Ева Модиньяни
Джулия. Сияние жизни
Чтобы жизнь была прекрасна, чтобы жизнь была жизнью, она должна быть радугой, разноцветной палитрой, шабашем ведьм. Веселью и скуке, слезам и смеху, здравому смыслу и бреду – всему должно быть место на этом празднике.
Карло Бини. «Рукопись узника и другое»
Глава 1
В восемь часов утра по миланской окружной автостраде на большой скорости мчалась сине-белая патрульная «Пантера».
– Скажи, – обратился сидящий за рулем полицейский к своему напарнику, – ты был когда-нибудь на телестудии?
Микеле Д'Амико и Франческо Рута возвращались с ночного дежурства. На этот раз все обошлось без особых происшествий. Они были уже на полпути к комиссариату, когда поступил приказ ехать на студию «Интерканал», где произошло ограбление.
– Эй, проснись! – крикнул Д'Амико. – Я, кажется, задал тебе вопрос.
– Нечего орать, я не глухой, – рассердился Рута.
– Так чего не отвечаешь?
– Представил, как мы войдем в студию, а там полно красоток, да все аппетитненькие, грудастенькие…
– Вечно у тебя одни бабы на уме, – с осуждением заметил Д'Амико.
Ему было двадцать шесть лет. Родился он в маленькой горной деревушке на севере Сицилии, после школы закончил бухгалтерские курсы и поступил на службу в полицию. Благодаря диплому он получил место в канцелярии, однако перебирать бумажки оказалось скучным занятием, и Д'Амико попросился в оперативный отдел. Франческо Рута, с которым он работал в паре уже шесть месяцев, был моложе его на два года и в Милан приехал из Апулии.
– Зато ты больно серьезный, – огрызнулся Рута, – прямо настоящий Нико делла Верандола!
Д'Амико рассмеялся.
– Благодарю тебя за комплимент, но этому мудрецу я и в подметки не гожусь, – ответил он, догадавшись, что Рута имеет в виду средневекового философа Пико делла Мирандолу.
– Вот это ты верно говоришь, – с ехидной улыбкой заметил Рута. – Он небось не дал бы увести у себя из-под носа сумку с месячной зарплатой.
– Заткнись, деревня! – рявкнул Д'Амико, вскипев от напоминания о своем недавнем позоре.
– А сам-то ты кто? – сразу же нашелся Рута. – Окончил какие-то задрипанные курсы, а нос дерешь, будто у тебя университетский диплом в кармане.
Д'Амико так резко нажал на тормоз, что оба чуть не стукнулись головами о лобовое стекло.
– А ну вылезай, – сказал он побелевшими от злости губами и схватил Франческо за воротник кожаной форменной куртки. – Сейчас разберемся, что к чему.
– Ты бы лучше следил за дорогой, – не обращая внимания на гнев Д'Амико, посоветовал Рута, – а то проскочим поворот на Бругерио. – Он явно был доволен, что ему удалось вывести напарника из себя.
Д'Амико отличался вспыльчивым характером, но быстро остывал.
Он отпустил ворот куртки и снова включил зажигание.
Когда машина тронулась, Рута развернул на коленях дорожную карту и спросил:
– Ты уверен, что мы едем правильно?
– Ты же сам сказал, что нам нужно в Бругерио. Я думал, ты знаешь, как ехать, – проворчал Д'Амико и связался по радиотелефону с центральной диспетчерской.
– Как, вы еще не на месте? – В голосе дежурного прозвучало недовольство.
– Похоже, мы заблудились, – нехотя признался Д'Амико. – Где этот чертов «Интерканал»?
– А сами-то вы где?
– Мы на окружной автостраде перед поворотом на Бругерио.
– Вы проскочили нужный поворот. Возвращайтесь назад и примерно через два километра увидите указатель, – объяснил дежурный.
– Расскажи про этот «Интерканал», – взяв у напарника микрофон, включился в разговор Рута, – что-то я никогда не слышал о такой телестудии.
– Она специализируется в основном на музыкальных и детских передачах, – сообщил диспетчер. – Транслирует свои программы через спутниковую связь в двадцать пять стран.
– И кто же правит этим сказочным королевством? – поинтересовался Рута. – Тебе небось это известно?
– Студия принадлежит весьма энергичному молодому предпринимателю по имени Франко Вассалли. Еще будут вопросы, Шерлок Холмс?
– Вот он, этот проклятый указатель! – с облегчением сказал Д'Амико и спросил диспетчера: – Кстати, что там украли?
– Дом Белоснежки, замок Лазурного принца и лес Красной Шапочки.
– Ты нас разыгрываешь? – спросил Д'Амико.
– Ничуть. Это чистая правда, – ответил диспетчер и добавил уже другим, бесстрастным голосом: – Все, ребята, конец связи.
– Скажи, – обратился сидящий за рулем полицейский к своему напарнику, – ты был когда-нибудь на телестудии?
Микеле Д'Амико и Франческо Рута возвращались с ночного дежурства. На этот раз все обошлось без особых происшествий. Они были уже на полпути к комиссариату, когда поступил приказ ехать на студию «Интерканал», где произошло ограбление.
– Эй, проснись! – крикнул Д'Амико. – Я, кажется, задал тебе вопрос.
– Нечего орать, я не глухой, – рассердился Рута.
– Так чего не отвечаешь?
– Представил, как мы войдем в студию, а там полно красоток, да все аппетитненькие, грудастенькие…
– Вечно у тебя одни бабы на уме, – с осуждением заметил Д'Амико.
Ему было двадцать шесть лет. Родился он в маленькой горной деревушке на севере Сицилии, после школы закончил бухгалтерские курсы и поступил на службу в полицию. Благодаря диплому он получил место в канцелярии, однако перебирать бумажки оказалось скучным занятием, и Д'Амико попросился в оперативный отдел. Франческо Рута, с которым он работал в паре уже шесть месяцев, был моложе его на два года и в Милан приехал из Апулии.
– Зато ты больно серьезный, – огрызнулся Рута, – прямо настоящий Нико делла Верандола!
Д'Амико рассмеялся.
– Благодарю тебя за комплимент, но этому мудрецу я и в подметки не гожусь, – ответил он, догадавшись, что Рута имеет в виду средневекового философа Пико делла Мирандолу.
– Вот это ты верно говоришь, – с ехидной улыбкой заметил Рута. – Он небось не дал бы увести у себя из-под носа сумку с месячной зарплатой.
– Заткнись, деревня! – рявкнул Д'Амико, вскипев от напоминания о своем недавнем позоре.
