиваю, чего смурной сидишь?
   – Разговаривали. – Сивый кивнул в сторону рюгов, сидевших поодаль у валуна. – Парни в недоумении.
   – Даже так?
   – Мне нечего ответить на их вопросы. – Безрод не отрывал глаз от пламени костра. – Как объяснить вчерашнее?
   Стюжень кивнул, присаживаясь у огня. Вопрос. Ниоткуда, не говоря ни слова, выскакивают люди с мечами и хладнокровно бросаются рубить. И будь ты хоть трижды душегуб и негодяй, будь хоть в численном превосходстве, любому кровопуску должно быть объяснение – золото, месть, добыча… Получилось бы так, что мечи прилетели оттуда же, откуда деньги за предстоящее дело, – понятно, другая сторона подсуетилась. Догнали бы прежние грехи – тоже ясно. Но с этим шрамолицым рубакой, о котором ходят слухи по всем полуночным землям, раньше встречаться не доводилось, общих дел тоже не вели, вместе не сражались.
   – Я должен им сказать, что парни просто попались под руку? Мне нужны трое, и все равно, кого рубить? – Сивый усмехнулся. – А на рассвете заберу их жизни, потому что одна дура заимела на меня зубок?
   – Так не должно быть, – согласился ворожец. – И не будет. Рюги узнают правду. Не знаю, станет ли им легче, но они побеждены в честном бою – это все, что мы можем предложить. Сейчас же все им объясню…
   – Нет, – буркнул Сивый, поднимаясь на ноги. – Я сам…
   Подошел к пленникам, сел напротив, окатил полуночников мрачным взглядом, и тех отчего-то зазнобило.
   – Я – Безрод. Спрашивай, рюг. Знаю, хочешь.
   Старший дружины, тот самый, пятый, устало вздохнул. Со вчерашнего дня голова гудела, будто пивной котел, а присел рядом этот шрамолицый – и перестало, словно вымерзло все к такой-то матери.
   – Что вчера было?
   Безрод какое-то время молчал, глядя на пленников из-под сомкнутых бровей, наконец бросил:
   – Вы нужны мне.
   – Для чего? – Рюг еле заметно поморщился. – Мы побеждены, сами видим, но что у тебя к нам лично? Ты мстишь? На нас много крови, но за что теперь льется наша?
   – Не то. Мне нужны трое сильных бойцов.
   – Да. – Полуночник усмехнулся, пожав плечами. – Со вчерашнего дня мы стали значительно сильнее! Укрепим любую дружину!
   – Души не хватит, – буркнул Сивый. – А я добавлю.
   Оттнир замолчал, устало прикрыв глаза.
   – Мы умрем?
   – Да.
   – Быстро?
   – Без мучений.
   Все трое, переглянувшись, мрачно кивнули…
   – Я – Боллунд. – Предводитель маленькой дружины слабо ткнул себя в грудь. Его постоянно тошнило и тянуло рвать, и лишь настои ворожца временно облегчали страдания пленника. Стюжень положил рюга на волчью шкуру в середине старого святилища, погладил по голове, и полуночнику полегчало. Задышал глубоко и умиротворенно, даже улыбнулся.
   Сивый кивнул. Боллунд.
   Ворожец положил меч Брюнсдюра под руку оттниру, и тот сжал на рукояти пальцы, ровно тонул, а милосердные боги послали спасительную соломинку.
   – Это клинок Брюнсдюра. – Верховный сотворил над рюгом обережное знамение и дал тому хлебнуть из укупорки. – Душа твоя отлетит легко-легко, и в тело войдет дух великого ангенна. Враг силен, а и мы не слабже!
   – Начинается битва со вселенским злом? – Оттнир вдруг потерялся, неузнающе огляделся, засобирался встать, но ворожец не дал. – Ёддёр уже трубил всеобщий сбор? Тнир оседлал Ямадара? Мы выступаем?
   – Ты не опоздал, Боллунд. Битва не начнется без вас троих.
