Страница:
— Оно заключается в следующем…
…Этот диалог наших героев будет завершен через несколько страниц..
Восьмого января 1925 года в столице Цейлона Коломбо Рерих простился с господином Мацуоко и его коллегами. Японские друзья продолжили путь на родину, а Николай Константинович отправился на север Индии в княжество Сикким, где его с нетерпением ждали жена и сын. На этот раз его сопровождал «научный секретарь» Владимир Анатольевич, он же Горбун (для ОГПУ).
20 января в Пекине посол Советского Союза Лев Карахан и посол Японии Носадзава подписали конвенцию об основных принципах взаимоотношений. В ней нашли отражение все взаимные уступки, которые обсуждались на пароходе «Катари Мару».
1 марта 1925 года в Токио было открыто советское посольство. Пост первого секретаря полпредства СССР занял Георгий Александрович Астахов.
Лишь одно событие омрачает эту празднично-победную хронику.
Когда Николай Константинович с Шибаевым двадцать четвертого декабря 1924 года направлялись на Лионский вокзал, чтобы сесть в «Голубой экспресс» и на следующее утро быть в Марселе, их незримо сопровождали английские контрразведчики — вычислили-таки англичане неутомимого русско-американского путешественника. Они, естественно, наблюдали посадку Рериха и его горбатого спутника на судно «Катари Мару», отплывавшее в далекую Иокогаму. Сейчас ясно одно: английская контрразведка не разгадала замысла советской стороны (а может быть, не связывала Рериха с «русско-японским вопросом»). Во всяком случае, о предварительных переговорах на корабле она ничего не узнала. Живописец интересовал ее в связи с его Трансгималайской экспедицией и, скорее всего, именно поэтому был теперь «под колпаком»:' во всех портах, где делал стоянку пароход «Катари Мару», Николая Константиновича встречали британские агенты. Незримо.
И в заключение один любопытный Документ, свидетельствующий о том, что в операции по подготовке подписания советско-японской конвенции, в которой главная роль отводилась Рериху, инициатива принадлежала стратегам с Лубянки. В наркомате иностранных дел знали о ситуации лишь в общих чертах, и документ этот отражает постоянное соперничество, если не сказать — вражду советских дипломатов тех лет и спецслужб СССР.
1 марта 1925 года, то есть в день открытия советского посольства в Японии, была отправлена следующая депеша.
Глава 6
…Этот диалог наших героев будет завершен через несколько страниц..
Восьмого января 1925 года в столице Цейлона Коломбо Рерих простился с господином Мацуоко и его коллегами. Японские друзья продолжили путь на родину, а Николай Константинович отправился на север Индии в княжество Сикким, где его с нетерпением ждали жена и сын. На этот раз его сопровождал «научный секретарь» Владимир Анатольевич, он же Горбун (для ОГПУ).
20 января в Пекине посол Советского Союза Лев Карахан и посол Японии Носадзава подписали конвенцию об основных принципах взаимоотношений. В ней нашли отражение все взаимные уступки, которые обсуждались на пароходе «Катари Мару».
1 марта 1925 года в Токио было открыто советское посольство. Пост первого секретаря полпредства СССР занял Георгий Александрович Астахов.
Лишь одно событие омрачает эту празднично-победную хронику.
Когда Николай Константинович с Шибаевым двадцать четвертого декабря 1924 года направлялись на Лионский вокзал, чтобы сесть в «Голубой экспресс» и на следующее утро быть в Марселе, их незримо сопровождали английские контрразведчики — вычислили-таки англичане неутомимого русско-американского путешественника. Они, естественно, наблюдали посадку Рериха и его горбатого спутника на судно «Катари Мару», отплывавшее в далекую Иокогаму. Сейчас ясно одно: английская контрразведка не разгадала замысла советской стороны (а может быть, не связывала Рериха с «русско-японским вопросом»). Во всяком случае, о предварительных переговорах на корабле она ничего не узнала. Живописец интересовал ее в связи с его Трансгималайской экспедицией и, скорее всего, именно поэтому был теперь «под колпаком»:' во всех портах, где делал стоянку пароход «Катари Мару», Николая Константиновича встречали британские агенты. Незримо.
И в заключение один любопытный Документ, свидетельствующий о том, что в операции по подготовке подписания советско-японской конвенции, в которой главная роль отводилась Рериху, инициатива принадлежала стратегам с Лубянки. В наркомате иностранных дел знали о ситуации лишь в общих чертах, и документ этот отражает постоянное соперничество, если не сказать — вражду советских дипломатов тех лет и спецслужб СССР.
1 марта 1925 года, то есть в день открытия советского посольства в Японии, была отправлена следующая депеша.
Товарищу Крестинскому
Уважаемый товарищ!
Пожалуйста, не упускайте того полубуддиста-полукоммуниста, о котором вы мне в свое время писали, прислав его «доклад», и который связан с товарищем Астаховым. У нас до сих пор не было такого серьезного мостика в эти столь важные центры. Ни в коем случае не надо потерять эту возможность. Как именно мы ее используем, это потребует серьезного обсуждения и подготовки. Кто именно за отъездом товарища Астахова из Берлина47 будет этим заниматься? Надо это поручить кому-нибудь понимающему Восток и интересующемуся восточными делами.
Г.В. Чичерин
Нарком иностранных дел СССР
I.III. 1925 г.
Москва
Глава 6
В марте 1925 года Николай Константинович Рерих появляется в Сиккиме. Встреча с женой и сыном. Более чем радушная встреча с подполковником Бейли, но Николай Константинович чувствует некоторую настороженность в своем английском друге.
— Он что-то знает, — говорит вечером Елена Ивановна мужу. — Или догадывается.
Им еще не известно, что Трансгималайская экспедиция под пристальным наблюдением британской разведки, хотя подполковник Бейли, английский резидент, нанес Рерихам ответный дружеский визит. Между прочим («Посмотрите, какая в Штатах отличная гербовая бумага для документов!») показан американский экспедиционный паспорт, то есть «миссия Рериха» продолжается по намеченному маршруту под флагом североамериканских Соединенных Штатов.
Они спешат: проходит несколько дней, и экспедиция из Дарджилинга через Калькутту (здесь Рерих прощается со своим «научным секретарем» Шибаевым — у Горбуна срочные дела в Европе) перебрасывается в западные Гималаи, в столицу Кашмира Сринигар.
