Страница:
Оба выходят в центральный пост, и красавец командир БЧ-2 сутулится, словно под невидимой тяжестью, а потом неуклюже ныряет в люк. Капитан смотрит ему вслед, а затем громким шепотом приказывает:
– Помощник! Собери старших офицеров в кают-компании.
Это помещение рядом с командным постом, и, пока мимо пробегают люди, я с любопытством осматриваюсь. Нахожу циферблат глубиномера: 350 метров! Я не знаю предельной глубины погружения для лодок этого типа. Выдержит ли корпус?
Хотя на оставшееся время его хватит…
Кают-компания тесна и, если бы все места были заняты, вряд ли офицеры смогли встать, приветствуя командира. Но свободных мест много - присутствует всего шесть человек, - и люди встают. Возможно, некоторые офицеры погибли в затопленных кормовых отсеках, или не имеют права оставить посты. Я 'вплываю' следом, чувствуя себя весьма неловко: мало того, что подглядываю за гибнущими людьми, так еще чуть не толкаю их локтями.
На всех синие робы, испачканные маслом или мокрые, на пол стекает вода. Капитан не садится, а наклоняется, упираясь руками в стол. Сразу начинает говорить - тихо и жестко:
– Товарищи офицеры! Не все в курсе, так как были заняты борьбой за выживание корабля. Поэтому даю вводную. В 8.40 мы начали получать радиограмму по каналу сверхнизкой частоты. Корабельная ЭВМ сопоставила кодированный сигнал с тем, что введен в ее программу, и выдала сообщение, что получен боевой приказ. Вот распечатка, - капитан кидает на стол полоску бумаги с вереницей цифр, и к ней сразу тянутся руки.
– Первая цифра означает, что Россия подверглась массированному нападению США, скорее всего, с ограниченным применением ядерного оружия. Желающие могут проверить по книге кодов, - капитан кивает на сейф в углу кают-компании. - Вторые две цифры означают номер операции, а далее идет код на запуск ракет. Нам предписано атаковать ядерными минами военно-морскую базу США в Норфолке, а крылатыми ракетами командные пункты и другие военные объекты в Вашингтоне… Приказ не был выполнен, поскольку в этот момент лодка была атакована надводным соединением противника. Мы были вынуждены погрузиться ниже пусковых глубин и серьезно отклонились от курса. Одна торпеда попала в корму, и лодка получила серьезные повреждения. Мы заглушили реактор, запустили имитатор шумов и на некоторое время избежали обнаружения. Но, по всей видимости, ненадолго. Скорее всего, противник зафиксировал удар лодки о грунт, и надводное соединение снова идет в нашу сторону. До Норфолка осталось двести миль, для минной атаки слишком далеко, а запуск ракет с такой глубины невозможен.
Один офицер, с дерзким веселым лицом, передергивает плечами:
– Это и треске понятно.
– Отставить шуточки! Стармех, можно ли поднять лодку до пусковых значений?
Этот офицер постарше, без пилотки, с наспех перевязанной головой.
– Вряд ли, товарищ командир, - медленно говорит он. - Пробоину во внутреннем корпусе можно попытаться заделать, но шум от работ наверняка привлечет противника. Нам просто не дадут закончить ремонт…
Снова доносятся хлесткие удары, весь корпус гудит. Даже моим барабанным перепонкам достается, а собравшиеся морщатся и прижимают ладони к ушам. Лица расплываются в красноватом свете, все тяжело дышат. Один из офицеров стискивает кулаки:
– Жаль, что на боеголовках инерционные взрыватели. Взорвать бы их разом, и хана всему атлантическому побережью Штатов!
Капитан внимательно смотрит на него, потом опять поворачивается к старшему механику:
– А спасательная камера в порядке?
– Можно попытаться всплыть, - устало отвечает тот. - С такой глубины не гарантировано, но, скорее всего, достигнем поверхности в целости… Только я лодку не оставлю.
– И я тоже, - застенчиво говорит кто-то другой.
– Нашлись герои, - зло хмыкает капитан. А потом обводит всех хмурым взглядом. - Мы еще поборемся! Открою маленький секрет, у нас в 650-миллиметровых аппаратах два 'ерша'. Слыхали про таких?
Отвечает молодой офицер с дерзким лицом:
– Это самодвижущаяся мина СМДМ-3. Масса шесть тонн, боеголовка весом 800 килограммов. Двигательная часть разработана на базе ядерной торпеды 65-76, так что дальность должна быть более ста километров… Это ими мы должны были атаковать американскую базу в Норфолке? Здорово, после такого взрыва на плаву не осталось бы ни одного корабля.
– Такой и была наша боевая задача, - медленно говорит капитан. - Однако…
И осекается, свет медленно меркнет, и лица начинают тонуть в сумраке. Словно темная вода уже заливает лодку…
Но свет разгорается снова, хотя более тускло, и капитан продолжает:
– Мы должны были атаковать Норфолк и Вашингтон. При удаче Америка потеряла бы на некоторое время способность вести боевые действия. Возможно, полностью бы их прекратила. Но они прекрасно подготовились к войне и перехватили нашу лодку, а может быть и другие. Связи на этой глубине нет…
Капитан опять молчит, щека подергивается, под глазами глубокие тени. Потом медленно выговаривает:
– В этой ситуации я принял решение атаковать минами Нью-Йорк. До него всего сто миль, и мины почти дойдут. Где именно они взорвутся, особого значения не имеет…
Сдержанный шум за столом, и капитан повышает голос:
– Я знаю, что погибнут гражданские лица. Но напомню вам арифметику, которой пользуются господа американцы. Во время Второй мировой войны они не решились вести наземные военные действия против Японии, так как прогнозировались миллионные потери. И тогда сбросили атомные бомбы на два мирных японских города - Хиросиму и Нагасаки, - хотя там не было никаких военных объектов. Погибли сотни тысяч мирных жителей, зато жизни американских солдат были сохранены, а Япония капитулировала. Вот и мы поглядим, продолжат ли американцы войну с Россией, если погибнет Нью-Йорк?…
Мертвое молчание.
– Ну, мы этого уже не увидим, - бормочет кто-то.
Капитан выпрямляется, почти достав головой потолка.
– Почему же? - невесело усмехается он. - Кое-кто может и увидеть… Товарищи офицеры, на этот раз я не стану отдавать приказ. Для пуска мин мне нужно только два добровольца. Командир БЧ-2 уже готовит мины и торпеды к запуску. Мы выпустим весь боезапас сразу - может быть, несколько торпед поразят корабли противника и в любом случае это запутает его акустиков. Все остальные офицеры свободны. Скажите подчиненным, что командир будет продолжать бой, а все желающие могут пройти в спасательную камеру и попытаться всплыть. Только один, последний приказ: если вас сразу же подберут американцы, не говорите о моем плане, иначе они могут перехватить мины на пути к Нью-Йорку.
