Страница:
деятельность, военные части разведены по местам, хотя телецентр до конца
августа оставался под их контролем.
События в Вильнюсе вызвали волну возмущения в демократических кругах,
как попытка силой сломить движение за независимость. Приписывалась она
центральным властям в Москве и даже Президенту СССР. Но критика Президента
-- не менее ожесточенная --шла и с другой стороны за то, что от Прибалтики
он, дескать, отступился, не ввел президентское правление, свалил всю вину на
армию. И в дальнейшем январские события в Литве оставались предметом острой
дискуссии, различного рода домыслов, вроде того, что это была репетиция
августовского путча.
Я не располагаю информацией, чтобы утверждать или отрицать причастность
московских военных инстанций к событиям в Вильнюсе, но знаю, что Президент
не имел к ним отношения. В любом случае действия так называемого "Комитета
национального спасения" и военных руководителей в Вильнюсе были незаконными.
Они привели к обратному результату -- к сужению или даже к полной утрате
возможности конституционного решения литовской проблемы, к укреплению
позиций реакционного крыла национально-патриотических сил в республике.
Угроза вмешательства военных, продемонстрированная в Вильнюсе, не оказала
сдерживающего влияния на позиции руководства и в других прибалтийских
республиках. Обстановка в этом районе приобрела еще более взрывоопасный
характер.
Общественность страны с большим вниманием следила за первыми шагами
нового Кабинета Министров и его руководителя. Бурную реакцию вызвал
предпринятый по инициативе правительства обмен крупных купюр, который не
принес сколько-нибудь заметного экономического эффекта, но взбудоражил
публику, породил слухи о неизбежности большой денежной реформы.
Крайне неуклюжим, конфузным оказалось утверждение Павлова в интервью
газете "Труд" с ее 20-миллионным тиражом о, якобы, имевшем место заговоре
западных банков осуществить денежную интервенцию в СССР с намеком на то, что
операция по обмену купюр была необходима для нейтрализации ее последствий.
Эта история мгновенно облетела все западные информационные агентства и
газеты. Удастся ли после этого Павлову восстановить свое реноме в западном
мире и особенно в финансовых кругах?
Кульминационным моментом политического кризиса в стране явилось
заявление Ельцина, в котором он, не стесняясь в выражениях, дал негативную
оценку политике Горбачева и его практической деятельности, потребовал
отставки Президента СССР и передачи власти Совету Федерации.
Непросто даже сейчас комментировать этот шаг. Могли, конечно, здесь
повлиять и общее состояние дел в России, и неблагоприятно складывающаяся для
Ельцина обстановка в парламенте, и нетерпение: ведь к тому времени не
оправдалось ни одно из его предсказаний и заявлений о предельных сроках
пребывания Горбачева у власти. Но, вместе с тем, трудно представить себе,
что это был шаг спонтанный, эмоциональный, а не продуманный и взвешенный.
Заявление не оставляло сомнений в том, что компромиссы, тактические маневры
отодвигаются в сторону, Президенту СССР объявлена открытая война.
К сожалению, в антипрезидентскую кампанию оказались втянутыми и
некоторые представители интеллигенции, в том числе сотрудничавшие ранее с
Президентом. Впрочем, реакция на ультиматум Ельцина была далеко не
однозначной. На некоторых, напротив, он произвел удручающее впечатление,
вызвал тревогу за дальнейшее развитие событий. В те дни я встречался с
Николаем Шмелевым, который весьма критически отозвался о конфронта-ционном
характере этого шага, не скрывал своего мнения и в печати.
Многие российские депутаты требовали разъяснений, кто поручал
Председателю Верховного Совета Федерации выступать с такой декларацией и с
такими требованиями.
Сколько-нибудь широкой кампании за отставку Президента вызвать в стране
не удалось. Это требование не поддержал ни один высший государственный орган
в республиках. Не была подхвачена и забастовочная волна. Более того,
постепенно стала возникать обратная реакция на забастовку шахтеров, особенно
в металлургии, оставшейся без кокса, в сельском хозяйстве и других отраслях.
Горбачев не терял времени. По его инициативе 17 марта проводился
Всесоюзный референдум. Подавляющее большинство граждан РСФСР и других
республик, где он проходил, высказалось за сохранение обновленного Союза
ССР. Итоги референдума явились сильной поддержкой политики Президента СССР
по вопросу, который логикой событий все более становился главным и
определяющим. В России, на Украине, в Москве, Ленинграде гражданам было
предложено ответить и на дополнительные вопросы. Большинство россиян
высказалось за учреждение поста Президента РСФСР, москвичи и ленинградцы --
за введение постов мэров этих городов. Все это отражало реальное состояние
общественных настроений, его сложность и неоднозначность.
Противоборство продолжалось. Фракция "Коммунисты России" поставила
вопрос о созыве чрезвычайного съезда народных депутатов РСФСР с отчетом
Председателя и постановкой вопроса о вотуме доверия ему. Но, в конце концов,
дело ограничилось приближением сроков проведения очередного съезда с
обсуждением положения в России и деятельности его руководства. Съезд был
созван 28 марта.
Представители "Демократической России" и сторонники Ельцина решили
накануне открытия съезда провести массовую акцию в Москве. Моссовет
подтвердил свое разрешение на проведение митинга на Манежной площади и
отказался выполнять Указ Президента СССР и постановление Верховного Совета
СССР о проведении митинга за пределами исторического центра Москвы. Моссовет
был поддержан Верховным Советом РСФСР. Наступила настоящая "война законов" и
испытание нервов. А наутро оказалось, что в центре города размещено
значительное количество сил МВД, автомобилей, установлены водометы,
перекрыты улицы, усилен пропускной режим, в том числе на пути депутатов в
Кремль. Возникла довольно острая и напряженная обстановка.
Вечером я был у Горбачева. По поступившей к нему информации, на
Арбатской площади, на площади Маяковского, а также на Пушкинской собралось,
по оценкам МВД, примерно 50 тысяч человек. Прошли митинги. Примерно с 20
часов люди начали довольно быстро расходиться. Ничего чрезвычайного не
произошло, никакой опасности для конституционного правопорядка не возникло.
