— Ладно, ты парня не пугай. Пусть учится. А мы поможем — хрусталь вон продадим.
— Не дам я тебе его продавать — еще, может, на хлеб придется менять. Раз завертелось — не остановится. Хоть бы гражданской войны не было…
Утро. Встаю с дивана, подхожу к окну, смотрю на желтые деревья с остатками листьев. По улице Куйбышева ползет забрызганный грязью троллейбус. У подъезда Генка со второго этажа, бывший футболист «Днепра», базарит с приятелями-алкашами.
Иду на кухню, набираю из крана воды в стакан, пью. На столе — записка: «Сходи за хлебом. Мама».
У входа в гастроном, почти закрывая дверь, припаркован зеленый «форд» с проржавевшими крыльями. На заднем сиденье — две девушки, лет по шестнадцать. Тетка, обходя машину, злобно смотрит на них. Они показывают ей языки.
Из магазина выходит Гурон. На нем — спортивные штаны с четырьмя полосками по бокам, расстегнутая кожаная куртка, свитер «Capuchon». На свитере болтается толстая золотая цепь. В одной руке — открытая бутылка «жигулевского», в другой — еще две. Я не видел его больше года.
Он машет мне бутылкой с пивом.
— Привет, Вован!
— Привет.
— Смотри — моя тачка. Всего пятьсот баксов — из Польши пригнал. А тачила еще заебись, самое то. Ты не смотри, что такой видон, — это надо подделать. Поехали кататься.
— Мне в магазин надо, за хлебом…
— Кинься ты — за хлебом. Потом купишь свой хлеб. Садись.
— Ай, неохота.
— Ну ладно, давай.
— Давай.
Сижу на кухне у Антона. Он поступил в машиностроительный, на платное. Специальность — «Коммерческая деятельность на рынке товаров и услуг».
Антон рассказывает:
— Учиться буду, можно сказать, бесплатно. Папаша добазарился с одним председателем колхоза, это — его кореш. Колхоз будет за меня платить — типа, за подготовку специалиста.
— А что потом? Ехать работать в тот колхоз?
— Какой колхоз, ты что? Бабки у них все равно казенные, не жалко. Куда захочу, туда и устроюсь.
— А куда ты хочешь?
— Там будет видно. У нас в группе, прикинь, некоторые — уже бизнесмены. Фирмы или киоски свои.
— На фига им тогда учиться?
— Как — «на фига»? Чтоб диплом был.
— А что в дипломе — «коммерсант»?
— Наверно.
— Знаешь, кого сегодня видел? Гурона.
— А кто это?
— Ты что, не знаешь? До девятого с нами учился… А, ты ж к нам в десятый пришел…
— Да, недавно было два года, как переехали.
— Не жалеешь, что свалил из Клайпеды? Там сейчас, наверно, лучше, чем у нас…
— Везде хорошо, где нас нет. А Гурона этого я наглядно знаю. Такая рожа противная, тупая, да?
— Ага. Он тачку пригнал из Польши, «форд» старый.
— Рэкетир, значит. Их целая бригада с нашего района ездит, я знаю. Семьдесят четвертый, семьдесят третий год. Зарабатывают пацаны неплохо, только все это рискованно…
Антон берет из пачки «Столичных» сигарету, щелкает прозрачной зажигалкой.
Я смотрю в окно. Двор засыпан опавшими листьями. Вокруг турников бегают дети. На лавке сидят две бабки в пальто и пуховых платках.
Антон говорит:
— Я вообще завтра в Москву собираюсь на день. Если хочешь — поехали со мной.
— Зачем?
— Как «зачем»? Закупиться. Там все дешевле, чем у нас, кроме простой жратвы, — молока там, сметаны, творога. Некоторые возят в Москву, продают. Но мне сказали, что все это — говно, лучше оттуда возить.
— Что возить?
— Например, «сникерсы». Привезти и положить в киоск на реализацию. В «машинке» есть один препод, Сташенко. Он — папашин хороший друг, ну и хочет этим заняться. Но так, чтобы только бабки давать, а ездить буду я.
— И как это будет?
— Система такая: я беру у него бабки на товар, еду в Москву, набираю «сникерсов», привожу, разношу по киоскам — он меня сведет с мужиками, у которых киоски в центре, на Первомайской. Товар продается, и он мне дает часть своего навара. Кроме того, я могу еще у родоков взять бабок и на них купить товар — с него весь навар будет мой.
— А билет он тебе купит?
— Не-а. Билет и все расходы в Москве — за свои. Но это — копейки. Билет до Москвы туда-обратно — рублей пятьсот. Возьми у родоков денег — за день заработаешь пару штук.
— Мне в понедельник надо быть в Минске — на занятия.
— Ну и будешь в понедельник. Мы утром в воскресенье приезжаем, а вечером поедешь на Минск.
В вагоне холодно. Под потолком — тусклая лампа. Через проход, на боковом, сидит тетка в зеленом пуховике. У нее под ногами — две большие сумки.
За перегородкой разговаривают два мужика.
— Ну что, товар сдал?
— Само собой. Время такое — надо крутиться.
— Да, не говори. Сейчас ребенку день рождения сделать, без выпивки — надо как минимум пятьдесят тысяч. Ну, я имею в виду — нормально сделать, чтобы не обсерали потом.
— Не то что раньше было. Я в восемьдесят девятом взял видик — и сразу отдал кенту знакомому, они там фильмы крутили, видеопрокат у них был в дэка жэдэ. Все удивлялись — не работаю, а деньги есть. Это потом уже забрал — пацан подрос, надо было ему мультфильмы всякие, «Том и Джерри»…
Антон отодвигает желтую шторку с синими буквами «Могилев», она падает на столик. Он возится, прицепляет ее на место.
Напротив нас девушка ест шоколадку, отламывая по дольке. Рядом с ней дремлет дядька в плаще.
Девушка вытирает руки носовым платком, берет со стола пачку «Bond», зажигалку, встает, идет к тамбуру.
Я спрашиваю Антона:
— Что, может, подколемся?
— Не, неохота. Не стоит у меня сегодня на это дело. Я смотри, что думал: можно нормально подняться, если телеканал открыть. Реклама, знаешь, какая дорогая? Сто долларов — минута, как минимум. Посчитай — даже если час рекламы в день, то это — шесть штук. Ну, там расходы, конечно, но если и три штуки чистыми — тоже нормально. По штуке баксов на человека, если на троих делить, прикидываешь?
— А самому что делать?
— Как «что делать»?
— Ну, если деньги будут сами капать за рекламу…
— А ничего. В институт ходить, например — диплом получать. Представляешь, какой крутняк — в институт на тачке ездить? У нас некоторые ездят, но тачки побитые, бэушные — «бээмвухи» или «мерсы». Говно, короче.
Девушка возвращается, протискивается мимо мужика, садится, кладет сигареты и зажигалку на стол.
Антон спрашивает:
— А тебя родоки без вони отпустили?
