Миняйло Виктор. К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

   Первым на собрании говорил Ригор Власович:
   - Товарищи детвора! Сегодня у нас великий день. Стало быть, не какой-то поповский великдень*, а наш день. А к чему это относится, скажет вам про это сынаш нашего учителя Ивана Ивановича... Слово предоставляется представителю уездного комитета комсомола, стало быть, вышеназванному сынашу.
   _______________
   * В е л и к д е н ь - пасха (укр.).
   И сынаш начал говорить.
   - Товарищи ученики буковской трудшколы! От имени и по поручению уездного комитета комсомола передаю вам всем боевой комсомольский и пионерский привет! - И, чтоб показать, как следует поступать в подобных случаях, Виталик захлопал в ладоши.
   Вся наша школа радостно подхватила пример: это было необычно и очень приятно - безнаказанно нарушать тишину.
   Подобной овации не знал, пожалуй, на своем веку ни один триумфатор. Мне едва удалось утихомирить этот небывалый энтузиазм.
   Воодушевленный овацией, сын продолжал:
   - Что мы имеем, товарищи, в настоящий момент? Имеем полную ком... конце... консолидацию всех санкюлотов - пролетарии всех стран в данной ситуации объединяются. Английские ком... консерваторы в революционной конъюнктуре не знают, как ло-ка-лизовать стачечное движение, и обращаются не только к услугам штрейкбрехеров, но и к драконовской полиции...
   Признаться, меня в горячий пот бросило от огромной осведомленности (колоссальной эрудиции!) Виталика. Дома разговаривал вполне понятно, а здесь загнул такую "конъюнктуру"!.. А что же дальше будет?!
   Я перебил его:
   - Виталик, в твоей содержательной речи есть ряд непонятных для массы слов. Ты эти слова держи в уме, а объясняй их вслух.
   Ригор Власович улыбнулся одними глазами:
   - Масса теперь понятливая, Иван Иванович. А речь вашего сына политически выдержана.
   - ...Товарищи школьники! В настоящий момент и нам надо откликнуться и влиться в непобедимые ряды пролетариев! Мы крикнем реакционным консерваторам: прочь с нашей дороги, а не то потечет кровь стореками аж в синее море! Как говорил великий Шевченко. Мы крикнем им: да здравствует мировая революция! Мы станем юными коммунарами-спартаковцами, пионерами, помощниками комсомола и партии. А что такое пионер? Ну, кто знает?
   Школа начала шептаться, затем шуметь, но смышленых не оказалось.
   - ...Коммунар-спартаковец, или, как теперь говорят, юный пионер, во всем впереди... во всем отстаивает дело партии и рабочего класса. Он не ругается, не курит, не пьет...
   - ...не ест... - прошелестело сдавленно.
   Но недоброжелатель из вражеского лагеря не сбил Виталика.
   - ...помогает товарищам... хорошо учится... не молится богу... чистит зубы...
   В заключение Виталик призвал школьников называть лучших, достойных носить звание юных спартаковцев-пионеров.
   - Титаренко Павло! - закричали куркульские сынки. - Мы его знаем! Он помогает бедным... пирогами!..
   - ...за то, что дают списывать арифметику!
   - И не курит! И не ругается вовсе!
   - Титаренка! Павлу-у-уху!
   - Куркуль! Не пускать его!
   - Павлуха! Держи свинью за ухо!
   - Тумаков ему! Под бока! Чтоб не записывал!
   - Тише, дети, тише! - успокаивал я страсти.
   - Давайте тише! - Ригор Власович поднял вверх ладонь. - Товарищи детвора! Тут кто-то ведет не наши разговорчики! Как это можно записывать малого Титаренку в пионеры, если у его отца и молотилка, и керат, и двигатель, еще и хата крыта оцинкованной жестью?! Как, спрашиваю я вас?.. Да у нас сердце заболит от такой несправедливости!..
   Слово опять перехватил представитель уездного комитета комсомола:
   - Мы не говорим, что Титаренко не может быть юным спартаковцем. Но прежде всего он должен перевоспитаться в бедняцкой массе и отречься от своих родителей.
