— Это на завтра. Ну как тебе?
   Советник Объединения Дуглас Риппер, облаченный в зеленый шелковый халат, валялся на кровати, считывая текст с экрана, плавающего сантиметрах в двадцати от его глаз. Когда в комнате появилась Дэнис, он оторвался от своего занятия и окинул ее оценивающим взглядом. Она медленно повернулась, демонстрируя весь ансамбль.
   — С рубашкой выглядит еще лучше, — заверила она. Риппер рывком сел на кровати, подозрительно глядя на нее:
   — Где ты взяла эту шляпу?
   — Подарок моего друга Джимми. На день рождения. Тебе нравится?
   — Да, — через мгновение признался он. — Да, нравится. Так у тебя сегодня день рождения? Тебе исполнилось двадцать три?
   — Ага.
   — А почему ты ничего не сказала?
   — Ты был занят. Риппер тихо произнес:
   — Завтра я тоже кое-что тебе подарю. Дэнис сняла шляпу и положила ее на комод.
   — Ладно. Значит, завтра я буду в этом костюме.
   — Э-э...
   — Да?
   — Ты сделала правильный выбор. Достаточно профессионально для завтрашнего интервью. Но сейчас... Дэнис одарила его дразнящей улыбкой:
   — И что же сейчас?
   — Сними все. И снова надень шляпу, — с нежностью в голосе продолжил он.
   Дэнис перевела взгляд на фетровое чудо, потом опять на мужчину, и ее улыбка сделалась шире.
   — Ладно. Если тебе так больше нравится.
   — Уж поверь мне!
   Позже, когда, свернувшись калачиком возле расслабленного тела Риппера, Дэнис Кастанаверас погрузилась в дрему, ей приснился странный сон.
   Она стояла одна на огромной, безжизненной черной равнине, гладкой, как стекло, и ровной, как стол. Равнина простиралась Далеко-далеко, до самого горизонта, где тускло помигивали какие-то огоньки.
   В какую сторону ни повернись, везде она видела одно и то же: клубящуюся чернильную черноту вверху и гладкую, блестящую черноту внизу.
   Там, где смыкались два вида черноты, светились и мигали огоньки.
   «Я была здесь раньше».
   Но в тот раз все выглядело совсем по-другому.
   Она лежала на влажных от пота простынях в девичьей спальне, на жесткой койке, которую ей выделили. На нее снизошел Дар, и это не имело ничего общего с тем, что рассказывали старшие и к чему ее готовили родители, сами получившие телепатические способности только благодаря генной инженерии Сюзанны Монтинье.
   Лишь малая часть ее существа оставалась на койке. Большая же пребывала где-то там, на необъятной равнине из темного хрусталя...
   Ей было больно. Чужие жизни, как свечи, горели и сгорали в темноте вокруг нее, колеблясь в хрустальной мгле; оживали на миг, потом взрывались, становясь пустотой, и их смерти сопровождались мгновениями дикого ужаса, который прожигал до дна душу девочки.
   Это казалось тем же самым местом... но пустым. Сплошная темнота вокруг нее.
   И разрозненные огоньки где-то в отдалении.
   «Вначале, — из глубины пространства раздался чей-то голос, — было Пламя».
   И Пламя внезапно возникло вокруг нее, прекрасное и одинокое, и с его появлением горячая, невыносимая радость охватила ее, наполнила любовью, похожей на ярость, на гнев ангелов.

2

   Когда она проснулась утром, Риппера уже не было.
   Дэнис пробудилась с болью в сердце, со всеобъемлющим чувством потери чего-то очень важного и дорогого, но чего именно, она не знала.
   Она не помнила свой сон.
   И было невыносимо горько и обидно, что жизнь ее так пуста.
   Томми Бун задохнулся и закричал. Из темноты донесся голос. Его голос, который вот уже два дня медленно терзал Буна.
   Это жестокие способы, — тихо вещали из тьмы, — но они срабатывают. Поэтому мы их используем.
