Страница:
Эта деталь и покажет, как работает спусковой механизм Рока, погубившего
Каренину, как вырабатывается роковое решение, в каком сочетании реальности,
полу-и нереальности, а точнее, в каком сцеплении нескольких уровней
реальности".
Перечитав это несколько раз, я решила, что дальнейший текст разъяснит
мне основную цель труда Яблонского и продолжила чтение. Но уже через
несколько строк внутренний протест вызвало "краткое" изложение автором
основной сюжетной линии романа, которое он обосновывает ссылками на
авторитеты. Начинает с Некрасова: "Поэт Некрасов, - пишет Яблонский, -
пошлым образом пересказал сюжет в эпиграмме:
Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует "гулять"
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать".
В общем-то, эта эпиграмма мне показалась шуточной, дружелюбной, и уж
никак не пересказом сюжета. После этой цитаты Яблонский отмечает: "Самое
удивительное, что до сих пор есть люди, которые понимают роман таким
образом. Да что говорить, сама Анна Андреевна Ахматова примерно так и
представляла позицию Толстого" (ссылка автора на статью А. Кушнера "Анна
Андреевна и Анна Аркадьевна", "Новый мир", 2000, No 2).
Поскольку автор не называет никого из тех "людей, которые "до сих пор
понимают роман таким образом"", я решила просмотреть статью А. Кушнера, и
позволю себе процитировать ее фрагмент: "Анна Андреевна любила Анну
Аркадьевну и не любила Льва Николаевича. Лидии Чуковской она, например,
говорила: "Неужели вы не заметили, что главная мысль этого великого
произведения такова: если женщина разошлась с законным мужем и сошлась с
другим мужчиной, она неизбежно становится проституткой. Не спорьте! Именно
так!"".
Это высказывание А. Ахматовой является предметом обсуждений,
комментариев литераторов и критиков по сей день, но совершенно, очевидно,
что оно, как и эпиграмма Некрасова, выражает интерпретацию авторами вывода,
"морали" романа Толстого, но ни в коей мере не претендуют на пересказ его
сюжета. "... Причина негодования Ахматовой, ее претензии к Толстому, -
замечает Кушнер, - объясняются другим. Ахматова узнавала в Анне Карениной
себя, идентифицировала себя с нею!". Е. Евтушенко, комментируя некоторые
высказывания Ахматовой о литераторах и их произведениях (в том числе и
вышеприведенного об "Анне Карениной") пишет: "Означало ли это, что она
считала себя верховным судией всех и вся? Ее знаменитая "гордыня" была на
самом деле самозащитой от постоянного самоосуждения себя, от изнурительного
самоедства совести" ("Новое русское слово", 22-23 ноября, 2003).
Свое "Краткое изложение" "событий жизни Анны" Г. Яблонский предваряет
извинением за то, что он это делает о "читанном" и "многократно
воспроизведенном в фильмах, балете и пр.". И в оправдание поясняет: "В этом
я следую Набокову...". Не более, не менее!
Для убедительности он приводит следующую цитату писателя: "Не в моем
обычае обсуждать сюжеты, но в случае с "Анной Карениной" я сделаю
исключение, потому что сюжет - в значительной степени моральный, клубок
этических переплетений, и это мы должны проанализировать прежде, чем
насладимся романом на уровне более высоком, чем сюжет".
Здесь позволю себе заметить, что когда-то мне выпала удача посетить
усадьбу-музей "Ясную Поляну" и выслушать превосходную лекцию о Л. Толстом
сотрудника этого учреждения, в которой приводился такой случай (воспроизвожу
по памяти). Однажды кто-то попросил Л. Толстого пересказать вкратце "Анну
Каренину". Писатель в ответ вручил собеседнику том со словами: "Вот все, что
я могу сказать вкратце. Если б я мог выбросить отсюда хоть одно слово, я бы
это сделал".
Подтверждением, запавшего в памяти эпизода, может послужить предисловие
Ив. Толстого к двум лекциям по литературе В. Набокова, в котором он
отмечает:
"Анну Каренину", -- вразумлял Лев Толстой заезжего газетчика из
Германии, -- никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки". Владимир
Набоков счел бы эту реплику безупречной, - отмечает Ив. Толстой. -
Собственно говоря, он и подобрал для своих лекционных нужд аналогичное
высказывание. "Однажды, -- рассказывал он в аудитории, -- когда ...
французский философ попросил ...немецкого философа Гегеля изложить свою
мысль сжато, Гегель отрезал: "Такие предметы нельзя изложить ни сжато, ни
по-французски"... Составляя свои лекции, Набоков, по существу, продолжал
любой из своих романов, пользуясь на этот раз чужим словесным материалом.
Отсюда столь обильное самоупоенное цитирование. Хотя, с другой стороны,
"Анну Каренину" коротко ведь не перескажешь"![0x01 graphic]()
src="http://lib.ru/NEWPROZA/MATROS/StrangeNoGraphicData">
(см. "Иностранная литература", No 11, 1997).
Почему же Л. Толстому так дорого и важно было каждое слово, каждая
деталь романа, из-за чего он протестовал против краткого его пересказа?
Очевидно потому, что все здесь было значимо для выражения сути эпохи на
переломном этапе российской истории, всех сторон жизни героев, мотивов их
поведения, всей глубины их драмы. Известно, что в годы работы над "Анной
Карениной" Л. Толстой даже не вел дневник. "Я все написал в "Анне
Карениной", - говорил он, - ничего не осталось" (Л.Н. Толстой, ПСС в 90-х
тт., т. 62, стр.240, М., Гослитиздат, 1927-1964).
Таким образом, вопреки известному отрицательному отношению Толстого к
краткому изложению "Анны Карениной", первый раздел объемного очерка Г.
Яблонского называется "Реальные события. Краткое изложение". И вот как
выглядит в пересказе Яблонского основная сюжетная линия романа.
"Красивая, умная и обаятельная женщина, жена петербургского чиновника
высокого ранга Алексея Александровича Каренина, оставляет мужа ради
блестящего офицера Алексея Вронского. Вронский покидает службу. Анна и
Вронский уезжают вначале за границу, а потом возвращаются в Россию и
поселяются в деревне. Муж, Каренин, "бюрократическая машина", потрясен
уходом Анны, не знает, что делать. То он требует от Анны соблюдения
приличий, то, стоя рядом с Вронским у постели почти умирающей Анны (она
рожает дочь от Вронского), великодушно дает согласие на развод. Согласие это
- временное. Светское общество отвергает Анну, что глубоко ранит ее. Боясь
потерять Вронского, Анна болезненно ревнует его. Взаимное раздражение
отравляет им жизнь. После одной из страшных ссор Анна убивает себя - под
колесами вагона".
