Евнух: О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Калиф: Оставь эти формальности, евнух.
Евнух (поднимаясь с колен): Как я рад, что после кратковременного перерыва вы изволили посетить наш гарем.
Калиф: Давно это было.
Евнух: Забудьте как дурной сон, о незлопамятный.
Калиф: Я бы рад, да сон продолжается наяву.
Евнух: Развейтесь. В ваше отсутствие поступила замечательная партия девушек из солнечной Армении.
Калиф: Правда?
Евнух: Правда. Особенно рекомендую одну, по имени Зайнара. Эта юная красотка чиста и темпераментна, как изливающийся из ледника горный поток.
Калиф: И так же холодна?
Евнух: Так согрейте ее, о раскаленнейший! Значит, я зову Зайнару?
Калиф: Может быть, в следующий раз?
Евнух: Тогда, о утружденнейший из измученных, выберите китаянку Чунь-Жи. Вы давно, с позапрошлого месяца, не пробовали китаянок.
Калиф: Так ты говоришь, китаянку?
Евнух: Да, или японку, хотя выбор японок в нашем гареме ограничен. Наложниц японского происхождения не более пятнадцати.
Калиф: Действительно, мало.
Евнух: Прикажите, и я пошлю заготовительную экспедицию на Окинаву. Отборщики доставят в ваш гарем лучших девушек Японии.
Калиф: Так уж и лучших? Не очень-то впечатляющих успехов они добились, когда путешествовали в горный Тибет.
Евнух: Зато шкуру какого горного барана привезли! Она до сих пор висит в парадной. Девушки чистят ее щеточками каждую неделю.
Калиф: Этому горному барану тоже не повезло.
Евнух: О мрачнейший из огорченнейших, ну нельзя же так себя изводить! Не хотите посылать экспедицию на Окинаву, не посылайте, но девушки-то здесь при чем? Они скучают по своему повелителю.
Калиф: Которая именно?
Евнух: Все до единой.
Калиф: Но я не могу переспать сразу со всеми, поэтому нахожусь в затруднении.
Евнух: Осчастливьте одну сейчас, а остальных осчастливите потом. Хотите Фирюзу? Когда-то вы были к ней неравнодушны.
Калиф: У нее, наверное, месячные.
Евнух: Как месячные? Не может быть!
Хватает свиток и начинает лихорадочно перелистывать.
(С облегчением). Нет, о проницательнейший из заблуждающихся, вы ошиблись. Сегодня у Фирюзы нет месячных, и период для зачатия подходящий. Привести ее?
Калиф: Нет, не привести. Зачем мне дети? У меня их уже больше тысячи, я уже не помню, как кого зовут.
Евнух: Хотите Зульфию?
Калиф: Нет.
Евнух: Сулико?
Калиф: Месхетинку? Не надо.
Евнух: Ипатию?
Калиф: Пожалуй, что нет.
Евнух: О, величайший из опечаленных и печальнейший из великих, вы начинаете меня пугать.
Калиф: Чем же?
Евнух: Равнодушием к жизни. Умоляю сказать, кого вы предпочтете сегодня, и я полечу исполнять ваше пожелание, как будто у меня крылья вместо ног. Возможно, вы захотите македонку, которая танцевала вам на прошлой неделе?
Калиф (слабо улыбается): Сопливую?
Евнух: Уже бегу…
Калиф: Не надо.
Евнух: О Аллах! Вот свиток, возьмите его и тыкните пальцем, чтобы остановить на какой-нибудь девушке свой выбор.
Калиф: Это было бы нечестно по отношению к остальным, которым в таком случае не повезет.
Евнух: Тогда возьмите Пэри. От нее-то вы не откажитесь, о привередливейший из милосердных. Нет во всем гареме никого лучше Пэри: таких несекущихся волос и стройных ягодиц нет ни у одной из девушек, и ни у одной девушки приятней не пахнет из подмышек.
Калиф: Ты предлагаешь мне Пэри?
Евнух: Она лучшее, что у меня есть.
Калиф: Не надо… Собственно, я пришел не к своим наложницам, а к тебе, мой дорогой евнух. Ведь я еще не отблагодарил тебя за чудесное спасение. Мне доложили, что жизнью я целиком обязан тебе. Если бы не твоя грамотность, позволившая вовремя прочитать письмо, и не расторопность, позволившая быстро собрать и возглавить войско, и не храбрость при штурме гончарной слободы… Тебя ранили при штурме, не так ли?
Евнух: Пустяки, о сострадательнейший, просто там валялось много острых глиняных черепков.
Калиф: Чем я могу вознаградить тебя за твой подвиг?
Евнух (опускаясь на колени): О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Калиф: Брось это.
Евнух: …милостивейший из милосердных и победоносный из непобедимых…
Калиф: Знаю, сейчас ты попросишь пол-халифата. Но самое смешное, что получишь. Эмир бухарский на подходе к столице, и если новый министр обороны не предпримет ничего сверх-героического, от нашего халифата останутся рожки да ножки. Так что я не задумываясь одарю тебя половиной того, чего сам уже не имею.
Евнух (оставаясь на коленях): Я прошу позволения взять в жены Пэри.
Калиф: В жены? Но ты же… Не хочешь ли ты сказать…
Евнух: Нет, о заблуждающийся из безошибочных, не хочу. Я не могу любить женщин тем местом, которым любит большинство мужчин, зато я люблю их всем сердцем, поэтому и прошу передать на мое попечение лучшую из ваших наложниц.
Калиф (равнодушно): И что же, она согласна?
Евнух: Спросите у нее сами, о любопытнейший.
Калиф: Наверное, мне стоит внять твоему совету.
Евнух: Эй, Пэри, Пэри!
Вбегает и падает на колени Пэри.
Калиф: Ты очень меня удивила, Пэри.
Пэри: О, повелитель!
Калиф (при виде Пэри немного оживляясь): Разве я не любил тебя, Пэри, и разве ты не любила меня, когда стонала под моими ласками, как стонет над безудержным натиском шквала корабельная мачта? Разве я не потворствовал каждому твоему капризу и пожеланию, коим не было числа и меры, так что милость моя по отношению к тебе выглядела поистине безгранично, как безгранична пустыня для умирающего от жажды путника? Так-то ты расплачиваешься за мою щедрость и терпеливость, бессердечная девчонка?
Пэри (со слезами на глазах): Это не то, о повелитель.
Калиф: Что значит не то?
Пэри: Я продолжаю вас любить, о повелитель.
Калиф: Почему же в таком случае ты собралась замуж за моего евнуха?
Пэри: Я не могу вам объяснить… Ну, Омарчик такой милый, он так заботится обо мне и ухаживает за мной… подстригает ногти и защищает от других наложниц. Если бы вы только знали, повелитель, как тяжело выжить в гареме. Эти наложницы такие злые. Они друг друга часто щиплют и даже кусают, и вообще устраивают всяческие гадости. Если бы не Омарчик, я бы, наверное, давно состарилась от огорчения и умерла.
А если я стану его женой, меня все зауважают и подличать побояться.
Калиф: Ты променяла любовь калифа на покровительство евнуха?
