Страница:
свете изложенного выше считаю неоправданным. В целом же выступления
представителей руководства КПСС, и прежде всего Горбачева, Рыжкова,
Лукьянова, более чем достаточно представили позиции Политбюро. Если бы
каждому из 20 членов, кандидатов в члены Политбюро и секретарей ЦК
предоставлялось слово (всего на съезде выступило примерно 80 ораторов), то
это был бы не Съезд народных депутатов, а нечто другое.
Работа съезда завершалась... И в это время слово для краткого
пятиминутного выступления было предоставлено Сахарову по его настойчивой
просьбе. Оказалось, что оно понадобилось не для прояснения каких-то вопросов
и не для справки, а для оглашения пространного политического заявления,
претендующего на подведение итогов съезда и оценку ситуации, разумеется, с
позиций определенной политической группы. Но ведь дискуссия на съезде была
уже завершена, произнесено заключительное слово и принято постановление.
Возобновлять обсуждение? Это означало бы навязывание чьей-то воли депутатам.
Или просто выслушать и принять как должное это заявление, поставив на этом
точку, закончив на этой ноте съезд? Вряд ли это могло пройти.
Я не видел тогда и не вижу сейчас рационального, конструктивного и
компромиссного смысла в этом шаге. У тех, кто толкнул уважаемого академика
на него, по-видимому, был замысел смазать концовку съезда скандалом,
обращенным к многомиллионной телеаудитории, используя авторитет ученого. И у
председательствующего не оставалось никакого другого выхода, кроме как
напомнить оратору об истечении регламента, призвать его закончить
выступление, а когда неоднократные призывы не возымели действия, прервать
его... Читатель, думаю, хорошо знает эту сцену, многократно использованную в
фильмах и телепередачах о перестройке. Что и говорить, сцена не из приятных,
но слова из песни не выкинешь. Да и вопрос, кто тут виноват?
Съезд миновал, ушел в историю, но борьба продолжалась и вокруг
интерпретации его итогов. Оппозиция провела крупный митинг, на котором
выступили Ельцин, Заславский, Гдлян, Иванов и другие ораторы, давшие съезду
по существу негативную оценку. Он, якобы, не оправдал надежд, в обществе
ничего не изменилось, передача власти не только не произошла, но и не
началась, съезд ушел от решения конкретных проблем, выдвинутых в
выступлениях многих депутатов и т. д. и т. п.
Негативистские нотки звучали в оценках съезда и со стороны
традиционалистских, консервативных сил. Здесь акцент делался на проявлениях
анархии, критиканства, психологии разрушительства со стороны отдельных групп
депутатов, их ставки на митинговую демократию, с позиций лицемерной заботы
об укреплении государства, сохранении роли партии.
Такие оценки, независимо от субъективных мотивов, играли недобрую роль,
подталкивая нагнетание социальной напряженности в стране в то время, когда
надо было, засучив рукава, браться за решение неотложных проблем, которые
буквально вопиют и о которых с таким чувством наболевшего говорили депутаты
на съезде.
При всей неоднозначности того, что происходило на съезде, при всей
сложности процессов, которые он отразил, он выполнил стоявшие перед ним
задачи -- принял на себя всю полноту государственной власти и сформировал
новые высшие органы, определил в русле перестройки основные направления
внутренней и внешней политики государства.
Второй Съезд народных депутатов по накалу страстей, митинговой
активности депутатов мало чем отличался от первого, но все же накопленный
опыт, подготовительная работа позволили придать ему большую организованность
и деловитость. К сожалению, Межрегиональная депутатская группа не смогла
стать нормальной парламентской оппозицией и внести сколько-нибудь
конструктивный вклад в работу съезда. Этому мешали внутренние раздоры и
противоречия, которые в дальнейшем стали сказываться все больше и больше.
За две недели съезд заслушал и обсудил доклад Рыжкова о мерах по
оздоровлению экономики, этапах экономической реформы и принципиальных
подходах к разработке тринадцатого пятилетнего плана, принял Закон об
изменениях и дополнениях Конституции по вопросам избирательной системы в
связи с предстоящими выборами народных депутатов в республиках и на местах,
Закон о конституционном надзоре СССР и образовал соответствующий комитет.
Были заслушаны и обсуждены доклады комиссий, образованных первым съездом: о
политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении
от 1939 года (Яковлев), о событиях в Тбилиси в ночь с 8 на 9 апреля
(Собчак), о политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан
в декабре 1979 года (Дзасохов). По всем этим вопросам приняты
соответствующие решения. Кроме того, сделаны доклады от комиссии по
привилегиям (Примаков) и от комиссии по .следственной группе Гдляна-Иванова.
Что можно сказать о докладе Рыжкова?
Я думаю, к тому моменту активная позиция в реформировании и
оздоровлении экономики была в значительной степени утрачена -- не стратегия
перестройки задавала тон, а наоборот, планы и действия центра
приноравливались к спонтанным экономическим процессам и популистским
требованиям. Программа экономических реформ 1987 года фактически оказалась
похороненной, о ней вспоминали все реже. Главное же -- был выпущен из рук
контроль за наличной денежной массой, за денежными доходами населения, дан
сильнейший толчок раскручиванию инфляционной спирали, остановить который
дальше оказалось все труднее.
В 1989 году прирост денежных доходов населения составил 13,1 процента
(против 3,9 в 1987 году) при 2,3 процента прироста производительности труда.
Что же предлагалось на 1990 год? Сохранить инфляционный прирост денежных
доходов, но покрыть еще более быстрым ростом товарных ресурсов.
Правительством предложены прямо-таки фантастические цифры: прирастить за год
физический объем непродовольственных товаров народного потребления на 20
процентов, в том числе продукции легкой промышленности -- на 11 процентов.
Это с самого начала было просто самообманом.
