Макаренко Антон Семенович. Марш 30-го года

   Пора и оканчивать вечер. оркестр грянул гопака. Из нашего круга выскочил Петька Романов и по кавказкому обычаю начал вытанцовывать перед Шелгуновым. Ничего не оставалось делать старику, передал он кому-то свою палочку и вспомнил молодость, пристукнул каблуками и пошел в присядку. А Петька после этого уже в настоящем восторге завертелся перед ним, как бесенок.
   В три часа четвертого сентября мы построились против дома ТООГПУ в походном порядке: знамя в чехле, на боках баклажки, в стрю санитары. Провожала нас целая колонна наших друзей.
   После небольшого митинга на пристани провожающие разошлись, а мы стали ждать теплохода. "Армения" пришла только в девять часов вечера.
   По причине бури уже шесть дней не заходили в Сочи теплоходы, и поэтому пассажиров собралось на пристани сверх всякой меры. Перед деревянным помостом, выдвинутым в море, стоит не меньше пятисот человек, все больше туристы, но есть и женщины с ребятами. У каждого не только мешок, но еще и чемодан и какая-нибудь бутылка. "Армения" стоит в двух километрах, блестит и играет огнями, а между нами и "Арменией" болтается по морю широкая нескладная лодка, которую тащит на веревке моторный катерок. В лодку можно посадить не больше сорока человек. Публика начинает давть друг друга еще за час до прибытия парохода, а когда он подошел и остановился на рейде, то из публики уже выматывались последние внутренности и взаимные любезности дошли до последней степени совершенства.
   Капитан порта приказал в первую очередь "грузить" коммунаров. Первой лодкой отправили девочек, но когда стали выводить на помост четвертый взвод, публика не выдержала давления сзади, запищала, застонала, закричала, заругалась. Какая-то компактная группа туристов, раздавив несколько детей, вылезла на помост и потребовала от капитана обьяснений: "почему эти беспризорные в первую очередь?" Мы возвратили четвертый взвод на берег и стали ожидать выяснения коньюктуры. На помосте крики и ругань.
   Спор был разрешен неожиданным образом. наши музыканты, потеряв терпение, взяли трубы и обрушили на головы туристов... звуки туша. Раз, другой... остановились, прислушались, третий. Капитан порта смеется в лицо туристам, а туристы уходят с помоста. Четвертый взвод пробегает к лодке.
   Вот мы и на "Армении". Никаких мест нет, и нам предоставляют кормовую палубу. Тем лучше. Клюшнев разделил ее на пять частей, получилось довольно просторно, еще и проходы останутся.
   На краю палубы наши часовые от первого взвода, а снизу на них погляывают те же туристы.
   Зашумели винты, поехали.
   После полуторасуточного самого счастливого плавания, наполненного солнцем, пением моря, дельфинами, новыми людьми, мы в Одессе. Нас встречают: оркестр пограничников, комсомольцы, чекисты и между ними такое приятное видение: Крейцер смеется в лицо нашему строю на палубе и салютует нашему знамени. После приветствий и парада мы окружили Крейцера.
   - Как дела в коммуне?
   - Да что дела? - щурится Крейцер на солнце. Без вас там дела нет, а ехать вам некуда, что вы будете делат, а?
   - Все равно поедем, а здесь что делать?
   - Да и я так думаю, вот я еду в Харьков. А и завод же у вас будет, ай и завод... Станки какие, поломайте только мне...
   А мы ломали? Что говорить?
   - Ну, ну, это я так...
   Дидоренко отвоевал для нашей стоянки какой-то физкультурный зал. В Одессе коммунары прожили девять дней. Обедали в кооперативной столовой. Целый день у коммунаров заполнен маршами и экскурсиями, а по вечерам разговоры только об одном - о коммуне. Из коммуны по-прежнему сообщили, что ехать, некуда, что нет ни спален, ни столовой, ни кухни, ни классов, ни мастерскхи.