Пэри: Ах, повелитель…
Калиф (снова впадая в задумчивость): Как удивительно устроен мир: евнух отбивает женщину у калифа, которого берут в полон гончары. Нет предела изобретательности Аллаха! Хорошо, евнух, своей беспримерной храбростью и преданностью ты заслужил Пэри.
Забирай эту девчонку себе, да хранит Аллах вас обоих!
Евнух: О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Пэри: Если желаете, повелитель, можете подстригать волосы на моем лобке каждую неделю. Я вам позволю.
Калиф: Спасибо, Пэри. Но ведь ты, евнух, не оставишь свой пост?
Евнух: Что вы, о щедрейший! Тем более, что я нашел себе помощника. Это мой старинный товарищ дэв, с которым ваша щедрость изволила познакомиться в заточении. Я вам про него и раньше рассказывал.
Слышится робкий стук в дверь.
Калиф: Кто смеет рваться в мой гарем, словно это постоялый двор?
В дверной проем вползает человек.
Это ты, мой новый министр обороны? Что же, вползай, если уж приполз. Поведай нам, как обстоят дела на фронтах. Ты наголову разбил оккупационные войска бухарского эмира? Если нет, нашему халифату не позавидуешь.
Человек: О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Калиф: Это мы уже слышали.
Человек: …милостивейший из милосердных и победоносный из непобедимых…
Калиф: Можешь не продолжать. Ты проиграл решающую битву.
Министр обороны поднимается с колен. Это Муса, в халате министра обороны.
Муса: Можно сказать и так.
Калиф: Поведай, как все происходило. Интересно же узнать подробности своей грядущей погибели.
Муса: Вчера вечером я собрал преданные вам войска и повел их на защиту города.
Калиф: Это было мудро.
Муса: Костры неприятеля горели по всему полю. Их было так много, что зловещие багровые отблески занимали половину ночного неба.
Калиф: Какова же была численность неприятеля?
Муса: Это-то я и решил разведать. А чтобы получить сведения из первых рук, прокрался к бухарскому эмиру в палатку и прямо спросил его об этом. Этот достойный человек все мне подробно рассказал и трижды провел по лагерю, показывая его расположение и укрепление.
Калиф: Что было потом?
Муса: Потом мы угощались яствами и напитками, вкус которых показался мне столь изумительным, что затрудняюсь передать его словами.
Калиф: Что я слышу? Неужели бухарский эмир, раскрыв свои военные секреты, отпустил неприятельского министра обороны восвояси?
Муса: Он бы отпустил, да наши доблестные войска к тому времени уже разбежались. Время было позднее, ходить по дорогам небезопасно, поэтому я, со всемилостивейшего соизволения бухарского эмира, переночевал в его личном шатре на его личной раскладушке, а наутро вошел в город в первых рядах бухарского войска.
Калиф: Так мы уже захвачены?
Муса: Я не уверен, что это можно назвать захватом, но бухарский эмир со своим войском давно здесь.
Калиф: Где же?
Муса (чуть не плача): Так я и пытаюсь доложить вам, о понятливейший из нетерпеливых, что бухарский эмир дожидается за дверью.
Калиф: Пробили, как видно, мои последние часы. Мне надеяться совершенно не на что, но вы, мои бедные подданные, молите коварного негодяя о снисхождении. Десяток-другой лет перевоспитания в зиндане, и вы начнете новую счастливую жизнь.
В дверь, с обнаженной саблей наперевес, врывается бухарский эмир.
Эмир бухарский: Где руководители захваченного мной государства? Куда подевались эти трусливые тарантулы? Где контрибуция?
Калиф: Сейчас начнется резня.
Эмир бухарский: Ах, вот они где! Надеясь избежать моего сокрушительного гнева, трусливые тарантулы укрылись в гареме. Они желали спрятаться под юбками своих наложниц. Не тут-то было! Я лично изрублю их в лапшу.
Машет саблей по сторонам.
Калиф: Встаньте от этого дикаря подальше, иначе он заденет кого-нибудь из вас саблей раньше палача.
Эмир бухарский: Что, обосрались?
Хохоча, убирает саблю в ножны.
Здорово я вас напугал?
Калиф: Что означает это вторжение?
Эмир бухарский: Сначала я со своим многочисленным окружением просто охотился и, заплутав, по случайности забрел на чужую территорию, уважаемый калиф. Потом, вспомнив о твоем давнем визите в Бухару, решил нанести ответный визит. Позже, когда до меня дошли слухи о твоем пленении, поспешил на выручку, но тебя быстро освободили, и я продолжил ответный визит не без удовольствия, по пути беседуя с интересными людьми и осматривая достопримечательности. Вчера, познакомившись с твоим министром обороны, который произвел на меня неизгладимое впечатление своим прямодушием, решил немного подтрунить над тобой. Вот, собственно, и все.
Калиф: Так это визит вежливости?
Эмир бухарский: Всего лишь… Хотя не могу сказать, что не злюсь на тебя. Напротив, я чрезвычайно озлоблен, поэтому не рассчитывай отделаться легким испугом.
Калиф: В чем же причина твоей озлобленности?
Эмир бухарский: Помнишь высокорослую шведку, с которой я тебя познакомил?
Калиф: Конечно.
Эмир бухарский: После твоего визита она буквально измучила меня вопросами, когда этот симпатичный калифчик снова приедет погостить. Я даже немножко приревновал, поэтому мой ответный визит не столько к тебе, сколько в твой благословенный гарем. Хочу разведать, за какие такие достоинства женщины носят тебя на руках… Эта едва-едва вылупившаяся из яйца куколка (показывает на Пэри) оттуда? Я имею в виду, отсюда?
Калиф: Да, но она уволилась. Я только что выдал ее замуж за своего евнуха.
Эмир бухарский: О Аллах, мне стоило приехать днем раньше или устроиться в твой гарем на работу! Почему я не предупредил тебя голубиной почтой?
Калиф: Поздно, вакантных мест нет.
Эмир бухарский: Это печально. Но на хороший кальян, по крайней мере, я вправе рассчитывать?
Муса: Я принесу!
Бежит за кальяном.
Эмир бухарский: Как мне нравится твой министр обороны!
Он такой шустрый на ногу и исполнительный.
Калиф (вдогонку, Мусе): Кстати, Муса, ты уже колесовал захваченных в слободе гончаров?
Муса: Нет, о повелевающий.
Калиф: А почему?
Муса: А они не хотят.
Убегает.
Эмир бухарский (калифу): Довольно мешкать, перейдем к цели моего ответного визита вежливости. Хотелось бы ознакомиться со списком наложниц. Готов ли ты, собрат, гостеприимно распахнуть передо мной двери своего благословенного Аллахом гарема? Впрочем, они уже распахнуты благодаря разящему острию моей сверкающей сабли. Даю на разграбление города три дня, о мои бесстрашные воины!
Хохочет.
Никак, хоть убей, не могу свыкнуться с ролью жестокого и беспринципного завоевателя.
Калиф: Евнух, где свиток? Ты не расстаешься со свитком ни днем, ни ночью.
Евнух передает бухарскому эмиру список наложниц.
Эмир бухарский (с нетерпением разворачивая его): Абигона, Алисандра, Аспазия… Аспазия? Эллинка?
Евнух: Эллинка.
