Страница:
поддержан большинством Политбюро и Генсеком.
Противоположное мнение -- информировать Пленум о поступивших записках и
предложениях, но не обсуждать их или отложить обсуждение, дав поручение
Политбюро изучить соответствующие материалы. Горбачев заявил, что ему надо
над всем этим еще раз подумать, а в конце работы Пленума предложил создать
из членов ЦК КПСС комиссию, которой поручил изучить данный вопрос и свои
выводы доложить очередному Пленуму ЦК КПСС.
Горбачев назвал несколько фамилий, в том числе мою (как возможного
председателя), Разумовского, Пуго, Затворницкого и других. Но решений по
персоналиям Пленум не принимал, состав комиссии был определен несколькими
днями позднее и нигде не публиковался. Естественно, не назывался он на
пресс-конференции, которую я вместе с Лигачевым и Мураховским провел сразу
после окончания Пленума. Зато Ельцин чуть ли не в тот же или на следующий
день объявил на одном из митингов обо мне, как председателе комиссии, сделав
ряд нелестных высказываний в мой адрес, да и в дальнейшем не упускал случая
их повторять.
История эта имела продолжение. Московские руководители хотели втянуть
ЦК в редактирование статьи Тихомирова в "Московской правде", был поставлен
также вопрос о публикации интервью Тихомирова в "Правде". Я отвел эти
предложения, а в разговоре с Горбачевым высказался за то, чтобы не выводить
это дело за пределы Москвы, не вовлекать в него ЦК и его органы. "Ведь есть
поручение комиссии ЦК. Зачем предвосхищать ее выводы?" Так и решили.
Выступление Тихомирова не было поддержано в трудовых коллективах и
партийных организациях Москвы, даже на его родном предприятии. Сам он
оказался в трудном положении, встречая повсюду реакцию отторжения.
За всю эту некрасивую, неприятную историю несут ответственность те, кто
ее инспирировал и организовывал. Мы не стали выяснять, кто именно. Но для
меня, например, тут неясностей не было -- сама логика событий давала ответ
на вопрос. А результат? -- Новое обсуждение Ельцина на Пленуме, создание
комиссии поддерживали вокруг него ореол преследуемого, но несгибаемого
борца, способствовали нагнетанию настроений недоверия и критики в адрес ЦК.
Что касается комиссии, то она поручение выполнила. Ее члены были
ознакомлены с многочисленными выступлениями Ельцина и пришли к единодушному
выводу, зафиксированному в кратком (на четверть страницы) документе, что,
несмотря на субъективность некоторых оценок, в целом эти выступления не
противоречат предвыборному обращению партии, ее политической линии. Комиссия
предложила на этом рассмотрение данного вопроса закончить.
Такое заключение за подписями членов комиссии было мною направлено
Генсеку с предложением поступить так: мне встретиться с Ельциным и после
этого кратко выступить на Пленуме (дело было перед майским Пленумом).
Горбачев вернул мне документ: "Подержи у себя". Но больше к нему мы не
возвращались, а через некоторое время нахлынули другие события и заботы, и
вопрос сам собой отпал...
...Политическая обстановка в стране после выборов еще более
осложнилась. Подобно допингу они возбудили энергию оппозиционных и
экстремистских сил и в то же время повергли в уныние, а кое-где и в панику
партийные круги, а широкие партийные массы -- в состояние неуверенности. В
обществе усилились тенденции негативистского отношения к партии. Каждый шаг,
предпринимаемый сверху, встречался с какой-то настороженностью. Не успеют
читатели ознакомиться с опубликованным документом, а на него уже вылит
критический ушат.
Все настойчивее стали звучать требования об обновлении ЦК и Политбюро,
о созыве для этого чрезвычайного съезда партии.
Осложнилась ситуация в республиках: сработал нагорнокарабахский запал.
Помимо Прибалтики начались волнения в Молдавии. Страсти разгорелись вначале
вокруг, казалось, не такого уж значительного вопроса -- об использовании
латиницы вместо кириллицы. Но в межнациональных отношениях мелочей не
бывает, за ними скрываются самые животрепещущие проблемы. В дальнейшем это
обнаружилось с полной очевидностью.
Кульминацией явилась тбилисская трагедия в ночь с 8 на 9 апреля. О том,
что произошло той ночью, что ей предшествовало, что было потом, написано и
сказано очень много.
Немало вокруг Тбилиси возникло политических спекуляций, домыслов,
искажений и предположений. Думаю, нет необходимости сейчас их подробно
разбирать, что-то подтверждать, что-то опровергать. Тем более, тбилисские
события 1989 года сейчас уже как-то не воспринимаются без учета того, что
происходило в Грузии в дальнейшем,-- вооруженной борьбы за власть в
республике, кровавых конфликтов в Южной Осетии и Абхазии.
Но как человек, обладавший подробной информацией о нарастании событий в
Абхазии и Грузии, который принимал участие во всех совещаниях в ЦК по этому
вопросу, считаю необходимым сказать следующее.
Да, ввод частей МВД и армии в Тбилиси для охраны правительственных
зданий и других объектов был за несколько дней до этого согласован с
Москвой. Но санкции на применение их для разгона митинга на площади высшее
политическое руководство страны не давало. Это была инициатива грузинских
властей.
Да, в ночь с 7 на 8 апреля при встрече Горбачева в аэропорту
Шеварднадзе и Разумовскому было поручено выехать в Тбилиси. Но обвинять их в
самовольном невыполнении поручения нет оснований. Дело в том, что с утра 8
апреля из Тбилиси пошла информация о спаде напряженности, резком уменьшении
числа митингующих на площади и передана убедительная просьба Патиашвили
никого в Тбилиси не направлять. Эта просьба с согласия Горбачева и с учетом
обстановки была удовлетворена.
Я думаю, ключ к пониманию происшедшего -- в оценке действий грузинского
руководителя. Он страстно хотел на этот раз сам справиться с ситуацией, во
всяком случае без Шеварднадзе. Не как в предыдущий раз, в ноябре...