   – Не опоздал, не опоздал… – с блаженной улыбкой прошептал рюг и крикнул из последних сил: – Тнир, я с тобой!
   Безрод смотрел на действо молча. Кусал ус и поджимал губы. Рядом с Боллундом легли остальные рюги, и скоро в старом святилище наступила тишина, каковая жутко смотрелась при двух неподвижно сидящих людях.
   – Ты хочешь на это смотреть? – спросил наконец верховный.
   – Да.
   – Стоял бы на твоем месте кто другой, погнал прочь взашей. А ты оставайся. Сам не знаю, чего ждать.
   Безрод кивнул.
 
   Сивый даже пальцем не шевельнул, только глаза прищурил, когда налетел ветер, захлопал подолом рубахи, разметал волосы, поднял в воздух труху. Отчего-то враз потемнело, и ладно бы оказалось дело в грозовых тучах – словно кто-то набросил на белый день темный полог. Небо ясное, солнце светит, только все это где-то там, за пологом.
   Верховный стоял подле недвижимых тел, задрав голову кверху, и бормотал заклятие. Что именно – Безрод не слышал, ветер носил слова. Потом туман упал, будто и впрямь захолодало над старым святилищем. Старик вдруг присел, что-то разогнало клочковатый туман понизу, точно кто-то взбил воздух, и Стюжень помог встать кому-то из рюгов. А что было? Громы?.. Молнии?.. А ничего не было. Туман упал, да ветер полетал. Безрод усмехнулся, пожал плечами, прикусил ус.
   – Здорово, отец! – громыхнуло из тумана, и кто-то подозрительно всхлипнул.
   Сивый встал с повалки, не оглядываясь, ушел на берег и долго бродил туда-сюда. Пусть наговорятся, через девять дней оба – Залевец и рюг Фартур – перестанут быть на белом свете, и в помянутые девять дней должно произойти многое. О чем могут говорить отец с сыном? А каково это: смотреть в лицо чужого человека и в глазах угадывать живой дух сына? Как будто недавно это было, Отвада пристально вглядывается, ищет собственную кровь.
   Сложная штука жизнь, и как ни крути просто не выходит…
 
   Стюжень казался огорошенным, слушал вполуха, глядел вполглаза. Сидели с Безродом в святилище у огня; Залевец, Брюнсдюр и Расшибец говорили о чем-то на берегу. Если бояны знали друг друга понаслышке, вернее, сын Отвады слышал о Залевце, Брюнсдюру все вышло непривычно.
   – Знакомятся. – Сивый кивнул на троицу. – Все им новое.
   – Будто заново родились. – Ворожец не отрывал глаз от Фартура. – Хуже всех Брюнсдюру. И хотел бы заартачиться, а не сможет.
   – Он не станет. Боец до самых печенок, и задача не из легких. Затравится.
   – Дадут боги, окажешься прав.
   – Старик, слушай меня внимательно. – Безрод устало потер лицо. – Нас будет четверо, но мне достанется больше остальных.
   – Удивил!
   – В этот раз подземного жара не будет.
   Стюжень будто не услышал, все смотрел на берег, глаз не отводил, и в уголках подозрительно блестело.
   – Нужна печь, вроде кузнечной, с поддувалом. Чем горячее станет воздух, тем лучше.
   – Сваришься!
   – Не замерзнуть бы.
   – Тебя заморозишь! – Старик делано плюнул. – Вон, двое пытались, и где теперь оба?
   Безрод помолчал.
   – Они успокоились?
   – Да. – Ворожец уверенно кивнул. – Если твоя погребла их по воинскому обряду, даже недостающая вещь не сможет им помешать войти в небесную дружину. Вещь просто исчезнет у того, кто ее взял.
   – Не знаю, сколько дней стану блуждать по кромке, но у печи кто-то должен быть всегда. Не ослабляйте огонь.
   – Времени в обрез. Печь еще сложить нужно, дрова необходимо заготовить. Да не просто дрова – исполинская должна быть дровница, сколько дней тебя будет мотать по безвременью…
   – Я знаю, где все это есть, – усмехнулся Безрод. – И кузнечная печь и дровница.