В нашем повествовании не будет подробного описания этого грандиозного подвижнического и безусловно героического путешествия Рерихов, его перипетий, гигантской работы — этнографической, культуроведческой, археологической, историко-исследовательскои и прочей — проделанной ими на всем пути, растянувшемся на десятки тысяч километров; не будет перечисления бесчисленных городов, поселений, монастырей, исторических местностей (по которым «прошел Будда»), описания неповторимой величественной красоты Гималаев — гор, долин, водопадов; не будет перечисления народностей, населяющих эти земли, и их религий; путешественники много раз достигали мест, куда действительно не ступала до сих пор нога европейца. И все это в дальнейшем найдет отражение в сотнях картин Николая Константиновича (наброски делаются буквально в седле и в палатке, под завывание высокогорной метели или крики шакалов, вплотную подошедших к лагерю экспедиции), в собранных коллекциях, записях и отца, и сына. Тех, кто захочет подробно познакомиться с историей и географией Трансгималайской экспедиции Рерихов, я, автор этого во многом драматического (во всяком случае, для меня) романа, адресую к трем книгам: Николай Рерих, «Алтай — Гималаи»; Юрий Рерих, «По тропам срединной Азии»; К. Н. Рябинин, «Развенчанный Тибет». Но лучше всего обратиться к этим чрезвычайно интересным сочинениям — пусть не упрекнут меня читатели в нескромности — после прочтения беллетризированного исследования феномена Николая Рериха, которое сейчас вы держите в руках: без этого чтения многое, скрытое в подтексте этих книг или зашифрованное, останется для вас непонятным. На примерах из дневника Николая Константиновича «Алтай — Гималаи» в этом скоро можно будет убедиться.
…Итак, первая долгая остановка — Сринигар, столица индийского княжества Кашмир. Рерих спешит к монгольской границе, по намеченному маршруту (для подполковника Бейли), на самом деле к советско-китайской «разделительной полосе». И первая задержка: дальнейшее продвижение экспедиции к Леху, столице княжества Ладак, всячески тормозит местная британская администрация в лице резидента правительства Его Величества короля Георга V в Кашмире Джона Бари Вуда.
Из письма Рериха Владимиру Анатольевичу Шибаеву, написанного 1 апреля 1925 года: «Привет с озер Кашмира. Холодно. Лежит снег. Вчера нашу лодку чуть не разбило бурей, но вдруг наступила тишина, и мы успели до нового шквала укрыться в речку. Перед нами лежит дорога на Гилгит. Боремся за разрешение идти в Ладак. Масса препятствий. Сражаемся…»
Необходим краткий комментарий к этому письму.
Озеро, по которому вроде бы совершили небольшую прогулку Рерихи, называется Вулар. На его берегу расположена живописная деревня Балдипур. Николай Константинович Рерих обратил внимание жены: «Посмотри, Лада: как гармонично сливаются эти хижины с ландшафтом». — «Действительно, дорогой, прелесть». Между тем от этой деревни начиналась стратегическая трасса через Гилгит на Сарыкол, а дальше прямой путь в соседний Кашгар и к границе с Советским Союзом. Но эта дорога для наших путешественников была закрыта. В своем дневнике Рерих — наверно, со вздохом — записывает: «Гилгит и Читрол берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрол всегда под особым запретом».
Нет, невозможно удержаться! Давайте посмотрим, в каком идиллическом и, надо сказать, отлично написанном тексте растворены две фразы, ключевые для понимания происходящего: «На северо-востоке озера Вулар горы сходятся. В этом проходе какая-то зовущая убедительность. Само селение Балдипур уже имеет какой-то особый характер. Когда подходите к почтовому отделению, вы поймете значительность места. Здесь поднимается в горы дорога на Гилгит. Вы проходите до первого подъема и следите за извивами восходящего пути. На вершине перевала первый ночлег. Потом путь сперва идет по самому гребню, где еще белеет снег полоскою, а потом окунается в первое преддверие. Гилгит и Читрол берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрол. всегда под особым запретом. Лиловые и пурпурные скалы, синева снежных вершин. Каждый всадник в чалме привлекает внимание: не с севера ли? (То есть не со стороны ли советской границы — И.М.)
Каждая вереница лошадок тянет глаз за собою. Значительный угол!»48
Вернемся к заключительным словам из письма Рериха Шибаеву: «…масса препятствий. Сражаемся…»
Надо сказать: в буквальном смысле. Получив наконец разрешение из Лондона на продолжение пути, экспедиция покинула Сринигар, и однажды ночью на караван путешественников произошло вооруженное нападение. Несколько караванщиков из нанятых местных жителей ранены. Среди нападавших Николай Константинович опознал шофера сэра Вуда…
Тем не менее по древнему пути через Маулбек, Лама-юре, Базг, Саспуле караван Рерихов, состоящий из многих лошадей и верблюдов, дошел до города Леха, столицы княжества Ладак.
Этот переход начался 26 мая 1925 года.
В Ладаке экспедиция застряла на два месяца.
И вот… NB! Дамы и господа, внимание! Очень скоро воссоединятся в один поток два времени: ретроспективное, начавшееся в 1923 году, шестого декабря, когда Николай Константинович Рерих со своими спутниками из Бомбея отправился в княжество Сикким (и это было стартом Трансгималайской экспедиции) — и события последовательного развития сюжета, которые происходили в Москве 7 августа 1925 года.
Напоминаю: Яков Григорьевич Блюмкин, подавленный отменой уже подготовленной экспедиции в Тибет на поиски Шамбалы во главе с мистическим ученым Александром Васильевичем Барченко (а он в этой несостоявшейся экспедиции политкомиссар), вызван в кабинет начальника спецотдела Глеба Ивановича Бокия.
Вот несколько фраз из состоявшегося тогда диалога:
Блюмкин: Неужели ничего нельзя сделать? Экспедиция окончательно загублена?
Бокий: Нет, Яков Григорьевич, экспедиция состоится. Вернее… Она уже состоялась. Мы с вами тут разговариваем, а в это время караван продолжает путь в буквальном смысле этих слов.
Блюмкин: Ничего не понимаю…
Бокий:…Так вот, Яков Григорьевич, вам предстоит дальняя дорога… Ваш псевдоним в этой операции — Лама.