– А сам-то ты кто? – сразу же нашелся Рута. – Окончил какие-то задрипанные курсы, а нос дерешь, будто у тебя университетский диплом в кармане.
Д'Амико так резко нажал на тормоз, что оба чуть не стукнулись головами о лобовое стекло.
– А ну вылезай, – сказал он побелевшими от злости губами и схватил Франческо за воротник кожаной форменной куртки. – Сейчас разберемся, что к чему.
– Ты бы лучше следил за дорогой, – не обращая внимания на гнев Д'Амико, посоветовал Рута, – а то проскочим поворот на Бругерио. – Он явно был доволен, что ему удалось вывести напарника из себя.
Д'Амико отличался вспыльчивым характером, но быстро остывал.
Он отпустил ворот куртки и снова включил зажигание.
Когда машина тронулась, Рута развернул на коленях дорожную карту и спросил:
– Ты уверен, что мы едем правильно?
– Ты же сам сказал, что нам нужно в Бругерио. Я думал, ты знаешь, как ехать, – проворчал Д'Амико и связался по радиотелефону с центральной диспетчерской.
– Как, вы еще не на месте? – В голосе дежурного прозвучало недовольство.
– Похоже, мы заблудились, – нехотя признался Д'Амико. – Где этот чертов «Интерканал»?
– А сами-то вы где?
– Мы на окружной автостраде перед поворотом на Бругерио.
– Вы проскочили нужный поворот. Возвращайтесь назад и примерно через два километра увидите указатель, – объяснил дежурный.
– Расскажи про этот «Интерканал», – взяв у напарника микрофон, включился в разговор Рута, – что-то я никогда не слышал о такой телестудии.
– Она специализируется в основном на музыкальных и детских передачах, – сообщил диспетчер. – Транслирует свои программы через спутниковую связь в двадцать пять стран.
– И кто же правит этим сказочным королевством? – поинтересовался Рута. – Тебе небось это известно?
– Студия принадлежит весьма энергичному молодому предпринимателю по имени Франко Вассалли. Еще будут вопросы, Шерлок Холмс?
– Вот он, этот проклятый указатель! – с облегчением сказал Д'Амико и спросил диспетчера: – Кстати, что там украли?
– Дом Белоснежки, замок Лазурного принца и лес Красной Шапочки.
– Ты нас разыгрываешь? – спросил Д'Амико.
– Ничуть. Это чистая правда, – ответил диспетчер и добавил уже другим, бесстрастным голосом: – Все, ребята, конец связи.
Глава 2
– Мама, хочешь еще шоколада? – спросил сын сидящую рядом с ним пожилую женщину.
– Да, пожалуйста, – с детскими, немного капризными интонациями в голосе попросила женщина. – Знаешь, Помина подает шоколад только при тебе, а когда мы с ней вдвоем, она поит меня одним чаем. Ты представить себе не можешь, как он мне надоел!
Мать с сыном завтракали на застекленной веранде красивой виллы в стиле модерн, выходящей фасадом на озеро Комо. Утреннее солнце, беспрепятственно проходя через прозрачную стену, золотило плетеные кресла и придавало особую прелесть светло-желтой полотняной скатерти с вышитыми гладью ромашками. В этом насыщенном светом утреннем воздухе все обретало какую-то праздничную неповторимость, поэтому седая благообразная синьора в небесно-голубом муслиновом платье с белоснежным пикейным воротничком больше походила на добрую сказочную фею, чем на обыкновенную старушку.
Говоря, она то и дело с обожанием поглядывала на сына – красивого, элегантно одетого молодого мужчину. Он терпеливо и внимательно выслушал жалобы матери.
– Сегодня я здесь, и ты можешь выпить столько шоколада, сколько захочешь, – ласково сказал он и, взяв серебряный английский, украшенный чеканкой кувшинчик, наполнил фарфоровую чашку матери ароматным дымящимся напитком.
Пожилая женщина поднесла чашку к губам и, с наслаждением сделав несколько глотков, аккуратно поставила ее на блюдечко. Она с любовью посмотрела на сына и накрыла его руку своей старческой рукой.
– Горячий шоколад – это самое лучшее, что есть на свете, – сказала она. – Мы должны благодарить за него Боженьку. Франко, какой же ты красавец! – Последнюю фразу она произнесла без всякой паузы и тем же восторженным тоном.
Молодой мужчина и в самом деле был очень хорош собой: большие темные глаза с длинными пушистыми ресницами, чистый высокий лоб, прямой точеный нос и безупречно очерченные губы, выражающие решительность и упрямство. Его волевой подбородок мог показаться тяжеловатым, если бы не маленькая ямочка в центре, придававшая лицу особую привлекательность.
– Я же твой сын, мамочка, и нет ничего удивительного, что ты считаешь меня лучше всех.
Их уединение нарушила женщина средних лет. Это была уже упоминавшаяся домоправительница Помина.
– Вас просят к телефону, – обратилась она к мужчине. – Это из вашего офиса в Бругерио.
– Скажите, что меня нет, – быстро, не задумываясь, ответил он.
– Кажется, что-то важное, – озабоченно проговорила Помина.
– Для меня сейчас самое важное – наш с мамой завтрак, – с трудом сдерживая раздражение, ответил Франко Вассалли.
Домоправительница наконец вышла, и сын снова остался наедине с матерью.
– Как ты себя сегодня чувствуешь, мамочка? – заботливо спросил он.
Старушка была так занята шоколадом, что, казалось, не расслышала вопроса. Лишь удостоверившись, что в чашке не осталось ни капли, она промокнула салфеткой губы и подняла глаза на сына.
– Можно я встану из-за стола? – спросила она вдруг.
– Почему ты меня спрашиваешь об этом? – удивился Франко. – Делай, что ты считаешь нужным.
– Я задала тебе ясный вопрос и хочу получить на него ясный ответ, – неожиданно строго сказала пожилая синьора. – Ответь, можно или нельзя?
– Конечно, можно, – подавив грустный вздох, ответил Франко. – Иди куда тебе нужно. – Ему больно было видеть, как мать с каждым днем все больше теряет разум.
Старушка встала с плетеного кресла и легким уверенным шагом направилась к двери, ведущей в сад.
– Разве ты не идешь со мной? – требовательно спросила она, обернувшись назад.
Франко Вассалли, едва успевший развернуть утреннюю газету, быстро сложил ее и, встав, покорно двинулся за матерью.
– Я хочу немного пройтись, – капризно сказала старушка и, распахнув застекленную дверь, стала спускаться по каменным ступеням.