Некоторое время молчит.
– Это все! Благодарю за службу, товарищи офицеры!
Нестройный хор 'Служу Российской Федерации!' раздается в ответ, но люди не спешит расходиться. Только старший механик поднимается и быстро уходит - снова начинает меркнуть свет. Кто-то (я не могу разглядеть в полутьме) негромко говорит:
– Мы остаемся с вами, товарищ командир…
У меня смешанные чувства: не знаю, восхищаться этими людьми или осуждать? Приходится напомнить себе - это офицеры, элита России, и превыше всего для них долг перед своей страной. Если она подверглась нападению, то враг должен получить урок, пусть и жестокий урок…
Так или иначе, мне становится неловко подглядывать дальше, и я возвращаюсь в центральный пост, а оттуда 'плыву' к носу лодки. И здесь полумрак, но, наверное, я все-таки попал в торпедный отсек: на стеллажах вдоль стен лоснятся массивные длинные туши, впереди видны зеленые люки, целенаправленно суетятся люди.
Я нахожу молодого командира БЧ-2, он колдует над небольшим пультом, изредка поглядывая на карту. Но вот как будто все завершено, он нажимает кнопку и говорит в микрофон:
– Боевая часть к пуску готова. В спасательную камеру не пошел никто.
Все поворачиваются к нему - красноватые пятна лиц в меркнущем свете. Я несколько раз моргаю - вас загнали в угол, ребята. На самое океанское дно, где нет солнца, только чугунная тяжесть воды. Но даже здесь вы принимаете бой.
Я отдаю им честь, как меня учили на военных сборах. И 'спешу' обратно в центральный пост.
Это система была придумана еще в первые десятилетия 'холодной войны'. Уже казалось, что она никогда не будет применена, ведь 'холодная война' закончилась разгромом Советского Союза. Но Америка предпочла продолжить войну, уже против России…
Командир и два офицера подходят к боковой стене рубки, где находятся три панели с прорезями для ключей. Каждый вставляет свой ключ.
Красный свет. Гудок.
И еще какой-то звук…
Я прислушиваюсь, и слегка поворачивают головы офицеры.
Видимо, включена система трансляции, потому что нестройно, но отчетливо из отсеков доносится:
'Вставайте, товарищи, все по местам.
Последний парад наступает.
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает…'.
Три человека одновременно поворачивают ключи.
Вспыхивают желтые лампочки, затем зеленые. Корпус лодки содрогается, слышен шум воды. Я кидаю последний взгляд на рубку, ненадолго празднично озаренную огнями, и сквозь стену 'выплываю' наружу, в сумрачные глубины океана.
Вокруг носовой части лодки бурлит вода - из закругленного носа один за другим вырываются стремительные темные силуэты, почти сразу исчезая во мраке. Первый, второй, третий… я быстро теряю счет. Лодка в отчаянной спешке выстреливает весь боезапас, кроме ракет.
И торопится она не зря.
Сверху медленно начинает падать черный дождь. Крупные капли словно сами чуют добычу, словно невидимый ветер относит их к силуэту затонувшего парохода и к лодке. Красные вспышки разрывов, отдаленный грохот. Наверное, он страшно ударяет по стальному корпусу подлодки, но мои уши защищены.
Первым достается пароходу: его обломки, неспешно переворачиваясь, исчезают во мраке океанских глубин. Затем и корпус лодки разламывается пополам. Вверх устремляется бурлящая колонна пузырей и дыма. Кормовая часть, с разбитым реактором, остается на месте, а носовая, с так и не поврежденной рубкой, начинает медленно скользить в непроглядную тьму.
Но мне кажется, что я еще слышу, хотя всё дальше и дальше:
'Не думали с вами мы только вчера,
Что нынче умрем под волнами…'.
Прощайте, товарищи! Раньше я сказал бы: 'Спите с миром', но теперь знаю, что нет ни вечного сна, ни вечного мира.
Что же, посмотрим этот невеселый фильм дальше. Я не 'выныриваю' на поверхность, меня мало интересует судьба надводной эскадры. Вместо этого даю мысленный приказ и 'устремляюсь' на запад.
А ведь у меня наконец стало получаться - управлять чудесной 'техникой' Сада лишь силой мысли!…
Скоро 'настигаю' двух огромных рыб. Они мчатся прямо на запад, выполняя последний приказ своего командира, и вода кипит за турбинами, а вокруг становится немного светлее, океанское дно постепенно поднимается.
Но механические рыбы не одни в этих враждебных глубинах. Курсор указывает в сторону, и океанский сумрак исчезает, сменяясь трехмерной проекцией. В сетке координат я вижу рыбину гораздо больших размеров, скользящую на перехват.
Мне выдают краткую информацию - наверное, из какого-то справочника по подводным лодкам. 'ПЛ класса "Виргиния", приспособлена к действиям в условиях мелководья, предназначена для массированных ракетных ударов по наземным целям противника, ведения разведки и обеспечения деятельности подводно-диверсионных подразделений. Способна обнаружить атакующие торпеды на предельных дистанциях. Для уничтожения торпед и подлодок противника вооружена интеллектуальными роботами-торпедами "Манта". Скорость под водой до 65 километров в час…'.
В общем, идеально приспособлена для военных действий против далеких от Америки заморских стран.
Но лодка явно не успевает догнать мины, идущие со скоростью 90 километров в час. И тогда от нее отделяются хищные силуэты поменьше - роботы 'Манта' пошли на перехват.
Некоторое время я наблюдаю за соревнованием в скорости. Глубина уже невелика, сверху брезжит зеленоватый свет. Пожалуй, 'Манты' успеют…
Но это уже бессмысленно. Первая рыбина резко сбавляет ход и опускается ко дну - видимо, кончился запас топлива. Другая перегоняет ее, но ненадолго. Лопасти крутятся все более вяло, и рыба начинает клевать носом. Вот уже обе идут ко дну, а 'Манты' и 'Виргиния' совсем близко.
И в этот момент глубоко запрятанные процессоры обеих мин отдают свою последнюю команду…
Я лишь раз осмелился наблюдать это зрелище - наверное, самое жуткое в истории Земли после гибели Атлантиды.