Тогда тоже народ вышел на улицы и площади. Патиашвили пребывал в
паническом состоянии, требовал войск, чрезвычайного положения. Я убедился в
его неуравновешенности в те дни из его звонков и телеграмм. Но вот по совету
Горбачева вмешался в дело Шеварднадзе, в течение ночи переговорил с
авторитетными земляками, передал пожелания от Горбачева, успокоил и на
следующий день все улеглось.
Второй раз продемонстрировать свое бессилие..., да еще в сравнении со
своим предшественником ... И Джумбер Патиашвили начал действовать. Каким
образом, у кого ему удалось добиться решения на участие войск в карательной
акции? Но в ЦК к Горбачеву никакого обращения по этому поводу не было.
Словом, ситуация в стране требовала принятия неординарных мер, которые
могли бы ответить на ожидания общественности, сохранить политическую
инициативу в руках руководства. В связи с этим уже сразу после выборов
поднималась тема отставки Политбюро. О ней говорил Рыжков: Генсеку следует
подумать о таком варианте. Я добавил, что об этом должен подумать и каждый
из нас. О коллективной отставке Политбюро, чтобы развязать руки Генеральному
секретарю, говорил и Шеварднадзе, мотив возможной личной отставки звучал у
Слюнькова.
Но Горбачев не воспользовался этой идеей, а выдвинул вариант обновления
состава ЦК и ЦРК. Из-за интенсивной смены руководителей прослойка
пенсионеров превратилась в мощный пласт -- 83 члена ЦК из 301. Состав
руководящих органов партии ассоциировался в общественном мнении с
доминированием в партии догматических, консервативных сил.
Разговор Горбачева с этими товарищами был максимально открытым и
честным. Соображения Политбюро были встречены ими с полным пониманием.
Выступавшие, правда, высказывали опасение, как бы их уход не был воспринят
как демонстрация или дезертирство, чтобы после этого их не стали пинать
вслед. Такие гарантии были даны.
Подготовленное тут же старым "идеологом" Зимяниным с моим участием
обращение к ЦК КПСС с просьбой об отставке подписали 110 членов руководящих
органов, включая недавних коллег по Политбюро и старейших деятелей--
Громыко, Соломенцева и других. Поставили свои подписи затем и те, кто не
смог по болезни и другим причинам присутствовать на этих собраниях, -- все,
кроме Славского -- бывшего министра среднего машиностроения, и, таким
образом, в составе ЦК остался один человек старше 90 лет.
Пленум, проходивший 25 апреля, оставил двойственное впечатление. Члены
ЦК по достоинству оценили шаг своих коллег, решение по их обращению принято
единогласно. Одновременно 24 человека переведены из кандидатов в члены ЦК.
Эти решения восприняли в стране и в мире, как крупную политическую акцию,
свидетельствующую о том, что партия самокритично и реалистически оценивает
свою деятельность, проводит перегруппировку сил.
В то же время на Пленуме выплеснулась вся горечь поражения многих
партийных руководителей на мартовских выборах, поднялась настоящая волна
демагогии, стремления свалить вину на деятельность верхов, на 'разлагающую"
роль средств массовой информации и т. д. Это было по существу первое
массированное выступление консервативных сил в партии против горбачевского
руководства, против перестройки. Со всей остротой встал вопрос об ускорении
процессов демократизации в партии, а в связи с этим -- о приближении ее
очередного съезда.
В эти сложные дни и недели на мою долю выпало еще одно нелегкое
испытание -- выступление с докладом по случаю ленинского юбилея. Времени
было, что называется в обрез, а следовать по наезженной колее -- произнести
декларативно-восхвалительный доклад было просто немыслимо. Требовалась
сквозная идея, созвучная ленинской мысли и адекватная моменту. Такая идея
была найдена: это ленинский антидогматизм, стремление и умение уловить дух
времени, отреагировать на изменения реальной обстановки.
Тогда еще не было такой разнузданности и бесовщины в отношении Ленина и
тем более марксизма, которые возникли позднее. Поразительно, что этой волне
поддались не только те, кто и раньше проявлял критическое отношение к
коммунистическому учению, но и те, кто считал себя последовательным
марксистом, занимал видное место в прежней официальной идеологии. С их
стороны анафема Марксу и Ленину звучит, пожалуй, всего громче, а критика их
-- еще хлеще и уничижительней, хотя далеко не всегда профессиональней.
Хотят, видимо, решительно отмежеваться от своих прежних "греховных"
увлечений.
Не стоит морализировать по этому поводу, хотя такие кульбиты уважения
не вызывают: это уже не изменение взглядов под влиянием фактов, а измена
позиции, перемена веры, маскируемая деидеологизацией.
Я за самую серьезную критику марксизма, ленинского наследия и не только
его конкретных выводов, но и фундаментальных посылок, но против того, чтобы
эта критика превращалась в самоцель, против метода этой критики, вошедшего в
моду, -- вначале оглупить его, взять его сталинскую вульгаризацию, а затем
начать сокрушать. Особенно смело за это берутся дилетанты, никогда всерьез
не изучавшие ни философские, ни политико-экономические проблемы марксизма.
Смешны попытки вычеркнуть марксизм из истории развития
обществоведческой мысли. Тут некоторые наши авторы, среди которых позднее
оказался и А. Н. Яковлев, задрав штаны, бегут впереди даже профессиональных
критиков марксизма на Западе ...
Доклад удалось подготовить за две недели в немалой степени благодаря
помощи Биккенина и Мушкатерова и, конечно же, благодаря тому, что многие
сюжеты были апробированы мною в разных аудиториях в ходе многочисленных
выступлений последнего времени. Доклад предварительно рассылался членам
Политбюро, получил положительную оценку Генсека, Яковлева и некоторых других
коллег.
И тем не менее я испытывал немалое волнение, направляясь к трибуне. В
зале стояла напряженная тишина. Никаких аплодисментов в ходе доклада, как
это бывало в прошлом, 'а проводили неплохо. Товарищи поздравляли с успешным
выполнением трудной миссии. Характерна реплика Лигачева: "Доклад хороший, но
уж больно сильно отличается от только что спетого нами "Интернационала".
Против этого мне возразить было нечего.