Дорожка, обрамленная подстриженными кустами лавровишни, привела их к большой клумбе, на которой цвели розы желто-оранжевых тонов, подобранные с большой тщательностью. Садовник, немолодой, загоревший мужчина, обрезал засохшие цветы.
– Мама, я должен ехать, – тихо напомнил Франко.
– Уже? – повернулась к нему старушка.
– Прости, у меня дела.
– Ты только приехал и уже уезжаешь, как же так? – недовольно спросила она.
– Ты же знаешь, как я занят, у меня ни одной свободной минуты!
– Не знаю и знать не хочу!
Франко Вассалли вздохнул.
– Завтра я опять приеду, – сказал он терпеливо.
– Лжешь, – строго сказала мать, – я тебе не верю. Когда ты был маленьким, ты вечно хитрил, от тебя никогда нельзя было добиться правды.
– Может быть, в детстве я и обманывал тебя, но теперь я изменился, и ты знаешь это. Кстати, ты не забыла, что завтра твой день рождения?
Настроение женщины опять переменилось.
– День рождения, – задумчиво протянула она и, повернувшись к сыну, взяла его под руку. – Сколько? Сколько мне исполнится?
– Какая разница? – улыбнулся Франко.
– Разница есть, потому я и спрашиваю. – В голосе пожилой женщины послышались властные нотки. – Скажи же, сколько мне завтра исполняется? Представь, я совершенно забыла, в каком году родилась! Больше того, я не помню и твоего дня рождения.
Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Потом, как маленькая девочка, вытерла ладонями щеки и, задумавшись на секунду, вдруг просияла:
– Вспомнила! Мне исполнится шестьдесят. Шестьдесят лет – это три раза по двадцать, верно? А тебе, сынок, сколько же сейчас?
– Мне тридцать шесть, мама.
– Значит, завтра мой день рождения, – с удовлетворением произнесла она. – А подарки? Что ты мне подаришь?
– Потерпи до завтра, тебя ждет сюрприз. Я уверен, ты останешься довольна, – ласково ответил Франко Вассалли и погладил мать по щеке.
– Значит, до завтра, – вдруг весело сказала старушка и, ничего не добавив, направилась к вилле.
Франко смотрел вслед маленькой хрупкой женщине, удаляющейся от него мелкими уверенными шажками, и с грустью думал о том, что еще недавно она была любящей матерью, принимавшей близко к сердцу его дела, а теперь ее сознание постепенно погружается в темноту беспамятства, откуда нет возврата. Врачи сумели поставить диагноз, но вылечить мать они, к сожалению, не в силах.
– Доброе утро, синьор Франко, – сказал садовник, подходя к Вассалли с большим кустом вербены в руках.
– Доброе утро, Альдо. Куда это ты несешь куст?
– Синьора распорядилась пересадить его за дом, – охотно начал объяснять садовник. – Сколько я ни втолковывал ей, что там слишком мало солнца, она не слушает. Загубим куст, как пить дать, загубим. А потом все равно с меня спросится, это точно. Трудно стало с вашей мамой, очень трудно.
– Сочувствую тебе от всей души, – сказал Франко, но садовник в ответ лишь безнадежно махнул рукой.
Взглянув на часы, Вассалли заторопился. Было уже полдесятого, он опаздывал на совещание, которое сам же назначил на десять часов в своем офисе на площади Миссори.
Войдя в холл, он увидел Помину, толкавшую перед собой тележку с грязной посудой.
– Передайте Тому, что пора ехать, – распорядился он.
– Шофер ждет вас в машине, – ответила Помина.
Франко хотел спросить, где мать и чем она сейчас занимается, но тут услышал из-за полуоткрытой двери ее высокий голос, напевающий знакомую колыбельную: «Баю-баю, баю-бай, спи, сыночек, засыпай». Сколько раз в детстве он засыпал под эту монотонную незатейливую песню!
В искаженном сознании матери остались обрывки далеких воспоминаний, и она вновь и вновь мысленно возвращалась к собственному детству и детству своего сына, которого она баюкала перед сном, – ведь он так боялся темноты! Взрослый Франко ничем не напоминал ей ее маленького мальчика, и она, случалось, не узнавала его, особенно когда он заставал свою мать среди игрушек в комнате Виолетты.
Виолетта была единственной дочерью состоятельного англичанина Алана Грея, бывшего владельца этой виллы, построенной в конце девятнадцатого века на высоком берегу озера Комо. Влюбленный в Италию, Грей приобрел ее для своей семьи и проводил здесь большую часть года, устраивая приемы и наслаждаясь красотой живописных окрестностей.
В одиннадцать лет его любимая дочь, которую родители холили, как редкий цветок, заболела неизлечимой болезнью и умерла. Супруги Грей вернулись в Англию, так и не справившись со свалившимся на них горем. Вилла сохранилась в том виде, в каком хозяева оставили ее в начале пятидесятых, уезжая на родину с останками дочери.
После кончины супругов Грей наследники пытались сдать или продать виллу, но из-за жестких условий завещания им долго не удавалось этого сделать: по распоряжению Алана Грея вилла должна была остаться точно такой же, какой она была при жизни Виолетты; ни одной вещи не разрешалось тронуть, особенно в детской, не говоря уже о перестройке или перепланировке здания. По этой причине вилла пустовала много лет, пока наконец Франко Вассалли не снял ее для свой матери, согласившейся соблюдать условия завещания.
Франко открыл дверь в комнату Виолетты и застыл на пороге. Среди кукол с фарфоровыми лицами стояла его мать и, качая на руках самую большую из них, пела ей свою колыбельную. Заметив Франко, она прижала куклу к груди, словно боясь, что ее сейчас отнимут.
– Я помешал тебе? – мягко спросил Франко.
– Нет, папочка, что ты! – ответила старая женщина. – Я играю в дочки-матери, хочешь со мной поиграть? – И она вопросительно посмотрела на него своими светлыми глазами.
– Начнем с того, что я не твой папа, – сказал Франко.
– А кто же ты? – удивилась женщина.
– Я твой сын. Помнишь меня?
– Нет, не помню, но раз ты говоришь, значит, так оно и есть. Куда, ты сказал, тебе надо?
– В Милан. Ты знаешь, у меня много работы. Но завтра я снова приеду и привезу тебе замечательный подарок.
– Ты подаришь мне новую куклу? – с надеждой спросила пожилая синьора.
– Кое-что получше, мамочка. Я уверен, тебе понравится мой подарок, – ласково ответил Франко.
– Тогда езжай и завтра возвращайся. Я верю тебе, хотя ты с детства был неисправимым врунишкой. – И она еще крепче прижала к груди куклу.