   Бун сидел на стуле с прямой спинкой, его руки были привязаны к подлокотникам, а щиколотки — к ножкам стула. Голова запрокинута, веки — отрезаны, и свет прожектора бил ему в лицо. Бун уже почти ослеп. Щеки его представляли собой сплошную багровую массу. Правый глаз вздулся.
   На нем были только футболка и трусы — он спал, когда за ним пришли, — сплошь покрытые пятнами крови.
   Кровь била струей из того места, где на правой руке только что находился его указательный палец. Сам палец лежал на полу и еще конвульсивно подергивался.
   Один из палачей вытянул вперед руку Буна, а второй перетянул жгутом обрубок и лучом мазера слабой интенсивности прижигал его до тех пор, пока не прекратилось кровотечение.
   Бун захлебывался криком все то время, пока с ним проделывали эту операцию, и замолчал только тогда, когда выключили мазер.
   — Я хочу назвать тебе свое имя. — Вновь раздался голос. — Но сначала я должен узнать твое.
   Бун попытался заговорить. Во рту у него было мертвенно сухо, последний раз его язык увлажнялся только собственной кровью. Наконец ему удалось хрипло прошептать:
   — Пошел ты, Ободи!
   — Я начал уважать твой народ. — Голос за бьющим в глаза светом звучал мягче и нежнее всего, что Бун слышал в своей жизни. Даже его мать не обладала таким голосом и жена, умершая, когда ему исполнилось всего двадцать лет.
   — Вы люди с воображением, энергичные и достаточно жестокие. Знаешь, та неприятность, что я тебе доставляю, она связана с известным случаем в вашей собственной истории. Когда карфагеняне сражались с римлянами, они захватили римского военачальника по имени Регул. Они отрезали ему веки и привязали так, чтобы он смотрел на восход солнца. — Послышался смешок. — У меня было мало времени, чтобы ознакомиться с вашим прошлым, слишком уж занят был все эти годы. Может, потом у меня появится время, чтобы узнать больше. Мне хотелось бы понять вас, понять те силы, что сформировали вас. Кто ты?
   Повелительная интонация подстегнула пленника, прорвавшись сквозь всю боль и усталость, что испытывал Бун, и он услышал собственный ответ как бы со стороны, будто кто-то Другой воспользовался его истерзанными связками:
   — Томас Дэниел Бун.
   — Очень хорошо, мой друг, — обволакивающе нежно похвалил голос, а я Джи'Суэй'Ободи'Седон. Когда-то я был Танцором Безымянного, ныне я орудие твоей смерти. Твое избавление от боли. — Слова доносились до Буна откуда-то издалека, пока он плыл куда-то в мареве боли и ослепительном свете, балансируя на грани сознания. — Сейчас, в это мгновение, мы с тобой одно целое. Ты это весь мой мир, а я весь твой. Я знаю тебя как никто и никогда не знал, понимаю все темные и яркие стороны твоей натуры как никто в жизни не понимал тебя. И я люблю тебя, Томас Дэниел Бун, за то хорошее, что есть в тебе. Освободите его.
   Бун услышал быстрый приглушенный шепот за кругом света, потом ровный безапелляционный приказ Ободи:
   — Делайте, как я сказал.
   Вперед на свет вышел один из палачей, выглядевший сияющим белым пятном в поле разрушенного зрения Буна. Веревки, стягивающие его щиколотки, были разрезаны, а затем и те, что связывали запястья. Боль, которую почувствовал Томми, когда кровь проникла в онемевшие конечности, в любой другой день показалась бы ему невыносимой, сейчас же он едва ее заметил. Веревка, удерживающая голову, осталась на месте, и каким-то краешком сознания Бун ощутил бесконечную благодарность за это — он знал, если бы ее разрезали, он свалился бы со стула, как тряпичная кукла.
   Палач вложил лазер в его бесчувственную, но не пострадавшую левую руку, и отступил в темноту камеры.
   Человек, известный Томми Буну под именем Ободи и назвавшийся Джи'Суэем'Ободи'Седоном, вышел на свет. Бун едва мог видеть очертания его фигуры, но не лицо, и еще сумел разглядеть на нем какое-то длинное бесформенное одеяние в багровых тонах.