   Все взгляды обратились на раскрасневшееся лицо Павлика. От смущения он часто моргал, переступал с ноги на ногу и даже забыл о своей привычке закладывать руки в косые карманы тужурки.
   - Ну, так уйдешь от классово чуждых родителей? - строго спросил Виталик.
   - Идите вы все к чегту! - со слезами крикнул младший Титаренко и даже головой затряс.
   - Ну вот, видите, - констатировал представитель уездкома комсомола, Титаренко сделал самоотвод... Давайте других.
   На этот раз дело пошло живее, так как начали называть бедняцких детей.
   - Вот погодите, - доносилось глухо из группки хозяйских сынков, будут вам пионеры!..
   - А вы не пугайте! У самих у вас поджилки трясутся!
   - Иван Иванович! А куркули щипаются!
   - Ги-ги-ги!
   - Боком выйдет вам смех! - строго сказал Ригор Власович. - Возьмите там которого на заметку!
   Немного поутихли.
   - Еще Катю Бубновскую запишите! - пропищала какая-то девчушка.
   Нина Витольдовна покраснела до слез. Подняла глаза на меня, и я понял всю ее боль. Мне стало неимоверно стыдно, жаром пыхнуло в лицо. Но стыд был не за нее, чистую голубицу, и не за себя. Стыд этот, как паровоз, раздавил меня и исчез где-то в будущем.
   Меня подмывало стать на колени перед Прекрасной Дамой и омыть ее руки слезами.
   Дрожащим от волнения голосом Виталик сказал:
   - Катя еще не подготовлена к вступлению в пионеры... - И глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть в воду. - Но она наша... У нее нет ничего... и она будет бороться вместе с нами... за дело рабочего класса!
   Даже Ригор Власович не выдержал. Ворчливым от внутренней непоказной доброты голосом сказал, положив ладони Виталику на плечи:
   - Молодец, сынаш!
   И мне стало радостно - и за сына, и за лохматого Ригора Власовича.
   В тот день в пионеры записались, может, душ десять. Были еще и такие, которые колебались: вот я бате скажу... А это было признаком, что мать или отец пробурчат в ответ: я тебе дам пионеров! Вдруг наскочит снова Струк! А то еще и Зеленый - в живот кошку зашьет! Или Шкарбаненко в колодце утопит!..
   Но, видимо, запишутся и другие. Потому что представитель уездкома комсомола обещал привезти из города красные галстуки, еще и барабан, и горн, и знамя.
   Нерешенным остался вопрос о вожатом.
   Ригор Власович только пообещал:
   - Вам, детвора, партийная ячейка пришлет из Половцев комсомольца. А потом у нас и свои вступят...
   Вся школа клокотала, возбужденная и встревоженная.
   А те, что записались, чувствовали себя почти героями. У каждого, пожалуй, холодок по спине гулял: было необычно, страшно и радостно. И еще некоторые побаивались, смогут ли отвыкнуть от табака. И можно ли будет на пастбище закричать вот так на корову: "А куда ты, гадская душа, чтоб ты сдохла!.." Об этом сын учителя так и не сказал.
   Но сорванцы тешили себя надеждой, что Манька или Лыска никому их не выдадут.
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой автор квалифицированно сообщает
   сведения о внеклубной культработе в селе Буки
   Как только повечерело, к Тодоське Кучерявой начали поодиночке проскальзывать девчата.
   Тодоська была красивая, молодая вдова с недоброй славой. Говорят, принимала не только парубков, а и женатиков.
   Женщины несколько раз били ей окна, таскали за волосы, но это только увеличивало ее привлекательность в глазах мужиков. И такую она имела власть над теми, кто ей нравился, что ходил мужик словно оглушенный, худел, терял сон и покой, и тянуло его опять и опять к чернокосой кудрявой вдове, и делался он мягким, словно воск на огне, и ласковым, словно младенец после купания. Да только недолго продолжалось то счастье. Тодоська Лымар была молодица щедрая и одаряла своей лаской не одного и не двух...
   Порою находила на нее необъяснимая тоска, и женщина целыми неделями не отзывалась на тихое царапанье по стеклу окна.
