Страница:
ХЭКЕР: Прежде всего, мне хотелось бы от всего сердца поздравить всех вас с успешной работой, отменной дисциплиной и успехами вашего предприятия. Вы показали достойный пример британскому образованию, коему должны следовать и другие школы. Нам нужны такие школы. Что касается лично меня, то я постараюсь сохранить ваш драгоценный подарок, ибо ни один премьер-министр не захочет терять место, которое ему досталось стать дорогой ценой.
ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: ШИРОКИЙ ПЛАН ПРИСУТСТВУЮЩИХ В ШКОЛЬНОМ ЗАЛЕ. СМЕХ И АППЛОДИСМЕНТЫ.
ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: СХОДЯЩИЙ СО СЦЕНЫ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР УЛЫБАЕТСЯ И ПРИВЕТЛИВО МАШЕТ РУКОЙ.
Вообще-то, как почему-то заявила Дороти, это была ее шутка. Довольно мелочно с ее стороны. Если под «ее шуткой» она имела в виду, что думала об этом, тогда, конечно, она права, но… Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу. Во всяком случае, прямого.
Освещение моего турне на этом канале намного лучше, чем, скажем, на «Би-би-си». Там мое турне было названо не как «Премьер-министр совершает предрождественскую поездку по северо-западу», а как «Джим Хэкер наведывается в маргинальные избирательные округа».
Обе эти версии, безусловно, соответствуют действительности, но одна из них, на мой взгляд, наглядно доказывает, что «Би-би-си» относится ко мне необъективно, более того, явно предвзято. Я попытался объяснить это Энни, которая, судя по всему, не учитывала очевидного.
– Почему они не должны излагать реальные факты? – спросила она.
– Должны, но не все, – ответил я. – Кроме того, в посещении маргинальных избирательных округов нет ничего такого, а они чуть ли не открыто намекают, что есть.
Энни по-прежнему не видела в этом ничего особенного.
– Ты хочешь сказать, можно сообщать большинство фактов, но не факты большинству?
Вот такие заумные аргументы вызывают у меня законное чувство злости! Все дело в том, что это всего лишь часть общей картины. Точно так же «Би-би-си» поступало со мной и раньше. Например, в девятичасовых новостях, когда они сообщили о наших разногласиях с французами:
Я с трудом сдержался.
– Конечно же так! Но из их слов можно сделать вывод, будто во всем виноват один только я.
– Французы именно так и думают.
– Дело, черт побери, совсем не в этом! – чуть ли не прокричал я. – Ведь они вполне могли сказать что-нибудь вроде: «…по заявлению месье Дюбуа, указанное действие являло собой нарушение договора, хотя британское правительство утверждало, что оно было вполне допустимым». Тогда это воспринималось бы так – причем совершенно справедливо, – будто мы все вместе ставим некоего зазнавшегося лягушатника на место! Но они этого не говорят! Нет, им нужен я! Именно меня-то они и хотят достать!
Но Энни, судя по всему, совершенно не волновало явно выраженное предубеждение «Би-би-си» против меня, их ненависть, нетерпимость и коррупционность.
– Но ведь то, что они сказали, все равно остается правдой, – упрямо возразила она.
От бессильной ярости и раздражения мои челюсти крепко сжались сами собой. Сквозь стиснутые зубы я прорычал:
– То, что они сказали, все равно остается, мягко говоря, отвратительным предубеждением! Остальное верно тоже!
Мне совершенно не хотелось терять достоинство, малодушно поддавшись вспышке гнева в присутствии Дороти, которая, правда, сохраняла абсолютное спокойствие. Хотя ей это было совершенно несвойственно. Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов подряд, а затем, успокоившись, неторопливо подошел к столику с напитками и налил себе щедрую порцию скотча.
Энни, в отличие от меня, спокойствия не теряла.
– Послушай, Джим, меня совершенно не интересует твоя паранойя. Меня интересует школа, та самая школа.
Дороти, довольная тем, что ей не пришлось принимать ничью сторону, с явным облегчением вздохнула и присоединилась к нашему разговору.
– Да, должно быть, это совсем неплохое место, раз родители стоят в очереди, чтобы записать туда своих детей.
– И как же жалко, что далеко не все могут туда попасть, – заметила Энни, разливая нам кофе. – Джим, почему нельзя взять туда побольше детей?
– Не хватает мест, – коротко объяснил я.
Дороти поправила меня:
– Вообще-то мест хватает, Джим. Учеников в школе становится все меньше и меньше.
В каком-то смысле она, конечно, права.
– Но ведь тогда придется, так сказать, «отнимать хлеб» у других школ.
Энни подняла голову.
– Ну и что в этом плохого?
– Только то, что в таком случае другие школы столкнутся с растущей нехваткой учеников, и им будет грозить закрытие.
– Но это же просто здорово! – воскликнула Энни. – Тогда «Святая Маргарита» сможет забрать себе их здания.
Я попытался доступным языком объяснить ей, что так делать нельзя, что это было бы несправедливо…
– По отношению к кому?
– По отношению к учителям в школах, которые пришлось бы закрыть.
– Да, но хороших с удовольствием возьмут в обычные общеобразовательные школы. Их там явно не хватает.
– А как быть с плохими? Разве по отношению к ним это было бы справедливо?
– Ну а как тогда насчет справедливости по отношению к детям? – Энни даже чуть привстала со своего стула. – Или рабочие места для плохих учителей намного важнее?
Я отхлебнул кофе и поставил ноги на кожаную скамеечку.
– Не совсем так, Энни. А кому, интересно, судить, кто хороший, а кто плохой? Нет-нет, так не пойдет.
– Почему же нет?
Ни одна из множества возможных причин мне почему-то в голову не приходила, хотя я был абсолютно уверен, что она есть. Тут, к моему глубочайшему удивлению, тот же самый вопрос задала Дороти:
– Кстати, а почему бы и нет?
Это положило меня на обе лопатки, и я к своему глубочайшему удивлению понял, что оказался в тупике. Из которого не очень-то был виден выход.
