Страница:
внимания мировой общественности. Вокруг них разбушевались страсти,
углубилось размежевание общественно-политических сил, развернулась серьезная
политическая борьба, во многом предопределившая дальнейшее развитие страны.
В начале сентября на Политбюро обсуждена записка Горбачева "К вопросу о
реорганизации партийного аппарата". Идеи Горбачева были поддержаны, хотя и
не с одинаковой степенью решительности. Сохранить в партии только те
направления в работе и те организационные структуры, которые соответствуют
ее политической роли -- такова позиция Яковлева, Шеварднадзе, моя. Ее
поддержал по существу и Рыжков: как премьеру ему "до чертиков" надоело
вмешательство отделов ЦК в конкретные вопросы. И он был прав -- ведь, чем,
как не конкретными хозяйственными вопросами, может заниматься такое,
например, подразделение ЦК, как "сектор кремнеорганических соединений"? У
другой части членов Политбюро и секретарей -- отношение было сдержанным,
внутренне напряженным. Но ничего не поделаешь -- предложенные меры точно
соответствовали решениям партконференции.
30 сентября Горбачев представил свои предложения Пленуму ЦК. Работа
длилась немногим более получаса, но его решения были расценены
общественностью, как большая победа Горбачева, как крупнейшее преобразование
высшего эшелона партии (некоторые зарубежные обозреватели окрестили его даже
переворотом).
Отраслевые отделы ЦК, кроме аграрного, упразднены, политические
укрупнены. Число отделов сократилось с 20 ДО 8. .
По основным направлениям политики из членов ЦК образованы пять
комиссий, а деятельность Секретариата в ее прежнем виде с планом работы,
регулярностью, одним ведущим секретарем признана нецелесообразной.
Соответствующую перестройку предложено осуществить в нижестоящих партийных
комитетах.
Проведено наиболее существенное за последние годы обновление состава
Политбюро и секретарей ЦК. Освобождены от обязанностей членов Политбюро
Громыко, Соломенцев, кандидатов в члены Политбюро Долгих, Демичев, от
обязанностей секретаря Добрынин.
Членом Политбюро с одновременным утверждением председателем
идеологической комиссии был избран я, кандидатами в члены Политбюро --
Власов, Бирюкова, Лукьянов. Пленум рекомендовал избрать Горбачева
председателем Президиума Верховного Совета Союза, чтобы он мог
непосредственно заниматься реформой государственных органов. Избрание
состоялось в Верховном Совете СССР 1 октября. Воротников рекомендован для
избрания Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР, а Власов --
председателем СМ РСФСР. Чебриков, избранный секретарем ЦК КПСС, освобожден
от должности председателя КГБ. Лукьянов рекомендован заместителем
председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Сразу же после окончания Пленума я, по поручению Генсека, поехал в
пресс-центр МИДа и провел встречу с советскими и зарубежными журналистами.
Она проводилась до передачи ТАССовских сообщений и таким образом стала
первоисточником. С тех пор такие молниеносные пресс-конференции стали
традицией.
Резонанс на Пленум в мировой прессе был сильным. Вот его наиболее
характерные моменты:
-- "крупный успех Горбачева, его политическая победа";
-- "перестройка структуры партийного руководства";
-- "уходят последние могикане старой гвардии";
-- "оттеснение Лигачева от второй роли в партии и отстранение его от
идеологии"; "даже и новым -- сельскохозяйственным участком он будет
руководить вдвоем";
-- "ослабление позиций Чебрикова в результате нового назначения"
(замечу, что у самого Чебрикова было хорошее настроение, ибо он мог ожидать
чего-то худшего);
-- "Медведев шагнул от неизвестности к полноправному членству в
Политбюро";
-- "Яковлев, перемещенный на международное направление, остается
ближайшим соратником Горбачева" и т. д.
Для меня новое назначение неожиданным, конечно, не было. Еще в середине
июля во время прогулки в перерыве между заседаниями ПКК в Варшаве Генсек
завел разговор о моем переходе на идеологическое направление. Я думаю, этот
замысел был навеян партийной конференцией, показавшей, какая сложная
обстановка возникла в идеологической сфере, как углубляются противостояния в
ней различных сил.
Двойное курирование идеологической сферы Лигачевым и Яковлевым не
уравновешивало обстановку, а, наоборот, обостряло ее -- и из-за
противоположных позиций. Но в немалой степени в силу личных качеств --
самолюбия, крутого характера обоих, несклонности, а может, и неспособности к
компромиссам. Любое действие одного вызывало противодействие другого.
Это пагубно отражалось на обстановке в сфере печати, культуры и науки.
Основные газеты и журналы разделились на два лагеря, глубокая борозда
пролегла и в мире литературы и искусства, развились отношения групповщины,
нечистоплотные люди стали бессовестно пользоваться такой ситуацией,
лавировать между большими приемными, ловить рыбу в мутной воде.
Яковлев хорошо видел и понимал ненормальность такой обстановки,
двусмысленность своего положения и неоднократно говорил мне об этом,
обдумывая возможные выходы -- то ли разделить сферу идеологии, то ли перейти
на другой участок, в частности, международный. С Лигачевым у меня таких
доверительных обсуждений не было, да и быть не могло.
Я разделял основные позиции Яковлева и поддерживал его линию на
гласность, преодоление догматизма, снятие запретов, создание обстановки
демократизации и творчества в сфере идеологии и культуры. Вместе с тем мне
представлялось, что надо более активно противодействовать (демократическими
же методами) разнузданности, беспредельному негативизму, возбуждению
низменных чувств и страстей, отстаивать прогрессивные, социалистические
идеалы. Нужно считаться с реальностями, с состоянием общественного сознания,
невозможностью его коренной переделки в один миг. Не усугублять противоречия
и конфликты, не становиться в позицию поддержки тех или иных крайностей, а
терпеливо работать над их преодолением.
По-моему, такую же политику вел и Горбачев, полагая, что из
сопоставления, взаимодействия различных подходов сложится взвешенная,
реалистическая линия. Я много раз советовал Яковлеву постараться наладить с
Лигачевым диалог и взаимодействие. Но из этого ничего не получалось.