   С досадой покашливали, топали, сердились, но стучать в раму окна не осмеливались и даже не мазали ворота дегтем.
   Тогда пускала вдовушка в свою просторную хату вечерницы. Сама забивалась куда-нибудь в уголок и, поблескивая ведьмовскими, как говорили буковские женщины, зелеными глазами, молча лузгала семечки. Ни один из парубков в то время не смел к ней и подступить.
   - Отойди! Осточертели вы мне, хуже горькой редьки! - Сердито заправляла под платок мягкие свои шелковистые локоны, презрительно поджимала губы, которые и на расстоянии словно бы высасывали душу, обжигали огнем.
   Девчат тянула к Тодоськиной хате тоскливая прелесть греха. Он, этот грех, был незримый, как дух, и каждая, войдя в хату, искала его взглядом по углам, он словно бы до поры прятался в кожухах и свитках на жерди, словно ускользал из-под рук, словно бы оставлял за собой ветерок и запах любистка. Казалось, что и сама Тодоська немного пахнет любистком...
   Брезжил вечер, розовый и тихий. Накануне была оттепель, а тут снова ударил мороз, и ветви деревьев стали белыми и пушистыми. Наезженные санями улицы поблескивали желтоватым стеклом, кое-где валялись зеленовато-рыжие шарики конского навоза.
   С улицы к каждой хате пролегали широкие тропы между высокими, едва не до плеч, снежными стенами, холодная чистая нетронутость которых была отмечена апельсинового цвета пятнами.
   Скулили вороты колодцев - хозяева доставали воду для лошадей. У нерадивых хозяек надсадно визжали голодные свиньи.
   Каганцов еще не зажигали. Мерцал только в окнах отблеск от разожженных печей.
   Яринка Корчук перебегала улицу, как испуганная мышка. Да и было отчего. Ведь под полою кожуха - завернут в тряпицу кусок сала, а в карманах - с полдюжины яиц. И то и другое стащила она тайком от матери, и от самой кладовки ее преследовала мысль, будто мать знает об этом и хочет ее где-то перехватить.
   И только в сенях Тодоськиной хаты Яринка перевела дух.
   - Добрый вечер, тетушка! - девушка отмахнула поклон.
   Тодоська сидела на полу, на подстеленном рядне, топила печь-лежанку соломой. Простоволосая. Озаренные пламенем черные ее кудри пылали тяжелым золотом. И в глазах ее тоже было золото. Яринка очень любила Тодоську за красоту. Мысленно она считала эту женщину даже красивее своей матери.
   Что ж касалось Тодоськиных приключений, то Яринка не придавала им значения, почему-то верила, что, как и буковские девчата, молодица могла спать с парубками, но чтобы поддаться вот так, без венчания... Ни-ни!..
   Вместо ответа на приветствие Тодоська подняла на девушку свои удивительные глаза - вечно удивленные, дышащие, одержимые. Яринка от этого взгляда обомлела.
   - Чего так рано? Еще никого. Прибегали только девки, приносили на ужин.
   - Да и я... Вот сала малость да яйца... - и Яринка торопливо выложила на кухонную полку свою долю. - А моей прялки куры еще не обсидели? спросила она весело, с наигранной смелостью.
   - "Пускай мыши кудель треплют, пускай хлопцы девчат любят!.." пропела вдова, потом разбила кочергой жар в лежанке. Дым ворвался в хату. - А чего в читальню не идешь? Там учительши такое вычитывают!..
   - А я сама грамотная. Да и мать говорят - лучше уж пряди, чем баклушничать. Я хотела записаться, чтоб представления учить, так мама сказали: на черта, этим на хлеб не заработаешь! Правда же?
   - А если бы в читальню и Данько зачастил?
   - Ай скажете!.. Данько такой... он такой!.. "Я, говорит, хозяин, мне на ветинара нет надобности учиться! Пускай, говорит, комнезамы газеты читают, ежели к хозяйству не способны". Не так разве?
   - Невелико счастье твой Данько! - скривила губы вдова.
   - А что, а что?.. - обиделась Яринка. - Что он вам сделал?.. Он такой!.. По нему все девчата сохнут!
