Страница:
Как же теперь спасать свою шею? Особенно сейчас, когда пресса все настойчивее требует публичной огласки результатов расследования по этой чертовой утечке. Хамфри предложил выпустить соответствующее пресс-коммюнике, проект которого уже подготовил наш пресс-секретарь, но, боюсь, толку от этого будет мало. Обычные избитые и, как правило, ничего не значащие фразы типа: «нарушения коммуникационных связей… неадекватное восприятие… старались следовать презумпции доверия… будет решаться на основе внутренних процедур…».
– Жалкая попытка обеления, – с вздохом отметил я. – Причем далеко не самая удачная.
– Скорее, осерения, – поправил меня Бернард.
Секретарь Кабинета с нами не согласился.
– Нет, это ни обеление, ни осерение. Это равное распределение вины.
Только этого мне еще не хватало! Чтобы все выглядело так, будто я на самом деле пытался запретить восьмую главу? (На самом деле, именно так оно и было. – Ред.) Ни за что на свете!
Хамфри задумчиво почесал подбородок. Затем осторожно, как бы нерешительно предложил:
– А может… может, имеет смысл «запустить» нашу историю, но… но окутать ее туманом?
Я сразу же понял, что он имеет в виду.
– Вы имеете в виду…
Он кивнул.
Кабинет погрузился в глубокое молчание. Значимое молчание. Всем было ясно – иного выхода просто нет. Затем, как и ожидалось, Хамфри перешел к деталям.
– Я давно собирался сказать вам, господин премьер-министр… К нам поступила весьма тревожная информация из МИДа. О фактах шпионажа со стороны советского посольства и торговой делегации.
– Не может быть! – с неподдельным ужасом воскликнул я.
– И тем не менее, боюсь, дело обстоит именно так. Имеются конкретные свидетельства против целого ряда дипломатических работников.
– Сколько? – нетерпеливо спросил я.
– Семьдесят шесть, господин премьер-министр.
Лично меня это почему-то не удивило.
– Знаете, Хамфри, по-моему, настало время для более твердых действий. Ведь речь идет о безопасности королевства.
– Совершенно верно.
Итак, решено.
– Выдворите их! – приказал я. – И не старайтесь делать из этого секрета. Сегодня же информируйте об этом прессу. Одновременно с нашим официальным сообщением о результатах расследования утечки…
– Да, господин премьер-министр, – послушно ответил секретарь Кабинета. И, чуть подумав, совершенно иным тоном добавил: – Хорошая мысль.
Мы работаем как самая настоящая команда, теперь это очевидно!
12
(Время от времени Хэкером овладевали приступы необъяснимого пристрастия к, так сказать, витиеватой прозе. Как правило, бессмысленной. В лучшем случае – несущественной. Но неизбежно отражающей поистине черчиллианское стремление занять значимое и существенное место в исторических трудах, в коем ему последовавшие поколения, увы, отказали. – Ред.)
Главной темой нашего обычного утреннего заседания с Хамфри и Бернардом, кстати, первого после моего краткого летнего отпуска, была неоправданно долгая задержка с тоннелем под Ла-Маншем.[50] Меня, само собой разумеется, прежде всего волновала проблема торжественной церемонии, посвященной официальному началу работ, но по каким-то, пока еще не совсем ясным для меня, причинам МИД в очередной раз использует тактику оттяжек и проволочек.
Хотя секретарь Кабинета не видел особых оснований для спешки. Равно как и мой главный личный секретарь (они говорят, что еще не подписаны отдельные разделы соответствующего соглашения).
Типичная мидовская летаргия. Я недовольно нахмурился.
– Сколько же можно тянуть? Давно пора начать!
Сама церемония обещает быть поистине грандиозной – открытие новых больших ворот и закладка первого камня в основание, которую совершит достопочтенный Джеймс Хэкер, премьер-министр Великобритании… Затем я произнесу речь об историческом звене, соединяющем две великие суверенные державы. Пресса будет просто захлебываться от восторга. И тот факт, что наш МИД еще не все согласовал с французами, не является достаточной причиной для того, чтобы откладывать столь важный проект в тот самый момент, когда мой рейтинг в публичных опросах далеко не на подъеме!
Поэтому я сообщил секретарю Кабинета свое решение: мне необходимо как можно быстрее провести встречу на высшем уровне с французским президентом и разобраться во всем самому.
Хамфри, казалось, был потрясен.
– Мне даже в голову не могло прийти, что вы рассматриваете такой радикальный подход, – сказал он, не побоявшись даже прибегнуть к одному из самых уничижительных эпитетов своего лексикона.
– Что ж, зато теперь может…
Ему тут же захотелось подорвать мою уверенность в собственных силах.
– Господин премьер-министр, вы на самом деле уверены, что сможете сами, без требуемой профессиональной помощи, заключить это соглашение с французами?
А почему бы и нет? Что тут такого сложного?
– Да, уверен… Кстати, у нас остается много нерешенных вопросов. Я имею в виду, принципиальных вопросов.
– Да, хватает, – пожав плечами, ответил он. – И немалая часть из них непосредственно связана с проблемами суверенитета. Например: где, по-вашему, должна пролегать граница?
Граница? Как где? Там где положено, конечно. Между Британией и Францией. (Эта запись в дневнике Хэкера вполне наглядно демонстрирует некоторые его способности. Равно как и напоминает известную максиму: если бы Господу было угодно, чтобы политики могли думать, он дал бы им мозги. – Ред.) Тем не менее, суть проблемы мне была не совсем ясна.
– А что с ней не так? Где бы она сейчас ни пролегала…
– Вы имеете в виду ту самую «трехмильную зону»? – поинтересовался Хамфри. – То есть кому будет принадлежать середина туннеля?
Я действительно имел в виду ту самую «трехмильную зону», но никак не середину туннеля. Мне это и в голову не приходило!
(Естественно. Тогда в голову Хэкера приходили только возможные отзывы прессы о его персональном участии в торжественной церемонии открытия. – Ред.)
