Макаренко Антон Семенович. Марш 30-го года

   - Вы не думайте, что там для вас везде приготовлена хорошая погода. А если дождь, куда вы денетесь на дороге?
   - Дождь не страшно, - говорили на собрании, - ну что ж, помокнем немного. А ты говоришь: палатки. Ну хорошо, возьмем палатки. Вот пришли мы на ночлег, а тут на тебе: дождь... что ты будешь делать?
   - Как что? Разобьем лагерь!..
   - Разобьешь, какой ты скорый! Во-первых, чтобы развернуть палатку и натянуть, нужно не меньше как полчаса, и ты измокнешь, и палатка вся мокрая, а во-вторых, на каком же месте ты ее разобьешь?
   - Как на каком? Мало ли на каком? На каком удобнее...
   - А я тебе скажу, на каком...
   - А ну, скажи...
   - На мокром...
   Общее собрание взрывается смехом.
   - Верно, на мокром...
   - И придется ложиться все равно на сырую землю. А на другой день ты палатку должен свернуть? Должен?
   - Ну, должен, - говорит уже сбитый с толку член маршрутной комиссии.
   - А как ты ее свернешь, если она мокрая, ее сушить надо? А если дождь не перестал?
   - Верно, - закричали в собрании, - не надо палаток... возиться с ними.
   Но маршрутник не сдается.
   - Вы так говорите, как будто вы маленькие или дурачками прикидываетесь. Смотри ты: пошел дождь, а он полчаса палатку натягивает, и он, бедный, измокнет, и палатка измокнет, все пропало. А разве так делается? Видим, туча находит, значит, стой, разбивай лагерь, пока там дождь...
   Редько перебивает:
   - А туча прошла, опять свертывай, так перед каждой тучей и будем, как на ярмарке, развертывать и свертывать...
   Собрание снова хохочет, хохочет и маршрутная комиссия.
   - Ну хорошо, мокните, нам все равно, а вот другое - вы знаете, что такое Крестовый перевал?
   - А что там страшного?
   - Мы вот ехали с Антоном Семеновичем, так прямо по снегу три километра над уровнем моря, а там ночевать придется или близко оттуда, а где ты согреешься?
   - В палатке?
   - Ну да, в палатке...
   - И в палатке не согреешься...
   Крестовый перевал все же не дождь, и над ним коммунары задумались. Потом решили удлинить марш через перевал: пройти за один день верст пятьдесят и таким образом избавиться от ночевки в самом холодном месте. А на всякий случай согласились:
   - Ну и померзнем, не большая беда, как-нибудь друг друга нагреем.
   Лагери решили отправить прямо в Сочи товарным грузом, а для постройки лагерей командировать в Сочи Панова- он знает место для лагерей, а Военно-Грузинскую он все равно уже видел. Панову только пятнадцать лет, но он уже на втором курсе. Славится он постоянной бодростью, очень малым ростом и великими математическими способностями. Вместе с Пановым посылаем Семена Моисеевича Марголина#41.
   марголин - фигура последней формации. Ему лет тридцать, и официальное положение его в коммуне - киномеханик. В коммуне он должен быывать раза два в пятидневку, пропускать фильм, и за это он получает сто восемь рублей в месяц.
   Но коммунары уже давно усовершенствовали Марголина. Чего только Марголин не делает: он и ремонтирует проводку, и чинит моторы, и устраивает иллюминацию, и достает билеты для культпохода, и покупает мазь для оркестра, он "и швец, и жнец, и в дуду игрец". И если Марголин какое-нибудь поручение выполнит плохо, на него сердятся и кричат:
   - Сенька, ты опять напутал? Как тебе говорили, ты чем слушал?
   Сенька всегда весел и доволен жизнью - оон влюблен в коммуну. Из-за коммуны он забыл дом, семью, жену, семейное счастье. Жена Сенькина, маленькая изящная женщина, иногда приходит в коммуну, улыбается сквозь слезы и жалуется:
   - Что это такое? Четыре дня не было дома...