Франко поцеловал мать и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Пока он шел к выходу, ему была слышна колыбельная, которой его мать убаюкивала большую куклу с закрывающимися глазами.
– Да, пожалуйста, – с детскими, немного капризными интонациями в голосе попросила женщина. – Знаешь, Помина подает шоколад только при тебе, а когда мы с ней вдвоем, она поит меня одним чаем. Ты представить себе не можешь, как он мне надоел!
Мать с сыном завтракали на застекленной веранде красивой виллы в стиле модерн, выходящей фасадом на озеро Комо. Утреннее солнце, беспрепятственно проходя через прозрачную стену, золотило плетеные кресла и придавало особую прелесть светло-желтой полотняной скатерти с вышитыми гладью ромашками. В этом насыщенном светом утреннем воздухе все обретало какую-то праздничную неповторимость, поэтому седая благообразная синьора в небесно-голубом муслиновом платье с белоснежным пикейным воротничком больше походила на добрую сказочную фею, чем на обыкновенную старушку.
Говоря, она то и дело с обожанием поглядывала на сына – красивого, элегантно одетого молодого мужчину. Он терпеливо и внимательно выслушал жалобы матери.
– Сегодня я здесь, и ты можешь выпить столько шоколада, сколько захочешь, – ласково сказал он и, взяв серебряный английский, украшенный чеканкой кувшинчик, наполнил фарфоровую чашку матери ароматным дымящимся напитком.
Пожилая женщина поднесла чашку к губам и, с наслаждением сделав несколько глотков, аккуратно поставила ее на блюдечко. Она с любовью посмотрела на сына и накрыла его руку своей старческой рукой.
– Горячий шоколад – это самое лучшее, что есть на свете, – сказала она. – Мы должны благодарить за него Боженьку. Франко, какой же ты красавец! – Последнюю фразу она произнесла без всякой паузы и тем же восторженным тоном.
Молодой мужчина и в самом деле был очень хорош собой: большие темные глаза с длинными пушистыми ресницами, чистый высокий лоб, прямой точеный нос и безупречно очерченные губы, выражающие решительность и упрямство. Его волевой подбородок мог показаться тяжеловатым, если бы не маленькая ямочка в центре, придававшая лицу особую привлекательность.
– Я же твой сын, мамочка, и нет ничего удивительного, что ты считаешь меня лучше всех.
Их уединение нарушила женщина средних лет. Это была уже упоминавшаяся домоправительница Помина.
– Вас просят к телефону, – обратилась она к мужчине. – Это из вашего офиса в Бругерио.
– Скажите, что меня нет, – быстро, не задумываясь, ответил он.
– Кажется, что-то важное, – озабоченно проговорила Помина.
– Для меня сейчас самое важное – наш с мамой завтрак, – с трудом сдерживая раздражение, ответил Франко Вассалли.
Домоправительница наконец вышла, и сын снова остался наедине с матерью.
– Как ты себя сегодня чувствуешь, мамочка? – заботливо спросил он.
Старушка была так занята шоколадом, что, казалось, не расслышала вопроса. Лишь удостоверившись, что в чашке не осталось ни капли, она промокнула салфеткой губы и подняла глаза на сына.
– Можно я встану из-за стола? – спросила она вдруг.
– Почему ты меня спрашиваешь об этом? – удивился Франко. – Делай, что ты считаешь нужным.
– Я задала тебе ясный вопрос и хочу получить на него ясный ответ, – неожиданно строго сказала пожилая синьора. – Ответь, можно или нельзя?
– Конечно, можно, – подавив грустный вздох, ответил Франко. – Иди куда тебе нужно. – Ему больно было видеть, как мать с каждым днем все больше теряет разум.
Старушка встала с плетеного кресла и легким уверенным шагом направилась к двери, ведущей в сад.
– Разве ты не идешь со мной? – требовательно спросила она, обернувшись назад.
Франко Вассалли, едва успевший развернуть утреннюю газету, быстро сложил ее и, встав, покорно двинулся за матерью.
– Я хочу немного пройтись, – капризно сказала старушка и, распахнув застекленную дверь, стала спускаться по каменным ступеням.
Дорожка, обрамленная подстриженными кустами лавровишни, привела их к большой клумбе, на которой цвели розы желто-оранжевых тонов, подобранные с большой тщательностью. Садовник, немолодой, загоревший мужчина, обрезал засохшие цветы.
– Мама, я должен ехать, – тихо напомнил Франко.
– Уже? – повернулась к нему старушка.
– Прости, у меня дела.
– Ты только приехал и уже уезжаешь, как же так? – недовольно спросила она.
– Ты же знаешь, как я занят, у меня ни одной свободной минуты!
– Не знаю и знать не хочу!
Франко Вассалли вздохнул.
– Завтра я опять приеду, – сказал он терпеливо.
– Лжешь, – строго сказала мать, – я тебе не верю. Когда ты был маленьким, ты вечно хитрил, от тебя никогда нельзя было добиться правды.
– Может быть, в детстве я и обманывал тебя, но теперь я изменился, и ты знаешь это. Кстати, ты не забыла, что завтра твой день рождения?
Настроение женщины опять переменилось.
– День рождения, – задумчиво протянула она и, повернувшись к сыну, взяла его под руку. – Сколько? Сколько мне исполнится?
– Какая разница? – улыбнулся Франко.
– Разница есть, потому я и спрашиваю. – В голосе пожилой женщины послышались властные нотки. – Скажи же, сколько мне завтра исполняется? Представь, я совершенно забыла, в каком году родилась! Больше того, я не помню и твоего дня рождения.
Она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Потом, как маленькая девочка, вытерла ладонями щеки и, задумавшись на секунду, вдруг просияла:
– Вспомнила! Мне исполнится шестьдесят. Шестьдесят лет – это три раза по двадцать, верно? А тебе, сынок, сколько же сейчас?
– Мне тридцать шесть, мама.
– Значит, завтра мой день рождения, – с удовлетворением произнесла она. – А подарки? Что ты мне подаришь?
– Потерпи до завтра, тебя ждет сюрприз. Я уверен, ты останешься довольна, – ласково ответил Франко Вассалли и погладил мать по щеке.
– Значит, до завтра, – вдруг весело сказала старушка и, ничего не добавив, направилась к вилле.
Франко смотрел вслед маленькой хрупкой женщине, удаляющейся от него мелкими уверенными шажками, и с грустью думал о том, что еще недавно она была любящей матерью, принимавшей близко к сердцу его дела, а теперь ее сознание постепенно погружается в темноту беспамятства, откуда нет возврата. Врачи сумели поставить диагноз, но вылечить мать они, к сожалению, не в силах.