Если допустить, что кто-то из русскоговорящих не читал, или хотя бы не
видел фильмы по великому произведению Толстого, то после пересказа
Яблонского у него не будет сомнения в том, что речь идет о жанре, - по
весьма красноречивому описанию А. Либермана (НЖ, No 223, стр. 296), - романе
"для приказчиков и особенно для приказчичьих дочек: душещипательное чтиво о
роковой любви и красивой жизни - наивная смесь из невероятных совпадений и
возвышенной пошлости".
Но невозможно допустить, что кто-то из читателей "Нового Журнала" (!)
не читал "Анну Каренину" (о чем не может не "догадываться" Г. Яблонский). И
все же он прибегает к краткому пересказу (без оговорки о том, что Толстой
этого не желал) для того, чтобы использовать его как отправную точку для
дальнейших рассуждений.
Бросается в глаза, что этот неправомерный пересказ осуществлен с
искажением сюжета и последовательности событий. Остановлюсь только на
некоторых примерах.
Когда Каренин переступает порог дома, приехав к умирающей (по прогнозам
врачей) жене, на первый вопрос к швейцару: "Что барыня?" - тот ответил:
"Вчера разрешились благополучно" (8, стр. 438). Поэтому уточнение в скобках,
сделанное Яблонским (она рожает дочь от Вронского) не соответствует тексту
романа и искажает замысел писателя в этом эпизоде.
Перечитывая "краткое изложение" Яблонского несколько раз, сначала я не
поверила своим глазам, глядя на фразу: "То он (Каренин - Л.М.) требует от
Анны соблюдения приличий, то, стоя рядом с Вронским у постели почти
умирающей Анны (она рожает дочь от Вронского), великодушно дает согласие на
развод".
Пришлось снова вернуться к тексту романа, который каждым словом этого
сюжета упрекал столь безответственным с ним обращением, которое допускает
Яблонский. О каком разводе могла идти речь, когда Вронский, увидев
приехавшего мужа своей любовницы, так "смутился, что опять сел, втягивая
голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над
собой, поднялся и сказал:
"Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти,
но позвольте мне быть тут... впрочем, я в вашей воле, я при..." (8, стр.
438).
Только тот, кто не читал, либо совершенно позабыл роман, может сказать,
что "Каренин великодушно у постели умирающей Анны согласился на развод". Не
могла забыться эта волнующая сцена - беседа мужа Анны с Вронским на третий
день, когда "доктор сказал, что есть надежда". Процитирую лишь фрагмент
откровений Каренина: "... я увидел ее и простил. И счастье прощения открыло
мне мою обязанность... - Слезы стояли в его глазах, и светлый, спокойный
взгляд их поразил Вронского. - ... я не покину ее и никогда слова упрека не
скажу вам, - продолжал он. - Моя обязанность ясно начертана для меня: я
должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, я дам вам знать, но
теперь, я полагаю, вам лучше удалиться" (8, стр. 442).
И не могло не оставить в памяти читавшего Анну Каренину (как угодно
давно), что именно после этой беседы Вронский решил покончить жизнь
самоубийством. "Он почувствовал, что муж был великодушен и в своем горе, а
он низок, мелочен в своем обмане... Он увидел ее всю во время ее болезни,
узнал ее душу, и ему казалось, что он никогда до тех пор не любил ее. И
теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, как должно было любить, он был унижен
пред нею и потерял ее навсегда, оставив в ней о себе одно постыдное
воспоминание". (8, стр. 442-443).
Недопустимый (особенно, в публикации) пересказ основного сюжета "Анны
Карениной", который осуществил Яблонский, очевидно, основан на том
определении, какое он дает роману.
"Что важно, - подчеркивает Яблонский, - роман об обычной семейной
жизни, не о войне, не об уголовном преступлении".
Трудно понять, почему для Яблонского так "важно", что роман "Анна
Каренина" "об обычной семейной жизни", но никак нельзя отнести к таковым
этот почти девятисотстраничный труд Толстого, о котором немецкий писатель Т.
Манн писал: "Я без колебаний назвал "Анну Каренину" величайшим социальным
романом во всей мировой литературе" (Томас Манн. Соб. соч., т. 10. М.,
1961), а Фет в письме Толстому определил роман, как "строгий, неподкупный
суд всему нашему строю жизни" ("Литературное наследство", т. 37-38, стр.
220).
О том впечатлении, которое производил роман "Анна Каренина", как
произведение остросоциальное, говорит высказывание Н. Н. Стахова: "О выходе
каждой части Карениной в газетах извещают так же поспешно и толкуют так же
усердно, как о новой битве или новом изречении Бисмарка" (В. И. Алексеев,
"Воспоминания". Летописи Государственного литературного музея. Кн. 12, М.,
1948. Цитируется по предисловию Э. Бабаева, том "Анна Каренина", Библиотека
Всемирной Литературы, стр. 6).
В этом смысле, характерна интерпретация Э. Бабаевым одной из самых
первых фраз романа: "Все смешалось в доме Облонских".
"Все смешалось, - пишет Бабаев, - формула лаконичная и многозначная.
Она представляет собой тематическое ядро романа и охватывает и общие
закономерности эпохи, и частные обстоятельства семейного быта. Толстой в
"Анне Карениной" как бы вывел художественную формулу эпохи. "У нас теперь,
когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как
уложатся условия, есть единственный важный вопрос в России" (там же, стр.
10).
Как отмечается в "Примечаниях" к "Анне Карениной", цитируемого мной
издания собрания сочинений Л. Толстого: "Ни одно из произведений Толстого,
написанных до перелома его мировоззрения, не вызывало таких споров, как этот
роман. И мнения разделились самым решительным образом" (9, стр. 426).
И споры эти, очевидно, не будут прекращаться никогда - столь
многопланово это произведение. Поэтому хочу подчеркнуть, что моя статья не
есть анализ различий моих с Яблонским точек зрения. Я хочу выразить свой
протест против непозволительного обращения с великим романом Л. Толстого,
искажением его замысла и текста. И в этом смысле разговор выходит за пределы
очерка Яблонского, как такового.
Автор значительное место в своей "рецензии" отводит анализу роли снов в
"Анне Карениной". "Сны - это вторая реальность, реальность другого плана,
более "редкая", но более значительная, чем первая", - пишет он.
Отстранившись даже от осуществленного здесь "распределения" реальностей
на "первую" и "вторую", "более редкую", "более значительную", невозможно не
удивляться небрежности в оформлении рассуждений и использовании
первоисточника.