Не мог сколько-нибудь серьезно помочь делу и предложенный Абалкиным,
который стал в это время заместителем Рыжкова, прогрессивный налог на
прирост фонда оплаты труда, превышающий 3 процента. Под напором снизу сразу
же приобрели массовый характер исключения из этого правила. Но и там, где
оно вступило в действие, чрезмерный рост фонда оплаты труда не был
предотвращен. К тому же суммы налога стали направляться в государственный
бюджет, а через него -- в безналичный и наличный денежный оборот. А ведь за
ними не стояло ровным счетом ничего.
Обо всем этом говорилось и Горбачеву, и Рыжкову еще осенью, когда
только формировались контуры модели экономического развития страны на
следующий год. Что-то подправлялось, но существенных корректив в разработки
правительства внесено не было. Сказалась, я думаю, поглощенность Горбачева
политическими и межнациональными процессами. Надо признать, что в этот
период мне также не удавалось, как раньше, заниматься экономическими
проблемами.
Что-то пытался сделать Слюньков, видевший, что дело, особенно в части
финансов и денежного обращения, идет не туда, но Рыжков ревностно защищал
правительство от вмешательства со стороны ЦК КПСС, слушал только Генсека, да
и то не всегда делал выводы. С точки зрения разделения функций партийных и
государственных органов он был, может, и прав, но иногда в жертву этому
принципу приносился и здравый смысл. Ведь Политбюро еще действовало, и
замечания и предложения по вопросам экономической политики адресовались ему,
как члену Политбюро.
Доклад правительства подвергся на съезде ожесточенной критике и не
только со стороны оппозиционно настроенных депутатов. Горбачев, естественно,
защищал его. Началась очень трудная для правительства полоса. В печати, на
съездах и сессиях Верховного Совета постоянно маячил вопрос об отставке
правительства. Не прекращались попытки вбить клин между Председателем
Верховного Совета (а затем Президентом) и главой правительства. Но главное,
конечно, -- накатывающиеся волны забастовочного движения, вызываемые прежде
всего дезорганизацией рынка, товарного и денежного обращения, острой
нехваткой самого необходимого для людей. Социальная напряженность в стране
особенно усилилась в конце зимы и весной следующего 1990 года.
В бурных формах обсуждался доклад комиссии по Тбилиси, сделанный
Собчаком. Сам доклад был довольно взвешенным, хотя и содержал некоторые
спорные утверждения. Напряжение в зале достигло апогея во время выступления
военного прокурора Катусева, который полностью снял вину с армии за ее
действия в ходе тбилисских событий. Грузинские депутаты с возгласами "позор"
встали и покинули зал, за ними последовали прибалты и межрегионалы.
Для разрядки обстановки объявили перерыв. Горбачев направился к
грузинской делегации, я был вместе с ним. Нашли их на выходе около
раздевалки. Состоялось трудное объяснение. Горбачев призвал депутатов
вернуться в зал, обещав выступить сразу после перерыва в духе примирения и
уважения к чувствам грузинского народа. В перерыве же были внесены изменения
в резолюцию, прямо осуждающие применение насилия против демонстрантов.
Горбачеву и всем нам, кто в это время находился в комнате президиума,
пришлось приложить немалые усилия, чтобы как-то успокоить Шеварднадзе.
Никогда раньше я его таким не видел --возбужденным до последней степени. Он
рвался на трибуну с намерением заявить о немедленной отставке. С большим
трудом удалось удержать его от этого шага и более или менее уладить
конфликт.
Довольно удачно доложил о первых итогах деятельности комиссии по
привилегиям Примаков. И уже коли зашла об этом речь, не могу пройти мимо
довольно широко распространенной версии, что, дескать, партийное и
государственное руководство всячески сопротивлялось постановке вопроса о
привилегиях, сделало это лишь под давлением "демократов", выступлений
Ельцина. Хочу сказать, что обсуждение этой проблемы в узком окружении
Горбачева началось задолго до появления этой темы в печати, еще до апреля
1985 года. Все мы были за переход к нормальной, цивилизованной системе
оценки и вознаграждения труда управленческого персонала и высших
руководителей через заработную плату, за преодоление кастовости руководящих
кадров, их свободное движение из различных сфер профессиональной
деятельности в сферу управления и наоборот.
Делались и практические шаги. В первую очередь было решено
ликвидировать выродившуюся в позорное явление систему льготного
распределения продуктов через так называемую столовую лечебного питания.
Поручение по этому вопросу было дано Кручине и Смиртюкову, как помнится, еще
в середине 1985 года. Затем последовали и другие меры.
Не могу утверждать, что этот процесс протекал гладко и безболезненно,
не встречал сопротивления и не затягивался. Вспоминаю такой факт. Где-то
вскоре после XXVII съезда партии, мы вчетвером с Горбачевым (был, как всегда
и Болдин) сидели над очередным текстом. Зашел разговор об охране, которая у
нас появилась. Я высказал сомнение в необходимости охраны секретарей: "Кому
нужна охота за нами? Кто заинтересован покушаться на нас?" И потом вообще
неясно " охрана это или слежка". Охранять надо, по моему мнению, двух-трех
высших руководителей страны -- не больше. Яковлев, помнится, тоже был
согласен с этим. Прошло немного времени... и численность охраны была
увеличена, а когда я стал членом Политбюро, пристегнули еще одну "Волгу" с
дюжиной сменявших друг друга охранников. Мнение 9-го управления КГБ,
основанное на каких-то одному ему понятных доводах, оказалось сильнее
здравого смысла. В дальнейшем Горбачеву с немалыми трудностями давался
каждый шаг по свертыванию привилегий, встречал глухое сопротивление в кругах
партийно-государственной элиты. Кампания общественности, проводимая в прессе
и в депутатском корпусе по этому вопросу, несмотря на перехлесты и
преувеличения, стремление отдельных лиц с помощью сенсационных разоблачений
нажить себе политический капитал, приносила свою пользу.