   Стюжень только на короткое время отлучился в терем, сказаться Отваде и утрясти дело с ладьей. Пойдут на Улльге без дружины, кормщиком – Гюст, станет ждать наутро там, откуда в недавнюю войну увели десять граппров и усеяли весь берег мертвыми телами. Идти недолго, и нужды в гребцах нет, паруса хватит. До самого утра просидели у костра, разговаривая: Стюжень – с Залевцом, Сивый – с Брюнсдюром, Отвада – с Расшибцом. Князь не усидел в тереме, вышел к старому святилищу, привез маленького сына. Сгреб в охапку Безрода и долго не отпускал.
   – Вернулся, дурень Сивый! На-ка вот, подержи, если не боишься! Без обиняков – твоя работа!
   Усмехнулся. Осторожно взял малыша, и едва Отвадович перешел в другие руки, немедленно намочил Сивому рубаху. Безрод скривился и недоуменно глянул сначала на верховного, потом на князя, а засмеялись все вместе. Брюнсдюр гремел так, что мальчишка, было уснувший, открыл глазенки.
   – Не знаешь, что делать? Это тебе не меч баюкать! – грохотал Отвада, ставший от смеха малиновым. – Сам сосватал, сам отдувайся!
   – Выглядишь донельзя глупо, – шепнул Безроду ворожец и улыбнулся в бороду. – И за мальчишку не бойся, он под надежной защитой, твоя мертвечина стекает с него как с гуся вода.
   Сивый и сам загрохотал, чисто и оглушительно.
   Расшибец перенял младенца очень бережно, поцеловал в лоб, и пока старший сын тетешкал младшего, Отвада подозрительно часто сглатывал. Затем втроем ушли на берег, вернее, ушли двое; третьего, плотно завернув, несли. Стюжень с Залевцом говорили о чем-то своем, а Безрод остался с Брюнсдюром.
   – Я скрещивал меч со многими воителями, – бросил ангенн-дух. – Попробовал много крови, но таких, как ты, не встречал.
   – Дураков мало, и каждый – на вес золота, – буркнул Сивый, усмехаясь. – Кругом все больше обычные люди.
   – Каждого из нас ведет по жизни своя дорога, и лишь волею судеб объясняется теперешнее единение. Благодарю за возможность последний раз взять в руки меч.
   – Странно выходит. – Безрод пожал плечами. – Позапрошлой зимой разошлись наши дорожки дальше некуда, а ты гляди, сошлись и бегут рядом.
   – Знаю тебя так, как никто из людей. – Ангенн улыбнулся в бороду и выглянул из-под белесых бровей синими полуночными глазами. – Держал в кулаке твое сердце и читал по душе, как по письменам. Ты особенный. Как будто знал тебя с младых ногтей…
   Брюнсдюр вздохнул, собираясь продолжить, да раздумал. Только губы поджал и подмигнул. Сивый было напрягся, как лучная тетива, и медленно выдохнул.
 
   С первым лучом снялись. Не провожали, никто из дружины не знал. Один только князь махал походникам на берегу. В ночи отвез малыша назад, к матери, вернулся обратно, и всю ночь просидели тесным кругом в старом святилище, старый и молодой, человек и дух. Глядел Отвада вослед ладье и крепко сжимал зубы. Не все вернутся, но отчего светло на душе, будто солнечный луч огладил?
   – Как жив-здоров? – Сивый присел у кормила.
   Оттнир вздохнул. Гюста распирало, словно тесто под дрожжами.
   – Слава богам, хорошо. Знаешь, а ведь Жичиха понесла!
   – Не может быть! – усмехнулся Безрод. – Как же так получилось?
   – Сам не понимаю, – рассмеялся Гюст. – До последнего люди не знали, слишком полнотела. Повитуха говорит, через два месяца ждать. Мальчишку напророчила. Понял, сват?