   — У тебя в руке лазер, Томас. Мой добрый, славный Томас. Оружие, которым ты можешь убить меня, если захочешь, наказать за те боль и страх, что я причинил тебе.
   Слезы сочились из уголков глаз Буна.
   — О господи! Чего ты хочешь от меня?
   — Я не твой бог, Томас, я всего лишь твоя смерть. Я хочу, чтобы ты вложил дуло в рот и спустил курок.
   Настал момент, которого Бун ждал с тех пор, как очнулся здесь, в этом жутком месте, но он так ослабел от страха, что не смог даже поднять лазер, вложенный в его руку.
   — Пожалуйста... — прошептал он. — Нет. Я не хочу умирать. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Ободи подошел ближе.
   — Что такое жизнь, Томас? Мелочь, походя разбрасываемая и с той же легкостью отбираемая. Стоит ли она того, чтобы бороться за нее с такой яростью? Успокойся и ничего не бойся. Вложи дуло в рот и стреляй.
   Томми Бун собрался с последними силами и зарычал:
   — Сдохни, твою мать! Он вскинул лазер...
   — Стой! — Теперь это был голос его отца, и голос Джо Мантикки, человека, приведшего его в подполье, и голос патера Боба из воскресной школы, слившиеся в одну громовую команду. Этот триединый голос прогрохотал: — Вложи дуло в рот и спусти курок!
   Томми Бун больше не колебался. Он сдвинул предохранитель, засунул ствол лазера в рот и снес себе голову.
 
   Джи'Суэй'Ободи'Седон стоял в круге света в подвале одного из заброшенных зданий на окраине Филадельфии и задумчиво смотрел на обезглавленное тело Томаса Дэниела Буна, доброго и славного человека.
   Без сомнения, они отличаются от Народа Пламени. Способны сопротивляться Речи, хотя и восприимчивы к ней.
   Это хороший знак.
 
   Они заставили его дожидаться почти целый час.
   Дван не позволял себе терять терпение. Ему и раньше приходилось иметь дело с главами сицилийской мафии, хотя и очень давно, поэтому он понимал и принимал тот особый этикет, который следовало неукоснительно соблюдать. Он сидел на открытой веранде в плетеном кресле за маленьким круглым столиком с бокалом терпкого красного вина в руке, ощущая кожей легкий прохладный ветерок и теплый солнечный свет и разглядывая фамильные сады Сантонья и ухоженные виноградники. Дон Эмилио заставит его ждать до тех пор, пока не управится со своими делами, но не дольше.
   Где-то около часа дня дон вышел на веранду, тепло поприветствовал Двана и уселся напротив.
   — Извини, Уильям. Но прошло уже столько лет, а ты позвонил так неожиданно... — Эмилио пожал плечами. — У меня ушло некоторое время, чтобы проверить твою деятельность за последнее десятилетие. — Старик улыбнулся Двану. — Говоря по правде, я был удивлен. Новостные танцы... — Он снова пожал плечами. — Жаль гробить на эту ерунду такие способности, как у тебя.
   Дван улыбнулся в ответ:
   — Может быть. Зато это безопасно, не требует больших усилий и в моем преклонном возрасте меня вполне устраивает. Эмилио нахмурился:
   — Преклонный возраст, говоришь? Тебе сейчас сколько?.. Лет восемьдесят? Должен сказать, выглядишь ты отлично, прямо-таки замечательно выглядишь.
   — Как и вы, дон Эмилио.
   Дон кивнул, отлично понимая, что это лишь дань вежливости.
   — Чем я могу помочь тебе, Уильям? Если ты задумал растрепать мое имя в новостях, сразу предупреждаю, что это меня отнюдь не порадует. Я уже слишком стар для дешевой рекламы.
   Дван досадливо отмахнулся:
   — Дон Эмилио, последние несколько часов вы прочесывали Инфосеть в поисках публикаций под моим именем. Если бы вы обнаружили там хотя бы крошечную статейку, подписанную мною и касающуюся лично вас или ваших людей, мы бы с вами сейчас не разговаривали.
   — Так чем я могу помочь? — повторил Эмилио.