   Коммунарские собрания собирались бырные и нетерпеливые. Доходили до разговоров неприличных:
   - Нечего ждать разрешения Правления. Заказывайте вагоны и едем, чем тут валяться, лучше там валяться...
   - Нам сейчас нужно быть в коммуне. Что мы за коммунары, почему мы здесь сидим, когда там прорыв на прорыве?
   - Вот возьмем и разбалуемся в Одессе, - шутит Похожай, - что вы тогда будете говорить? Как ту не разбаловаться? Делать нечего, смотреть нечего, гулять надоело, ой, и надоело же, если бы вы знали...
   Коммунары угрожали развалом коллектива и другими страхами. Но стоило трубачу заиграть "общий сбор", они быстро и по-прежнему ловко выбегают на улицу и строятся для очередного похода. По улицам проходят с прежним строевым лоском, но ни приветствия, ни тысячные толпы, идущие за коммуной по тротурам, уже не занимают их и не радуют.
   Вечером то же самое:
   - Вот увидите, пешком будем расходиться в коммуну.
   Наконец 14 сентября получили распоряжение Правления:
   - Коммуне выезжать в Харьков.
   Закричали "ура", подбросили вверх потемневшие тюбетейки и бросились к корзинкам складываться. Маршрутники побежали на вокзал.
   22. КОЕ-ЧТО О КОЭФФИЦИЕНТАХ
   Поезд с коммунарами прибыл в Харьков 16 сентября в одиннадцать часов утра. На перроне вокзала собралось все Правление во главе с председателем, и пока поезд останавливался, коммунары уже пожимали руки чекистам, перевесившись через окна.
   Через полминуты они уже выстраивались на перроне, имея на правом фланге оркестр и знамя.
   - К рапорту смирно!
   Дежурный командир Васька Камардинов отдал рапорт председателю Правления:
   - Коммуна имени Дзержинского прибыла с похода благополучно, коммунаров строю сто пятьдесят один, больных нет, коммунары приветствуют свое Правление и уверены, что они с новыми силами пойдут на новую работу и закончат ее с победой.
   Председатель Правления сказал коммунарам:
   - Правление поздравляет вас с возвращением. Коммунары, в строительстве коммуны прорыв, вам даже остановиться негде, но Правление знает, что вы быстро приведете коммуну в порядок, своевременно окончите строительство, пустите завод и приступите к выполнению нового промфинплана вместе с новыми товарищами, которых вы примете в свой состав.
   Я глянул в лицо нашего строя. Старшие немного суровы, пацаны же, как всегда, радостны и улыбаются - для пацанов нет ничего невозможного на свете: завод пустить? Отчего не пустить? Они пустят...
   Через два часа коммунары с развернутым знаменем подошли к коммуне. Уже издали мы видели новые корпуса, вытянувшиеся в одну линию с нашим главным. Они еще в лесах и со всех сторон обставлены бараками и сараями. Впереди, у самой дороги, вытянулась темная гряда - это встречают коммуну строители, наши рабочие и служащие. Соломон Борисович в том же пиджаке стоит впереди, а вокруг него незнакомая нам группа людей - мы догадываемся, что это инженеры. И Соломон Борисович и инженеры держат "под козырек", только Соломон Борисович подчеркнуто лихо и высоко, а инженеры неловко и неуверенно.
   Колонна остановилась. Никто нас не приветствовал, и мы ни к кому не обращались с речами. Для того чтобы дать дорогу знамени, толпа раступилась, и мы увидели, что вся площадь перед всеми тремя корпусами завалена мусором, ящиками, бочонками, изрыта ямами и колеями грузовиков; от наших клумб и следа не осталось. Прямо в глаза нашему строю глядят парадные двери и окна фасада, забрызганные известью и обставленные какими-то примостками, распахнутые настежь и искалеченные.
   - Под знамя смирно!