Наводнение Москвы вооруженными силами оказалось мерой излишней и
неоправданной, вызвало серьезное недовольство и даже возмущение москвичей,
настоящую бурю на Съезде народных депутатов РСФСР. На следующий день улицы и
площади города от воинских частей освободились.
Попытка оказать давление на российских депутатов с помощью военных
возымела обратное действие, помогла российскому руководству направить работу
съезда по своему руслу. Впрочем, и позиции Председателя Верховного Совета
РСФСР, изложенные им в докладе, выглядели совсем иначе, чем в его Заявлении
от 19 февраля. Конфронтационных формулировок и требований не выдвигалось,
воспроизводились многие политические и экономические предложения, близкие к
тем, которых придерживалось и руководство страны. Например, о "скорейшем
подписании Договора о Союзе Суверенных Государств как федеративного,
добровольного и равноправного объединения". В докладе говорилось о
"немедленном создании коалиционного правительства народного доверия и
национального согласия", но оно подано не как ультимативное требование, а
как одно из политических условий. Вновь прозвучало предложение о диалоге,
сотрудничестве с центром.
Сделав явные подвижки в сторону реализма, Ельцин обезоружил своих
оппонентов, ослабил их критический запал. В конечном счете Полозков заявил,
что фракция "Коммунисты России" выступает за сохранение российского
руководства в прежнем составе. У "демократов" это вызвало иронию, а у
ортодоксальных коммунистов -- недоумение. Так или иначе замыслы
противостоящих Ельцину сил были сорваны.
Более того, Ельцин решил перейти в наступление: вместо традиционного
заключения после обсуждения своего доклада он неожиданно огласил Декларацию
с требованием предоставления ему до избрания Президента РСФСР дополнительных
полномочий, и оппоненты оказались застигнутыми врасплох, не смогли не то
чтобы сделать, но и сказать что-то внятное. В форсированные сроки решено
провести выборы Президента России -- уже 12 июня.
Таким образом, острейший политический кризис начала 1991 года не
удавалось разрешить ни атакой Ельцина на союзный центр (она захлебнулась),
ни наступлением на Ельцина в российском парламенте, окончившимся полной
неудачей. Следует при этом иметь в виду, что действия фракции "Коммунисты
России" в парламенте контролировались правоконсервативным руководством
Компартии России и далеко не были адекватными позициям Горбачева.
Возникло своего рода равновесное противостояние, ни одна из
противоборствующих сторон не располагала достаточными силами, чтобы
осуществить свой курс, свою программу разрешения острейших проблем в
экономике, в межнациональных отношениях, в укреплении власти. Сама логика
событий поставила вопрос о поисках подвижек и компромиссов.
Чувствуя ослабление поддержки со стороны партии, а также определенный
поворот в общественных настроениях не в его пользу, Горбачев все больше
задумывался над проблемой политической базы для дальнейшего продвижения
страны по пути демократических преобразований. Его внимание привлекла идея
центризма, которая спонтанно вырастала из глубины общества. По моей просьбе
свои соображения на эту тему подготовили для Президента заместитель главного
редактора журнала "Коммунист" Лацис, главный редактор журнала "Диалог"
Попов, и. о. директора Института марксизма-ленинизма Горшков. В таком же
духе с акцентом на идею государственности состоялся разговор с Ципко,
который в свою очередь имел обмен мнениями по этим вопросам со Станкевичем.
В контакте с Шахназаровым мы подготовили соответствующие разработки для
Президента, и он реализовал их в порядке постановки вопроса на встрече с
белорусскими учеными во время пребывания в Минске. Эта работа была своего
рода теоретико-идеологической прелюдией к новоогаревскому процессу.
В начале апреля на заседании Совета Безопасности при обсуждении
политической ситуации в стране и предложения оппозиции по "круглому столу"
впервые, насколько помню, прозвучала мысль о выработке программы действий
Президента СССР совместно с руководителями республик, выступающих за
сохранение обновленного Союза, включая, разумеется, и Россию. Пусть это
будут не все республики, а только "девятка", но нужна доверительная и узкая
встреча Президента с государственными руководителями этих республик. Такая
встреча была намечена на середину апреля, а 24--25 апреля должен был
состояться Пленум ЦК КПСС.
В разговоре со мной Горбачев подчеркивал дилемму: или пойти на
серьезное соглашение и подвижки с "девяткой", но тогда это может быть
встречено в штыки на Пленуме ЦК, или, наоборот, проводить более жесткую
линию с руководителями республик, но получить поддержку на Пленуме ЦК. Я
высказался за то, чтобы повести активный диалог с российским руководством и
с "девяткой" в целом, выработать совместную программу национального
спасения, тем более, что непреодолимых разночтений, если брать существо
вопросов, например, в экономической области, а не идеологические
интерпретации, нет. С ней пойти на Пленум ЦК, вынудив критиков и слева и
справа публично определить свою позицию. Конечно же, партию и поддержку с ее
стороны надо постараться сохранить, иначе вас "демократы" проглотят и
выплюнут, но сохранить именно на основе общенациональной программы
обновления и спасения страны.
Горбачев попросил меня вместе с Шахназаровым продумать платформу для
проведения совещания "девятки", имея в виду возможность принятия какого-то
итогового документа. Он сообщил мне, не раскрывая существа вопроса, что
Яковлев написал большую записку с анализом ситуации и со своими
предложениями.
Встреча "1 + 9", положившая начало новоогаревскому процессу, произошла
23 апреля.
Еще поздно вечером стали доходить неофициальные сообщения о достигнутом
поистине поворотном шаге. На следующий день в печати было опубликовано
Совместное заявление Президента СССР и руководителей девяти республик о
безотлагательных мерах по стабилизации обстановки в стране и преодолению
кризиса.