   - Что это за золото жиденькое, мне это лучше известно! - насмешливо произнесла Тодоська, и у Яринки сердце так и екнуло от неясного подозрения.
   - А что, что вы говорите?.. - тяжело задышала она.
   Вдова посмотрела на нее очень пристально.
   - Это я пошутила. Да, да, - сказала она с неопределенной улыбкой. И чтобы перевести разговор на иное, спросила: - Как там мать с отчимом? Не собирается ли выгонять примака?.. Красивый у тебя отчим... красивый!.. Если мать выгонит - присоветую ему другие приймы... - Она открыто смеялась.
   - Ой, тетушка, грех так говорить!..
   - Грех не мех, за плечами не носить. - Тодоська вдруг захохотала, да так, что к полу склонилась. - Боже ты мой, какая ж ты глупышка!.. Да недотрога! Как улитка. Ладно, ладно, не обижайся, не такая Тодоська вредная, чтоб на обоих сразу заглядываться!.. - И все же не смогла сдержаться, чтобы еще не подразнить: - Уж на одного... на старшего!..
   - Ой какие ж вы, тетка, вредные!.. Не зря мама говорят, что вы ведьма!
   Тодоська долго смеялась, а потом уже без смеха попросила Яринку не говорить об их разговоре матери, а то еще сдуру окна побьет.
   - Вам бы и надо побить! - чуть ли не плача сказала Яринка.
   Тягостную беседу прервали девчата, гурьбой влетевшие в хату:
   - Тетушка Тодоська, печь затопить, ужин готовить!
   - Тетка Тодоська, а где ваши сковороды?
   - А где нож - картошку чистить?
   - А чугун для кулеша?
   - А пошли бы вы все к лешему! - прикрикнула вдова. - Хозяйничайте!.. И соломы моей не троньте. Берите веревки да из дома несите! Не хватало мороки мне!
   Девушки сначала притихли, двое и вправду пошли домой за соломой, а остальные принялись готовить ужин. А потом уже и не обращали внимания на хозяйку. Покрикивали друг на друга, ссорились по пустякам.
   И когда каждая нашла себе дело, суматоха понемногу унялась, а потом одна за другой девчата несмело начали напевать. Как всегда, начинали с печальных, и все про любовь. Большинство из них еще и не ведали, что это такое - любовь, но по песням получалось, что никакой радости она не приносит:
   Ой, лучше б я была,
   Ой, лучше б я была,
   Когда б любви не знала!..
   А кое-кто из них так и не узнает ту любовь на своем веку. Шестнадцати лет выдадут за нелюбимого, грубой и злой мужской силой отобьет богоданный муж даже саму мысль о заманчивости любви. Народит молодица кучу детей и, не успев даже разок взглянуть на того чернобрового Миколу, с которым вместе росла и который мог бы прийтись по сердцу, состарится и при слове "любовь" с легкой дрожью омерзения только и вспомнит тяжелое сопение мужа, который по нескольку раз за ночь будит ее, сонную и разбитую каторжной дневной работой...
   Но пока что они все жаждут любви и только и живут мыслями о ней. Ибо каждая из этих чистых голубиц была рождена для счастья, для любви. И если судьба сделает ее в конце концов ведьмой, то пусть не доискиваются причин этого в ее естестве...
   В Тодоськиной хате было уютно и тепло. Челюсти печи, где огненными червяками извивалась сгоревшая солома, изливали жаркое сияние, сушили лица кухарок. Казан с кулешом, накрытый глиняной крышкой, был похож на приземистого арапа, который без умолку ругался и бурчал что-то по-своему. Вытаращив безумные глазищи, змеиным отродьем шипела яичница. На этот раз парубки не высмеют их ужина.
   Эти бездельники, конечно, после ужина будут бить баклуши. Но им предстоит развлекать девичье общество, рассказывать веселые были и небылицы, страшные истории о мертвецах и оборотнях, такие, что холодок пробегает по спинам, а потом разводить своих милых по домам, потому что после всех этих россказней сердца всех девчат падают в голенищи.
   Вот-вот затопают в сенях хлопцы, загогочут, деланно закашляют, одним словом, громко подадут о себе шумную весть.