— Скажешь тоже — без вони. Уперлись рогом: никуда не поедешь, мы тебя и так не видим, а тут еще в Москву эту криминальную… Я сказал, что тогда вообще приезжать не буду. Что, может, давай стелиться?
Антон кивает.
Я снимаю с третьей полки свернутый тюфяк с подушкой внутри. Сыплются мелкие перья.
Открываю глаза. Свет не горит. Поезд стоит, хлопают двери. По вагону идут два таможенника. Они глядят на меня и проходят дальше.
Стоим в очереди в туалет. За нами — два вьетнамца в военных рубашках без погон. Лица помяты, в волосах — перья из подушек. В окне мелькает платформа. Станция «Голицыно».
Туалет открывается, выходит полная девушка в белой майке, без лифчика. Выделяются соски ее грудей.
Я захожу в туалет, закрываю дверь на задвижку. В открытое окно дует ветер.
Белорусский вокзал. Тетки держат куски сыра, пачки творога, банки сметаны. Мы переходим дорогу, сворачиваем во двор.
Садимся на лавку в беседке, я расстилаю газету. Антон достает две бутылки «жигулевского», черный хлеб, сало, вареные яйца — они раздавились, скорлупа потрескалась.
Из подъезда с кодовым замком выходит блондинка в короткой кожаной куртке, мельком смотрит на нас, идет к белой «тойоте». Она щелкает брелком, открывает дверь, садится.
Антон говорит:
— Прикинь, какая тачка.
— И тетя тоже ничего.
Я разрезаю сало перочинным ножом.
К раздвижной двери вагона прислонились два хиппана в черных пальто, с повязками на головах. У одного волосы сбоку заткнуты за повязку. Оба что-то читают в общих тетрадях.
Я спрашиваю Антона:
— До какой нам станции?
— «Китай-город».
— А он тебе точно объяснил, где этот «Марс»?
— Да. У Сташенки кореш уже год как возит «сникерсы». Едет раз в две недели, привозит две сумки. Раньше в комиссионку сдавал на Первомайской, потом сказали — сертификат нужен, он теперь в киоски сдает.
Заходим в магазин «Марс». Покупателей нет. Продавщица читает «Московский комсомолец».
Антон смотрит на полки с батончиками, шепчет:
— Бля, мы в жопе. Цены — как везде. Может, на десятку дешевле, чем у нас. Ничего не наваришь.
Он поворачивается к продавщице.
— А оптом у вас можно взять?
Она отрывается от газеты.
— Нет. У нас сейчас только розница.
— А где можно?
— Откуда я знаю?
— У вас фирменный магазин все-таки…
— Ну и что, что фирменный? Купите рекламную газету — там много фирм, они продают.
Антон покупает в киоске газету. Рядом тетка в искусственной шубе продает шоколадки, дед в зимнем пальто — пиво. Антон говорит:
— Давай — по пиву, а потом уже позвоним.
— Давай.
Антон подходит к деду.
— Два пива.
Дед сует руку в карман, вытаскивает открывалку с деревянной ручкой.
Небо — серое, в мрачных облаках. Ветер гонит по тротуару обрывки газет, конфетные обертки, бычки. На киоске — вывеска: «Товары народного потребления». В витрине — женские трусы и бутылки водки.
Стоим в телефонной будке, Антон набирает номер.
— Алё, здрасьте. Я насчет «сникерсов». Вы оптом продаете?.. От сорока коробок? А сколько в коробке?.. И сколько это всего? — Он кладет трубку. — Херовые дела. От сорока коробок — как и в той. Ладно, херня. Поехали жрать в «Макдональдс».
— Там, наверно, дорого…
— Ну и что, что дорого? Не бзди, один раз живем.
Девушка в козырьке, со значком «Юля» кричит:
— Свободная касса!
Мы подходим. Юля дежурно улыбается.
— Здравствуйте.
У нее темные волосы, широкие бедра и маленькая грудь.
Антон говорит:
— Биг-мак, картошку… и пепси-колу.
— У нас нет пепси-колы, только кока-кола.
— Ну кока-колу.
— Ваш заказ — триста тридцать четыре рубля.
Я шепчу Антону:
— Неслабо. В Минске можно пожрать в столовой за сто.
Антон отходит с подносом.
Я говорю:
— Мне то же самое.
Сидим за столиком у окна.
Антон говорит:
— Здесь раньше очереди были охерительные. Мы два года назад с родоками ездили к брату на север — через Москву. Пришли к «Макдональдсу» — попробовать, что это такое. А там очередь вокруг всей площади. Плюнули и пошли в столовую.
Я откусываю от биг-мака, на стол сыплются куски капусты. Антон спрашивает:
— Ну, как тебе?
— Так, ничего.
— А по-моему — классно. Дорого, конечно, но все равно… Сейчас пожрем — и на ВДНХ. Сташенко говорил — там всегда есть, чем затариться. Хотя бы сигаретами.
Перед воротами ВДНХ цыганка в платке с блестками лузгает семечки. В ушах — большие золотые сережки.
Она кричит нам:
— Пацаны, вешчы нужны?
— Какие вещи? — спрашивает Антон.
— Ветровки, свитера, кофты. Все хорошее. Можно продать — наваришь.
Она улыбается, во рту блестят два золотых зуба.
— Пойдем сюда, посмотрите.
За киосками, на земле — три клетчатых баула. Другая цыганка курит сигарету без фильтра.
Она говорит:
— Не сцыте, не наебем.
Первая расстегивает баул, достает вьетнамские ветровки, женские кофты-«ангоры», левые кроссовки.
Антон говорит:
— Давай возьмем, сдадим завтра на «Спартаке», не заходя домой.
— Думаешь, пойдет?
— Сто пудов.
Цыганка с сигаретой спрашивает:
— А кассеты нужны?
— Какие?
Она достает блоки с надписями «Sunny» и «Maxwel».
— Сколько?
— По пятьдесят рублей штука. Антон говорит:
— Бери, в Минске сдашь. У нас такие — по восемьдесят.
Идем по улице Горького к вокзалу. Сплошным потоком — тачки. Светится реклама «мерседеса». Навстречу — две красивые девушки с чуваками.
Я говорю Антону:
— Да, Москва есть Москва. Столица…
— Наша столица теперь — Минск.
— Ну, все равно…
На тротуаре стоит здоровый, коротко стриженный чувак, смотрит на нас.
— Добрый вечер, ребята.
— Привет, — отвечает Антон.
Я киваю.
— У меня к вам вопрос. Не хотите ли вы побольше узнать о боге?
Я повожу плечами.
У чувака в ухе болтается золотая серьга в форме крестика.
— Видите — вы точно не уверены, хотите или нет. А значит, это может оказаться для вас интересным. Здесь рядом по воскресеньям проходят собрания — специально для тех, кто еще не уверен. Приходите.
Он достает из кармана две бумажки, распечатанные на принтере, дает Антону и мне. На бумажке — крест и надпись «Беседы о Боге. 1-я Брестская, дом 3, кв. 45».
— Ну что, придете?
— Не знаю, может быть, — говорит Антон.