Я не был в тот раз в Ново-Огареве, но из рассказов коллег и из того,что
говорил Горбачев, стало известно, что заседали с небольшими перерывами
девять часов, причем в узком составе только первых руководителей. Шел
трудный, но конструктивный диалог, в ходе которого вырабатывались
взаимоприемлемые оценки, выводы и формулировки.
Конечно, в Заявлении нашли отражение взаимные уступки и компромиссы,
без них оно вообще не могло быть принято. Но в целом, это принципиальное
соглашение, открывшее новую полосу в политике и практических действиях на
основе широкого социального и межнационального консенсуса. В обстановке
острейшего противоборства, экономических неурядиц, социальных и
межрегиональных конфликтов появился свет в конце туннеля, надежда на то, что
дальнейшее развитие ситуации будет направлено в конструктивное русло.
Президент СССР и руководители республик признали необходимым
повсеместное восстановление конституционного порядка в стране, пришли к
выводу о необходимости скорейшего заключения нового договора между
республиками, объявившими себя вслед за Россией суверенными государствами, с
учетом состоявшегося в марте референдума с тем, чтобы в течение шести
месяцев после этого принять новую Конституцию и на этой основе провести
выборы новых органов Союза. Подчеркнута недопустимость какой-либо
дискриминации граждан по национальному признаку.
Чрезвычайно важно подтверждение главами республик экономических
соглашений на текущий год, необходимости совместного проведения
антикризисных мер, первоочередного обеспечения населения продуктами питания.
Осуждены любые подстрекательства к неповиновению, забастовкам, призывы к
свержению законных ор-, ганов власти. Последнее было особенно важным с
учетом еще совсем недавних требований об отставке Президента СССР.
Апрельское соглашение, открывшее новоогаревский процесс, явилось
победой здравомыслия, отразило назревшую в стране потребность общественного
согласия во имя национального спасения. Это был, по сути дела, ответ на идею
"круглого стола" с участием различных общественно-политических сил.
Горбачев, как политик, показал свое умение реагировать на ситуацию в стране,
учитывать общественные настроения.
Позицию Ельцина тоже можно понять. Его февральский призыв к отставке
Горбачева не получил поддержки. Стало очевидно, что линия на обострение
конфронтации и углубление раскола не принесет успеха. А ведь Ельцин шел
навстречу президентским выборам... У него было единственно правильное и
разумное решение -- поддержать идею создания нового эффективного механизма
согласованных действий.
Весьма показательно, что в среде оппозиции не было единодушия в оценке
новоогаревского соглашения. Кое-кто из крайних радикалов открыто критиковали
Ельцина за то, что он подписал Заявление и тем самым чуть ли не предал их и
бастующих шахтеров. Но Ельцин на сей раз внял не этим людям, а голосу
разума. В обществе же новоога-ревское соглашение было встречено со вздохом
облегчения. Но что последует за ним -- наступит ли разрядка политической
напряженности, не постигнет ли это Заявление плачевная судьба многих других
деклараций и заявлений, принимавшихся в последнее время?
Действенность Соглашения была подтверждена в тот же день. К исходу его
стало ясно, что назначенная профсоюзами России предупредительная забастовка
не имела успеха. В Москве лишь в отдельных цехах прошли митинги в обеденные
перерывы, остановок производства практически не было. Да и по стране картина
примерно такая же. Забастовка шахтеров Кузбасса продолжалась, но и там
наметился спад. А после поездки туда Ельцина в начале мая постепенно все
шахты, одна за другой, возобновили работу.
В дальнейшем в рамках новоогаревского процесса рассматривались все
основные проблемы общественно-политического и экономического развития страны
и главная из них -- это выработка нового Союзного договора, вплоть до той ее
редакции, которая должна быть подписана 20 августа.
Через день после подписания новоогаревского соглашения открылся
объединенный Пленум ЦК и ЦКК КПСС. Обсуждение, вынесенного на Пленум вопроса
о положении в стране и путях вывода экономики из кризиса, началось
развернутым выступлением Горбачева, которое опиралось на новогаревское
Заявление и задало первоначальный тон прениям.
Но этого хватило лишь на первый день. Следующий день отмечен
массированной атакой на руководство. Уверен, что она была не спонтанной, а
организованной. Началось все с выступления Полозкова, а затем критика
Горбачева приобрела разнузданный характер. Предел терпению наступил во время
речи секретаря Кемеровского обкома партии. Горбачев подал реплику: "Хватит.
После вашего выступления я выскажусь по этому вопросу. Он вышел на трибуну и
внешне спокойно произнес буквально несколько фраз, наполненных глубоким
внутренним напряжением, смысл которых сводился к тому, что в обстановке
такого отношения к Генеральному секретарю он не может дальше выполнять эти
функции. Поэтому он предлагает прекратить прения и заявляет об отставке.
Зал оказался в состоянии оцепенения. Объявляется перерыв. Стали
собираться группами -- где-то военные, где-то по республикам и областям.
Подошел Биккенин, поблизости оказался Вольский. Я к нему: "Что будем делать,
промышленная партия?"
Минут через 10 зашел в комнату президиума. Там собрались члены
Политбюро и секретари. Был и Горбачев.
Кто-то стал уговаривать Генсека отказаться от заявления. Но он стоял на
своем, заметив при этом, что и в составе Политбюро нет единой позиции: "В
таких условиях работать нельзя, и я настаиваю на том, чтобы заявление об
отставке было рассмотрено".
Большинство высказалось за то, чтобы обсуждение не развертывать, а в
отношении голосования мнения разошлись. Генсек заявил: "Я высказал свою
позицию, а вы тут решайте", -- и удалился. Началось вроде бы официальное
заседание Политбюро под руководством Ивашко. Я, естественно, вышел (в это
время я не занимал какого-либо поста в партии, а в работе Пленума принимал
участие как народный депутат от КПСС) и лишь потом узнал, что приняли
"соломоново решение" -- поставить на голосование вопрос не о самом вотуме
доверия Генсеку, а о том -- обсуждать этот вопрос или снять его.