Фрагмент в романе, связанный с поездкой в поезде, наполнен ремарками
писателя для выражения противоречий в душе Анны по возвращении ее домой
после событий во время посещения брата и встречи там с Вронским.
Яблонский, подгоняя рассуждения под свою концепцию о роли Рока в
романе, акцентирует внимание лишь на символах негативных предзнаменований
судьбы Анны (свисток паровоза, ужас метели, страшный мужик во сне), упуская
не менее значимые позитивные стороны ее настроения, которые в совокупности с
первыми могут представить полноту противоречий, определяющих трагедию. И не
зря Толстой отмечает, что (в поезде), держа в руках английский роман, "Анна
Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить
за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить". В
полудреме, в поезде "Анна почувствовала, что она провалилась. Но это было не
страшно, а весело". И после встречи с Вронским на станции, как пишет
Толстой: "Она не спала всю ночь. Но в этом напряжении и тех грезах, которые
наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив,
было что-то радостное, жгучее и возбуждающее" (8, стр.111-112, 115).
"Анна и Вронский порознь, почти в одно и тоже время видят один и тот же
сон, - пишет Яблонский. - Уже этого одного достаточно, чтобы вывести роман
за рамки традиционного реализма, где все происходит "здесь и теперь". И в
этом смысле Толстой оказывается предтечей ненавистных ему символистов
(Андрея Белого) с их экзальтированным интересом к снам, символам и тайне".
Приведенный тезис вызывает недоумение и вопросы. Прежде всего, хочется
спросить - а как иначе можно видеть сны двум людям, если не порознь?! Сон
все же не телевизор, который можно смотреть двоим одновременно, усевшись в
обнимку на диванчике. Что означает противопоставление событий романа тому,
"где все происходит "здесь и теперь"? И где это -"здесь", и когда это -
"теперь"?
Писатель показывает, что оба героя ощущают одни и те же тревоги по
поводу проблем, из которых они не видят выхода. "Я умру", - до болезни,
"Почему я не умерла...", - после болезни, не сходит с уст Анны почти при
всех встречах с Вронским.. Отсюда и кошмары, и переплетения сюжетов во снах
у нее и у него.
О том, как автор "Анны Карениной" сам относился к снам, весьма
недвусмысленно свидетельствует нижеприведенный фрагмент из его беседы с М.
Горьким. (Речь идет о встречах писателей в Крыму в 1901-1902 годах).
Л. Н. "-- Какой самый страшный сон видели вы?
-- Я редко вижу и плохо помню сны, но два сновидения остались в памяти,
вероятно, на всю жизнь. Однажды я видел какое-то золотушное, гниленькое небо
... погибли все звезды, небо стало темней, страшней, потом -- ... закипело
и, разрываясь в клочья, стало падать на голову мне жидким студнем... Л. Н.
сказал:
-- Ну, это у вас от ученой книжки, прочитали что-нибудь из астрономии,
вот и кошмар. А другой сон?
Другой сон: ...По снегу мертвой пустыни ... стелется желтой полоской
едва намеченная дорога, а по дороге медленно шагают серые валяные сапоги --
пустые.
-- ...Это -- страшно! Вы в самом деле видели это, не выдумали? Тут тоже
есть что-то книжное.
И вдруг как будто рассердился, заговорил недовольно, строго, постукивая
пальцем по колену.
-- Ведь вы непьющий? И не похоже, чтоб вы пили много когда-нибудь. А в
этих снах все-таки есть что-то пьяное...
...Посмеялся и, должно быть, заметил, что я несколько огорчен его
недоверием ко мне:
-- Вы обижаетесь, что сны ваши показались мне книжными? Не обижайтесь,
я знаю, что иной раз такое незаметно выдумаешь, что нельзя принять, никак
нельзя, и кажется, что во сне видел, а вовсе не сам выдумал.
...Похлопал меня по плечу.
-- А вы не пьяница и не распутник -- как же это у вас такие сны?
-- Не знаю.
-- Ничего мы о себе не знаем!
Он вздохнул, прищурился, подумал и добавил потише:
-- Ничего не знаем!
Сегодня вечером, на прогулке, он взял меня под руку, говоря:
--.... А все-таки вы очень книжный, очень! Не сердитесь, только это
плохо и будет мешать вам.
Едва ли я книжник больше его, а вот он показался мне на этот раз
жестоким рационалистом, несмотря на а все его оговорочки", - заключает М.
Горький ("Лев Толстой", М. Горький, ПСС. Изд. "Наука", Москва,1973. т. 16,
стр. 280-283).
Очевидно, что в "Анне Карениной" сюжеты, связанные со снами героев, -
художественный прием, позволяющий передать как можно глубже и эмоциональней
психофизиологическое напряжение героев в том заколдованном кругу
неразрешимых проблем, в котором они оказались в силу субъективных и
объективных причин.
Толстой изучал труды ученых, философов, так как его глубоко
интересовала загадка снов. Он выразил это в своих произведениях, в том числе
в "Войне и мире", в "Анне Карениной", где героям во сне чудится это "что-то"
- символ загадки смерти. Но это Яблонскому не дает оснований заявлять, что:
"Сны в романе - играют роль ДРУГОЙ РЕАЛЬНОСТИ, пересекающейся с ПЕРВОЙ и
двигающий сюжет". Совершенно очевидно, что автор очерка здесь путает причины
со следствием. Сны в романе отражают настроение, события жизни героев, но
сами они сюжет "не двигают". И ничего, определяемого снами, в жизни героев
не происходит.
Яблонский упоминает, что за мгновенья до смерти Анна увидела из окна
вагона испачканного уродливого мужика в фуражке, который ей показался
похожим на мужика, явившегося во сне. Однако, это не означает, что в романе
присутствуют пророческие сны. Неслучайно, что самый устрашающий сон, в
котором Анна "проснулась" от другого сна, и услышала слова Корнея: "Родами,
родами умрете, родами, матушка" (8, стр. 387) - не оказался пророческим. Она
не умерла от родов, а выжила при родильной горячке в одном случае из ста!
Мне представляется, что не выдерживает никакой критики интерпретация
Яблонским эпизода "Сон Landau".
Предваряя раздел очерка, специально посвященный этому эпизоду,
Яблонский пишет: "А теперь - не без волнения - я приступаю к описанию той
детали, за которой таится один ход из лабиринта сцеплений, детали, важной
для понимания механизма Рока".