– Видите ли, господин премьер-министр, – терпеливо объяснил мне секретарь Кабинета. – В соответствии с британским подходом, каждой из сторон должна принадлежать половина, но если следовать вашей логике, то тогда, как утверждает наш МИД, большая часть туннеля отходит под административную юрисдикцию… очевидно, ООН? Или, может, ЕЭС?
Да, слава богу, хоть в этом МИД оказался прав – разделить туннель посредине было бы полностью справедливым.
– Но, господин премьер-министр, французы отнюдь не считают это таким уж справедливым. По их мнению, англо-французская граница должна быть установлена у Дувра, – снова объяснил мне Хамфри. А затем с непонятной улыбочкой добавил: – Вы, полагаю, не возражали бы против того, чтобы уступить французам пятьдесят процентов?
Руководствуясь интересами справедливости, я сказал Хамфри, что против пятидесяти процентов у меня не может быть возражений.
Секретарь Кабинета с довольным видом потер ладони.
– Да, но потребовав для начала сто процентов, французы, как всегда, будут яростно торговаться и в конечном итоге согласятся не менее, чем на семьдесят пять процентов.
Коварный подход. К тому же объясняющий и непонятную улыбочку, и на редкость довольный вид секретаря Кабинета. Глупец, он думает, что ему удалось меня подловить. Да ведь никто не застрахован от ошибок! (Ненамеренно честное признание. – Ред.)
– Конечно же, – с трудом сдерживаясь, ответил я ему, – туннель надо разделить посередине. Тем самым половина туннеля остается под нашей юрисдикцией, а половина отходит французам. Это же абсолютно логично, разве нет?
– А под чьей юрисдикцией будут поезда?
Честно говоря, я об этом не думал. А Хамфри, который явно заранее подготовился к этому, буквально забросал меня на редкость раздражающими, незначительными, иногда просто мелочными придирками.
– Господин премьер-министр, если какое-либо преступление совершается во французском поезде, который находится уже в британском секторе, то, как по-вашему, в чьей юрисдикции это деяние будет находиться – в британской или во французской?
– В британской, конечно, – не раздумывая, ответил я. Он молча смотрел на меня. С самодовольной ухмылочкой, искривившей его тонкие губы. – Нет-нет, во французской, конечно, – вовремя поправился я. – Нет, по-моему, все-таки в британской…
А Хамфри по-прежнему тянул резину, продолжая и продолжая задавать свои провокационные вопросы.
– Скажите, если внутри французского сектора из британского поезда выбрасывается какое-либо тело, то под чьей юрисдикцией это следует рассматривать?
– Французской? – попробовал я угадать. Никакого ответа. Тогда я попытался зайти с другой стороны. – Нет, британской… нет-нет… м-м-м…
– Ну, а если британский грузовик загружается на французский поезд в британском секторе, – безжалостно продолжал он, – то чьей считать юрисдикцию в таком случае?
К этому времени я уже окончательно запутался. (Как и раньше. – Ред.). Равно как и Бернард. Потому что, не скрывая интереса, он спросил:
– А нельзя ли разделить уголовную юрисдикцию на две ветви? Скажем, внутреннюю и внешнюю…
Хамфри его просто проигнорировал.
– Как вы думаете, господин премьер-министр, стоит ли нам установить посредине туннеля пограничный пост или нет?
– Да, стоит, – автоматически ответил я. Он, не мигая, смотрел на меня, и мной снова овладела неуверенность. – Нет, наверное, не стоит…
– А может, имеет смысл установить таможенные и иммиграционные посты на одном из концов туннеля?
Постепенно до меня начало доходить, насколько сложным и запутанным все это оказывалось на самом деле.
– Нет, – нерешительно ответил я, но затем, подумав, все-таки сказал: – Да.
– Или лучше на обоих?
Поскольку возможности и варианты решения казались бесконечными, я счел за лучшее согласиться.
– Да.
Сэр Хамфри открыто намекнул на мою нерешительность. Так оно и есть.
– Но ведь все эти вопросы, как я уже отмечал, должны решаться юристами в ходе соответствующих переговоров.
– Совершенно верно, господин премьер-министр, – подтвердил он. – Но мне показалось, вы сказали, что хотели бы решать все эти вопросы сами. Или я что-то не так понял?
– Да, не так, – раздраженно сказал я. – У меня нет ни малейшего желания копаться в безнадежно запутанных юридических хитросплетениях международного права. Мое дело – это базовые политические вопросы.
– Вот как, – произнес секретарь Кабинета, изобразив на лице нарочитое удивление. – Значит, суверенитет уже не является вопросом политическим? Надо же, как интересно.
Неужели ему нравится так зло шутить? Он ведь прекрасно знает, что я имел в виду!
(Иначе чем чересчур оптимистичным назвать это утверждение Хэкера было просто нельзя. Сэр Хамфри вряд ли даже догадывался, что премьер-министр имел в виду. Даже мы, после столь долгих лет внимательнейшего изучения его более чем откровенных дневников, до сих пор точно не знаем, что он тогда имел в виду. – Ред.)
Более того, он и не думал заканчивать свой неуместно дерзкий перекрестный допрос.
– Полагаю, господин премьер-министр, вы согласны с тем, что данный туннель должен строиться с использованием самых современных технологий?
– Естественно!
– Прекрасно. Значит, тем самым вы фактически согласились с тем, что девяносто процентов всех контрактов будут отданы французским компаниям. Кстати, вы хотите, чтобы надписи делались сначала на французском, и только потом на английском?
– Нет! – твердо заявил я.
– А французы хотят.
– Нет, мы не согласны.
– Тогда мы не сможем провести торжественную церемонию до тех пор, пока не согласимся.
Чуть подумав, я предложил компромисс:
– А почему бы нам не делать надписи на английском первыми на нашем конце, а на французском – на их?
– А как насчет поездов?
Меня все это начинало просто бесить.