– Доброе утро, синьор Франко, – сказал садовник, подходя к Вассалли с большим кустом вербены в руках.
– Доброе утро, Альдо. Куда это ты несешь куст?
– Синьора распорядилась пересадить его за дом, – охотно начал объяснять садовник. – Сколько я ни втолковывал ей, что там слишком мало солнца, она не слушает. Загубим куст, как пить дать, загубим. А потом все равно с меня спросится, это точно. Трудно стало с вашей мамой, очень трудно.
– Сочувствую тебе от всей души, – сказал Франко, но садовник в ответ лишь безнадежно махнул рукой.
Взглянув на часы, Вассалли заторопился. Было уже полдесятого, он опаздывал на совещание, которое сам же назначил на десять часов в своем офисе на площади Миссори.
Войдя в холл, он увидел Помину, толкавшую перед собой тележку с грязной посудой.
– Передайте Тому, что пора ехать, – распорядился он.
– Шофер ждет вас в машине, – ответила Помина.
Франко хотел спросить, где мать и чем она сейчас занимается, но тут услышал из-за полуоткрытой двери ее высокий голос, напевающий знакомую колыбельную: «Баю-баю, баю-бай, спи, сыночек, засыпай». Сколько раз в детстве он засыпал под эту монотонную незатейливую песню!
В искаженном сознании матери остались обрывки далеких воспоминаний, и она вновь и вновь мысленно возвращалась к собственному детству и детству своего сына, которого она баюкала перед сном, – ведь он так боялся темноты! Взрослый Франко ничем не напоминал ей ее маленького мальчика, и она, случалось, не узнавала его, особенно когда он заставал свою мать среди игрушек в комнате Виолетты.
Виолетта была единственной дочерью состоятельного англичанина Алана Грея, бывшего владельца этой виллы, построенной в конце девятнадцатого века на высоком берегу озера Комо. Влюбленный в Италию, Грей приобрел ее для своей семьи и проводил здесь большую часть года, устраивая приемы и наслаждаясь красотой живописных окрестностей.
В одиннадцать лет его любимая дочь, которую родители холили, как редкий цветок, заболела неизлечимой болезнью и умерла. Супруги Грей вернулись в Англию, так и не справившись со свалившимся на них горем. Вилла сохранилась в том виде, в каком хозяева оставили ее в начале пятидесятых, уезжая на родину с останками дочери.
После кончины супругов Грей наследники пытались сдать или продать виллу, но из-за жестких условий завещания им долго не удавалось этого сделать: по распоряжению Алана Грея вилла должна была остаться точно такой же, какой она была при жизни Виолетты; ни одной вещи не разрешалось тронуть, особенно в детской, не говоря уже о перестройке или перепланировке здания. По этой причине вилла пустовала много лет, пока наконец Франко Вассалли не снял ее для свой матери, согласившейся соблюдать условия завещания.
Франко открыл дверь в комнату Виолетты и застыл на пороге. Среди кукол с фарфоровыми лицами стояла его мать и, качая на руках самую большую из них, пела ей свою колыбельную. Заметив Франко, она прижала куклу к груди, словно боясь, что ее сейчас отнимут.
– Я помешал тебе? – мягко спросил Франко.
– Нет, папочка, что ты! – ответила старая женщина. – Я играю в дочки-матери, хочешь со мной поиграть? – И она вопросительно посмотрела на него своими светлыми глазами.
– Начнем с того, что я не твой папа, – сказал Франко.
– А кто же ты? – удивилась женщина.
– Я твой сын. Помнишь меня?
– Нет, не помню, но раз ты говоришь, значит, так оно и есть. Куда, ты сказал, тебе надо?
– В Милан. Ты знаешь, у меня много работы. Но завтра я снова приеду и привезу тебе замечательный подарок.
– Ты подаришь мне новую куклу? – с надеждой спросила пожилая синьора.
– Кое-что получше, мамочка. Я уверен, тебе понравится мой подарок, – ласково ответил Франко.
– Тогда езжай и завтра возвращайся. Я верю тебе, хотя ты с детства был неисправимым врунишкой. – И она еще крепче прижала к груди куклу.
Франко поцеловал мать и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Пока он шел к выходу, ему была слышна колыбельная, которой его мать убаюкивала большую куклу с закрывающимися глазами.
Глава 3
– Эй, Ровелли!
Грубый окрик, в котором слышалась скрытая угроза, застал Джорджо врасплох. Точно получив неожиданно удар под дых, он замер посреди коридора ни жив ни мертв. Перед глазами все поплыло, в висках стучало.
Началась большая перемена, из классов с шумом высыпали ученики. Одни бросились к буфету, где на длинном столе были приготовлены бутерброды и пакетики с напитками, другие, оставшись в коридоре, громко галдели.
– Ну! – сказал парень, подходя к Джорджо и бесцеремонно хватая его за руку.
Он был высокий, худой, со скуластым прыщавым лицом и длинными нечесаными волосами, закрывавшими лоб, и сальными прядями, спадавшими на плечи.
– Привет, Филиппо, – с наигранным удивлением обернулся к парню Джорджо. – Какими судьбами? – Он хотел спрятать страх за шутливой иронией, но ему это плохо удалось.
– За тобой должок, – проигнорировав вопрос, сказал Филиппо, который был старше Джорджо на два года и учился в выпускном классе лицея. – Или ты забыл?
Тон его не сулил ничего хорошего, это было ясно, как Божий день.
– Я верну, – пообещал Джорджо.
– Когда? – Филиппо продолжал крепко держать его за руку.
– Когда будут деньги, – с отчаянием сказал Джорджо.
– Когда будут деньги… – явно издеваясь, повторил Филиппо. – Это не ответ. Ты должен точно сказать – отдам завтра, послезавтра, а лучше бы прямо сейчас: вот, мол, держи, спасибо, что выручил. По-моему, воспитанные мальчики именно так должны поступать, разве я не прав? Учти, – в его голосе снова зазвучала угроза, – если не отдашь деньги в ближайшее время, будешь иметь неприятности.
Джорджо затравленно оглянулся по сторонам. Его одноклассники, стоя небольшими группами, смеялись, ругали учителей, обсуждали домашнее задание, спорили, договаривались о встречах после уроков. Они не обращали никакого внимания на Джорджо, прижавшегося к колонне и мечтавшего только об одном: спрятаться, исчезнуть, стать невидимым, лишь бы Филиппо не привел в исполнение свое грозное обещание.