Хотя однажды было такое, но те испытания проходили у безлюдных берегов Новой Земли…
Двойное солнце вспыхивает в мрачных глубинах, и от взрыва мощностью в несколько мегатонн два кубических километра воды обращаются в пар, обнажая дно океана. Я не слышу ни звука, мой слух милосердно щадят, но звуковая волна, наверное, катится на сотни километров. Другие фильтры сохраняют мне зрение, но и в сумраке можно различить, как подводная лодка класса 'Виргиния' водоизмещением восемь тысяч тонн птицей взлетает к небу, разламываясь и испаряясь на лету. Ее остатки низвергаются кипящим дождем, чтобы, остыв, стальными слитками усеять внезапно обмелевшее дно океана.
Обмелевшее, ибо водяная гора - кольцевая наподобие тех, что окружают лунные кратера, встает над кипящим морем. А затем медленно опадает, и сквозь багровую завесу пара видно, как выпуклостью начинает разбегаться в стороны.
Волна кажется не такой уж высокой, но движется со скоростью тысяча километров в час!
До Гренландии она дойдет спустя четыре часа - и взметнется исполинскими белыми фонтанами в фиордах, а тысячи айсбергов с неимоверным грохотом отколются от ледяного щита.
Путь до Африки и Европы дальше, но там преобладает выровненный коренной берег, и сотня прибрежных городов испытает лишь внезапное наводнение.
До Антарктики пятнадцать часов, и мощь волны иссякнет в просторах Атлантики.
До побережья Соединенных Штатов ей идти пять минут, а берег там изрезан заливами…
Подальше от берега на волне лишь поднимутся и через некоторое время опустятся корабли, но чем ближе к суше, тем глубина меньше, и волна начнет вырастать, как бывает при цунами. В заливах ее стиснут берега, и в бухту Нью-Йорк-Бей ворвется клокочущая стена высотой в 30-этажный дом…
Я не хочу наблюдать, как гибнет Нью-Йорк, сами американцы не раз смаковали это в своих фильмах.
Предвидели?
Возможно, Сибил с радостью смотрела бы, как исполинская волна поглощает город, ставший для нее олицетворением библейского Вавилона. А возможно, плакала бы…
'Не мстите за себя, - сказал Господь. - Аз воздам!'. Только кто хочет ждать…
Я снова у себя дома и смотрю на море. Мыс Хамелеон приобрел зловещий фиолетовый оттенок, и над морем, которое на Земле называют Черным, встает темная туча. Сегодня будет гроза.
Снова дождь будет хлестать по дощатому полу веранды, и ручьи побегут по гальке во взбаламученные волны. Снова молнии - они грознее и ослепительнее, чем на Земле - будут ударять в черные скалы Кара-Дага.
В этом месте часты грозы, а зимой свирепые волны как тяжелые молоты ломают скалы, чтобы потом устилать берег лиловыми аметистами, темными агатами и многоцветной яшмой.
Сад - это не рай, и никогда им не был. Многоцветные камни некому собирать, кроме меня и Киры. А я подниму один или два во время прогулки, окуну в воду, чтобы полюбоваться игрой света на влажной поверхности, а потом швырну обратно в море.
Не собирайте себе сокровища на земле. Никто ничем не владеет, и никто не свободен - все мы чем-то связаны.
Офицеры из ЦРУ хотели управлять мировой бурей, но были пленниками старой идеи 'Пакс Американа' - мира под господством Америки…
Террористы стали заложниками другой идеи - что все зло исходит от Запада и особенно из Америки…
Клима - третьей, о возрождении имперской России. Как будто не закончился век империй!…
Одни люди повинуются своим желаниям, другие чувству долга, а некоторые… любви. Ведь желание денег, власти и даже любви привязывает нас к другим людям - и так мы обретаем любимых и врагов. Враги чаще приносят страдания, но любимые порой тоже. И те, и другие ограничивают нашу свободу…
Похоже, даже Бог несвободен - очертил Себе границы и не переступает их, дабы не мешать свободной воле людей и Владык.
До тех пор, пока они сами не переступят границ…
Впрочем, что тут нового? Все давно сказано Буддой и, если хочешь быть свободным, то уйди из этого мира. Тем более, что для меня путь открыт.
Но мне не хочется.
Я слышал пение птицы Гамаюн. Я знаю, что мир прекрасен, и даже в бою можно найти упоение. Я чувствую себя в долгу перед Той, кто открыла мне дверь. Несмотря на все могущество, Она тоже в тисках необходимости и тоже порой испытывает отчаяние. Если свобода лишь в том, чтобы выбирать себе оковы, то пусть это будут оковы любви. Потому что только они могут превратиться в крылья, уносящие в иные миры.
И я продолжу путь в надежде, что всегда останется радость возвращения в Сад.
Хотя бы только в памяти, хотя бы в последний миг…
Так что моя последняя история о любви. Пройдут тысячи и тысячи лет, и даже предательство будет искуплено, а героизм забыт, перейдя в величие духа.
Но любовь пребудет вечно.
10. Возвращение в Сад
– Помощник! Собери старших офицеров в кают-компании.
Это помещение рядом с командным постом, и, пока мимо пробегают люди, я с любопытством осматриваюсь. Нахожу циферблат глубиномера: 350 метров! Я не знаю предельной глубины погружения для лодок этого типа. Выдержит ли корпус?
Хотя на оставшееся время его хватит…
Кают-компания тесна и, если бы все места были заняты, вряд ли офицеры смогли встать, приветствуя командира. Но свободных мест много - присутствует всего шесть человек, - и люди встают. Возможно, некоторые офицеры погибли в затопленных кормовых отсеках, или не имеют права оставить посты. Я 'вплываю' следом, чувствуя себя весьма неловко: мало того, что подглядываю за гибнущими людьми, так еще чуть не толкаю их локтями.
На всех синие робы, испачканные маслом или мокрые, на пол стекает вода. Капитан не садится, а наклоняется, упираясь руками в стол. Сразу начинает говорить - тихо и жестко:
– Товарищи офицеры! Не все в курсе, так как были заняты борьбой за выживание корабля. Поэтому даю вводную. В 8.40 мы начали получать радиограмму по каналу сверхнизкой частоты. Корабельная ЭВМ сопоставила кодированный сигнал с тем, что введен в ее программу, и выдала сообщение, что получен боевой приказ. Вот распечатка, - капитан кидает на стол полоску бумаги с вереницей цифр, и к ней сразу тянутся руки.