Положительные отклики доклад вызвал в среде интеллигенции, раздавались
звонки от Михаила Шатрова, от некоторых обществоведов. Оживленно
комментировались сюжеты доклада в зарубежной прессе и радиопередачах. В ряду
других мер, предпринятых руководством партии, доклад в определенной мере
способствовал выравниванию политической ситуации, выведенной из равновесия
выборами, а затем тбилисскими событиями.
Уже задолго до открытия первого Съезда народных депутатов стало ясно,
что нас ожидает нечто совершенно новое, невиданное. Появление значительной
группы оппозиционно настроенных депутатов, отражавшее зарождение различного
рода политических и национальных движений в стране, обстановка гласности,
общий демократический настрой исключали движение по наезженной годами и
десятилетиями колее. А во что это все выльется, конечно, никто толком не
знал. Уже в процессе подготовки съезда возникли серьезные коллизии и
столкновения мнений. Альтернативной программы по основным проблемам
внутренней и внешней политики не было и не могло быть, ибо оппозиция еще не
сформировалась, да и само это слово громко не звучало. Так что схватки
происходили по отдельным вопросам, преимущественно процедурного характера.
Но они обсуждались с большой горячностью, на предельном накале страстей. Так
было и на встрече членов руководства КПСС (Горбачев, Зайков, Лигачев,
Воротников, Яковлев и я) с депутатами от Москвы, и на собрании депутатов от
РСФСР, и на совещании представителей групп народных депутатов от республик и
областей, которые обсуждали проект повестки дня съезда и другие вопросы его
организации.
По повестке дня, например, с большим нажимом выдвигалось предложение
сначала заслушать и обсудить доклад или даже доклады кандидатов на пост
Председателя Верховного Совета СССР, а затем его избрать. Вроде тут была
своя логика, но лишь на первый взгляд. Ведь только что прошли выборы.
Предвыборная программа партии, которая выдвигает своего лидера на высший
государственный пост, хорошо известна и парламентариям, и широким массам
граждан. Зачем же опять начинать с обсуждения программы, ставя в зависимость
от этого выборы главы государства? Другое дело -- его доклад, заявление
после избрания.
Вставал вопрос и о собрании партийной группы съезда, т. е. фракции
КПСС. Но вот тут-то и пришлось столкнуться с парадоксом: ведь это 87
процентов депутатов. Какой смысл тогда проводить сам съезд? Правда,
коммунистов-депутатов по их взглядам и позициям было уже трудно отнести к
одной партии. Но как из разделить? Кто может взять на себя эту миссию? Все
эти вопросы остались нерешенными и в результате один из классических
принципов парламентской деятельности -- работа по фракциям -- оставался
нереализованным. Депутаты--члены КПСС действовали на свой страх и совесть.
Дважды вопросы работы съезда обсуждались на Пленумах ЦК: один раз --
перед открытием, а второй -- в ходе работы. Оба они протекали очень остро
под общей доминантой критических, в основном консервативных настроений, как
это уже было в апреле. Немало слегка прикрытых язвительных замечаний было
высказано в. адрес Горбачева, Рыжкова, Яковлева. Не обошли "вниманием" и
меня. А голосование по предложениям руководства было практически единодушным
(при одном воздержавшемся). Именно такой был исход голосования по
рекомендации Пленума: Горбачева -- на пост Председателя Верховного Совета
СССР, Лукьянова -- на пост его заместителя, а Рыжкова -- председателем
Совета Министров.
Кстати, такое сочетание -- острейшей, переходящей в демагогию критики
горбачевского руководства с почти единодушным голосованием в его пользу --
постепенно превращалось в типичную черту пленумов ЦК. В чем тут дело? Не в
том ли, что в решающие моменты смелость покидает критиков? Или все же верх
берут благоразумие, понимание опасности хаоса и неразберихи, которые могут
наступить? Наверное, и то, и другое.
Воздержавшимся во всех трех случаях был Ельцин. Свою позицию он
мотивировал не тем, что против предложенных кандидатур, а отсутствием
альтернативности. Но ведь в данном случае альтернативность была бы за
пределами здравого смысла и обычаев классической демократии. Зачем же одной
партии выдвигать две кандидатуры на пост главы государства? Если она не
доверяет своему лидеру, то тогда должна его менять. Кто из членов партии
согласится вести борьбу с ее руководителем, в какое положение ставятся
депутаты-члены партии? Альтернатива нужна не для игры, она возникает сама
собой, если другие партии или политические силы выдвигают свои предложения.
Столь же противоестественно главе государства предлагать альтернативные
кандидатуры на посты своего заместителя и председателя правительства.
Впрочем, на прямой вопрос, как он будет голосовать по принятым
рекомендациям, после красноречивой паузы Борис Николаевич ответил, что
вынужден подчиниться решениям Пленума.
Первый Съезд народных депутатов СССР... Шестнадцать дней -- с 25 мая по
9 июня -- продолжался этот политический марафон, бушевали страсти под
сводами Кремлевского дворца. В зал были выплеснуты годами и десятилетиями
копившиеся в стране эмоции, в первую очередь, негативно-критические, надежды
на коренные перемены, энергия молодых, динамичных сил, вызванных к жизни
началом демократических преобразований. Немало проявилось и наносного,
амбициозного, стремления во что бы то ни стало застолбить свое место на
всесоюзной политической арене. И в этой обстановке надо было решить
важнейшие государственные вопросы, сформировать высшие органы власти,
выработать и утвердить, теперь уже на государственном уровне, основные
направления внутренней и внешней политики.
Шестнадцать дней внимание людей было приковано к телевизионным экранам,
на которых полностью, частично в ночное время, воспроизводился ход работы
съезда...
Весь первый день ушел на дискуссию о порядке дня и лишь к 23 часам
избрали Председателя Верховного Совета. Как и следовало ожидать, Горбачев
прошел подавляющим большинством голосов. Лишь 87 депутатов из двух тысяч
проголосовали против и 11 -- не опустили бюллетени.
Второй день -- выдвижение и обсуждение кандидатов в члены Верховного
Совета СССР и голосование, закончившееся за полночь. А наутро -- сенсация.
По московскому списку, включавшему чуть ли не вдвое больше кандидатур, чем
надо было избрать (москвичи не смогли свести список к разумному числу
кандидатур), не прошли по большинству голосов наиболее активные
оппозиционеры, в том числе Попов, Станкевич и другие. В Совет
Национальностей по списку Российской Федерации оказался забаллотированным
Ельцин.