С сожалением приходится констатировать, что с лета и особенно с осени
1991 года проблема привилегий, "номенклатуры" практически сошла со страниц
газет и журналов, из радио- и телепередач. А напрасно, ибо это помогло бы
сдержать аппетиты новой волны руководящих работников и администраторов,
многих из которых потянуло на старую заманчивую стезю... Да что там --
побиты все прежние рекорды по части дач, квартир, транспорта, охраны и
других привилегий.
Работа съезда была омрачена кончиной Андрея Дмитриевича Сахарова. 15
декабря не стало этого выдающегося, неповторимого человека. Огромная потеря
не только для науки, но и человеческой цивилизации в целом, для
демократического процесса в стране. Об этом я говорю с полной
ответственностью и откровенностью, несмотря на то, а, может быть, именно
потому, что академик стоял в оппозиции к тогдашнему
партийно-государственному руководству, оказывал лишь, как он сам говорил,
условную поддержку Горбачеву, не спуская ему ни одного, с его точки зрения,
ошибочного или опрометчивого шага.
Оппозиция оказалась без своего интеллектуального и морального лидера,
утратила вместе с этим шанс внести свой вклад в создание нормально
функционирующей парламентской системы, предполагающей наличие
демократической оппозиции. Трудно предполагать, как складывалась бы
деятельность Сахарова после прихода оппозиции к власти. Одно можно с
уверенностью утверждать -- он оставался бы таким же честным, благородным и
открытым, непримиримым к любой фальши, любой форме насилия и диктата над
людьми, пренебрежения их интересами. Нужно ли говорить, как пригодились бы
эти качества в наши дни!
Мое общение с Андреем Дмитриевичем не было обширным: одна обстоятельная
-- два с половиной часа -- встреча в ЦК КПСС и несколько телефонных
разговоров. Собеседник он исключительно интересный, но не простой, знающий
цену собственному мнению, твердо отстаивающий свои позиции. Интересы
демократии, гласности, ненасилия для него были превыше всего.
Теперь мне пришлось заниматься некрологом, основу для которого
представил Президиум АН СССР, разгрузить его от специальной научной
терминологии, полнее осветить общественную деятельность ученого, а 18
декабря вместе с Горбачевым, Рыжковым, Зайковым, Яковлевым, Примаковым и
Фроловым был на прощании с Сахаровым, состоявшемся перед зданием Президиума
Академии наук.
Между тем обстановка в стране продолжала осложняться. На фоне
экономических трудностей усиливалось недовольство различных слоев населения,
в трудовых коллективах. Нарастала критическая волна против партии и ее
руководства. Требования более радикальных перемен в партии становились все
более жесткими. Они концентрировались вокруг статьи 6 Конституции. Пошла на
убыль первоначальная перестроечная эйфория среди интеллигенции, усилился
критический настрой в отношении власти в средствах массовой информации,
появились признаки снижения авторитета и популярности Горбачева.
Новый драматический оборот стали принимать события в межнациональной
сфере. В Прибалтике это было связано с решением Компартии Литвы о выходе из
КПСС, что всеми воспринималось, как прелюдия объявления этой республикой
своей независимости. Обсуждение данного вопроса на Пленуме ЦК КПСС, две мои
поездки в Литву, причем вторая -- в составе большой группы авторитетных
членов ЦК (в нее входили: член Политбюро, председатель Госплана СССР
Маслюков, первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Каримов, первые
секретари обкомов: Вологодского -- Купцов, Витебского -- Григорьев, академик
Велихов, писатель Олейник, актер Ульянов, министр Колесников и другие) и,
наконец, поездка самого Горбачева не смогли изменить решения литовских
коммунистов.
Это была целая серия тяжелейших, можно сказать, тотальных встреч в
коллективах, на улицах и площадях. Откровенно и без всяких скидок и
каких-либо подлаживаний под аудиторию излагалась наша точка зрения на
проблемы независимости Литвы и Компартии Литвы. Горбачева встречали и
восторженно, и настороженно одновременно.
Мы получили достаточно полный и, главное, горячий срез общественного
мнения -- подавляющее большинство литовцев за независимость с большим или
меньшим сохранением связей с Союзом. Буквально на глазах у некоторых
товарищей взгляд на литовскую ситуацию претерпел существенную, если не
коренную, перемену. Каримов, например, перед отъездом был настроен очень
решительно на применение жестких мер к отступникам и сепаратистам, а увидев
реальную обстановку, стал по-иному оценивать действия Бразаускаса и других
руководителей КПЛ.
Последующие события в республике и прежде всего победа "Саюдиса" на
выборах, сформирование саюдистского правительства переместили основную
остроту проблемы независимости Литвы из плоскости партийной в сферу
государственную. Лишь значительно позднее в 1993 году, уже в независимой
Литве после провала политики Ландсбергиса партия Бразаускаса сумела добиться
успеха, а сам он стал первым президентом Литвы.
На январь падает сильнейшее, можно сказать, катастрофическое обострение
обстановки в Азербайджане. Власть в ряде районов и городов (Ленкорань) была
утрачена и перешла в руки анархиствующих националистических сил. В Баку в
течение нескольких дней шли погромы в армянских кварталах с насилием и
многочисленными жертвами. Возбужденными толпами людей на большом протяжении
смята государственная граница с Ираном. Управляемость в республике утрачена.
Нависла опасность крупномасштабной армяно-азербайджанской войны в самых
жестоких формах.
В ночь с 19 на 20 января в Баку было объявлено чрезвычайное положение и
введены войска. Были жертвы с обеих сторон. С большими усилиями, после
встречи в Москве членов Политбюро с Муталибовым, Гасановым, Мамедовым и
Поляничко, примерно через пять дней удалось восстановить деятельность
республиканского руководства. Первым секретарем ЦК Компартии был избран Аяз
Муталибов. Постепенно обстановка в республике стала нормализоваться, хотя
главный источник нестабильности -- Нагорный Карабах продолжал кровоточить.
В феврале прорвался нарыв в Таджикистане, неблагоприятные тенденции
постепенно нарастали и в других республиках. Более того, во многих регионах
и независимо от межнациональных отношений стали появляться настроения
обособленности и неподчинения центру.