   Тогда Сеньке говорят:
   - Ты что ж, и дома путаешь все!.. Ступай домой да смотри, не забудь завтра зайти узнать, как там фанфарные занавески, готовы?
   Сенька сейчас возится с лагерями: надо запаковать доски, колья, веревки, надо достать вагоны, приготовить инструмент...
   Посторонний человек, приехавший в коммуну, не заметил бы никаких приготовлений к походу. Так же чисто в коммуне, так же расцветает день сигналами, так же шумят мастерские и журчит наука в классах. Только где-то глубоко в подвалах, кладовках, на черных дворах рассчитывают, измеряют, закапывают наши будущие походные дни. По вечерам коммунары толпятся на стройке, спорят с Делем и Степаном Акимовичем и только немногие возятся со своими корзинами. У пацанов дела больше всего. На их плечах прощальный вечер в клубе ГПУ. Кружок пацанов, поставивший в свое время "Постройку стадиона", не разошелся. Он ставит обозрения на какие угодно темы. Он уже поставил "Дзержинцы в Европе" и "Паровоз", а теперь готовит сложную политическую сатиру под названием "Red Army". Чего только нет в этой сатире: Пуанкаре, Макдональд, Пилсудский, китайские генералы, рабочие и, самое интересное, Красная Армия. Постановка - дело сложное. Не только нужно знать текст, не только играть, но и костюмы приготовить и все художественное оформление. И все это должны сделать пацаны.
   В последние дни коммунары смеются, прыгают, радуются, а посмотришь на них внимательнее, и так ясно видно: устали ребята до последней степени побледнели, похудели. Стали попадаться в совете командиров заявления:
   - Прошу перевести меня в какой-нибудь другой цех, так как я здесь очень уморился.
   В совете командиров не потворствовали малодушным:
   - Все уморились, отдохнешь в Сочи.
   В последний раз собрался совет командиров 10 июля, чтобы разрешить много последних мелочей. пристал строитель Вастонович:
   - Надо приступать к перестройке главного дома - убирайте все ваше добро.
   Убрать не так легко: мебель, гардины, портреты, книги, кровати. Насилу нашли такое помещение, перестройку которого согласился Вастонович отложить до нашего возвращения.
   И еще вопрос: кому передается переходящий приз - знамя коммуны? Девочки выполнили промфинплан лучше всех цехов, а у девочек лучший отряд одиннадцатый. Но у металлистов лучший отряд четвертый, и по выполнению норм он первый в коммуне. Оба отряда заявили свое право на знамя. Помирить их совет командиров не мог и решил на время похода выбрать специальную знаменную бригаду. Общее собрание выбрало знаменщиками Конисевича и Салько, ассистентами - Похожая и Сергея Соколова.
   Наконец, настали последние дни. Закрыли школу. Опустошили все комнаты коммуны - попрятали все подальше, свернули лагери и отправились на вокзал.
   13-го вечером расформировали отряды и ночевали уже в походном порядке по взводам, а 14-го уже и делать нечего. Пацаны что-то заканчивают к постановке, хозкомиссия раздала последний багаж по взводам. Командир четвертого отряда Клюшнев один оказался в маленьком прорыве:
   - Как я сдам знамя? Кисти такие старые, одни кулачки остались. Сколько раз говорил Степану Акимовичу...
   В четыре часа дня послали кого-то в город за кистями.
   За обедом прочитали приказ:
   Коммуне имени Дзержинского с 14-го числа считаться в походе.
   Заведование коммуной на месте передается товарищу Левенсону. В пять
   часов вечера всем построиться в парадных костюмах для марша в клуб ГПУ.
   После вечера в клубе всем переодеться в походные костюмы и строиться
   для марша на вокзал. Обоз все время при колонне.
   В пять часов проиграл Волчок общий сбор. В сторонке уже стояли нагруженные доверху восемь возов обоза. Выстроились в одну шеренгу против фасада коммуны, на правом фланге заблестели трубы оркестра, засмеялись на солнце занавески фанфар. белый строй коммунаров незабываемо красив, свеж, совершенно необычным мажорным мотивом врезывается в память. на макушках коммунаров золотые шапочки, только командиры в фуражках с белым верхом.