   Но вдруг распахнулась дверь и на пороге появилась Марушка Гринчишина. Обвела своими немного выпученными глазами всех девушек и произнесла густым гнусавым голосом:
   - А Данько Котосмал с хлопцами поймал на нашей стороне двух половецких парубков. - И добавила почти радостно: - Мучить будут.
   - А где они?
   - Да на улице. Напротив Тубола.
   - Ой, интересно! Надо поглядеть!
   Всполошились, заметались все.
   - Видать, к девчатам те половецкие.
   - А к кому же еще?
   - Кто знает. Может, и к тебе. Приглянулась кому.
   А Яринку так в сердце и толкнуло: "Ко мне!.. Это небось тот... красивый..."
   Она зарделась, все тело пылало от большого радостного стыда. "Пришел... запомнил... не побоялся!.." И далекое, очень робкое, почти неимоверное: "...Может, это судьба твоя?.." И тут же трезвое, твердое, хозяйское, словно бы к корове, которая побрела в клевер: "А куда ты?!"
   - Ну так пойдем, поглядим!
   - А пошли.
   - Парни-то красивые? Есть на кого поглядеть?
   Яринку так и подмывало крикнуть: "Ой красивые! Такие... такие..."
   Торопливо одевались, вылетали в двери.
   - Тетка Тодоська, мы сейчас!
   - Ой, не спешите, подождите, я одна боюсь.
   - Кому ты нужна!
   - А я все одно боюсь! Наши парубки такие дурные! Такие ревнивые!
   - Потому что любят!
   - Ха-ха! Сами себя, да и то раз в год!
   - Как петухи драчливые!
   - Как собака на сене - и сам не гам, и другому не дам!
   - Во-он они!
   - Ой, у меня поджилки трясутся!
   - Так не ходи, если пугливая!
   В окружении буковских парубков стояли двое половецких. Им уже, видимо, порядочно намяли бока - одежда облеплена снегом, оглядываются затравленно, словно в ожидании помощи.
   - А-а, наши девки! - обрадовался Данько. - Тут вот два половецких волка прокрались в буковскую овчарню. Думали ухватить какую-либо ярочку. Да не так сталось, как гадалось!.. Так что ж с ними делать? А?
   - Отпустить их! - сказала Яринка и мигом спряталась за чью-то спину. Она увидела того, жданного, парубка и боялась встретиться с ним взглядом.
   - Э нет, нельзя так! - покачал головой Данько. - Надобно законы исполнять. Каждый сверчок знай свой шесток! Поняла?.. Пожалуй, сделаем так, чтобы не тянуло их к девкам, да еще к чужим. Поняли? Не так, чтобы сильно и судили за это... Ну, ревность там или еще что...
   Девушки стояли ни живы ни мертвы.
   - Ой! - вдруг вскрикнула кто-то из них. - Бежим к Ригору!
   - Я т-тебе д-дам Риго-о-ора! - обернулся к ней Данько. - Поняла?.. Ну, так у кого есть писарский ножик? Пора кончать... и пускай себе идут... холостые... и неженатые... Так, девки?
   - Зараза! - резким голоском выпалила Яринка и задышала тяжело. Разбойник! И еще противный! Отвратный!
   - Цыц, лягушонок, головастик!.. Уже не к тебе ли они случаем шли? А? Эй вы, к кому притопали? Говорите как на духу, может, и выйдет вам помилование. Поняли?
   - Ни к кому... Ей-богу! - едва не плача, заговорил вдруг чернявый парубок. - Вот крест святой!.. Ну, пустите уже... пусти-и-ите...
   Товарищ его, приземистый, скуластый, в солдатской высокой шапке, насупленно молчал.
   - Так мы тебе и поверим! - хихикнул Данько. - Развесили вот так уши!.. - Данько приставил ладони к ушам и показал, как они хлопают.
   А Яринка с большим разочарованием подумала о чернявом: "Ну прямо-таки дите... испугалось... просится..."
   - Ну, простите, хлопцы... больше никогда... И детям своим закажем.
   "И детям своим закажет!.. - заплакала душа Яринки. - А чьи же это будут дети?.."