— Ну, приходите. Я там тоже буду, меня зовут Илья. Удачи во всем, и да поможет вам бог!
Стоим на «Спартаке» со шмотками. Антон держит ветровку и «ангору», я — кроссовок.
Ночью шел дождь. Под ногами — размокшие картонки и грязь. Восемь утра, покупателей еще мало.
Подходит красномордый курносый мужик, с ним — худой прыщавый пацан, лет четырнадцать. Мужик щупает кроссовок.
— Какой размер?
— Сорок первый.
— Сколько дерешь?
— Две с половиной.
Мужик сует пальцы внутрь кроссовка, скребет ногтем клей на подошве.
— А кожа — натуральная?
— Не знаю, наверно.
— Все равно дорого. Сколько скинешь?
— Сотню могу, но это — максимум.
Мужик проводит пальцем по подошве, кривит губы. Пацан тянет его за рукав.
— Ладно, если что — еще подойдем.
По базару идет Малиновская — она вела у нас в одиннадцатом физику. С ней муж и дочка, дочке — лет двенадцать. Она не замечает нас.
Антон говорит:
— Прикинь — если б Малиновская у нас кофту купила? Я б ей пару сотен скинул, по старой памяти… Она, в общем, ничего была тетка…
Мы смеемся.
Народу — все больше и больше. Из толпы выныривает пацан. Лет шестнадцать, пострижен налысо.
— А, вот — кроссы ничего! Какой размер, сорок второй?
— Да, — говорю я.
— Вот как раз деньги за практику получил, половину мамаше, половину себе. Мерить не буду. И так видно — самый раз.
Пацан отсчитывает деньги. Я достаю из сумки второй кроссовок, отдаю ему, сую купюры в карман. Пацан кладет кроссовки в пакет, отходит.
Антон хохочет.
— Молодец, так и надо этих лохов. Они ж у тебя сорок первый были, да?
— Может, еще назад придет…
— Не придет. А если и придет — скажешь: ничего не знаю, ты вообще не у меня покупал.
Три часа. Мы — голодные и замерзли. Я продал весь свой товар — немного дороже, чем брал, почти окупил поездку. У Антона еще много не продано.
— Все, надо сваливать, — говорит он. — А то рэкетиры доколупаются. Обычно они не трогают, у кого мало шмоток, но под конец базара могут залупнуться.
Идем с папой к остановке. Он несет мою сумку, в ней — банки с вареньем и овощными салатами.
— Ну что, не получился из тебя бизнесмен? — спрашивает папа.
— Почему «не получился»? Я ж не прогорел. Еще и на кассетах что-то заработаю…
— Дело не в этом, Володя. Надо, чтобы каждый занимался своим делом, понимаешь? Только в своем деле ты можешь чего-то добиться. А эти ребята, которые ездят на старых «фордах», — на них равняться не надо. Каждому свое, ты понимаешь? «Йедем дас зайне», как это звучит по-немецки.
— Можно подумать, я знаю, чем мне надо заниматься…
— И неудивительно, что не знаешь. Это — дело непростое. Я вон только после армии понял… Так что у тебя время еще есть.
Он сует руку в карман, вынимает потертую зеленую купюру.
— Держи.
— Что это?
— Пять долларов. Тебе на жизнь.
— Не надо.
— Бери-бери.
— Мама знает?
— Не важно.
Под навесом остановки — никого. Папа ставит сумку на лавку, садится.
Я подхожу к краю тротуара. Улица пустая, на стоянке такси — два частника: «жигули-восьмерка» и сорок первый «москвич». Со стороны магазина идет, шатаясь, мужик в очках.
Я спрашиваю папу:
— До которого часа троллейбусы ходят?
— Должны до часу ночи…
— А вдруг — уже не будет?
— Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
Пьяный останавливается.
К нему подходит стриженый налысо бык в черной кожанке из кусков.
Пьяный спрашивает:
— Тебе налить?
Он расстегивает ветровку, достает открытую бутылку водки, в ней — почти половина. Бык улыбается.
— Ты что, тебе наливают все туда?
— Да нет, я с дня рождения… А что тебе не нравится?
— Все заебись, только ты поменьше базарь, а то я — художник неместный, попишу и поеду.
— Какой ты художник, я не знаю. А я вот электронщик хороший… Только это сейчас никому не надо…
Мужик садится на лавку. Бык смотрит на нас с папой.
— А вам куда ехать, далеко?
— На вокзал, — говорю я.
— Давайте подвезу. Мне — на Гришина, за вокзалом. Не бойтесь, бесплатно — я сегодня добрый. Пошлите.
— Поезжай, раз предлагает, — говорит папа. — Вдруг троллейбуса уже не будет?
Бык идет к частнику на «москвиче». Мы — за ним.
Папа отдает мне сумку, мы жмем друг другу руки. Бык садится спереди, я — сзади, ставлю сумку на сиденье.
— Значит так, начальник, — говорит бык водителю. — Сначала — в «ночник» на Пионерской, потом кента — на вокзал, а меня на Гришина закинешь.
Машина трогается. Бык поворачивается ко мне. У него на лбу — большой прыщ с белой гнойной серединой.
— Ты студент, да? А где учишься?
— В Минске, в инязе.
— А, знаю Минск. А особенно — ваш базар, Комаровку..
«Москвич» катится по ночному городу. Фонари не горят. Водитель, не отрываясь, смотрит на дорогу. Он невысокого роста, в кепке, с красным шарфом. Бык дремлет, откинувшись на подголовник.
Подъезжаем к мосту через Днепр. Бык открывает глаза.
— Братан, сверни на мост и останови — я посцу.
— А зачем на мосту?
— Сказал — на мосту, значит, на мосту.
Водитель сворачивает на пустой мост, тормозит на середине. Бык вылезает, подходит к перилам, расстегивает штаны. Светятся красные лампы на трубах завода Куйбышева. На небе — много звезд и ни одного облака.
Останавливаемся у «ночника». На крыльце, под светящейся вывеской «Круглосуточный магазин Эрудит» стоят два алкаша. Бык вытаскивает кошелек, дает им по купюре. Рядом, над бывшим промтоварным, — свежая вывеска «Ночной клуб». На тротуаре припаркован черный «БМВ».
Бык выходит из магазина с бутылкой коньяка и коробкой конфет, садится в машину.
— Все-таки, к девушке еду — без ничего несолидно, да?
Он подмигивает мне.
Народ толпится на перроне. В вагоны еще не пускают. Я ставлю сумку на асфальт.
Проводница в синей шинели открывает дверь, вытирает тряпкой поручень. Люди, толкая друг друга, подвигаются ближе к дверям.
Проводница спускается вниз. Длинноволосый пацан с сумкой рвется мимо нее в вагон.
Проводница орет:
— Куда?! Ну-ка назад, все успеете. Приготовили билеты.
— Какие билеты? Общий же вагон, — говорит усатый мужик.
— Кому сказала? Все приготовили билеты!
Заскакиваю в вагон. Вторые полки уже заняты.