   Пробежали последние деловые пацаны. Кто-то поправил завязку на ногах, кто-то потуже затянул пояс, девочка отряхнула последнюю нитку с юбки и, улыбаясь, смотрит на меня:
   - Ох, и хорошо ж!..
   - Под знамя смирно!
   Вынес четвертый отряд знамя в чехле и замер перед фронтом. С правого фланга отделилась знаменная бригада, под салют оркестра приняла знамя, и вот оно уже на правом фланге во главе нашей белоснежной колонны, чтобы быть там полтора месяца. Высоко подбрасывая пятки, стремглав пролетел Алексюк со своим флагом на место#42.
   Против нашего строя собрались служащие и рабочие коммуны, строители, техники, на стройке затихли стуки и опустели леса. Многие идут с нами в клуб на прощальный вечер.
   Как будто все готово. Несколько прощальных слов остающимся, несколько пожеланий с их стороны.
   Соломон Борисович смотрит на нас и волнуется, на глазах у него слезы:
   - Эх, поехал бы с вами... хорошие мальчики и девочки, мне трудно без них... Ах, как они работали, как звери, как звери!
   - Соломон Борисович, станки ж, смотрите! - кричат из третьего взвода.
   - Хорошо, хорошо, ты не бойся...
   - Ну, пора.
   - Колонна, смирно!
   Но кто-то прорвался сквозь строй и дышит так, как будто у него все цилиндры лопнули.
   - Что такое? Где ты был?
   - Кисти!..
   - Ах, кисти!..
   Склонилось знамя и несколько человек занялось его украшением.
   - Ну? Больше ничего не будет?
   - Ничего, можно трогать...
   - Колонна, смирно! Справа по шести, шагом марш!
   Тронулся, зазвенев, оркестр, тронулось знамя, ряд за рядом перестраивались коммунары, проходя мимо заулыбавшихся родных пацанов левого фланга.
   16. ПЕРВЫЕ КИЛОМЕТРЫ
   Рано утром пятнадцатого июля коммунары уже сидели в вагонах. В первом поместился оркестр, во втором - первый и третий взводы, в третьем - второй и четвертый - пацаны и девчата. Поместился и я с этой компанией, наиболее предприимчивой и опасной в пути.
   Ожидая посадки на вокзале, истомились без сна, и поэтому, как только распределили командиры места, открыли ребята корзинки, достали одеяла и завалились спать. Даже самое замечательное наслаждение, о котором все мечтали за месяц до похода - смотреть из окна вагона, было отложено до будущего времени. Только в Донбассе выставили ребята любопытные носы в окна и засыпали друг друга вопросами:
   - Ты, наверное, не знаешь, что это за такие кучи?
   - Я знаю.
   - Ты, наверное, думаешь, что это уголь? Ха, ха, ха...
   - А по-твоему, это дрова?
   - Это - порода. Понимаешь? Порода, земля...
   - А ты все понимаешь? Это, по-твоему, доменные печи?
   - Нет, не доменные.
   - А что?
   - А тебе какое дело, что?
   - Это тоже порода?
   - Вот народ какой, эти пацаны!.. - говорит Сопин, командир четвертого взвода. - Ну вот, из-за чего они ссорятся?
   - Мы разве ссоримся? Мы разговарием.
   - Знаю, какие эти разговоры. Это разговор, а через минуту начинают драться. У меня во взводе чтобы этого не было!
   В переднем вагоне заиграл сигнал. Пацаны прислушались.
   - Хлопцы, на завтрак!..
   Из-под одеял высунулись головы.
   - Странно, как-то, вставать не играли, поверки не играли, а прямо в столовую...
   В вагон входит Кравченко, член хозкомиссии и ее признанная душа.
   - Командир, давай пацанов, получить по фунту хлеба, по два яйца и по яблоку.
   - Мы в хлебе не нуждаемся, - говорит Сопин.