А Дороти невозмутимо продолжила:
– Ну а, представим, школы – это то же самое, что и врачи, – произнесла она, беря из стоявшей на столике вазочки мятную шоколадную конфету. – Ведь в соответствии с правилами системы национального здравоохранения можно выбирать себе любого врача, так?
Я согласно кивнул.
– А врачам платят за каждого пациента, так? – Я снова кивнул. Она задумчиво нахмурилась. – Тогда почему бы нам не сделать то же самое и со школами? Создадим точно такую же систему национального образования. Родители выбирают любую школу, которую хотят, а школа получает плату за каждого ученика.
– Это вызовет бурный протест, – заметил я.
– Со стороны родителей? – спросила Дороти, прекрасно зная ответ.
– Нет, со стороны министерства образования.
– Ясно. – И она понимающе улыбнулась. А затем задала еще один вопрос, на который тоже прекрасно знала ответ: – Ну а у кого больше голосов, у родителей или у МОНа?
Собственно, дело было совсем не в этом. И она знала это!
– Не забывайте, МОН не допустит этого, – напомнил я ей.
Тут мой главный политический советник совершенно неожиданно предложила нечто настолько революционное, настолько радикальное и крутое, что я застыл, как парализованный.
– Прекрасно, – сказала она. – Избавьтесь от них!
Мне потребовалось по меньшей мере несколько секунд, прежде чем я осознал, что она имеет в виду, в течение которых я тупо смотрел на нее, просто хлопая глазами. Избавиться от министерства образования и науки? Разве такое возможно?
– Избавьтесь от них, – не меняя интонации, повторила она. – Упраздните! Отмените!
Я настоятельно попросил ее выразиться поточнее.
– Ликвидируйте их. Искорените. Уничтожьте.
До меня, кажется, постепенно начало доходить, к чему она клонит. Тем не менее, я снова попросил ее объяснить мне суть ее столь неординарного предложения.
Дороти несколько смутилась.
– Э-э-э… Даже не знаю, как иначе… Хорошо, скажем, так… – Она несколько секунд поколебалась, очевидно, тщательно подбирая слова. Затем уже не так быстро и азартно сказала: – Суть моего предложения заключается в том, чтобы вы от них избавились.
– Избавился от них? – тупо повторил я.
Она кивком головы подтвердила, что именно это и имела в виду.
– Это невозможно, – прошептал я.
– Почему? – спросила она. – Собственно, чем они там занимаются?
И тут меня будто осенило – а ведь это на самом деле возможно! Причем без особых проблем. Все необходимое нужно отдать местным властям – они прекрасно с этим справятся. Мы создадим Национальный совет школьных инспекторов, а оставшиеся функции МОНа передадим министерству окружающей среды. А этого прирученного придурка Патрика можно отправить в палату лордов.
– Черт меня побери! – восторженно прошептал я. – Да, но что скажет Хамфри?
Дороти улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.
– Все, что угодно. Причем я очень хотела бы присутствовать, когда вы сообщите ему об этом.
– Чтобы стать свидетелем смертельного конфликта между волей политической и волей административной?
Она задумчиво откинулась на спинку стула.
– Скорее, смертельного конфликта между политической волей и административным «не буду».
Обычно слово «новый» сразу же настораживает Хамфри – ему немедленно начинает мерещиться очередная каверза или по-настоящему серьезная проблема, – однако на этот раз он почему-то воспринял его на редкость спокойно и даже весело хихикнул, когда я сообщил ему, что наконец-то понял, как надо реформировать нашу систему образования.
– Хамфри, я собираюсь разрешить родителям забирать своих детей из школы. И отдавать их учиться в любую другую школу, какую они только пожелают.
Его это, похоже, нисколько не тронуло.
– Вы имеете в виду, после подачи официального заявления, тщательного рассмотрения, судебных слушаний, соответствующих апелляционных процедур?
Теперь настала моя очередь весело захихикать.
– Нет-нет, Хамфри. Вы меня не поняли. Они смогут просто забрать их. В любое удобное для них время.
– Простите, господин премьер-министр, но я вас действительно не понимаю…
Дороти, со свойственной ей точностью выражений, дополнила мою мысль:
– Правительство, сэр Хамфри, намерено разрешить родителям самим выбирать, в какую школу отдавать своих детей.
Тут до него, видимо, дошло, что мы совсем не шутим, потому что он, заметно побагровев, чуть ли не закричал:
– Господин премьер-министр, вы это серьезно?!
Я с довольным видом кивнул.
– Совершенно серьезно.
– Но это же абсурдно!
– Интересно, почему? – язвительно поинтересовалась Дороти.
Он не обратил на нее никакого внимания.
– Родителям ни в коем случае нельзя позволять самим выбирать школы. Откуда, скажите, им знать, какие из них хорошие, а какие нет?
Я бросил на него оценивающий взгляд.
– А в какой школе учились вы, Хамфри?
– Винчестер.
– Школа была хорошей?
– Не просто хорошей, а великолепной.
– И кто ее для вас выбирал?
– Мои родители, конечно. – Я только усмехнулся. – Господин премьер-министр, это же совсем другое дело. Мои родители были на редкость проницательными людьми, умевшими отличить хорошее от плохого. Но нельзя же ожидать, что такими же способностями обладают и обычные люди, что они будут точно знать, куда именно отдать своих детей.
Очевидный снобизм и просто кричащая элитарность сэра Хамфри чуть не вывели Дороти из себя.
– Интересно, это почему же? – Сквозь зубы процедила она.
Он равнодушно пожал плечами. Лично ему ответ был очевиден.
– Откуда им знать?
Но и у Дороти, которая сама была матерью, с ответом тоже не было никаких проблем.
– Им-то прекрасно известно, умеют ли их дети читать, писать и складывать числа. Им прекрасно известно, довольны ли их соседи школой. Им прекрасно известно, хорошо ли их дети сдали экзамен или нет…
Хамфри снова ее проигнорировал. Подчеркнуто намеренно.
– Экзамены – это далеко не все, господин премьер-министр.
Дороти встала, обошла вокруг стола и села рядом со мной, так что теперь секретарь Кабинета не имел возможности избегать прямого взгляда моего главного политического советника.