В кулуарах Пленума все бурлило. Более 70 членов ЦК поставили свои
подписи под заявлением, составленным Вольским, в котором высказывалось
категорическое возражение против отставки Генсека, констатировалось, что ЦК
в данном составе не в состоянии руководить партией и выдвигалось требование
о созыве нового съезда партии. Я уверен, что подписей под заявлением
оказалось бы значительно больше, если бы все знали о нем.
Заявление не было оглашено на Пленуме, поскольку сразу же после
окончания перерыва проголосовали предложение Политбюро о снятии вопроса об
отставке Генсека с обсуждения. Оно было принято подавляющим большинством при
13-ти, по-моему, воздержавшихся. Знакомая ситуация -- шумная критика, а при
голосовании -- в кусты.
Разгулялись страсти вокруг вопроса о Шаталине. Незадолго до этого он
сам заявил о выходе из партии. Я не одобрял этого его шага, хотя понимал,
что у Шаталина после его заявлений другого выхода не оставалось. Предмета
для обсуждения на Пленуме не существовало: надо было просто принять решение
о его выводе из состава ЦК, как выбывшего из партии. Тем не менее
правоверные партийцы настаивали на исключении Шаталина из КПСС. Это было бы
хорошей услугой для критиков партии и ничего, кроме злой усмешки и иронии,
не могло вызвать. С большим трудом и не без вмешательства Горбачева удалось
этого избежать.
Апрельский Пленум ЦК показал, что внутренние противоречия в партии
достигли такой остроты, что размежевание становится не только неизбежным, но
теперь уже и необходимым. С учетом новоогаревского процесса появилась
надежда на то, что можно добиться привлечения на сторону реформаторов
значительного, а может быть, даже и основного массива партии.
К этому времени относятся попытки организации реформаторских сил:
образование в парламенте РСФСР фракции "Коммунисты России за демократию" во
главе с Руцким, создание "Движение демократических реформ" во главе с
Яковлевым и Шеварднадзе.
Мое отношение к этим инициативам было неоднозначным. Понимая их мотивы,
связанные с неудовлетворенностью обстановкой в партии, засильем в ее многих
структурах консервативных сил, я в то же время считал, что не надо уходить
из партии, "убегать от Полозкова", а вести работу внутри не за завоевание и
утверждение большинства партийных масс на реформаторских позициях. Тогда
раскол партии не будет выливаться в создание небольших и далеких от народа
группировок, обреченных на незавидное существование, а, наоборот, приведет к
отторжению от нее крайних, прежде всего, правоконсервативных сил.
В связи с этим, по-новому встал вопрос о начатой еще несколько месяцев
тому назад работе над новой Программой партии.
Мое отношение к работе над новой Программой партии было сдержанным,
если не отрицательным (я был избран на съезде членом Программной комиссии).
Ведь совсем недавно, на XXVIII съезде КПСС, принято реформаторское по своему
духу Программное заявление. Но теперь с учетом того, что в повестку дня
встал вопрос о идейно-политическом размежевании в партии, работа над
Программой, напротив, приобретала принципиальное значение. Она могла и
должна была стать критерием разделения партии на реформаторов и
фундаменталистов.
Обсуждение проекта Программы на заседании Программной комиссии
состоялось 28 июня. А еще через месяц, 23--24 июля, его обсудили на Пленуме
Центрального комитета партии. Это был последний Пленум ЦК КПСС. На нем,
пожалуй, было меньше развязной критики в адрес Генсека и Президента: все
понимали, что раскол и размежевание не за горами. Явную заявку на лидерство
в традиционном крыле партии сделал в своем выступлении Лукьянов.
К тому же незадолго до Пленума опубликованный Указ Президента
Российской Федерации о прекращении деятельности организационных структур
политических партий и массовых общественных движений в госорганах,
учреждениях и организациях Российской Федерации по-видимому, стимулировал
некое "сплочение" партии перед лицом нависшей угрозы...
В сфере внешних сношений новоогаревский процесс тесно
корреспондировался с участием Горбачева в лондонской встрече руководителей
семи развитых стран мира. Примерно к середине мая 1991 года у большинства
этих стран сложилось намерение пригласить Горбачева в Лондон. Колебался лишь
Буш.
Президент поручил мне с привлечением ведущих ученых и специалистов
вникнуть в проблематику возможной встречи с "семеркой", мобилизовать
имеющиеся наработки, продумать весь комплекс вопросов от
политико-философского обоснования вхождение СССР в мировое хозяйство до
конкретных предложений на этот счет.
К подготовке встречи были привлечены видные ученые Абалкин, Аганбегян,
Ситарян, Яременко, Мартынов, Кокошин, председатель Внешэкономбанка
Московский, заместитель министра иностранных дел Обминский, руководящие
работники экономических министерств и ведомств, специалисты. В нашем
распоряжении были разработки Явлинского и Аллисона "Согласие на шанс",
Европейского банка реконструкции и развития. Брукингского института (США),
Института экономических исследований (Германия), Королевского института
международный отношений и других исследовательских центров. Каждый из этих
материалов имел свои достоинства, но ни один в полной мере не отвечал
стоящей перед нами задаче. Регулярно в Волынское-II, где шла работа,
приезжал Горбачев, как правило, вместе с Павловым и Щербаковым, а иногда и
Примаковым.
Менее чем за месяц была подготовлена развернутая концепция вхождения
страны в мировое экономическое сообщество, а на ее основе -- послание
Горбачева главам "семерки" с содержательными приложениями, а также устное
его выступление на встрече. "Это -- фантастическое письмо -- заявил Буш на
встрече с журналистами, получив послание, -- хотя у США существуют некоторые
разногласия с отдельными пассажами этого документа".
Горбачев счел необходимым согласовать основные идеи с руководителями
республик. Встреча в Ново-Огареве по этому вопросу состоялась в обстановке
полного взаимопонимания. Президенту был дан мандат на осуществление его
концепции.