   - Отправишь двадцать буханок в средний вагон, там разрежем.
   По вагону проходит Клюшнев. Сегодня он дежурный командир.
   - Что в вагоне не было скорлупы, крошек, санобход будет после завтрака.
   Они с Кравченко удаляются, преисполненные важности, - они имеют право переходить из вагона в вагон. За ними отправляется несколько пацанов за завтраком. В отделении девочек тоже зашевелились. Прибежали старшие за буханками и тоже в зависти.
   - Вот здорово, у них какие окна, по три человека может смотреть...
   Снова в вагоне Кравченко.
   - Если у кого попадется плохое яйцо, скажи командиру - обменяем.
   Кравченко великий специалист своего дела. он провел хозкомиссию в крымском походе и теперь, когда его выбирали, чуть не плакал:
   - Пожалейте, хлопцы, никогда покою нету, и день и ночи паришься.
   Но хлопцы его не пожалели:
   - Не ври, чего там паришься! А у нас поход серьезный, сан понимаешь! А тебе что? Мы пехом жарим, а ты в обозе едешь, и пищи у тебя хоть завались...
   - Та на ту пищу давытысь протывно...
   В крымском походе с ним случилась смешная история, которую никогда коммунары не забудут. Колонна коммунаров спустилась в Симеиз прямо от обсерватории через Кошку, а обоз пошел по шоссе. На каком-то повороте слез Кравченко с воза и присел на дороге переобуться, потом начто-то загляделся и потерял обоз из виду. Бросился вдогонку, попал не на ту дорогу и совсем заблудился. Обоз вошел в Симеиз, присоединился к колонне, а Кравченко нет. Ждали, ждали и забеспокоились. Уже стемнело. Послали трубачей в горы и сказали:
   - Играйте сбор, не поможет - играйте на обед, обязательно прибежит.
   Но и "на обед" не помогло. Так Кравченко и не нашли и без него на другой день отправили обоз в Ялту, а сами погрузились на катер. Большинство было опечалено трагической гибелью Кравченко, но опытные коммунары говорили:
   - Найдется старый, не бойтесь...
   Действительно, в Ялте на набережной, когда мы сходили с катера, нас встречал Кравченко, измазанный и потертый.
   - Где тебя черт носил? - спрашивают у него.
   - Да где ж? Я ото отстал от обоза, черт его знает, куда оно повернуло, ходил, ходил, та й пришел в Симеиз отой самый. Спрашивал, кого только не спрашивал, чи не видел кто обоза, так никто и не видел, как сквозь землю провалился. Так я й пошел прямо в Ялту, денег со мной же не было...
   Коммунары, пораженные, выслушали эту исповедь.
   - Да слушай ты, халява!
   - ну, чего же я халява? - спросил Кравченко обиженно.
   - Халява! А чего ж ты не спросил, чи не бачылы тут хлопцив з музыкою?
   - Та на що мени музыка ваша, - разозлился Кравченко, - когда мени обоз був нужный!.. А дэ ж вин зараз?
   - Кто?
   - Та обоз же, от ище дурень...
   - Обоз в пять часов отправился в Ялту.
   Кравченко юегом бросился в город... Так и не разобрал он, почему его назвали халявой.
   Теперь Кравченко опытнее и, пожалуй, не потеряется, но и теперь он умеет ограничить свои действия формулами самой ближайшей задачи.
   После завтрака культкомиссия притащила газеты и журналы, купленные на узловой станции. Но недолго коммунары предавались политике, завязались разговоры. Они были на границе двух эпох, совершенно не похожих одна на другую: они только что оставили свои станки и развороченную в стройке коммуну, но еще не вступили в сложные переплеты похода. Говорили все-таки больше о коммуне.
   - А интересно, чи отремонтирует станки Соломон Борисович?
   - А на что тебе станки эти? Там, брат, будут такие машины!..
   - Не успеют к нашему приезду...
   - Успеют!..
   - А здорово дорога вышла, красота!..