Началось общее ослабление государственной власти, исполнительской
дисциплины. В условиях наметившегося отхода партии от властных функций это
могло привести к утрате управляемости страной, параличу власти со всеми
вытекающими отсюда пагубными последствиями.
Возникла необходимость срочно вносить изменения в структуру высших
органов государственной власти, исправить допущенные здесь ошибки. Опыт
проведения съездов и деятельности Верховного Совета показали, что роль
представительных органов возросла, а исполнительно-распорядительная власть
ослабла, а ведь на одних конституционных, законодательных актах далеко не
уедешь.
Глава государства, как Председатель Верховного Совета, оказался слишком
сильно привязанным к его деятельности, превращался в спикера парламента, а
ведь он теперь стал постоянно действующим. Вести все заседания Верховного
Совета Горбачеву было просто немыслимо, да и нецелесообразно. Но длительное
его непоявление на заседаниях было бы просто неуважением к Совету и к своей
должности. Все это выяснилось уже вскоре после того, как Верховный Совет
СССР приступил к систематической работе. В узком окружении Горбачева уже
летом и осенью начали ставиться эти вопросы. Я, например, считал, что
коррективы в принятую модель государственной власти следовало бы внести на
втором съезде в конце 1989 года.
В порядке подготовки к возможной постановке этих вопросов на съезде
мной вместе с Шахназаровым были подготовлены и отданы Горбачеву
соответствующие предложения. Их смысл -- в более последовательном разделении
властей, в переходе к принципам традиционной парламентской системы с
сохранением "советских элементов" лишь в отношении местных органов.
Предложения предусматривали отказ от двухзвенной структуры власти с
сохранением только Верховного Совета в качестве парламента, от прямого
представительства общественных организаций, освобождение Верховного Совета
от распорядительных функций, введение института Президента как главы
государства и распорядительно-исполнительной власти с состоящим при нем
кабинетом министров в составе председателя Высшего Совета народного
хозяйства, министров иностранных дел, обороны, внутренних дел, финансов,
труда, культуры, по вопросам федерации, председателя КГБ. Президент как и
руководители распорядительно-исполнительной власти на местах, должны
избираться голосованием граждан. Чтобы не затягивать переходный период, в
порядке исключения до истечения полномочий нынешних органов власти избрать
Президента на втором или на третьем съезде народных депутатов.
Горбачев уже тогда, отлично представляя необходимость серьезных
корректив в структуре институтов власти, не пошел на то, чтобы сделать это
на втором съезде, понимая, видимо, что общество и партия не готовы к ним.
В ходе подготовки второго съезда мною при поддержке Разумовского
предлагалось проявить инициативу и по статье 6 Конституции: принять на
Пленуме ЦК КПСС постановление, в котором дать критическую оценку статьи и
поручить Политбюро подготовить и внести в порядке законодательной инициативы
предложения по этому вопросу. Предложение тоже тогда не было принято, к нему
Горбачев имел в виду вернуться в связи с введением президентской системы.
Подготовил я для второго съезда и свое выступление, в котором
затрагивались проблемы статьи 6-й, а также в качестве пробного камня
ставился вопрос о введении президентской модели. Поскольку речь шла об очень
серьезных вещах, я счел нужным информировать об этом Генсека. Он не
посоветовал выступать с этими вопросами. Может быть, с моей стороны тут была
проявлена излишняя щепетильность.
В итоге решение о переходе к президентской структуре власти было
принято на третьем съезде народных депутатов в середине марта следующего
года.
Оно нашло понимание и поддержку в обществе. Положительно отнеслись к
нему оба течения в партии -- и реформаторское и традиционалистское, правда,
по разным мотивам. Оппозиции тоже было довольно трудно воевать против него:
ведь президентская форма правления -- их собственное предложение. Поэтому
выступления "межрегионалов" на съезде по существу вопроса были более или
менее лояльными, хотя логика борьбы толкала на поиск и выпячивание спорных
моментов. Их было два -- способ избрания Президента и совмещение постов
руководителя партии и государства. По ним и развернулись на съезде основные
баталии.
За безотлагательное избрание Президента на съезде мы выступали скорее
по прагматическим, чем по принципиальным мотивам, да и конституционная норма
предусматривала всенародные выборы. С точки зрения их возможного исхода
особых сомнений не возникало: должен был победить Горбачев. Просто в
сложившейся в стране ситуации было крайне нежелательно проводить
избирательный марафон, взвинчивать страсти, отвлекать внимание от острейших
насущных проблем, усугублять нарастающий хаос. Обстановка требовала более
короткого и эффективного решения, чтобы побыстрее выбраться из
управленческой сумятицы и рыхлости, которую уже окрестили параличом или
вакуумом власти.
Голосование по этому вопросу, сопровождавшая его дискуссия явились
кульминацией съезда. В перерыве перед голосованием Примаков, Яковлев,
Лукьянов и я порознь и вместе убеждали Горбачева сделать хотя бы небольшой
шаг навстречу оппозиции, согласившись на сокращение срока полномочий первого
Президента, избираемого съездом, до трех или четырех лет. Терзали серьезные
опасения за исход голосования: ведь решения по конституционным вопросам
требуют квалифицированного большинства. Но Горбачев был непреклонным.
Напряжение достигло апогея, ибо на карту было поставлено очень много.
Тут большую роль в поддержку выборов первого Президента съездом сыграли
выступления Залыгина, Яковлева, Лихачева. Неожиданно для многих за это
выступил Травкин и, что уж совсем оказалось сюрпризом -- Собчак. Исход дела
был решен -- рубеж в 2/3 голосов превышен с перевесом всего в 43 голоса.