   Васька повел знамя. Проходя мимо меня, он шепчет:
   - Куда знамя?
   - Найди где-нибудь...
   Я обратился к коммунарам с самым коротким словом:
   - Товарищи, я не поздравляю вас с окончанием похода, поход продолжается, но отдых наш окончен. С завтрашнего дня всю волю и весь разум дзержинцев мы должны бросить на большую, тяжелую и длительную работу. Разойдитесь!
   Коммунары не разбежались с шумом и смехом, как это они делали всегда. Мне даже показалось, что на некоторую долю минуты строй не потерял положения "смирно". Только постепенно он давал трещины, и коммунары между бочками и ящиками стали пробираться к зданиям коммуны.
   В главном здании все комнаты завалены подмостками, отбитой штукатуркой, дранью. Стены кое-где только побелены, большей же частью они изрыганы, исцарапаны, а то и совсем первобытны, пестреют обрешеткой и свежими досками. Бывшие спальни второго этажа расширены в пять просторных аудиторий классов, но все это живет еще в строительном хаосе. Внизу уже готова огромная столовая, осталось только помыть окна и смыть с паркета "вековые" залежи грязи и извести.
   Правый корпус - новые спальни коммунаров - как будто готов: в каждом этаже двадцать три спальни, одни маленькие - на четыре кровати, другие побольше - на восемь, а есть и большие - на двенадцать, пятнадцать человек. Но в спальнях нет ещее проводки электричества, еще не покрашены двери, не готов паркет, вовсе не поставлено отопление. Сразу видно, что на строительстве не хватает рабочей силы. Кое-где только можно встретить маляра или паркетчика за работой. И в главном корпусе и в спальнях свободно гуляют ветры, так как стекла в окнах наполовину выбиты, а наружные двери настежь.
   Производственный корпус даже и вчерне не готов. Стоят высокие кирпичные стены, и укладываются балки и стропильные фермы крыши, вот и все. Еле-еле намечены контуры баконного второго этажа, но к бетонированию еще и не приступали, только что привезли бетономешалку и устанавливают ее снаружи. Зияют пустые оконные просветы, вместо пола какие-то провалы и спуски здесь потребуется громадная высыпка. Дальний фланг корпуса еще только работается каменщиками и весь перепутан кладками и лесами.
   Задний двор коммуны засыпан пирамидами земли и глины, осколками строительного материала, и между всем этим добром восседает возле врытой в землю ванны привезенный Боярчуком Мишка. На фасадной площадке, на фане такого же хаоса, торчат высокими кубами несколько ящиков - это прибывшие недавно станки.
   Только что мы распустили строй, подошел к коммуне недлинный кильватер ломовиков, а меня поймал на крыше Соломон Борисович и смущенно зашептал#53.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   ...да нас и немного. Мы усаживаемся кто на чем может.
   Никитин открывает совет простыми словами:
   - Ну, с чего начинать?
   Командир первого взвода говорит:
   - Надо прежде всего устроить коммунаров. Спать придется, конечно, на полу. Для хлопцев можно столовую, там уже все готово, только полы помыть, а для девочек можно на втором этаже, там есть, кажется, такая комната.
   - А я думаю, что это не нам решать, - говорит Волчок, - пускай выступают командиры отрядов.
   - Какие там отряды, - машет рукой Никитин, - да вот и тебя взять, куда ты инструменты сложишь? Рядом с пацанами на полу. Значит, уже оркестр нельзя разбивать. Раз по-походному, значит, по-походному. Я думаю так, что, пока не будет спален, продолжать по взводам.
   - Пожалуй, - соглашается Волчок.
   - А теперь насчет столовой. Степан Акимович, где нам кушать?
   Степан Акимович смеется:
   - Черт его знает?! У нас ведь кухни нет. Новая кухня внизу, будет готова не раньше, чем через три недели... придется с рабочими.