Я ставлю сумку на свободную третью, снимаю ботинки, залезаю. Пространства мало. Я кладу куртку под голову, поворачиваюсь к стене.
— Поднимаемся! Все поднимаемся! — орет проводница. — Санитарная зона, закрываю туалет. Кто не успел — тот опоздал. В шесть ноль-две прибываем.
Открываю глаза, смотрю на пыльную лампу дневного света. На третьей полке напротив — чьи-то ботинки с коркой высохшей грязи.
Спрыгиваю вниз, влезаю в ботинки, завязываю шнурки. На нижней полке спит, подложив под голову сумку, старуха в пуховом платке. Заспанная девушка расчесывает гребнем волосы. Наверху храпит мужик в драных носках.
Сажусь рядом с девушкой. За окном темно, мелькают огни. Мужик ворочается, трет глаза. Старуха роется в сумке.
Поезд едет по пригороду, мимо цехов и бетонных заборов. У девушки — длинные светлые волосы и пухлые губы.
Вокзал. Поезд останавливается. Пассажиры скапливаются в проходе. Девушка поднимает полку, достает сумку.
Я спрашиваю:
— Тебе помочь?
— Помоги.
Ее сумка — тяжелее моей. Мы медленно двигаемся к выходу.
Она спрашивает:
— Ты тоже здесь учишься?
— Да. В инязе. А ты?
— В пединституте. На первом.
— И я на первом. А как тебя зовут?
— Таня.
— А я — Вова.
— Очень приятно.
— Мне тоже.
На ступеньках перехода, у выхода в город стоят таксисты.
Один спрашивает:
— Куда ехать, ребята?
— Никуда, — отвечает Таня.
— Что, так и будем жить на вокзале?
— Ага.
Под табло расписания бабки продают пиво. Возле них толпятся мужики.
Я спрашиваю Таню:
— Ты в общаге живешь?
— Да. А ты?
— У нас первому курсу общагу не дают — я снимаю комнату. А можно тебя проводить?
— Хорошо, проводи. У нас обычно тоже первый курс в общежитие не селят — говорят, это «маленький вертеп». Но я все равно пошла в деканат и добилась.
— И как?
— Что «как»?
— В смысле, в общаге?
— Более-менее. По крайней мере, не скучно — лучше, чем у какой-нибудь тупой старухи.
Светает. Дворничиха метет тротуар. В мусорном баке копошится кот. Впереди — три одинаковых серых пятиэтажки.
— Вот наши общежития. Мое — номер два, посредине.
У входа курит девушка в куртке поверх халата, с голыми ногами. Таня кивает ей.
Девушка спрашивает:
— Из дома?
— Ага.
Таня забирает у меня сумку.
— Ну, спасибо, что помог.
Мы молчим, смотрим друг на друга. На голом дереве каркает ворона.
— Заходи как-нибудь в гости. Комната пятьсот два.
— Спасибо. Пока.
— Пока.
Я поворачиваюсь. Хлопает дверь на пружине.
Захожу в «комок» у иняза. На стене развешены кофты и куртки из кожзаменителя. В стеклянной витрине — лезвия «Snick», «сникерсы», видеокассеты «SKC». Аудиокассет нет.
За прилавком — коротко стриженный чувак со свежим розовым шрамом над бровью. Я спрашиваю:
— Аудиокассеты нужны?
— Покажи.
Я достаю одну кассету из сумки, кладу на прилавок.
— Сколько за штуку?
— Пятьдесят. На руки.
— Ну, оставь штук десять… Деньги — когда продадутся.
— А квитанцию?
— Какую квитанцию? Что, я тебя обманывать буду?
В магазин заходят два мента.
Один говорит продавцу:
— Накладные.
Продавец достает из-под прилавка картонную папку, открывает. Мент берет бумажку.
— Так, лезвия… Цена — сто пятьдесят рублей. А почему на витрине по сто семьдесят?
Продавец пожимает плечами.
— Ты мне под дурачка не играй, ясно? Раз здесь работаешь — значит, должен знать. До хера зарабатывать хотите, спекулянты хуевы.
Я забираю кассету, иду к выходу.
Магазин «Электроника». Стучу в дверь «Прием на комиссию», заглядываю. За столом — толстая усатая тетка. У стен — коробки от видиков «Shivaki» и телевизоров «Orion».
— На комиссию принимаете?
— Что у тебя?
— Кассеты. Аудио.
— У нас были, сейчас посмотрю, сколько осталось. — Тетка роется в бумагах. — Так, две штуки. Ладно, могу принять. Давай паспорт.
Между проспектом Скорины и Комаровкой через каждые три метра стоят валютчики с картонками «$, DM». Я выбираю худого, в рыжей кожанке.
— Доллары покупаете?
— Сколько у тебя?
— Пять.
— Приму по триста пятнадцать.
К соседнему валютчику подходит невысокий мужик.
Валютчик спрашивает:
— Что интересует?
— Мне б купить долларов…
— Сколько?
— Штук двадцать.
— Двадцать штук баксов?
Валютчики хохочут.
Я сую худому мятую пятерку, он дает мне «зубра», отсчитывает «зайцев» и «белок».
Захожу в общагу пединститута. На стене — телефон-автомат.
Девушка в халате и шлепанцах говорит в трубку:
— А-а… Все с тобой ясно… Ну так что насчет завтра?
Вахтерша с пуховым платком на плечах кричит:
— Э, парень, ты к кому?
— К Тане, в пятьсот вторую.
— Документ давай.
Я вынимаю из кармана студенческий, отдаю вахтерше и иду к лестнице.
На площадке между вторым и третьим курит чувак в спортивном костюме «Nike». Он смотрит на меня, я отворачиваюсь.
Стучу в дверь пятьсот второй. Открывает Таня в спортивных штанах и синем свитере.
— Привет.
— Привет. Заходи.
Я снимаю куртку, вешаю на крюк, стаскиваю туфли.
У стен — три кровати, застеленные покрывалами.
Таня говорит:
— Садись, гостем будешь.
— Я вроде и так в гости…
— Ну, так говорят обычно.
Сажусь на кровать, Таня — на стул. На столе — открытые учебники и тетради. Над столом — картинки из журналов мод: высокие длинноногие девушки в шмотках и белье.
Таня говорит:
— Ну, что ты мне расскажешь интересного?
— Да так… Ничего особо интересного не происходит. — Я смотрю на свои ноги. К синим махровым носкам налип мусор. — А как твои дела?
Таня приподнимает плечи.
— Скучно. Большой город, а пойти некуда. Сидишь в общаге, как непонятно кто. Нет ни одной нормальной дискотеки, везде колхозники — сначала напьются, потом только смелости хватает пригласить на танец. На него смотреть противно, а он — танцевать.
На ржавой спинке кровати висят белые трусы. По ним бежит таракан.
— Любишь дискотеки?
— Ну да.
— А часто ходишь?