В Лондоне Горбачев побеседовал отдельно со всеми лидерами. Что касается
августа оставался под их контролем.
События в Вильнюсе вызвали волну возмущения в демократических кругах,
как попытка силой сломить движение за независимость. Приписывалась она
центральным властям в Москве и даже Президенту СССР. Но критика Президента
-- не менее ожесточенная --шла и с другой стороны за то, что от Прибалтики
он, дескать, отступился, не ввел президентское правление, свалил всю вину на
армию. И в дальнейшем январские события в Литве оставались предметом острой
дискуссии, различного рода домыслов, вроде того, что это была репетиция
августовского путча.
Я не располагаю информацией, чтобы утверждать или отрицать причастность
московских военных инстанций к событиям в Вильнюсе, но знаю, что Президент
не имел к ним отношения. В любом случае действия так называемого "Комитета
национального спасения" и военных руководителей в Вильнюсе были незаконными.
Они привели к обратному результату -- к сужению или даже к полной утрате
возможности конституционного решения литовской проблемы, к укреплению
позиций реакционного крыла национально-патриотических сил в республике.
Угроза вмешательства военных, продемонстрированная в Вильнюсе, не оказала
сдерживающего влияния на позиции руководства и в других прибалтийских
республиках. Обстановка в этом районе приобрела еще более взрывоопасный
характер.
Общественность страны с большим вниманием следила за первыми шагами
нового Кабинета Министров и его руководителя. Бурную реакцию вызвал
предпринятый по инициативе правительства обмен крупных купюр, который не
принес сколько-нибудь заметного экономического эффекта, но взбудоражил
публику, породил слухи о неизбежности большой денежной реформы.
Крайне неуклюжим, конфузным оказалось утверждение Павлова в интервью
газете "Труд" с ее 20-миллионным тиражом о, якобы, имевшем место заговоре
западных банков осуществить денежную интервенцию в СССР с намеком на то, что
операция по обмену купюр была необходима для нейтрализации ее последствий.
Эта история мгновенно облетела все западные информационные агентства и
газеты. Удастся ли после этого Павлову восстановить свое реноме в западном
мире и особенно в финансовых кругах?
Кульминационным моментом политического кризиса в стране явилось
заявление Ельцина, в котором он, не стесняясь в выражениях, дал негативную
оценку политике Горбачева и его практической деятельности, потребовал
отставки Президента СССР и передачи власти Совету Федерации.
Непросто даже сейчас комментировать этот шаг. Могли, конечно, здесь
повлиять и общее состояние дел в России, и неблагоприятно складывающаяся для
Ельцина обстановка в парламенте, и нетерпение: ведь к тому времени не
оправдалось ни одно из его предсказаний и заявлений о предельных сроках
пребывания Горбачева у власти. Но, вместе с тем, трудно представить себе,
что это был шаг спонтанный, эмоциональный, а не продуманный и взвешенный.
Заявление не оставляло сомнений в том, что компромиссы, тактические маневры
отодвигаются в сторону, Президенту СССР объявлена открытая война.
К сожалению, в антипрезидентскую кампанию оказались втянутыми и
некоторые представители интеллигенции, в том числе сотрудничавшие ранее с
Президентом. Впрочем, реакция на ультиматум Ельцина была далеко не
однозначной. На некоторых, напротив, он произвел удручающее впечатление,
вызвал тревогу за дальнейшее развитие событий. В те дни я встречался с
Николаем Шмелевым, который весьма критически отозвался о конфронта-ционном
характере этого шага, не скрывал своего мнения и в печати.
Многие российские депутаты требовали разъяснений, кто поручал
Председателю Верховного Совета Федерации выступать с такой декларацией и с
такими требованиями.
Сколько-нибудь широкой кампании за отставку Президента вызвать в стране
не удалось. Это требование не поддержал ни один высший государственный орган
в республиках. Не была подхвачена и забастовочная волна. Более того,
постепенно стала возникать обратная реакция на забастовку шахтеров, особенно
в металлургии, оставшейся без кокса, в сельском хозяйстве и других отраслях.
Горбачев не терял времени. По его инициативе 17 марта проводился
Всесоюзный референдум. Подавляющее большинство граждан РСФСР и других
республик, где он проходил, высказалось за сохранение обновленного Союза
ССР. Итоги референдума явились сильной поддержкой политики Президента СССР
по вопросу, который логикой событий все более становился главным и
определяющим. В России, на Украине, в Москве, Ленинграде гражданам было
предложено ответить и на дополнительные вопросы. Большинство россиян
высказалось за учреждение поста Президента РСФСР, москвичи и ленинградцы --
за введение постов мэров этих городов. Все это отражало реальное состояние
общественных настроений, его сложность и неоднозначность.
Противоборство продолжалось. Фракция "Коммунисты России" поставила
вопрос о созыве чрезвычайного съезда народных депутатов РСФСР с отчетом
Председателя и постановкой вопроса о вотуме доверия ему. Но, в конце концов,
дело ограничилось приближением сроков проведения очередного съезда с
обсуждением положения в России и деятельности его руководства. Съезд был
созван 28 марта.
Представители "Демократической России" и сторонники Ельцина решили
накануне открытия съезда провести массовую акцию в Москве. Моссовет
подтвердил свое разрешение на проведение митинга на Манежной площади и
отказался выполнять Указ Президента СССР и постановление Верховного Совета
СССР о проведении митинга за пределами исторического центра Москвы. Моссовет
был поддержан Верховным Советом РСФСР. Наступила настоящая "война законов" и
испытание нервов. А наутро оказалось, что в центре города размещено
значительное количество сил МВД, автомобилей, установлены водометы,
перекрыты улицы, усилен пропускной режим, в том числе на пути депутатов в
Кремль. Возникла довольно острая и напряженная обстановка.
Вечером я был у Горбачева. По поступившей к нему информации, на
Арбатской площади, на площади Маяковского, а также на Пушкинской собралось,
по оценкам МВД, примерно 50 тысяч человек. Прошли митинги. Примерно с 20
часов люди начали довольно быстро расходиться. Ничего чрезвычайного не
произошло, никакой опасности для конституционного правопорядка не возникло.