Горбачеву все чаще приходилось разнимать их схватки, брать на себя
идеологические вопросы. И он решил выдвинуть нового человека.
Собственно, новичком в идеологии я не был, приобретя немалый опыт в
этой сфере в Ленинграде, в Отделе пропаганды ЦК КПСС, Академии общественных
наук и в Отделе науки и учебных заведений. Сказалась практика международной
деятельности в Отделе ЦК. Я не рвался к высоким титулам, зная, что меня
ожидают в бушующем идеологическом океане отнюдь не лавры и почести, а тяжкая
доля. Но сказать "нет" Горбачеву я не мог. Не сделал этого, не раскаиваюсь и
сейчас, хотя понимаю, что моя дальнейшая судьба могла сложиться более
благополучно.
Свое "кредо", видение современных проблем перестройки, международных
отношений мне удалось изложить буквально в первые дни новой деятельности в
докладе о формировании современной концепции социализма на конференции
"Актуальные проблемы развития современного социализма". Даже в сокращенном
газетном варианте он вызвал живой отклик и в основном положительные и даже
лестные дня меня комплименты в мировой прессе. Он был вскоре опубликован в
виде беседы под названием "К познанию социализма" в журнале "Коммунист"
(номер 17 за 1988 г.).
Что касается первых практических шагов, предпринятых по моей
инициативе, то ими явились: отмена постановления ЦК КПСС 1946 года "О
журналах: "Звезда" и "Ленинград", еще один заход на возвращение в общее
пользование из спецхранов запретных книг и журналов, ликвидация при
поддержке Рыжкова ограничений по подписке на периодическую печать.
Этими шагами достаточно ясно было продемонстрировано намерение нового
идеологического руководства продолжать и углублять линию на демократизацию и
гласность, не допускать какого-либо намека на возврат к методам
идеологического диктата. Вместе с тем я понимал, что предстоит
демократическими методами усиливать противодействие нездоровым тенденциям в
идеологии, культуре, средствах массовой информации, выравнивать
"идеологический корабль", избавлять его от экстремизма, качки до тошноты,
переводить шаг за шагом управление культурой, наукой, прессой на легитимные
основы.
В дальнейшем на протяжении почти двух лет своей деятельности на этом
поприще я окунулся в такой бушующий океан страстей и событий, который
потребовал от меня огромного напряжения сил -- и духовных, и физических. Но
об этом следует рассказать специально. Что и будет в дальнейшем сделано.
Как члену Политбюро и как человеку, входившему в ближайшее окружение
Горбачева, мне приходилось заниматься и общеполитическими проблемами. В это
время как раз развертывалась перестройка советских органов власти и
управления. В конце сентября на Политбюро были обсуждены предложения об
изменениях и дополнениях Конституции, а также по выборам народных депутатов
СССР. После рассмотрения в Верховном Совете СССР они были опубликованы для
всенародного обсуждения, которое оказалось беспрецедентным по масштабам,
заинтересованности и остроте.
В центре дискуссии были те же вопросы, что и на конференции: о
двухступенчатости Советов, о представительстве общественных организаций, о
совмещении государственных и партийных постов, о соотношении
представительных, исполнительных и судебных органов и т. д. Выдвинутые в
законопроектах положения стали объектом критики как справа, так и слева.
Высказывали ее и многие представители партийно-государственной элиты,
почувствовав угрозу для своего положения. К этому присоединялось и
недоумение беспристрастных людей некоторыми аспектами предлагаемой реформы.
Вариант перестройки политической системы послужил уязвимым объектом для
критики и со стороны новых демократов, которые подняли страшный шум по
поводу того, что демократия урезается, сохраняется в слегка обновленном виде
всевластие прежних сил "аппарата", "номенклатуры". 12 ноября состоялось
выступление Ельцина в Высшей комсомольской школе, положившее начало его
возвращению в политику после некоторой паузы. Я думаю, осенью 1988 года
оппозиционные течения набрали немало очков на критике поправок к Конституции
и новой избирательной системы. А пропаганда их была недостаточно энергичной,
по сути дела оборонительной по разным причинам, в том числе и из-за
внутреннего ощущения неадекватности, искусственности некоторых мер.
Особенно осложнилась обстановка в Прибалтике. В народных фронтах,
возникших весной и летом как национально-демократические движения, резко
активизировались радикально настроенные сепаратистские силы. Они, казалось,
только и ждали повода для развертывания массовых организованных действий
против центра. Прошло два-три дня после публикации документов, не появилось
еще никаких комментариев, а уже посыпались резолюции, заявления, протесты,
начался сбор подписей, отвергающих поправки к Конституции и новый
избирательный закон. Основной мотив -- сохранение и даже ужесточение
централистских, союзных начал, отсутствие шагов по расширению прав республик
и даже их ограничение.
При этом была подброшена идея, и она усиленно поддерживалась, что
опубликованные проекты -- это и есть полный и окончательный ответ на
ожидание новой Конституции, пересмотра компетенции между Союзом и
республиками и т. д. Тогда как в действительности пока речь шла о новой
структуре государственных органов лишь в центре. Проблема же прав республик
должна была стать предметом следующего этапа политической реформы.
Накануне октябрьского праздника у меня состоялся разговор с Горбачевым
о ситуации в Прибалтике. На следующий день он предложил выехать в Литву
Слюнькову, в Эстонию -- Чебрикову и в Латвию -- мне. Поездки состоялись
сразу после праздника. О своем пребывании в Латвии могу сказать одно -- это
было настоящее политическое пекло: шумные собрания, пикеты, транспаранты,
острейшие дискуссии в аудиториях, на улицах и площадях. В Москве ничего
подобного еще не было. Это был ее завтрашний день.
При подведении итогов всенародного обсуждения поправок к Конституции и
проекта избирательного закона на Политбюро было признано необходимым ввести
в них некоторые поправки, не меняющие существа дела. Мое предложение еще раз
вернуться к проблеме в целом, решить сейчас только те вопросы, которые
возникают в связи с выборами новых государственных органов, а все остальное
отложить до Съезда народных депутатов, не прошло. Это было бы слишком явное
отступление.