   – Кругом я виноват. Говорят, Неслух близнецов с рук не отпускает, и тут без меня не обошлось.
   – Сам-то когда?
   – Никогда. – Безрод отвернулся.
   – Больно мрачен, воевода.
   – Не мрачнее тучи.
   – Гроза собирается, – согласился кормщик. – Успеем?
   – Не знаю. – Сивый прикусил ус. – Не знаю.
   Гроза налетела внезапно, точно злющий пес, которого хозяин долго держал на поводке и наконец отпустил. И ведь почти добрались, по расчетам Безрода оставалось всего ничего – два рывка, три качка. На солнце ровно черную пелену набросили. Было – и не стало. Гюст нахмурился.
   – Великая движется гроза. Даже не припомню такую. Разве что у Злобожьей скалы позапрошлой весной.
   Стюжень, поджав губы, водил тревожным взглядом с Безрода на небо и, почему именно так, никому не говорил. Будто Сивый, и никто иной, стал причиной грозы. Небу оставалась крошечная малость до цвета поздних сумерек, когда не различишь оттенка – просто черно, и все тут. Захолодало, пришлось тащить из тюков навощенные верховки. Волны подросли, вспенились, корабль сделался ровно щепка, легок и невесом. Молнии остервенело забили с небес, точно где-то наверху прохудился мешок и ветвистые сполохи просыпались наземь, как горох.
   – Ни зги не видно! – рявкнул Гюст. Кормило перестало слушаться, волны рвали из рук, втроем еле справлялись. – Всего и света, когда молния бьет! А ведь едва за полдень!
   – Ветер попутный! Хорошо! – Сивый крикнул оттниру на ухо. – Не проскочим!
   – Крепчает, парус порвет! Обратно не вернемся, весел нет!
   Безрод кивнул:
   – Убирай парус! На скалу налетим, хуже будет!
   Улльгу мотало, как перо под дыханием. Дохнет ветрище посильнее, только пена под килем взбивается, ладья прыгает на две длины, и волк на носу зубастой пастью вгрызается в соленую толщу. А ударит волна вбок – развернет граппр; а ударит вторая – снова носом на полдень, не успеешь до десяти сосчитать.
   – Так не бывает. – Левую сторону лица Гюста подергивало мелкой дрожью, оттнир криво улыбался, оглядывая маленькую дружину.
   – Не слышу! Что? – крикнул Стюжень. Ворожец огромными ладонями обхватил кормило и почти висел на нем, рядом с сыном. Не дал Безроду корячиться, тому не сегодня-завтра меч держать, и не было у него битвы страшнее.
   – Говорю, странная гроза! Бывает, крутит граппры, но чтобы так…
   Ветер сделался так силен, что надувал глаза до слез, к тому же полило как из ведра. Косо и очень колко, руки стыли посреди лета, хоть рукавицы надевай.
   Друг за другом сверкнуло несколько молний, людям на Улльге показалось, будто рядом. Громовые раскаты слились в один да так перетряхнули нутро, что желудок почти у всех подскочил к горлу, только трое рюгов не чувствовали неудобств.
   – Впереди земля! – крикнул Гюст. Там, на самом дальнокрае, в скудном отблеске молнии, легла полоса земли. – Боги, боги, что же вы делаете?! Ясным днем все сущее стало черно-белым!
   – Пришли, – кивнул Безрод. – На месте.
   Здесь все и закончится. Будто самой судьбой эта земля вымарана черным, и никак иначе в памяти не сохранится – мрачная, стылая, дождливая, в отблеске белесых молний, в болтанке громовых раскатов. Граппр швыряло с гребня на гребень, сменился ветер – уволокло вправо, сменился еще раз – уволокло влево, сменился еще раз… и уже никто не мог сказать, куда несет Улльгу. Мир выбелило зарницами молний, вычернило небесной хмарью, и больше ни единого цветного пятна вокруг не осталось. Косая пелена смыла все вокруг, далее нескольких шагов простереть взгляд не удавалось.