— Не очень. Но надо же куда-то ходить, правильно? Вообще, я здесь поступала, чтоб уехать от родителей, — они меня достали своей опекой. Хотя какая это опека? Ничего дать не могут…
— Не дам я тебе его продавать — еще, может, на хлеб придется менять. Раз завертелось — не остановится. Хоть бы гражданской войны не было…
***
Утро. Встаю с дивана, подхожу к окну, смотрю на желтые деревья с остатками листьев. По улице Куйбышева ползет забрызганный грязью троллейбус. У подъезда Генка со второго этажа, бывший футболист «Днепра», базарит с приятелями-алкашами.
Иду на кухню, набираю из крана воды в стакан, пью. На столе — записка: «Сходи за хлебом. Мама».
У входа в гастроном, почти закрывая дверь, припаркован зеленый «форд» с проржавевшими крыльями. На заднем сиденье — две девушки, лет по шестнадцать. Тетка, обходя машину, злобно смотрит на них. Они показывают ей языки.
Из магазина выходит Гурон. На нем — спортивные штаны с четырьмя полосками по бокам, расстегнутая кожаная куртка, свитер «Capuchon». На свитере болтается толстая золотая цепь. В одной руке — открытая бутылка «жигулевского», в другой — еще две. Я не видел его больше года.
Он машет мне бутылкой с пивом.
— Привет, Вован!
— Привет.
— Смотри — моя тачка. Всего пятьсот баксов — из Польши пригнал. А тачила еще заебись, самое то. Ты не смотри, что такой видон, — это надо подделать. Поехали кататься.
— Мне в магазин надо, за хлебом…
— Кинься ты — за хлебом. Потом купишь свой хлеб. Садись.
— Ай, неохота.
— Ну ладно, давай.
— Давай.
Сижу на кухне у Антона. Он поступил в машиностроительный, на платное. Специальность — «Коммерческая деятельность на рынке товаров и услуг».
Антон рассказывает:
— Учиться буду, можно сказать, бесплатно. Папаша добазарился с одним председателем колхоза, это — его кореш. Колхоз будет за меня платить — типа, за подготовку специалиста.
— А что потом? Ехать работать в тот колхоз?
— Какой колхоз, ты что? Бабки у них все равно казенные, не жалко. Куда захочу, туда и устроюсь.
— А куда ты хочешь?
— Там будет видно. У нас в группе, прикинь, некоторые — уже бизнесмены. Фирмы или киоски свои.
— На фига им тогда учиться?
— Как — «на фига»? Чтоб диплом был.
— А что в дипломе — «коммерсант»?
— Наверно.
— Знаешь, кого сегодня видел? Гурона.
— А кто это?
— Ты что, не знаешь? До девятого с нами учился… А, ты ж к нам в десятый пришел…
— Да, недавно было два года, как переехали.
— Не жалеешь, что свалил из Клайпеды? Там сейчас, наверно, лучше, чем у нас…
— Везде хорошо, где нас нет. А Гурона этого я наглядно знаю. Такая рожа противная, тупая, да?
— Ага. Он тачку пригнал из Польши, «форд» старый.
— Рэкетир, значит. Их целая бригада с нашего района ездит, я знаю. Семьдесят четвертый, семьдесят третий год. Зарабатывают пацаны неплохо, только все это рискованно…
Антон берет из пачки «Столичных» сигарету, щелкает прозрачной зажигалкой.
Я смотрю в окно. Двор засыпан опавшими листьями. Вокруг турников бегают дети. На лавке сидят две бабки в пальто и пуховых платках.
Антон говорит:
— Я вообще завтра в Москву собираюсь на день. Если хочешь — поехали со мной.
— Зачем?
— Как «зачем»? Закупиться. Там все дешевле, чем у нас, кроме простой жратвы, — молока там, сметаны, творога. Некоторые возят в Москву, продают. Но мне сказали, что все это — говно, лучше оттуда возить.
— Что возить?
— Например, «сникерсы». Привезти и положить в киоск на реализацию. В «машинке» есть один препод, Сташенко. Он — папашин хороший друг, ну и хочет этим заняться. Но так, чтобы только бабки давать, а ездить буду я.
— И как это будет?
— Система такая: я беру у него бабки на товар, еду в Москву, набираю «сникерсов», привожу, разношу по киоскам — он меня сведет с мужиками, у которых киоски в центре, на Первомайской. Товар продается, и он мне дает часть своего навара. Кроме того, я могу еще у родоков взять бабок и на них купить товар — с него весь навар будет мой.
— А билет он тебе купит?
— Не-а. Билет и все расходы в Москве — за свои. Но это — копейки. Билет до Москвы туда-обратно — рублей пятьсот. Возьми у родоков денег — за день заработаешь пару штук.
— Мне в понедельник надо быть в Минске — на занятия.
— Ну и будешь в понедельник. Мы утром в воскресенье приезжаем, а вечером поедешь на Минск.
***
В вагоне холодно. Под потолком — тусклая лампа. Через проход, на боковом, сидит тетка в зеленом пуховике. У нее под ногами — две большие сумки.
За перегородкой разговаривают два мужика.
— Ну что, товар сдал?
— Само собой. Время такое — надо крутиться.
— Да, не говори. Сейчас ребенку день рождения сделать, без выпивки — надо как минимум пятьдесят тысяч. Ну, я имею в виду — нормально сделать, чтобы не обсерали потом.
— Не то что раньше было. Я в восемьдесят девятом взял видик — и сразу отдал кенту знакомому, они там фильмы крутили, видеопрокат у них был в дэка жэдэ. Все удивлялись — не работаю, а деньги есть. Это потом уже забрал — пацан подрос, надо было ему мультфильмы всякие, «Том и Джерри»…
Антон отодвигает желтую шторку с синими буквами «Могилев», она падает на столик. Он возится, прицепляет ее на место.
Напротив нас девушка ест шоколадку, отламывая по дольке. Рядом с ней дремлет дядька в плаще.
Девушка вытирает руки носовым платком, берет со стола пачку «Bond», зажигалку, встает, идет к тамбуру.
Я спрашиваю Антона:
— Что, может, подколемся?
— Не, неохота. Не стоит у меня сегодня на это дело. Я смотри, что думал: можно нормально подняться, если телеканал открыть. Реклама, знаешь, какая дорогая? Сто долларов — минута, как минимум. Посчитай — даже если час рекламы в день, то это — шесть штук. Ну, там расходы, конечно, но если и три штуки чистыми — тоже нормально. По штуке баксов на человека, если на троих делить, прикидываешь?
— А самому что делать?
— Как «что делать»?
— Ну, если деньги будут сами капать за рекламу…
— А ничего. В институт ходить, например — диплом получать. Представляешь, какой крутняк — в институт на тачке ездить? У нас некоторые ездят, но тачки побитые, бэушные — «бээмвухи» или «мерсы». Говно, короче.
Девушка возвращается, протискивается мимо мужика, садится, кладет сигареты и зажигалку на стол.
Антон спрашивает:
— А тебя родоки без вони отпустили?
— Скажешь тоже — без вони. Уперлись рогом: никуда не поедешь, мы тебя и так не видим, а тут еще в Москву эту криминальную… Я сказал, что тогда вообще приезжать не буду. Что, может, давай стелиться?