1 декабря Верховный Совет СССР принял Законы: "Об изменениях и
дополнениях Конституции СССР" и "О выборах народных депутатов СССР", а также
постановление "О дальнейших шагах по осуществлению политической реформы в
области государственного строительства". В это время я был в Португалии на
съезде компартии, но знаю, как непросто, в какой напряженной обстановке это
происходило.
Как бы то ни было, дорога к реформированию государственной системы
открылась. Страна вступила в новую полосу своей истории.
Глава III
Власть - Советам
Первые демократические выборы: победа или поражение? -- Демократия или
охлократия: из зала Съездов народных депутатов. -- Горбачев становится
Президентом.
Итоги первых демократических выборов в марте 1989 года оказались
настолько неожиданными, противоречивыми, что давали основание для самых
разных выводов, порождали сложную гамму чувств и переживаний.
На первый взгляд, все было в порядке. Среди новых народных депутатов --
87,6 процента членов КПСС -- больше, чем 71,5 процента в составе прежнего
Верховного Совета СССР. В некоторых комментариях поспешили объявить это
успехом партии, свидетельством роста доверия к ней со стороны народа. Но
объяснение этому иное -- оно проще и, я бы сказал, будничнее. Раньше
партийность депутатов, как и другие их характеристики, социальный,
возрастной состав, доля женщин и т. д. жестко контролировались: в показных
целях советы "насыщались" беспартийными. Теперь за этим никто не смотрел. В
депутаты двинулись наиболее активные и динамичные люди. Подавляющее
большинство из них состояло в партии, но ко времени выборов разброс
политических взглядов и позиций среди членов партии был уже достаточно
широким.
В избирательных округах борьба развертывалась, как правило, между
кандидатами, принадлежащими к одной партии, на персональной основе при еще
только начинающемся размежевании политических сил. Были случаи, когда
партийный руководитель состязался с одним из своих активистов или лидером
молодежной организации.
И все-таки: победила партия на выборах или потерпела поражение? При
всей условности такой постановки вопроса следует признать, что это больше
поражение, чем успех, больше утрата позиций, чем их закрепление.
Забаллотированы 32 первых секретаря обкомов партии из 160. Но какие это
организации! В Ленинграде не избран ни один партийный и советский
руководитель города и области, ни один член бюро обкома, включая первого
секретаря и даже командующего военным округом. В Москве партийные работники
также в основном потерпели поражение, за Ельцина проголосовало около 90
процентов москвичей. Негативными для партийных работников итоги выборов
оказались во многих крупных промышленных и научных центрах Поволжья, Урала,
Сибири и Дальнего Востока, Юга и Востока Украины. Крупное поражение
партийные кандидаты потерпели в Прибалтике, Армении, а также в Грузии.
Относительно благополучными для партии результаты выборов оказались в
областях Центрально-Черноземного и Северо-Кавказского регионов, Белоруссии,
Казахстана и Средней Азии.
В целом по территориальным и национально-территориальным округам было
избрано депутатами примерно 20 -- 25 процентов людей, острокритически
настроенных в отношении партии. Несколько меньшая доля таких депутатов
прошла и от общественных организаций. Они и составили впоследствии основной
массив "межрегиональной депутатской группы".
Иная сторона проблемы -- отношение массы избирателей к перестройке.
Курс на перестройку был, безусловно, поддержан и не только там, где
проголосовали за представителей партии, но и там, где им выразили недоверие,
в последнем случае, может быть, даже в большей степени. Требование перемен,
последовательнее и решительнее вести реформы раздавалось отовсюду, стало
подлинным императивом дня.
Надо было делать срочные выводы и для работы партии, и для деятельности
правительства и советов всех ступеней, а не сетовать на происки каких-то
чуждых сил, на "критиканство" в средствах массовой информации. Очень сильно
такого рода сетования звучали при обсуждении итогов выборов на заседании
Политбюро 28 марта. "Навалились" на прессу и Рыжков, и Лигачев, и Зайков, и
Слюньков, и Лукьянов -- всех не перечислишь.
В который раз мне и Яковлеву пришлось доказывать в общем-то очевидные
вещи, что пресса и журналисты -- это не какой-то иной мир, а часть общества,
которая живет его мыслями и чувствами, только, может быть, острее их
воспринимая и выражая. Да, они одновременно и отражают, и формируют
общественное мнение, не привнося его извне, а оперируя тем материалом,
который вырабатывается самим обществом и только им. В средствах массовой
информации, безусловно, находит отражение серьезная неудовлетворенность
положением в стране, ходом перестройки и ее практическими результатами. О
них и надо прежде всего говорить, их и надо анализировать.
Что, например, происходит в экономике? Относительно неплохая
конъюнктура 1986--1988 годов породила новую эйфорию, стремление побыстрее
осуществить дорогостоящие социальные программы. На этот легкий путь все
сильнее толкала и поднимающаяся волна популизма и социальной демагогии.
Между тем, в экономике нарастало действие глубинных негативных
факторов. 1988 год оказался в этом смысле последним более или менее
благополучным годом. Далее начались серьезнейшие осложнения, наступал
настоящий экономический кризис, в первую очередь ударивший по
потребительскому рынку. Его привели в такое неустойчивое состояние, при
котором даже небольшой, частный сбой вызывал серьезные последствия, всплески
ажиотажного спроса. Из свободной продажи исчезали то сахар и кондитерские
изделия, то зубная паста, то мыло и стиральный порошок, то школьные тетради,
то батарейки, то застежки "молния", не говоря уж о мясе, обуви, меховых
изделиях и т. д.