   И она застонала беззвучно - не будет у нее от него детей... Пускай бы с кулаками кинулся на Данилу, ну схватили бы его, скрутили... все равно, не дала бы его бить... Пускай бы нож всадил в грудь своему врагу - и это она простила бы! Но не простит никогда того, что он отрекся от ее... от своих детей!
   И она, закрыв глаза ладонью, безутешно заплакала.
   - Успокойся, глупая! Ну, не будем резать. Поняла? Магарыч поставят. Четверть. Обойдется им это в четыре целковых... Ну, вытряхивайте мошну!
   - Мы завтра... ни копеечки...
   - Ну, ладно. Отпустим их на все четыре стороны. Только возьмем залог. Должно быть, штаны.
   - Да, да! - радостно загорланили буковские парубки. - Не иначе как штаны!
   - Вытряхивайтесь! - велел Данько. - И по доброй воле, а не то стащим и подштанники. Поняли?
   Подручные Данилы перемигивались, хихикали.
   Чернявый половецкий парубок икал или всхлипывал. Приземистый вдруг рванулся и, свалив одного из буковских, бросился бежать. Его догнали, схватили и, навалившись гурьбой, разули и стянули штаны.
   - Обувай свои опорки и катись домой! - пнул его ногою Данила.
   Кое-как намотав онучи, парубок обулся, вскочил на ноги и отбежал в сторону.
   - Буковские бандюги! Зеленые! Порешу! Не суйтесь в Половцы!
   - Гавкай, гавкай! Мы тебя боимся, как прошлогоднего снега.
   - Ну, а ты чего стесняешься? - подступил Данила к чернявому.
   - П-п-пустите!.. Ей-богу, не буду! Да пустите... у меня роматиз...
   Буковские шалопаи едва не попадали от хохота.
   - Если б это летом, так мы б тебя крапивою! Или в роголистник! Дюже сильно помогает!
   - А то еще молочаем!
   - Ничего! Мы его и так полечим! - причмокнул Данько.
   И вдруг к нему шагнула Яринка:
   - Пусти его, говорю!
   - Ой! - засмеялся Данько.
   - Пусти, говорю, гадкий! А то...
   - А то что?
   - Плюну в глаза!
   - А не шутишь?
   - Сроду с дураками не шутила!
   - А ты знаешь, что тебе за это будет?.. И не сейчас, а потом... потом...
   - А этого "потом" не будет!
   - "Заплакала Марусина свои карие очи!.." - хрипло пропел Данько. Это про тебя.
   - Так вот тебе задаток! - И девушка наотмашь дала Даниле пощечину. Ну? Получил? А сейчас приведу Ригора... с ружжом! Пускай заберет в холодную!
   - Ты!.. У-ух ты!.. Ум-м! Ну, подожди!.. Теперь понял: он к тебе стежку протаптывал! К тебе!
   - А хотя бы и ко мне? Какое тебе дело? Сосватал? Иль, думаешь, зимой тыкву не найду?..
   - Ну, ладно! Назад он на карачках полезет!.. Хлопцы, разгоните девок! А с этим мы пойдем на плотину. Вот смеху будет!.. - Данько повернулся к Яринке: - Не будем его ни бить, ни топить. А будет он на шарварок* камни возить.
   _______________
   * Ш а р в а р о к - общинная повинность крестьян по починке дорог, плотин (укр.).
   Всей гурьбой двинулись к плотине.
   Там еще с осени навозили штабель камней исправлять шоссе.
   Камни смерзлись, и первый булыжник едва вывернули. Когда набралось три или четыре, Данько махнул рукой:
   - Хватит!.. Еще ж и погонщик будет. - Толкнул половецкого под бок: Эй, как тебя кличут?
   - Павло...
   - Ну вот, Павлуха, придется тебе эти камни по ту сторону плотины возить. Держи полу.
   Парубки, хохоча, наложили камней в полу Павлухиного кожуха, а один еще и сел на него верхом.
   - Н-но, дохлятина!.. Прицепите ему хребтуг с сечкой, а то овес не уродился!
   И Павло, пошатываясь и поскальзываясь, понес свою позорную ношу.
   - Братики... ох... нет сил... роматиз...