Антон кивает.
Я снимаю с третьей полки свернутый тюфяк с подушкой внутри. Сыплются мелкие перья.
Открываю глаза. Свет не горит. Поезд стоит, хлопают двери. По вагону идут два таможенника. Они глядят на меня и проходят дальше.
Стоим в очереди в туалет. За нами — два вьетнамца в военных рубашках без погон. Лица помяты, в волосах — перья из подушек. В окне мелькает платформа. Станция «Голицыно».
Туалет открывается, выходит полная девушка в белой майке, без лифчика. Выделяются соски ее грудей.
Я захожу в туалет, закрываю дверь на задвижку. В открытое окно дует ветер.
Белорусский вокзал. Тетки держат куски сыра, пачки творога, банки сметаны. Мы переходим дорогу, сворачиваем во двор.
Садимся на лавку в беседке, я расстилаю газету. Антон достает две бутылки «жигулевского», черный хлеб, сало, вареные яйца — они раздавились, скорлупа потрескалась.
Из подъезда с кодовым замком выходит блондинка в короткой кожаной куртке, мельком смотрит на нас, идет к белой «тойоте». Она щелкает брелком, открывает дверь, садится.
Антон говорит:
— Прикинь, какая тачка.
— И тетя тоже ничего.
Я разрезаю сало перочинным ножом.
К раздвижной двери вагона прислонились два хиппана в черных пальто, с повязками на головах. У одного волосы сбоку заткнуты за повязку. Оба что-то читают в общих тетрадях.
Я спрашиваю Антона:
— До какой нам станции?
— «Китай-город».
— А он тебе точно объяснил, где этот «Марс»?
— Да. У Сташенки кореш уже год как возит «сникерсы». Едет раз в две недели, привозит две сумки. Раньше в комиссионку сдавал на Первомайской, потом сказали — сертификат нужен, он теперь в киоски сдает.
Заходим в магазин «Марс». Покупателей нет. Продавщица читает «Московский комсомолец».
Антон смотрит на полки с батончиками, шепчет:
— Бля, мы в жопе. Цены — как везде. Может, на десятку дешевле, чем у нас. Ничего не наваришь.
Он поворачивается к продавщице.
— А оптом у вас можно взять?
Она отрывается от газеты.
— Нет. У нас сейчас только розница.
— А где можно?
— Откуда я знаю?
— У вас фирменный магазин все-таки…
— Ну и что, что фирменный? Купите рекламную газету — там много фирм, они продают.
Антон покупает в киоске газету. Рядом тетка в искусственной шубе продает шоколадки, дед в зимнем пальто — пиво. Антон говорит:
— Давай — по пиву, а потом уже позвоним.
— Давай.
Антон подходит к деду.
— Два пива.
Дед сует руку в карман, вытаскивает открывалку с деревянной ручкой.
Небо — серое, в мрачных облаках. Ветер гонит по тротуару обрывки газет, конфетные обертки, бычки. На киоске — вывеска: «Товары народного потребления». В витрине — женские трусы и бутылки водки.
Стоим в телефонной будке, Антон набирает номер.
— Алё, здрасьте. Я насчет «сникерсов». Вы оптом продаете?.. От сорока коробок? А сколько в коробке?.. И сколько это всего? — Он кладет трубку. — Херовые дела. От сорока коробок — как и в той. Ладно, херня. Поехали жрать в «Макдональдс».
— Там, наверно, дорого…
— Ну и что, что дорого? Не бзди, один раз живем.
Девушка в козырьке, со значком «Юля» кричит:
— Свободная касса!
Мы подходим. Юля дежурно улыбается.
— Здравствуйте.
У нее темные волосы, широкие бедра и маленькая грудь.
Антон говорит:
— Биг-мак, картошку… и пепси-колу.
— У нас нет пепси-колы, только кока-кола.
— Ну кока-колу.
— Ваш заказ — триста тридцать четыре рубля.
Я шепчу Антону:
— Неслабо. В Минске можно пожрать в столовой за сто.
Антон отходит с подносом.
Я говорю:
— Мне то же самое.
Сидим за столиком у окна.
Антон говорит:
— Здесь раньше очереди были охерительные. Мы два года назад с родоками ездили к брату на север — через Москву. Пришли к «Макдональдсу» — попробовать, что это такое. А там очередь вокруг всей площади. Плюнули и пошли в столовую.
Я откусываю от биг-мака, на стол сыплются куски капусты. Антон спрашивает:
— Ну, как тебе?
— Так, ничего.
— А по-моему — классно. Дорого, конечно, но все равно… Сейчас пожрем — и на ВДНХ. Сташенко говорил — там всегда есть, чем затариться. Хотя бы сигаретами.
Перед воротами ВДНХ цыганка в платке с блестками лузгает семечки. В ушах — большие золотые сережки.
Она кричит нам:
— Пацаны, вешчы нужны?
— Какие вещи? — спрашивает Антон.
— Ветровки, свитера, кофты. Все хорошее. Можно продать — наваришь.
Она улыбается, во рту блестят два золотых зуба.
— Пойдем сюда, посмотрите.
За киосками, на земле — три клетчатых баула. Другая цыганка курит сигарету без фильтра.
Она говорит:
— Не сцыте, не наебем.
Первая расстегивает баул, достает вьетнамские ветровки, женские кофты-«ангоры», левые кроссовки.
Антон говорит:
— Давай возьмем, сдадим завтра на «Спартаке», не заходя домой.
— Думаешь, пойдет?
— Сто пудов.
Цыганка с сигаретой спрашивает:
— А кассеты нужны?
— Какие?
Она достает блоки с надписями «Sunny» и «Maxwel».
— Сколько?
— По пятьдесят рублей штука. Антон говорит:
— Бери, в Минске сдашь. У нас такие — по восемьдесят.
Идем по улице Горького к вокзалу. Сплошным потоком — тачки. Светится реклама «мерседеса». Навстречу — две красивые девушки с чуваками.
Я говорю Антону:
— Да, Москва есть Москва. Столица…
— Наша столица теперь — Минск.
— Ну, все равно…
На тротуаре стоит здоровый, коротко стриженный чувак, смотрит на нас.
— Добрый вечер, ребята.
— Привет, — отвечает Антон.
Я киваю.
— У меня к вам вопрос. Не хотите ли вы побольше узнать о боге?
Я повожу плечами.
У чувака в ухе болтается золотая серьга в форме крестика.
— Видите — вы точно не уверены, хотите или нет. А значит, это может оказаться для вас интересным. Здесь рядом по воскресеньям проходят собрания — специально для тех, кто еще не уверен. Приходите.
Он достает из кармана две бумажки, распечатанные на принтере, дает Антону и мне. На бумажке — крест и надпись «Беседы о Боге. 1-я Брестская, дом 3, кв. 45».
— Ну что, придете?
— Не знаю, может быть, — говорит Антон.
— Ну, приходите. Я там тоже буду, меня зовут Илья. Удачи во всем, и да поможет вам бог!