   - А вот хлопцы, сто пятьдесят новеньких как напрут, ой-ой-ой... Напрасно мы позадавались перед Правлением.
   Дело в том, что в Правлении все-таки побаивались - новенькие разнесут. Но коммунары в Правлении говорили:
   - Вот увидите, как тепленькие на места станут...
   - Все-таки лучше пригласить двух-трех воспитателей.
   - Хуже, гораздо хуже, волынка будет. Вот увидите: срок четыре месяца, через четыре месяца не отличите, где старый, где новый, мы уже это знаем.
   Это положение - обработать новых за четыре месяца без помощи воспитателей - без всякого формального постановления сделалось почему-то обязательством коммунаров, его признавали как обязательство и коммунары и Правление и о нем часто вспоминали. Большинство коммунаров считало, что вопрос о новых вообще - вопрос пустяковый, гораздо труднее в их глазах был вопрос о заводе.
   Только подьезжая к Владикавказу, мы стали больше предаваться перспективам ближайшего будущего. На Минеральных Водах на секундочку задержались с воспоминаниями: многие ребята в свое время посетили Минеральные Воды и не имели командировки Курупра#43. Вспоминали сдержанно и недолго:
   - Тут летом жить можно...
   Владикавказ встретил нас проливным дождем. Из вагонов не вышли, думали вот перестанет. Но дождь у них какой-то странный: жарит и жарит с одинаковой силой, без всякого воодушевления, ровно, упорно, и самому ему как будто скучно так однообразно поливать землю, а он все-таки поливает и поливает. Просидели час в вагонах и пришли в полное недоумение. Собрали совет командиров взводов.
   Никитин председательствует в совете. Степан Акимлвич зло смотрит на станционное здание, поливаемое дождем.
   - Вот дьявол заладил. Так вот, товарищи. Под таким дождем погрузиться на подводы, достать хлеба, выступить невозможно.
   - Уже и поздно, - говорит Никитин, председатель маршрутной комиссии. Нам полагалось выйти из города в 10 часов, а сейчас уже два. Опоздали, а теперь дождь этот, пока соберемся и погрузимся, будет уже вечер, куда же идти под дождем. Давайте ночевать...
   С нами сидит и думает представитель ОПТЭ#44.
   - А как же обед? Мы для вас обед приготовили. А ночевать где вы будете?
   - А нельзя в вагонах?
   - А пожалуй, что и можно...
   - А обедать как-нибудь проберемся позже...
   На том и решили. Начальник станции разрешил переночевать в вагонах. Коммунары занялись уборкой, часть отправилась на поиски фруктов, и через пятнадцать минут весь базарчик на площади перед вокзалом был прикончен. Под вечер кое-как пробрались в город и пообедали.
   Представитель ОПТЭ говорил нам:
   - На дождь не смотри, дождь три дня, четыре дня будет. Ты иди, там дождя не будет...
   Решили завтра выступать во что бы то ни стало. До вечера спорили и торговались с возчиками, договорились о шести парных арбах за пятьсот рублей до Тифлиса. Помогло то обстоятельство, что мы захватили с собой их Харькова несколько мешков овса.
   Утром проснулись - к окнам: дождя нет, но небо несимпатичное - все равно дождь будет. Хозкомиссия наскоро выдала по куску колбасы. Обьявили приказ:
   Немедленно погрузить обоз. Строиться на площади в обычном порядке,
   форма одежды летняя (выходные трусики и парусовки). Караул при обозе от
   первого взвода.
   Пробежали командиры на площадь, распределили между собой арбы. Потянулись коммунары через рельсы с корзинками, ящиками, трубами. Обоз грузили долго и мучительно. Осетины завидовали друг другу и не признавали нашей взводной организации, перебрасывали ящики и корзинки с воза на воз, упрекали нас в обилии багажа. Коммунары уговаривали их:
   - Ты кушать будышь?
   - Кушать будым, - смеется старик с обкуренной сединой в бороде.
   - И мы будым.
   - Зачем так много кушать брал?
   - Про тыбэ все думал.