– Первая цифра означает, что Россия подверглась массированному нападению США, скорее всего, с ограниченным применением ядерного оружия. Желающие могут проверить по книге кодов, - капитан кивает на сейф в углу кают-компании. - Вторые две цифры означают номер операции, а далее идет код на запуск ракет. Нам предписано атаковать ядерными минами военно-морскую базу США в Норфолке, а крылатыми ракетами командные пункты и другие военные объекты в Вашингтоне… Приказ не был выполнен, поскольку в этот момент лодка была атакована надводным соединением противника. Мы были вынуждены погрузиться ниже пусковых глубин и серьезно отклонились от курса. Одна торпеда попала в корму, и лодка получила серьезные повреждения. Мы заглушили реактор, запустили имитатор шумов и на некоторое время избежали обнаружения. Но, по всей видимости, ненадолго. Скорее всего, противник зафиксировал удар лодки о грунт, и надводное соединение снова идет в нашу сторону. До Норфолка осталось двести миль, для минной атаки слишком далеко, а запуск ракет с такой глубины невозможен.
Один офицер, с дерзким веселым лицом, передергивает плечами:
– Это и треске понятно.
– Отставить шуточки! Стармех, можно ли поднять лодку до пусковых значений?
Этот офицер постарше, без пилотки, с наспех перевязанной головой.
– Вряд ли, товарищ командир, - медленно говорит он. - Пробоину во внутреннем корпусе можно попытаться заделать, но шум от работ наверняка привлечет противника. Нам просто не дадут закончить ремонт…
Снова доносятся хлесткие удары, весь корпус гудит. Даже моим барабанным перепонкам достается, а собравшиеся морщатся и прижимают ладони к ушам. Лица расплываются в красноватом свете, все тяжело дышат. Один из офицеров стискивает кулаки:
– Жаль, что на боеголовках инерционные взрыватели. Взорвать бы их разом, и хана всему атлантическому побережью Штатов!
Капитан внимательно смотрит на него, потом опять поворачивается к старшему механику:
– А спасательная камера в порядке?
– Можно попытаться всплыть, - устало отвечает тот. - С такой глубины не гарантировано, но, скорее всего, достигнем поверхности в целости… Только я лодку не оставлю.
– И я тоже, - застенчиво говорит кто-то другой.
– Нашлись герои, - зло хмыкает капитан. А потом обводит всех хмурым взглядом. - Мы еще поборемся! Открою маленький секрет, у нас в 650-миллиметровых аппаратах два 'ерша'. Слыхали про таких?
Отвечает молодой офицер с дерзким лицом:
– Это самодвижущаяся мина СМДМ-3. Масса шесть тонн, боеголовка весом 800 килограммов. Двигательная часть разработана на базе ядерной торпеды 65-76, так что дальность должна быть более ста километров… Это ими мы должны были атаковать американскую базу в Норфолке? Здорово, после такого взрыва на плаву не осталось бы ни одного корабля.
– Такой и была наша боевая задача, - медленно говорит капитан. - Однако…
И осекается, свет медленно меркнет, и лица начинают тонуть в сумраке. Словно темная вода уже заливает лодку…
Но свет разгорается снова, хотя более тускло, и капитан продолжает:
– Мы должны были атаковать Норфолк и Вашингтон. При удаче Америка потеряла бы на некоторое время способность вести боевые действия. Возможно, полностью бы их прекратила. Но они прекрасно подготовились к войне и перехватили нашу лодку, а может быть и другие. Связи на этой глубине нет…
Капитан опять молчит, щека подергивается, под глазами глубокие тени. Потом медленно выговаривает:
– В этой ситуации я принял решение атаковать минами Нью-Йорк. До него всего сто миль, и мины почти дойдут. Где именно они взорвутся, особого значения не имеет…
Сдержанный шум за столом, и капитан повышает голос:
– Я знаю, что погибнут гражданские лица. Но напомню вам арифметику, которой пользуются господа американцы. Во время Второй мировой войны они не решились вести наземные военные действия против Японии, так как прогнозировались миллионные потери. И тогда сбросили атомные бомбы на два мирных японских города - Хиросиму и Нагасаки, - хотя там не было никаких военных объектов. Погибли сотни тысяч мирных жителей, зато жизни американских солдат были сохранены, а Япония капитулировала. Вот и мы поглядим, продолжат ли американцы войну с Россией, если погибнет Нью-Йорк?…
Мертвое молчание.
– Ну, мы этого уже не увидим, - бормочет кто-то.
Капитан выпрямляется, почти достав головой потолка.
– Почему же? - невесело усмехается он. - Кое-кто может и увидеть… Товарищи офицеры, на этот раз я не стану отдавать приказ. Для пуска мин мне нужно только два добровольца. Командир БЧ-2 уже готовит мины и торпеды к запуску. Мы выпустим весь боезапас сразу - может быть, несколько торпед поразят корабли противника и в любом случае это запутает его акустиков. Все остальные офицеры свободны. Скажите подчиненным, что командир будет продолжать бой, а все желающие могут пройти в спасательную камеру и попытаться всплыть. Только один, последний приказ: если вас сразу же подберут американцы, не говорите о моем плане, иначе они могут перехватить мины на пути к Нью-Йорку.
Некоторое время молчит.
– Это все! Благодарю за службу, товарищи офицеры!
Нестройный хор 'Служу Российской Федерации!' раздается в ответ, но люди не спешит расходиться. Только старший механик поднимается и быстро уходит - снова начинает меркнуть свет. Кто-то (я не могу разглядеть в полутьме) негромко говорит:
– Мы остаемся с вами, товарищ командир…
У меня смешанные чувства: не знаю, восхищаться этими людьми или осуждать? Приходится напомнить себе - это офицеры, элита России, и превыше всего для них долг перед своей страной. Если она подверглась нападению, то враг должен получить урок, пусть и жестокий урок…
Так или иначе, мне становится неловко подглядывать дальше, и я возвращаюсь в центральный пост, а оттуда 'плыву' к носу лодки. И здесь полумрак, но, наверное, я все-таки попал в торпедный отсек: на стеллажах вдоль стен лоснятся массивные длинные туши, впереди видны зеленые люки, целенаправленно суетятся люди.
Я нахожу молодого командира БЧ-2, он колдует над небольшим пультом, изредка поглядывая на карту. Но вот как будто все завершено, он нажимает кнопку и говорит в микрофон:
– Боевая часть к пуску готова. В спасательную камеру не пошел никто.
Все поворачиваются к нему - красноватые пятна лиц в меркнущем свете. Я несколько раз моргаю - вас загнали в угол, ребята. На самое океанское дно, где нет солнца, только чугунная тяжесть воды. Но даже здесь вы принимаете бой.