Разразился кризис, повергший в состояние большого возбуждения
радикально настроенных депутатов, посыпались протесты и заявления со стороны
Адамовича, Афанасьева, Попова. Последний заявил о создании официальной
оппозиции, вновь избранный Верховный Совет был тут же объявлен
"сталинско-брежневским". Зато консервативная часть депутатов не скрывала
своего удовлетворения и даже злорадства.
Признаюсь, мои чувства как бы раздваивались. Трудно было отрешиться от
настроения реванша. В то же время я прекрасно понимал, что Верховный Совет
ныне немыслим без представительства новых сил, что их конфронтационное
отстранение от законодательной деятельности ничего хорошего не сулит,
способно лишь усложнить обстановку, породит лишние препятствия на пути
выработки демократических механизмов.
Эти соображения разделяли, я уверен, многие депутаты. Неестественность
ситуации чувствовал и Горбачев. Вот почему в зале произошла некая разрядка,
когда было объявлено, что депутат из Омска Казанник решил отказаться от
мандата члена Верховного Совета в пользу Ельцина. Никто не стал цепляться за
процедурные неувязки, напоминать о том, что съезд уже утвердил итоги
выборов, и вопрос о членстве Ельцина в Верховном Совете был без дискуссий
решен положительно.
Между тем, в Волынском в традиционном составе завершалась работа над
докладом Горбачева, чтобы приблизить его по характеру и стилю к программному
заявлению вновь избранного главы государства. 30 мая доклад был произнесен и
началось его обсуждение, перемежаемое бурными всплесками эмоций вокруг
создания комиссий по событиям Тбилиси, по оценке советско-германских
договоров 1939 года, по делу Гдляна-Иванова, в связи с выступлениями
"афганцев" по поводу утверждений Сахарова о расстрелах с вертолетов наших
воинов, чтобы только не допустить их пленения, утверждением Сухарева
Генеральным прокурором СССР. Были перерыв в работе съезда и траур по случаю
крупнейшей железнодорожной катастрофы в Башкирии, куда выезжал и Горбачев.
Для меня вторая половина съезда была связана с работой его Редакционной
комиссии, которую мне было поручено возглавлять. Основной документ съезда, в
отличие от прошлой практики, от начала и до конца был подготовлен самой
Редакционной комиссией. Впрочем, силы ее были немалые: шестьдесят восемь
народных депутатов, представляющих все регионы и республики, все социальные
слои общества, все общественно-политические движения. Членами комиссии
активно работали Рыжков и Ельцин, Назарбаев и Зайков, Рой Медведев и Павел
Бунич, Дайнис Иване и Марью Лауристин. Пять пленарных заседаний комиссии
проходили в обстановке живой и острой дискуссии, сопоставления мнений и
точек зрения и в этом смысле были как бы продолжением работы съезда.
Проект, подготовленный Рабочей группой комиссии в составе Медведева,
Абалкина, Попова, Кудрявцева, Лауристин, Лаврова, Адамовича, Примакова,
Лаптева содержал в себе некую сумму политических выводов и оценок,
касающихся внутренней и внешней политики и вместе с тем был достаточно
конкретным, включал поручения Верховному Совету, Совету Министров по
широкому кругу вопросов. Он открывался краткой преамбулой, провозглашавшей,
что "Съезд народных депутатов берет на себя всю полноту государственной
власти в стране". Тем самым реализовалось выдвинутое Сахаровым и другими
депутатами предложение принять специальную декларацию на сей счет. Сделано
это было спокойно, без излишней драматизации и надрыва.
Учтены и многие другие идеи, высказанные депутатами различных
направлений и групп. Всего комиссией в ходе работы съезда взято на учет и
проанализировано 702 проблемных вопроса и предложения, прозвучавших в зале
или поступивших непосредственно в комиссию. Часть из них нашла отражение в
постановлении, часть передана для рассмотрения в Верховный Совет, его
комиссии, в правительство. Документ завершался призывом ко всем слоям нашего
общества к объединению во имя перестройки и вывода страны на современные
рубежи социально-экономического развития.
К заключительному дню съезда -- 9 июня в депутатской массе ощущалась
заметная усталость, хотя наиболее рьяные и неутомимые по-прежнему рвались в
бой.
В перерыве я еще раз собрал комиссию, чтобы согласовать поправки к
розданному депутатам проекту. Тут вновь разгорелась жаркая дискуссия.
Особенно острой она оказалась по военным вопросам. Начальник Генштаба
Моисеев предложил зафиксировать в постановлении, и категорически настаивал
на этом, принцип экстерриториального прохождения военной службы. Мои доводы,
что такая норма больше подходит для будущих законов и других актов,
регулирующих воинскую службу, что обсуждение такой поправки на съезде может
вызвать негативную реакцию, особенно со стороны республик, не помогли. В
конце концов нашли более общую, компромиссную формулу и по этому вопросу,
тем более, что поджимало время: Горбачев заканчивал свое заключительное
слово и надо было идти на трибуну докладывать съезду проект постановления.
В течение десяти минут я доложил итоги работы Редакционной комиссии,
прокомментировал характер и содержание предложенного комиссией проекта,
после чего он был поставлен на голосование и принят съездом за основу
подавляющим большинством при девяти против и сорока воздержавшихся. Это было
одно из самых единодушных голосований. Проект поддержало большинство и
оппозиционно настроенных депутатов из зарождающейся Межрегиональной
депутатской группы.
Я столь подробно остановился на подготовке постановления съезда потому,
что эта сторона работы съезда очень поучительна, ибо показывает, что даже
при наличии острых разногласий можно вести плодотворный диалог и добиваться
консолидирующих результатов, проводя центристскую линию здравого смысла и
отторгая конфронтационные крайности. Этот опыт в дальнейшем пригодился в
работе над Программным заявлением XXVIII съезда КПСС. В более широком
общеполитическом плане он был применен и в Ново-Огаревском процессе.