***
Стоим на «Спартаке» со шмотками. Антон держит ветровку и «ангору», я — кроссовок.
Ночью шел дождь. Под ногами — размокшие картонки и грязь. Восемь утра, покупателей еще мало.
Подходит красномордый курносый мужик, с ним — худой прыщавый пацан, лет четырнадцать. Мужик щупает кроссовок.
— Какой размер?
— Сорок первый.
— Сколько дерешь?
— Две с половиной.
Мужик сует пальцы внутрь кроссовка, скребет ногтем клей на подошве.
— А кожа — натуральная?
— Не знаю, наверно.
— Все равно дорого. Сколько скинешь?
— Сотню могу, но это — максимум.
Мужик проводит пальцем по подошве, кривит губы. Пацан тянет его за рукав.
— Ладно, если что — еще подойдем.
По базару идет Малиновская — она вела у нас в одиннадцатом физику. С ней муж и дочка, дочке — лет двенадцать. Она не замечает нас.
Антон говорит:
— Прикинь — если б Малиновская у нас кофту купила? Я б ей пару сотен скинул, по старой памяти… Она, в общем, ничего была тетка…
Мы смеемся.
Народу — все больше и больше. Из толпы выныривает пацан. Лет шестнадцать, пострижен налысо.
— А, вот — кроссы ничего! Какой размер, сорок второй?
— Да, — говорю я.
— Вот как раз деньги за практику получил, половину мамаше, половину себе. Мерить не буду. И так видно — самый раз.
Пацан отсчитывает деньги. Я достаю из сумки второй кроссовок, отдаю ему, сую купюры в карман. Пацан кладет кроссовки в пакет, отходит.
Антон хохочет.
— Молодец, так и надо этих лохов. Они ж у тебя сорок первый были, да?
— Может, еще назад придет…
— Не придет. А если и придет — скажешь: ничего не знаю, ты вообще не у меня покупал.
Три часа. Мы — голодные и замерзли. Я продал весь свой товар — немного дороже, чем брал, почти окупил поездку. У Антона еще много не продано.
— Все, надо сваливать, — говорит он. — А то рэкетиры доколупаются. Обычно они не трогают, у кого мало шмоток, но под конец базара могут залупнуться.
***
Идем с папой к остановке. Он несет мою сумку, в ней — банки с вареньем и овощными салатами.
— Ну что, не получился из тебя бизнесмен? — спрашивает папа.
— Почему «не получился»? Я ж не прогорел. Еще и на кассетах что-то заработаю…
— Дело не в этом, Володя. Надо, чтобы каждый занимался своим делом, понимаешь? Только в своем деле ты можешь чего-то добиться. А эти ребята, которые ездят на старых «фордах», — на них равняться не надо. Каждому свое, ты понимаешь? «Йедем дас зайне», как это звучит по-немецки.
— Можно подумать, я знаю, чем мне надо заниматься…
— И неудивительно, что не знаешь. Это — дело непростое. Я вон только после армии понял… Так что у тебя время еще есть.
Он сует руку в карман, вынимает потертую зеленую купюру.
— Держи.
— Что это?
— Пять долларов. Тебе на жизнь.
— Не надо.
— Бери-бери.
— Мама знает?
— Не важно.
Под навесом остановки — никого. Папа ставит сумку на лавку, садится.
Я подхожу к краю тротуара. Улица пустая, на стоянке такси — два частника: «жигули-восьмерка» и сорок первый «москвич». Со стороны магазина идет, шатаясь, мужик в очках.
Я спрашиваю папу:
— До которого часа троллейбусы ходят?
— Должны до часу ночи…
— А вдруг — уже не будет?
— Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
Пьяный останавливается.
К нему подходит стриженый налысо бык в черной кожанке из кусков.
Пьяный спрашивает:
— Тебе налить?
Он расстегивает ветровку, достает открытую бутылку водки, в ней — почти половина. Бык улыбается.
— Ты что, тебе наливают все туда?
— Да нет, я с дня рождения… А что тебе не нравится?
— Все заебись, только ты поменьше базарь, а то я — художник неместный, попишу и поеду.
— Какой ты художник, я не знаю. А я вот электронщик хороший… Только это сейчас никому не надо…
Мужик садится на лавку. Бык смотрит на нас с папой.
— А вам куда ехать, далеко?
— На вокзал, — говорю я.
— Давайте подвезу. Мне — на Гришина, за вокзалом. Не бойтесь, бесплатно — я сегодня добрый. Пошлите.
— Поезжай, раз предлагает, — говорит папа. — Вдруг троллейбуса уже не будет?
Бык идет к частнику на «москвиче». Мы — за ним.
Папа отдает мне сумку, мы жмем друг другу руки. Бык садится спереди, я — сзади, ставлю сумку на сиденье.
— Значит так, начальник, — говорит бык водителю. — Сначала — в «ночник» на Пионерской, потом кента — на вокзал, а меня на Гришина закинешь.
Машина трогается. Бык поворачивается ко мне. У него на лбу — большой прыщ с белой гнойной серединой.
— Ты студент, да? А где учишься?
— В Минске, в инязе.
— А, знаю Минск. А особенно — ваш базар, Комаровку..
«Москвич» катится по ночному городу. Фонари не горят. Водитель, не отрываясь, смотрит на дорогу. Он невысокого роста, в кепке, с красным шарфом. Бык дремлет, откинувшись на подголовник.
Подъезжаем к мосту через Днепр. Бык открывает глаза.
— Братан, сверни на мост и останови — я посцу.
— А зачем на мосту?
— Сказал — на мосту, значит, на мосту.
Водитель сворачивает на пустой мост, тормозит на середине. Бык вылезает, подходит к перилам, расстегивает штаны. Светятся красные лампы на трубах завода Куйбышева. На небе — много звезд и ни одного облака.
Останавливаемся у «ночника». На крыльце, под светящейся вывеской «Круглосуточный магазин Эрудит» стоят два алкаша. Бык вытаскивает кошелек, дает им по купюре. Рядом, над бывшим промтоварным, — свежая вывеска «Ночной клуб». На тротуаре припаркован черный «БМВ».
Бык выходит из магазина с бутылкой коньяка и коробкой конфет, садится в машину.
— Все-таки, к девушке еду — без ничего несолидно, да?
Он подмигивает мне.
Народ толпится на перроне. В вагоны еще не пускают. Я ставлю сумку на асфальт.
Проводница в синей шинели открывает дверь, вытирает тряпкой поручень. Люди, толкая друг друга, подвигаются ближе к дверям.
Проводница спускается вниз. Длинноволосый пацан с сумкой рвется мимо нее в вагон.
Проводница орет:
— Куда?! Ну-ка назад, все успеете. Приготовили билеты.
— Какие билеты? Общий же вагон, — говорит усатый мужик.
— Кому сказала? Все приготовили билеты!
Заскакиваю в вагон. Вторые полки уже заняты.