Здесь необходимо сказать, что начиная с 1922 года, разрабатывая план экспедиции в Тибет в поисках Шамбалы во главе с профессором Барченко, начальник спецотдела готовил и второй вариант экспедиции, параллельный, во главе с Рерихом, зная, какое сопротивление в предстоящем мероприятии ему могут оказать заместители Дзержинского Ягода и Трилиссер. Так и случилось. Глеб Иванович знал также, что Николай Константинович рвется в Индию и Тибет, что стоит только открыть финансовый шлюз и обеспечить экспедицию всем необходимым, как этот гигант действия сразу, без раскачки двинется в путь, что и произошло. В середине 1923 года Бокий почувствовал первое противостояние двух замов главы ОГПУ, а когда оно стало нарастать, необходимые финансовые потоки в США были направлены в распоряжение Рериха. Золотоносный шлюз был открыт, как известно читателям, в 1924 году, когда наш неутомимый живописец, надо сказать, не по своей воле, второй раз отправился в Америку.
Сейчас — вот-вот сольются в одно русло два временных потока — с Трансгималайской экспедицией Рериха все резко волшебным образом изменилось: теперь на нее дружно работали, забыв на время распри и взаимную ненависть, два зама Дзержинского, Ягода и Трилиссер, и начальник спецотдела Бокий, то есть ОГПУ в тандеме с наркоматом иностранных дел, возглавляемым Чичериным.
Все это случилось после того, как в оба ведомства поступила одинаковая директива:
В чем дело? Почему мы упускаем инициативу на Востоке-в Китае, Тибете, Индии? Как осуществляются предложения китайских и индийских товарищей о создании там Восточного Интернационала и сокрушении английского колониального ига?Действуйте энергично, не считаясь с затратами. Докладывайте регулярно.
Сталин
В середине августа 1925 года в районном центре, селе Гарм, расположенном в южном Таджикистане, появился необычный приезжий, на которого все сразу обратили внимание: смуглый молодой человек, коренастый, крепкий, в летнем легком костюме, в гетрах и горных ботинках из мягкой податливой кожи на толстой ребристой подошве (они в серо-белой пуховой пыли на дороге оставляли затейливые следы, которые с изумлением рассматривали мальчишки); в руке у него был дорожный саквояж, явно тяжелый; соломенную шляпу с широкими полями он держал в руке, обмахиваясь ею — был полдень, невыносимый зной при полном безветрии, и обступившие горы тонули в сиреневом мареве.
Незнакомец стоял на единственной площади села и зорко оглядывался по сторонам. Он заметил все сразу: домик милиции, райсовет, который занимал единственное каменное двухэтажное здание, чайхану (на ее открытой веранде за низкими столиками сидели, по-турецки скрестив ноги, старики в пестрых халатах, с темными лицами, с пиалами в руках и, полные достоинства, молча смотрели на чужестранца, казалось, не проявляя к нему никакого интереса).
Рядом с чайханой расположился «Дом приезжих» — с плоской крышей, старый и ветхий. Все вывески здесь были на двух языках — русском и таджикском.
Молодой человек начал с «Лома приезжих», в котором снял двухкомнатный номер, заплатив за обе «койки» — он свободно говорил по-персидски (а таджикский лишь разновидность этого языка), и сия поразительная новость мгновенно распространилась по всему Гарму.
Следующий визит был в милицию, где незнакомец представился, предъявив паспорт и командировочное удостоверение: Петровский Вадим Никитович, сотрудник акционерного общества «Шерсть».
— Прибыл для закупок сырья, — сказал он местному милицейскому начальству. — Расскажите, как у вас тут с шерстью, посоветуйте, где закупать. Как с интересующим меня товаром в самом Гарме?
— Можно и в Гарме, — ответили ему. — Но уже был тут закупщик от вас с месяц назад. Надо по кишлакам ехать. С проводником поможем.
— Спасибо, товарищи. Я у вас на день-другой останусь, осмотрюсь. Может, проводника сам найду.
Действительно, два дня Вадим Никитович пробыл в селе: гулял по пыльным улицам, любовался окрестными горами, на базаре приценивался к фруктам, овечьему сыру, прочей снеди, но ничего не купил. Поговорил с несколькими проводниками, знающими тропы в Памир, но никого не нанял. На почте отправил несколько телеграмм…
А на третью ночь товарищ Петровский, расплатившись в «Ломе приезжих» с заспанной дежурной, вышел, сказав, что отправляется на закупки в кишлаки, и больше никогда в Гарме не появился.
…Следующее раннее утро, еще свежее, с призраками тумана в распадках, застало караван паломников-исмаилистов, состоящий из пяти человек, уже далеко от Гарма. Путь предстоял дальний — в Индию, к святым местам. Ехали на местных лошадях, и дорожная поклажа у искателей божественных истин была изрядно тяжела, поэтому двигались неторопливым шагом. Вели караван два проводника: памирец Назар-Шо, прекрасно знавший тропы Горного Бадахшана, через который пролегал путь, и монгольский лама в длинном оранжевом халате (приходилось, садясь на лошадь, подпихивать под седло полы), с наголо стриженной головой. Это был товарищ Петровский, а еще точнее — Яков Григорьевич Блюмкин собственной персоной.
Советский Памир тогда примыкал к северной Индии: несколько километров по Афганистану и — Индия. Поскольку в последнее время отношения между Советским Союзом и Англией были накалены до предела, граница здесь охранялась индийской стороной жесточайшим образом, особенно в районе административного центра Читрол, через который шла удобная дорога в глубину Индии: ни один человек с «той стороны» не мог здесь беспрепятственно пересечь пограничную черту. («Гилгит и Читрол берегутся особо» — Николай Рерих, помните?) И лишь паломники-исмаилисты могли пересечь границу, не опасаясь ареста — таково было распоряжение английской администрации, которое беспрекословно выполняли туземные пограничники.
Вот и последний советский кишлак Кизил-рабат… Узкая полоса афганской земли… Перевал Вахджир… Индийская пограничная застава.
Помолились, воздев руки к небу. Двинулись вперед. Прошли!
…Семнадцатого сентября 1925 года «монгольский лама» Блюмкин появился в столице княжества Ладак, в Лехе.