   Старик смеется. Смеется и коммунар и уже по-русски доказывает:
   - Ты не бойся, тут еды на сто пятьдесят человек. Вот в Балте подзаложим, легче станет, а в Тифлис придем - пустые арбы будут. Все поедим.
   Теперь уже старик шутит:
   - Ты и корзынка поедыш?
   - Корзынка не-э-э-эт. - хохочут коммунары.
   Осетины постепенно делались добрее и сговорчивее. Но обнаружилась другая беда: веревок у осетин нет, шины на колесах еле держатся, ободья тоже "живут на ладане", как говорит Соломон Борисович.
   - Как мы доедем? - спрашивает Степан Акимович.
   - А чиво?
   - Как чиво? Двести километров...
   - Доедым, не бойся...
   - А веревка?
   - А веревка нужный, это верно...
   Начинаетя дождик. Веревок нет, и за хлебом только что уехал Кравченко на пустой арбе. Решили выступать и подождать обоз при выходе из города. Три арбы, впрочем, готовы выступать с нами.
   Построились, вынесли знамя.
   - шагом марш!
   С музыкой пошли через город. Нигде я не видел таких ужасных мостовых, как во Владикавказе. То взбираешься, на неожиданно выплывший каменный зуб, то проваливаешься в ущелье, наполненное дождевой водой. Вышли в центр города. Левшаков впереди размахивает рукками, потерял человек всякую парадность. Обгоняю оркестр, подхожу к нему.
   - Не спеши, пацанам трудно.
   - Надо же окончить поскорее эту каторгу!
   Нагоняет меня и пацан из четвертого.
   - Одна арба рассыпалась!
   Посылаю тройку из первого взвода. Наконец переходим через Терек, проходим еще около километра, и мы на краю города. Останавливаемся около верстового столба, на котором стоит цифра 1. Мы уже на Военно-Грузинской, впереди нас горы, покрытые сеткой мелкого дождя. С нами пришла только одна арба% остальные отстали. Выясняется, что со второй арбы свалилось два ящика.
   - С чем ящики? - тревожно спрашивает Левшаков.
   - С яйцами, кажется.
   - Ну, будет дело, - говорит Левшаков.
   Распускаем колонну, но дождь все усиливается, а спрятаться негде. Около часа терпеливо мокнем, наконец надоело. Прибежал гонец от Степана Акимовича:
   - С хлебом и веревками еще задержимся немного.
   Посылаю гонца обратно:
   - Скажи: колонна ушла, ожидаем обоз на восьмом километре.
   Я дал приказ двигаться дальше "вольно". Знамя привязали к арбе, очередные разобрали басы. Еще в коммуне был составлен план переноски басов, каждый коммунар знает, от какого километра до какого он несет бас, от кого принимает и кому сдает - вышло в среднем по десять километров на человека, девочкам поменьше.
   Пошли "вольно" и сразу быстро. Человек восемь взялись под руки: я, Акимов, Клюшнев, Камардинов, Харланова и еще кто-то - и широкой шеренгой двинулись вперед. Через минуту нас вприыжку обогнала стайка пацанов и скрылась за поворотом. Кто-то из них обернулся, крикнул:
   - На восьмом километре?
   Мне с коммунарами идти трудно: я в сапогах, а они в трусиках и в легких спортсменках, но нужно держать фасон. Идем очень быстро, за нами растянулась вся коммуна, далеко позади темнеет громада единственной арбы, следующей за нами.
   Подошли к Тереку. Справа поднимается уже какая-то гора. Есть коммунары, изучившие Анисимова на ять#45. Они называют имя этой горы и что-то разглядывают на ее склонах. Но дождь еще поливает нас, и никому не хочется заниматься геологией. Нас все обгоняют и обгоняют, и мы уже слышим за собой понукание нашего извозчика.