При этом Яблонский недоумевает из-за того, что в "критической
литературе об "Анне Карениной" разбору этого эпизода уделяется ничтожное
место". Здесь он пишет: "Шкловский совершенно не говорит об общем смысле
эпизода "Сна Landau", но хотя бы упоминает его. А вот Эйхенбаум не
упоминает, как и Набоков в своих "Лекциях по русской литературе". И даже в
подробной книге Sydney Schultze об этом эпизоде говорится только в связи с
истолкованием "зубной боли" как особого символа в романе (Landau - граф
Беззубов). Нет ни одного слова об этом эпизоде и в книге Gary Edelman".
Яблонский утверждает: "Не приходится сомневаться: эпизод "Сон Landau" -
критический в романе. Именно здесь Landau санкционирует отказ Каренина, и
сюжет "Анны", как спущенная стрела, летит к трагическому финалу". Позволю
себе сказать, что такой вывод (с учетом того, что увлеченность сеансами
спиритизма с еще большим сарказмом высмеяна Толстым позже в "Плодах
просвещения"), может быть рожден только при невнимательном чтении романа.
"В эпизоде "Сон Landau" все вольны говорить и поступать как им
вздумается. - Констатирует Яблонский. - И Каренин, и Лидия Ивановна, и
Стива, и Landau. И, наконец, Толстой - автор с его ироническим стилем. Но
что же из этого получается? Ирония не срабатывает. Эпизод с Landau - это не
то, что вызывает добродушную усмешку, мягкую иронию, язвительность, наконец.
Стиве Облонскому "очень не по себе", он уходит, как из "зараженного
дома""... "Таково общее впечатление от "Сна Landau", - заключает Яблонский,
создавая впечатление, что его совершенно не заботит логика рассуждений.
Но дело даже не в интерпретации эпизода Яблонским, а в том, что здесь
искажается первоисточник. Яблонский пишет: "Немудрено, что Стива Облонский,
глядя на эту сцену, чувствует себя нехорошо. Landau смертоносен. Он около
смерти или сама смерть".
Трудно объяснить, что дает основание для подобных рассуждений автору
очерка. Весь сюжет в романе, связанный с французом, сопровождается
ироническими ремарками, не позволяющими принимать его всерьез. Толстой
пишет, что во время чтения (в присутствии Landau) Лидией Ивановной текста,
где описан "путь, которым приобретается вера", Степан Аркадьич размышляет:
"И отчего у меня такая тяжесть в голове? От коньяку или оттого, что уж очень
все это странно? И что за вздор она читает?". Степан Аркадьич вздремнул и
"...испуганно очнулся, чувствуя себя виноватым и уличенным ... Француз
заснул так же, как Степан Аркадьич. Но сон Степана Аркадьича, как он думал,
обидел бы их... а сон Landau обрадовал их чрезвычайно, особенно графиню
Лидию Ивановну".
В течение всего вечера пребывания у Лидии Ивановны, Стива думал только
о том, когда бы ему найти момент, чтоб попросить графиню обмолвить о нем
слово влиятельным людям. "Нет, уж, видно, лучше ни о чем не просить ее
нынче, - думал он, - только бы, не напутав, выбраться отсюда" (9, 320-321).
О том, как автор Анны Карениной представляет этот эпизод,
свидетельствует и следующая весьма характерная цитата: "На другой день он
(Стива - Л.М.) получил от Алексея Александровича положительный отказ в
разводе Анны и понял, что решение это было основано на том, что вчера сказал
француз в своем настоящем или притворном сне" (выделено мной - Л. М.) (9,
стр.322).
Нельзя не обратить внимание на то, что и здесь Яблонский в цитировании
первоисточника манипулирует сюжетом, чтобы подогнать его под свою концепцию
о "критической" роли в романе этого эпизода. Поэтому в изложении его (после
нескольких вводных фраз), он начинает с того, как Степан Аркадьич погружался
в дремоту. При этом он упускает подробное описание в романе пребывания Стивы
в доме Лидии Ивановны, его ироническое отношение ко всему происходящему.
Цитаты из романа, которые Яблонский сам приводит, опровергают его же
утверждение о том, что в эпизоде "Сон Landau" все вольны говорить и
поступать, как им вздумается, поскольку все описанные детали поведения
участников этой сцены свидетельствует о том, что там все было подчинено воле
и прихотям француза.
И здесь я бы хотела остановиться на совершенно непозволительном факте,
который обнаружила в работе Яблонского. И в Собрании сочинений (9, стр. 321,
М., "Художественная литература", 1975), и в публикации романа в Библиотеке
Всемирной литературы (Лев Толстой. Анна Каренина, стр. 702), в переводе с
французского слова в диалоге звучат: "Извините меня, но вы, видите...
Приходите к десяти часам, еще лучше завтра". А в очерке Яблонского, где
цитируется этот фрагмент, записано: "Извините меня, но Вы выйдите...
Приходите к десяти часам, еще лучше завтра".
Такая "ошибка" меняет смысл сюжета. В первоисточнике написано:
"Извините меня, но Вы видите...", звучит как неловкость, извинение в том,
что нет возможности противостоять требованию француза, что не вяжется с
утверждением о том, что "в этом эпизоде все вольны говорить и поступать как
им вздумается". К тому же ошибка Яблонского ("вы выйдите") отрицает его же
собственный вывод.
Обращает на себя внимание представление Яблонским образа
"ясновидящего". Привожу цитату из очерка.
"А между тем, княгиня Мягкая, у которой в романе особая роль называть
все своими именами, говорит Стиве Облонскому: "Как, Вы не знаете Jules
Landau, Le fameux Jules Landau, Le clairvoyant? (Жюля Ландо, знаменитого
Жюля Ландо, ясновидящего?) Он тоже полоумный, но от него зависит судьба
Вашей сестры"... И далее: "без него ни у нее (графини Лидии Ивановны), ни у
Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба Вашей сестры
теперь в руках у этого Landau, иначе графа Беззубова". Сказано ясно: держит
в руках (запомним: в руках) судьбу - не только развод, судьбу Анны! Обратим
внимание на то, что княгиня Мягкая, которой в романе отведена роль
"простодушной мудрости", говорит: "судьба Анны - в руках Landau", а не то,
что медиум решит так, как это нужно Лидии Ивановне и Каренину".
Я думаю, что комментарии здесь излишни.
Нельзя пройти мимо и следующего фрагмента описания Яблонским
"ясновидящего": "У Беззубова такая особенность: он внезапно засыпает. Во
время этих внезапных снов (как говорит Толстой, "гипнотических") Landau
принимает решения и дает советы! Так случается и на этот раз. Засыпает и
говорит о Стиве: "Пусть он выйдет", то есть прогоняет его. Каренин,
основываясь на реакции Landau, отказывает Анне в разводе".
Это ли совет "ясновидящего" - "выгнать Стиву"? - хочется спросить
Яблонского.