Экономическая реформа завязла в бюрократической трясине. После
июньского Пленума никаких крупных шагов в этом направлении так и не было
сделано. 8 сентября Политбюро наказало коммунистов -- руководящих работников
Совета Министров и Госплана СССР -- Гусева, Лах-тина и Ефимова "за
непринятие достаточных мер по устойчивому обеспечению населения товарами
повседневного спроса". Но, во-первых, это было уже поздно. Во-вторых, за
кадром остались главные действующие лица, отвечающие не за отдельную
строчку, а за общее расстройство рынка. И, в-третьих, это решение не
изменило, а скорее укрепило стереотип в общественном мнении, что за все,
вплоть до лезвий для бритья, отвечает партия. Для критиков партии такой
стереотип был очень удобен. Я сам слышал на Старом Арбате язвительные
куплеты гитариста по поводу нехватки мыла -- "оно уходит на самоотмывание
партии".
В такой обстановке выборы для партии были заранее обречены на неудачу,
несмотря на поддержку общего политического курса ее руководства.
Сказалось и то, о чем много говорилось тогда на всех партийных форумах,
-- неготовность партийных организаций к новым условиям и формам работы и
предвыборной борьбы, привычка к кабинетно-бюрократическим методам, упование
на силу команд и указаний. Одни растерялись и опустили руки, а другие
пытались жать на старые рычаги дисциплины и послушания, но в политике они
уже не действовали.
Несколько неудачных шагов было сделано непосредственно перед выборами.
Это относится прежде всего к Пленуму ЦК, состоявшемуся 15 -- 16 марта. На
нем прошли выборы народных депутатов от КПСС. Список их тщательным образом
взвешивался и уравновешивался. В нем были Гранин и Белов, Айтматов и
Олейник, Афанасьев и Лаптев, Марчук и Беликов, Илизаров и Федоров, Биккенин
и Кудрявцев, Абалкин и Примаков, Абуладзе и Ульянов, Патон и Нестеренко.
Список кандидатов украшали имена известных рабочих, строителей, работников
сельского хозяйства. Но для публики список высвечивался прежде всего и
главным образом фамилиями почти полного состава партийного руководства. По
страницам печати пошла гулять кличка -- "красная сотня".
Дело, однако, было не только в самом принципе депутатского
представительства от партии, который подвергался сомнению многими, но и в
процедуре выборов. Тут мы сами себя загнали в угол: призывая к
альтернативности, сами же отказались от этого принципа. А что было делать?
Тайное голосование показало, что если бы в списке было на два кандидата
больше, чем положено по норме, не прошли бы Лигачев и Яковлев, при десяти
лишних за бортом оказалось бы большинство членов Политбюро, а при
шестнадцати -- не был бы избран ни один из них, включая Генерального
секретаря! Я отнюдь не считаю, что каждый партийный деятель непременно
должен быть облечен депутатским доверием, но скандал был бы великий, если бы
ЦК не доверил своему руководству представительство в высшем органе
государственной власти.
Эта абсурдная ситуация свидетельствовала: что-то есть неладное в самой
избирательной системе.
Голосование по выборам народных депутатов от КПСС обнаружило начало
серьезного размежевания в руководящем слое партии. 59 голосов, поданных
против Яковлева (47 -- против Ульянова), безусловно, принадлежали той группе
партийных функционеров, которые стали ядром консервативных сил, определяли
атмосферу на последующих пленумах ЦК, устраивали обструкцию Генеральному
секретарю. 78 голосов против Лигачева, я думаю, были за реформаторской
частью ЦК -- теми, которые в драматический момент заявления Горбачева об
уходе в отставку с поста Генсека в апреле 1991 года подписали заявление о
коллективном выходе из ЦК, если отставка Горбачева будет принята.
Одним словом, эпопея выборов народных депутатов на заседании ЦК партии
не принесла ей дивидендов.
На Пленуме возник еще один вопрос, усложнивший и без того непростую
обстановку. В ходе обсуждения выборных дел взял слово Тихомиров, рабочий
завода имени Владимира Ильича, член ЦК КПСС. Выразив беспокойство по поводу
того, что в ходе предвыборной кампании проигрывают в первую очередь рабочие
и крестьяне, что при общем подъеме социальной активности людей
выплескиваются антиобщественные проявления, и они не встречают должного
противодействия, оратор высказал затем ряд критических замечаний в адрес
Ельцина, касающихся его предвыборных выступлений, а также проявлений
бюрократизма в аппарате Госстроя, сославшись на личный опыт общения с ним.
Кратко ответил Ельцин, признав "элементы бюрократизации" внутри
Госстроя, но решительно отвергнув обвинения в адрес своих предвыборных
выступлений, которые, по его мнению, не противоречат предвыборному Обращению
ЦК КПСС.
Председательствовавший в этот момент на Пленуме М. С. Горбачев
высказался в том духе, что, наверное, нет необходимости продолжать
обсуждение, что оценки октябрьского Пленума 1987 года остаются в силе. Никто
не возразил, и, казалось, вопрос был исчерпан. Но в течение второго дня
работы Пленума, когда обсуждались проблемы аграрной политики партии, в
президиум Пленума (то есть в Политбюро, ибо по традиции оно вело заседания
Пленумов) поступили записки от участников Пленума -- рабочих из Москвы,
Ленинграда, Харькова и других городов, от первых секретарей Одесского и
Запорожского обкомов партии Крючкова и Харченко, работавших в свое время в
Отделе оргпартработы ЦК КПСС. В них высказывались неудовлетворение вчерашним
обсуждением эпизода с Ельциным, требование дать политическую оценку его
выступлениям, опубликовать речи Тихомирова и Ельцина. Возникла щекотливая
ситуация. Не реагировать на поступившие записки было невозможно. Но как
реагировать?
В перерыве в комнате Президиума за чашкой кофе произошла короткая, но
острая дискуссия. Мнения разделились. Раздавались и решительные голоса,
вплоть до того, чтобы продолжить на следующий день работу Пленума, обсудить
выступления и позиции Ельцина и принять соответствующие решения. Похоже, что
те, кто подталкивал Тихомирова к выступлению на Пленуме, кто организовывал
записки в Президиум (а я абсолютно уверен, что именно так и было),
рассчитывали на такой, по сути дела скандальный исход. Но он не был
углубилось размежевание общественно-политических сил, развернулась серьезная
политическая борьба, во многом предопределившая дальнейшее развитие страны.