Здесь уже больше месяца находилась экспедиция Рериха. Изучались достопримечательности, делались наброски картин, совершались походы в окрестности, производились раскопки, выяснялись отношения с местной администрацией — необходимо было получить разрешение на продолжение пути.
Но особо не спешили, потому что ждали.
Ждали гонца из самого «центра», то есть из Москвы, о чем сообщил тайный связной, который постоянно сопровождал экспедицию, то появляясь, то исчезая. Об ожидаемом гонце знали только три человека: Николай Константинович, Елена Ивановна и Юрий Николаевич Рерихи.
И — наконец-то! Энергичный стук в дверь номера местной гостиницы, который занимало путешествующее семейство:
— Разрешите? — Мужской голос произнес это слово по-английски.
Вот как Николай Константинович описывает появление «ламы»:
Приходит монгольский лама, и с ним новая волна вестей. В Лхасе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама. Уже побывал от Урги до Цейлона. Как глубоко проникающа эта организация лам!
Не кажется ли вам, господин Рерих, что «глубоко проникающа» совсем другая организация? Нет, какая выдержка! Ни один мускул не дрогнул на лице уважаемого маэстро. Он наверняка сразу узнал «ламу» — ведь они встречались в Лондоне в 1920 году, беседовали на значительные темы, и потом художник неожиданного соотечественника, появившегося в маленьком кафе возле зала, где Дягилев репетировал свои балеты, назвал «стальными челюстями». И откуда пожаловал «отличный лама», тоже известно Рериху.
Согласитесь, не зная истории сотрудничества живописца с ОГПУ и факта его знакомства с суперагентом Блюмкиным, ничего не извлечешь из процитированного текста. Он фальшиво-радостен, индифферентен, не несет никакой информации. Скорее всего эта невнятная для непосвященного запись сделана по принципу: потом прочитать и вспомнить подтекст.
Но давайте проследим дальше путь «ламы» — по дневнику Николая Константиновича.
Экспедиция из Ладака продолжает двигаться по намеченному маршруту — к Хотану.
Рерих восхищается своим новым спутником (стал-таки Блюмкин комиссаром в экспедиции, цель которой — Тибет, Шамбала):
Нет в ламе ни чуточки ханжества, и для защиты основ (интересно, каких? Впрочем, мы знаем, какие «основы» может героически защищать Яков Григорьевич — И.М.) он готов и оружие взять. Шепчет: «Не говорите этому человеку — все разболтает», или «А теперь я лучше уйду». И ничего лишнего не чувствуется за его побуждениями. И как легок он на передвижения!
Что легок, то легок…
В первую же ночь после выхода каравана из Леха «лама» покинул экспедицию, сообщив только Николаю Константиновичу и его сыну, что появится вновь через три дня и будет их ждать на конспиративной явке в приграничном монастыре Сандолинг.
Да, уже рядом китайская граница.
Однако когда экспедиция через три дня появилась в буддийском храме монастыря, на вопрос Юрия Николаевич, был ли здесь монгольский лама, последовал ответ:
— Был. И ушел еще рано утром по дороге к границе.
22 сентября 1925 года. Последний ночлег в Индии в селении Панимик, на берегу реки Нурба. И днем, и ночью ремонтируют мост через реку: идет подготовка к переправе регулярных войск. Рерих заносит в дневник: «Таинственная починка пути встречалась нам и в других пограничных местах». Явно англичане в возможной войне готовятся наступать. В противном случае водные переправы разрушались бы.
… Ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое сентября. Огромная луна стоит над могучим и загадочным миром гор, полная тишина. Неожиданно в лагере появляется «лама». «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток».
— Вы бы отдохнули, — тихо говорит ему живописец. — Поспали.
— Нет, мне надо идти.
И он опять исчезает. «На перевал лама пойдет ночью…» Да, у Блюмкина ночная, опасная и ответственная работа: он бесшумно уходит к границе, он до рассвета пройдет многие километры, на карту будут наноситься пограничные кордоны, блокпосты, места сосредоточения войск и военной техники, высоты, удобные для огневых позиций; будут уточнены пограничные участки, где могут пройти пехота и техника…
Утром «лама», свежий и бодрый, появляется в расположении экспедиции:
— Продолжим путь?
Рерих от изумления сразу не может ответить: «лама» в новом обличий — на нем костюм уроженца китайского Туркестана, по документам он теперь купец-мусульманин из Яркенда.
— К чему такая перемена?..
— А как же, Николай Константинович? — победно-радостно говорит на чистейшем русском языке товарищ Блюмкин. — Завтра мы уже в Китае!
Тем не менее в дневнике живописца появляется запись, полная «удивления» (никуда не уйти от ее оценки — фальшивая): «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей…»
Эти друзья — Агван Дорджиев, бывший агент российского Генерального штаба в окружении Далай-ламы, затем консультант советской разведки; второй — нарком иностранных дел СССР товарищ Чичерин.
Впрочем, в путевом дневнике эти примечательные персоны, естественно, не упоминаются. Зато следует заключительный восторженно-неискренний пассаж об агенте ОГПУ «ламе»:
Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклом разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия как корнями пронизана этой странствующей организацией49.
Уверяю вас, Николай Константинович, «пронизана» не только Азия, но и другие страны и континенты. Впрочем, вы это прекрасно знаете. Только давайте уточним, что собой представляет восхищающая вас «организация лам». Ее главный штаб находится в Москве, на Лубянке, не так ли?
В нашем повествовании опускаются все перипетии многомесячного пути экспедиции Рериха по Китаю — вплоть до прибытия в Урумчи, фактически пограничный китайский город — Советский Союз, «родина», куда, похоже, так неудержимо рвутся наши отважные путешественники и исследователи, рядом…
Позади вынужденное сидение в Хатоне — полтора месяца, и за это время Николай Константинович создает давно задуманную серию картин «Майтрея, или Будда Грядущего», фактологическая основа которой — самая распространенная в Центральной Азии легенда о владыке Шамбалы, с приходом которого на земле воцарится справедливость и мир. Достижение Шамбалы — это стремление владеет живописцем постоянно, днем и ночью… Да, сейчас выбран другой путь. Так надо… Но потом…
Позади противостояние с китайскими властями Хатона, переписка со столицами европейских стран — Москвой, Лондоном, Нью-Йорком: воздействуйте на Китай, помогите продолжить «нашу мирную экспедицию». Переписка осуществляется через советского консула в Кашгаре Макса Франковича Думкаса, с ним пока установлена заочная связь. Вот начало первого письма Рериха соотечественнику с дипломатическим статусом:
Уважаемый господин консул! Из прилагаемых телеграмм Вы увидите, что наша экспедиция, о которой Вы уже могли слышать, терпит притеснение со стороны китайских властей Хатона. Мы уверены, что во имя культурной цели экспедиции Вы не откажете в своем просвещенном содействии. Не найдете ли возможности сообщить соответственно власти Урумчи, а также послать прилагаемые телеграммы через Москву…
Помощь и содействие оказаны быстро и решительно, Еще бы! Макс Франкович, агент ОГПУ по совместительству с дипломатической деятельностью, получил из «центра» соответствующие директивы. Потом, когда экспедиция достигнет Кашгара, шестого декабря 1925 года, Николай Константинович горячо поблагодарит «нового друга» за оказанную помощь.