Следует еще отметить, что такого "серьезного" описания "ясновидящего"
Каренину, как вырабатывается роковое решение, в каком сочетании реальности,
полу-и нереальности, а точнее, в каком сцеплении нескольких уровней
реальности".
Перечитав это несколько раз, я решила, что дальнейший текст разъяснит
мне основную цель труда Яблонского и продолжила чтение. Но уже через
несколько строк внутренний протест вызвало "краткое" изложение автором
основной сюжетной линии романа, которое он обосновывает ссылками на
авторитеты. Начинает с Некрасова: "Поэт Некрасов, - пишет Яблонский, -
пошлым образом пересказал сюжет в эпиграмме:
Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует "гулять"
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать".
В общем-то, эта эпиграмма мне показалась шуточной, дружелюбной, и уж
никак не пересказом сюжета. После этой цитаты Яблонский отмечает: "Самое
удивительное, что до сих пор есть люди, которые понимают роман таким
образом. Да что говорить, сама Анна Андреевна Ахматова примерно так и
представляла позицию Толстого" (ссылка автора на статью А. Кушнера "Анна
Андреевна и Анна Аркадьевна", "Новый мир", 2000, No 2).
Поскольку автор не называет никого из тех "людей, которые "до сих пор
понимают роман таким образом"", я решила просмотреть статью А. Кушнера, и
позволю себе процитировать ее фрагмент: "Анна Андреевна любила Анну
Аркадьевну и не любила Льва Николаевича. Лидии Чуковской она, например,
говорила: "Неужели вы не заметили, что главная мысль этого великого
произведения такова: если женщина разошлась с законным мужем и сошлась с
другим мужчиной, она неизбежно становится проституткой. Не спорьте! Именно
так!"".
Это высказывание А. Ахматовой является предметом обсуждений,
комментариев литераторов и критиков по сей день, но совершенно, очевидно,
что оно, как и эпиграмма Некрасова, выражает интерпретацию авторами вывода,
"морали" романа Толстого, но ни в коей мере не претендуют на пересказ его
сюжета. "... Причина негодования Ахматовой, ее претензии к Толстому, -
замечает Кушнер, - объясняются другим. Ахматова узнавала в Анне Карениной
себя, идентифицировала себя с нею!". Е. Евтушенко, комментируя некоторые
высказывания Ахматовой о литераторах и их произведениях (в том числе и
вышеприведенного об "Анне Карениной") пишет: "Означало ли это, что она
считала себя верховным судией всех и вся? Ее знаменитая "гордыня" была на
самом деле самозащитой от постоянного самоосуждения себя, от изнурительного
самоедства совести" ("Новое русское слово", 22-23 ноября, 2003).
Свое "Краткое изложение" "событий жизни Анны" Г. Яблонский предваряет
извинением за то, что он это делает о "читанном" и "многократно
воспроизведенном в фильмах, балете и пр.". И в оправдание поясняет: "В этом
я следую Набокову...". Не более, не менее!
Для убедительности он приводит следующую цитату писателя: "Не в моем
обычае обсуждать сюжеты, но в случае с "Анной Карениной" я сделаю
исключение, потому что сюжет - в значительной степени моральный, клубок
этических переплетений, и это мы должны проанализировать прежде, чем
насладимся романом на уровне более высоком, чем сюжет".
Здесь позволю себе заметить, что когда-то мне выпала удача посетить
усадьбу-музей "Ясную Поляну" и выслушать превосходную лекцию о Л. Толстом
сотрудника этого учреждения, в которой приводился такой случай (воспроизвожу
по памяти). Однажды кто-то попросил Л. Толстого пересказать вкратце "Анну
Каренину". Писатель в ответ вручил собеседнику том со словами: "Вот все, что
я могу сказать вкратце. Если б я мог выбросить отсюда хоть одно слово, я бы
это сделал".
Подтверждением, запавшего в памяти эпизода, может послужить предисловие
Ив. Толстого к двум лекциям по литературе В. Набокова, в котором он
отмечает:
"Анну Каренину", -- вразумлял Лев Толстой заезжего газетчика из
Германии, -- никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки". Владимир
Набоков счел бы эту реплику безупречной, - отмечает Ив. Толстой. -
Собственно говоря, он и подобрал для своих лекционных нужд аналогичное
высказывание. "Однажды, -- рассказывал он в аудитории, -- когда ...
французский философ попросил ...немецкого философа Гегеля изложить свою
мысль сжато, Гегель отрезал: "Такие предметы нельзя изложить ни сжато, ни
по-французски"... Составляя свои лекции, Набоков, по существу, продолжал
любой из своих романов, пользуясь на этот раз чужим словесным материалом.
Отсюда столь обильное самоупоенное цитирование. Хотя, с другой стороны,
"Анну Каренину" коротко ведь не перескажешь"
(см. "Иностранная литература", No 11, 1997).
Почему же Л. Толстому так дорого и важно было каждое слово, каждая
деталь романа, из-за чего он протестовал против краткого его пересказа?
Очевидно потому, что все здесь было значимо для выражения сути эпохи на
переломном этапе российской истории, всех сторон жизни героев, мотивов их
поведения, всей глубины их драмы. Известно, что в годы работы над "Анной
Карениной" Л. Толстой даже не вел дневник. "Я все написал в "Анне
Карениной", - говорил он, - ничего не осталось" (Л.Н. Толстой, ПСС в 90-х
тт., т. 62, стр.240, М., Гослитиздат, 1927-1964).
Таким образом, вопреки известному отрицательному отношению Толстого к
краткому изложению "Анны Карениной", первый раздел объемного очерка Г.
Яблонского называется "Реальные события. Краткое изложение". И вот как
выглядит в пересказе Яблонского основная сюжетная линия романа.
"Красивая, умная и обаятельная женщина, жена петербургского чиновника
высокого ранга Алексея Александровича Каренина, оставляет мужа ради
блестящего офицера Алексея Вронского. Вронский покидает службу. Анна и
Вронский уезжают вначале за границу, а потом возвращаются в Россию и
поселяются в деревне. Муж, Каренин, "бюрократическая машина", потрясен
уходом Анны, не знает, что делать. То он требует от Анны соблюдения
приличий, то, стоя рядом с Вронским у постели почти умирающей Анны (она
рожает дочь от Вронского), великодушно дает согласие на развод. Согласие это
- временное. Светское общество отвергает Анну, что глубоко ранит ее. Боясь
потерять Вронского, Анна болезненно ревнует его. Взаимное раздражение
отравляет им жизнь. После одной из страшных ссор Анна убивает себя - под
колесами вагона".