Я ставлю сумку на свободную третью, снимаю ботинки, залезаю. Пространства мало. Я кладу куртку под голову, поворачиваюсь к стене.
***
— Поднимаемся! Все поднимаемся! — орет проводница. — Санитарная зона, закрываю туалет. Кто не успел — тот опоздал. В шесть ноль-две прибываем.
Открываю глаза, смотрю на пыльную лампу дневного света. На третьей полке напротив — чьи-то ботинки с коркой высохшей грязи.
Спрыгиваю вниз, влезаю в ботинки, завязываю шнурки. На нижней полке спит, подложив под голову сумку, старуха в пуховом платке. Заспанная девушка расчесывает гребнем волосы. Наверху храпит мужик в драных носках.
Сажусь рядом с девушкой. За окном темно, мелькают огни. Мужик ворочается, трет глаза. Старуха роется в сумке.
Поезд едет по пригороду, мимо цехов и бетонных заборов. У девушки — длинные светлые волосы и пухлые губы.
Вокзал. Поезд останавливается. Пассажиры скапливаются в проходе. Девушка поднимает полку, достает сумку.
Я спрашиваю:
— Тебе помочь?
— Помоги.
Ее сумка — тяжелее моей. Мы медленно двигаемся к выходу.
Она спрашивает:
— Ты тоже здесь учишься?
— Да. В инязе. А ты?
— В пединституте. На первом.
— И я на первом. А как тебя зовут?
— Таня.
— А я — Вова.
— Очень приятно.
— Мне тоже.
На ступеньках перехода, у выхода в город стоят таксисты.
Один спрашивает:
— Куда ехать, ребята?
— Никуда, — отвечает Таня.
— Что, так и будем жить на вокзале?
— Ага.
Под табло расписания бабки продают пиво. Возле них толпятся мужики.
Я спрашиваю Таню:
— Ты в общаге живешь?
— Да. А ты?
— У нас первому курсу общагу не дают — я снимаю комнату. А можно тебя проводить?
— Хорошо, проводи. У нас обычно тоже первый курс в общежитие не селят — говорят, это «маленький вертеп». Но я все равно пошла в деканат и добилась.
— И как?
— Что «как»?
— В смысле, в общаге?
— Более-менее. По крайней мере, не скучно — лучше, чем у какой-нибудь тупой старухи.
Светает. Дворничиха метет тротуар. В мусорном баке копошится кот. Впереди — три одинаковых серых пятиэтажки.
— Вот наши общежития. Мое — номер два, посредине.
У входа курит девушка в куртке поверх халата, с голыми ногами. Таня кивает ей.
Девушка спрашивает:
— Из дома?
— Ага.
Таня забирает у меня сумку.
— Ну, спасибо, что помог.
Мы молчим, смотрим друг на друга. На голом дереве каркает ворона.
— Заходи как-нибудь в гости. Комната пятьсот два.
— Спасибо. Пока.
— Пока.
Я поворачиваюсь. Хлопает дверь на пружине.
***
Захожу в «комок» у иняза. На стене развешены кофты и куртки из кожзаменителя. В стеклянной витрине — лезвия «Snick», «сникерсы», видеокассеты «SKC». Аудиокассет нет.
За прилавком — коротко стриженный чувак со свежим розовым шрамом над бровью. Я спрашиваю:
— Аудиокассеты нужны?
— Покажи.
Я достаю одну кассету из сумки, кладу на прилавок.
— Сколько за штуку?
— Пятьдесят. На руки.
— Ну, оставь штук десять… Деньги — когда продадутся.
— А квитанцию?
— Какую квитанцию? Что, я тебя обманывать буду?
В магазин заходят два мента.
Один говорит продавцу:
— Накладные.
Продавец достает из-под прилавка картонную папку, открывает. Мент берет бумажку.
— Так, лезвия… Цена — сто пятьдесят рублей. А почему на витрине по сто семьдесят?
Продавец пожимает плечами.
— Ты мне под дурачка не играй, ясно? Раз здесь работаешь — значит, должен знать. До хера зарабатывать хотите, спекулянты хуевы.
Я забираю кассету, иду к выходу.
Магазин «Электроника». Стучу в дверь «Прием на комиссию», заглядываю. За столом — толстая усатая тетка. У стен — коробки от видиков «Shivaki» и телевизоров «Orion».
— На комиссию принимаете?
— Что у тебя?
— Кассеты. Аудио.
— У нас были, сейчас посмотрю, сколько осталось. — Тетка роется в бумагах. — Так, две штуки. Ладно, могу принять. Давай паспорт.
Между проспектом Скорины и Комаровкой через каждые три метра стоят валютчики с картонками «$, DM». Я выбираю худого, в рыжей кожанке.
— Доллары покупаете?
— Сколько у тебя?
— Пять.
— Приму по триста пятнадцать.
К соседнему валютчику подходит невысокий мужик.
Валютчик спрашивает:
— Что интересует?
— Мне б купить долларов…
— Сколько?
— Штук двадцать.
— Двадцать штук баксов?
Валютчики хохочут.
Я сую худому мятую пятерку, он дает мне «зубра», отсчитывает «зайцев» и «белок».
***
Захожу в общагу пединститута. На стене — телефон-автомат.
Девушка в халате и шлепанцах говорит в трубку:
— А-а… Все с тобой ясно… Ну так что насчет завтра?
Вахтерша с пуховым платком на плечах кричит:
— Э, парень, ты к кому?
— К Тане, в пятьсот вторую.
— Документ давай.
Я вынимаю из кармана студенческий, отдаю вахтерше и иду к лестнице.
На площадке между вторым и третьим курит чувак в спортивном костюме «Nike». Он смотрит на меня, я отворачиваюсь.
Стучу в дверь пятьсот второй. Открывает Таня в спортивных штанах и синем свитере.
— Привет.
— Привет. Заходи.
Я снимаю куртку, вешаю на крюк, стаскиваю туфли.
У стен — три кровати, застеленные покрывалами.
Таня говорит:
— Садись, гостем будешь.
— Я вроде и так в гости…
— Ну, так говорят обычно.
Сажусь на кровать, Таня — на стул. На столе — открытые учебники и тетради. Над столом — картинки из журналов мод: высокие длинноногие девушки в шмотках и белье.
Таня говорит:
— Ну, что ты мне расскажешь интересного?
— Да так… Ничего особо интересного не происходит. — Я смотрю на свои ноги. К синим махровым носкам налип мусор. — А как твои дела?
Таня приподнимает плечи.
— Скучно. Большой город, а пойти некуда. Сидишь в общаге, как непонятно кто. Нет ни одной нормальной дискотеки, везде колхозники — сначала напьются, потом только смелости хватает пригласить на танец. На него смотреть противно, а он — танцевать.
На ржавой спинке кровати висят белые трусы. По ним бежит таракан.
— Любишь дискотеки?
— Ну да.
— А часто ходишь?
— Не очень. Но надо же куда-то ходить, правильно? Вообще, я здесь поступала, чтоб уехать от родителей, — они меня достали своей опекой. Хотя какая это опека? Ничего дать не могут…