Во всех переговорах с властями, хлопотах, конфликтах, которые возникают в пути с местными жителями — вплоть до вооруженных стычек, — постоянно участвует «китайский купец из Яркенда» — Яков Григорьевич Блюмкин, действуя умело, энергично, иногда в открытую, чаше тайно. «Политкомиссар» экспедиции постепенно превращается в телохранителя всех троих Рерихов, но прежде всего — Николая Константиновича; в одной из директив, полученных «ламой», говорится: «Он национальная ценность страны. Беречь как зеницу ока». И действительно, путь, которым следует экспедиция, опасен. Правда, пока еще не смертельно опасен…
Но — дальше, дальше! Скорее! Через Аксу, Куча, Карашар, Токсун — в Урумчи.
Одиннадцатого апреля 1926 года экспедиция Рериха прибыла в столицу Западного Китая. Ее уже ждали в советском консульстве, и прежде всего с нетерпением ждал лично консул товарищ Быстрое, Александр Ефимович Быстров-Запольский. С ним Николай Константинович тоже состоял в переписке, да и из Москвы соответствующие директивы были получены: «консул» являлся резидентом советской разведки в провинции Синьцзян (или в Западном Китае, что одно и то же). Но главная цель этой части Трансгималайской экспедиции еще не достигнута: в Урумчи, проводя свободное время в советском консульстве в дружеских беседах с Александром Ефимовичем и его коллегами, Рерихи, скрывая нетерпение, ждут. Ждут скорейшего оформления виз в Советский Союз. Да! Их заветная цель — попасть на родину! «В Москву, в Москву!» — мысленно произносят они вслед за чеховскими тремя сестрами.
— Он что-то знает, — говорит вечером Елена Ивановна мужу. — Или догадывается.
Им еще не известно, что Трансгималайская экспедиция под пристальным наблюдением британской разведки, хотя подполковник Бейли, английский резидент, нанес Рерихам ответный дружеский визит. Между прочим («Посмотрите, какая в Штатах отличная гербовая бумага для документов!») показан американский экспедиционный паспорт, то есть «миссия Рериха» продолжается по намеченному маршруту под флагом североамериканских Соединенных Штатов.
Они спешат: проходит несколько дней, и экспедиция из Дарджилинга через Калькутту (здесь Рерих прощается со своим «научным секретарем» Шибаевым — у Горбуна срочные дела в Европе) перебрасывается в западные Гималаи, в столицу Кашмира Сринигар.
В нашем повествовании не будет подробного описания этого грандиозного подвижнического и безусловно героического путешествия Рерихов, его перипетий, гигантской работы — этнографической, культуроведческой, археологической, историко-исследовательскои и прочей — проделанной ими на всем пути, растянувшемся на десятки тысяч километров; не будет перечисления бесчисленных городов, поселений, монастырей, исторических местностей (по которым «прошел Будда»), описания неповторимой величественной красоты Гималаев — гор, долин, водопадов; не будет перечисления народностей, населяющих эти земли, и их религий; путешественники много раз достигали мест, куда действительно не ступала до сих пор нога европейца. И все это в дальнейшем найдет отражение в сотнях картин Николая Константиновича (наброски делаются буквально в седле и в палатке, под завывание высокогорной метели или крики шакалов, вплотную подошедших к лагерю экспедиции), в собранных коллекциях, записях и отца, и сына. Тех, кто захочет подробно познакомиться с историей и географией Трансгималайской экспедиции Рерихов, я, автор этого во многом драматического (во всяком случае, для меня) романа, адресую к трем книгам: Николай Рерих, «Алтай — Гималаи»; Юрий Рерих, «По тропам срединной Азии»; К. Н. Рябинин, «Развенчанный Тибет». Но лучше всего обратиться к этим чрезвычайно интересным сочинениям — пусть не упрекнут меня читатели в нескромности — после прочтения беллетризированного исследования феномена Николая Рериха, которое сейчас вы держите в руках: без этого чтения многое, скрытое в подтексте этих книг или зашифрованное, останется для вас непонятным. На примерах из дневника Николая Константиновича «Алтай — Гималаи» в этом скоро можно будет убедиться.
…Итак, первая долгая остановка — Сринигар, столица индийского княжества Кашмир. Рерих спешит к монгольской границе, по намеченному маршруту (для подполковника Бейли), на самом деле к советско-китайской «разделительной полосе». И первая задержка: дальнейшее продвижение экспедиции к Леху, столице княжества Ладак, всячески тормозит местная британская администрация в лице резидента правительства Его Величества короля Георга V в Кашмире Джона Бари Вуда.
Из письма Рериха Владимиру Анатольевичу Шибаеву, написанного 1 апреля 1925 года: «Привет с озер Кашмира. Холодно. Лежит снег. Вчера нашу лодку чуть не разбило бурей, но вдруг наступила тишина, и мы успели до нового шквала укрыться в речку. Перед нами лежит дорога на Гилгит. Боремся за разрешение идти в Ладак. Масса препятствий. Сражаемся…»
Необходим краткий комментарий к этому письму.
Озеро, по которому вроде бы совершили небольшую прогулку Рерихи, называется Вулар. На его берегу расположена живописная деревня Балдипур. Николай Константинович Рерих обратил внимание жены: «Посмотри, Лада: как гармонично сливаются эти хижины с ландшафтом». — «Действительно, дорогой, прелесть». Между тем от этой деревни начиналась стратегическая трасса через Гилгит на Сарыкол, а дальше прямой путь в соседний Кашгар и к границе с Советским Союзом. Но эта дорога для наших путешественников была закрыта. В своем дневнике Рерих — наверно, со вздохом — записывает: «Гилгит и Читрол берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрол всегда под особым запретом».