Если допустить, что кто-то из русскоговорящих не читал, или хотя бы не
видел фильмы по великому произведению Толстого, то после пересказа
Яблонского у него не будет сомнения в том, что речь идет о жанре, - по
весьма красноречивому описанию А. Либермана (НЖ, No 223, стр. 296), - романе
"для приказчиков и особенно для приказчичьих дочек: душещипательное чтиво о
роковой любви и красивой жизни - наивная смесь из невероятных совпадений и
возвышенной пошлости".
Но невозможно допустить, что кто-то из читателей "Нового Журнала" (!)
не читал "Анну Каренину" (о чем не может не "догадываться" Г. Яблонский). И
все же он прибегает к краткому пересказу (без оговорки о том, что Толстой
этого не желал) для того, чтобы использовать его как отправную точку для
дальнейших рассуждений.
Бросается в глаза, что этот неправомерный пересказ осуществлен с
искажением сюжета и последовательности событий. Остановлюсь только на
некоторых примерах.
Когда Каренин переступает порог дома, приехав к умирающей (по прогнозам
врачей) жене, на первый вопрос к швейцару: "Что барыня?" - тот ответил:
"Вчера разрешились благополучно" (8, стр. 438). Поэтому уточнение в скобках,
сделанное Яблонским (она рожает дочь от Вронского) не соответствует тексту
романа и искажает замысел писателя в этом эпизоде.
Перечитывая "краткое изложение" Яблонского несколько раз, сначала я не
поверила своим глазам, глядя на фразу: "То он (Каренин - Л.М.) требует от
Анны соблюдения приличий, то, стоя рядом с Вронским у постели почти
умирающей Анны (она рожает дочь от Вронского), великодушно дает согласие на
развод".
Пришлось снова вернуться к тексту романа, который каждым словом этого
сюжета упрекал столь безответственным с ним обращением, которое допускает
Яблонский. О каком разводе могла идти речь, когда Вронский, увидев
приехавшего мужа своей любовницы, так "смутился, что опять сел, втягивая
голову в плечи, как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над
собой, поднялся и сказал:
"Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти,
но позвольте мне быть тут... впрочем, я в вашей воле, я при..." (8, стр.
438).
Только тот, кто не читал, либо совершенно позабыл роман, может сказать,
что "Каренин великодушно у постели умирающей Анны согласился на развод". Не
могла забыться эта волнующая сцена - беседа мужа Анны с Вронским на третий
день, когда "доктор сказал, что есть надежда". Процитирую лишь фрагмент
откровений Каренина: "... я увидел ее и простил. И счастье прощения открыло
мне мою обязанность... - Слезы стояли в его глазах, и светлый, спокойный
взгляд их поразил Вронского. - ... я не покину ее и никогда слова упрека не
скажу вам, - продолжал он. - Моя обязанность ясно начертана для меня: я
должен быть с ней и буду. Если она пожелает вас видеть, я дам вам знать, но
теперь, я полагаю, вам лучше удалиться" (8, стр. 442).
И не могло не оставить в памяти читавшего Анну Каренину (как угодно
давно), что именно после этой беседы Вронский решил покончить жизнь
самоубийством. "Он почувствовал, что муж был великодушен и в своем горе, а
он низок, мелочен в своем обмане... Он увидел ее всю во время ее болезни,
узнал ее душу, и ему казалось, что он никогда до тех пор не любил ее. И
теперь-то, когда он узнал ее, полюбил, как должно было любить, он был унижен
пред нею и потерял ее навсегда, оставив в ней о себе одно постыдное
воспоминание". (8, стр. 442-443).
Недопустимый (особенно, в публикации) пересказ основного сюжета "Анны
Карениной", который осуществил Яблонский, очевидно, основан на том
определении, какое он дает роману.
"Что важно, - подчеркивает Яблонский, - роман об обычной семейной
жизни, не о войне, не об уголовном преступлении".
Трудно понять, почему для Яблонского так "важно", что роман "Анна
Каренина" "об обычной семейной жизни", но никак нельзя отнести к таковым
этот почти девятисотстраничный труд Толстого, о котором немецкий писатель Т.
Манн писал: "Я без колебаний назвал "Анну Каренину" величайшим социальным
романом во всей мировой литературе" (Томас Манн. Соб. соч., т. 10. М.,
1961), а Фет в письме Толстому определил роман, как "строгий, неподкупный
суд всему нашему строю жизни" ("Литературное наследство", т. 37-38, стр.
220).
О том впечатлении, которое производил роман "Анна Каренина", как
произведение остросоциальное, говорит высказывание Н. Н. Стахова: "О выходе
каждой части Карениной в газетах извещают так же поспешно и толкуют так же
усердно, как о новой битве или новом изречении Бисмарка" (В. И. Алексеев,
"Воспоминания". Летописи Государственного литературного музея. Кн. 12, М.,
1948. Цитируется по предисловию Э. Бабаева, том "Анна Каренина", Библиотека
Всемирной Литературы, стр. 6).
В этом смысле, характерна интерпретация Э. Бабаевым одной из самых
первых фраз романа: "Все смешалось в доме Облонских".
"Все смешалось, - пишет Бабаев, - формула лаконичная и многозначная.
Она представляет собой тематическое ядро романа и охватывает и общие
закономерности эпохи, и частные обстоятельства семейного быта. Толстой в
"Анне Карениной" как бы вывел художественную формулу эпохи. "У нас теперь,
когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как
уложатся условия, есть единственный важный вопрос в России" (там же, стр.
10).
Как отмечается в "Примечаниях" к "Анне Карениной", цитируемого мной
издания собрания сочинений Л. Толстого: "Ни одно из произведений Толстого,
написанных до перелома его мировоззрения, не вызывало таких споров, как этот
роман. И мнения разделились самым решительным образом" (9, стр. 426).
И споры эти, очевидно, не будут прекращаться никогда - столь
многопланово это произведение. Поэтому хочу подчеркнуть, что моя статья не
есть анализ различий моих с Яблонским точек зрения. Я хочу выразить свой
протест против непозволительного обращения с великим романом Л. Толстого,
искажением его замысла и текста. И в этом смысле разговор выходит за пределы
очерка Яблонского, как такового.
Автор значительное место в своей "рецензии" отводит анализу роли снов в
"Анне Карениной". "Сны - это вторая реальность, реальность другого плана,
более "редкая", но более значительная, чем первая", - пишет он.
Отстранившись даже от осуществленного здесь "распределения" реальностей
на "первую" и "вторую", "более редкую", "более значительную", невозможно не
удивляться небрежности в оформлении рассуждений и использовании
первоисточника.
Фрагмент в романе, связанный с поездкой в поезде, наполнен ремарками
писателя для выражения противоречий в душе Анны по возвращении ее домой
после событий во время посещения брата и встречи там с Вронским.