Эмир бухарский: Обожаю эллинок. Они такие распутные.
Углубляется в чтение.
Калиф: Надеюсь, теперь мне удастся разузнать, какого размера пенис у бухарского эмира. Было бы грустным окончить жизнь, так и не раскрыв этой тайны.
Занавес
О доме Эшеров Эдгара пела арфа
Действующие лица:
Сцена 1
Калиф: Оставь эти формальности, евнух.
Евнух (поднимаясь с колен): Как я рад, что после кратковременного перерыва вы изволили посетить наш гарем.
Калиф: Давно это было.
Евнух: Забудьте как дурной сон, о незлопамятный.
Калиф: Я бы рад, да сон продолжается наяву.
Евнух: Развейтесь. В ваше отсутствие поступила замечательная партия девушек из солнечной Армении.
Калиф: Правда?
Евнух: Правда. Особенно рекомендую одну, по имени Зайнара. Эта юная красотка чиста и темпераментна, как изливающийся из ледника горный поток.
Калиф: И так же холодна?
Евнух: Так согрейте ее, о раскаленнейший! Значит, я зову Зайнару?
Калиф: Может быть, в следующий раз?
Евнух: Тогда, о утружденнейший из измученных, выберите китаянку Чунь-Жи. Вы давно, с позапрошлого месяца, не пробовали китаянок.
Калиф: Так ты говоришь, китаянку?
Евнух: Да, или японку, хотя выбор японок в нашем гареме ограничен. Наложниц японского происхождения не более пятнадцати.
Калиф: Действительно, мало.
Евнух: Прикажите, и я пошлю заготовительную экспедицию на Окинаву. Отборщики доставят в ваш гарем лучших девушек Японии.
Калиф: Так уж и лучших? Не очень-то впечатляющих успехов они добились, когда путешествовали в горный Тибет.
Евнух: Зато шкуру какого горного барана привезли! Она до сих пор висит в парадной. Девушки чистят ее щеточками каждую неделю.
Калиф: Этому горному барану тоже не повезло.
Евнух: О мрачнейший из огорченнейших, ну нельзя же так себя изводить! Не хотите посылать экспедицию на Окинаву, не посылайте, но девушки-то здесь при чем? Они скучают по своему повелителю.
Калиф: Которая именно?
Евнух: Все до единой.
Калиф: Но я не могу переспать сразу со всеми, поэтому нахожусь в затруднении.
Евнух: Осчастливьте одну сейчас, а остальных осчастливите потом. Хотите Фирюзу? Когда-то вы были к ней неравнодушны.
Калиф: У нее, наверное, месячные.
Евнух: Как месячные? Не может быть!
Хватает свиток и начинает лихорадочно перелистывать.
(С облегчением). Нет, о проницательнейший из заблуждающихся, вы ошиблись. Сегодня у Фирюзы нет месячных, и период для зачатия подходящий. Привести ее?
Калиф: Нет, не привести. Зачем мне дети? У меня их уже больше тысячи, я уже не помню, как кого зовут.
Евнух: Хотите Зульфию?
Калиф: Нет.
Евнух: Сулико?
Калиф: Месхетинку? Не надо.
Евнух: Ипатию?
Калиф: Пожалуй, что нет.
Евнух: О, величайший из опечаленных и печальнейший из великих, вы начинаете меня пугать.
Калиф: Чем же?
Евнух: Равнодушием к жизни. Умоляю сказать, кого вы предпочтете сегодня, и я полечу исполнять ваше пожелание, как будто у меня крылья вместо ног. Возможно, вы захотите македонку, которая танцевала вам на прошлой неделе?
Калиф (слабо улыбается): Сопливую?
Евнух: Уже бегу…
Калиф: Не надо.
Евнух: О Аллах! Вот свиток, возьмите его и тыкните пальцем, чтобы остановить на какой-нибудь девушке свой выбор.
Калиф: Это было бы нечестно по отношению к остальным, которым в таком случае не повезет.
Евнух: Тогда возьмите Пэри. От нее-то вы не откажитесь, о привередливейший из милосердных. Нет во всем гареме никого лучше Пэри: таких несекущихся волос и стройных ягодиц нет ни у одной из девушек, и ни у одной девушки приятней не пахнет из подмышек.
Калиф: Ты предлагаешь мне Пэри?
Евнух: Она лучшее, что у меня есть.
Калиф: Не надо… Собственно, я пришел не к своим наложницам, а к тебе, мой дорогой евнух. Ведь я еще не отблагодарил тебя за чудесное спасение. Мне доложили, что жизнью я целиком обязан тебе. Если бы не твоя грамотность, позволившая вовремя прочитать письмо, и не расторопность, позволившая быстро собрать и возглавить войско, и не храбрость при штурме гончарной слободы… Тебя ранили при штурме, не так ли?
Евнух: Пустяки, о сострадательнейший, просто там валялось много острых глиняных черепков.
Калиф: Чем я могу вознаградить тебя за твой подвиг?
Евнух (опускаясь на колени): О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Калиф: Брось это.
Евнух: …милостивейший из милосердных и победоносный из непобедимых…
Калиф: Знаю, сейчас ты попросишь пол-халифата. Но самое смешное, что получишь. Эмир бухарский на подходе к столице, и если новый министр обороны не предпримет ничего сверх-героического, от нашего халифата останутся рожки да ножки. Так что я не задумываясь одарю тебя половиной того, чего сам уже не имею.
Евнух (оставаясь на коленях): Я прошу позволения взять в жены Пэри.
Калиф: В жены? Но ты же… Не хочешь ли ты сказать…
Евнух: Нет, о заблуждающийся из безошибочных, не хочу. Я не могу любить женщин тем местом, которым любит большинство мужчин, зато я люблю их всем сердцем, поэтому и прошу передать на мое попечение лучшую из ваших наложниц.
Калиф (равнодушно): И что же, она согласна?
Евнух: Спросите у нее сами, о любопытнейший.
Калиф: Наверное, мне стоит внять твоему совету.
Евнух: Эй, Пэри, Пэри!
Вбегает и падает на колени Пэри.
Калиф: Ты очень меня удивила, Пэри.
Пэри: О, повелитель!
Калиф (при виде Пэри немного оживляясь): Разве я не любил тебя, Пэри, и разве ты не любила меня, когда стонала под моими ласками, как стонет над безудержным натиском шквала корабельная мачта? Разве я не потворствовал каждому твоему капризу и пожеланию, коим не было числа и меры, так что милость моя по отношению к тебе выглядела поистине безгранично, как безгранична пустыня для умирающего от жажды путника? Так-то ты расплачиваешься за мою щедрость и терпеливость, бессердечная девчонка?
Пэри (со слезами на глазах): Это не то, о повелитель.
Калиф: Что значит не то?
Пэри: Я продолжаю вас любить, о повелитель.
Калиф: Почему же в таком случае ты собралась замуж за моего евнуха?
Пэри: Я не могу вам объяснить… Ну, Омарчик такой милый, он так заботится обо мне и ухаживает за мной… подстригает ногти и защищает от других наложниц. Если бы вы только знали, повелитель, как тяжело выжить в гареме. Эти наложницы такие злые. Они друг друга часто щиплют и даже кусают, и вообще устраивают всяческие гадости. Если бы не Омарчик, я бы, наверное, давно состарилась от огорчения и умерла.