Нет, невозможно удержаться! Давайте посмотрим, в каком идиллическом и, надо сказать, отлично написанном тексте растворены две фразы, ключевые для понимания происходящего: «На северо-востоке озера Вулар горы сходятся. В этом проходе какая-то зовущая убедительность. Само селение Балдипур уже имеет какой-то особый характер. Когда подходите к почтовому отделению, вы поймете значительность места. Здесь поднимается в горы дорога на Гилгит. Вы проходите до первого подъема и следите за извивами восходящего пути. На вершине перевала первый ночлег. Потом путь сперва идет по самому гребню, где еще белеет снег полоскою, а потом окунается в первое преддверие. Гилгит и Читрол берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрол. всегда под особым запретом. Лиловые и пурпурные скалы, синева снежных вершин. Каждый всадник в чалме привлекает внимание: не с севера ли? (То есть не со стороны ли советской границы — И.М.)
Каждая вереница лошадок тянет глаз за собою. Значительный угол!»48
Вернемся к заключительным словам из письма Рериха Шибаеву: «…масса препятствий. Сражаемся…»
Надо сказать: в буквальном смысле. Получив наконец разрешение из Лондона на продолжение пути, экспедиция покинула Сринигар, и однажды ночью на караван путешественников произошло вооруженное нападение. Несколько караванщиков из нанятых местных жителей ранены. Среди нападавших Николай Константинович опознал шофера сэра Вуда…
Тем не менее по древнему пути через Маулбек, Лама-юре, Базг, Саспуле караван Рерихов, состоящий из многих лошадей и верблюдов, дошел до города Леха, столицы княжества Ладак.
Этот переход начался 26 мая 1925 года.
В Ладаке экспедиция застряла на два месяца.
И вот… NB! Дамы и господа, внимание! Очень скоро воссоединятся в один поток два времени: ретроспективное, начавшееся в 1923 году, шестого декабря, когда Николай Константинович Рерих со своими спутниками из Бомбея отправился в княжество Сикким (и это было стартом Трансгималайской экспедиции) — и события последовательного развития сюжета, которые происходили в Москве 7 августа 1925 года.
Напоминаю: Яков Григорьевич Блюмкин, подавленный отменой уже подготовленной экспедиции в Тибет на поиски Шамбалы во главе с мистическим ученым Александром Васильевичем Барченко (а он в этой несостоявшейся экспедиции политкомиссар), вызван в кабинет начальника спецотдела Глеба Ивановича Бокия.
Вот несколько фраз из состоявшегося тогда диалога:
Блюмкин: Неужели ничего нельзя сделать? Экспедиция окончательно загублена?
Бокий: Нет, Яков Григорьевич, экспедиция состоится. Вернее… Она уже состоялась. Мы с вами тут разговариваем, а в это время караван продолжает путь в буквальном смысле этих слов.
Блюмкин: Ничего не понимаю…
Бокий:…Так вот, Яков Григорьевич, вам предстоит дальняя дорога… Ваш псевдоним в этой операции — Лама.
Здесь необходимо сказать, что начиная с 1922 года, разрабатывая план экспедиции в Тибет в поисках Шамбалы во главе с профессором Барченко, начальник спецотдела готовил и второй вариант экспедиции, параллельный, во главе с Рерихом, зная, какое сопротивление в предстоящем мероприятии ему могут оказать заместители Дзержинского Ягода и Трилиссер. Так и случилось. Глеб Иванович знал также, что Николай Константинович рвется в Индию и Тибет, что стоит только открыть финансовый шлюз и обеспечить экспедицию всем необходимым, как этот гигант действия сразу, без раскачки двинется в путь, что и произошло. В середине 1923 года Бокий почувствовал первое противостояние двух замов главы ОГПУ, а когда оно стало нарастать, необходимые финансовые потоки в США были направлены в распоряжение Рериха. Золотоносный шлюз был открыт, как известно читателям, в 1924 году, когда наш неутомимый живописец, надо сказать, не по своей воле, второй раз отправился в Америку.
Сейчас — вот-вот сольются в одно русло два временных потока — с Трансгималайской экспедицией Рериха все резко волшебным образом изменилось: теперь на нее дружно работали, забыв на время распри и взаимную ненависть, два зама Дзержинского, Ягода и Трилиссер, и начальник спецотдела Бокий, то есть ОГПУ в тандеме с наркоматом иностранных дел, возглавляемым Чичериным.
Все это случилось после того, как в оба ведомства поступила одинаковая директива:
В чем дело? Почему мы упускаем инициативу на Востоке-в Китае, Тибете, Индии? Как осуществляются предложения китайских и индийских товарищей о создании там Восточного Интернационала и сокрушении английского колониального ига?Действуйте энергично, не считаясь с затратами. Докладывайте регулярно.
Сталин
В середине августа 1925 года в районном центре, селе Гарм, расположенном в южном Таджикистане, появился необычный приезжий, на которого все сразу обратили внимание: смуглый молодой человек, коренастый, крепкий, в летнем легком костюме, в гетрах и горных ботинках из мягкой податливой кожи на толстой ребристой подошве (они в серо-белой пуховой пыли на дороге оставляли затейливые следы, которые с изумлением рассматривали мальчишки); в руке у него был дорожный саквояж, явно тяжелый; соломенную шляпу с широкими полями он держал в руке, обмахиваясь ею — был полдень, невыносимый зной при полном безветрии, и обступившие горы тонули в сиреневом мареве.
Незнакомец стоял на единственной площади села и зорко оглядывался по сторонам. Он заметил все сразу: домик милиции, райсовет, который занимал единственное каменное двухэтажное здание, чайхану (на ее открытой веранде за низкими столиками сидели, по-турецки скрестив ноги, старики в пестрых халатах, с темными лицами, с пиалами в руках и, полные достоинства, молча смотрели на чужестранца, казалось, не проявляя к нему никакого интереса).
Рядом с чайханой расположился «Дом приезжих» — с плоской крышей, старый и ветхий. Все вывески здесь были на двух языках — русском и таджикском.