– Совершенно верно, Хамфри… и если родители не хотят, чтобы их дети получали академическое образование, то они смогут отдать их в обычные общеобразовательные школы. В любое удобное для них время.
Было заметно, что, с точки зрения Хамфри, мы с Дороти говорили на китайском языке. Причем не просто китайском, а на древнекитайском. Он нас попросту не понимал. Снова и снова возбужденно повторял нам одно и то же. Иначе говоря, настойчиво пытался объяснить свою личную позицию.
– Родители не имеют необходимой квалификации, чтобы сделать грамотный выбор. Учителя же самые настоящие профессионалы. Собственно говоря, родителям вообще нельзя доверять воспитание детей, у них нет для этого должной подготовки. Мы ведь не позволяем неподготовленным учителям учить! В идеальном мире такая же непогрешимая логика должна относиться и к родителям…
Тут ко мне впервые с ошеломляющей ясностью пришло осознание того, насколько разительно мечта Хамфри об идеальном мире отличается от моей.
– Вы хотите сказать, – медленно и подчеркнуто спокойно произнес я, – что родителям следует запретить иметь детей до тех пор, пока они не пройдут соответствующую подготовку?
Он глубоко вздохнул. Не скрывая досады. Очевидно, что-то понял не так.
– Нет-нет, проблема совсем не в том, чтобы иметь детей. Этому их всех в свое время учили. Уроки полового образования давно уже стали самым обычным школьным предметом.
– Понятно, – пробормотал я и повернулся к своему главному политическому советнику, которая широко открытыми глазами с удивлением смотрела на самого старшего в стране государственного служащего и одновременно ярого поборника тоталитарного общества по типу Оруэлла.
– Тогда, может, нам стоит расширить эту программу полового образования? Например, включить в нее экзамены. Письменные или практические. Или, что было бы даже еще лучше, и то, и другое. После чего они получат соответствующие лицензии и смогут иметь детей.
Хамфри даже не улыбнулся. Вместо этого бросил на меня осуждающий взгляд.
– Не вижу в этом ничего забавного, господин премьер-министр. Все достаточно серьезно. Родители неподготовлены не рожать детей, а воспитывать их! Вот почему они не имеют и не могут иметь ни малейшего понятия о том, какую школу для них выбирать, вот почему ничего толкового у них из этого не выйдет, да и не может выйти!
Дороти чуть наклонилась вперед, чтобы поймать его взгляд.
– Ну как же тогда, по-вашему, работает здравоохранение? Ведь семейного врача выбирают себе люди, не имеющие никакой медицинской подготовки!
– Ну, – несколько смущенно протянул Хамфри, явно пытаясь протянуть время. Затем, видимо, все-таки придя в себя, решительно заявил: – Да, но это же совсем другое дело. – Таким тоном, как будто бы сказал что-то действительно существенное.
– Почему? – спросила Дороти.
– Видите ли, врачи… то есть пациенты – это же не родители, вы же понимаете.
– На самом деле? – Похоже, Дороти открыто насмехалась. – С чего вы это взяли?
– Я имел в виду другое! – уже не скрывая раздражения, ответил он. – Да и в любом случае, лично мне кажется, позволять людям выбирать себе врачей самим – тоже далеко не самая хорошая мысль. Слишком хлопотно и заведомо бесперспективно. На мой взгляд, куда как лучше было бы семейных врачей назначать. Так было бы и логичней, и, согласитесь, намного справедливее. Я имею в виду, в социальном плане. Тогда можно было бы сократить количество пациентов на каждого врача, и у всех появились бы равные возможности пользоваться услугами также и плохого врача.
Больше всего меня искренне поразила концепция «справедливости» нашего секретаря Кабинета и, соответственно, всей государственной службы Британии, которую он возглавляет и, значит, в известном смысле олицетворяет.
А Хамфри, даже не дожидаясь ответа, продолжал. Правда, уже совсем другим тоном. Уверенным, эмоционально насыщенным, убежденным.
– Впрочем, мы, кажется, обсуждаем не здравоохранение, а школьное образование, не так ли? И при всем уважении к вам, господин премьер-министр, по-моему, вам следовало хотя бы догадываться, как к этому, надо сказать, довольно смелому предложению отнесется наше МОН.
Это был язык войны! Язык готовых к залпу орудий, язык сверкающих сабель и ятаганов! Столь оскорбительных и откровенно угрожающих выражений от секретаря Кабинета мне, честно говоря, еще никогда не приходилось слышать!
Тем не менее, я всячески старался сохранять спокойствие.
– То есть вы полагаете, они его заблокируют?
– То есть я полагаю, – сквозь зубы процедил он, – они с предельной серьезностью его рассмотрят, но при этом будут категорически настаивать на максимально тщательном изучении всех предложений, так или иначе связанных с его реализацией и бюджетными ограничениями, прежде чем произвести некий консультативный документ для его не менее тщательного рассмотрения всеми заинтересованными органами в целях получения требуемых отзывов и рекомендаций, которые затем будет необходимо включить в краткую служебную записку для соответствующих рабочих групп, которые в свою очередь подготовят серию отдельных материалов для создания более широкоформатного документа, уже более конкретно определяющего, следует ли передавать данное предложение на следующий этап рассмотрения или все-таки нет.
Короче говоря, они его заблокируют. Впрочем, с этим у нас проблем не будет. Никаких! Поскольку решение уже принято.
– Что ж, тогда нам придется упразднить МОН, – как бы небрежно заметил я.
Судя по всему, ему показалось, он не расслышал.
– Простите?
– Мы его уп-разд-ним, – отчетливо и не скрывая удовольствия повторил я.
– Упраздним? МОН? – Похоже, смысл этих, в общем-то, совсем нехитрых слов до него просто-напросто не доходил.
– А почему бы и нет? – Видно, моему главному политическому советнику снова захотелось услышать, есть ли на то какие-либо конкретные причины.
– Почему бы и нет?! – чуть ли не завизжал он. – Почему бы и нет? Упразднить образование и науку? Вы хоть понимаете, что это будет значить? Конец цивилизации, вот что это будет значить! Во всяком случае, в нашем понимании…
Я с осуждением покачал головой. Секретарю Кабинета Ее Величества такая истеричность совсем не к лицу.