В начале сентября на Политбюро обсуждена записка Горбачева "К вопросу о
реорганизации партийного аппарата". Идеи Горбачева были поддержаны, хотя и
не с одинаковой степенью решительности. Сохранить в партии только те
направления в работе и те организационные структуры, которые соответствуют
ее политической роли -- такова позиция Яковлева, Шеварднадзе, моя. Ее
поддержал по существу и Рыжков: как премьеру ему "до чертиков" надоело
вмешательство отделов ЦК в конкретные вопросы. И он был прав -- ведь, чем,
как не конкретными хозяйственными вопросами, может заниматься такое,
например, подразделение ЦК, как "сектор кремнеорганических соединений"? У
другой части членов Политбюро и секретарей -- отношение было сдержанным,
внутренне напряженным. Но ничего не поделаешь -- предложенные меры точно
соответствовали решениям партконференции.
30 сентября Горбачев представил свои предложения Пленуму ЦК. Работа
длилась немногим более получаса, но его решения были расценены
общественностью, как большая победа Горбачева, как крупнейшее преобразование
высшего эшелона партии (некоторые зарубежные обозреватели окрестили его даже
переворотом).
Отраслевые отделы ЦК, кроме аграрного, упразднены, политические
укрупнены. Число отделов сократилось с 20 ДО 8. .
По основным направлениям политики из членов ЦК образованы пять
комиссий, а деятельность Секретариата в ее прежнем виде с планом работы,
регулярностью, одним ведущим секретарем признана нецелесообразной.
Соответствующую перестройку предложено осуществить в нижестоящих партийных
комитетах.
Проведено наиболее существенное за последние годы обновление состава
Политбюро и секретарей ЦК. Освобождены от обязанностей членов Политбюро
Громыко, Соломенцев, кандидатов в члены Политбюро Долгих, Демичев, от
обязанностей секретаря Добрынин.
Членом Политбюро с одновременным утверждением председателем
идеологической комиссии был избран я, кандидатами в члены Политбюро --
Власов, Бирюкова, Лукьянов. Пленум рекомендовал избрать Горбачева
председателем Президиума Верховного Совета Союза, чтобы он мог
непосредственно заниматься реформой государственных органов. Избрание
состоялось в Верховном Совете СССР 1 октября. Воротников рекомендован для
избрания Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР, а Власов --
председателем СМ РСФСР. Чебриков, избранный секретарем ЦК КПСС, освобожден
от должности председателя КГБ. Лукьянов рекомендован заместителем
председателя Президиума Верховного Совета СССР.
Сразу же после окончания Пленума я, по поручению Генсека, поехал в
пресс-центр МИДа и провел встречу с советскими и зарубежными журналистами.
Она проводилась до передачи ТАССовских сообщений и таким образом стала
первоисточником. С тех пор такие молниеносные пресс-конференции стали
традицией.
Резонанс на Пленум в мировой прессе был сильным. Вот его наиболее
характерные моменты:
-- "крупный успех Горбачева, его политическая победа";
-- "перестройка структуры партийного руководства";
-- "уходят последние могикане старой гвардии";
-- "оттеснение Лигачева от второй роли в партии и отстранение его от
идеологии"; "даже и новым -- сельскохозяйственным участком он будет
руководить вдвоем";
-- "ослабление позиций Чебрикова в результате нового назначения"
(замечу, что у самого Чебрикова было хорошее настроение, ибо он мог ожидать
чего-то худшего);
-- "Медведев шагнул от неизвестности к полноправному членству в
Политбюро";
-- "Яковлев, перемещенный на международное направление, остается
ближайшим соратником Горбачева" и т. д.
Для меня новое назначение неожиданным, конечно, не было. Еще в середине
июля во время прогулки в перерыве между заседаниями ПКК в Варшаве Генсек
завел разговор о моем переходе на идеологическое направление. Я думаю, этот
замысел был навеян партийной конференцией, показавшей, какая сложная
обстановка возникла в идеологической сфере, как углубляются противостояния в
ней различных сил.
Двойное курирование идеологической сферы Лигачевым и Яковлевым не
уравновешивало обстановку, а, наоборот, обостряло ее -- и из-за
противоположных позиций. Но в немалой степени в силу личных качеств --
самолюбия, крутого характера обоих, несклонности, а может, и неспособности к
компромиссам. Любое действие одного вызывало противодействие другого.
Это пагубно отражалось на обстановке в сфере печати, культуры и науки.
Основные газеты и журналы разделились на два лагеря, глубокая борозда
пролегла и в мире литературы и искусства, развились отношения групповщины,
нечистоплотные люди стали бессовестно пользоваться такой ситуацией,
лавировать между большими приемными, ловить рыбу в мутной воде.
Яковлев хорошо видел и понимал ненормальность такой обстановки,
двусмысленность своего положения и неоднократно говорил мне об этом,
обдумывая возможные выходы -- то ли разделить сферу идеологии, то ли перейти
на другой участок, в частности, международный. С Лигачевым у меня таких
доверительных обсуждений не было, да и быть не могло.
Я разделял основные позиции Яковлева и поддерживал его линию на
гласность, преодоление догматизма, снятие запретов, создание обстановки
демократизации и творчества в сфере идеологии и культуры. Вместе с тем мне
представлялось, что надо более активно противодействовать (демократическими
же методами) разнузданности, беспредельному негативизму, возбуждению
низменных чувств и страстей, отстаивать прогрессивные, социалистические
идеалы. Нужно считаться с реальностями, с состоянием общественного сознания,
невозможностью его коренной переделки в один миг. Не усугублять противоречия
и конфликты, не становиться в позицию поддержки тех или иных крайностей, а
терпеливо работать над их преодолением.
По-моему, такую же политику вел и Горбачев, полагая, что из
сопоставления, взаимодействия различных подходов сложится взвешенная,
реалистическая линия. Я много раз советовал Яковлеву постараться наладить с
Лигачевым диалог и взаимодействие. Но из этого ничего не получалось.