А если я стану его женой, меня все зауважают и подличать побояться.
Калиф: Ты променяла любовь калифа на покровительство евнуха?
Пэри: Ах, повелитель…
Калиф (снова впадая в задумчивость): Как удивительно устроен мир: евнух отбивает женщину у калифа, которого берут в полон гончары. Нет предела изобретательности Аллаха! Хорошо, евнух, своей беспримерной храбростью и преданностью ты заслужил Пэри.
Забирай эту девчонку себе, да хранит Аллах вас обоих!
Евнух: О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Пэри: Если желаете, повелитель, можете подстригать волосы на моем лобке каждую неделю. Я вам позволю.
Калиф: Спасибо, Пэри. Но ведь ты, евнух, не оставишь свой пост?
Евнух: Что вы, о щедрейший! Тем более, что я нашел себе помощника. Это мой старинный товарищ дэв, с которым ваша щедрость изволила познакомиться в заточении. Я вам про него и раньше рассказывал.
Слышится робкий стук в дверь.
Калиф: Кто смеет рваться в мой гарем, словно это постоялый двор?
В дверной проем вползает человек.
Это ты, мой новый министр обороны? Что же, вползай, если уж приполз. Поведай нам, как обстоят дела на фронтах. Ты наголову разбил оккупационные войска бухарского эмира? Если нет, нашему халифату не позавидуешь.
Человек: О, величайший из великих, могущественнейший из могучих, знаменитейший из прославленных…
Калиф: Это мы уже слышали.
Человек: …милостивейший из милосердных и победоносный из непобедимых…
Калиф: Можешь не продолжать. Ты проиграл решающую битву.
Министр обороны поднимается с колен. Это Муса, в халате министра обороны.
Муса: Можно сказать и так.
Калиф: Поведай, как все происходило. Интересно же узнать подробности своей грядущей погибели.
Муса: Вчера вечером я собрал преданные вам войска и повел их на защиту города.
Калиф: Это было мудро.
Муса: Костры неприятеля горели по всему полю. Их было так много, что зловещие багровые отблески занимали половину ночного неба.
Калиф: Какова же была численность неприятеля?
Муса: Это-то я и решил разведать. А чтобы получить сведения из первых рук, прокрался к бухарскому эмиру в палатку и прямо спросил его об этом. Этот достойный человек все мне подробно рассказал и трижды провел по лагерю, показывая его расположение и укрепление.
Калиф: Что было потом?
Муса: Потом мы угощались яствами и напитками, вкус которых показался мне столь изумительным, что затрудняюсь передать его словами.
Калиф: Что я слышу? Неужели бухарский эмир, раскрыв свои военные секреты, отпустил неприятельского министра обороны восвояси?
Муса: Он бы отпустил, да наши доблестные войска к тому времени уже разбежались. Время было позднее, ходить по дорогам небезопасно, поэтому я, со всемилостивейшего соизволения бухарского эмира, переночевал в его личном шатре на его личной раскладушке, а наутро вошел в город в первых рядах бухарского войска.
Калиф: Так мы уже захвачены?
Муса: Я не уверен, что это можно назвать захватом, но бухарский эмир со своим войском давно здесь.
Калиф: Где же?
Муса (чуть не плача): Так я и пытаюсь доложить вам, о понятливейший из нетерпеливых, что бухарский эмир дожидается за дверью.
Калиф: Пробили, как видно, мои последние часы. Мне надеяться совершенно не на что, но вы, мои бедные подданные, молите коварного негодяя о снисхождении. Десяток-другой лет перевоспитания в зиндане, и вы начнете новую счастливую жизнь.
В дверь, с обнаженной саблей наперевес, врывается бухарский эмир.
Эмир бухарский: Где руководители захваченного мной государства? Куда подевались эти трусливые тарантулы? Где контрибуция?
Калиф: Сейчас начнется резня.
Эмир бухарский: Ах, вот они где! Надеясь избежать моего сокрушительного гнева, трусливые тарантулы укрылись в гареме. Они желали спрятаться под юбками своих наложниц. Не тут-то было! Я лично изрублю их в лапшу.
Машет саблей по сторонам.
Калиф: Встаньте от этого дикаря подальше, иначе он заденет кого-нибудь из вас саблей раньше палача.
Эмир бухарский: Что, обосрались?
Хохоча, убирает саблю в ножны.
Здорово я вас напугал?
Калиф: Что означает это вторжение?
Эмир бухарский: Сначала я со своим многочисленным окружением просто охотился и, заплутав, по случайности забрел на чужую территорию, уважаемый калиф. Потом, вспомнив о твоем давнем визите в Бухару, решил нанести ответный визит. Позже, когда до меня дошли слухи о твоем пленении, поспешил на выручку, но тебя быстро освободили, и я продолжил ответный визит не без удовольствия, по пути беседуя с интересными людьми и осматривая достопримечательности. Вчера, познакомившись с твоим министром обороны, который произвел на меня неизгладимое впечатление своим прямодушием, решил немного подтрунить над тобой. Вот, собственно, и все.
Калиф: Так это визит вежливости?
Эмир бухарский: Всего лишь… Хотя не могу сказать, что не злюсь на тебя. Напротив, я чрезвычайно озлоблен, поэтому не рассчитывай отделаться легким испугом.
Калиф: В чем же причина твоей озлобленности?
Эмир бухарский: Помнишь высокорослую шведку, с которой я тебя познакомил?
Калиф: Конечно.
Эмир бухарский: После твоего визита она буквально измучила меня вопросами, когда этот симпатичный калифчик снова приедет погостить. Я даже немножко приревновал, поэтому мой ответный визит не столько к тебе, сколько в твой благословенный гарем. Хочу разведать, за какие такие достоинства женщины носят тебя на руках… Эта едва-едва вылупившаяся из яйца куколка (показывает на Пэри) оттуда? Я имею в виду, отсюда?
Калиф: Да, но она уволилась. Я только что выдал ее замуж за своего евнуха.
Эмир бухарский: О Аллах, мне стоило приехать днем раньше или устроиться в твой гарем на работу! Почему я не предупредил тебя голубиной почтой?
Калиф: Поздно, вакантных мест нет.
Эмир бухарский: Это печально. Но на хороший кальян, по крайней мере, я вправе рассчитывать?
Муса: Я принесу!
Бежит за кальяном.
Эмир бухарский: Как мне нравится твой министр обороны!
Он такой шустрый на ногу и исполнительный.
Калиф (вдогонку, Мусе): Кстати, Муса, ты уже колесовал захваченных в слободе гончаров?
Муса: Нет, о повелевающий.
Калиф: А почему?
Муса: А они не хотят.
Убегает.
Эмир бухарский (калифу): Довольно мешкать, перейдем к цели моего ответного визита вежливости. Хотелось бы ознакомиться со списком наложниц. Готов ли ты, собрат, гостеприимно распахнуть передо мной двери своего благословенного Аллахом гарема? Впрочем, они уже распахнуты благодаря разящему острию моей сверкающей сабли. Даю на разграбление города три дня, о мои бесстрашные воины!
Хохочет.