   Соломон Борисович отрицательно вертит головой:
   - Это невозможно. Наши мастера и рабочие - это одна очередь, потом две очереди строителей, потом две очереди коммунаров, значит, пять очередей...
   - Ну, а что ты будешь делать?
   - И потом там грязно, ах, эти строители...
   Камардинов страстно:
   - Ну, насчет грязи, так это мы быстро наладим, а что же делать?
   - Ну, раз больше нечего делать, так что ж? - соглашается Соломон Борисович.
   - Это мы наладим, - говорит Дидоренко.
   - Значит, с этим кончено. Надо сегодня разедлить ребят по сменам и столы разделить.
   - На смены нечего делить. Как было в Сочи, так и здесь будет.
   - Верно.
   - А теперь насчет работы, Соломон Борисович?
   Соломон Борисович торжественно произносит:
   - Для работы коммунаров все готово, как я и говорил, а вы мне не верили. Станки в полной исправности, исправлены, меди сколько угодно, лес есть... Ах, какой заказ мы имеем для Наркмоздрава: кроватки для детских больничек, десять тысяч штук!
   Командиры аплодируютСоломону Борисовичу, а Соломон Борисович горд и радуется:
   - Эти самые масленки, о, вы еще увидите, масленка еще нас вывезет, электросверлилка еще далеко...
   - Работать по старым места?
   - По старым, где кто был.
   - А теперь самое главное, теперь насчет строительства, - говорит Никитин.
   Командиры задумались, молчат. В строительном беспорядке, в целой куче прорывов не видать того конца, за который можно ухватиться совету командиров. Молчит и Соломон Борисович и толкает меня по секрету, это значит: а ну, интересно, как командиры за дело возьмутся?#54
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   23. ПЕРВЫЕ АТАКИ
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   младшие группы и, значит, сократить выпуск ближайших лет. Поэтому мы решили часть ребят взять из детских домов. Неудобство в этом было только одно: нас уже начинали упрекать.
   - Хорошо вам работать, если будете брать из детских домов, берите прямо с улицы.
   Коммунары - высококвалифированные специалисты во всех вопросах, касающихся беспризорности. Коммунары говорили:
   - Ребята и на улице и в детских домах одинаковые. Сегодня он в детском доме, а завтра на улице, а потом опять в детском доме. Какая разница?
   - С улицы - те труднее.
   - Не труднее. И на улице ребята хорошие, и в детских домах есть хорошие.
   Наркомпрос Украины Украины не возражал против этой операции. Она была интересна для нас и в другом отношении: мы надеялись познакомиться с положением и работой детских домов в нашей республике.
   К детским домам приходилось обращаться и еще по одной причине.
   Правление решило увеличить в коммуне процент девочек. До сих пор у нас было тридцать девочек, теперь нужно было это число довести до девяноста. На улице мы могли найти только единицы. Все эти соображения рисовали картину нового пополнения приблизительно так:
   с улицы пять девочек и семьдесят мальчиков,
   из детских домов пятьдесят пять девочек и двадцать мальчиков.
   По возвращении из похода мы получили от Наркомпроса разверстку семидесяти пяти мест между детскими домами, большей...#55
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   24. НА БОЕВЫХ УЧАСТКАХ#56
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   сделана планировка, и уже вскапывались цветники, но против производственного корпуса все еще валяются доски и стоит бетономешалка, которая очень мешает коммунарам. На Деля кричат:
   - Когда вы уберете свою мясорубку?
   Дель обещал, что уберет через четыре дня, а через пять дней говорит:
   - Как же уберу мясорубку, как вы говорите, если еще фундаменты не бетонируются?..
   Чем ближе подходил к концу октябрь, тем страшнее становилось - не успеем. В последние дни бросились за помощью к рабочим и служащим коммуны. Местком дал помощь на несколько дней, но этим нельзя было злопоутреблять: были срочные заказы, многое делалось и для себя. Все же педагоги, бухгалтеры, столяры, литейщики поработали с коммунарами.