Наводнение Москвы вооруженными силами оказалось мерой излишней и
неоправданной, вызвало серьезное недовольство и даже возмущение москвичей,
настоящую бурю на Съезде народных депутатов РСФСР. На следующий день улицы и
площади города от воинских частей освободились.
Попытка оказать давление на российских депутатов с помощью военных
возымела обратное действие, помогла российскому руководству направить работу
съезда по своему руслу. Впрочем, и позиции Председателя Верховного Совета
РСФСР, изложенные им в докладе, выглядели совсем иначе, чем в его Заявлении
от 19 февраля. Конфронтационных формулировок и требований не выдвигалось,
воспроизводились многие политические и экономические предложения, близкие к
тем, которых придерживалось и руководство страны. Например, о "скорейшем
подписании Договора о Союзе Суверенных Государств как федеративного,
добровольного и равноправного объединения". В докладе говорилось о
"немедленном создании коалиционного правительства народного доверия и
национального согласия", но оно подано не как ультимативное требование, а
как одно из политических условий. Вновь прозвучало предложение о диалоге,
сотрудничестве с центром.
Сделав явные подвижки в сторону реализма, Ельцин обезоружил своих
оппонентов, ослабил их критический запал. В конечном счете Полозков заявил,
что фракция "Коммунисты России" выступает за сохранение российского
руководства в прежнем составе. У "демократов" это вызвало иронию, а у
ортодоксальных коммунистов -- недоумение. Так или иначе замыслы
противостоящих Ельцину сил были сорваны.
Более того, Ельцин решил перейти в наступление: вместо традиционного
заключения после обсуждения своего доклада он неожиданно огласил Декларацию
с требованием предоставления ему до избрания Президента РСФСР дополнительных
полномочий, и оппоненты оказались застигнутыми врасплох, не смогли не то
чтобы сделать, но и сказать что-то внятное. В форсированные сроки решено
провести выборы Президента России -- уже 12 июня.
Таким образом, острейший политический кризис начала 1991 года не
удавалось разрешить ни атакой Ельцина на союзный центр (она захлебнулась),
ни наступлением на Ельцина в российском парламенте, окончившимся полной
неудачей. Следует при этом иметь в виду, что действия фракции "Коммунисты
России" в парламенте контролировались правоконсервативным руководством
Компартии России и далеко не были адекватными позициям Горбачева.
Возникло своего рода равновесное противостояние, ни одна из
противоборствующих сторон не располагала достаточными силами, чтобы
осуществить свой курс, свою программу разрешения острейших проблем в
экономике, в межнациональных отношениях, в укреплении власти. Сама логика
событий поставила вопрос о поисках подвижек и компромиссов.
Чувствуя ослабление поддержки со стороны партии, а также определенный
поворот в общественных настроениях не в его пользу, Горбачев все больше
задумывался над проблемой политической базы для дальнейшего продвижения
страны по пути демократических преобразований. Его внимание привлекла идея
центризма, которая спонтанно вырастала из глубины общества. По моей просьбе
свои соображения на эту тему подготовили для Президента заместитель главного
редактора журнала "Коммунист" Лацис, главный редактор журнала "Диалог"
Попов, и. о. директора Института марксизма-ленинизма Горшков. В таком же
духе с акцентом на идею государственности состоялся разговор с Ципко,
который в свою очередь имел обмен мнениями по этим вопросам со Станкевичем.
В контакте с Шахназаровым мы подготовили соответствующие разработки для
Президента, и он реализовал их в порядке постановки вопроса на встрече с
белорусскими учеными во время пребывания в Минске. Эта работа была своего
рода теоретико-идеологической прелюдией к новоогаревскому процессу.
В начале апреля на заседании Совета Безопасности при обсуждении
политической ситуации в стране и предложения оппозиции по "круглому столу"
впервые, насколько помню, прозвучала мысль о выработке программы действий
Президента СССР совместно с руководителями республик, выступающих за
сохранение обновленного Союза, включая, разумеется, и Россию. Пусть это
будут не все республики, а только "девятка", но нужна доверительная и узкая
встреча Президента с государственными руководителями этих республик. Такая
встреча была намечена на середину апреля, а 24--25 апреля должен был
состояться Пленум ЦК КПСС.
В разговоре со мной Горбачев подчеркивал дилемму: или пойти на
серьезное соглашение и подвижки с "девяткой", но тогда это может быть
встречено в штыки на Пленуме ЦК, или, наоборот, проводить более жесткую
линию с руководителями республик, но получить поддержку на Пленуме ЦК. Я
высказался за то, чтобы повести активный диалог с российским руководством и
с "девяткой" в целом, выработать совместную программу национального
спасения, тем более, что непреодолимых разночтений, если брать существо
вопросов, например, в экономической области, а не идеологические
интерпретации, нет. С ней пойти на Пленум ЦК, вынудив критиков и слева и
справа публично определить свою позицию. Конечно же, партию и поддержку с ее
стороны надо постараться сохранить, иначе вас "демократы" проглотят и
выплюнут, но сохранить именно на основе общенациональной программы
обновления и спасения страны.
Горбачев попросил меня вместе с Шахназаровым продумать платформу для
проведения совещания "девятки", имея в виду возможность принятия какого-то
итогового документа. Он сообщил мне, не раскрывая существа вопроса, что
Яковлев написал большую записку с анализом ситуации и со своими
предложениями.
Встреча "1 + 9", положившая начало новоогаревскому процессу, произошла
23 апреля.
Еще поздно вечером стали доходить неофициальные сообщения о достигнутом
поистине поворотном шаге. На следующий день в печати было опубликовано
Совместное заявление Президента СССР и руководителей девяти республик о
безотлагательных мерах по стабилизации обстановки в стране и преодолению
кризиса.