И еще один момент. После съезда мне пришлось много раз выступать в
различных аудиториях и почти каждый раз отвечать на один и тот же вопрос:
почему на съезде отмалчивались члены Политбюро? Такой упрек в свой адрес в
Противоположное мнение -- информировать Пленум о поступивших записках и
предложениях, но не обсуждать их или отложить обсуждение, дав поручение
Политбюро изучить соответствующие материалы. Горбачев заявил, что ему надо
над всем этим еще раз подумать, а в конце работы Пленума предложил создать
из членов ЦК КПСС комиссию, которой поручил изучить данный вопрос и свои
выводы доложить очередному Пленуму ЦК КПСС.
Горбачев назвал несколько фамилий, в том числе мою (как возможного
председателя), Разумовского, Пуго, Затворницкого и других. Но решений по
персоналиям Пленум не принимал, состав комиссии был определен несколькими
днями позднее и нигде не публиковался. Естественно, не назывался он на
пресс-конференции, которую я вместе с Лигачевым и Мураховским провел сразу
после окончания Пленума. Зато Ельцин чуть ли не в тот же или на следующий
день объявил на одном из митингов обо мне, как председателе комиссии, сделав
ряд нелестных высказываний в мой адрес, да и в дальнейшем не упускал случая
их повторять.
История эта имела продолжение. Московские руководители хотели втянуть
ЦК в редактирование статьи Тихомирова в "Московской правде", был поставлен
также вопрос о публикации интервью Тихомирова в "Правде". Я отвел эти
предложения, а в разговоре с Горбачевым высказался за то, чтобы не выводить
это дело за пределы Москвы, не вовлекать в него ЦК и его органы. "Ведь есть
поручение комиссии ЦК. Зачем предвосхищать ее выводы?" Так и решили.
Выступление Тихомирова не было поддержано в трудовых коллективах и
партийных организациях Москвы, даже на его родном предприятии. Сам он
оказался в трудном положении, встречая повсюду реакцию отторжения.
За всю эту некрасивую, неприятную историю несут ответственность те, кто
ее инспирировал и организовывал. Мы не стали выяснять, кто именно. Но для
меня, например, тут неясностей не было -- сама логика событий давала ответ
на вопрос. А результат? -- Новое обсуждение Ельцина на Пленуме, создание
комиссии поддерживали вокруг него ореол преследуемого, но несгибаемого
борца, способствовали нагнетанию настроений недоверия и критики в адрес ЦК.
Что касается комиссии, то она поручение выполнила. Ее члены были
ознакомлены с многочисленными выступлениями Ельцина и пришли к единодушному
выводу, зафиксированному в кратком (на четверть страницы) документе, что,
несмотря на субъективность некоторых оценок, в целом эти выступления не
противоречат предвыборному обращению партии, ее политической линии. Комиссия
предложила на этом рассмотрение данного вопроса закончить.
Такое заключение за подписями членов комиссии было мною направлено
Генсеку с предложением поступить так: мне встретиться с Ельциным и после
этого кратко выступить на Пленуме (дело было перед майским Пленумом).
Горбачев вернул мне документ: "Подержи у себя". Но больше к нему мы не
возвращались, а через некоторое время нахлынули другие события и заботы, и
вопрос сам собой отпал...
...Политическая обстановка в стране после выборов еще более
осложнилась. Подобно допингу они возбудили энергию оппозиционных и
экстремистских сил и в то же время повергли в уныние, а кое-где и в панику
партийные круги, а широкие партийные массы -- в состояние неуверенности. В
обществе усилились тенденции негативистского отношения к партии. Каждый шаг,
предпринимаемый сверху, встречался с какой-то настороженностью. Не успеют
читатели ознакомиться с опубликованным документом, а на него уже вылит
критический ушат.
Все настойчивее стали звучать требования об обновлении ЦК и Политбюро,
о созыве для этого чрезвычайного съезда партии.
Осложнилась ситуация в республиках: сработал нагорнокарабахский запал.
Помимо Прибалтики начались волнения в Молдавии. Страсти разгорелись вначале
вокруг, казалось, не такого уж значительного вопроса -- об использовании
латиницы вместо кириллицы. Но в межнациональных отношениях мелочей не
бывает, за ними скрываются самые животрепещущие проблемы. В дальнейшем это
обнаружилось с полной очевидностью.
Кульминацией явилась тбилисская трагедия в ночь с 8 на 9 апреля. О том,
что произошло той ночью, что ей предшествовало, что было потом, написано и
сказано очень много.
Немало вокруг Тбилиси возникло политических спекуляций, домыслов,
искажений и предположений. Думаю, нет необходимости сейчас их подробно
разбирать, что-то подтверждать, что-то опровергать. Тем более, тбилисские
события 1989 года сейчас уже как-то не воспринимаются без учета того, что
происходило в Грузии в дальнейшем,-- вооруженной борьбы за власть в
республике, кровавых конфликтов в Южной Осетии и Абхазии.
Но как человек, обладавший подробной информацией о нарастании событий в
Абхазии и Грузии, который принимал участие во всех совещаниях в ЦК по этому
вопросу, считаю необходимым сказать следующее.
Да, ввод частей МВД и армии в Тбилиси для охраны правительственных
зданий и других объектов был за несколько дней до этого согласован с
Москвой. Но санкции на применение их для разгона митинга на площади высшее
политическое руководство страны не давало. Это была инициатива грузинских
властей.
Да, в ночь с 7 на 8 апреля при встрече Горбачева в аэропорту
Шеварднадзе и Разумовскому было поручено выехать в Тбилиси. Но обвинять их в
самовольном невыполнении поручения нет оснований. Дело в том, что с утра 8
апреля из Тбилиси пошла информация о спаде напряженности, резком уменьшении
числа митингующих на площади и передана убедительная просьба Патиашвили
никого в Тбилиси не направлять. Эта просьба с согласия Горбачева и с учетом
обстановки была удовлетворена.
Я думаю, ключ к пониманию происшедшего -- в оценке действий грузинского
руководителя. Он страстно хотел на этот раз сам справиться с ситуацией, во
всяком случае без Шеварднадзе. Не как в предыдущий раз, в ноябре...
Тогда тоже народ вышел на улицы и площади. Патиашвили пребывал в
паническом состоянии, требовал войск, чрезвычайного положения. Я убедился в
его неуравновешенности в те дни из его звонков и телеграмм. Но вот по совету
Горбачева вмешался в дело Шеварднадзе, в течение ночи переговорил с
авторитетными земляками, передал пожелания от Горбачева, успокоил и на
следующий день все улеглось.