Молодой человек начал с «Лома приезжих», в котором снял двухкомнатный номер, заплатив за обе «койки» — он свободно говорил по-персидски (а таджикский лишь разновидность этого языка), и сия поразительная новость мгновенно распространилась по всему Гарму.
Следующий визит был в милицию, где незнакомец представился, предъявив паспорт и командировочное удостоверение: Петровский Вадим Никитович, сотрудник акционерного общества «Шерсть».
— Прибыл для закупок сырья, — сказал он местному милицейскому начальству. — Расскажите, как у вас тут с шерстью, посоветуйте, где закупать. Как с интересующим меня товаром в самом Гарме?
— Можно и в Гарме, — ответили ему. — Но уже был тут закупщик от вас с месяц назад. Надо по кишлакам ехать. С проводником поможем.
— Спасибо, товарищи. Я у вас на день-другой останусь, осмотрюсь. Может, проводника сам найду.
Действительно, два дня Вадим Никитович пробыл в селе: гулял по пыльным улицам, любовался окрестными горами, на базаре приценивался к фруктам, овечьему сыру, прочей снеди, но ничего не купил. Поговорил с несколькими проводниками, знающими тропы в Памир, но никого не нанял. На почте отправил несколько телеграмм…
А на третью ночь товарищ Петровский, расплатившись в «Ломе приезжих» с заспанной дежурной, вышел, сказав, что отправляется на закупки в кишлаки, и больше никогда в Гарме не появился.
…Следующее раннее утро, еще свежее, с призраками тумана в распадках, застало караван паломников-исмаилистов, состоящий из пяти человек, уже далеко от Гарма. Путь предстоял дальний — в Индию, к святым местам. Ехали на местных лошадях, и дорожная поклажа у искателей божественных истин была изрядно тяжела, поэтому двигались неторопливым шагом. Вели караван два проводника: памирец Назар-Шо, прекрасно знавший тропы Горного Бадахшана, через который пролегал путь, и монгольский лама в длинном оранжевом халате (приходилось, садясь на лошадь, подпихивать под седло полы), с наголо стриженной головой. Это был товарищ Петровский, а еще точнее — Яков Григорьевич Блюмкин собственной персоной.
Советский Памир тогда примыкал к северной Индии: несколько километров по Афганистану и — Индия. Поскольку в последнее время отношения между Советским Союзом и Англией были накалены до предела, граница здесь охранялась индийской стороной жесточайшим образом, особенно в районе административного центра Читрол, через который шла удобная дорога в глубину Индии: ни один человек с «той стороны» не мог здесь беспрепятственно пересечь пограничную черту. («Гилгит и Читрол берегутся особо» — Николай Рерих, помните?) И лишь паломники-исмаилисты могли пересечь границу, не опасаясь ареста — таково было распоряжение английской администрации, которое беспрекословно выполняли туземные пограничники.
Вот и последний советский кишлак Кизил-рабат… Узкая полоса афганской земли… Перевал Вахджир… Индийская пограничная застава.
Помолились, воздев руки к небу. Двинулись вперед. Прошли!
…Семнадцатого сентября 1925 года «монгольский лама» Блюмкин появился в столице княжества Ладак, в Лехе.
Здесь уже больше месяца находилась экспедиция Рериха. Изучались достопримечательности, делались наброски картин, совершались походы в окрестности, производились раскопки, выяснялись отношения с местной администрацией — необходимо было получить разрешение на продолжение пути.
Но особо не спешили, потому что ждали.
Ждали гонца из самого «центра», то есть из Москвы, о чем сообщил тайный связной, который постоянно сопровождал экспедицию, то появляясь, то исчезая. Об ожидаемом гонце знали только три человека: Николай Константинович, Елена Ивановна и Юрий Николаевич Рерихи.
И — наконец-то! Энергичный стук в дверь номера местной гостиницы, который занимало путешествующее семейство:
— Разрешите? — Мужской голос произнес это слово по-английски.
Вот как Николай Константинович описывает появление «ламы»:
Приходит монгольский лама, и с ним новая волна вестей. В Лхасе ждут наш приезд. В монастырях толкуют о пророчествах. Отличный лама. Уже побывал от Урги до Цейлона. Как глубоко проникающа эта организация лам!
Не кажется ли вам, господин Рерих, что «глубоко проникающа» совсем другая организация? Нет, какая выдержка! Ни один мускул не дрогнул на лице уважаемого маэстро. Он наверняка сразу узнал «ламу» — ведь они встречались в Лондоне в 1920 году, беседовали на значительные темы, и потом художник неожиданного соотечественника, появившегося в маленьком кафе возле зала, где Дягилев репетировал свои балеты, назвал «стальными челюстями». И откуда пожаловал «отличный лама», тоже известно Рериху.
Согласитесь, не зная истории сотрудничества живописца с ОГПУ и факта его знакомства с суперагентом Блюмкиным, ничего не извлечешь из процитированного текста. Он фальшиво-радостен, индифферентен, не несет никакой информации. Скорее всего эта невнятная для непосвященного запись сделана по принципу: потом прочитать и вспомнить подтекст.
Но давайте проследим дальше путь «ламы» — по дневнику Николая Константиновича.
Экспедиция из Ладака продолжает двигаться по намеченному маршруту — к Хотану.
Рерих восхищается своим новым спутником (стал-таки Блюмкин комиссаром в экспедиции, цель которой — Тибет, Шамбала):
Нет в ламе ни чуточки ханжества, и для защиты основ (интересно, каких? Впрочем, мы знаем, какие «основы» может героически защищать Яков Григорьевич — И.М.) он готов и оружие взять. Шепчет: «Не говорите этому человеку — все разболтает», или «А теперь я лучше уйду». И ничего лишнего не чувствуется за его побуждениями. И как легок он на передвижения!
Что легок, то легок…
В первую же ночь после выхода каравана из Леха «лама» покинул экспедицию, сообщив только Николаю Константиновичу и его сыну, что появится вновь через три дня и будет их ждать на конспиративной явке в приграничном монастыре Сандолинг.
Да, уже рядом китайская граница.
Однако когда экспедиция через три дня появилась в буддийском храме монастыря, на вопрос Юрия Николаевич, был ли здесь монгольский лама, последовал ответ:
— Был. И ушел еще рано утром по дороге к границе.