Филиппо Корсико, сын известного адвоката, был в лицее одним из самых неблагополучных учеников, и директор, зная, что от него всего можно ожидать, постоянно держал его в поле зрения.
– Прости, – тихо сказал Джорджо. – Но ты старше, сильнее и умнее меня, поэтому должен быть снисходительным. – Не находя другого выхода, он решился пойти на унижение.
Но на Филиппо не подействовал заискивающий тон должника. Не говоря ни слова, он схватил Джорджо за воротник и силой потащил по коридору.
– Не вздумай пикнуть, – прошептал он. – И учти, если попробуешь меня обдурить и сбежать, от тебя останется мокрое место.
Филиппо грубо толкнул его с лестницы, вызвав взрыв смеха у стоящих поблизости ребят – они решили, что этим двоим просто силы девать некуда.
Следуя за Джорджо по пятам, Филиппо заставил его спуститься в подвал, провел по короткому коридору и, открыв дверь в проекционный зал, втолкнул в темноту.
– Принимайте улов! – насмешливо произнес он, и Джорджо увидел сидящих на полу мальчишек.
Первое, что он почувствовал, – это сладковатый удушливый запах.
– Покурить хочешь? – спросил кто-то с противным смешком.
– Не откажусь, – растерянно оглядываясь по сторонам, ответил Джорджо, и его слова потонули во всеобщем хохоте.
Филиппо и тот не удержался от смеха. Он протянул Джорджо большую глиняную трубку, называемую курильщиками гашиша чилимом, и, весело подмигнув, сказал:
– Кури на здоровье!
Джорджо затянулся и почувствовал, как колючий дым дошел до самых легких, наполняя его тело блаженной невесомостью. Потом он прислонился головой к стене и перенесся в рай.
– Имей в виду, эта затяжка – не премия за неуплату долга, наш договор остается в силе, – сказал Филиппо. Он, судя по всему, был вожаком компании и при каждом удобном случае старался это подчеркнуть.
– Чертова жизнь! – пробормотал Джорджо. – Мать меня достала, совсем не дает денег.
– Это твои проблемы, – заметил один из курильщиков, поднося к губам трубку.
– А папаша что же? – спросил Филиппо, на которого тоже подействовал наркотик.
– Папаши нет, – ответил Джорджо. – Был да сплыл.
– Дерьмо они, эти отцы, – произнес кто-то из темноты. – Только и умеют, что мораль читать, а сами от блядей не вылезают.
Один из парней расхохотался. Это был какой-то нервный смех, больше похожий на истерику.
– А моя мать, – вступил в разговор еще один, – переспала со всеми, с кем только могла. Знаете, когда она трахается, то орет на весь дом, сил нет слушать. Зато меня все время учит хорошим манерам, считает, что я невоспитанный. Я не прошу у нее денег, просто залезаю в ее кошелек и беру сколько надо. А ты, маменькин сынок, – обратился он Джорджо, – небось и не догадывался, как можно добывать бабки?
Джорджо не ответил. Его не воодушевляла идея воровать деньги из материнского кошелька. И его покоробил презрительный тон, каким здесь говорили о родителях. У его матери тоже есть любовник, его зовут Гермес, но и что из этого? Через несколько месяцев Гермес станет маминым мужем, они уже договорились пожениться. Он не может обвинить мать в плохом поведении, и к нему она относится, как и прежде. Конечно, Джорджо был не слишком доволен, что Гермес после свадьбы будет с ними жить, но здесь уж ничего не поделаешь.
Джорджо протянул руку к чилиму и второй раз глубоко затянулся. На него снова накатилась волна счастья. Через некоторое время он впал в оцепенение, и в ушах все громче и настойчивей зазвучали ритмы его любимого тяжелого рока.
Пересилив себя, он медленно поднялся с пола и вежливо произнес непослушным языком:
– Спасибо за травку. Увидимся вечером.
– Не забудь про должок, – напомнил Филиппо, – чтобы тридцать тысяч вернул, понял?
– Послушай, – заискивающе сказал Джорджо, – если я пообещаю никогда больше не брать у тебя денег, ты простишь мне долг?
– И не подумаю, – отрезал Филиппо.
– Но у тебя полно денег, дались тебе эти тридцать тысяч лир?
– Дело не в деньгах, а в принципе.
– Принципы – тоже дерьмо, – медленно, старательно выговаривая слова, сказал Джорджо.
– Твои принципы, может, и дерьмо, а мои – нет, – ответил Филиппо. – Мои принципы для меня священны, заруби это себе на носу! И пожалеешь, если не будешь уважать их!
Джорджо знал, что Филиппо слов на ветер не бросает: если уж пригрозит, то угрозу свою обязательно выполнит. Медленно идя по опустевшему коридору, он думал о своем безвыходном положении.
Перемена давно закончилась, все в классе уже были на своих местах. Джорджо надеялся проскользнуть незамеченным, но учительница литературы по фамилии Каццанига, повернувшись к нему, строго спросила:
– Может быть, ты, Ровелли, пойдешь отвечать?
– Простите, – ответил Джорджо, – но сегодня я не готов.
– Тебе не кажется, что ты позоришь свою фамилию? Отец у тебя – журналист, мать – писательница, оба культурные, образованные люди, а ты? Посмотри, сколько ошибок в твоей последней контрольной! – И она помахала у него перед носом листком, испещренным красными пометками. – Ты делаешь грубейшие грамматические ошибки, Джорджо! Постыдись, третьеклассник, и тот бы написал лучше!
Джорджо взял листок с контрольной и сел, не замечая насмешливых взглядов одноклассников. Его одурманенное сознание завертелось в черном водовороте, все глубже и глубже затягивая его в бездну одиночества. Отделенный от мира непроницаемой стеной, он не слышал больше насмешек товарищей и учительских нотаций, ему не было дела до вечно озабоченной матери, не в меру веселого отца, выдержанного, невозмутимого Гермеса.
Но одна мысль продолжала мучить его, и мысль эта была о деньгах. Надо поскорей вернуть долг Филиппо Корсико и еще купить травки, ведь травка – самое лучшее, что есть на свете.
Грубый окрик, в котором слышалась скрытая угроза, застал Джорджо врасплох. Точно получив неожиданно удар под дых, он замер посреди коридора ни жив ни мертв. Перед глазами все поплыло, в висках стучало.
Началась большая перемена, из классов с шумом высыпали ученики. Одни бросились к буфету, где на длинном столе были приготовлены бутерброды и пакетики с напитками, другие, оставшись в коридоре, громко галдели.