Второй раз продемонстрировать свое бессилие..., да еще в сравнении со
своим предшественником ... И Джумбер Патиашвили начал действовать. Каким
образом, у кого ему удалось добиться решения на участие войск в карательной
акции? Но в ЦК к Горбачеву никакого обращения по этому поводу не было.
Словом, ситуация в стране требовала принятия неординарных мер, которые
могли бы ответить на ожидания общественности, сохранить политическую
инициативу в руках руководства. В связи с этим уже сразу после выборов
поднималась тема отставки Политбюро. О ней говорил Рыжков: Генсеку следует
подумать о таком варианте. Я добавил, что об этом должен подумать и каждый
из нас. О коллективной отставке Политбюро, чтобы развязать руки Генеральному
секретарю, говорил и Шеварднадзе, мотив возможной личной отставки звучал у
Слюнькова.
Но Горбачев не воспользовался этой идеей, а выдвинул вариант обновления
состава ЦК и ЦРК. Из-за интенсивной смены руководителей прослойка
пенсионеров превратилась в мощный пласт -- 83 члена ЦК из 301. Состав
руководящих органов партии ассоциировался в общественном мнении с
доминированием в партии догматических, консервативных сил.
Разговор Горбачева с этими товарищами был максимально открытым и
честным. Соображения Политбюро были встречены ими с полным пониманием.
Выступавшие, правда, высказывали опасение, как бы их уход не был воспринят
как демонстрация или дезертирство, чтобы после этого их не стали пинать
вслед. Такие гарантии были даны.
Подготовленное тут же старым "идеологом" Зимяниным с моим участием
обращение к ЦК КПСС с просьбой об отставке подписали 110 членов руководящих
органов, включая недавних коллег по Политбюро и старейших деятелей--
Громыко, Соломенцева и других. Поставили свои подписи затем и те, кто не
смог по болезни и другим причинам присутствовать на этих собраниях, -- все,
кроме Славского -- бывшего министра среднего машиностроения, и, таким
образом, в составе ЦК остался один человек старше 90 лет.
Пленум, проходивший 25 апреля, оставил двойственное впечатление. Члены
ЦК по достоинству оценили шаг своих коллег, решение по их обращению принято
единогласно. Одновременно 24 человека переведены из кандидатов в члены ЦК.
Эти решения восприняли в стране и в мире, как крупную политическую акцию,
свидетельствующую о том, что партия самокритично и реалистически оценивает
свою деятельность, проводит перегруппировку сил.
В то же время на Пленуме выплеснулась вся горечь поражения многих
партийных руководителей на мартовских выборах, поднялась настоящая волна
демагогии, стремления свалить вину на деятельность верхов, на 'разлагающую"
роль средств массовой информации и т. д. Это было по существу первое
массированное выступление консервативных сил в партии против горбачевского
руководства, против перестройки. Со всей остротой встал вопрос об ускорении
процессов демократизации в партии, а в связи с этим -- о приближении ее
очередного съезда.
В эти сложные дни и недели на мою долю выпало еще одно нелегкое
испытание -- выступление с докладом по случаю ленинского юбилея. Времени
было, что называется в обрез, а следовать по наезженной колее -- произнести
декларативно-восхвалительный доклад было просто немыслимо. Требовалась
сквозная идея, созвучная ленинской мысли и адекватная моменту. Такая идея
была найдена: это ленинский антидогматизм, стремление и умение уловить дух
времени, отреагировать на изменения реальной обстановки.
Тогда еще не было такой разнузданности и бесовщины в отношении Ленина и
тем более марксизма, которые возникли позднее. Поразительно, что этой волне
поддались не только те, кто и раньше проявлял критическое отношение к
коммунистическому учению, но и те, кто считал себя последовательным
марксистом, занимал видное место в прежней официальной идеологии. С их
стороны анафема Марксу и Ленину звучит, пожалуй, всего громче, а критика их
-- еще хлеще и уничижительней, хотя далеко не всегда профессиональней.
Хотят, видимо, решительно отмежеваться от своих прежних "греховных"
увлечений.
Не стоит морализировать по этому поводу, хотя такие кульбиты уважения
не вызывают: это уже не изменение взглядов под влиянием фактов, а измена
позиции, перемена веры, маскируемая деидеологизацией.
Я за самую серьезную критику марксизма, ленинского наследия и не только
его конкретных выводов, но и фундаментальных посылок, но против того, чтобы
эта критика превращалась в самоцель, против метода этой критики, вошедшего в
моду, -- вначале оглупить его, взять его сталинскую вульгаризацию, а затем
начать сокрушать. Особенно смело за это берутся дилетанты, никогда всерьез
не изучавшие ни философские, ни политико-экономические проблемы марксизма.
Смешны попытки вычеркнуть марксизм из истории развития
обществоведческой мысли. Тут некоторые наши авторы, среди которых позднее
оказался и А. Н. Яковлев, задрав штаны, бегут впереди даже профессиональных
критиков марксизма на Западе ...
Доклад удалось подготовить за две недели в немалой степени благодаря
помощи Биккенина и Мушкатерова и, конечно же, благодаря тому, что многие
сюжеты были апробированы мною в разных аудиториях в ходе многочисленных
выступлений последнего времени. Доклад предварительно рассылался членам
Политбюро, получил положительную оценку Генсека, Яковлева и некоторых других
коллег.
И тем не менее я испытывал немалое волнение, направляясь к трибуне. В
зале стояла напряженная тишина. Никаких аплодисментов в ходе доклада, как
это бывало в прошлом, 'а проводили неплохо. Товарищи поздравляли с успешным
выполнением трудной миссии. Характерна реплика Лигачева: "Доклад хороший, но
уж больно сильно отличается от только что спетого нами "Интернационала".
Против этого мне возразить было нечего.
Положительные отклики доклад вызвал в среде интеллигенции, раздавались
звонки от Михаила Шатрова, от некоторых обществоведов. Оживленно
комментировались сюжеты доклада в зарубежной прессе и радиопередачах. В ряду
других мер, предпринятых руководством партии, доклад в определенной мере
способствовал выравниванию политической ситуации, выведенной из равновесия
выборами, а затем тбилисскими событиями.