– Ради бога, Хамфри, ну какое это может иметь значение?
Он равнодушно пожал плечами.
– Для французов может… Далее. Как быть с меню? На английском или на французском?
– А что, разве их нельзя просто менять местами посередине?
Секретарь Кабинета печально покачал головой.
– Увы, французы будут непоколебимы. Именно поэтому название британского авиалайнера «конкорд» пишется на французский манер – с буквой «е» на конце[51]. Конечно, если вы захотите уступить французам по всем этим пунктам, соглашение с ними могло бы быть подписано немедленно… Или, – он пожал плечами, – вы можете позволить МИДу сделать все, на что они способны.
Все, на что они способны? Похоже, секретарь Кабинета и сам не очень-то верил в их способность достойно представить нашу сторону в этом соглашении.
Хамфри тут же полностью подтвердил мои опасения.
– Боюсь, они тоже мало что смогут сделать, но все-таки у них, надеюсь, это выйдет лучше, чем вышло бы у вас, господин премьер-министр.
В общем-то он прав. И тем не менее, в этом не было никакого здравого смысла.
– Послушайте, Хамфри, – спросил я, – неужели в отношениях с французами нам никогда не удается настоять на своем?
– Нет, удается. Иногда.
– И когда такое было в последний раз?
– В 1815 году. В битве при Ватерлоо, господин премьер-министр.
Пока я, напрягая свою энциклопедическую память и исторические познания, пытался вспомнить, так ли это на самом деле, сэр Хамфри придумал для меня очередной каверзный вопрос.
– А что если террористы «угонят» поезд? И будут угрожать, что взорвут его вместе с туннелем…
Чудовищное предположение! Впрочем, почему предположение?
– Господи, – воскликнул я, – так не лучше ли передать французам юрисдикцию над всем этим проектом. Целиком и полностью! Тогда им самим придется ломать голову.
Сэр Хамфри довольно усмехнулся и покровительственно произнес:
– Вот видите, господин премьер-министр? Если бы переговоры вели вы сами, то уступили бы французам по всем пунктам. Без исключения! К тому же, французы, я в этом практически не сомневаюсь, тайно готовят какой-нибудь коварный план, о котором пока нам ничего не известно. Полагаю, вы догадывались об этом, господин премьер-министр?
И хотя его неприкрытый сарказм был недопустим, мне пришлось признать, что эти переговоры с французами не для меня. С любой другой нацией – да. С ними – никогда! И кроме того… (Господи, почему же мне не пришло это в голову раньше?). Кроме того, мое неучастие будет мне более выгодным.
– Хамфри, если эти переговоры связаны с унизительными уступками, мне бы хотелось, чтобы их вел наш министр иностранных дел.
– А вот это мудро, очень мудро, господин премьер-министр, – одобрительно пробормотал секретарь Кабинета, и, не теряя времени, перешел к другому неприятному делу, которое вызывало у меня сильнейшее раздражение все последнее время. – Не могли бы мы теперь обсудить уже всем порядком надоевший вопрос о мемуарах вашего предшественника?
Мало нам было проблем с его восьмой главой, так он уже приступил к написанию последней – той самой, в которой описывается его отставка и мое возвышение на премьерство. Для чего ему необходим доступ к определенным правительственным документам…
Я спросил, не могли бы мы найти хоть какой-нибудь способ остановить эти чертовы мемуары, пока они окончательно не испортили мою репутацию. Хамфри печально покачал головой.
– Мемуары, увы, это профессиональная опасность. – И он глубоко и шумно вздохнул. Будто вспоминал былое.
С чего бы это ему вздыхать? Ведь четвертовать собирались не его, а меня! Причем самым удручающим было не то, что мой предшественник писал про меня, а сам факт предательства. Ведь до того, как мы прочли первые восемь глав этой книги, я искренне считал его своим другом!
Например, в черновике, который нам доставили сегодня утром, он называл меня… двуличным!
– Это совсем не так, – заявил мой главный личный секретарь, когда я показал ему текст.
Мне, признаться, было приятно услышать его слова.
– И непростительно опрометчиво, – продолжил Бернард. Я с удивлением посмотрел на него. – Опрометчиво?
– И совсем не так, – с подчеркнутым выражением повторил он.
– Как ему не стыдно писать обо мне такую ложь? – риторически спросил я.
– Какую ложь? – спросил Бернард, но потом добавил: – Ах да, понятно…
Иногда мой главный личный секретарь на редкость несообразителен. С чего это он мог подумать, что я собираюсь сменить тему? Оказалось, подумал.
Интересный вопрос: почему бывший премьер-министр счел нужным написать всю эту грязную стряпню? Просто потому, что рассчитывает тем самым увеличить тираж своей книги? Думаю, нет. Некоторые люди лгут не столько потому, что этого требуют их интересы, сколько потому, что это заложено в их натуре.
– Мой предшественник – это подлый, вероломный, мстительный мерзавец, – заявил я Бернарду. – И если ему мало уже имеющихся почестей, королевских комиссий и прочих «теплых местечек», и он рассчитывает на какие-нибудь еще, то, боюсь, его ждет горькое разочарование! Ни миллиграмма официального признания! Во всяком случае, пока я здесь и…
Но тут мою совершенно справедливую вспышку гнева перебил звонок телефона. Бернард снял трубку.
– Да? Послушайте, это важно, потому что… Что? Не может быть! Боже мой! Умер по прибытии? Так, понятно.
Он медленно и необычно торжественно опустил телефонную трубку.
– Плохие новости, Бернард? – поинтересовался я.
– И да и нет, – осторожно ответил он и после многозначительной паузы торжественно объявил: – Только что от сердечного приступа скоропостижно скончался ваш предшественник, бывший премьер-министр Великобритании и Северной Ирландии.
– Какая трагедия! – немедленно отреагировал я. Кому, как не мне, знать, что и как произносить в подобных случаях.
– Да, трагедия, – в унисон поддержали меня Хамфри и Бернард.