   — Я ищу одного человека. Его первоначальным... занятием, — осторожно произнес Дван, — было сутенерство. Старик неодобрительно покачал головой:
   — Мы не интересуемся...
   — В здешних местах он был известен под именем Люкабри.
   Наступило молчание. В тишине Дван мог слышать жужжание мух в саду и отдаленное гудение роботов-садовников в виноградниках. Эмилио пристально смотрел на Двана тяжелым, жестким взглядом, явно ожидая продолжения.
   — Впервые он засветился в Амьене, во Франции, весной семьдесят второго. Следующее его появление отмечено в Генуе, летом семьдесят третьего. А потом он исчез. Если вы знаете, где он может находиться, и поделитесь со мной этим знанием, я буду вам очень обязан.
   — Откуда у тебя интерес к этому... человеку? Дван намеренно дал такой ответ, который, как он знал, устроит старого дона.
   — Это не личный интерес. Я оказываю услугу другу. Глаза старика озарились пониманием.
   — У которого, надо полагать, есть дочь? Или сестра?
   — Вполне допустимое предположение.
   — И что бы ты сделал, если бы нашел его?
   — Это уменьшило бы страдания моих друзей, дон Эмилио.
   — Пока ты путешествовал по Европе, Уильям, синьор Люкабри оставлял за собой мертвые тела в Оккупированной Америке. — Старик поднялся. — Если ты хочешь найти его, отправляйся за океан.
   Дон Эмилио остановился у стеклянной двери, ведущей в глубь дома. Слуга изнутри открыл для него дверь. Дон замер в проеме, глядя на Двана, — иссохший, сморщенный старик, которого Дван никак не мог совместить с образом пятидесятилетней давности — жизнерадостным великаном, с одинаковой страстью убивающим мужчин и любящим женщин.
   — Он жил под именем мистера Ободи. И он сейчас связан с «Обществом Джонни Реба». — Дон Эмилио коснулся рукой плеча дворецкого: — Пьетро, вызови синьору Дивейну такси и проводи его до ворот.
   Старик повернулся и медленно пошел в дом, шаркая ногами по черной кафельной плитке.
 
   — Кто это? — равнодушно спросил Седон.
   Они сидели в большой комнате дома Ободи в Сан-Диего и смотрели голограммы. Окна-фонари выходили на пляж, и в них было видно, как бушует Тихий океан.
   Седон сегодня выглядел сонным, расслабленным и умиротворенным, как разнежившийся на солнце кот. Крис Саммерс за те два года, что он работал с человеком, известным ему под именем мистера Ободи, видел его таким и раньше. В таком виде он показывался на люди либо после ночи, проведенной с мальчиком, доставившим ему удовольствие, либо после того, как убивал кого-то, кто причинил ему неудовольствие.
   Голограмма представляла собой рекламный снимок и демонстрировала в полный рост мужчину лет сорока пяти с темными волосами и карими глазами.
   — Это Дуглас Риппер, — ответил Саммерс. — Рекламное изображение. Советник Объединения по Нью-Йорку и член Зарубежного комитета МС. Он прислал запрос на ваше досье.
   Седон изогнул бровь:
   — Да? И что, меня это должно заинтересовать? Саммерс терпеливо пояснил:
   — Риппер весьма популярный политик, сэр. Он выставил свою кандидатуру на пост Генерального секретаря и вполне может победить.
   — В декабре? — Седон улыбнулся ленивой, расслабленной улыбкой. — Не думаю. Что-нибудь еще? Саммерс кивнул.
   — Еще один вопрос. Команда: следующий. Это... Джи'Суэй'Ободи'Седон с окаменевшим лицом медленно поднялся на ноги и уставился на голограмму.
   Точнее, на человека, которого она изображала. Саммерс продолжал комментировать:
   — ... Новостной Танцор. Он наводил справки о синьоре Люкабри, и у нас есть сведения, что он встречался с Эмилио Сантонья. Я подумал, что вы, возможно, захотите что-нибудь предпринять по этому поводу.
   Седон не ответил. Его бледно-голубые глаза, не моргая, смотрели на голограмму, а руки дрожали. Он резко свел ладони, сцепил пальцы на груди и глухо произнес что-то на языке, которого Кристиан Саммерс никогда прежде не слышал.