   - Айда, девки! - прогундосила Мария Гринчишина. - Так они до утра играть будут. И вовсе не смешно.
   Склонив голову на плечо, Яринка постояла с минуту и тоже пошла. Из-за этой покорности Павла она перестала его жалеть.
   "Пускай возит... Если есть сила камни таскать, то мог бы и драться..."
   А сердце у нее щемило. И знала, что позднее, как минует сегодняшняя злость, она его пожалеет. И станет плакать над его покладистым характером. И осудит себя за бессердечность, за то, что не согрела его добрым словом, не взяла с собою, как дорогую находку. Но произойдет это не сегодня... И станет ждать его еще и еще... но только он уже не придет. И ждать его будет всю жизнь - тихого и красивого... и беспомощного, как молитва.
   ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой Иван Иванович касается некоторых
   аспектов альтруизма
   Вот уже с неделю, как я состою в должности придворного цирюльника у бывшего пана Бубновского. Сергей Львович день ото дня слабеет и лежит пластом. Доконает, видно, деда неприятная старческая болезнь.
   Возила его невестка в волостную больницу, но там осмотрели и махнули рукой: куда такого древнего! Сейчас тут и молодым не хватает места. Да к тому же двойная операция!.. Надо было бы лет пять назад.
   Поручили нашему фельдшеру Диодору Микитовичу изо дня в день, дважды в сутки, спускать старику мочу катетером. А там, мол... И врач, глядя на измученную женщину поверх очков, сложил указательные пальцы друг на друга - крест...
   Диодор Микитович ходил к больному без особого желания, потому как "приношения" от учительницы брать побаивался.
   Выходя, он только возмущенно кряхтел и чмокал губами: мол, живучий, каналия!
   То обстоятельство, что Сергей Львович был когда-то действительным статским советником, не прибавляло Фастивцу славы, так как штатский генерал давно уже не имел никакой власти, к тому же частенько страдал тяжелой формой сенильного психоза.
   - Ну ты гляди, что выделывают! - говаривал фельдшер в те минуты, когда старик терял чувство реальности и пребывал в каком-то совершенно ином мире. - А ишо бывшой помещик!.. Вот канальство!.. Таких, мадам, надобно тайно умерщлять, оне не токи для родственников, но и для медицины совсем не нужные... Ну, что с них возьмешь... Каналии все-таки эти старцы... Вы, мадам Бубновская, не так чтоб сильно сумливайтесь, они врежут дуба вскорости... До сиданья!
   Старик же, когда приходил в себя после припадка психоза, был твердо уверен, что "Ниночка - благо'одная женщина" и не даст ему умереть.
   А Ниночка в ответ вымученно улыбалась и, стыдливо отвернув лицо, может, в сотый раз за день подавала ему подставное судно.
   Нина Витольдовна и кормит его с ложечки. Я знаю, как это тяжко отдавать себя всего, не требуя ничего взамен. Это значит - служить человеку, как богу, ведь и от бога люди прибыли не имеют.
   Альтруизм, на мой взгляд, есть наивысшая степень гуманизма. Служить человечеству легко. А вот попробуй-ка послужить одному отдельно взятому человеку, зная его недостатки и прихоти, даже зло, которое он причинил людям. Здесь уж великие гуманисты умывают руки и оставляют поле деятельности для чернорабочих от гуманизма - всяческих мелких альтруистов. Я не хочу открывать секрета, кто мне милее.
   Даже в унижении своем, которое познал Сергей Львович, заболев, он старался быть опрятным и, пока руки не дрожали, каждый день брился.
   А после того как я увидел его желтовато-синее лицо в порезах, приходил ежедневно и брил старика, не ожидая благодарности ни от бога, ни от вас, дорогие мои люди. Ведь примером мне служила прекрасная женщина, пожалуй, единственный на свете человек, за которого я дал бы разрезать себя на куски. Альтруизм влечения? Нет. Альтруизм любви.
   Как и прежде, старательно завернутые в тряпицу реликвии Сергея Львовича с ним - безделицы, которые только для него и представляют ценность. Какие-то кольца, какие-то камеи, какие-то медальончики...