– Великий человек, – сказал я. Для протокола.
– Великий человек, – повторили они хором.
– Нам его будет очень не хватать, – грустно покачав головой, сказал я. (В конце-концов, кому-то ведь его на самом деле будет не хватать.)
На противоположной стороне стола тоже грустно покачали головами.
– Нам его будет очень не хватать…
– Равно как и его мемуаров, – добавил я.
– Которые теперь вряд ли когда-нибудь увидят свет, – с видимым сожалением констатировал Бернард.
– Увы! – вздохнул Хамфри.
– Увы! – Я развел руками.
Видимо, поняв, что этого достаточно, мой главный личный секретарь сменил тему.
– Господин премьер-министр, в свое время… ну, еще тогда, до… кончины, он выражал надежду, что его похоронят с достойными почестями. Однако, учитывая ваше желание не оказывать ему больше никаких почестей…
Бернард снова ошибся. Похороны были той самой почестью, которую мне было вдвойне приятно оказать. Я сказал ему, что он совершенно не так меня понял.
– Не сомневаюсь, на похоронах пожелает присутствовать немало людей, Бернард. Причем каких людей!
– Чтобы отдать ему дань уважения, господин премьер-министр?
– Естественно.
Это, безусловно, была одна причина. Вторая же… чтобы собственными глазами убедиться в его кончине.
(Такого рода похороны нередко становятся самой лучшей формой встреч на высшем уровне. Специально собравшись вместе по вполне определенной причине, государственные деятели, политики и дипломаты имеют прекрасную возможность для неформального общения друг с другом во время приемов, в церквях, на кладбищах, в ходе которого они могут добиваться несравненно более значимых результатов, чем на многих официальных «семерках», «восьмерках», «десятках»… Вот почему Хэкер, не раздумывая, согласился на пышные государственные похороны своего не очень оплакиваемого предшественника. – Ред.)
Впрочем, в этом списке был один любопытный пробел – французский премьер-министр. Я спросил об этом Бернарда и Хамфри, когда мы все собрались обсудить важные детали предстоящей траурной процедуры.
– Наверное, именно для этого французский посол и хочет завтра встретиться с вами, – объяснил Хамфри.
Я согласился, хотя в тот момент, признаюсь, меня куда больше интересовало конкретное расположение телекамер на месте событий.
– Проследите, чтобы камеры равномерно расставили следующим образом: у выхода из Номера 10, вдоль всего маршрута движения, у Вестминстерского аббатства, внутри него и еще одну так, чтобы она была направлена прямо на церковную скамью, на которой должен сидеть я.
Хамфри с сомнением покачал головой.
– Да, но для этого придется поставить камеру прямо на кафедру.
– И что?
– Для архиепископа останется слишком мало места.
– И откуда он тогда будет читать свою проповедь?
– Думаю, с кафедры.
Похоже, проблема несколько сложнее, чем мне казалось.
– Ну и где тогда будет стоять моя камера?
Секретарь Кабинета ненадолго задумался.
– Ну, скажем, на алтаре. Но он тоже может понадобиться архиепископу…
Значит, на этот раз ему придется обойтись без него. (Очевидно, архиепископу просто не собирались говорить, что это будет не религиозная церемония, а трансляция партийно-политического митинга. – Ред.)
Но сначала ко мне зашел Бернард.
– Французский посол уже в пути, господин премьер-министр. И мне известно, какую новость он вам намерен сообщить: французский премьер-министр не приедет, вместо него будет президент.
– Президент? – радостно переспросил я. – Но ведь это же прекрасно!
– Увы, господин премьер-министр, это ужасно!
Секретарь Кабинета, похоже, тоже уже был в курсе, поэтому поспешил к нам присоединиться. Причем выглядел он необычно обеспокоенным.
Интересно, почему? Лично я не видел никакой проблемы. Во всяком случае, пока. Наверное, потому что у меня было не так много практического опыта общения с французами. Заметив это, мой главный личный секретарь попытался мне объяснить.
– Три года тому назад, когда королева была с официальным визитом во Франции, она подарила президенту щенка Лабрадора. И вот теперь он везет с собой одного из щенков того щенка, чтобы сделать ей ответный подарок.
Хамфри откинулся на спинку стула.
– Это ужасно! Значит, это правда?
– Боюсь, что да, сэр Хамфри, – замогильным тоном подтвердил Бернард.
– Так я и знал, – с обреченным вздохом произнес секретарь Кабинета. – Знал, что французы наверняка приготовят какую-нибудь каверзу.
Мне по-прежнему было совершенно непонятно, почему они оба так обеспокоены.
– Что тут особенного? По-моему, всего лишь милый дружеский жест, только и всего.
– Милый-то милый, – Хамфри кисло улыбнулся. – Но вряд ли дружеский.
– Почему?
– Потому что Ее Величеству придется от него отказаться. А это неизбежно повлечет за собой… последствия!
Вся проблема заключалась в карантине. Ведь собаку нельзя просто вот так взять и ввезти! Значит, этому королевскому «лабрадорчику» придется провести как минимум шесть месяцев в карантине.
В принципе, никакой трагедии в этом я не видел.
– Уверен, французы это поймут.
– Конечно же, поймут, господин премьер-министр. В частном порядке. Но понять это официально они откажутся. Именно поэтому французы и заготовили такой подарок.
Он прав. В этом-то вся проблема и заключается. Французы намеренно создают некий дипломатический инцидент, чтобы в конечном итоге сделать все по-своему в вопросе суверенитета над туннелем. Я поделился своим открытием с Хамфри и Бернардом и, убедившись, что они оба по достоинству оценили мою проницательность, немедленно послал за Питером Гасконом, моим новым личным секретарем по иностранным делам.
– Жалкая попытка обеления, – с вздохом отметил я. – Причем далеко не самая удачная.
– Скорее, осерения, – поправил меня Бернард.
Секретарь Кабинета с нами не согласился.
– Нет, это ни обеление, ни осерение. Это равное распределение вины.