   — Сэр? Вы в порядке?
   Седон пробормотал еще несколько слов на незнакомом Сам-мерсу диалекте, потом вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и очень медленно, по-английски, не глядя на Саммерса, проговорил:
   — Найдите... его. Этого человека... и приведите ко мне.
   — Мистер Ободи? Вы его знаете?
   Седон продолжал жадно всматриваться в изображение журналиста. Огромного черноволосого мужчину с тусклыми черными глазами.
   — Он не мог выжить! — Седон удивленно покачал головой и уставился в пространство, разговаривая то ли с помощником, то ли с самим собой. — А... похож, вот как это называется. Слишком долго, чтобы... Дван... все еще жил.
   — Дван, сэр? — переспросил Кристиан Саммерс. Седон наконец-то соизволил взглянуть на него:
   — Как его зовут?
   — Дивейн, сэр. Уильям Дивейн. Вы его знаете, сэр? Седон перешел на шепот.
   — Да, это мой очень старый друг... — Глаза его закрылись, и он мешком повалился на пол там, где стоял.
 

3

   Она провела пятницу с Дугласом в его доме на окраине штата Нью-Йорк.
   Бывало и раньше, что собственная жизнь казалась Дэнис абсолютно нереальной, и это происходило как раз в такие дни.
   Самые ранние ее воспоминания относились к научно-исследовательской биотехнологической лаборатории в Нью-Джерси. Потом были казармы МС в Нью-Йорке, следом, ненадолго, счастливые времена, проведенные в Комплексе Чандлера. Все эти годы она была лишь одной из многих детей; то обстоятельство, что Карл и Дженни были биологическими родителями ее и Дэвида, не имело никакого значения. Они стали настоящими родителями для всех двухсот сорока детей, предоставленных их заботам. Хотя у Дженни, следует признать, всегда находилось чуть-чуть побольше времени и ласки для своих собственных детей, чем для всех остальных. Дэнис и Дэвид были всего на два года младше самых маленьких геников, созданных в ходе реализации проекта «Сверхчеловек». Она помнила, что о ней заботились другие дети — Трент, Хидер и Уилли, который был несколько старше остальных. Помнила учебные классы и комнаты для игр, Да в огромном Комплексе Чандлера всегда казавшиеся переполненными, и спальни со слишком большим количеством ребят.
   Дальше в ее памяти был провал, пришедшийся на самое начало Большой Беды.
   Потом была казарма для девочек, занятых на Общественных работах, где на одно помещение приходилось по сорок человек. Когда ее наконец пригласила Оринда Глейгавас, жизнь в одной комнате всего с тремя другими девочками показалась Дэнис просто раем.
   Некоторое время они прожили вместе с Тарин Шуйлер, и почти три года она делила комнату с девушкой по имени Ким Миконос в пансионе «Дом Богини». Дэнис так привыкла к тесноте, что почти не замечала связанных с этим неудобств.
   Дом Риппера стоял в центре огороженного пустого пространства площадью около двух акров. Сверху вид на него закрывали — перекрывали, как иногда говаривал Риппер, — пышные кроны деревьев возрастом не менее ста пятидесяти лет. Из-за деревьев дом совсем не было видно с пролегающего рядом шоссе. Присутствия охранников Дэнис почти не замечала. Четверо телохранителей Риппера старались держаться в тени и большей частью дежурили у ворот. Где-то существовали слуги — по всей видимости, люди, а не роботы, — повар, садовник и горничная, но Дэнис ни с кем из них ни разу не встречалась. Дом был двухэтажным, и в десяти его комнатах проживал один только Дуглас Риппер.
   Его мать умерла, а отец, мачеха и две сестры жили в поместье — только так можно было назвать их усадьбу — в четырех километрах севернее. Дэнис однажды побывала там и ничуть не удивилась тому, что его семья, хоть и доброжелательно настроенная, восприняла ее равной себе.