Горбачеву все чаще приходилось разнимать их схватки, брать на себя
идеологические вопросы. И он решил выдвинуть нового человека.
Собственно, новичком в идеологии я не был, приобретя немалый опыт в
этой сфере в Ленинграде, в Отделе пропаганды ЦК КПСС, Академии общественных
наук и в Отделе науки и учебных заведений. Сказалась практика международной
деятельности в Отделе ЦК. Я не рвался к высоким титулам, зная, что меня
ожидают в бушующем идеологическом океане отнюдь не лавры и почести, а тяжкая
доля. Но сказать "нет" Горбачеву я не мог. Не сделал этого, не раскаиваюсь и
сейчас, хотя понимаю, что моя дальнейшая судьба могла сложиться более
благополучно.
Свое "кредо", видение современных проблем перестройки, международных
отношений мне удалось изложить буквально в первые дни новой деятельности в
докладе о формировании современной концепции социализма на конференции
"Актуальные проблемы развития современного социализма". Даже в сокращенном
газетном варианте он вызвал живой отклик и в основном положительные и даже
лестные дня меня комплименты в мировой прессе. Он был вскоре опубликован в
виде беседы под названием "К познанию социализма" в журнале "Коммунист"
(номер 17 за 1988 г.).
Что касается первых практических шагов, предпринятых по моей
инициативе, то ими явились: отмена постановления ЦК КПСС 1946 года "О
журналах: "Звезда" и "Ленинград", еще один заход на возвращение в общее
пользование из спецхранов запретных книг и журналов, ликвидация при
поддержке Рыжкова ограничений по подписке на периодическую печать.
Этими шагами достаточно ясно было продемонстрировано намерение нового
идеологического руководства продолжать и углублять линию на демократизацию и
гласность, не допускать какого-либо намека на возврат к методам
идеологического диктата. Вместе с тем я понимал, что предстоит
демократическими методами усиливать противодействие нездоровым тенденциям в
идеологии, культуре, средствах массовой информации, выравнивать
"идеологический корабль", избавлять его от экстремизма, качки до тошноты,
переводить шаг за шагом управление культурой, наукой, прессой на легитимные
основы.
В дальнейшем на протяжении почти двух лет своей деятельности на этом
поприще я окунулся в такой бушующий океан страстей и событий, который
потребовал от меня огромного напряжения сил -- и духовных, и физических. Но
об этом следует рассказать специально. Что и будет в дальнейшем сделано.
Как члену Политбюро и как человеку, входившему в ближайшее окружение
Горбачева, мне приходилось заниматься и общеполитическими проблемами. В это
время как раз развертывалась перестройка советских органов власти и
управления. В конце сентября на Политбюро были обсуждены предложения об
изменениях и дополнениях Конституции, а также по выборам народных депутатов
СССР. После рассмотрения в Верховном Совете СССР они были опубликованы для
всенародного обсуждения, которое оказалось беспрецедентным по масштабам,
заинтересованности и остроте.
В центре дискуссии были те же вопросы, что и на конференции: о
двухступенчатости Советов, о представительстве общественных организаций, о
совмещении государственных и партийных постов, о соотношении
представительных, исполнительных и судебных органов и т. д. Выдвинутые в
законопроектах положения стали объектом критики как справа, так и слева.
Высказывали ее и многие представители партийно-государственной элиты,
почувствовав угрозу для своего положения. К этому присоединялось и
недоумение беспристрастных людей некоторыми аспектами предлагаемой реформы.
Вариант перестройки политической системы послужил уязвимым объектом для
критики и со стороны новых демократов, которые подняли страшный шум по
поводу того, что демократия урезается, сохраняется в слегка обновленном виде
всевластие прежних сил "аппарата", "номенклатуры". 12 ноября состоялось
выступление Ельцина в Высшей комсомольской школе, положившее начало его
возвращению в политику после некоторой паузы. Я думаю, осенью 1988 года
оппозиционные течения набрали немало очков на критике поправок к Конституции
и новой избирательной системы. А пропаганда их была недостаточно энергичной,
по сути дела оборонительной по разным причинам, в том числе и из-за
внутреннего ощущения неадекватности, искусственности некоторых мер.
Особенно осложнилась обстановка в Прибалтике. В народных фронтах,
возникших весной и летом как национально-демократические движения, резко
активизировались радикально настроенные сепаратистские силы. Они, казалось,
только и ждали повода для развертывания массовых организованных действий
против центра. Прошло два-три дня после публикации документов, не появилось
еще никаких комментариев, а уже посыпались резолюции, заявления, протесты,
начался сбор подписей, отвергающих поправки к Конституции и новый
избирательный закон. Основной мотив -- сохранение и даже ужесточение
централистских, союзных начал, отсутствие шагов по расширению прав республик
и даже их ограничение.
При этом была подброшена идея, и она усиленно поддерживалась, что
опубликованные проекты -- это и есть полный и окончательный ответ на
ожидание новой Конституции, пересмотра компетенции между Союзом и
республиками и т. д. Тогда как в действительности пока речь шла о новой
структуре государственных органов лишь в центре. Проблема же прав республик
должна была стать предметом следующего этапа политической реформы.
Накануне октябрьского праздника у меня состоялся разговор с Горбачевым
о ситуации в Прибалтике. На следующий день он предложил выехать в Литву
Слюнькову, в Эстонию -- Чебрикову и в Латвию -- мне. Поездки состоялись
сразу после праздника. О своем пребывании в Латвии могу сказать одно -- это
было настоящее политическое пекло: шумные собрания, пикеты, транспаранты,
острейшие дискуссии в аудиториях, на улицах и площадях. В Москве ничего
подобного еще не было. Это был ее завтрашний день.
При подведении итогов всенародного обсуждения поправок к Конституции и
проекта избирательного закона на Политбюро было признано необходимым ввести
в них некоторые поправки, не меняющие существа дела. Мое предложение еще раз
вернуться к проблеме в целом, решить сейчас только те вопросы, которые
возникают в связи с выборами новых государственных органов, а все остальное
отложить до Съезда народных депутатов, не прошло. Это было бы слишком явное
отступление.