Только этого мне еще не хватало! Чтобы все выглядело так, будто я на самом деле пытался запретить восьмую главу? (На самом деле, именно так оно и было. – Ред.) Ни за что на свете!
Хамфри задумчиво почесал подбородок. Затем осторожно, как бы нерешительно предложил:
– А может… может, имеет смысл «запустить» нашу историю, но… но окутать ее туманом?
Я сразу же понял, что он имеет в виду.
– Вы имеете в виду…
Он кивнул.
Кабинет погрузился в глубокое молчание. Значимое молчание. Всем было ясно – иного выхода просто нет. Затем, как и ожидалось, Хамфри перешел к деталям.
– Я давно собирался сказать вам, господин премьер-министр… К нам поступила весьма тревожная информация из МИДа. О фактах шпионажа со стороны советского посольства и торговой делегации.
– Не может быть! – с неподдельным ужасом воскликнул я.
– И тем не менее, боюсь, дело обстоит именно так. Имеются конкретные свидетельства против целого ряда дипломатических работников.
– Сколько? – нетерпеливо спросил я.
– Семьдесят шесть, господин премьер-министр.
Лично меня это почему-то не удивило.
– Знаете, Хамфри, по-моему, настало время для более твердых действий. Ведь речь идет о безопасности королевства.
– Совершенно верно.
Итак, решено.
– Выдворите их! – приказал я. – И не старайтесь делать из этого секрета. Сегодня же информируйте об этом прессу. Одновременно с нашим официальным сообщением о результатах расследования утечки…
– Да, господин премьер-министр, – послушно ответил секретарь Кабинета. И, чуть подумав, совершенно иным тоном добавил: – Хорошая мысль.
Мы работаем как самая настоящая команда, теперь это очевидно!
12
Дипломатический инцидент
3 сентября
Сегодняшний день, годовщина начала Второй мировой войны,[49] стал датой, когда произошло несколько необычайных, но вполне уместных событий, и случилось немало настоящих неожиданностей, вместе с тем оказался днем, который однажды станет почитаться великим днем, днем, когда над всей Британией начало всходить солнце новой эры!(Время от времени Хэкером овладевали приступы необъяснимого пристрастия к, так сказать, витиеватой прозе. Как правило, бессмысленной. В лучшем случае – несущественной. Но неизбежно отражающей поистине черчиллианское стремление занять значимое и существенное место в исторических трудах, в коем ему последовавшие поколения, увы, отказали. – Ред.)
Главной темой нашего обычного утреннего заседания с Хамфри и Бернардом, кстати, первого после моего краткого летнего отпуска, была неоправданно долгая задержка с тоннелем под Ла-Маншем.[50] Меня, само собой разумеется, прежде всего волновала проблема торжественной церемонии, посвященной официальному началу работ, но по каким-то, пока еще не совсем ясным для меня, причинам МИД в очередной раз использует тактику оттяжек и проволочек.
Хотя секретарь Кабинета не видел особых оснований для спешки. Равно как и мой главный личный секретарь (они говорят, что еще не подписаны отдельные разделы соответствующего соглашения).
Типичная мидовская летаргия. Я недовольно нахмурился.
– Сколько же можно тянуть? Давно пора начать!
Сама церемония обещает быть поистине грандиозной – открытие новых больших ворот и закладка первого камня в основание, которую совершит достопочтенный Джеймс Хэкер, премьер-министр Великобритании… Затем я произнесу речь об историческом звене, соединяющем две великие суверенные державы. Пресса будет просто захлебываться от восторга. И тот факт, что наш МИД еще не все согласовал с французами, не является достаточной причиной для того, чтобы откладывать столь важный проект в тот самый момент, когда мой рейтинг в публичных опросах далеко не на подъеме!
Поэтому я сообщил секретарю Кабинета свое решение: мне необходимо как можно быстрее провести встречу на высшем уровне с французским президентом и разобраться во всем самому.
Хамфри, казалось, был потрясен.
– Мне даже в голову не могло прийти, что вы рассматриваете такой радикальный подход, – сказал он, не побоявшись даже прибегнуть к одному из самых уничижительных эпитетов своего лексикона.
– Что ж, зато теперь может…
Ему тут же захотелось подорвать мою уверенность в собственных силах.
– Господин премьер-министр, вы на самом деле уверены, что сможете сами, без требуемой профессиональной помощи, заключить это соглашение с французами?
А почему бы и нет? Что тут такого сложного?
– Да, уверен… Кстати, у нас остается много нерешенных вопросов. Я имею в виду, принципиальных вопросов.
– Да, хватает, – пожав плечами, ответил он. – И немалая часть из них непосредственно связана с проблемами суверенитета. Например: где, по-вашему, должна пролегать граница?
Граница? Как где? Там где положено, конечно. Между Британией и Францией. (Эта запись в дневнике Хэкера вполне наглядно демонстрирует некоторые его способности. Равно как и напоминает известную максиму: если бы Господу было угодно, чтобы политики могли думать, он дал бы им мозги. – Ред.) Тем не менее, суть проблемы мне была не совсем ясна.
– А что с ней не так? Где бы она сейчас ни пролегала…
– Вы имеете в виду ту самую «трехмильную зону»? – поинтересовался Хамфри. – То есть кому будет принадлежать середина туннеля?
Я действительно имел в виду ту самую «трехмильную зону», но никак не середину туннеля. Мне это и в голову не приходило!
(Естественно. Тогда в голову Хэкера приходили только возможные отзывы прессы о его персональном участии в торжественной церемонии открытия. – Ред.)
– Видите ли, господин премьер-министр, – терпеливо объяснил мне секретарь Кабинета. – В соответствии с британским подходом, каждой из сторон должна принадлежать половина, но если следовать вашей логике, то тогда, как утверждает наш МИД, большая часть туннеля отходит под административную юрисдикцию… очевидно, ООН? Или, может, ЕЭС?