Уже задолго до открытия первого Съезда народных депутатов стало ясно,
что нас ожидает нечто совершенно новое, невиданное. Появление значительной
группы оппозиционно настроенных депутатов, отражавшее зарождение различного
рода политических и национальных движений в стране, обстановка гласности,
общий демократический настрой исключали движение по наезженной годами и
десятилетиями колее. А во что это все выльется, конечно, никто толком не
знал. Уже в процессе подготовки съезда возникли серьезные коллизии и
столкновения мнений. Альтернативной программы по основным проблемам
внутренней и внешней политики не было и не могло быть, ибо оппозиция еще не
сформировалась, да и само это слово громко не звучало. Так что схватки
происходили по отдельным вопросам, преимущественно процедурного характера.
Но они обсуждались с большой горячностью, на предельном накале страстей. Так
было и на встрече членов руководства КПСС (Горбачев, Зайков, Лигачев,
Воротников, Яковлев и я) с депутатами от Москвы, и на собрании депутатов от
РСФСР, и на совещании представителей групп народных депутатов от республик и
областей, которые обсуждали проект повестки дня съезда и другие вопросы его
организации.
По повестке дня, например, с большим нажимом выдвигалось предложение
сначала заслушать и обсудить доклад или даже доклады кандидатов на пост
Председателя Верховного Совета СССР, а затем его избрать. Вроде тут была
своя логика, но лишь на первый взгляд. Ведь только что прошли выборы.
Предвыборная программа партии, которая выдвигает своего лидера на высший
государственный пост, хорошо известна и парламентариям, и широким массам
граждан. Зачем же опять начинать с обсуждения программы, ставя в зависимость
от этого выборы главы государства? Другое дело -- его доклад, заявление
после избрания.
Вставал вопрос и о собрании партийной группы съезда, т. е. фракции
КПСС. Но вот тут-то и пришлось столкнуться с парадоксом: ведь это 87
процентов депутатов. Какой смысл тогда проводить сам съезд? Правда,
коммунистов-депутатов по их взглядам и позициям было уже трудно отнести к
одной партии. Но как из разделить? Кто может взять на себя эту миссию? Все
эти вопросы остались нерешенными и в результате один из классических
принципов парламентской деятельности -- работа по фракциям -- оставался
нереализованным. Депутаты--члены КПСС действовали на свой страх и совесть.
Дважды вопросы работы съезда обсуждались на Пленумах ЦК: один раз --
перед открытием, а второй -- в ходе работы. Оба они протекали очень остро
под общей доминантой критических, в основном консервативных настроений, как
это уже было в апреле. Немало слегка прикрытых язвительных замечаний было
высказано в. адрес Горбачева, Рыжкова, Яковлева. Не обошли "вниманием" и
меня. А голосование по предложениям руководства было практически единодушным
(при одном воздержавшемся). Именно такой был исход голосования по
рекомендации Пленума: Горбачева -- на пост Председателя Верховного Совета
СССР, Лукьянова -- на пост его заместителя, а Рыжкова -- председателем
Совета Министров.
Кстати, такое сочетание -- острейшей, переходящей в демагогию критики
горбачевского руководства с почти единодушным голосованием в его пользу --
постепенно превращалось в типичную черту пленумов ЦК. В чем тут дело? Не в
том ли, что в решающие моменты смелость покидает критиков? Или все же верх
берут благоразумие, понимание опасности хаоса и неразберихи, которые могут
наступить? Наверное, и то, и другое.
Воздержавшимся во всех трех случаях был Ельцин. Свою позицию он
мотивировал не тем, что против предложенных кандидатур, а отсутствием
альтернативности. Но ведь в данном случае альтернативность была бы за
пределами здравого смысла и обычаев классической демократии. Зачем же одной
партии выдвигать две кандидатуры на пост главы государства? Если она не
доверяет своему лидеру, то тогда должна его менять. Кто из членов партии
согласится вести борьбу с ее руководителем, в какое положение ставятся
депутаты-члены партии? Альтернатива нужна не для игры, она возникает сама
собой, если другие партии или политические силы выдвигают свои предложения.
Столь же противоестественно главе государства предлагать альтернативные
кандидатуры на посты своего заместителя и председателя правительства.
Впрочем, на прямой вопрос, как он будет голосовать по принятым
рекомендациям, после красноречивой паузы Борис Николаевич ответил, что
вынужден подчиниться решениям Пленума.
Первый Съезд народных депутатов СССР... Шестнадцать дней -- с 25 мая по
9 июня -- продолжался этот политический марафон, бушевали страсти под
сводами Кремлевского дворца. В зал были выплеснуты годами и десятилетиями
копившиеся в стране эмоции, в первую очередь, негативно-критические, надежды
на коренные перемены, энергия молодых, динамичных сил, вызванных к жизни
началом демократических преобразований. Немало проявилось и наносного,
амбициозного, стремления во что бы то ни стало застолбить свое место на
всесоюзной политической арене. И в этой обстановке надо было решить
важнейшие государственные вопросы, сформировать высшие органы власти,
выработать и утвердить, теперь уже на государственном уровне, основные
направления внутренней и внешней политики.
Шестнадцать дней внимание людей было приковано к телевизионным экранам,
на которых полностью, частично в ночное время, воспроизводился ход работы
съезда...
Весь первый день ушел на дискуссию о порядке дня и лишь к 23 часам
избрали Председателя Верховного Совета. Как и следовало ожидать, Горбачев
прошел подавляющим большинством голосов. Лишь 87 депутатов из двух тысяч
проголосовали против и 11 -- не опустили бюллетени.
Второй день -- выдвижение и обсуждение кандидатов в члены Верховного
Совета СССР и голосование, закончившееся за полночь. А наутро -- сенсация.
По московскому списку, включавшему чуть ли не вдвое больше кандидатур, чем
надо было избрать (москвичи не смогли свести список к разумному числу
кандидатур), не прошли по большинству голосов наиболее активные
оппозиционеры, в том числе Попов, Станкевич и другие. В Совет
Национальностей по списку Российской Федерации оказался забаллотированным
Ельцин.