   Только на шестом километре вышли мы под ясное небо. Задержали шаг и окунулись в тепло и солнце. Громче защебетали девочки, заиграл смех, кто-то за кем-то уже погнался. Прошли мимо каких-то хаток и впереди нас спускающейся вниз дороге видим: на каменном парапете сидят все коммунары, как воробьи на проволоке, длинной белой лентой отделяют бурный Терек от линейки шоссе. Догадались - это и есть восьмой километр. Подошли и мы и тоже уселись на парапет. Фотокружок уже наладил на нас аппараты: рыжий Боярчук, Левка Салько и Козырь имеют в обозе целый ящик с пластинками.
   Отдыхали недолго. Через четверть часа кто-то уже полез на ближайшую кручу, а пацаны уже бродят в отмелях Терека, и на них кричит ДЧСК:
   - Ты же в выходных трусиках, что же ты их купаешь?
   - Я не купаю... А смотри, какая вода холодная, а купаться негде.
   Терек сейчас невиданно полноводен, грязен и бурлив. Он плюется сердито на пацанов и не дает им купаться. Пацаны тоже недовольны Тереком:
   - Терек, Терек! Что за речка такая - замазура!
   Группа с Филькой во главе потеряла терпение и замелькала пятками по дороге к городу.
   - Куда вы?
   - Обоз встречать...
   Через полчаса они представили обоз в полном составе. Целая корзинная оргия на арбах, а рядом с возчиками наши караульные и держат в руках винтовки. Примостился с ними и Степан Акимович, и пацаны упрекают его:
   - Хитрый какой!..
   - Чудак, чего ты ругаешься? Я ж тебя скоро обедом кормить буду.
   Увидев обоз, пацаны вдруг спрыгнули с парапета и поскакали вперед по дороге, потом вдруг остановились:
   - А где будем обедать?
   - На пятнадцатом километре, - говорит Никитин.
   За первым поворотом открылись новые пейзажи, новые ласковые мохнатые горы. Золотые шапочки коммунаров рассыпались и по дороге, и по откосам гор, и на берегу Терека. Мы бредем сзади с Левшаковым. Прошли маленькую деревушку Балту. за последней хатой через дорогу течет целая река прозрачной воды и падает водопадом с края дороги в балочку: высота водопада метров шесть. На дне балочки идет пир горой. Коммунары быстро сбрасывают легкие одежды и бегом слетают на дно под оглушительный удар водопада. Их с силой швыряет на дно, они перекатываются в шипящем потоке и снова в атаку. Один Миша Долинный стоит под самой стенкой и только покряхтывает. Левшаков без разговоров снимает рубашку и штаны. Левшакову шестьдесят лет, но он крепок и румян.
   - А трусики что же не снимаешь?
   - Купаться полагается в трусиках, - говорит Левшаков ехидно. - Это только граки без трусиков купаются...
   Коммунары защищаются:
   - Вам хорошо, как у вас, какие надел трусики, в таких и есть, а у нас сегодня выходные. Кто это такой приказ придумал, Никитин все...
   Левшаков лезет под водопад. Миша протягивает ему руку, но с Левшакеова уже сбило трусики, и они путаются у него в ногах. Через секунду и сам Тимофей Викторович летит на дно и сваливается в одну кучу с пацанами...
   - Ох, и хороше же! - кричит он. - Вот это я понимаю - пляж!
   Десяток пацанов облепил грузное тело Левшакова и катит его снова под стенку - визг, хохот, кутерьма и хаос... Девочки осторожно обходят эту неприличную кашу, и сняв спортсменки, бредут через реку на дороге. Над водопадом стоит Колька и бубнит:
   - Х-х-х-олодная в-в-вода, п-п-п-ростудитесь, черти, г-г-де лечить в-в-вас...
   - А вы, Николай Флорович, померяйте температуру, может, она, и не холодная...
   Где-то далеко впереди пищит сигнал на обед.
   - Ой, лышенько ж! - вскрикивает Кравченко и вылетает из водопада.
   На пятнадцатом километре расположился бивуак, и хозкомиссия делит обед. Хозкомиссия в затруднении - свинины хватает только на четыре взвода, так щедро разрезали. Левшаков держит в руках пять спичек - одна без головки.