В последующей политической борьбе вопрос о способе выборов Президента
не сошел с повестки дня, возвращение к нему активно использовалось
оппозицией для подрыва позиций Горбачева, особенно после всенародного
избрания президентов РСФСР и других республик. Можно ли считать, что тут
была допущена ошибка? Да, в контексте последующего развития событий было бы
представителей руководства КПСС, и прежде всего Горбачева, Рыжкова,
Лукьянова, более чем достаточно представили позиции Политбюро. Если бы
каждому из 20 членов, кандидатов в члены Политбюро и секретарей ЦК
предоставлялось слово (всего на съезде выступило примерно 80 ораторов), то
это был бы не Съезд народных депутатов, а нечто другое.
Работа съезда завершалась... И в это время слово для краткого
пятиминутного выступления было предоставлено Сахарову по его настойчивой
просьбе. Оказалось, что оно понадобилось не для прояснения каких-то вопросов
и не для справки, а для оглашения пространного политического заявления,
претендующего на подведение итогов съезда и оценку ситуации, разумеется, с
позиций определенной политической группы. Но ведь дискуссия на съезде была
уже завершена, произнесено заключительное слово и принято постановление.
Возобновлять обсуждение? Это означало бы навязывание чьей-то воли депутатам.
Или просто выслушать и принять как должное это заявление, поставив на этом
точку, закончив на этой ноте съезд? Вряд ли это могло пройти.
Я не видел тогда и не вижу сейчас рационального, конструктивного и
компромиссного смысла в этом шаге. У тех, кто толкнул уважаемого академика
на него, по-видимому, был замысел смазать концовку съезда скандалом,
обращенным к многомиллионной телеаудитории, используя авторитет ученого. И у
председательствующего не оставалось никакого другого выхода, кроме как
напомнить оратору об истечении регламента, призвать его закончить
выступление, а когда неоднократные призывы не возымели действия, прервать
его... Читатель, думаю, хорошо знает эту сцену, многократно использованную в
фильмах и телепередачах о перестройке. Что и говорить, сцена не из приятных,
но слова из песни не выкинешь. Да и вопрос, кто тут виноват?
Съезд миновал, ушел в историю, но борьба продолжалась и вокруг
интерпретации его итогов. Оппозиция провела крупный митинг, на котором
выступили Ельцин, Заславский, Гдлян, Иванов и другие ораторы, давшие съезду
по существу негативную оценку. Он, якобы, не оправдал надежд, в обществе
ничего не изменилось, передача власти не только не произошла, но и не
началась, съезд ушел от решения конкретных проблем, выдвинутых в
выступлениях многих депутатов и т. д. и т. п.
Негативистские нотки звучали в оценках съезда и со стороны
традиционалистских, консервативных сил. Здесь акцент делался на проявлениях
анархии, критиканства, психологии разрушительства со стороны отдельных групп
депутатов, их ставки на митинговую демократию, с позиций лицемерной заботы
об укреплении государства, сохранении роли партии.
Такие оценки, независимо от субъективных мотивов, играли недобрую роль,
подталкивая нагнетание социальной напряженности в стране в то время, когда
надо было, засучив рукава, браться за решение неотложных проблем, которые
буквально вопиют и о которых с таким чувством наболевшего говорили депутаты
на съезде.
При всей неоднозначности того, что происходило на съезде, при всей
сложности процессов, которые он отразил, он выполнил стоявшие перед ним
задачи -- принял на себя всю полноту государственной власти и сформировал
новые высшие органы, определил в русле перестройки основные направления
внутренней и внешней политики государства.
Второй Съезд народных депутатов по накалу страстей, митинговой
активности депутатов мало чем отличался от первого, но все же накопленный
опыт, подготовительная работа позволили придать ему большую организованность
и деловитость. К сожалению, Межрегиональная депутатская группа не смогла
стать нормальной парламентской оппозицией и внести сколько-нибудь
конструктивный вклад в работу съезда. Этому мешали внутренние раздоры и
противоречия, которые в дальнейшем стали сказываться все больше и больше.
За две недели съезд заслушал и обсудил доклад Рыжкова о мерах по
оздоровлению экономики, этапах экономической реформы и принципиальных
подходах к разработке тринадцатого пятилетнего плана, принял Закон об
изменениях и дополнениях Конституции по вопросам избирательной системы в
связи с предстоящими выборами народных депутатов в республиках и на местах,
Закон о конституционном надзоре СССР и образовал соответствующий комитет.
Были заслушаны и обсуждены доклады комиссий, образованных первым съездом: о
политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении
от 1939 года (Яковлев), о событиях в Тбилиси в ночь с 8 на 9 апреля
(Собчак), о политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан
в декабре 1979 года (Дзасохов). По всем этим вопросам приняты
соответствующие решения. Кроме того, сделаны доклады от комиссии по
привилегиям (Примаков) и от комиссии по .следственной группе Гдляна-Иванова.
Что можно сказать о докладе Рыжкова?
Я думаю, к тому моменту активная позиция в реформировании и
оздоровлении экономики была в значительной степени утрачена -- не стратегия
перестройки задавала тон, а наоборот, планы и действия центра
приноравливались к спонтанным экономическим процессам и популистским
требованиям. Программа экономических реформ 1987 года фактически оказалась
похороненной, о ней вспоминали все реже. Главное же -- был выпущен из рук
контроль за наличной денежной массой, за денежными доходами населения, дан
сильнейший толчок раскручиванию инфляционной спирали, остановить который
дальше оказалось все труднее.
В 1989 году прирост денежных доходов населения составил 13,1 процента
(против 3,9 в 1987 году) при 2,3 процента прироста производительности труда.
Что же предлагалось на 1990 год? Сохранить инфляционный прирост денежных
доходов, но покрыть еще более быстрым ростом товарных ресурсов.
Правительством предложены прямо-таки фантастические цифры: прирастить за год
физический объем непродовольственных товаров народного потребления на 20
процентов, в том числе продукции легкой промышленности -- на 11 процентов.
Это с самого начала было просто самообманом.