Яблонский, подгоняя рассуждения под свою концепцию о роли Рока в
романе, акцентирует внимание лишь на символах негативных предзнаменований
судьбы Анны (свисток паровоза, ужас метели, страшный мужик во сне), упуская
не менее значимые позитивные стороны ее настроения, которые в совокупности с
первыми могут представить полноту противоречий, определяющих трагедию. И не
зря Толстой отмечает, что (в поезде), держа в руках английский роман, "Анна
Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить
за отражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить". В
полудреме, в поезде "Анна почувствовала, что она провалилась. Но это было не
страшно, а весело". И после встречи с Вронским на станции, как пишет
Толстой: "Она не спала всю ночь. Но в этом напряжении и тех грезах, которые
наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив,
было что-то радостное, жгучее и возбуждающее" (8, стр.111-112, 115).
"Анна и Вронский порознь, почти в одно и тоже время видят один и тот же
сон, - пишет Яблонский. - Уже этого одного достаточно, чтобы вывести роман
за рамки традиционного реализма, где все происходит "здесь и теперь". И в
этом смысле Толстой оказывается предтечей ненавистных ему символистов
(Андрея Белого) с их экзальтированным интересом к снам, символам и тайне".
Приведенный тезис вызывает недоумение и вопросы. Прежде всего, хочется
спросить - а как иначе можно видеть сны двум людям, если не порознь?! Сон
все же не телевизор, который можно смотреть двоим одновременно, усевшись в
обнимку на диванчике. Что означает противопоставление событий романа тому,
"где все происходит "здесь и теперь"? И где это -"здесь", и когда это -
"теперь"?
Писатель показывает, что оба героя ощущают одни и те же тревоги по
поводу проблем, из которых они не видят выхода. "Я умру", - до болезни,
"Почему я не умерла...", - после болезни, не сходит с уст Анны почти при
всех встречах с Вронским.. Отсюда и кошмары, и переплетения сюжетов во снах
у нее и у него.
О том, как автор "Анны Карениной" сам относился к снам, весьма
недвусмысленно свидетельствует нижеприведенный фрагмент из его беседы с М.
Горьким. (Речь идет о встречах писателей в Крыму в 1901-1902 годах).
Л. Н. "-- Какой самый страшный сон видели вы?
-- Я редко вижу и плохо помню сны, но два сновидения остались в памяти,
вероятно, на всю жизнь. Однажды я видел какое-то золотушное, гниленькое небо
... погибли все звезды, небо стало темней, страшней, потом -- ... закипело
и, разрываясь в клочья, стало падать на голову мне жидким студнем... Л. Н.
сказал:
-- Ну, это у вас от ученой книжки, прочитали что-нибудь из астрономии,
вот и кошмар. А другой сон?
Другой сон: ...По снегу мертвой пустыни ... стелется желтой полоской
едва намеченная дорога, а по дороге медленно шагают серые валяные сапоги --
пустые.
-- ...Это -- страшно! Вы в самом деле видели это, не выдумали? Тут тоже
есть что-то книжное.
И вдруг как будто рассердился, заговорил недовольно, строго, постукивая
пальцем по колену.
-- Ведь вы непьющий? И не похоже, чтоб вы пили много когда-нибудь. А в
этих снах все-таки есть что-то пьяное...
...Посмеялся и, должно быть, заметил, что я несколько огорчен его
недоверием ко мне:
-- Вы обижаетесь, что сны ваши показались мне книжными? Не обижайтесь,
я знаю, что иной раз такое незаметно выдумаешь, что нельзя принять, никак
нельзя, и кажется, что во сне видел, а вовсе не сам выдумал.
...Похлопал меня по плечу.
-- А вы не пьяница и не распутник -- как же это у вас такие сны?
-- Не знаю.
-- Ничего мы о себе не знаем!
Он вздохнул, прищурился, подумал и добавил потише:
-- Ничего не знаем!
Сегодня вечером, на прогулке, он взял меня под руку, говоря:
--.... А все-таки вы очень книжный, очень! Не сердитесь, только это
плохо и будет мешать вам.
Едва ли я книжник больше его, а вот он показался мне на этот раз
жестоким рационалистом, несмотря на а все его оговорочки", - заключает М.
Горький ("Лев Толстой", М. Горький, ПСС. Изд. "Наука", Москва,1973. т. 16,
стр. 280-283).
Очевидно, что в "Анне Карениной" сюжеты, связанные со снами героев, -
художественный прием, позволяющий передать как можно глубже и эмоциональней
психофизиологическое напряжение героев в том заколдованном кругу
неразрешимых проблем, в котором они оказались в силу субъективных и
объективных причин.
Толстой изучал труды ученых, философов, так как его глубоко
интересовала загадка снов. Он выразил это в своих произведениях, в том числе
в "Войне и мире", в "Анне Карениной", где героям во сне чудится это "что-то"
- символ загадки смерти. Но это Яблонскому не дает оснований заявлять, что:
"Сны в романе - играют роль ДРУГОЙ РЕАЛЬНОСТИ, пересекающейся с ПЕРВОЙ и
двигающий сюжет". Совершенно очевидно, что автор очерка здесь путает причины
со следствием. Сны в романе отражают настроение, события жизни героев, но
сами они сюжет "не двигают". И ничего, определяемого снами, в жизни героев
не происходит.
Яблонский упоминает, что за мгновенья до смерти Анна увидела из окна
вагона испачканного уродливого мужика в фуражке, который ей показался
похожим на мужика, явившегося во сне. Однако, это не означает, что в романе
присутствуют пророческие сны. Неслучайно, что самый устрашающий сон, в
котором Анна "проснулась" от другого сна, и услышала слова Корнея: "Родами,
родами умрете, родами, матушка" (8, стр. 387) - не оказался пророческим. Она
не умерла от родов, а выжила при родильной горячке в одном случае из ста!
Мне представляется, что не выдерживает никакой критики интерпретация
Яблонским эпизода "Сон Landau".
Предваряя раздел очерка, специально посвященный этому эпизоду,
Яблонский пишет: "А теперь - не без волнения - я приступаю к описанию той
детали, за которой таится один ход из лабиринта сцеплений, детали, важной
для понимания механизма Рока".
При этом Яблонский недоумевает из-за того, что в "критической
литературе об "Анне Карениной" разбору этого эпизода уделяется ничтожное
место". Здесь он пишет: "Шкловский совершенно не говорит об общем смысле
эпизода "Сна Landau", но хотя бы упоминает его. А вот Эйхенбаум не
упоминает, как и Набоков в своих "Лекциях по русской литературе". И даже в
подробной книге Sydney Schultze об этом эпизоде говорится только в связи с
истолкованием "зубной боли" как особого символа в романе (Landau - граф
Беззубов). Нет ни одного слова об этом эпизоде и в книге Gary Edelman".