   В пять часов работа в мастерских и на строительстве заканчивается, но для коммунаров не наступает отдых. В коммуне все еще не устроено, не довершено, не поставлено на место. Кое-как заморвши червяка после работы, коммунары разбегаются по новым делам. Бюро и совет командиров в это время собирались каждый вечер и часто засиживались долго. И в комсомоле запарка: богатырским ростом вдруг стала расти ячейка, уже редкие коммунары не входят в комсомол. Наседает и учебный год, который мы поневоле должны начинать с опозданием. Постановление ЦК партии о школе, новые учебные планы и новые программы, новые увязки - все это нужно проработать к началу занятий. Положение в рабфаке к этому времени усложнилось чрезвычайно. У нас проектировалось пять курсовых групп, народился третий курс, который в своем учебном плане оказался запутанным до последней степени.
   Наш новый завод, завод электросверлилок, является заводом машиностроительным, наш институт тоже машиностроительный - это открыло совершенно невиданные горизонты в области отношения производства и учебы. В комсомоле и в педагогическом совете мы особенно не надеялись на пресловутую увязку. До сих пор проблемы этой увязки нигде не решены и по своей сущности недалеко ушли от проблемы комплекса. Поэтому у нас решили ввести в план дополнительные предметы: технолгию, электромеханику, станки, организацию производства и литейное дело. Комиссии комсомола с этими вопросами еле-еле управлялись, несмотря на большую помощь педагогов.
   Рабочее напряжение после первого ужина было даже более сложным, чем на строительстве, так как здесь мы то и дело встречались со стыками: нужно идти и в комиссию, и в бюро, и в совет командиров, активу было впора разорваться.
   А тут еще и новннькие. Они пропитывали коммуну все больше и больше, и штабы новых отрядов были загружены буквально до отказа.
   Наши вербовочные комиссии возвратились уже давно. В разных детских домах набор был произведен почти по плану. В каждом доме были оставлены новые коммунары до нашего приказа о выезде в коммуну. Сначала мы предполагали, что будем вызывать их постепенно, чтобы не сразу разбавлять коммуну новыми элементами. Дело в том, что во многих детских домах нашим комиссиям очень не понравилось. Нашли и полное отсутствие дисциплины, и потребительские тенденции, и везде нашли плохую грамотность и слабую культуру быта. Осторожность вербовочных комиссий встретила сопротивление со стороны нашего комосола.
   Комсомольцы доказывали :
   - Угробим коммуну, вот увидите, угробим. Одних обработаем, на тебе: другие приехали, начинай с этими, только и будем знать, что возиться ними. Пускай приезжают все сразу, отделаемся, и квит!
   приводили и еще одно дельное соображение:
   - Сразу взять, сразу начнем и занятия, а то что ж? Опять будем в классах сидеть, поджидать: вот скоро приедут.
   Поэтому мы с начала октября начали форсировать приезд новеньких. Почти каждый день мы отправляли куда-нибудь телеграмму с приказом о выезде, и через день-два в кабинет вваливаются гости. Оглушенные шумом строительства, чистотой и порядком внутри коммуны, самым видом раскаленного в работе нашего коллектива, они смирехонько усаживаются на стульях и вытаращенными глазами рассматривают все окружающее. Нужен опытный глаз, чтобы в каждом измятом, бледном и неподвижном лице увидеть будущего настоящего коммунара.
   Правобережье присылает ребят в высоких шапках и в новых блестящих ватных пиджаках. Ситцевая в горошек рубашка, подпосоясанная свеженькой тесемкой, тоже сияет невинностью, и по всему видно, что пацан от рождения не переживал такой полноты жизни и ее новизны, как сейчас. Он неподвижно сидит на стуле в ряду таких же ошеломленных фигур и молчит.