Не мог сколько-нибудь серьезно помочь делу и предложенный Абалкиным,
который стал в это время заместителем Рыжкова, прогрессивный налог на
прирост фонда оплаты труда, превышающий 3 процента. Под напором снизу сразу
же приобрели массовый характер исключения из этого правила. Но и там, где
оно вступило в действие, чрезмерный рост фонда оплаты труда не был
предотвращен. К тому же суммы налога стали направляться в государственный
бюджет, а через него -- в безналичный и наличный денежный оборот. А ведь за
ними не стояло ровным счетом ничего.
Обо всем этом говорилось и Горбачеву, и Рыжкову еще осенью, когда
только формировались контуры модели экономического развития страны на
следующий год. Что-то подправлялось, но существенных корректив в разработки
правительства внесено не было. Сказалась, я думаю, поглощенность Горбачева
политическими и межнациональными процессами. Надо признать, что в этот
период мне также не удавалось, как раньше, заниматься экономическими
проблемами.
Что-то пытался сделать Слюньков, видевший, что дело, особенно в части
финансов и денежного обращения, идет не туда, но Рыжков ревностно защищал
правительство от вмешательства со стороны ЦК КПСС, слушал только Генсека, да
и то не всегда делал выводы. С точки зрения разделения функций партийных и
государственных органов он был, может, и прав, но иногда в жертву этому
принципу приносился и здравый смысл. Ведь Политбюро еще действовало, и
замечания и предложения по вопросам экономической политики адресовались ему,
как члену Политбюро.
Доклад правительства подвергся на съезде ожесточенной критике и не
только со стороны оппозиционно настроенных депутатов. Горбачев, естественно,
защищал его. Началась очень трудная для правительства полоса. В печати, на
съездах и сессиях Верховного Совета постоянно маячил вопрос об отставке
правительства. Не прекращались попытки вбить клин между Председателем
Верховного Совета (а затем Президентом) и главой правительства. Но главное,
конечно, -- накатывающиеся волны забастовочного движения, вызываемые прежде
всего дезорганизацией рынка, товарного и денежного обращения, острой
нехваткой самого необходимого для людей. Социальная напряженность в стране
особенно усилилась в конце зимы и весной следующего 1990 года.
В бурных формах обсуждался доклад комиссии по Тбилиси, сделанный
Собчаком. Сам доклад был довольно взвешенным, хотя и содержал некоторые
спорные утверждения. Напряжение в зале достигло апогея во время выступления
военного прокурора Катусева, который полностью снял вину с армии за ее
действия в ходе тбилисских событий. Грузинские депутаты с возгласами "позор"
встали и покинули зал, за ними последовали прибалты и межрегионалы.
Для разрядки обстановки объявили перерыв. Горбачев направился к
грузинской делегации, я был вместе с ним. Нашли их на выходе около
раздевалки. Состоялось трудное объяснение. Горбачев призвал депутатов
вернуться в зал, обещав выступить сразу после перерыва в духе примирения и
уважения к чувствам грузинского народа. В перерыве же были внесены изменения
в резолюцию, прямо осуждающие применение насилия против демонстрантов.
Горбачеву и всем нам, кто в это время находился в комнате президиума,
пришлось приложить немалые усилия, чтобы как-то успокоить Шеварднадзе.
Никогда раньше я его таким не видел --возбужденным до последней степени. Он
рвался на трибуну с намерением заявить о немедленной отставке. С большим
трудом удалось удержать его от этого шага и более или менее уладить
конфликт.
Довольно удачно доложил о первых итогах деятельности комиссии по
привилегиям Примаков. И уже коли зашла об этом речь, не могу пройти мимо
довольно широко распространенной версии, что, дескать, партийное и
государственное руководство всячески сопротивлялось постановке вопроса о
привилегиях, сделало это лишь под давлением "демократов", выступлений
Ельцина. Хочу сказать, что обсуждение этой проблемы в узком окружении
Горбачева началось задолго до появления этой темы в печати, еще до апреля
1985 года. Все мы были за переход к нормальной, цивилизованной системе
оценки и вознаграждения труда управленческого персонала и высших
руководителей через заработную плату, за преодоление кастовости руководящих
кадров, их свободное движение из различных сфер профессиональной
деятельности в сферу управления и наоборот.
Делались и практические шаги. В первую очередь было решено
ликвидировать выродившуюся в позорное явление систему льготного
распределения продуктов через так называемую столовую лечебного питания.
Поручение по этому вопросу было дано Кручине и Смиртюкову, как помнится, еще
в середине 1985 года. Затем последовали и другие меры.
Не могу утверждать, что этот процесс протекал гладко и безболезненно,
не встречал сопротивления и не затягивался. Вспоминаю такой факт. Где-то
вскоре после XXVII съезда партии, мы вчетвером с Горбачевым (был, как всегда
и Болдин) сидели над очередным текстом. Зашел разговор об охране, которая у
нас появилась. Я высказал сомнение в необходимости охраны секретарей: "Кому
нужна охота за нами? Кто заинтересован покушаться на нас?" И потом вообще
неясно " охрана это или слежка". Охранять надо, по моему мнению, двух-трех
высших руководителей страны -- не больше. Яковлев, помнится, тоже был
согласен с этим. Прошло немного времени... и численность охраны была
увеличена, а когда я стал членом Политбюро, пристегнули еще одну "Волгу" с
дюжиной сменявших друг друга охранников. Мнение 9-го управления КГБ,
основанное на каких-то одному ему понятных доводах, оказалось сильнее
здравого смысла. В дальнейшем Горбачеву с немалыми трудностями давался
каждый шаг по свертыванию привилегий, встречал глухое сопротивление в кругах
партийно-государственной элиты. Кампания общественности, проводимая в прессе
и в депутатском корпусе по этому вопросу, несмотря на перехлесты и
преувеличения, стремление отдельных лиц с помощью сенсационных разоблачений
нажить себе политический капитал, приносила свою пользу.
С сожалением приходится констатировать, что с лета и особенно с осени
1991 года проблема привилегий, "номенклатуры" практически сошла со страниц
газет и журналов, из радио- и телепередач. А напрасно, ибо это помогло бы
сдержать аппетиты новой волны руководящих работников и администраторов,
многих из которых потянуло на старую заманчивую стезю... Да что там --
побиты все прежние рекорды по части дач, квартир, транспорта, охраны и
других привилегий.