1 декабря Верховный Совет СССР принял Законы: "Об изменениях и
дополнениях Конституции СССР" и "О выборах народных депутатов СССР", а также
постановление "О дальнейших шагах по осуществлению политической реформы в
области государственного строительства". В это время я был в Португалии на
съезде компартии, но знаю, как непросто, в какой напряженной обстановке это
происходило.
Как бы то ни было, дорога к реформированию государственной системы
открылась. Страна вступила в новую полосу своей истории.
Глава III
Власть - Советам
Первые демократические выборы: победа или поражение? -- Демократия или
охлократия: из зала Съездов народных депутатов. -- Горбачев становится
Президентом.
Итоги первых демократических выборов в марте 1989 года оказались
настолько неожиданными, противоречивыми, что давали основание для самых
разных выводов, порождали сложную гамму чувств и переживаний.
На первый взгляд, все было в порядке. Среди новых народных депутатов --
87,6 процента членов КПСС -- больше, чем 71,5 процента в составе прежнего
Верховного Совета СССР. В некоторых комментариях поспешили объявить это
успехом партии, свидетельством роста доверия к ней со стороны народа. Но
объяснение этому иное -- оно проще и, я бы сказал, будничнее. Раньше
партийность депутатов, как и другие их характеристики, социальный,
возрастной состав, доля женщин и т. д. жестко контролировались: в показных
целях советы "насыщались" беспартийными. Теперь за этим никто не смотрел. В
депутаты двинулись наиболее активные и динамичные люди. Подавляющее
большинство из них состояло в партии, но ко времени выборов разброс
политических взглядов и позиций среди членов партии был уже достаточно
широким.
В избирательных округах борьба развертывалась, как правило, между
кандидатами, принадлежащими к одной партии, на персональной основе при еще
только начинающемся размежевании политических сил. Были случаи, когда
партийный руководитель состязался с одним из своих активистов или лидером
молодежной организации.
И все-таки: победила партия на выборах или потерпела поражение? При
всей условности такой постановки вопроса следует признать, что это больше
поражение, чем успех, больше утрата позиций, чем их закрепление.
Забаллотированы 32 первых секретаря обкомов партии из 160. Но какие это
организации! В Ленинграде не избран ни один партийный и советский
руководитель города и области, ни один член бюро обкома, включая первого
секретаря и даже командующего военным округом. В Москве партийные работники
также в основном потерпели поражение, за Ельцина проголосовало около 90
процентов москвичей. Негативными для партийных работников итоги выборов
оказались во многих крупных промышленных и научных центрах Поволжья, Урала,
Сибири и Дальнего Востока, Юга и Востока Украины. Крупное поражение
партийные кандидаты потерпели в Прибалтике, Армении, а также в Грузии.
Относительно благополучными для партии результаты выборов оказались в
областях Центрально-Черноземного и Северо-Кавказского регионов, Белоруссии,
Казахстана и Средней Азии.
В целом по территориальным и национально-территориальным округам было
избрано депутатами примерно 20 -- 25 процентов людей, острокритически
настроенных в отношении партии. Несколько меньшая доля таких депутатов
прошла и от общественных организаций. Они и составили впоследствии основной
массив "межрегиональной депутатской группы".
Иная сторона проблемы -- отношение массы избирателей к перестройке.
Курс на перестройку был, безусловно, поддержан и не только там, где
проголосовали за представителей партии, но и там, где им выразили недоверие,
в последнем случае, может быть, даже в большей степени. Требование перемен,
последовательнее и решительнее вести реформы раздавалось отовсюду, стало
подлинным императивом дня.
Надо было делать срочные выводы и для работы партии, и для деятельности
правительства и советов всех ступеней, а не сетовать на происки каких-то
чуждых сил, на "критиканство" в средствах массовой информации. Очень сильно
такого рода сетования звучали при обсуждении итогов выборов на заседании
Политбюро 28 марта. "Навалились" на прессу и Рыжков, и Лигачев, и Зайков, и
Слюньков, и Лукьянов -- всех не перечислишь.
В который раз мне и Яковлеву пришлось доказывать в общем-то очевидные
вещи, что пресса и журналисты -- это не какой-то иной мир, а часть общества,
которая живет его мыслями и чувствами, только, может быть, острее их
воспринимая и выражая. Да, они одновременно и отражают, и формируют
общественное мнение, не привнося его извне, а оперируя тем материалом,
который вырабатывается самим обществом и только им. В средствах массовой
информации, безусловно, находит отражение серьезная неудовлетворенность
положением в стране, ходом перестройки и ее практическими результатами. О
них и надо прежде всего говорить, их и надо анализировать.
Что, например, происходит в экономике? Относительно неплохая
конъюнктура 1986--1988 годов породила новую эйфорию, стремление побыстрее
осуществить дорогостоящие социальные программы. На этот легкий путь все
сильнее толкала и поднимающаяся волна популизма и социальной демагогии.
Между тем, в экономике нарастало действие глубинных негативных
факторов. 1988 год оказался в этом смысле последним более или менее
благополучным годом. Далее начались серьезнейшие осложнения, наступал
настоящий экономический кризис, в первую очередь ударивший по
потребительскому рынку. Его привели в такое неустойчивое состояние, при
котором даже небольшой, частный сбой вызывал серьезные последствия, всплески
ажиотажного спроса. Из свободной продажи исчезали то сахар и кондитерские
изделия, то зубная паста, то мыло и стиральный порошок, то школьные тетради,
то батарейки, то застежки "молния", не говоря уж о мясе, обуви, меховых
изделиях и т. д.