– Нет-нет, мы упраздним только само министерство. Образование и наука, во всяком случае, в нашем понимании, останутся и, не сомневаюсь, будут процветать и далее.
– Без министерства? – Он с нескрываемым ужасом смотрел на нас, как на самых настоящих сумасшедших. Затем категорически заявил: – Это невозможно! – Тоном, не допускающим возражений.
Как ни странно, но Дороти, похоже, стало его даже немного жалко.
– Хамфри, все эти ваши министерства и департаменты не более, чем надгробные памятники. Министерство промышленности, например, напоминает нам о месте захоронения нашей промышленности, министерство занятости – о месте захоронения занятости, департамент окружающей среды – о том же в отношении окружающей среды, ну а наше МОН довольно точно показывает, где именно похоронили британское школьное образование.
Секретарь Кабинета молча стоял, будто бы под пристальными взглядами готов и вандалов. Сказать ему явно было нечего. Пришлось мне самому попросить его объяснить, а зачем, собственно, нам так уж необходимо это МОН. Чем конкретно оно занимается? Каковы его функции и задачи?
Для начала Хамфри постарался успокоиться. Хотя бы внешне. Затем, как мог, попытался объяснить:
– Мне… Даже не знаю, с чего начать, – начал он. – Ну… оно утверждает ориентиры, централизованно распределяет деньги местным органам школьного образования и комитету по университетским грантам и стипендиям, устанавливает требуемые стандарты…
Когда источник иссяк, я в свою очередь задал ему целую серию вполне конкретных вопросов. Которые, естественно, требовали вполне конкретного ответа. Например:
– Готовит ли МОН учебные планы?
– Нет, но…
– Назначает ли оно или смещает директоров школ?
– Нет, но…
– Занимается ли оно содержанием и ремонтом школьных зданий и помещений?
– Нет, но…
– Проводит ли оно какие-либо экзамены с соответствующей оценкой знаний?
– Нет, но…
– Занимается ли оно подбором детей?
– Нет, но…
– В таком случае объясните мне, пожалуйста, каким образом наш министр образования влияет на то, как моя дочь учится в своей школе?
Для Хамфри ответ был очевиден:
– Он распределяет шестьдесят пять процентов всех ассигнований!
Вот, значит, в чем дело! Значит, все так и есть. Дороти многозначительно усмехнулась и продолжила перекрестный допрос.
– А почему эти деньги нельзя передавать школам непосредственно из казначейства? – первым делом поинтересовалась она. – Равно как и комитету по университетским грантам… Неужели так уж необходимо содержать две тысячи госслужащих только для того, чтобы два раза в год перемещать деньги из пункта А в пункт Б?
Хамфри замотал головой и чуть не в отчаянии выкрикнул:
– Кроме того, МОН готовит для образования законодательную базу!
Что он имеет в виду? Какую такую законодательную базу? Насколько мне известно, если там что и требуется сделать, так с этим вполне успешно справится наш департамент окружающей среды. Который вполне успешно делает это и для других министерств и местных органов.
Видимо, исчерпав все имеющиеся у него ресурсы, секретарь Кабинета решил дать нам последний, так сказать, арьергардный бой. Хотя бы для того, чтобы не потерять лицо.
– Господин премьер-министр, надеюсь, вы все-таки понимаете, что это, мягко говоря, несерьезно! Кто же тогда будет готовить прогнозные оценки учебных планов и структур преподавательского состава, просчитывать вариативность школьных популяций, количественную плотность учащихся для городских и сельских районов? Кто будет денно и нощно следить за тем, чтобы все делалось как следует?
– Сейчас тоже все делается далеко не так, как следует, Хамфри, – заметил я. – Давайте попробуем на этот раз обойтись без бюрократических вывертов и посмотрим, как будет лучше.
– Да, но кто тогда будет готовить планы на будущее?
Я рассмеялся. Нет-нет, не рассмеялся, а, скорее, расхохотался. Впервые так громко и от души с тех пор, как стал премьер-министром. На глазах даже выступили слезы.
– Вы хотите сказать, – наконец-то слегка отдышавшись, с трудом выговорил я – Вы хотите сказать, что в сегодняшней Британии образование являет собой именно то, что в свое время запланировало наше министерство образования и науки?
– Да, конечно же, – не задумываясь, ответил Хамфри, но затем, видимо, осознав, что сказал явную глупость, тут же сам себя поправил: – Нет-нет, конечно же, нет!
Дороти, судя по всему, все это начало надоедать. Она резко встала.
– Две тысячи пятьсот частных школ решают подобные проблемы планирования практически каждый день, – коротко прокомментировала она. – Они просто адекватно реагируют на меняющиеся обстоятельства, только и всего. Спрос и предложение. Легко.
Я решил дать Хамфри последний шанс. И тоже встал.
– Скажите, а чем-нибудь еще МОН занимается?
Пока он напряженно вспоминал, его голубенькие глазки нервно бегали туда-сюда, туда-сюда…
– М-м-м… э-э-э… м-м-м…
– Прекрасно, – подытожил за него я. – Все понятно. Нам оно совершенно не нужно, верно? Quid erat demonstrandum.[75]
(В своей книге с интригующим названием «Ухо премьер-министра» Дороти Уэйнрайт предпринимает интересную попытку объяснить неоднозначное отношение сэра Хамфри к системе государственного школьного образования. Эта книга давно поступила в продажу, но мы, тем не менее, сочли полезным привести здесь небольшой отрывок из нее. – Ред.)
ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: ШИРОКИЙ ПЛАН ПРИСУТСТВУЮЩИХ В ШКОЛЬНОМ ЗАЛЕ. СМЕХ И АППЛОДИСМЕНТЫ.
ПЕРЕХОД КАМЕРЫ: СХОДЯЩИЙ СО СЦЕНЫ ПРЕМЬЕР-МИНИСТР УЛЫБАЕТСЯ И ПРИВЕТЛИВО МАШЕТ РУКОЙ.
(Продолжение дневника Хэкера. – Ред.)