Я отдаю им честь, как меня учили на военных сборах. И 'спешу' обратно в центральный пост.
Это система была придумана еще в первые десятилетия 'холодной войны'. Уже казалось, что она никогда не будет применена, ведь 'холодная война' закончилась разгромом Советского Союза. Но Америка предпочла продолжить войну, уже против России…
Командир и два офицера подходят к боковой стене рубки, где находятся три панели с прорезями для ключей. Каждый вставляет свой ключ.
Красный свет. Гудок.
И еще какой-то звук…
Я прислушиваюсь, и слегка поворачивают головы офицеры.
Видимо, включена система трансляции, потому что нестройно, но отчетливо из отсеков доносится:
'Вставайте, товарищи, все по местам.
Последний парад наступает.
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает…'.
Три человека одновременно поворачивают ключи.
Вспыхивают желтые лампочки, затем зеленые. Корпус лодки содрогается, слышен шум воды. Я кидаю последний взгляд на рубку, ненадолго празднично озаренную огнями, и сквозь стену 'выплываю' наружу, в сумрачные глубины океана.
Вокруг носовой части лодки бурлит вода - из закругленного носа один за другим вырываются стремительные темные силуэты, почти сразу исчезая во мраке. Первый, второй, третий… я быстро теряю счет. Лодка в отчаянной спешке выстреливает весь боезапас, кроме ракет.
И торопится она не зря.
Сверху медленно начинает падать черный дождь. Крупные капли словно сами чуют добычу, словно невидимый ветер относит их к силуэту затонувшего парохода и к лодке. Красные вспышки разрывов, отдаленный грохот. Наверное, он страшно ударяет по стальному корпусу подлодки, но мои уши защищены.
Первым достается пароходу: его обломки, неспешно переворачиваясь, исчезают во мраке океанских глубин. Затем и корпус лодки разламывается пополам. Вверх устремляется бурлящая колонна пузырей и дыма. Кормовая часть, с разбитым реактором, остается на месте, а носовая, с так и не поврежденной рубкой, начинает медленно скользить в непроглядную тьму.
Но мне кажется, что я еще слышу, хотя всё дальше и дальше:
'Не думали с вами мы только вчера,
Что нынче умрем под волнами…'.
Прощайте, товарищи! Раньше я сказал бы: 'Спите с миром', но теперь знаю, что нет ни вечного сна, ни вечного мира.
Что же, посмотрим этот невеселый фильм дальше. Я не 'выныриваю' на поверхность, меня мало интересует судьба надводной эскадры. Вместо этого даю мысленный приказ и 'устремляюсь' на запад.
А ведь у меня наконец стало получаться - управлять чудесной 'техникой' Сада лишь силой мысли!…
Скоро 'настигаю' двух огромных рыб. Они мчатся прямо на запад, выполняя последний приказ своего командира, и вода кипит за турбинами, а вокруг становится немного светлее, океанское дно постепенно поднимается.
Но механические рыбы не одни в этих враждебных глубинах. Курсор указывает в сторону, и океанский сумрак исчезает, сменяясь трехмерной проекцией. В сетке координат я вижу рыбину гораздо больших размеров, скользящую на перехват.
Мне выдают краткую информацию - наверное, из какого-то справочника по подводным лодкам. 'ПЛ класса "Виргиния", приспособлена к действиям в условиях мелководья, предназначена для массированных ракетных ударов по наземным целям противника, ведения разведки и обеспечения деятельности подводно-диверсионных подразделений. Способна обнаружить атакующие торпеды на предельных дистанциях. Для уничтожения торпед и подлодок противника вооружена интеллектуальными роботами-торпедами "Манта". Скорость под водой до 65 километров в час…'.
В общем, идеально приспособлена для военных действий против далеких от Америки заморских стран.
Но лодка явно не успевает догнать мины, идущие со скоростью 90 километров в час. И тогда от нее отделяются хищные силуэты поменьше - роботы 'Манта' пошли на перехват.
Некоторое время я наблюдаю за соревнованием в скорости. Глубина уже невелика, сверху брезжит зеленоватый свет. Пожалуй, 'Манты' успеют…
Но это уже бессмысленно. Первая рыбина резко сбавляет ход и опускается ко дну - видимо, кончился запас топлива. Другая перегоняет ее, но ненадолго. Лопасти крутятся все более вяло, и рыба начинает клевать носом. Вот уже обе идут ко дну, а 'Манты' и 'Виргиния' совсем близко.
И в этот момент глубоко запрятанные процессоры обеих мин отдают свою последнюю команду…
Я лишь раз осмелился наблюдать это зрелище - наверное, самое жуткое в истории Земли после гибели Атлантиды.
Хотя однажды было такое, но те испытания проходили у безлюдных берегов Новой Земли…
Двойное солнце вспыхивает в мрачных глубинах, и от взрыва мощностью в несколько мегатонн два кубических километра воды обращаются в пар, обнажая дно океана. Я не слышу ни звука, мой слух милосердно щадят, но звуковая волна, наверное, катится на сотни километров. Другие фильтры сохраняют мне зрение, но и в сумраке можно различить, как подводная лодка класса 'Виргиния' водоизмещением восемь тысяч тонн птицей взлетает к небу, разламываясь и испаряясь на лету. Ее остатки низвергаются кипящим дождем, чтобы, остыв, стальными слитками усеять внезапно обмелевшее дно океана.
Обмелевшее, ибо водяная гора - кольцевая наподобие тех, что окружают лунные кратера, встает над кипящим морем. А затем медленно опадает, и сквозь багровую завесу пара видно, как выпуклостью начинает разбегаться в стороны.
Волна кажется не такой уж высокой, но движется со скоростью тысяча километров в час!
До Гренландии она дойдет спустя четыре часа - и взметнется исполинскими белыми фонтанами в фиордах, а тысячи айсбергов с неимоверным грохотом отколются от ледяного щита.
Путь до Африки и Европы дальше, но там преобладает выровненный коренной берег, и сотня прибрежных городов испытает лишь внезапное наводнение.
До Антарктики пятнадцать часов, и мощь волны иссякнет в просторах Атлантики.
До побережья Соединенных Штатов ей идти пять минут, а берег там изрезан заливами…
Подальше от берега на волне лишь поднимутся и через некоторое время опустятся корабли, но чем ближе к суше, тем глубина меньше, и волна начнет вырастать, как бывает при цунами. В заливах ее стиснут берега, и в бухту Нью-Йорк-Бей ворвется клокочущая стена высотой в 30-этажный дом…
Я не хочу наблюдать, как гибнет Нью-Йорк, сами американцы не раз смаковали это в своих фильмах.