Экономическая реформа завязла в бюрократической трясине. После
июньского Пленума никаких крупных шагов в этом направлении так и не было
сделано. 8 сентября Политбюро наказало коммунистов -- руководящих работников
Совета Министров и Госплана СССР -- Гусева, Лах-тина и Ефимова "за
непринятие достаточных мер по устойчивому обеспечению населения товарами
повседневного спроса". Но, во-первых, это было уже поздно. Во-вторых, за
кадром остались главные действующие лица, отвечающие не за отдельную
строчку, а за общее расстройство рынка. И, в-третьих, это решение не
изменило, а скорее укрепило стереотип в общественном мнении, что за все,
вплоть до лезвий для бритья, отвечает партия. Для критиков партии такой
стереотип был очень удобен. Я сам слышал на Старом Арбате язвительные
куплеты гитариста по поводу нехватки мыла -- "оно уходит на самоотмывание
партии".
В такой обстановке выборы для партии были заранее обречены на неудачу,
несмотря на поддержку общего политического курса ее руководства.
Сказалось и то, о чем много говорилось тогда на всех партийных форумах,
-- неготовность партийных организаций к новым условиям и формам работы и
предвыборной борьбы, привычка к кабинетно-бюрократическим методам, упование
на силу команд и указаний. Одни растерялись и опустили руки, а другие
пытались жать на старые рычаги дисциплины и послушания, но в политике они
уже не действовали.
Несколько неудачных шагов было сделано непосредственно перед выборами.
Это относится прежде всего к Пленуму ЦК, состоявшемуся 15 -- 16 марта. На
нем прошли выборы народных депутатов от КПСС. Список их тщательным образом
взвешивался и уравновешивался. В нем были Гранин и Белов, Айтматов и
Олейник, Афанасьев и Лаптев, Марчук и Беликов, Илизаров и Федоров, Биккенин
и Кудрявцев, Абалкин и Примаков, Абуладзе и Ульянов, Патон и Нестеренко.
Список кандидатов украшали имена известных рабочих, строителей, работников
сельского хозяйства. Но для публики список высвечивался прежде всего и
главным образом фамилиями почти полного состава партийного руководства. По
страницам печати пошла гулять кличка -- "красная сотня".
Дело, однако, было не только в самом принципе депутатского
представительства от партии, который подвергался сомнению многими, но и в
процедуре выборов. Тут мы сами себя загнали в угол: призывая к
альтернативности, сами же отказались от этого принципа. А что было делать?
Тайное голосование показало, что если бы в списке было на два кандидата
больше, чем положено по норме, не прошли бы Лигачев и Яковлев, при десяти
лишних за бортом оказалось бы большинство членов Политбюро, а при
шестнадцати -- не был бы избран ни один из них, включая Генерального
секретаря! Я отнюдь не считаю, что каждый партийный деятель непременно
должен быть облечен депутатским доверием, но скандал был бы великий, если бы
ЦК не доверил своему руководству представительство в высшем органе
государственной власти.
Эта абсурдная ситуация свидетельствовала: что-то есть неладное в самой
избирательной системе.
Голосование по выборам народных депутатов от КПСС обнаружило начало
серьезного размежевания в руководящем слое партии. 59 голосов, поданных
против Яковлева (47 -- против Ульянова), безусловно, принадлежали той группе
партийных функционеров, которые стали ядром консервативных сил, определяли
атмосферу на последующих пленумах ЦК, устраивали обструкцию Генеральному
секретарю. 78 голосов против Лигачева, я думаю, были за реформаторской
частью ЦК -- теми, которые в драматический момент заявления Горбачева об
уходе в отставку с поста Генсека в апреле 1991 года подписали заявление о
коллективном выходе из ЦК, если отставка Горбачева будет принята.
Одним словом, эпопея выборов народных депутатов на заседании ЦК партии
не принесла ей дивидендов.
На Пленуме возник еще один вопрос, усложнивший и без того непростую
обстановку. В ходе обсуждения выборных дел взял слово Тихомиров, рабочий
завода имени Владимира Ильича, член ЦК КПСС. Выразив беспокойство по поводу
того, что в ходе предвыборной кампании проигрывают в первую очередь рабочие
и крестьяне, что при общем подъеме социальной активности людей
выплескиваются антиобщественные проявления, и они не встречают должного
противодействия, оратор высказал затем ряд критических замечаний в адрес
Ельцина, касающихся его предвыборных выступлений, а также проявлений
бюрократизма в аппарате Госстроя, сославшись на личный опыт общения с ним.
Кратко ответил Ельцин, признав "элементы бюрократизации" внутри
Госстроя, но решительно отвергнув обвинения в адрес своих предвыборных
выступлений, которые, по его мнению, не противоречат предвыборному Обращению
ЦК КПСС.
Председательствовавший в этот момент на Пленуме М. С. Горбачев
высказался в том духе, что, наверное, нет необходимости продолжать
обсуждение, что оценки октябрьского Пленума 1987 года остаются в силе. Никто
не возразил, и, казалось, вопрос был исчерпан. Но в течение второго дня
работы Пленума, когда обсуждались проблемы аграрной политики партии, в
президиум Пленума (то есть в Политбюро, ибо по традиции оно вело заседания
Пленумов) поступили записки от участников Пленума -- рабочих из Москвы,
Ленинграда, Харькова и других городов, от первых секретарей Одесского и
Запорожского обкомов партии Крючкова и Харченко, работавших в свое время в
Отделе оргпартработы ЦК КПСС. В них высказывались неудовлетворение вчерашним
обсуждением эпизода с Ельциным, требование дать политическую оценку его
выступлениям, опубликовать речи Тихомирова и Ельцина. Возникла щекотливая
ситуация. Не реагировать на поступившие записки было невозможно. Но как
реагировать?
В перерыве в комнате Президиума за чашкой кофе произошла короткая, но
острая дискуссия. Мнения разделились. Раздавались и решительные голоса,
вплоть до того, чтобы продолжить на следующий день работу Пленума, обсудить
выступления и позиции Ельцина и принять соответствующие решения. Похоже, что
те, кто подталкивал Тихомирова к выступлению на Пленуме, кто организовывал
записки в Президиум (а я абсолютно уверен, что именно так и было),
рассчитывали на такой, по сути дела скандальный исход. Но он не был