Разразился кризис, повергший в состояние большого возбуждения
радикально настроенных депутатов, посыпались протесты и заявления со стороны
Адамовича, Афанасьева, Попова. Последний заявил о создании официальной
оппозиции, вновь избранный Верховный Совет был тут же объявлен
"сталинско-брежневским". Зато консервативная часть депутатов не скрывала
своего удовлетворения и даже злорадства.
Признаюсь, мои чувства как бы раздваивались. Трудно было отрешиться от
настроения реванша. В то же время я прекрасно понимал, что Верховный Совет
ныне немыслим без представительства новых сил, что их конфронтационное
отстранение от законодательной деятельности ничего хорошего не сулит,
способно лишь усложнить обстановку, породит лишние препятствия на пути
выработки демократических механизмов.
Эти соображения разделяли, я уверен, многие депутаты. Неестественность
ситуации чувствовал и Горбачев. Вот почему в зале произошла некая разрядка,
когда было объявлено, что депутат из Омска Казанник решил отказаться от
мандата члена Верховного Совета в пользу Ельцина. Никто не стал цепляться за
процедурные неувязки, напоминать о том, что съезд уже утвердил итоги
выборов, и вопрос о членстве Ельцина в Верховном Совете был без дискуссий
решен положительно.
Между тем, в Волынском в традиционном составе завершалась работа над
докладом Горбачева, чтобы приблизить его по характеру и стилю к программному
заявлению вновь избранного главы государства. 30 мая доклад был произнесен и
началось его обсуждение, перемежаемое бурными всплесками эмоций вокруг
создания комиссий по событиям Тбилиси, по оценке советско-германских
договоров 1939 года, по делу Гдляна-Иванова, в связи с выступлениями
"афганцев" по поводу утверждений Сахарова о расстрелах с вертолетов наших
воинов, чтобы только не допустить их пленения, утверждением Сухарева
Генеральным прокурором СССР. Были перерыв в работе съезда и траур по случаю
крупнейшей железнодорожной катастрофы в Башкирии, куда выезжал и Горбачев.
Для меня вторая половина съезда была связана с работой его Редакционной
комиссии, которую мне было поручено возглавлять. Основной документ съезда, в
отличие от прошлой практики, от начала и до конца был подготовлен самой
Редакционной комиссией. Впрочем, силы ее были немалые: шестьдесят восемь
народных депутатов, представляющих все регионы и республики, все социальные
слои общества, все общественно-политические движения. Членами комиссии
активно работали Рыжков и Ельцин, Назарбаев и Зайков, Рой Медведев и Павел
Бунич, Дайнис Иване и Марью Лауристин. Пять пленарных заседаний комиссии
проходили в обстановке живой и острой дискуссии, сопоставления мнений и
точек зрения и в этом смысле были как бы продолжением работы съезда.
Проект, подготовленный Рабочей группой комиссии в составе Медведева,
Абалкина, Попова, Кудрявцева, Лауристин, Лаврова, Адамовича, Примакова,
Лаптева содержал в себе некую сумму политических выводов и оценок,
касающихся внутренней и внешней политики и вместе с тем был достаточно
конкретным, включал поручения Верховному Совету, Совету Министров по
широкому кругу вопросов. Он открывался краткой преамбулой, провозглашавшей,
что "Съезд народных депутатов берет на себя всю полноту государственной
власти в стране". Тем самым реализовалось выдвинутое Сахаровым и другими
депутатами предложение принять специальную декларацию на сей счет. Сделано
это было спокойно, без излишней драматизации и надрыва.
Учтены и многие другие идеи, высказанные депутатами различных
направлений и групп. Всего комиссией в ходе работы съезда взято на учет и
проанализировано 702 проблемных вопроса и предложения, прозвучавших в зале
или поступивших непосредственно в комиссию. Часть из них нашла отражение в
постановлении, часть передана для рассмотрения в Верховный Совет, его
комиссии, в правительство. Документ завершался призывом ко всем слоям нашего
общества к объединению во имя перестройки и вывода страны на современные
рубежи социально-экономического развития.
К заключительному дню съезда -- 9 июня в депутатской массе ощущалась
заметная усталость, хотя наиболее рьяные и неутомимые по-прежнему рвались в
бой.
В перерыве я еще раз собрал комиссию, чтобы согласовать поправки к
розданному депутатам проекту. Тут вновь разгорелась жаркая дискуссия.
Особенно острой она оказалась по военным вопросам. Начальник Генштаба
Моисеев предложил зафиксировать в постановлении, и категорически настаивал
на этом, принцип экстерриториального прохождения военной службы. Мои доводы,
что такая норма больше подходит для будущих законов и других актов,
регулирующих воинскую службу, что обсуждение такой поправки на съезде может
вызвать негативную реакцию, особенно со стороны республик, не помогли. В
конце концов нашли более общую, компромиссную формулу и по этому вопросу,
тем более, что поджимало время: Горбачев заканчивал свое заключительное
слово и надо было идти на трибуну докладывать съезду проект постановления.
В течение десяти минут я доложил итоги работы Редакционной комиссии,
прокомментировал характер и содержание предложенного комиссией проекта,
после чего он был поставлен на голосование и принят съездом за основу
подавляющим большинством при девяти против и сорока воздержавшихся. Это было
одно из самых единодушных голосований. Проект поддержало большинство и
оппозиционно настроенных депутатов из зарождающейся Межрегиональной
депутатской группы.
Я столь подробно остановился на подготовке постановления съезда потому,
что эта сторона работы съезда очень поучительна, ибо показывает, что даже
при наличии острых разногласий можно вести плодотворный диалог и добиваться
консолидирующих результатов, проводя центристскую линию здравого смысла и
отторгая конфронтационные крайности. Этот опыт в дальнейшем пригодился в
работе над Программным заявлением XXVIII съезда КПСС. В более широком
общеполитическом плане он был применен и в Ново-Огаревском процессе.
И еще один момент. После съезда мне пришлось много раз выступать в
различных аудиториях и почти каждый раз отвечать на один и тот же вопрос:
почему на съезде отмалчивались члены Политбюро? Такой упрек в свой адрес в