Яблонский утверждает: "Не приходится сомневаться: эпизод "Сон Landau" -
критический в романе. Именно здесь Landau санкционирует отказ Каренина, и
сюжет "Анны", как спущенная стрела, летит к трагическому финалу". Позволю
себе сказать, что такой вывод (с учетом того, что увлеченность сеансами
спиритизма с еще большим сарказмом высмеяна Толстым позже в "Плодах
просвещения"), может быть рожден только при невнимательном чтении романа.
"В эпизоде "Сон Landau" все вольны говорить и поступать как им
вздумается. - Констатирует Яблонский. - И Каренин, и Лидия Ивановна, и
Стива, и Landau. И, наконец, Толстой - автор с его ироническим стилем. Но
что же из этого получается? Ирония не срабатывает. Эпизод с Landau - это не
то, что вызывает добродушную усмешку, мягкую иронию, язвительность, наконец.
Стиве Облонскому "очень не по себе", он уходит, как из "зараженного
дома""... "Таково общее впечатление от "Сна Landau", - заключает Яблонский,
создавая впечатление, что его совершенно не заботит логика рассуждений.
Но дело даже не в интерпретации эпизода Яблонским, а в том, что здесь
искажается первоисточник. Яблонский пишет: "Немудрено, что Стива Облонский,
глядя на эту сцену, чувствует себя нехорошо. Landau смертоносен. Он около
смерти или сама смерть".
Трудно объяснить, что дает основание для подобных рассуждений автору
очерка. Весь сюжет в романе, связанный с французом, сопровождается
ироническими ремарками, не позволяющими принимать его всерьез. Толстой
пишет, что во время чтения (в присутствии Landau) Лидией Ивановной текста,
где описан "путь, которым приобретается вера", Степан Аркадьич размышляет:
"И отчего у меня такая тяжесть в голове? От коньяку или оттого, что уж очень
все это странно? И что за вздор она читает?". Степан Аркадьич вздремнул и
"...испуганно очнулся, чувствуя себя виноватым и уличенным ... Француз
заснул так же, как Степан Аркадьич. Но сон Степана Аркадьича, как он думал,
обидел бы их... а сон Landau обрадовал их чрезвычайно, особенно графиню
Лидию Ивановну".
В течение всего вечера пребывания у Лидии Ивановны, Стива думал только
о том, когда бы ему найти момент, чтоб попросить графиню обмолвить о нем
слово влиятельным людям. "Нет, уж, видно, лучше ни о чем не просить ее
нынче, - думал он, - только бы, не напутав, выбраться отсюда" (9, 320-321).
О том, как автор Анны Карениной представляет этот эпизод,
свидетельствует и следующая весьма характерная цитата: "На другой день он
(Стива - Л.М.) получил от Алексея Александровича положительный отказ в
разводе Анны и понял, что решение это было основано на том, что вчера сказал
француз в своем настоящем или притворном сне" (выделено мной - Л. М.) (9,
стр.322).
Нельзя не обратить внимание на то, что и здесь Яблонский в цитировании
первоисточника манипулирует сюжетом, чтобы подогнать его под свою концепцию
о "критической" роли в романе этого эпизода. Поэтому в изложении его (после
нескольких вводных фраз), он начинает с того, как Степан Аркадьич погружался
в дремоту. При этом он упускает подробное описание в романе пребывания Стивы
в доме Лидии Ивановны, его ироническое отношение ко всему происходящему.
Цитаты из романа, которые Яблонский сам приводит, опровергают его же
утверждение о том, что в эпизоде "Сон Landau" все вольны говорить и
поступать, как им вздумается, поскольку все описанные детали поведения
участников этой сцены свидетельствует о том, что там все было подчинено воле
и прихотям француза.
И здесь я бы хотела остановиться на совершенно непозволительном факте,
который обнаружила в работе Яблонского. И в Собрании сочинений (9, стр. 321,
М., "Художественная литература", 1975), и в публикации романа в Библиотеке
Всемирной литературы (Лев Толстой. Анна Каренина, стр. 702), в переводе с
французского слова в диалоге звучат: "Извините меня, но вы, видите...
Приходите к десяти часам, еще лучше завтра". А в очерке Яблонского, где
цитируется этот фрагмент, записано: "Извините меня, но Вы выйдите...
Приходите к десяти часам, еще лучше завтра".
Такая "ошибка" меняет смысл сюжета. В первоисточнике написано:
"Извините меня, но Вы видите...", звучит как неловкость, извинение в том,
что нет возможности противостоять требованию француза, что не вяжется с
утверждением о том, что "в этом эпизоде все вольны говорить и поступать как
им вздумается". К тому же ошибка Яблонского ("вы выйдите") отрицает его же
собственный вывод.
Обращает на себя внимание представление Яблонским образа
"ясновидящего". Привожу цитату из очерка.
"А между тем, княгиня Мягкая, у которой в романе особая роль называть
все своими именами, говорит Стиве Облонскому: "Как, Вы не знаете Jules
Landau, Le fameux Jules Landau, Le clairvoyant? (Жюля Ландо, знаменитого
Жюля Ландо, ясновидящего?) Он тоже полоумный, но от него зависит судьба
Вашей сестры"... И далее: "без него ни у нее (графини Лидии Ивановны), ни у
Алексея Александровича ничего не решается, и поэтому судьба Вашей сестры
теперь в руках у этого Landau, иначе графа Беззубова". Сказано ясно: держит
в руках (запомним: в руках) судьбу - не только развод, судьбу Анны! Обратим
внимание на то, что княгиня Мягкая, которой в романе отведена роль
"простодушной мудрости", говорит: "судьба Анны - в руках Landau", а не то,
что медиум решит так, как это нужно Лидии Ивановне и Каренину".
Я думаю, что комментарии здесь излишни.
Нельзя пройти мимо и следующего фрагмента описания Яблонским
"ясновидящего": "У Беззубова такая особенность: он внезапно засыпает. Во
время этих внезапных снов (как говорит Толстой, "гипнотических") Landau
принимает решения и дает советы! Так случается и на этот раз. Засыпает и
говорит о Стиве: "Пусть он выйдет", то есть прогоняет его. Каренин,
основываясь на реакции Landau, отказывает Анне в разводе".
Это ли совет "ясновидящего" - "выгнать Стиву"? - хочется спросить
Яблонского.
Следует еще отметить, что такого "серьезного" описания "ясновидящего"