Работа съезда была омрачена кончиной Андрея Дмитриевича Сахарова. 15
декабря не стало этого выдающегося, неповторимого человека. Огромная потеря
не только для науки, но и человеческой цивилизации в целом, для
демократического процесса в стране. Об этом я говорю с полной
ответственностью и откровенностью, несмотря на то, а, может быть, именно
потому, что академик стоял в оппозиции к тогдашнему
партийно-государственному руководству, оказывал лишь, как он сам говорил,
условную поддержку Горбачеву, не спуская ему ни одного, с его точки зрения,
ошибочного или опрометчивого шага.
Оппозиция оказалась без своего интеллектуального и морального лидера,
утратила вместе с этим шанс внести свой вклад в создание нормально
функционирующей парламентской системы, предполагающей наличие
демократической оппозиции. Трудно предполагать, как складывалась бы
деятельность Сахарова после прихода оппозиции к власти. Одно можно с
уверенностью утверждать -- он оставался бы таким же честным, благородным и
открытым, непримиримым к любой фальши, любой форме насилия и диктата над
людьми, пренебрежения их интересами. Нужно ли говорить, как пригодились бы
эти качества в наши дни!
Мое общение с Андреем Дмитриевичем не было обширным: одна обстоятельная
-- два с половиной часа -- встреча в ЦК КПСС и несколько телефонных
разговоров. Собеседник он исключительно интересный, но не простой, знающий
цену собственному мнению, твердо отстаивающий свои позиции. Интересы
демократии, гласности, ненасилия для него были превыше всего.
Теперь мне пришлось заниматься некрологом, основу для которого
представил Президиум АН СССР, разгрузить его от специальной научной
терминологии, полнее осветить общественную деятельность ученого, а 18
декабря вместе с Горбачевым, Рыжковым, Зайковым, Яковлевым, Примаковым и
Фроловым был на прощании с Сахаровым, состоявшемся перед зданием Президиума
Академии наук.
Между тем обстановка в стране продолжала осложняться. На фоне
экономических трудностей усиливалось недовольство различных слоев населения,
в трудовых коллективах. Нарастала критическая волна против партии и ее
руководства. Требования более радикальных перемен в партии становились все
более жесткими. Они концентрировались вокруг статьи 6 Конституции. Пошла на
убыль первоначальная перестроечная эйфория среди интеллигенции, усилился
критический настрой в отношении власти в средствах массовой информации,
появились признаки снижения авторитета и популярности Горбачева.
Новый драматический оборот стали принимать события в межнациональной
сфере. В Прибалтике это было связано с решением Компартии Литвы о выходе из
КПСС, что всеми воспринималось, как прелюдия объявления этой республикой
своей независимости. Обсуждение данного вопроса на Пленуме ЦК КПСС, две мои
поездки в Литву, причем вторая -- в составе большой группы авторитетных
членов ЦК (в нее входили: член Политбюро, председатель Госплана СССР
Маслюков, первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Каримов, первые
секретари обкомов: Вологодского -- Купцов, Витебского -- Григорьев, академик
Велихов, писатель Олейник, актер Ульянов, министр Колесников и другие) и,
наконец, поездка самого Горбачева не смогли изменить решения литовских
коммунистов.
Это была целая серия тяжелейших, можно сказать, тотальных встреч в
коллективах, на улицах и площадях. Откровенно и без всяких скидок и
каких-либо подлаживаний под аудиторию излагалась наша точка зрения на
проблемы независимости Литвы и Компартии Литвы. Горбачева встречали и
восторженно, и настороженно одновременно.
Мы получили достаточно полный и, главное, горячий срез общественного
мнения -- подавляющее большинство литовцев за независимость с большим или
меньшим сохранением связей с Союзом. Буквально на глазах у некоторых
товарищей взгляд на литовскую ситуацию претерпел существенную, если не
коренную, перемену. Каримов, например, перед отъездом был настроен очень
решительно на применение жестких мер к отступникам и сепаратистам, а увидев
реальную обстановку, стал по-иному оценивать действия Бразаускаса и других
руководителей КПЛ.
Последующие события в республике и прежде всего победа "Саюдиса" на
выборах, сформирование саюдистского правительства переместили основную
остроту проблемы независимости Литвы из плоскости партийной в сферу
государственную. Лишь значительно позднее в 1993 году, уже в независимой
Литве после провала политики Ландсбергиса партия Бразаускаса сумела добиться
успеха, а сам он стал первым президентом Литвы.
На январь падает сильнейшее, можно сказать, катастрофическое обострение
обстановки в Азербайджане. Власть в ряде районов и городов (Ленкорань) была
утрачена и перешла в руки анархиствующих националистических сил. В Баку в
течение нескольких дней шли погромы в армянских кварталах с насилием и
многочисленными жертвами. Возбужденными толпами людей на большом протяжении
смята государственная граница с Ираном. Управляемость в республике утрачена.
Нависла опасность крупномасштабной армяно-азербайджанской войны в самых
жестоких формах.
В ночь с 19 на 20 января в Баку было объявлено чрезвычайное положение и
введены войска. Были жертвы с обеих сторон. С большими усилиями, после
встречи в Москве членов Политбюро с Муталибовым, Гасановым, Мамедовым и
Поляничко, примерно через пять дней удалось восстановить деятельность
республиканского руководства. Первым секретарем ЦК Компартии был избран Аяз
Муталибов. Постепенно обстановка в республике стала нормализоваться, хотя
главный источник нестабильности -- Нагорный Карабах продолжал кровоточить.
В феврале прорвался нарыв в Таджикистане, неблагоприятные тенденции
постепенно нарастали и в других республиках. Более того, во многих регионах
и независимо от межнациональных отношений стали появляться настроения
обособленности и неподчинения центру.