   Коммунары поминутно забегают в кабинет посмотреть на новеньких:
   - Смотри, граченята какие!..
   Но входит штаб отряда и уволакивает прибывших на первоначальную обработку: к доктору, в баню, в одежную кладовку. Все великолепие новых шапок, пиджаков и рубашек безжалостно сдается в кладовую, и через час новые коммунары уже сияют другим сиянием: щеки румянятся от бани, круглые головы блестят после стрижки, поясок охватывает похудевшую сразу фигуру, открытый воротник новой коммунарской спецовки создает впечатление новой человеческой культуры.
   Похожай вводит их и напутствует басом:
   - Это вам спецовки, а форму получите, когда вся эта буза пройдет. Да и ходить к тому времени научитесь.
   Вечером в отряде штаб собирает новеньких в кружок и рассказывает им о порядке коммунарской жизни.
   - Сигнал "вставать" в шесть часов. Значит, снится там тебе или не снится что, а вставай и за уборку. Дам тебе щетку, тряпку, и действуй. Да смотри, чтобы мне из-за тебя вечером не отдуваться...
   - На всякое приказание, понимаешь? Начальник или командир, скажем я, никаких разговоров, "есть" и все! А ну, покажи, умеешь ли ты салют? Ну, что ты ноги расставил, как теленок. Ты коммунар, должен быть во! Выше, выше руку нужно!.. Вот молодец!..
   Новичок радуется первому успеху.
   - Да, ну конечно, если какое распоряжение неправильное, можешь в общем собрании взять слово и крой, не стесняйся! Но только на общем собрании, понимаешь? В газету можешь написать. Ты пионер? Нет? Не годится! Вот я тебя познакомлю со Звягинцем, вожатым.
   - Э, нет, нос так не годится. У тебя же платок!.. Так, что же ты теперь платком? Это как покойнику кадило... Руки измазал, а потом уже платок вынул...
   - Стенки не подпирать, стенка, она, знаешь, не для того. У тебя, понимаешь, есть вот тут позвоночный столб называется, так ты больше на него напирай, тогда будешь молодец! А когда сходишь по лестнице, тоже не держись ни за что, ни за перила, ни за что другое...
   - А как же?
   - Чудак, да что ты, старик, что ли?.. Вот так просто и иди, как по ровному.
   Пацан перед последним пунктом стоит пораженный и улыбается.
   Из детских домов нам все-таки не пришлось набрать требуемое число.
   Многие приезжали с чесоткой и стргущим лишаем. Таких мы со стесненным сердцем отправляли обратно - лечить их было некогда.
   С улицы был хороший самотек с первых дней октября и усиливался с каждым днем. Уже с утра в вестибюле, завернувшись в изможденные клифты или в остатки пальто, сидят три-четыре пацана и блестят белками глаз на измазанной физиономии. Они пялятся на дневального и сначала помалкивают, а потом начинают приставать ко мне, к дежурному командиру, к каждому старшему коммунару, к Дидоренко.
   Дидоренко особенно любит с нами поговорить:
   - Тебя принять? Ты же убежишь завтра...
   - Дядя, честное слово, буду работать и слушаться. Дядя, примите, вот увидите!..
   - А ты это откуда убежал на прошлой неделе?
   - Дядя, ниоткуда я не убежал, я от матки как ушел, так и жил на воле все время.
   - Вот посуди, на что нам принимать таких брехунов?
   - Дядя, честное слово!..
   - Ну, сиди пока здесь, просохнешь немного, вечероми совет командиров будет, может, и примут.
   В дальнейшем новые пацаны уже и сами знали, что нужно ожидать совета командиров. Они поуютнее устраиваются в вестибюле и наполняют его тем своеобразным горячим и ржавым духом, от которого, как известно, плодятся вши и разводится сыпняк. Дневальный не пускает их дальше вестибюля, только после обеда дежурный командир придет и спросит:
   - Вы как? Обедать привыкли?