Предвидели?
Возможно, Сибил с радостью смотрела бы, как исполинская волна поглощает город, ставший для нее олицетворением библейского Вавилона. А возможно, плакала бы…
'Не мстите за себя, - сказал Господь. - Аз воздам!'. Только кто хочет ждать…
Я снова у себя дома и смотрю на море. Мыс Хамелеон приобрел зловещий фиолетовый оттенок, и над морем, которое на Земле называют Черным, встает темная туча. Сегодня будет гроза.
Снова дождь будет хлестать по дощатому полу веранды, и ручьи побегут по гальке во взбаламученные волны. Снова молнии - они грознее и ослепительнее, чем на Земле - будут ударять в черные скалы Кара-Дага.
В этом месте часты грозы, а зимой свирепые волны как тяжелые молоты ломают скалы, чтобы потом устилать берег лиловыми аметистами, темными агатами и многоцветной яшмой.
Сад - это не рай, и никогда им не был. Многоцветные камни некому собирать, кроме меня и Киры. А я подниму один или два во время прогулки, окуну в воду, чтобы полюбоваться игрой света на влажной поверхности, а потом швырну обратно в море.
Не собирайте себе сокровища на земле. Никто ничем не владеет, и никто не свободен - все мы чем-то связаны.
Офицеры из ЦРУ хотели управлять мировой бурей, но были пленниками старой идеи 'Пакс Американа' - мира под господством Америки…
Террористы стали заложниками другой идеи - что все зло исходит от Запада и особенно из Америки…
Клима - третьей, о возрождении имперской России. Как будто не закончился век империй!…
Одни люди повинуются своим желаниям, другие чувству долга, а некоторые… любви. Ведь желание денег, власти и даже любви привязывает нас к другим людям - и так мы обретаем любимых и врагов. Враги чаще приносят страдания, но любимые порой тоже. И те, и другие ограничивают нашу свободу…
Похоже, даже Бог несвободен - очертил Себе границы и не переступает их, дабы не мешать свободной воле людей и Владык.
До тех пор, пока они сами не переступят границ…
Впрочем, что тут нового? Все давно сказано Буддой и, если хочешь быть свободным, то уйди из этого мира. Тем более, что для меня путь открыт.
Но мне не хочется.
Я слышал пение птицы Гамаюн. Я знаю, что мир прекрасен, и даже в бою можно найти упоение. Я чувствую себя в долгу перед Той, кто открыла мне дверь. Несмотря на все могущество, Она тоже в тисках необходимости и тоже порой испытывает отчаяние. Если свобода лишь в том, чтобы выбирать себе оковы, то пусть это будут оковы любви. Потому что только они могут превратиться в крылья, уносящие в иные миры.
И я продолжу путь в надежде, что всегда останется радость возвращения в Сад.
Хотя бы только в памяти, хотя бы в последний миг…
Так что моя последняя история о любви. Пройдут тысячи и тысячи лет, и даже предательство будет искуплено, а героизм забыт, перейдя в величие духа.
Но любовь пребудет вечно.
10. Возвращение в Сад
Я был не первым странником во времени и пространстве, но тогда этого не знал. Уже потом стал разыскивать сведения о случаях, подобных моему, и мне попалась любопытная книга Феликса Пита Родригеса 'Забытые страницы', с рассказом 'Людовико Амаро - путешественник во времени'. Там приводятся даты жизни Людовико Амаро: 1600 - 1648 годы, но если верить рассказу автора, последняя цифра сомнительна. В этой книге есть отрывок из сочинения Амаро 'Исследования по поводу Рудольфовых таблиц' (тех, что были составлены Кеплером и Тихо Браге).
'Можно было бы сказать (ибо это так и есть), что надо сделать один только шаг, только один, и порог останется позади. Но где надо находиться, чтобы сделать этот шаг, в какой именно момент надо его сделать… и как должно быть произведено начальное движение этого шага, в котором все и заключается, - это неизвестно. Место, момент, и в какой форме это делается, судя по всему, определяются со столь жесткой точностью, что даже невозможно предположить никакого допуска. Однако совершенно очевидно, что столь чудовищная точность невообразима без какого-либо руководящего закона. Мне кажется, что если однажды будет найден утерянный секрет (а может быть, он никогда и не был известен), этот секрет будет обладать свойствами математической теоремы. И ее жуткой красотой. Но секрет неизвестен. И думаю, каким-то образом, по какому-то решению, природу и происхождение которого нам не суждено познать, этот секрет навсегда останется нераскрытым. Возможно, что он был построен в таком измерении мышления, которое несовместимо с возможными измерениями человеческого интеллекта…'.
Похоже, однако, что Людовико Амаро все-таки сумел вычислить это место и этот момент. Проходя мимо таверны 'Солнце' в Сиене 19 июля 1648 года, он легким взмахом руки приветствовал двух знакомых и, не останавливаясь, исчез…
Возможно, эта история вымышлена Питом Родригесом (я пока не искал других сведений об Амаро), но вымысел иногда срывает покровы с таинственных глубин реальности.
Я не обладаю гением Людовико Амаро, мне помогли. Но со стороны это, наверное, выглядело точно так же - я просто исчез со склона сопки.
Я думал, что откроется некая дверь - то ли в скалах, то ли на фоне угрюмой глади залива, но все оказалось гораздо проще. Сумрачный свет моргнул, я почувствовал стеснение в груди, и закружилась голова. А в следующий миг все стало, как прежде.
И по-другому.
Я неуверенно огляделся: такой же склон, только даль закрыли невесть откуда взявшиеся березы. Небо не сумрачно-темное, а глубоко-синее, трава изумрудно-зеленая. В ноздри проник пряный аромат каких-то цветов. В одно мгновение робкая северная весна сменилась разгаром лета.
Снова другой мир…
Но раньше я был гостем в астральных мирах - а скорее миражах с постоянно меняющимися странными пейзажами, быть может, в разных местах одного и того же мира. Здесь же я был в физическом теле (из-под мышек уже начинал стекать пот), и этот мир очень походил на наш.
Просто сдвинут во времени, как сказала Владычица.
Я глубоко вдохнул воздух, он был буквально напоен (иначе не скажешь) ароматами цветов, запахом березовой листвы и свежей травы - а потом сделал первый шаг. Где-то позади остался Китеж-град, но моя дорога лежала в другую сторону, в направлении солнца.