   Вернейший признак богатства: не считая геников, среди которых она выросла, Риппер оказался единственным знакомым Дэнис, у которого в семье было трое детей. Лицензия, позволяющая иметь более одного ребенка, стоила безумно дорого.
   Утром они катались верхом, а днем играли в теннис. Риппер оказался прекрасным игроком и даже иногда у нее выигрывал. Техника тоже очень много значит: невероятная скорость и сила подачи Дэнис не всегда помогали устоять перед опытностью Риппера, игравшего с раннего детства. Девушка же всего шесть месяцев назад понятия не имела, с какой стороны браться за ракетку.
   После ужина они отправились поплавать в лучах солнечной краски, такой яркой, что она почти не уступала дневному свету. Риппер после нескольких гребков уселся в мелкой части бассейна, вскипающей массирующими водоворотиками, с удовольствием наблюдая, как Дэнис наматывает круг за кругом. Через полчаса она сделала перерыв и присоединилась к нему.
   — В колледже, лет тридцать назад, — заметил Риппер, — я выступал в команде пловцов и повидал немало чемпионов. Клянусь, ты плаваешь быстрее любого из них, да и техника у тебя на уровне профессионалов.
   — Спасибо.
   — Хотел бы я знать, где уличная девчонка из Нью-Йорка могла научиться так плавать?
   Дэнис нырнула, чтобы убрать волосы с лица. И ответила настолько правдиво, насколько было возможно в ее положении:
   — В Калифорнии, где я отдыхала летом семьдесят второго. Большую часть времени я провела, плавая в Тихом океане. Риппер с любопытством смотрел на нее:
   — Это когда ты жила в том поселке для феминисток — как он там назывался?
   — "Дом Богини".
   Он помолчал, задумчиво разводя ладонями пузырящуюся вокруг него воду. Когда Риппер снова заговорил, тот, кто не знал его образа мышления, мог бы подумать, что он решил изменить тему. Так вот откуда ты — было подтекстом следующего вопроса:
   — Кем ты представляешь себя в будущем, Дэнис? Она помотала головой:
   — Не знаю.
   — Никогда не хотела заняться политикой?
   — Ты имеешь в виду — выставить свою кандидатуру? Он безотрывно смотрел на нее:
   — Да.
   — Нет. Нет, конечно. Не думаю, что я достаточно подготовлена.
   — Это ты верно подметила, но у тебя хорошие задатки. К тому же ты еще очень молода, можешь снова пойти учиться.
   — Снова учиться? Дуглас, я не была в школе со времени начала Большой Беды. Риппер кивнул:
   — И это тоже заметно. Ты ужасно обращаешься с Инфосетью, неграмотно пишешь, невежественна во многих вопросах. Финансы, закон, история, практика бизнеса... — Он пожал плечами. — Но ты умница, стараешься и умеешь обращаться с людьми. Если захочешь пойти учиться, это можно будет устроить. Степень в политологии — возможно, даже степень магистра — тебе совсем не повредит. Можно заняться изучением Кодекса Законов Объединения, это полезно знать, даже если ты не станешь сдавать экзамен. Профессия телохранителя — это бесперспективно, это тупик.
   Дэнис захлопала ресницами:
   — Ты серьезно?
   — Ты выглядишь ужасно испуганной, дорогая. Неужели учиться — это так страшно?
   — Мне будет... Дуглас, мне же исполнится тридцать пять, пока я покончу со всем этим!
   Советник Объединения Дуглас Риппер тупо пялился на нее несколько секунд, а потом принялся хихикать так, что не мог остановиться.
   — Тебе будет... тридцать пять, — с трудом выговорил он, давясь от смеха. — Боже мой, твоя жизнь... закончится. — Он перевернулся на спину в бурлящей теплой воде, уставился в черное ночное небо, проглядывающее сквозь сияние светящейся краски, и захохотал так, что чуть не задохнулся.
   — Тридцать пять! — Он попытался сказать что-то еще, но смог только выдохнуть: — Тридцать пять!
   Дэнис мстительно столкнула его под воду. Риппер с головой погрузился в бассейн и вынырнул, задыхаясь и кашляя.
   — Перестань! Перестань! Я...