17 декабря
Вечером с удовольствием просмотрел запись своего визита в Виднее в теленовостях канала «Сегодня в 10». Вместе со мной ее смотрели Энни и Дороти, которая осталась у нас на ужин. Мы все согласились, что визит прошел на редкость хорошо, особенно моя шутка в самом конце моего маленького выступления в школе после получения подарка в виде трехногой табуретки.Вообще-то, как почему-то заявила Дороти, это была ее шутка. Довольно мелочно с ее стороны. Если под «ее шуткой» она имела в виду, что думала об этом, тогда, конечно, она права, но… Впрочем, это не имеет никакого отношения к делу. Во всяком случае, прямого.
Освещение моего турне на этом канале намного лучше, чем, скажем, на «Би-би-си». Там мое турне было названо не как «Премьер-министр совершает предрождественскую поездку по северо-западу», а как «Джим Хэкер наведывается в маргинальные избирательные округа».
Обе эти версии, безусловно, соответствуют действительности, но одна из них, на мой взгляд, наглядно доказывает, что «Би-би-си» относится ко мне необъективно, более того, явно предвзято. Я попытался объяснить это Энни, которая, судя по всему, не учитывала очевидного.
– Почему они не должны излагать реальные факты? – спросила она.
– Должны, но не все, – ответил я. – Кроме того, в посещении маргинальных избирательных округов нет ничего такого, а они чуть ли не открыто намекают, что есть.
Энни по-прежнему не видела в этом ничего особенного.
– Ты хочешь сказать, можно сообщать большинство фактов, но не факты большинству?
Вот такие заумные аргументы вызывают у меня законное чувство злости! Все дело в том, что это всего лишь часть общей картины. Точно так же «Би-би-си» поступало со мной и раньше. Например, в девятичасовых новостях, когда они сообщили о наших разногласиях с французами:
«…по заявлению мистера Хэкера, указанное действие было вполне допустимым, в то время как французское правительство утверждало, что оно являло собой нарушение договора».– А разве это не так?
Я с трудом сдержался.
– Конечно же так! Но из их слов можно сделать вывод, будто во всем виноват один только я.
– Французы именно так и думают.
– Дело, черт побери, совсем не в этом! – чуть ли не прокричал я. – Ведь они вполне могли сказать что-нибудь вроде: «…по заявлению месье Дюбуа, указанное действие являло собой нарушение договора, хотя британское правительство утверждало, что оно было вполне допустимым». Тогда это воспринималось бы так – причем совершенно справедливо, – будто мы все вместе ставим некоего зазнавшегося лягушатника на место! Но они этого не говорят! Нет, им нужен я! Именно меня-то они и хотят достать!
Но Энни, судя по всему, совершенно не волновало явно выраженное предубеждение «Би-би-си» против меня, их ненависть, нетерпимость и коррупционность.
– Но ведь то, что они сказали, все равно остается правдой, – упрямо возразила она.
От бессильной ярости и раздражения мои челюсти крепко сжались сами собой. Сквозь стиснутые зубы я прорычал:
– То, что они сказали, все равно остается, мягко говоря, отвратительным предубеждением! Остальное верно тоже!
Мне совершенно не хотелось терять достоинство, малодушно поддавшись вспышке гнева в присутствии Дороти, которая, правда, сохраняла абсолютное спокойствие. Хотя ей это было совершенно несвойственно. Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов подряд, а затем, успокоившись, неторопливо подошел к столику с напитками и налил себе щедрую порцию скотча.
Энни, в отличие от меня, спокойствия не теряла.
– Послушай, Джим, меня совершенно не интересует твоя паранойя. Меня интересует школа, та самая школа.
Дороти, довольная тем, что ей не пришлось принимать ничью сторону, с явным облегчением вздохнула и присоединилась к нашему разговору.
– Да, должно быть, это совсем неплохое место, раз родители стоят в очереди, чтобы записать туда своих детей.
– И как же жалко, что далеко не все могут туда попасть, – заметила Энни, разливая нам кофе. – Джим, почему нельзя взять туда побольше детей?
– Не хватает мест, – коротко объяснил я.
Дороти поправила меня:
– Вообще-то мест хватает, Джим. Учеников в школе становится все меньше и меньше.
В каком-то смысле она, конечно, права.
– Но ведь тогда придется, так сказать, «отнимать хлеб» у других школ.
Энни подняла голову.
– Ну и что в этом плохого?
– Только то, что в таком случае другие школы столкнутся с растущей нехваткой учеников, и им будет грозить закрытие.
– Но это же просто здорово! – воскликнула Энни. – Тогда «Святая Маргарита» сможет забрать себе их здания.
Я попытался доступным языком объяснить ей, что так делать нельзя, что это было бы несправедливо…
– По отношению к кому?
– По отношению к учителям в школах, которые пришлось бы закрыть.
– Да, но хороших с удовольствием возьмут в обычные общеобразовательные школы. Их там явно не хватает.
– А как быть с плохими? Разве по отношению к ним это было бы справедливо?
– Ну а как тогда насчет справедливости по отношению к детям? – Энни даже чуть привстала со своего стула. – Или рабочие места для плохих учителей намного важнее?
Я отхлебнул кофе и поставил ноги на кожаную скамеечку.
– Не совсем так, Энни. А кому, интересно, судить, кто хороший, а кто плохой? Нет-нет, так не пойдет.
– Почему же нет?
Ни одна из множества возможных причин мне почему-то в голову не приходила, хотя я был абсолютно уверен, что она есть. Тут, к моему глубочайшему удивлению, тот же самый вопрос задала Дороти:
– Кстати, а почему бы и нет?
Это положило меня на обе лопатки, и я к своему глубочайшему удивлению понял, что оказался в тупике. Из которого не очень-то был виден выход.
А Дороти невозмутимо продолжила:
– Ну а, представим, школы – это то же самое, что и врачи, – произнесла она, беря из стоявшей на столике вазочки мятную шоколадную конфету. – Ведь в соответствии с правилами системы национального здравоохранения можно выбирать себе любого врача, так?
Я согласно кивнул.
– А врачам платят за каждого пациента, так? – Я снова кивнул. Она задумчиво нахмурилась. – Тогда почему бы нам не сделать то же самое и со школами? Создадим точно такую же систему национального образования. Родители выбирают любую школу, которую хотят, а школа получает плату за каждого ученика.