Никак, хоть убей, не могу свыкнуться с ролью жестокого и беспринципного завоевателя.
Калиф: Евнух, где свиток? Ты не расстаешься со свитком ни днем, ни ночью.
Евнух передает бухарскому эмиру список наложниц.
Эмир бухарский (с нетерпением разворачивая его): Абигона, Алисандра, Аспазия… Аспазия? Эллинка?
Евнух: Эллинка.
Эмир бухарский: Обожаю эллинок. Они такие распутные.
Углубляется в чтение.
Калиф: Надеюсь, теперь мне удастся разузнать, какого размера пенис у бухарского эмира. Было бы грустным окончить жизнь, так и не раскрыв этой тайны.
Занавес
О доме Эшеров Эдгара пела арфа
Действующие лица:
Больной.
Больничная сестра.
Буллит, доктор.
Другие персонажи – из рукописи и горячечных видений больного.
Больничная сестра.
Буллит, доктор.
Другие персонажи – из рукописи и горячечных видений больного.
Сцена 1
Ибн-Зайят утверждал: только на одре смерти проявляется то сокровенно и трогательно человеческое, что чуждо каждому из нас на протяжении жизни. В справедливости этого афоризма могли убедиться доктор и больничная сестра, заглянувшие в одну из палат Балтиморского госпиталя ненастным утром 7 октября 1849 года. Их взору предстал покоящийся на серой больничной кровати изможденный мужчина средних лет, с тонкими чертами лица и необычайно смуглым оттенком кожи.
Войдя в палату и пристально вглядевшись в лицо больного, не наметилось ли изменений к лучшему, больничная сестра пощупала его горячий выпуклый лоб, тихонько потормошила рукав пижамы и позвала:
Больничная сестра: Мистер, мистер! Как вы себя чувствуете, мистер? Как ваше имя, мистер?
Больной – очевидно, находившийся без сознания, – не ответил.
Доктор: Так это он и есть, наш таинственный незнакомец?
Больничная сестра: Да, доктор Буллит, это он. Доктор Моран, который производил осмотр, пришел к самым неутешительным выводам. А поскольку никто не заявил об исчезновении родственника или просто знакомого, доктор Моран счел необходимым прибегнуть к вашей профессиональной помощи.
Буллит: Из чего заключаю, что мой многоуважаемый коллега доктор Моран надеется, что я помогу установить имя и родственников неизвестного.
Больничная сестра: Совершенно верно.
Буллит: Что же, приступим.
С этим словами доктор Буллит вытащил из саквояжа, который держал в левой руке, массивные серебряные часы на цепочке и записную книжку в черном кожаном переплете, несомненно, из кожи какого-то редкого африканского животного. Установив по часам точное время, доктор Буллит внес в записную книжку запись следующего содержания:
Запись в книжке доктора Буллит а: Один час три минуты пополудни 7 октября 1849 года. С Божьей помощью, мы, доктор Буллит, в присутствии больничной сестры…
Буллит: Ваше имя, пожалуйста.
Больничная сестра: Мистрис Хоукс.
Запись в книжке доктора Буллит а: …в присутствии больничной сестры мистрис Хоукс приступаем к выполнению месмерического эксперимента по установлению имени, а по возможности и родственников пациента, находящегося в данный момент в палате…
Буллит: Номер палаты, пожалуйста?
Больничная сестра: Тринадцать.
Запись в книжке доктора Буллита: …в палате тринадцать Балтиморского народного госпиталя. Пациент, которому на вид около сорока лет, поступил в означенный Балтиморский народный госпиталь…
Буллит: Когда, вы говорите, поступил пациент?
Больничная сестра: Три дня назад. Его доставила в больницу полиция, подобравшая этого человека на вокзале в бессознательном состоянии. Заподозрив в нем джентльмена, полиция приняла меры. Хотя пальто и саквояж у джентльмена, по заявлению полиции, отсутствовали.
Буллит: Достаточно, мистрис Хоукс, я понял. Итак…
Запись в книжке доктора Буллит а: …поступил в означенный Балтиморский народный госпиталь 4 октября 1849 года в бессознательном состоянии, в каковом состоянии находится по текущий момент. Пациент будет введен в месмерический транс, с целью установления с ним контакта. Дальнейшие записи, в связи с занятостью экспериментом доктора Буллита, выполнит мистрис Хоукс.
Буллит: Мистрис Хоукс, возьмите книгу и, по возможности быстрей и точней, записывайте слова пациента.
Больничная сестра: Не беспокойтесь, доктор Буллит, я владею скорописью.
Убедившись в готовности мистрис Хоукс, доктор Буллит взял свои серебряные часы за цепочку и принялся раскачивать их так, чтобы угол колебаний составлял не менее 90°, после чего проделал перед глазами больного несколько простейших гипнотических пассов. Видимых изменений в состоянии пациента не наступило, однако дыхание, до того тяжелое и прерывистое, выровнялось. Мистрис Хоукс попыталась обратить на этот отрадный факт внимание, но доктор Буллит, занятый гипнотическими телодвижениями, взглядом попросил больничную сестру не мешать проведению эксперимента. Через минуту или полторы минуты месмерического воздействия доктор Буллит смог обратиться к пациенту с первым вопросом.
Буллит: Больной, вы меня слышите?
Больной: Слышу.
При этих словах глаза пациента открылись, хотя на его тонком, несмотря на болезненную отечность, лице не отобразилось никаких эмоций. Доктор Буллит вынужден был проверить рефлексы пострадавшего и, по всей видимости, остался ими удовлетворен, поскольку счел возможным продолжить начатое экспериментальное расследование.
Буллит: Как ваше имя, больной?
Больной: Не помню.
Буллит: Не помните или не хотите вспомнить? Сейчас я хлопну в ладоши, после чего вы вспомните свое имя. Вам все понятно, больной?
Больной: Мне понятно.
Доктор Буллит громко хлопнул в ладоши и повторил вопрос.
Буллит: Как ваше имя, больной?
Больной: Я не помню.
После такого, кащалось бы, не оставляющего надежд заявления доктор Буллит задумался. Он размышлял не менее двух с четвертью минут, после чего воскликнул:
Буллит: Но что-нибудь о себе вы помните?
Больной: Все, кроме своего имени.
Восторжествовавший доктор Буллит подал знак больничной сестре, чтобы та предельно сконцентрировалась в порученном ей стенографировании, не упуская мельчайших подробностей, которые могли прозвучать в воспоминаниях пациента.
Буллит: Следовательно, вы помните, как оказались в невменяемом состоянии?
Больной: Я был пьян.
Буллит (потирая руки): Вот мы и приближаемся к разгадке. Теперь постараемся вспомнить, где и с кем вы пили. Сейчас я снова хлопну в ладоши, после чего вы мысленно перенесетесь в тот момент и то место, когда и где пьянка началась. Вы перенесетесь туда и все мне подробно опишите по мере того, как действие будет разворачиваться в вашей памяти. Вы сделаете это, больной?
Больной: Я постараюсь.