Хотя дороги, собственно, не было - мурава полян, белая колоннада берез, пышная листва не колышется в знойном воздухе.
Вскоре я почувствовал, что по спине текут струйки пота, снял куртку и перекинул через руку. Бросать не стоило: был предупрежден, что путешествие может продлиться долго. Наверное, и другие идут через эти леса, но вряд ли кто встретится. Хотя кто знает?…
'Тебя ждет не тихий Китеж, - напомнил я себе. - Впереди опасная дорога, и на ней можно все выиграть - или все потерять. Почему ты согласился?'.
Известно, почему. Иначе не увижу Киру.
Я усмехнулся: отсюда возврата не было. Да возвращаться, судя по всему, было и некуда… Поглядел вверх: непривычно золотое солнце сияло на синем небе. Я расстегнул воротник рубашки и зашагал дальше. Куртка с тяжелым пистолетом в кармане оттягивала руку, мягкая трава путалась под ногами, мешая идти.
Я не старался выдерживать направление точно, просто шел в сторону солнца, выбирая прогалины между берез. Постепенно лес начал редеть, трава стала выше, а потом открылась обширная поляна. Справа и слева стеной стояли березы - но выше и сумрачнее, чем раньше, а поляну замыкало странное строение…
Нечто, совсем чуждое среднерусскому лесу, скорее восточного облика - то ли полуразрушенная деревянная башня, то ли остатки ворот. Двухъярусная кровля с загнутыми вверх углами, проход под нею разделен колоннами надвое. С правой стороны все разрушено: несколько половиц второго этажа опираются на единственную колонну, жерди торчат в воздухе.
Я осторожно приблизился. Низкий фундамент из грубого камня, пять или шесть ступеней ведут на площадку под разрушенной кровлей. Полосы солнечного света на пыльном полу, а левее, где крыша сохранилась лучше, густая тень…
Я приостановился, где-то уже видел это - то ли на фотографии, то ли в кино. Откуда здесь восточная архитектура, что за наваждение? Хотя меня предупредили, что встретиться может всякое… Ну и ладно, миную эти ворота и пойду дальше… А может быть, обойти? Только больно густой лес с обеих сторон…
Я решительно зашагал вперед и почти сразу остановился снова: разглядел сидящую в сумраке фигуру и одновременно вспомнил, где видел сооружение - в старом, еще черно-белом фильме японского режиссера Акиры Куросава. Холодом тронуло корни волос.
Демон поджидал меня в тени ворот Расёмон.
Во рту пересохло, а сердце глухо забилось - вот оно, первое препятствие. Но удирать было поздно, и я стал подниматься по ступеням. На площадке остановился и сделал легкий поклон:
– Приветствую тебя, Темный Воин!
Надеюсь, получилось хоть отчасти в японском духе.
Фигура встала и поклонилась тоже - но изысканнее и ниже, чем я. Откуда мне знать, на какой угол надо кланяться: не занимался тамошними боевыми искусствами.
– Привет и тебе, Андрей.
Поджидавший меня (а я не сомневался, что ожидает именно меня) медленно вышел из тени. Я встретился с ним в третий раз, если не считать видения в марсианской пустыне, и смог наконец разглядеть получше. На мужчине было восточное одеяние: черный халат, перехваченный золотым поясом с зелеными пластинками. Похоже на нефрит… Черные волосы падают на плечи, ноги босы, в руке держит обнаженный меч. Черты лица изысканны и тонки, без следа изможденности, что когда-то поразила меня, а выражение спокойно и надменно.
Владелец меча явно не собирался останавливаться, и, хотя было неприятно оставлять обнаженное оружие за спиной, мне пришлось быстро повернуться и сбежать на лужайку. Мужчина не спеша последовал и, к моему облегчению, наконец остановился. Приподнял меч и светски заметил:
– Хорошее место для поединка.
– Какого поединка? - хмуро осведомился я. Хотя мог и не спрашивать, меня явно собирались изрубить на куски посреди этой зеленой лужайки.
Мой неприятель покачал головой:
– Ты вступил на опасный путь, а такой не пройти без боя. Но ты не готов, и значит, уже проиграл.
Голос был приятный, таким бы стихи читать. Но тут я вспомнил Александра - тоже любитель китайской поэзии и тоже не расстается с мечом
– Может быть, разойдемся мирно, - предложил я. - Мы вроде не ссорились.
Мой противник рассмеялся, показав крепкие белые зубы.
– Покой превращает мужчин в рухлядь. Я недаром выбрал этот облик, японцы лучше других понимают истину. Вот послушай: 'Самурай должен прежде всего постоянно помнить - помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги - что он должен умереть. Вот его главное дело'.
– Я не самурай, - тоскливо возразил я, одновременно прикидывая: успею ли выхватить пистолет из кармана куртки? Ну и жизнь наступила, ни шагу не сделать без оружия…
Нет, вряд ли успею. Пока дотянусь до кармана, пока вытащу пистолет. Хоть бы догадался снять с предохранителя при виде врат Расёмон: ведь ясно было, что ничего хорошего там не ждет. Хотя… всё равно не помогло бы: десять раз зарубят, пока достану. Этот явно мастерски владеет мечом - вон, даже самурайским духом проникнулся.
'Можно было бы сказать (ибо это так и есть), что надо сделать один только шаг, только один, и порог останется позади. Но где надо находиться, чтобы сделать этот шаг, в какой именно момент надо его сделать… и как должно быть произведено начальное движение этого шага, в котором все и заключается, - это неизвестно. Место, момент, и в какой форме это делается, судя по всему, определяются со столь жесткой точностью, что даже невозможно предположить никакого допуска. Однако совершенно очевидно, что столь чудовищная точность невообразима без какого-либо руководящего закона. Мне кажется, что если однажды будет найден утерянный секрет (а может быть, он никогда и не был известен), этот секрет будет обладать свойствами математической теоремы. И ее жуткой красотой. Но секрет неизвестен. И думаю, каким-то образом, по какому-то решению, природу и происхождение которого нам не суждено познать, этот секрет навсегда останется нераскрытым. Возможно, что он был построен в таком измерении мышления, которое несовместимо с возможными измерениями человеческого интеллекта…'.
Похоже, однако, что Людовико Амаро все-таки сумел вычислить это место и этот момент. Проходя мимо таверны 'Солнце' в Сиене 19 июля 1648 года, он легким взмахом руки приветствовал двух знакомых и, не останавливаясь, исчез…
Возможно, эта история вымышлена Питом Родригесом (я пока не искал других сведений об Амаро), но вымысел иногда срывает покровы с таинственных глубин реальности.