Я не был в тот раз в Ново-Огареве, но из рассказов коллег и из того,что
говорил Горбачев, стало известно, что заседали с небольшими перерывами
девять часов, причем в узком составе только первых руководителей. Шел
трудный, но конструктивный диалог, в ходе которого вырабатывались
взаимоприемлемые оценки, выводы и формулировки.
Конечно, в Заявлении нашли отражение взаимные уступки и компромиссы,
без них оно вообще не могло быть принято. Но в целом, это принципиальное
соглашение, открывшее новую полосу в политике и практических действиях на
основе широкого социального и межнационального консенсуса. В обстановке
острейшего противоборства, экономических неурядиц, социальных и
межрегиональных конфликтов появился свет в конце туннеля, надежда на то, что
дальнейшее развитие ситуации будет направлено в конструктивное русло.
Президент СССР и руководители республик признали необходимым
повсеместное восстановление конституционного порядка в стране, пришли к
выводу о необходимости скорейшего заключения нового договора между
республиками, объявившими себя вслед за Россией суверенными государствами, с
учетом состоявшегося в марте референдума с тем, чтобы в течение шести
месяцев после этого принять новую Конституцию и на этой основе провести
выборы новых органов Союза. Подчеркнута недопустимость какой-либо
дискриминации граждан по национальному признаку.
Чрезвычайно важно подтверждение главами республик экономических
соглашений на текущий год, необходимости совместного проведения
антикризисных мер, первоочередного обеспечения населения продуктами питания.
Осуждены любые подстрекательства к неповиновению, забастовкам, призывы к
свержению законных ор-, ганов власти. Последнее было особенно важным с
учетом еще совсем недавних требований об отставке Президента СССР.
Апрельское соглашение, открывшее новоогаревский процесс, явилось
победой здравомыслия, отразило назревшую в стране потребность общественного
согласия во имя национального спасения. Это был, по сути дела, ответ на идею
"круглого стола" с участием различных общественно-политических сил.
Горбачев, как политик, показал свое умение реагировать на ситуацию в стране,
учитывать общественные настроения.
Позицию Ельцина тоже можно понять. Его февральский призыв к отставке
Горбачева не получил поддержки. Стало очевидно, что линия на обострение
конфронтации и углубление раскола не принесет успеха. А ведь Ельцин шел
навстречу президентским выборам... У него было единственно правильное и
разумное решение -- поддержать идею создания нового эффективного механизма
согласованных действий.
Весьма показательно, что в среде оппозиции не было единодушия в оценке
новоогаревского соглашения. Кое-кто из крайних радикалов открыто критиковали
Ельцина за то, что он подписал Заявление и тем самым чуть ли не предал их и
бастующих шахтеров. Но Ельцин на сей раз внял не этим людям, а голосу
разума. В обществе же новоога-ревское соглашение было встречено со вздохом
облегчения. Но что последует за ним -- наступит ли разрядка политической
напряженности, не постигнет ли это Заявление плачевная судьба многих других
деклараций и заявлений, принимавшихся в последнее время?
Действенность Соглашения была подтверждена в тот же день. К исходу его
стало ясно, что назначенная профсоюзами России предупредительная забастовка
не имела успеха. В Москве лишь в отдельных цехах прошли митинги в обеденные
перерывы, остановок производства практически не было. Да и по стране картина
примерно такая же. Забастовка шахтеров Кузбасса продолжалась, но и там
наметился спад. А после поездки туда Ельцина в начале мая постепенно все
шахты, одна за другой, возобновили работу.
В дальнейшем в рамках новоогаревского процесса рассматривались все
основные проблемы общественно-политического и экономического развития страны
и главная из них -- это выработка нового Союзного договора, вплоть до той ее
редакции, которая должна быть подписана 20 августа.
Через день после подписания новоогаревского соглашения открылся
объединенный Пленум ЦК и ЦКК КПСС. Обсуждение, вынесенного на Пленум вопроса
о положении в стране и путях вывода экономики из кризиса, началось
развернутым выступлением Горбачева, которое опиралось на новогаревское
Заявление и задало первоначальный тон прениям.
Но этого хватило лишь на первый день. Следующий день отмечен
массированной атакой на руководство. Уверен, что она была не спонтанной, а
организованной. Началось все с выступления Полозкова, а затем критика
Горбачева приобрела разнузданный характер. Предел терпению наступил во время
речи секретаря Кемеровского обкома партии. Горбачев подал реплику: "Хватит.
После вашего выступления я выскажусь по этому вопросу. Он вышел на трибуну и
внешне спокойно произнес буквально несколько фраз, наполненных глубоким
внутренним напряжением, смысл которых сводился к тому, что в обстановке
такого отношения к Генеральному секретарю он не может дальше выполнять эти
функции. Поэтому он предлагает прекратить прения и заявляет об отставке.
Зал оказался в состоянии оцепенения. Объявляется перерыв. Стали
собираться группами -- где-то военные, где-то по республикам и областям.
Подошел Биккенин, поблизости оказался Вольский. Я к нему: "Что будем делать,
промышленная партия?"
Минут через 10 зашел в комнату президиума. Там собрались члены
Политбюро и секретари. Был и Горбачев.
Кто-то стал уговаривать Генсека отказаться от заявления. Но он стоял на
своем, заметив при этом, что и в составе Политбюро нет единой позиции: "В
таких условиях работать нельзя, и я настаиваю на том, чтобы заявление об
отставке было рассмотрено".
Большинство высказалось за то, чтобы обсуждение не развертывать, а в
отношении голосования мнения разошлись. Генсек заявил: "Я высказал свою
позицию, а вы тут решайте", -- и удалился. Началось вроде бы официальное
заседание Политбюро под руководством Ивашко. Я, естественно, вышел (в это
время я не занимал какого-либо поста в партии, а в работе Пленума принимал
участие как народный депутат от КПСС) и лишь потом узнал, что приняли
"соломоново решение" -- поставить на голосование вопрос не о самом вотуме
доверия Генсеку, а о том -- обсуждать этот вопрос или снять его.