Буллит: Тогда я хлопаю в ладоши. Внимание…
С хлопком в ладоши, который произвел доктор Буллит, смуглое лицо пациента будто вытянулось, и на нем отобразилась какая-то затаенная, вместе с тем непереносимая мука. Пациент произвел затяжной вдох и, подбадриваемый короткими репликами доктора Буллита, заговорил. При этом тело его оставалось абсолютно неподвижным, тогда как глаза по мере рассказа метали искры и вообще выражали сильнейшие эмоции.
Больной: Это был праздничная вечеринка или торжественный прием в одном из городских особняков, устроенный не знаю по какому случаю. Гостей принимали в огромной, украшенной гирляндами асфоделий зале, с белыми колоннадами в викторианском стиле. Я, обмениваясь обычными для таких вечеров любезностями с мало мне знакомыми людьми, сразу же проследовал к барной стойке, впрочем, без какого-либо гастрономического намерения, а исключительно с целью уединения от назойливого балтиморского общества. У стойки уже коротало время несколько человек, один из которых любезно ко мне обратился, представившись мистером Чертдери. Это был странноватый субъект – судя по фамилии, француз или северный итальянец, – странноватый в первую очередь внешностью, но не менее внешности и одеждой: в частности, фалды его фрака отличались такой длиной и толщиной материи, что даже топорщились. Что же касается внешности, прическа мистера Чертдери была взлохмачена до невозможности, формой и маслянисто жгучим черным волосом напоминая прически мексиканских индейцев аподевоки. Несмотря на странности в одежде и внешности, мистер Чертдери обратился ко мне в столь изысканных выражениях, что пренебречь беседой с ним было бы верхом непочтительности, граничащей с невоспитанностью.
Буллит: Отлично, отлично, больной! Что же такого сказал вам мистер Чертдери, что после знакомства с ним вы оказались в невменяемом состоянии?
Больной: Прежде всего этот джентльмен, обращаясь ко мне, воскликнул: Эдгар, и вы здесь!
Буллит: Эдгар? Он обратился к вам – Эдгар? По крайней мере, то, что ваше имя Эдгар, теперь можно считать установленным. Однако вы по-прежнему не помните своего полного имени, больной? Ну же, вспоминайте! Вы Эдгар… Эдгар… Как дальше?
Пациент истерично задергался, заговорив лишь через несколько минут – после того, как месмерический контакт между ним и доктором Буллитом был восстановлен.
Что произошло между вами и мистером Чертдери дальше?
Больной: Не помню. Вроде бы, он оказался моим случайным знакомым, земляком, и мы поспорили.
Буллит: О чем поспорили? Сможете ли вы передать содержание вашей беседы слово в слово, начиная с того момента, как возник спор?
Больной: Думаю, что смогу. Началось с того, что джентльмен со взлохмаченной прической и топорщащимися фрачными фалдами обмолвился, что не него не действует алкоголь… Кстати, Эдгар, я совершенно нечувствителен к алкоголю.
Последнюю фразу больной произнес измененным голосом, без сомнения, копируя тембр голоса и манеру произношения собеседника. Измененный голос оказался настолько непохож на собственный голос больного, что у присутствовавших при этом доктора Буллита и мистрис Хоукс не возникло наималейших сомнений по поводу того, что голос мистера Чертдери был воспроизведен в точности. Надо заметить, что артикуляция мистера Чертдери оказалась столь груба и своеобычна, что мистрис Хоукс вскрикнула, прижав ладошки к своему свежему личику, а доктор Буллит от неожиданности разинул рот. Лишь справившись с волнением, доктор смог сосредоточиться и послать пациенту несколько месмерических флюидов с тем, чтобы тот продолжил воспоминания.
Дальнейшее повествование велось в нескольких лицах, поэтому мы сочтем за благо передавать диалоги в том оригинальном виде, в каком они воспринимались изумленными слушателями.
Больной: Как, вас не опьяняет алкоголь? Но это же невероятно, неслыханно! Я полагал, что являюсь единственным человеком с подобной симптоматикой.
Чертдери: Вы жестоко заблуждаетесь, Эдгар. Я способен перепить любое существо на этой планете.
Больной (вспыхивая): Не соблаговолите ли, мистер Чертдери, на деле доказать справедливость ваших слов?
Чертдери: К вашим услугам, Эдгар, и черт меня дери, если я приукрашиваю действительность хоть на унцию.
При этих словах, произносимых за мистера Чертдери, больной издал некоторое подобие смеха, несомненно, долженствующее изобразить смех мистера Чертдери. За отсутствием оригинала было сложно судить, насколько правдоподобным оказалось воспроизведение, однако глотка больного исторгла столь зловещие и утробные звуки, что, слыша их, доктор Буллит и мистрис Хоукс невольно поежились и оглянулись на дверь палаты, в которую зашли не далее десяти минут назад. После чего больной ответил мистеру Чертдери, от своего имени:
Больной: Приступим не медля.
Затем он перешел на рассказ от первого лица.
Следуя моим приказаниям, слуги раздвинули несколько кресел, освободив место для разрешения маленького спора, возникшего между мной и мистером Чертдери. На середину образовавшегося пространства был помещен маленький круглый столик с двумя стульями напротив друг друга, а на столик – две рюмки и несколько бутылок первоклассного виски. Наш спор вызвал оживление среди публики, и очень скоро мы с мистером Чертдери оказались в кругу возбужденных, нарядно одетых господ и дам, обменивающихся острыми репликами и делающих ставки на то, кто из спорщиков окажется крепче на голову. По условиям спора, мы должны были поочередно наливать и выпивать рюмку виски, на что каждому отводилось не более полминуты. Первый, кто бы отказался или не осилил выпить очередную порцию алкоголя, признавался побежденным.
Буллит: Как долго продолжался ваш спор?
Больной: Вот этого сказать не могу. С первой рюмкой меня охватило страшное нервное волнение, подобное горячке, возникающей при тропической лихорадке или приеме некоторых сильнодействующих препаратов. За пару минут сознание достигло такой степени яркости, что я внутренне ослеп, хотя хорошо различал сидящего напротив меня мистера Чертдери с рюмкой в руке и нарядную публику, окружавшую место дуэли плотным кольцом. Волны магнетизма – хотя, конечно, это был не магнетизм, а какая-то иная, воздействующая на нервные окончания природная сила, – словно пробегали по моему лицу, заставляя кожные покровы то напрягаться, то расслабляться в предвкушении неминуемой победы. Рюмка опрокидывалась за рюмкой, бутылки на нашем столе пустели, с тем чтобы быть заменены на полные, однако ни я, ни мистер Чертдери – который, к слову, оказывался весьма выносливым и вместительным субъектом, – не желали уступать. Наконец, настала минута, которая должна была разрешить исход нашего спора. Кажется, я не мог принять ни одной капли внутрь: окружающие предметы проносились мимо меня в необузданном первобытном танце, как если бы я раскручивался со страшной скоростью вокруг своей оси. Однако сидящий напротив меня мистер Чертдери был не в лучшем состоянии – он буквально ни «бе», ни «ме» не мог выговорить. Его всклокоченные волосы слиплись от пота и опали, и я отлично различал на его прикрытом волосами черепе два маленьких коричневых выступа, которые не могли быть ничем иным, как миниатюрными козлиными рожками. В момент, когда я различил козлиные рожки на голове мистера Чертдери, но еще не успел подыскать данному неоспоримому факту научное объяснение, обладатель рожек опрокинул в себя юбилейную восьмидесятую рюмку, после чего завалился под стол и немедля захрапел, отгородившись от происходящего пеленой Морфея. Откровенная поза мистера Чертдери дала мне возможность рассмотреть оттопыренные фалды его фрака, скрывавшие, как я теперь видел, другую атавистическую подробность строения мистера Чертдери, а именно: короткий, но мощный хвостовой отросток, для коего предназначалось специальное отверстие в панталонах. Поскольку мистер Чертдери полностью отключился, таким образом, проиграл заключенное со мною пари, я почел за благо захватить багаж и покинуть гостеприимный кров, тем более что в кармане у меня лежал билет на поезд «Балтимор – Филадельфия».