Я не обладаю гением Людовико Амаро, мне помогли. Но со стороны это, наверное, выглядело точно так же - я просто исчез со склона сопки.
Я думал, что откроется некая дверь - то ли в скалах, то ли на фоне угрюмой глади залива, но все оказалось гораздо проще. Сумрачный свет моргнул, я почувствовал стеснение в груди, и закружилась голова. А в следующий миг все стало, как прежде.
И по-другому.
Я неуверенно огляделся: такой же склон, только даль закрыли невесть откуда взявшиеся березы. Небо не сумрачно-темное, а глубоко-синее, трава изумрудно-зеленая. В ноздри проник пряный аромат каких-то цветов. В одно мгновение робкая северная весна сменилась разгаром лета.
Снова другой мир…
Но раньше я был гостем в астральных мирах - а скорее миражах с постоянно меняющимися странными пейзажами, быть может, в разных местах одного и того же мира. Здесь же я был в физическом теле (из-под мышек уже начинал стекать пот), и этот мир очень походил на наш.
Просто сдвинут во времени, как сказала Владычица.
Я глубоко вдохнул воздух, он был буквально напоен (иначе не скажешь) ароматами цветов, запахом березовой листвы и свежей травы - а потом сделал первый шаг. Где-то позади остался Китеж-град, но моя дорога лежала в другую сторону, в направлении солнца.
Хотя дороги, собственно, не было - мурава полян, белая колоннада берез, пышная листва не колышется в знойном воздухе.
Вскоре я почувствовал, что по спине текут струйки пота, снял куртку и перекинул через руку. Бросать не стоило: был предупрежден, что путешествие может продлиться долго. Наверное, и другие идут через эти леса, но вряд ли кто встретится. Хотя кто знает?…
'Тебя ждет не тихий Китеж, - напомнил я себе. - Впереди опасная дорога, и на ней можно все выиграть - или все потерять. Почему ты согласился?'.
Известно, почему. Иначе не увижу Киру.
Я усмехнулся: отсюда возврата не было. Да возвращаться, судя по всему, было и некуда… Поглядел вверх: непривычно золотое солнце сияло на синем небе. Я расстегнул воротник рубашки и зашагал дальше. Куртка с тяжелым пистолетом в кармане оттягивала руку, мягкая трава путалась под ногами, мешая идти.
Я не старался выдерживать направление точно, просто шел в сторону солнца, выбирая прогалины между берез. Постепенно лес начал редеть, трава стала выше, а потом открылась обширная поляна. Справа и слева стеной стояли березы - но выше и сумрачнее, чем раньше, а поляну замыкало странное строение…
Нечто, совсем чуждое среднерусскому лесу, скорее восточного облика - то ли полуразрушенная деревянная башня, то ли остатки ворот. Двухъярусная кровля с загнутыми вверх углами, проход под нею разделен колоннами надвое. С правой стороны все разрушено: несколько половиц второго этажа опираются на единственную колонну, жерди торчат в воздухе.
Я осторожно приблизился. Низкий фундамент из грубого камня, пять или шесть ступеней ведут на площадку под разрушенной кровлей. Полосы солнечного света на пыльном полу, а левее, где крыша сохранилась лучше, густая тень…
Я приостановился, где-то уже видел это - то ли на фотографии, то ли в кино. Откуда здесь восточная архитектура, что за наваждение? Хотя меня предупредили, что встретиться может всякое… Ну и ладно, миную эти ворота и пойду дальше… А может быть, обойти? Только больно густой лес с обеих сторон…
Я решительно зашагал вперед и почти сразу остановился снова: разглядел сидящую в сумраке фигуру и одновременно вспомнил, где видел сооружение - в старом, еще черно-белом фильме японского режиссера Акиры Куросава. Холодом тронуло корни волос.
Демон поджидал меня в тени ворот Расёмон.
Во рту пересохло, а сердце глухо забилось - вот оно, первое препятствие. Но удирать было поздно, и я стал подниматься по ступеням. На площадке остановился и сделал легкий поклон:
– Приветствую тебя, Темный Воин!
Надеюсь, получилось хоть отчасти в японском духе.
Фигура встала и поклонилась тоже - но изысканнее и ниже, чем я. Откуда мне знать, на какой угол надо кланяться: не занимался тамошними боевыми искусствами.
– Привет и тебе, Андрей.
Поджидавший меня (а я не сомневался, что ожидает именно меня) медленно вышел из тени. Я встретился с ним в третий раз, если не считать видения в марсианской пустыне, и смог наконец разглядеть получше. На мужчине было восточное одеяние: черный халат, перехваченный золотым поясом с зелеными пластинками. Похоже на нефрит… Черные волосы падают на плечи, ноги босы, в руке держит обнаженный меч. Черты лица изысканны и тонки, без следа изможденности, что когда-то поразила меня, а выражение спокойно и надменно.
Владелец меча явно не собирался останавливаться, и, хотя было неприятно оставлять обнаженное оружие за спиной, мне пришлось быстро повернуться и сбежать на лужайку. Мужчина не спеша последовал и, к моему облегчению, наконец остановился. Приподнял меч и светски заметил:
– Хорошее место для поединка.
– Какого поединка? - хмуро осведомился я. Хотя мог и не спрашивать, меня явно собирались изрубить на куски посреди этой зеленой лужайки.
Мой неприятель покачал головой:
– Ты вступил на опасный путь, а такой не пройти без боя. Но ты не готов, и значит, уже проиграл.
Голос был приятный, таким бы стихи читать. Но тут я вспомнил Александра - тоже любитель китайской поэзии и тоже не расстается с мечом
– Может быть, разойдемся мирно, - предложил я. - Мы вроде не ссорились.
Мой противник рассмеялся, показав крепкие белые зубы.
– Покой превращает мужчин в рухлядь. Я недаром выбрал этот облик, японцы лучше других понимают истину. Вот послушай: 'Самурай должен прежде всего постоянно помнить - помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги - что он должен умереть. Вот его главное дело'.
– Я не самурай, - тоскливо возразил я, одновременно прикидывая: успею ли выхватить пистолет из кармана куртки? Ну и жизнь наступила, ни шагу не сделать без оружия…
Нет, вряд ли успею. Пока дотянусь до кармана, пока вытащу пистолет. Хоть бы догадался снять с предохранителя при виде врат Расёмон: ведь ясно было, что ничего хорошего там не ждет. Хотя… всё равно не помогло бы: десять раз зарубят, пока достану. Этот явно мастерски владеет мечом - вон, даже самурайским духом проникнулся.