В кулуарах Пленума все бурлило. Более 70 членов ЦК поставили свои
подписи под заявлением, составленным Вольским, в котором высказывалось
категорическое возражение против отставки Генсека, констатировалось, что ЦК
в данном составе не в состоянии руководить партией и выдвигалось требование
о созыве нового съезда партии. Я уверен, что подписей под заявлением
оказалось бы значительно больше, если бы все знали о нем.
Заявление не было оглашено на Пленуме, поскольку сразу же после
окончания перерыва проголосовали предложение Политбюро о снятии вопроса об
отставке Генсека с обсуждения. Оно было принято подавляющим большинством при
13-ти, по-моему, воздержавшихся. Знакомая ситуация -- шумная критика, а при
голосовании -- в кусты.
Разгулялись страсти вокруг вопроса о Шаталине. Незадолго до этого он
сам заявил о выходе из партии. Я не одобрял этого его шага, хотя понимал,
что у Шаталина после его заявлений другого выхода не оставалось. Предмета
для обсуждения на Пленуме не существовало: надо было просто принять решение
о его выводе из состава ЦК, как выбывшего из партии. Тем не менее
правоверные партийцы настаивали на исключении Шаталина из КПСС. Это было бы
хорошей услугой для критиков партии и ничего, кроме злой усмешки и иронии,
не могло вызвать. С большим трудом и не без вмешательства Горбачева удалось
этого избежать.
Апрельский Пленум ЦК показал, что внутренние противоречия в партии
достигли такой остроты, что размежевание становится не только неизбежным, но
теперь уже и необходимым. С учетом новоогаревского процесса появилась
надежда на то, что можно добиться привлечения на сторону реформаторов
значительного, а может быть, даже и основного массива партии.
К этому времени относятся попытки организации реформаторских сил:
образование в парламенте РСФСР фракции "Коммунисты России за демократию" во
главе с Руцким, создание "Движение демократических реформ" во главе с
Яковлевым и Шеварднадзе.
Мое отношение к этим инициативам было неоднозначным. Понимая их мотивы,
связанные с неудовлетворенностью обстановкой в партии, засильем в ее многих
структурах консервативных сил, я в то же время считал, что не надо уходить
из партии, "убегать от Полозкова", а вести работу внутри не за завоевание и
утверждение большинства партийных масс на реформаторских позициях. Тогда
раскол партии не будет выливаться в создание небольших и далеких от народа
группировок, обреченных на незавидное существование, а, наоборот, приведет к
отторжению от нее крайних, прежде всего, правоконсервативных сил.
В связи с этим, по-новому встал вопрос о начатой еще несколько месяцев
тому назад работе над новой Программой партии.
Мое отношение к работе над новой Программой партии было сдержанным,
если не отрицательным (я был избран на съезде членом Программной комиссии).
Ведь совсем недавно, на XXVIII съезде КПСС, принято реформаторское по своему
духу Программное заявление. Но теперь с учетом того, что в повестку дня
встал вопрос о идейно-политическом размежевании в партии, работа над
Программой, напротив, приобретала принципиальное значение. Она могла и
должна была стать критерием разделения партии на реформаторов и
фундаменталистов.
Обсуждение проекта Программы на заседании Программной комиссии
состоялось 28 июня. А еще через месяц, 23--24 июля, его обсудили на Пленуме
Центрального комитета партии. Это был последний Пленум ЦК КПСС. На нем,
пожалуй, было меньше развязной критики в адрес Генсека и Президента: все
понимали, что раскол и размежевание не за горами. Явную заявку на лидерство
в традиционном крыле партии сделал в своем выступлении Лукьянов.
К тому же незадолго до Пленума опубликованный Указ Президента
Российской Федерации о прекращении деятельности организационных структур
политических партий и массовых общественных движений в госорганах,
учреждениях и организациях Российской Федерации по-видимому, стимулировал
некое "сплочение" партии перед лицом нависшей угрозы...
В сфере внешних сношений новоогаревский процесс тесно
корреспондировался с участием Горбачева в лондонской встрече руководителей
семи развитых стран мира. Примерно к середине мая 1991 года у большинства
этих стран сложилось намерение пригласить Горбачева в Лондон. Колебался лишь
Буш.
Президент поручил мне с привлечением ведущих ученых и специалистов
вникнуть в проблематику возможной встречи с "семеркой", мобилизовать
имеющиеся наработки, продумать весь комплекс вопросов от
политико-философского обоснования вхождение СССР в мировое хозяйство до
конкретных предложений на этот счет.
К подготовке встречи были привлечены видные ученые Абалкин, Аганбегян,
Ситарян, Яременко, Мартынов, Кокошин, председатель Внешэкономбанка
Московский, заместитель министра иностранных дел Обминский, руководящие
работники экономических министерств и ведомств, специалисты. В нашем
распоряжении были разработки Явлинского и Аллисона "Согласие на шанс",
Европейского банка реконструкции и развития. Брукингского института (США),
Института экономических исследований (Германия), Королевского института
международный отношений и других исследовательских центров. Каждый из этих
материалов имел свои достоинства, но ни один в полной мере не отвечал
стоящей перед нами задаче. Регулярно в Волынское-II, где шла работа,
приезжал Горбачев, как правило, вместе с Павловым и Щербаковым, а иногда и
Примаковым.
Менее чем за месяц была подготовлена развернутая концепция вхождения
страны в мировое экономическое сообщество, а на ее основе -- послание
Горбачева главам "семерки" с содержательными приложениями, а также устное
его выступление на встрече. "Это -- фантастическое письмо -- заявил Буш на
встрече с журналистами, получив послание, -- хотя у США существуют некоторые
разногласия с отдельными пассажами этого документа".
Горбачев счел необходимым согласовать основные идеи с руководителями
республик. Встреча в Ново-Огареве по этому вопросу состоялась в обстановке
полного взаимопонимания. Президенту был дан мандат на осуществление его
концепции.
В Лондоне Горбачев побеседовал отдельно со всеми лидерами. Что касается