Да, слава богу, хоть в этом МИД оказался прав – разделить туннель посредине было бы полностью справедливым.
– Но, господин премьер-министр, французы отнюдь не считают это таким уж справедливым. По их мнению, англо-французская граница должна быть установлена у Дувра, – снова объяснил мне Хамфри. А затем с непонятной улыбочкой добавил: – Вы, полагаю, не возражали бы против того, чтобы уступить французам пятьдесят процентов?
Руководствуясь интересами справедливости, я сказал Хамфри, что против пятидесяти процентов у меня не может быть возражений.
Секретарь Кабинета с довольным видом потер ладони.
– Да, но потребовав для начала сто процентов, французы, как всегда, будут яростно торговаться и в конечном итоге согласятся не менее, чем на семьдесят пять процентов.
Коварный подход. К тому же объясняющий и непонятную улыбочку, и на редкость довольный вид секретаря Кабинета. Глупец, он думает, что ему удалось меня подловить. Да ведь никто не застрахован от ошибок! (Ненамеренно честное признание. – Ред.)
– Конечно же, – с трудом сдерживаясь, ответил я ему, – туннель надо разделить посередине. Тем самым половина туннеля остается под нашей юрисдикцией, а половина отходит французам. Это же абсолютно логично, разве нет?
– А под чьей юрисдикцией будут поезда?
Честно говоря, я об этом не думал. А Хамфри, который явно заранее подготовился к этому, буквально забросал меня на редкость раздражающими, незначительными, иногда просто мелочными придирками.
– Господин премьер-министр, если какое-либо преступление совершается во французском поезде, который находится уже в британском секторе, то, как по-вашему, в чьей юрисдикции это деяние будет находиться – в британской или во французской?
– В британской, конечно, – не раздумывая, ответил я. Он молча смотрел на меня. С самодовольной ухмылочкой, искривившей его тонкие губы. – Нет-нет, во французской, конечно, – вовремя поправился я. – Нет, по-моему, все-таки в британской…
А Хамфри по-прежнему тянул резину, продолжая и продолжая задавать свои провокационные вопросы.
– Скажите, если внутри французского сектора из британского поезда выбрасывается какое-либо тело, то под чьей юрисдикцией это следует рассматривать?
– Французской? – попробовал я угадать. Никакого ответа. Тогда я попытался зайти с другой стороны. – Нет, британской… нет-нет… м-м-м…
– Ну, а если британский грузовик загружается на французский поезд в британском секторе, – безжалостно продолжал он, – то чьей считать юрисдикцию в таком случае?
К этому времени я уже окончательно запутался. (Как и раньше. – Ред.). Равно как и Бернард. Потому что, не скрывая интереса, он спросил:
– А нельзя ли разделить уголовную юрисдикцию на две ветви? Скажем, внутреннюю и внешнюю…
Хамфри его просто проигнорировал.
– Как вы думаете, господин премьер-министр, стоит ли нам установить посредине туннеля пограничный пост или нет?
– Да, стоит, – автоматически ответил я. Он, не мигая, смотрел на меня, и мной снова овладела неуверенность. – Нет, наверное, не стоит…
– А может, имеет смысл установить таможенные и иммиграционные посты на одном из концов туннеля?
Постепенно до меня начало доходить, насколько сложным и запутанным все это оказывалось на самом деле.
– Нет, – нерешительно ответил я, но затем, подумав, все-таки сказал: – Да.
– Или лучше на обоих?
Поскольку возможности и варианты решения казались бесконечными, я счел за лучшее согласиться.
– Да.
Сэр Хамфри открыто намекнул на мою нерешительность. Так оно и есть.
– Но ведь все эти вопросы, как я уже отмечал, должны решаться юристами в ходе соответствующих переговоров.
– Совершенно верно, господин премьер-министр, – подтвердил он. – Но мне показалось, вы сказали, что хотели бы решать все эти вопросы сами. Или я что-то не так понял?
– Да, не так, – раздраженно сказал я. – У меня нет ни малейшего желания копаться в безнадежно запутанных юридических хитросплетениях международного права. Мое дело – это базовые политические вопросы.
– Вот как, – произнес секретарь Кабинета, изобразив на лице нарочитое удивление. – Значит, суверенитет уже не является вопросом политическим? Надо же, как интересно.
Неужели ему нравится так зло шутить? Он ведь прекрасно знает, что я имел в виду!
(Иначе чем чересчур оптимистичным назвать это утверждение Хэкера было просто нельзя. Сэр Хамфри вряд ли даже догадывался, что премьер-министр имел в виду. Даже мы, после столь долгих лет внимательнейшего изучения его более чем откровенных дневников, до сих пор точно не знаем, что он тогда имел в виду. – Ред.)
Более того, он и не думал заканчивать свой неуместно дерзкий перекрестный допрос.
– Полагаю, господин премьер-министр, вы согласны с тем, что данный туннель должен строиться с использованием самых современных технологий?
– Естественно!
– Прекрасно. Значит, тем самым вы фактически согласились с тем, что девяносто процентов всех контрактов будут отданы французским компаниям. Кстати, вы хотите, чтобы надписи делались сначала на французском, и только потом на английском?
– Нет! – твердо заявил я.
– А французы хотят.
– Нет, мы не согласны.
– Тогда мы не сможем провести торжественную церемонию до тех пор, пока не согласимся.
Чуть подумав, я предложил компромисс:
– А почему бы нам не делать надписи на английском первыми на нашем конце, а на французском – на их?
– А как насчет поездов?
Меня все это начинало просто бесить.
– Ради бога, Хамфри, ну какое это может иметь значение?
Он равнодушно пожал плечами.
– Для французов может… Далее. Как быть с меню? На английском или на французском?
– А что, разве их нельзя просто менять местами посередине?
Секретарь Кабинета печально покачал головой.