   Пацаны неловко улыбаются.
   - Два дня ничего не ели.
   - Ну, это ты, положим, врешь, а обедать все-таки пойдем.
   Для них уже заведен постоянный стол, который после обеда внимательно осматривается ДЧСК, не осталась ли на нем "блондинка".
   Вечером в совет командиров их вводят поодиночке.
   Коммунары их видят насквозь и обычно долго не возятся.
   - Это свой... В какой отряд?
   - Давайте мне, что ли, - говорит Долинный.
   - Забирай, сейчас же к Кольке тащи!..
   Долинный поднимается с места.
   - Вот твой командир, понимаешь?
   - А как же... командир, знаю.
   Но бывают случаи и неясные.
   Посредине нашего тесного временного кабинета, заставленного неразвешанными портреами и зеркалами, вертится малоросрый пацанок. Матерчатый козырек светлой кепки оторван, но у него умненьке лицо, бледное, но умытое. Оне не знает, в какую сторону повернуться лицом командиры со всех сторон, а с разных краев кабинета на него сморят явные начальники: Швед - председатель, я - тоже как будто важное лицо, а сбоку Крейцер, случайно попавший на заседание.
   Швед энергично приступает к делу:
   - Ну, рассказывай, откуда ты взялся.
   - Откуда я взялся? - несмело переспрашивает пацан. - Я родился...
   - Ну, это понятно, что родился, а дальше что было?
   - Дальше? Папа и мама умерли, а я жил я дяди. Дядя меня выгнал, говорил, иди, сам проживешь... Ну... я и жил.
   Остановка.
   - Где же ты жил?
   - Жил... у тетки, а потом тетка уехала в Ростов, а я жил в экономии... там, в экономии заработал четыре рубля, четыре рубля заработал, пошел в Харьков, хотел поступить в авторемонтную школу, так сказали - маленький...
   - На улице, что ли, жил в Харькове?
   - На улице жил три недели...
   Пацан говорит дохлым дискантом и чисто по-русски, ни одного блатного слова.
   Командиры вопрошают его наперебой:
   - А что ты ел?
   - А я покупал.
   - Все на четыре рубля?
   - На четыре рубля... я еще зарабатывал, - говорит пацан совсем шепотом.
   - Как зарабатывал?
   - Папиросы продавал.
   - Ну, разве на этом деле много зарботаешь?
   - А я продавал разве коробками Я по штукам. По пять копеек штука продавал.
   - Из противоположного угла кабинета:
   - Где же ты брал папиросы?
   Пацан поворачивается в противоположную сторону.
   - Покупал.
   - Почем?
   - А по рублю тридцать.
   Каплуновский серьезно и несмело произнесет:
   - Чистый убыток входит...
   Все смеются...
   Швед говорит:
   - Ты все это наврал.. Ты, наверное, прямо от мамы.
   Пацан в слезы:
   - Примите, честное слово, у меня никого нет... Я жил у тетки, а тетка говорит: пойди погуляй, а я пришел, а хозяйка говорит: твоя уехала с новым мужем в Ростов..
   - С каким новым мужем?
   - А я не знаю...
   - Это было в каком городе?
   - В Таганроге...
   - Ну?
   - Уехала с новым мужем и больше не приедет, а ты, говорит, иди. Так я приехал в Харьков...
   - С кем?
   - Там мальчики ехали...
   - Это они тебе такое пальто обменяли?
   - Угу. Один говорит: давай твой пиджачок...
   - Сколько дней был в Харькове, говори правду!..
   - Вчера приехал, а тут на вокзале мальчики говорят, в коммуне этого... как его...
   - Дзержинского?
   - Угу.. так говорят принимают, так я и пришел, тут еще один мальчик пришел... Колесников его фамилия... он там стоит.
   - Ну, хорошо. Сколько двенадцать на двенадцать? Ты учился? В какой группе?