– Ну! – сказал парень, подходя к Джорджо и бесцеремонно хватая его за руку.
Он был высокий, худой, со скуластым прыщавым лицом и длинными нечесаными волосами, закрывавшими лоб, и сальными прядями, спадавшими на плечи.
– Привет, Филиппо, – с наигранным удивлением обернулся к парню Джорджо. – Какими судьбами? – Он хотел спрятать страх за шутливой иронией, но ему это плохо удалось.
– За тобой должок, – проигнорировав вопрос, сказал Филиппо, который был старше Джорджо на два года и учился в выпускном классе лицея. – Или ты забыл?
Тон его не сулил ничего хорошего, это было ясно, как Божий день.
– Я верну, – пообещал Джорджо.
– Когда? – Филиппо продолжал крепко держать его за руку.
– Когда будут деньги, – с отчаянием сказал Джорджо.
– Когда будут деньги… – явно издеваясь, повторил Филиппо. – Это не ответ. Ты должен точно сказать – отдам завтра, послезавтра, а лучше бы прямо сейчас: вот, мол, держи, спасибо, что выручил. По-моему, воспитанные мальчики именно так должны поступать, разве я не прав? Учти, – в его голосе снова зазвучала угроза, – если не отдашь деньги в ближайшее время, будешь иметь неприятности.
Джорджо затравленно оглянулся по сторонам. Его одноклассники, стоя небольшими группами, смеялись, ругали учителей, обсуждали домашнее задание, спорили, договаривались о встречах после уроков. Они не обращали никакого внимания на Джорджо, прижавшегося к колонне и мечтавшего только об одном: спрятаться, исчезнуть, стать невидимым, лишь бы Филиппо не привел в исполнение свое грозное обещание.
Филиппо Корсико, сын известного адвоката, был в лицее одним из самых неблагополучных учеников, и директор, зная, что от него всего можно ожидать, постоянно держал его в поле зрения.
– Прости, – тихо сказал Джорджо. – Но ты старше, сильнее и умнее меня, поэтому должен быть снисходительным. – Не находя другого выхода, он решился пойти на унижение.
Но на Филиппо не подействовал заискивающий тон должника. Не говоря ни слова, он схватил Джорджо за воротник и силой потащил по коридору.
– Не вздумай пикнуть, – прошептал он. – И учти, если попробуешь меня обдурить и сбежать, от тебя останется мокрое место.
Филиппо грубо толкнул его с лестницы, вызвав взрыв смеха у стоящих поблизости ребят – они решили, что этим двоим просто силы девать некуда.
Следуя за Джорджо по пятам, Филиппо заставил его спуститься в подвал, провел по короткому коридору и, открыв дверь в проекционный зал, втолкнул в темноту.
– Принимайте улов! – насмешливо произнес он, и Джорджо увидел сидящих на полу мальчишек.
Первое, что он почувствовал, – это сладковатый удушливый запах.
– Покурить хочешь? – спросил кто-то с противным смешком.
– Не откажусь, – растерянно оглядываясь по сторонам, ответил Джорджо, и его слова потонули во всеобщем хохоте.
Филиппо и тот не удержался от смеха. Он протянул Джорджо большую глиняную трубку, называемую курильщиками гашиша чилимом, и, весело подмигнув, сказал:
– Кури на здоровье!
Джорджо затянулся и почувствовал, как колючий дым дошел до самых легких, наполняя его тело блаженной невесомостью. Потом он прислонился головой к стене и перенесся в рай.
– Имей в виду, эта затяжка – не премия за неуплату долга, наш договор остается в силе, – сказал Филиппо. Он, судя по всему, был вожаком компании и при каждом удобном случае старался это подчеркнуть.
– Чертова жизнь! – пробормотал Джорджо. – Мать меня достала, совсем не дает денег.
– Это твои проблемы, – заметил один из курильщиков, поднося к губам трубку.
– А папаша что же? – спросил Филиппо, на которого тоже подействовал наркотик.
– Папаши нет, – ответил Джорджо. – Был да сплыл.
– Дерьмо они, эти отцы, – произнес кто-то из темноты. – Только и умеют, что мораль читать, а сами от блядей не вылезают.
Один из парней расхохотался. Это был какой-то нервный смех, больше похожий на истерику.
– А моя мать, – вступил в разговор еще один, – переспала со всеми, с кем только могла. Знаете, когда она трахается, то орет на весь дом, сил нет слушать. Зато меня все время учит хорошим манерам, считает, что я невоспитанный. Я не прошу у нее денег, просто залезаю в ее кошелек и беру сколько надо. А ты, маменькин сынок, – обратился он Джорджо, – небось и не догадывался, как можно добывать бабки?
Джорджо не ответил. Его не воодушевляла идея воровать деньги из материнского кошелька. И его покоробил презрительный тон, каким здесь говорили о родителях. У его матери тоже есть любовник, его зовут Гермес, но и что из этого? Через несколько месяцев Гермес станет маминым мужем, они уже договорились пожениться. Он не может обвинить мать в плохом поведении, и к нему она относится, как и прежде. Конечно, Джорджо был не слишком доволен, что Гермес после свадьбы будет с ними жить, но здесь уж ничего не поделаешь.
Джорджо протянул руку к чилиму и второй раз глубоко затянулся. На него снова накатилась волна счастья. Через некоторое время он впал в оцепенение, и в ушах все громче и настойчивей зазвучали ритмы его любимого тяжелого рока.
Пересилив себя, он медленно поднялся с пола и вежливо произнес непослушным языком:
– Спасибо за травку. Увидимся вечером.
– Не забудь про должок, – напомнил Филиппо, – чтобы тридцать тысяч вернул, понял?
– Послушай, – заискивающе сказал Джорджо, – если я пообещаю никогда больше не брать у тебя денег, ты простишь мне долг?
– И не подумаю, – отрезал Филиппо.
– Но у тебя полно денег, дались тебе эти тридцать тысяч лир?
– Дело не в деньгах, а в принципе.
– Принципы – тоже дерьмо, – медленно, старательно выговаривая слова, сказал Джорджо.
– Твои принципы, может, и дерьмо, а мои – нет, – ответил Филиппо. – Мои принципы для меня священны, заруби это себе на носу! И пожалеешь, если не будешь уважать их!
Джорджо знал, что Филиппо слов на ветер не бросает: если уж пригрозит, то угрозу свою обязательно выполнит. Медленно идя по опустевшему коридору, он думал о своем безвыходном положении.