– Увы, французы будут непоколебимы. Именно поэтому название британского авиалайнера «конкорд» пишется на французский манер – с буквой «е» на конце[51]. Конечно, если вы захотите уступить французам по всем этим пунктам, соглашение с ними могло бы быть подписано немедленно… Или, – он пожал плечами, – вы можете позволить МИДу сделать все, на что они способны.
Все, на что они способны? Похоже, секретарь Кабинета и сам не очень-то верил в их способность достойно представить нашу сторону в этом соглашении.
Хамфри тут же полностью подтвердил мои опасения.
– Боюсь, они тоже мало что смогут сделать, но все-таки у них, надеюсь, это выйдет лучше, чем вышло бы у вас, господин премьер-министр.
В общем-то он прав. И тем не менее, в этом не было никакого здравого смысла.
– Послушайте, Хамфри, – спросил я, – неужели в отношениях с французами нам никогда не удается настоять на своем?
– Нет, удается. Иногда.
– И когда такое было в последний раз?
– В 1815 году. В битве при Ватерлоо, господин премьер-министр.
Пока я, напрягая свою энциклопедическую память и исторические познания, пытался вспомнить, так ли это на самом деле, сэр Хамфри придумал для меня очередной каверзный вопрос.
– А что если террористы «угонят» поезд? И будут угрожать, что взорвут его вместе с туннелем…
Чудовищное предположение! Впрочем, почему предположение?
– Господи, – воскликнул я, – так не лучше ли передать французам юрисдикцию над всем этим проектом. Целиком и полностью! Тогда им самим придется ломать голову.
Сэр Хамфри довольно усмехнулся и покровительственно произнес:
– Вот видите, господин премьер-министр? Если бы переговоры вели вы сами, то уступили бы французам по всем пунктам. Без исключения! К тому же, французы, я в этом практически не сомневаюсь, тайно готовят какой-нибудь коварный план, о котором пока нам ничего не известно. Полагаю, вы догадывались об этом, господин премьер-министр?
И хотя его неприкрытый сарказм был недопустим, мне пришлось признать, что эти переговоры с французами не для меня. С любой другой нацией – да. С ними – никогда! И кроме того… (Господи, почему же мне не пришло это в голову раньше?). Кроме того, мое неучастие будет мне более выгодным.
– Хамфри, если эти переговоры связаны с унизительными уступками, мне бы хотелось, чтобы их вел наш министр иностранных дел.
– А вот это мудро, очень мудро, господин премьер-министр, – одобрительно пробормотал секретарь Кабинета, и, не теряя времени, перешел к другому неприятному делу, которое вызывало у меня сильнейшее раздражение все последнее время. – Не могли бы мы теперь обсудить уже всем порядком надоевший вопрос о мемуарах вашего предшественника?
Мало нам было проблем с его восьмой главой, так он уже приступил к написанию последней – той самой, в которой описывается его отставка и мое возвышение на премьерство. Для чего ему необходим доступ к определенным правительственным документам…
Я спросил, не могли бы мы найти хоть какой-нибудь способ остановить эти чертовы мемуары, пока они окончательно не испортили мою репутацию. Хамфри печально покачал головой.
– Мемуары, увы, это профессиональная опасность. – И он глубоко и шумно вздохнул. Будто вспоминал былое.
С чего бы это ему вздыхать? Ведь четвертовать собирались не его, а меня! Причем самым удручающим было не то, что мой предшественник писал про меня, а сам факт предательства. Ведь до того, как мы прочли первые восемь глав этой книги, я искренне считал его своим другом!
Например, в черновике, который нам доставили сегодня утром, он называл меня… двуличным!
– Это совсем не так, – заявил мой главный личный секретарь, когда я показал ему текст.
Мне, признаться, было приятно услышать его слова.
– И непростительно опрометчиво, – продолжил Бернард. Я с удивлением посмотрел на него. – Опрометчиво?
– И совсем не так, – с подчеркнутым выражением повторил он.
– Как ему не стыдно писать обо мне такую ложь? – риторически спросил я.
– Какую ложь? – спросил Бернард, но потом добавил: – Ах да, понятно…
Иногда мой главный личный секретарь на редкость несообразителен. С чего это он мог подумать, что я собираюсь сменить тему? Оказалось, подумал.
Интересный вопрос: почему бывший премьер-министр счел нужным написать всю эту грязную стряпню? Просто потому, что рассчитывает тем самым увеличить тираж своей книги? Думаю, нет. Некоторые люди лгут не столько потому, что этого требуют их интересы, сколько потому, что это заложено в их натуре.
– Мой предшественник – это подлый, вероломный, мстительный мерзавец, – заявил я Бернарду. – И если ему мало уже имеющихся почестей, королевских комиссий и прочих «теплых местечек», и он рассчитывает на какие-нибудь еще, то, боюсь, его ждет горькое разочарование! Ни миллиграмма официального признания! Во всяком случае, пока я здесь и…
Но тут мою совершенно справедливую вспышку гнева перебил звонок телефона. Бернард снял трубку.
– Да? Послушайте, это важно, потому что… Что? Не может быть! Боже мой! Умер по прибытии? Так, понятно.
Он медленно и необычно торжественно опустил телефонную трубку.
– Плохие новости, Бернард? – поинтересовался я.
– И да и нет, – осторожно ответил он и после многозначительной паузы торжественно объявил: – Только что от сердечного приступа скоропостижно скончался ваш предшественник, бывший премьер-министр Великобритании и Северной Ирландии.
– Какая трагедия! – немедленно отреагировал я. Кому, как не мне, знать, что и как произносить в подобных случаях.
– Да, трагедия, – в унисон поддержали меня Хамфри и Бернард.
– Великий человек, – сказал я. Для протокола.
– Великий человек, – повторили они хором.
– Нам его будет очень не хватать, – грустно покачав головой, сказал я. (В конце-концов, кому-то ведь его на самом деле будет не хватать.)
На противоположной стороне стола тоже грустно покачали головами.
– Нам его будет очень не хватать…
– Равно как и его мемуаров, – добавил я.