Войдя в палату и пристально вглядевшись в лицо больного, не наметилось ли изменений к лучшему, больничная сестра пощупала его горячий выпуклый лоб, тихонько потормошила рукав пижамы и позвала:
Больничная сестра: Мистер, мистер! Как вы себя чувствуете, мистер? Как ваше имя, мистер?
Больной – очевидно, находившийся без сознания, – не ответил.
Доктор: Так это он и есть, наш таинственный незнакомец?
Больничная сестра: Да, доктор Буллит, это он. Доктор Моран, который производил осмотр, пришел к самым неутешительным выводам. А поскольку никто не заявил об исчезновении родственника или просто знакомого, доктор Моран счел необходимым прибегнуть к вашей профессиональной помощи.
Буллит: Из чего заключаю, что мой многоуважаемый коллега доктор Моран надеется, что я помогу установить имя и родственников неизвестного.
Больничная сестра: Совершенно верно.
Буллит: Что же, приступим.
С этим словами доктор Буллит вытащил из саквояжа, который держал в левой руке, массивные серебряные часы на цепочке и записную книжку в черном кожаном переплете, несомненно, из кожи какого-то редкого африканского животного. Установив по часам точное время, доктор Буллит внес в записную книжку запись следующего содержания:
Запись в книжке доктора Буллит а: Один час три минуты пополудни 7 октября 1849 года. С Божьей помощью, мы, доктор Буллит, в присутствии больничной сестры…
Буллит: Ваше имя, пожалуйста.
Больничная сестра: Мистрис Хоукс.
Запись в книжке доктора Буллит а: …в присутствии больничной сестры мистрис Хоукс приступаем к выполнению месмерического эксперимента по установлению имени, а по возможности и родственников пациента, находящегося в данный момент в палате…
Буллит: Номер палаты, пожалуйста?
Больничная сестра: Тринадцать.
Запись в книжке доктора Буллита: …в палате тринадцать Балтиморского народного госпиталя. Пациент, которому на вид около сорока лет, поступил в означенный Балтиморский народный госпиталь…
Буллит: Когда, вы говорите, поступил пациент?
Больничная сестра: Три дня назад. Его доставила в больницу полиция, подобравшая этого человека на вокзале в бессознательном состоянии. Заподозрив в нем джентльмена, полиция приняла меры. Хотя пальто и саквояж у джентльмена, по заявлению полиции, отсутствовали.
Буллит: Достаточно, мистрис Хоукс, я понял. Итак…
Запись в книжке доктора Буллит а: …поступил в означенный Балтиморский народный госпиталь 4 октября 1849 года в бессознательном состоянии, в каковом состоянии находится по текущий момент. Пациент будет введен в месмерический транс, с целью установления с ним контакта. Дальнейшие записи, в связи с занятостью экспериментом доктора Буллита, выполнит мистрис Хоукс.
Буллит: Мистрис Хоукс, возьмите книгу и, по возможности быстрей и точней, записывайте слова пациента.
Больничная сестра: Не беспокойтесь, доктор Буллит, я владею скорописью.
Убедившись в готовности мистрис Хоукс, доктор Буллит взял свои серебряные часы за цепочку и принялся раскачивать их так, чтобы угол колебаний составлял не менее 90°, после чего проделал перед глазами больного несколько простейших гипнотических пассов. Видимых изменений в состоянии пациента не наступило, однако дыхание, до того тяжелое и прерывистое, выровнялось. Мистрис Хоукс попыталась обратить на этот отрадный факт внимание, но доктор Буллит, занятый гипнотическими телодвижениями, взглядом попросил больничную сестру не мешать проведению эксперимента. Через минуту или полторы минуты месмерического воздействия доктор Буллит смог обратиться к пациенту с первым вопросом.
Буллит: Больной, вы меня слышите?
Больной: Слышу.
При этих словах глаза пациента открылись, хотя на его тонком, несмотря на болезненную отечность, лице не отобразилось никаких эмоций. Доктор Буллит вынужден был проверить рефлексы пострадавшего и, по всей видимости, остался ими удовлетворен, поскольку счел возможным продолжить начатое экспериментальное расследование.
Буллит: Как ваше имя, больной?
Больной: Не помню.
Буллит: Не помните или не хотите вспомнить? Сейчас я хлопну в ладоши, после чего вы вспомните свое имя. Вам все понятно, больной?
Больной: Мне понятно.
Доктор Буллит громко хлопнул в ладоши и повторил вопрос.
Буллит: Как ваше имя, больной?
Больной: Я не помню.
После такого, кащалось бы, не оставляющего надежд заявления доктор Буллит задумался. Он размышлял не менее двух с четвертью минут, после чего воскликнул:
Буллит: Но что-нибудь о себе вы помните?
Больной: Все, кроме своего имени.
Восторжествовавший доктор Буллит подал знак больничной сестре, чтобы та предельно сконцентрировалась в порученном ей стенографировании, не упуская мельчайших подробностей, которые могли прозвучать в воспоминаниях пациента.
Буллит: Следовательно, вы помните, как оказались в невменяемом состоянии?
Больной: Я был пьян.
Буллит (потирая руки): Вот мы и приближаемся к разгадке. Теперь постараемся вспомнить, где и с кем вы пили. Сейчас я снова хлопну в ладоши, после чего вы мысленно перенесетесь в тот момент и то место, когда и где пьянка началась. Вы перенесетесь туда и все мне подробно опишите по мере того, как действие будет разворачиваться в вашей памяти. Вы сделаете это, больной?
Больной: Я постараюсь.
Буллит: Тогда я хлопаю в ладоши. Внимание…
С хлопком в ладоши, который произвел доктор Буллит, смуглое лицо пациента будто вытянулось, и на нем отобразилась какая-то затаенная, вместе с тем непереносимая мука. Пациент произвел затяжной вдох и, подбадриваемый короткими репликами доктора Буллита, заговорил. При этом тело его оставалось абсолютно неподвижным, тогда как глаза по мере рассказа метали искры и вообще выражали сильнейшие эмоции.