– Это вызовет бурный протест, – заметил я.
– Со стороны родителей? – спросила Дороти, прекрасно зная ответ.
– Нет, со стороны министерства образования.
– Ясно. – И она понимающе улыбнулась. А затем задала еще один вопрос, на который тоже прекрасно знала ответ: – Ну а у кого больше голосов, у родителей или у МОНа?
Собственно, дело было совсем не в этом. И она знала это!
– Не забывайте, МОН не допустит этого, – напомнил я ей.
Тут мой главный политический советник совершенно неожиданно предложила нечто настолько революционное, настолько радикальное и крутое, что я застыл, как парализованный.
– Прекрасно, – сказала она. – Избавьтесь от них!
Мне потребовалось по меньшей мере несколько секунд, прежде чем я осознал, что она имеет в виду, в течение которых я тупо смотрел на нее, просто хлопая глазами. Избавиться от министерства образования и науки? Разве такое возможно?
– Избавьтесь от них, – не меняя интонации, повторила она. – Упраздните! Отмените!
Я настоятельно попросил ее выразиться поточнее.
– Ликвидируйте их. Искорените. Уничтожьте.
До меня, кажется, постепенно начало доходить, к чему она клонит. Тем не менее, я снова попросил ее объяснить мне суть ее столь неординарного предложения.
Дороти несколько смутилась.
– Э-э-э… Даже не знаю, как иначе… Хорошо, скажем, так… – Она несколько секунд поколебалась, очевидно, тщательно подбирая слова. Затем уже не так быстро и азартно сказала: – Суть моего предложения заключается в том, чтобы вы от них избавились.
– Избавился от них? – тупо повторил я.
Она кивком головы подтвердила, что именно это и имела в виду.
– Это невозможно, – прошептал я.
– Почему? – спросила она. – Собственно, чем они там занимаются?
И тут меня будто осенило – а ведь это на самом деле возможно! Причем без особых проблем. Все необходимое нужно отдать местным властям – они прекрасно с этим справятся. Мы создадим Национальный совет школьных инспекторов, а оставшиеся функции МОНа передадим министерству окружающей среды. А этого прирученного придурка Патрика можно отправить в палату лордов.
– Черт меня побери! – восторженно прошептал я. – Да, но что скажет Хамфри?
Дороти улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.
– Все, что угодно. Причем я очень хотела бы присутствовать, когда вы сообщите ему об этом.
– Чтобы стать свидетелем смертельного конфликта между волей политической и волей административной?
Она задумчиво откинулась на спинку стула.
– Скорее, смертельного конфликта между политической волей и административным «не буду».
18 декабря
Сегодня утром первым делом вызвал к себе секретаря Кабинета. Дороти пришла еще раньше. Я изо всех сил старался скрыть свое возбуждение, когда как бы мимоходом заметил, что хотел бы обсудить с ним одну новую идею.Обычно слово «новый» сразу же настораживает Хамфри – ему немедленно начинает мерещиться очередная каверза или по-настоящему серьезная проблема, – однако на этот раз он почему-то воспринял его на редкость спокойно и даже весело хихикнул, когда я сообщил ему, что наконец-то понял, как надо реформировать нашу систему образования.
– Хамфри, я собираюсь разрешить родителям забирать своих детей из школы. И отдавать их учиться в любую другую школу, какую они только пожелают.
Его это, похоже, нисколько не тронуло.
– Вы имеете в виду, после подачи официального заявления, тщательного рассмотрения, судебных слушаний, соответствующих апелляционных процедур?
Теперь настала моя очередь весело захихикать.
– Нет-нет, Хамфри. Вы меня не поняли. Они смогут просто забрать их. В любое удобное для них время.
– Простите, господин премьер-министр, но я вас действительно не понимаю…
Дороти, со свойственной ей точностью выражений, дополнила мою мысль:
– Правительство, сэр Хамфри, намерено разрешить родителям самим выбирать, в какую школу отдавать своих детей.
Тут до него, видимо, дошло, что мы совсем не шутим, потому что он, заметно побагровев, чуть ли не закричал:
– Господин премьер-министр, вы это серьезно?!
Я с довольным видом кивнул.
– Совершенно серьезно.
– Но это же абсурдно!
– Интересно, почему? – язвительно поинтересовалась Дороти.
Он не обратил на нее никакого внимания.
– Родителям ни в коем случае нельзя позволять самим выбирать школы. Откуда, скажите, им знать, какие из них хорошие, а какие нет?
Я бросил на него оценивающий взгляд.
– А в какой школе учились вы, Хамфри?
– Винчестер.
– Школа была хорошей?
– Не просто хорошей, а великолепной.
– И кто ее для вас выбирал?
– Мои родители, конечно. – Я только усмехнулся. – Господин премьер-министр, это же совсем другое дело. Мои родители были на редкость проницательными людьми, умевшими отличить хорошее от плохого. Но нельзя же ожидать, что такими же способностями обладают и обычные люди, что они будут точно знать, куда именно отдать своих детей.
Очевидный снобизм и просто кричащая элитарность сэра Хамфри чуть не вывели Дороти из себя.
– Интересно, это почему же? – Сквозь зубы процедила она.
Он равнодушно пожал плечами. Лично ему ответ был очевиден.
– Откуда им знать?
Но и у Дороти, которая сама была матерью, с ответом тоже не было никаких проблем.
– Им-то прекрасно известно, умеют ли их дети читать, писать и складывать числа. Им прекрасно известно, довольны ли их соседи школой. Им прекрасно известно, хорошо ли их дети сдали экзамен или нет…
Хамфри снова ее проигнорировал. Подчеркнуто намеренно.
– Экзамены – это далеко не все, господин премьер-министр.
Дороти встала, обошла вокруг стола и села рядом со мной, так что теперь секретарь Кабинета не имел возможности избегать прямого взгляда моего главного политического советника.
– Совершенно верно, Хамфри… и если родители не хотят, чтобы их дети получали академическое образование, то они смогут отдать их в обычные общеобразовательные школы. В любое удобное для них время.
Было заметно, что, с точки зрения Хамфри, мы с Дороти говорили на китайском языке. Причем не просто китайском, а на древнекитайском. Он нас попросту не понимал. Снова и снова возбужденно повторял нам одно и то же. Иначе говоря, настойчиво пытался объяснить свою личную позицию.
– Родители не имеют необходимой квалификации, чтобы сделать грамотный выбор. Учителя же самые настоящие профессионалы. Собственно говоря, родителям вообще нельзя доверять воспитание детей, у них нет для этого должной подготовки. Мы ведь не позволяем неподготовленным учителям учить! В идеальном мире такая же непогрешимая логика должна относиться и к родителям…
Тут ко мне впервые с ошеломляющей ясностью пришло осознание того, насколько разительно мечта Хамфри об идеальном мире отличается от моей.
– Вы хотите сказать, – медленно и подчеркнуто спокойно произнес я, – что родителям следует запретить иметь детей до тех пор, пока они не пройдут соответствующую подготовку?
Он глубоко вздохнул. Не скрывая досады. Очевидно, что-то понял не так.
– Нет-нет, проблема совсем не в том, чтобы иметь детей. Этому их всех в свое время учили. Уроки полового образования давно уже стали самым обычным школьным предметом.
– Понятно, – пробормотал я и повернулся к своему главному политическому советнику, которая широко открытыми глазами с удивлением смотрела на самого старшего в стране государственного служащего и одновременно ярого поборника тоталитарного общества по типу Оруэлла.
– Тогда, может, нам стоит расширить эту программу полового образования? Например, включить в нее экзамены. Письменные или практические. Или, что было бы даже еще лучше, и то, и другое. После чего они получат соответствующие лицензии и смогут иметь детей.
Хамфри даже не улыбнулся. Вместо этого бросил на меня осуждающий взгляд.
– Не вижу в этом ничего забавного, господин премьер-министр. Все достаточно серьезно. Родители неподготовлены не рожать детей, а воспитывать их! Вот почему они не имеют и не могут иметь ни малейшего понятия о том, какую школу для них выбирать, вот почему ничего толкового у них из этого не выйдет, да и не может выйти!
Дороти чуть наклонилась вперед, чтобы поймать его взгляд.
– Ну как же тогда, по-вашему, работает здравоохранение? Ведь семейного врача выбирают себе люди, не имеющие никакой медицинской подготовки!
– Ну, – несколько смущенно протянул Хамфри, явно пытаясь протянуть время. Затем, видимо, все-таки придя в себя, решительно заявил: – Да, но это же совсем другое дело. – Таким тоном, как будто бы сказал что-то действительно существенное.
– Почему? – спросила Дороти.
– Видите ли, врачи… то есть пациенты – это же не родители, вы же понимаете.
– На самом деле? – Похоже, Дороти открыто насмехалась. – С чего вы это взяли?
– Я имел в виду другое! – уже не скрывая раздражения, ответил он. – Да и в любом случае, лично мне кажется, позволять людям выбирать себе врачей самим – тоже далеко не самая хорошая мысль. Слишком хлопотно и заведомо бесперспективно. На мой взгляд, куда как лучше было бы семейных врачей назначать. Так было бы и логичней, и, согласитесь, намного справедливее. Я имею в виду, в социальном плане. Тогда можно было бы сократить количество пациентов на каждого врача, и у всех появились бы равные возможности пользоваться услугами также и плохого врача.
Больше всего меня искренне поразила концепция «справедливости» нашего секретаря Кабинета и, соответственно, всей государственной службы Британии, которую он возглавляет и, значит, в известном смысле олицетворяет.
А Хамфри, даже не дожидаясь ответа, продолжал. Правда, уже совсем другим тоном. Уверенным, эмоционально насыщенным, убежденным.
– Впрочем, мы, кажется, обсуждаем не здравоохранение, а школьное образование, не так ли? И при всем уважении к вам, господин премьер-министр, по-моему, вам следовало хотя бы догадываться, как к этому, надо сказать, довольно смелому предложению отнесется наше МОН.
Это был язык войны! Язык готовых к залпу орудий, язык сверкающих сабель и ятаганов! Столь оскорбительных и откровенно угрожающих выражений от секретаря Кабинета мне, честно говоря, еще никогда не приходилось слышать!
Тем не менее, я всячески старался сохранять спокойствие.
– То есть вы полагаете, они его заблокируют?
– То есть я полагаю, – сквозь зубы процедил он, – они с предельной серьезностью его рассмотрят, но при этом будут категорически настаивать на максимально тщательном изучении всех предложений, так или иначе связанных с его реализацией и бюджетными ограничениями, прежде чем произвести некий консультативный документ для его не менее тщательного рассмотрения всеми заинтересованными органами в целях получения требуемых отзывов и рекомендаций, которые затем будет необходимо включить в краткую служебную записку для соответствующих рабочих групп, которые в свою очередь подготовят серию отдельных материалов для создания более широкоформатного документа, уже более конкретно определяющего, следует ли передавать данное предложение на следующий этап рассмотрения или все-таки нет.
Короче говоря, они его заблокируют. Впрочем, с этим у нас проблем не будет. Никаких! Поскольку решение уже принято.
– Что ж, тогда нам придется упразднить МОН, – как бы небрежно заметил я.
Судя по всему, ему показалось, он не расслышал.
– Простите?
– Мы его уп-разд-ним, – отчетливо и не скрывая удовольствия повторил я.
– Упраздним? МОН? – Похоже, смысл этих, в общем-то, совсем нехитрых слов до него просто-напросто не доходил.
– А почему бы и нет? – Видно, моему главному политическому советнику снова захотелось услышать, есть ли на то какие-либо конкретные причины.
– Почему бы и нет?! – чуть ли не завизжал он. – Почему бы и нет? Упразднить образование и науку? Вы хоть понимаете, что это будет значить? Конец цивилизации, вот что это будет значить! Во всяком случае, в нашем понимании…
Я с осуждением покачал головой. Секретарю Кабинета Ее Величества такая истеричность совсем не к лицу.
– Нет-нет, мы упраздним только само министерство. Образование и наука, во всяком случае, в нашем понимании, останутся и, не сомневаюсь, будут процветать и далее.
– Без министерства? – Он с нескрываемым ужасом смотрел на нас, как на самых настоящих сумасшедших. Затем категорически заявил: – Это невозможно! – Тоном, не допускающим возражений.
Как ни странно, но Дороти, похоже, стало его даже немного жалко.
– Хамфри, все эти ваши министерства и департаменты не более, чем надгробные памятники. Министерство промышленности, например, напоминает нам о месте захоронения нашей промышленности, министерство занятости – о месте захоронения занятости, департамент окружающей среды – о том же в отношении окружающей среды, ну а наше МОН довольно точно показывает, где именно похоронили британское школьное образование.
Секретарь Кабинета молча стоял, будто бы под пристальными взглядами готов и вандалов. Сказать ему явно было нечего. Пришлось мне самому попросить его объяснить, а зачем, собственно, нам так уж необходимо это МОН. Чем конкретно оно занимается? Каковы его функции и задачи?
Для начала Хамфри постарался успокоиться. Хотя бы внешне. Затем, как мог, попытался объяснить:
– Мне… Даже не знаю, с чего начать, – начал он. – Ну… оно утверждает ориентиры, централизованно распределяет деньги местным органам школьного образования и комитету по университетским грантам и стипендиям, устанавливает требуемые стандарты…
Когда источник иссяк, я в свою очередь задал ему целую серию вполне конкретных вопросов. Которые, естественно, требовали вполне конкретного ответа. Например:
– Готовит ли МОН учебные планы?
– Нет, но…
– Назначает ли оно или смещает директоров школ?
– Нет, но…
– Занимается ли оно содержанием и ремонтом школьных зданий и помещений?
– Нет, но…
– Проводит ли оно какие-либо экзамены с соответствующей оценкой знаний?
– Нет, но…
– Занимается ли оно подбором детей?
– Нет, но…
– В таком случае объясните мне, пожалуйста, каким образом наш министр образования влияет на то, как моя дочь учится в своей школе?
Для Хамфри ответ был очевиден:
– Он распределяет шестьдесят пять процентов всех ассигнований!
Вот, значит, в чем дело! Значит, все так и есть. Дороти многозначительно усмехнулась и продолжила перекрестный допрос.
– А почему эти деньги нельзя передавать школам непосредственно из казначейства? – первым делом поинтересовалась она. – Равно как и комитету по университетским грантам… Неужели так уж необходимо содержать две тысячи госслужащих только для того, чтобы два раза в год перемещать деньги из пункта А в пункт Б?
Хамфри замотал головой и чуть не в отчаянии выкрикнул:
– Кроме того, МОН готовит для образования законодательную базу!
Что он имеет в виду? Какую такую законодательную базу? Насколько мне известно, если там что и требуется сделать, так с этим вполне успешно справится наш департамент окружающей среды. Который вполне успешно делает это и для других министерств и местных органов.
Видимо, исчерпав все имеющиеся у него ресурсы, секретарь Кабинета решил дать нам последний, так сказать, арьергардный бой. Хотя бы для того, чтобы не потерять лицо.
– Господин премьер-министр, надеюсь, вы все-таки понимаете, что это, мягко говоря, несерьезно! Кто же тогда будет готовить прогнозные оценки учебных планов и структур преподавательского состава, просчитывать вариативность школьных популяций, количественную плотность учащихся для городских и сельских районов? Кто будет денно и нощно следить за тем, чтобы все делалось как следует?
– Сейчас тоже все делается далеко не так, как следует, Хамфри, – заметил я. – Давайте попробуем на этот раз обойтись без бюрократических вывертов и посмотрим, как будет лучше.
– Да, но кто тогда будет готовить планы на будущее?
Я рассмеялся. Нет-нет, не рассмеялся, а, скорее, расхохотался. Впервые так громко и от души с тех пор, как стал премьер-министром. На глазах даже выступили слезы.
– Вы хотите сказать, – наконец-то слегка отдышавшись, с трудом выговорил я – Вы хотите сказать, что в сегодняшней Британии образование являет собой именно то, что в свое время запланировало наше министерство образования и науки?
– Да, конечно же, – не задумываясь, ответил Хамфри, но затем, видимо, осознав, что сказал явную глупость, тут же сам себя поправил: – Нет-нет, конечно же, нет!
Дороти, судя по всему, все это начало надоедать. Она резко встала.
– Две тысячи пятьсот частных школ решают подобные проблемы планирования практически каждый день, – коротко прокомментировала она. – Они просто адекватно реагируют на меняющиеся обстоятельства, только и всего. Спрос и предложение. Легко.
Я решил дать Хамфри последний шанс. И тоже встал.
– Скажите, а чем-нибудь еще МОН занимается?
Пока он напряженно вспоминал, его голубенькие глазки нервно бегали туда-сюда, туда-сюда…
– М-м-м… э-э-э… м-м-м…
– Прекрасно, – подытожил за него я. – Все понятно. Нам оно совершенно не нужно, верно? Quid erat demonstrandum.[75]
(В своей книге с интригующим названием «Ухо премьер-министра» Дороти Уэйнрайт предпринимает интересную попытку объяснить неоднозначное отношение сэра Хамфри к системе государственного школьного образования. Эта книга давно поступила в продажу, но мы, тем не менее, сочли полезным привести здесь небольшой отрывок из нее. – Ред.)
«Патерналистское отношение сэра Хамфри Эплби к образованию, возможно, не было таким уж циничным. Судя по всему, он искренне верил в то, что максимальная централизация может стать ключом к решению всех проблем страны. Вполне возможно, он рассматривал гособразование прежде всего как достаточно эффективный способ уберечь детей от нежелательного воздействия их полуобразованных малограмотных родителей. Которые, без сомнения, в свою очередь рассматривают школу как место, где можно спокойно оставлять своих детей, пока они находятся на работе. Короче говоря, он был твердо убежден: людям из Уайт-холла лучше знать! Ибо в основе этого страстного и бесконечного спора о сути и формах образования лежала вековая клановая вражда между теми, кто из Уайт-холла, и теми, кто из Вестминстера.