   Она дала ему возможность сделать вдох, а потом снова притопила и удерживала под водой, пока он не прекратил сопротивляться. Недолго, всего шесть или семь секунд, но ему, должно быть, показалось куда дольше. Он снова задергался, и она отпустила его.
   — Прости, — бессвязно выговорил он, — прости, прости, прости.
   Дэнис присела на узкий кафельный бортик:
   — Не стоит смеяться надо мной.
   — Ясно, что не стоит. — Он опять закашлялся, слегка потряс головой. — Верх идиотизма — погибнуть от руки собственного телохранителя! Как бы я объяснил это Ичабоду? — Он подошел к ней, сел рядом и взял за руку. — Извини, ладно?
   Дэнис покачала головой:
   — Ладно.
   — Я больше так не буду.
   — В следующий раз ты так легко не отделаешься, — преду-предила она.
   Он посмотрел ей в глаза и без тени улыбки проговорил:
   — Я очень, очень напуган. Я больше никогда не буду смеяться над тобой.
   Она поцеловала его в кончик носа:
   — Хорошо.
   — Просто...
   — Что?
   — Ты первая, кого я полюбил с тех пор, как мне исполнилось двадцать, — прошептал он.
   Дэнис опустила глаза и чуть заметно кивнула, а Риппер тихо сказал:
   — Я хочу, чтобы ты чего-то добилась.
 
   Где-то в городке Энсино, немного северо-западнее Лос-Анджелеса — Каллия Сьерран не знала, где точно, поскольку ее привезли сюда в машине с затемненными окнами, — находилось поместье, где много лет назад зародился культ Эриды — божества раздора.
   Проповедник Гарри Девлин когда-то ходил по этой земле, спал в этих комнатах. Где-то в глубине поместья, в маленькой пустой комнате с большим окном-фонарем, Каллия, сцепив за спиной руки, сказала женщине, основавшей «Эризиан Клау» и принявшей в свою организацию и саму Каллию, и ее брата:
   — Даже не знаю, с чего начать.
   Сидящая лицом к ней и держащая на коленях тонкую фарфоровую чашку женщина была очень стара, хотя в иные времена ее сочли бы тридцати-тридцатипятилетней. Теперь же тонкая и слегка обвисшая кожа на шее и руках выдавала ее истинный возраст, свидетельствуя о как минимум повторной операции по регенерации кожи. Это означало, что ей никак не меньше семидесяти, а скорее всего, намного больше.
   — Действительно, — через мгновение ответила она, — я прослушала твой доклад. Возможно, твои личные впечатления от встречи помогут нам лучше разобраться.
   Домино Терренсия, непосредственный куратор Каллии в «Эризиан Клау», когда-то воспитала девушку и ее младшего брата после смерти их отца от рук миротворцев. Домино стояла за спиной старухи. Она едва заметно кивнула. Каллия правильно поняла этот знак: будь краткой.
   — Да, мэм. Мы встретились с мсье Ободи в центре города, в конторе адвокатов Гринберга и Басса, в восемь тридцать сегодня утром. — Ей не надо было пускаться в объяснения; Гринберг и Басе защищали подпольщиков из «Общества Джонни Реба» по меньшей мере в течение двадцати лет. — Он действует на законных основаниях и хочет сотрудничать с нами. Похоже, у него достаточно власти, чтобы выступить с таким предложением от лица всего «Общества». Список руководящих деятелей организации, присутствовавших на переговорах, весьма внушителен: Кристиан Саммерс, Максвелл Девлин и еще с полдюжины персон того же ранга. Все они перечислены в моем докладе. Но вам, думаю, гораздо важнее знать, кто отсутствовал. Не было Белинды Сингер, а когда я осведомилась о ней, мне сказали, что она больше не занимается административными обязанностями. И Чандлера тоже не было, хотя о нем отдельный разговор. Вы, вероятно, знаете, что он на самом деле удалился на покой и покинул Землю около шести месяцев назад. Он живет в пансионе на орбитальной станции, и у него очень серьезная охрана. — Она помолчала. — Полагаю, он не сошелся с Ободи и попросту сбежал от греха подальше.