– Которые теперь вряд ли когда-нибудь увидят свет, – с видимым сожалением констатировал Бернард.
– Увы! – вздохнул Хамфри.
– Увы! – Я развел руками.
Видимо, поняв, что этого достаточно, мой главный личный секретарь сменил тему.
– Господин премьер-министр, в свое время… ну, еще тогда, до… кончины, он выражал надежду, что его похоронят с достойными почестями. Однако, учитывая ваше желание не оказывать ему больше никаких почестей…
Бернард снова ошибся. Похороны были той самой почестью, которую мне было вдвойне приятно оказать. Я сказал ему, что он совершенно не так меня понял.
– Не сомневаюсь, на похоронах пожелает присутствовать немало людей, Бернард. Причем каких людей!
– Чтобы отдать ему дань уважения, господин премьер-министр?
– Естественно.
Это, безусловно, была одна причина. Вторая же… чтобы собственными глазами убедиться в его кончине.
(Такого рода похороны нередко становятся самой лучшей формой встреч на высшем уровне. Специально собравшись вместе по вполне определенной причине, государственные деятели, политики и дипломаты имеют прекрасную возможность для неформального общения друг с другом во время приемов, в церквях, на кладбищах, в ходе которого они могут добиваться несравненно более значимых результатов, чем на многих официальных «семерках», «восьмерках», «десятках»… Вот почему Хэкер, не раздумывая, согласился на пышные государственные похороны своего не очень оплакиваемого предшественника. – Ред.)
4 сентября
Список согласившихся принять участие в траурной церемонии впечатляет. Среди них семь премьер-министров стран Британского Содружества, вице-президент США, российский министр иностранных дел и шесть премьер-министров западноевропейских стран – просто замечательно. И я хозяин! Среди великих мира сего! В центре мировой сцены! Неся свою печаль со стойкостью и подобающим достоинством. Такая благородная скорбь утраты отлично воспринимается избирателями. Особенно когда разделяешь ее вместе с другими мировыми лидерами. Удивительная это штука – смерть. Неизбежная и, главное, бесспорная…Впрочем, в этом списке был один любопытный пробел – французский премьер-министр. Я спросил об этом Бернарда и Хамфри, когда мы все собрались обсудить важные детали предстоящей траурной процедуры.
– Наверное, именно для этого французский посол и хочет завтра встретиться с вами, – объяснил Хамфри.
Я согласился, хотя в тот момент, признаюсь, меня куда больше интересовало конкретное расположение телекамер на месте событий.
– Проследите, чтобы камеры равномерно расставили следующим образом: у выхода из Номера 10, вдоль всего маршрута движения, у Вестминстерского аббатства, внутри него и еще одну так, чтобы она была направлена прямо на церковную скамью, на которой должен сидеть я.
Хамфри с сомнением покачал головой.
– Да, но для этого придется поставить камеру прямо на кафедру.
– И что?
– Для архиепископа останется слишком мало места.
– И откуда он тогда будет читать свою проповедь?
– Думаю, с кафедры.
Похоже, проблема несколько сложнее, чем мне казалось.
– Ну и где тогда будет стоять моя камера?
Секретарь Кабинета ненадолго задумался.
– Ну, скажем, на алтаре. Но он тоже может понадобиться архиепископу…
Значит, на этот раз ему придется обойтись без него. (Очевидно, архиепископу просто не собирались говорить, что это будет не религиозная церемония, а трансляция партийно-политического митинга. – Ред.)
5 сентября
Сегодня встречался с французским послом. Все оказалось хуже, чем я предполагал.Но сначала ко мне зашел Бернард.
– Французский посол уже в пути, господин премьер-министр. И мне известно, какую новость он вам намерен сообщить: французский премьер-министр не приедет, вместо него будет президент.
– Президент? – радостно переспросил я. – Но ведь это же прекрасно!
– Увы, господин премьер-министр, это ужасно!
Секретарь Кабинета, похоже, тоже уже был в курсе, поэтому поспешил к нам присоединиться. Причем выглядел он необычно обеспокоенным.
Интересно, почему? Лично я не видел никакой проблемы. Во всяком случае, пока. Наверное, потому что у меня было не так много практического опыта общения с французами. Заметив это, мой главный личный секретарь попытался мне объяснить.
– Три года тому назад, когда королева была с официальным визитом во Франции, она подарила президенту щенка Лабрадора. И вот теперь он везет с собой одного из щенков того щенка, чтобы сделать ей ответный подарок.
Хамфри откинулся на спинку стула.
– Это ужасно! Значит, это правда?
– Боюсь, что да, сэр Хамфри, – замогильным тоном подтвердил Бернард.
– Так я и знал, – с обреченным вздохом произнес секретарь Кабинета. – Знал, что французы наверняка приготовят какую-нибудь каверзу.
Мне по-прежнему было совершенно непонятно, почему они оба так обеспокоены.
– Что тут особенного? По-моему, всего лишь милый дружеский жест, только и всего.
– Милый-то милый, – Хамфри кисло улыбнулся. – Но вряд ли дружеский.
– Почему?
– Потому что Ее Величеству придется от него отказаться. А это неизбежно повлечет за собой… последствия!
Вся проблема заключалась в карантине. Ведь собаку нельзя просто вот так взять и ввезти! Значит, этому королевскому «лабрадорчику» придется провести как минимум шесть месяцев в карантине.
В принципе, никакой трагедии в этом я не видел.
– Уверен, французы это поймут.
– Конечно же, поймут, господин премьер-министр. В частном порядке. Но понять это официально они откажутся. Именно поэтому французы и заготовили такой подарок.
Он прав. В этом-то вся проблема и заключается. Французы намеренно создают некий дипломатический инцидент, чтобы в конечном итоге сделать все по-своему в вопросе суверенитета над туннелем. Я поделился своим открытием с Хамфри и Бернардом и, убедившись, что они оба по достоинству оценили мою проницательность, немедленно послал за Питером Гасконом, моим новым личным секретарем по иностранным делам.