Перемена давно закончилась, все в классе уже были на своих местах. Джорджо надеялся проскользнуть незамеченным, но учительница литературы по фамилии Каццанига, повернувшись к нему, строго спросила:
– Может быть, ты, Ровелли, пойдешь отвечать?
– Простите, – ответил Джорджо, – но сегодня я не готов.
– Тебе не кажется, что ты позоришь свою фамилию? Отец у тебя – журналист, мать – писательница, оба культурные, образованные люди, а ты? Посмотри, сколько ошибок в твоей последней контрольной! – И она помахала у него перед носом листком, испещренным красными пометками. – Ты делаешь грубейшие грамматические ошибки, Джорджо! Постыдись, третьеклассник, и тот бы написал лучше!
Джорджо взял листок с контрольной и сел, не замечая насмешливых взглядов одноклассников. Его одурманенное сознание завертелось в черном водовороте, все глубже и глубже затягивая его в бездну одиночества. Отделенный от мира непроницаемой стеной, он не слышал больше насмешек товарищей и учительских нотаций, ему не было дела до вечно озабоченной матери, не в меру веселого отца, выдержанного, невозмутимого Гермеса.
Но одна мысль продолжала мучить его, и мысль эта была о деньгах. Надо поскорей вернуть долг Филиппо Корсико и еще купить травки, ведь травка – самое лучшее, что есть на свете.
Глава 4
Сначала повеяло знакомым одеколоном, потом Джулия почувствовала нежное прикосновение губ к своему лбу. Ужасно не хотелось просыпаться, и она, покрепче зажмурившись, зарылась головой в подушку.
– Доброе утро, Джулия. Я ухожу, – точно издалека донесся шепот Гермеса. Пуховая подушка закрывала уши, и голос казался далеким и нереальным, будто из другого мира.
– Сколько времени? – пробормотала она.
– Половина восьмого, можешь еще поспать, – ответил Гермес. – Я бы сам с удовольствием повалялся лишний часок.
Джулия услышала горестный вздох.
– Зачем же ты тогда поднялся в такую рань? – не открывая глаз, спросила Джулия.
– Ты же знаешь, мне надо в клинику. С самого утра операции, причем, как назло, сложные. Даже не знаю, когда освобожусь.
Накануне они были в театре, потом ужинали в ресторане с друзьями, а когда поздно вечером Гермес проводил ее домой, она предложила ему остаться.
Летом писательница Джулия де Бласко и известный хирург Гермес Корсини объявили о своей помолвке и намеревались пожениться через несколько месяцев. Им казалось, что называться женихом и невестой в их возрасте нелепо, и они часто иронизировали по этому поводу.
Гермесу было сорок шесть лет, Джулии – сорок один. Они полюбили друг друга в ранней юности, но так получилось, жизнь надолго развела их в разные стороны. Случайно встретившись после двадцатипятилетней разлуки, оба поняли: это – судьба, и оставшиеся годы они должны прожить вместе.
– Настоящая невеста встала бы пораньше и приготовила завтрак, – сонным голосом сказала Джулия. – У тебя еще есть время подумать, правильно ли ты выбрал себе спутницу жизни.
Утренний свет, проникая через неплотно закрытые шторы, скупо освещал оклеенную светлыми обоями стену, на которой висело большое старинное распятие. В старом дереве давно поселился жук-точильщик, напоминавший время от времени о своем существовании. Под распятием висели миниатюры прошлого века с изображениями католических святых в одинаковых золоченых рамках. По обеим сторонам кровати стояли на тумбочках две фарфоровые лампы с розовыми абажурами.
Джулия вынула из-под одеяла руку и притянула Гермеса к себе.
– Боюсь, из меня никогда не получится образцовая жена, – прошептала она.
– А как ведут себя образцовые жены? – с улыбкой спросил Гермес.
– Они по утрам варят своим мужьям кофе и провожают на работу.
– Ну, для этого есть Амбра, тем более что у нее кофе получается вкуснее, чем у тебя.
– А мне что же тогда делать?
– Спать вдоволь, – не переставая улыбаться, ответил Гермес. – Как твой лечащий врач, я не разрешаю тебе вставать раньше половины десятого.
– Доброе утро, Джулия. Я ухожу, – точно издалека донесся шепот Гермеса. Пуховая подушка закрывала уши, и голос казался далеким и нереальным, будто из другого мира.
– Сколько времени? – пробормотала она.
– Половина восьмого, можешь еще поспать, – ответил Гермес. – Я бы сам с удовольствием повалялся лишний часок.
Джулия услышала горестный вздох.
– Зачем же ты тогда поднялся в такую рань? – не открывая глаз, спросила Джулия.
– Ты же знаешь, мне надо в клинику. С самого утра операции, причем, как назло, сложные. Даже не знаю, когда освобожусь.
Накануне они были в театре, потом ужинали в ресторане с друзьями, а когда поздно вечером Гермес проводил ее домой, она предложила ему остаться.
Летом писательница Джулия де Бласко и известный хирург Гермес Корсини объявили о своей помолвке и намеревались пожениться через несколько месяцев. Им казалось, что называться женихом и невестой в их возрасте нелепо, и они часто иронизировали по этому поводу.
Гермесу было сорок шесть лет, Джулии – сорок один. Они полюбили друг друга в ранней юности, но так получилось, жизнь надолго развела их в разные стороны. Случайно встретившись после двадцатипятилетней разлуки, оба поняли: это – судьба, и оставшиеся годы они должны прожить вместе.
– Настоящая невеста встала бы пораньше и приготовила завтрак, – сонным голосом сказала Джулия. – У тебя еще есть время подумать, правильно ли ты выбрал себе спутницу жизни.
Утренний свет, проникая через неплотно закрытые шторы, скупо освещал оклеенную светлыми обоями стену, на которой висело большое старинное распятие. В старом дереве давно поселился жук-точильщик, напоминавший время от времени о своем существовании. Под распятием висели миниатюры прошлого века с изображениями католических святых в одинаковых золоченых рамках. По обеим сторонам кровати стояли на тумбочках две фарфоровые лампы с розовыми абажурами.
Джулия вынула из-под одеяла руку и притянула Гермеса к себе.
– Боюсь, из меня никогда не получится образцовая жена, – прошептала она.
– А как ведут себя образцовые жены? – с улыбкой спросил Гермес.
– Они по утрам варят своим мужьям кофе и провожают на работу.
– Ну, для этого есть Амбра, тем более что у нее кофе получается вкуснее, чем у тебя.
– А мне что же тогда делать?
– Спать вдоволь, – не переставая улыбаться, ответил Гермес. – Как твой лечащий врач, я не разрешаю тебе вставать раньше половины десятого.