Началось общее ослабление государственной власти, исполнительской
дисциплины. В условиях наметившегося отхода партии от властных функций это
могло привести к утрате управляемости страной, параличу власти со всеми
вытекающими отсюда пагубными последствиями.
Возникла необходимость срочно вносить изменения в структуру высших
органов государственной власти, исправить допущенные здесь ошибки. Опыт
проведения съездов и деятельности Верховного Совета показали, что роль
представительных органов возросла, а исполнительно-распорядительная власть
ослабла, а ведь на одних конституционных, законодательных актах далеко не
уедешь.
Глава государства, как Председатель Верховного Совета, оказался слишком
сильно привязанным к его деятельности, превращался в спикера парламента, а
ведь он теперь стал постоянно действующим. Вести все заседания Верховного
Совета Горбачеву было просто немыслимо, да и нецелесообразно. Но длительное
его непоявление на заседаниях было бы просто неуважением к Совету и к своей
должности. Все это выяснилось уже вскоре после того, как Верховный Совет
СССР приступил к систематической работе. В узком окружении Горбачева уже
летом и осенью начали ставиться эти вопросы. Я, например, считал, что
коррективы в принятую модель государственной власти следовало бы внести на
втором съезде в конце 1989 года.
В порядке подготовки к возможной постановке этих вопросов на съезде
мной вместе с Шахназаровым были подготовлены и отданы Горбачеву
соответствующие предложения. Их смысл -- в более последовательном разделении
властей, в переходе к принципам традиционной парламентской системы с
сохранением "советских элементов" лишь в отношении местных органов.
Предложения предусматривали отказ от двухзвенной структуры власти с
сохранением только Верховного Совета в качестве парламента, от прямого
представительства общественных организаций, освобождение Верховного Совета
от распорядительных функций, введение института Президента как главы
государства и распорядительно-исполнительной власти с состоящим при нем
кабинетом министров в составе председателя Высшего Совета народного
хозяйства, министров иностранных дел, обороны, внутренних дел, финансов,
труда, культуры, по вопросам федерации, председателя КГБ. Президент как и
руководители распорядительно-исполнительной власти на местах, должны
избираться голосованием граждан. Чтобы не затягивать переходный период, в
порядке исключения до истечения полномочий нынешних органов власти избрать
Президента на втором или на третьем съезде народных депутатов.
Горбачев уже тогда, отлично представляя необходимость серьезных
корректив в структуре институтов власти, не пошел на то, чтобы сделать это
на втором съезде, понимая, видимо, что общество и партия не готовы к ним.
В ходе подготовки второго съезда мною при поддержке Разумовского
предлагалось проявить инициативу и по статье 6 Конституции: принять на
Пленуме ЦК КПСС постановление, в котором дать критическую оценку статьи и
поручить Политбюро подготовить и внести в порядке законодательной инициативы
предложения по этому вопросу. Предложение тоже тогда не было принято, к нему
Горбачев имел в виду вернуться в связи с введением президентской системы.
Подготовил я для второго съезда и свое выступление, в котором
затрагивались проблемы статьи 6-й, а также в качестве пробного камня
ставился вопрос о введении президентской модели. Поскольку речь шла об очень
серьезных вещах, я счел нужным информировать об этом Генсека. Он не
посоветовал выступать с этими вопросами. Может быть, с моей стороны тут была
проявлена излишняя щепетильность.
В итоге решение о переходе к президентской структуре власти было
принято на третьем съезде народных депутатов в середине марта следующего
года.
Оно нашло понимание и поддержку в обществе. Положительно отнеслись к
нему оба течения в партии -- и реформаторское и традиционалистское, правда,
по разным мотивам. Оппозиции тоже было довольно трудно воевать против него:
ведь президентская форма правления -- их собственное предложение. Поэтому
выступления "межрегионалов" на съезде по существу вопроса были более или
менее лояльными, хотя логика борьбы толкала на поиск и выпячивание спорных
моментов. Их было два -- способ избрания Президента и совмещение постов
руководителя партии и государства. По ним и развернулись на съезде основные
баталии.
За безотлагательное избрание Президента на съезде мы выступали скорее
по прагматическим, чем по принципиальным мотивам, да и конституционная норма
предусматривала всенародные выборы. С точки зрения их возможного исхода
особых сомнений не возникало: должен был победить Горбачев. Просто в
сложившейся в стране ситуации было крайне нежелательно проводить
избирательный марафон, взвинчивать страсти, отвлекать внимание от острейших
насущных проблем, усугублять нарастающий хаос. Обстановка требовала более
короткого и эффективного решения, чтобы побыстрее выбраться из
управленческой сумятицы и рыхлости, которую уже окрестили параличом или
вакуумом власти.
Голосование по этому вопросу, сопровождавшая его дискуссия явились
кульминацией съезда. В перерыве перед голосованием Примаков, Яковлев,
Лукьянов и я порознь и вместе убеждали Горбачева сделать хотя бы небольшой
шаг навстречу оппозиции, согласившись на сокращение срока полномочий первого
Президента, избираемого съездом, до трех или четырех лет. Терзали серьезные
опасения за исход голосования: ведь решения по конституционным вопросам
требуют квалифицированного большинства. Но Горбачев был непреклонным.
Напряжение достигло апогея, ибо на карту было поставлено очень много.
Тут большую роль в поддержку выборов первого Президента съездом сыграли
выступления Залыгина, Яковлева, Лихачева. Неожиданно для многих за это
выступил Травкин и, что уж совсем оказалось сюрпризом -- Собчак. Исход дела
был решен -- рубеж в 2/3 голосов превышен с перевесом всего в 43 голоса.
В последующей политической борьбе вопрос о способе выборов Президента
не сошел с повестки дня, возвращение к нему активно использовалось
оппозицией для подрыва позиций Горбачева, особенно после всенародного
избрания президентов РСФСР и других республик. Можно ли считать, что тут
была допущена ошибка? Да, в контексте последующего развития событий было бы