22 сентября 1925 года. Последний ночлег в Индии в селении Панимик, на берегу реки Нурба. И днем, и ночью ремонтируют мост через реку: идет подготовка к переправе регулярных войск. Рерих заносит в дневник: «Таинственная починка пути встречалась нам и в других пограничных местах». Явно англичане в возможной войне готовятся наступать. В противном случае водные переправы разрушались бы.
… Ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое сентября. Огромная луна стоит над могучим и загадочным миром гор, полная тишина. Неожиданно в лагере появляется «лама». «Чтобы миновать мост, его провели где-то через поток».
— Вы бы отдохнули, — тихо говорит ему живописец. — Поспали.
— Нет, мне надо идти.
И он опять исчезает. «На перевал лама пойдет ночью…» Да, у Блюмкина ночная, опасная и ответственная работа: он бесшумно уходит к границе, он до рассвета пройдет многие километры, на карту будут наноситься пограничные кордоны, блокпосты, места сосредоточения войск и военной техники, высоты, удобные для огневых позиций; будут уточнены пограничные участки, где могут пройти пехота и техника…
Утром «лама», свежий и бодрый, появляется в расположении экспедиции:
— Продолжим путь?
Рерих от изумления сразу не может ответить: «лама» в новом обличий — на нем костюм уроженца китайского Туркестана, по документам он теперь купец-мусульманин из Яркенда.
— К чему такая перемена?..
— А как же, Николай Константинович? — победно-радостно говорит на чистейшем русском языке товарищ Блюмкин. — Завтра мы уже в Китае!
Тем не менее в дневнике живописца появляется запись, полная «удивления» (никуда не уйти от ее оценки — фальшивая): «Оказывается, наш лама говорит по-русски. Он даже знает многих наших друзей…»
Эти друзья — Агван Дорджиев, бывший агент российского Генерального штаба в окружении Далай-ламы, затем консультант советской разведки; второй — нарком иностранных дел СССР товарищ Чичерин.
Впрочем, в путевом дневнике эти примечательные персоны, естественно, не упоминаются. Зато следует заключительный восторженно-неискренний пассаж об агенте ОГПУ «ламе»:
Лама сообщает разные многозначительные вещи. Многие из этих вестей нам уже знакомы, но поучительно слышать, как в разных странах преломляется одно и то же обстоятельство. Разные страны как бы под стеклом разных цветов. Еще раз поражаешься мощности и неуловимости организации лам. Вся Азия как корнями пронизана этой странствующей организацией49.
Уверяю вас, Николай Константинович, «пронизана» не только Азия, но и другие страны и континенты. Впрочем, вы это прекрасно знаете. Только давайте уточним, что собой представляет восхищающая вас «организация лам». Ее главный штаб находится в Москве, на Лубянке, не так ли?
В нашем повествовании опускаются все перипетии многомесячного пути экспедиции Рериха по Китаю — вплоть до прибытия в Урумчи, фактически пограничный китайский город — Советский Союз, «родина», куда, похоже, так неудержимо рвутся наши отважные путешественники и исследователи, рядом…
Позади вынужденное сидение в Хатоне — полтора месяца, и за это время Николай Константинович создает давно задуманную серию картин «Майтрея, или Будда Грядущего», фактологическая основа которой — самая распространенная в Центральной Азии легенда о владыке Шамбалы, с приходом которого на земле воцарится справедливость и мир. Достижение Шамбалы — это стремление владеет живописцем постоянно, днем и ночью… Да, сейчас выбран другой путь. Так надо… Но потом…
Позади противостояние с китайскими властями Хатона, переписка со столицами европейских стран — Москвой, Лондоном, Нью-Йорком: воздействуйте на Китай, помогите продолжить «нашу мирную экспедицию». Переписка осуществляется через советского консула в Кашгаре Макса Франковича Думкаса, с ним пока установлена заочная связь. Вот начало первого письма Рериха соотечественнику с дипломатическим статусом:
Уважаемый господин консул! Из прилагаемых телеграмм Вы увидите, что наша экспедиция, о которой Вы уже могли слышать, терпит притеснение со стороны китайских властей Хатона. Мы уверены, что во имя культурной цели экспедиции Вы не откажете в своем просвещенном содействии. Не найдете ли возможности сообщить соответственно власти Урумчи, а также послать прилагаемые телеграммы через Москву…
Помощь и содействие оказаны быстро и решительно, Еще бы! Макс Франкович, агент ОГПУ по совместительству с дипломатической деятельностью, получил из «центра» соответствующие директивы. Потом, когда экспедиция достигнет Кашгара, шестого декабря 1925 года, Николай Константинович горячо поблагодарит «нового друга» за оказанную помощь.
Во всех переговорах с властями, хлопотах, конфликтах, которые возникают в пути с местными жителями — вплоть до вооруженных стычек, — постоянно участвует «китайский купец из Яркенда» — Яков Григорьевич Блюмкин, действуя умело, энергично, иногда в открытую, чаше тайно. «Политкомиссар» экспедиции постепенно превращается в телохранителя всех троих Рерихов, но прежде всего — Николая Константиновича; в одной из директив, полученных «ламой», говорится: «Он национальная ценность страны. Беречь как зеницу ока». И действительно, путь, которым следует экспедиция, опасен. Правда, пока еще не смертельно опасен…
Но — дальше, дальше! Скорее! Через Аксу, Куча, Карашар, Токсун — в Урумчи.
Одиннадцатого апреля 1926 года экспедиция Рериха прибыла в столицу Западного Китая. Ее уже ждали в советском консульстве, и прежде всего с нетерпением ждал лично консул товарищ Быстрое, Александр Ефимович Быстров-Запольский. С ним Николай Константинович тоже состоял в переписке, да и из Москвы соответствующие директивы были получены: «консул» являлся резидентом советской разведки в провинции Синьцзян (или в Западном Китае, что одно и то же). Но главная цель этой части Трансгималайской экспедиции еще не достигнута: в Урумчи, проводя свободное время в советском консульстве в дружеских беседах с Александром Ефимовичем и его коллегами, Рерихи, скрывая нетерпение, ждут. Ждут скорейшего оформления виз в Советский Союз. Да! Их заветная цель — попасть на родину! «В Москву, в Москву!» — мысленно произносят они вслед за чеховскими тремя сестрами.