Больной: Это был праздничная вечеринка или торжественный прием в одном из городских особняков, устроенный не знаю по какому случаю. Гостей принимали в огромной, украшенной гирляндами асфоделий зале, с белыми колоннадами в викторианском стиле. Я, обмениваясь обычными для таких вечеров любезностями с мало мне знакомыми людьми, сразу же проследовал к барной стойке, впрочем, без какого-либо гастрономического намерения, а исключительно с целью уединения от назойливого балтиморского общества. У стойки уже коротало время несколько человек, один из которых любезно ко мне обратился, представившись мистером Чертдери. Это был странноватый субъект – судя по фамилии, француз или северный итальянец, – странноватый в первую очередь внешностью, но не менее внешности и одеждой: в частности, фалды его фрака отличались такой длиной и толщиной материи, что даже топорщились. Что же касается внешности, прическа мистера Чертдери была взлохмачена до невозможности, формой и маслянисто жгучим черным волосом напоминая прически мексиканских индейцев аподевоки. Несмотря на странности в одежде и внешности, мистер Чертдери обратился ко мне в столь изысканных выражениях, что пренебречь беседой с ним было бы верхом непочтительности, граничащей с невоспитанностью.
Буллит: Отлично, отлично, больной! Что же такого сказал вам мистер Чертдери, что после знакомства с ним вы оказались в невменяемом состоянии?
Больной: Прежде всего этот джентльмен, обращаясь ко мне, воскликнул: Эдгар, и вы здесь!
Буллит: Эдгар? Он обратился к вам – Эдгар? По крайней мере, то, что ваше имя Эдгар, теперь можно считать установленным. Однако вы по-прежнему не помните своего полного имени, больной? Ну же, вспоминайте! Вы Эдгар… Эдгар… Как дальше?
Пациент истерично задергался, заговорив лишь через несколько минут – после того, как месмерический контакт между ним и доктором Буллитом был восстановлен.
Что произошло между вами и мистером Чертдери дальше?
Больной: Не помню. Вроде бы, он оказался моим случайным знакомым, земляком, и мы поспорили.
Буллит: О чем поспорили? Сможете ли вы передать содержание вашей беседы слово в слово, начиная с того момента, как возник спор?
Больной: Думаю, что смогу. Началось с того, что джентльмен со взлохмаченной прической и топорщащимися фрачными фалдами обмолвился, что не него не действует алкоголь… Кстати, Эдгар, я совершенно нечувствителен к алкоголю.
Последнюю фразу больной произнес измененным голосом, без сомнения, копируя тембр голоса и манеру произношения собеседника. Измененный голос оказался настолько непохож на собственный голос больного, что у присутствовавших при этом доктора Буллита и мистрис Хоукс не возникло наималейших сомнений по поводу того, что голос мистера Чертдери был воспроизведен в точности. Надо заметить, что артикуляция мистера Чертдери оказалась столь груба и своеобычна, что мистрис Хоукс вскрикнула, прижав ладошки к своему свежему личику, а доктор Буллит от неожиданности разинул рот. Лишь справившись с волнением, доктор смог сосредоточиться и послать пациенту несколько месмерических флюидов с тем, чтобы тот продолжил воспоминания.
Дальнейшее повествование велось в нескольких лицах, поэтому мы сочтем за благо передавать диалоги в том оригинальном виде, в каком они воспринимались изумленными слушателями.
Больной: Как, вас не опьяняет алкоголь? Но это же невероятно, неслыханно! Я полагал, что являюсь единственным человеком с подобной симптоматикой.
Чертдери: Вы жестоко заблуждаетесь, Эдгар. Я способен перепить любое существо на этой планете.
Больной (вспыхивая): Не соблаговолите ли, мистер Чертдери, на деле доказать справедливость ваших слов?
Чертдери: К вашим услугам, Эдгар, и черт меня дери, если я приукрашиваю действительность хоть на унцию.
При этих словах, произносимых за мистера Чертдери, больной издал некоторое подобие смеха, несомненно, долженствующее изобразить смех мистера Чертдери. За отсутствием оригинала было сложно судить, насколько правдоподобным оказалось воспроизведение, однако глотка больного исторгла столь зловещие и утробные звуки, что, слыша их, доктор Буллит и мистрис Хоукс невольно поежились и оглянулись на дверь палаты, в которую зашли не далее десяти минут назад. После чего больной ответил мистеру Чертдери, от своего имени:
Больной: Приступим не медля.
Затем он перешел на рассказ от первого лица.
Следуя моим приказаниям, слуги раздвинули несколько кресел, освободив место для разрешения маленького спора, возникшего между мной и мистером Чертдери. На середину образовавшегося пространства был помещен маленький круглый столик с двумя стульями напротив друг друга, а на столик – две рюмки и несколько бутылок первоклассного виски. Наш спор вызвал оживление среди публики, и очень скоро мы с мистером Чертдери оказались в кругу возбужденных, нарядно одетых господ и дам, обменивающихся острыми репликами и делающих ставки на то, кто из спорщиков окажется крепче на голову. По условиям спора, мы должны были поочередно наливать и выпивать рюмку виски, на что каждому отводилось не более полминуты. Первый, кто бы отказался или не осилил выпить очередную порцию алкоголя, признавался побежденным.
Буллит: Как долго продолжался ваш спор?
Больной: Вот этого сказать не могу. С первой рюмкой меня охватило страшное нервное волнение, подобное горячке, возникающей при тропической лихорадке или приеме некоторых сильнодействующих препаратов. За пару минут сознание достигло такой степени яркости, что я внутренне ослеп, хотя хорошо различал сидящего напротив меня мистера Чертдери с рюмкой в руке и нарядную публику, окружавшую место дуэли плотным кольцом. Волны магнетизма – хотя, конечно, это был не магнетизм, а какая-то иная, воздействующая на нервные окончания природная сила, – словно пробегали по моему лицу, заставляя кожные покровы то напрягаться, то расслабляться в предвкушении неминуемой победы. Рюмка опрокидывалась за рюмкой, бутылки на нашем столе пустели, с тем чтобы быть заменены на полные, однако ни я, ни мистер Чертдери – который, к слову, оказывался весьма выносливым и вместительным субъектом, – не желали уступать. Наконец, настала минута, которая должна была разрешить исход нашего спора. Кажется, я не мог принять ни одной капли внутрь: окружающие предметы проносились мимо меня в необузданном первобытном танце, как если бы я раскручивался со страшной скоростью вокруг своей оси. Однако сидящий напротив меня мистер Чертдери был не в лучшем состоянии – он буквально ни «бе», ни «ме» не мог выговорить. Его всклокоченные волосы слиплись от пота и опали, и я отлично различал на его прикрытом волосами черепе два маленьких коричневых выступа, которые не могли быть ничем иным, как миниатюрными козлиными рожками. В момент, когда я различил козлиные рожки на голове мистера Чертдери, но еще не успел подыскать данному неоспоримому факту научное объяснение, обладатель рожек опрокинул в себя юбилейную восьмидесятую рюмку, после чего завалился под стол и немедля захрапел, отгородившись от происходящего пеленой Морфея. Откровенная поза мистера Чертдери дала мне возможность рассмотреть оттопыренные фалды его фрака, скрывавшие, как я теперь видел, другую атавистическую подробность строения мистера Чертдери, а именно: короткий, но мощный хвостовой отросток, для коего предназначалось специальное отверстие в панталонах. Поскольку мистер Чертдери полностью отключился, таким образом, проиграл заключенное со мною пари, я почел за благо захватить багаж и покинуть гостеприимный кров, тем более что в кармане у меня лежал билет на поезд «Балтимор – Филадельфия».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента