Страница:
Страх неизвестного уходил постепенно. Его сменяло чувство более древнее и более сильное.
Любопытство обезьяны. Черта, о которой я говорил так пренебрежительно, когда общался с Вордени, оказавшись на побережье близ Заубервилля. Инстинкт, заставлявший их скакать по веткам, вереща и тыкая пальцем в пустые глазницы древних каменных идолов – просто так, из любопытства увидеть. И сверкающее, острое обсидиановое лезвие – желание знать.
То самое желание, что вывело нас из джунглей и заставило пройти дорогу из самого сердца заросших разнотравьем равнин центральной Африки. То, что со временем может увести человечество так же далеко, насколько сейчас мы далеки от тех африканских дней.
Шагнув на середину, Хэнд принял вид истинного чиновника. Потом осторожно произнес:
– Попробуем расставить приоритеты. Мне нравится ваше желание увидеть внутри корабля нечто интересное. Я сам хотел бы это увидеть. Но основной задачей является постановка на марсианском судне буя корпорации «Мандрагора». Главную задачу следует выполнить прежде остальных. И я настаиваю, что сделать это нужно силами всей группы. – Он повернулся к Сутъяди. – Капитан, после этого вы вольны предпринять любое детальное исследование.
Сутъяди кивнул.
Если у кого-то и были сомнения относительно состояния марсианского корабля, их окончательно развеяли два часа, проведенные внутри структуры из застывших пузырей. Мы прогулялись вглубь почти на километр, потом вернулись, блуждая по казавшемуся хаотичным нагромождению переходов. В некоторых местах уровень входа оказывался выше, в других – чуть ниже пола. В остальных помещениях вход располагался чересчур высоко, и в них проникали либо Сунь вдвоем с Вордени, использовавшие заплечный гравитатор, или вторая пара – Сян и Депре.
Мы не обнаружили ни одного признака жизни. Ничего.
Машины, мимо которых мы проходили, игнорировали нас. Никто и не пытался подойти слишком близко, не желая вызвать их реакцию.
Постепенно двигаясь в глубину корабля, мы начали встречать другие структуры. С некоторой натяжкой их можно было назвать коридорами: протяженные, обширные помещения с овальными яйцеобразной формы входами. Способ формирования этих конструкций не слишком – отличался от уже виденных пузырей, несколько модифицированных для какой-то цели.
Пока мы ждали Сунь, обследовавшую одно из помещений, я поделился своими впечатлениями с Вордени:
– Знаете, что оно напоминает? Похоже на надувную опалубку. Словно первоначально они возвели как бы основу, а потом… – Я даже наклонил голову, стараясь подыскать ускользающее сравнение. – Даже не знаю… Будто они накачали внутрь какой-то плотный аэрогель, заставив конструкцию раздуться, а потом подождали, пока все застынет.
Вордени устало улыбнулась.
– Возможно. Что-то вроде этого. Говорит об их глубоком знании сопротивления материалов. Об умении заранее смоделировать все в таких масштабах.
– Может – да, может – нет.
Я ухватился за свою мысль, стараясь сложить ее по-иному, как оригами.
– В космосе форма может не иметь особого значения. Что получится, то получится. Потом вы заполняете пространство тем, что необходимо: двигатели, жизнеобеспечение, вооружение…
– Оружие? Разве это военный корабль?
– Это я для примера сказал. Но…
Из переговорного устройства послышался голос Сунь:
– Здесь что-то есть. Что-то вроде дерева или…
Случившееся вслед за этими словами было невозможно объяснить.
Я услышал звук. Уверен, что услышал это за долю секунды до того, как из купола, который обследовала Сунь, возник низкий колокольный звон. Эта уверенность произвела на меня сильное впечатление, словно эхо развернулось, распространяясь в противоположном времени. Если так сработало подсознание или пресловутая «интуиция» Посланника… Такое могло лишь присниться.
– Сонгспир, – сказала Вордени.
Я слушал, как умолкало эхо, и старался побороть дрожь от выброшенных в кровь феромонов. Вдруг захотелось вернуться, оказаться по ту сторону ворот и встретиться с опасностью лицом к лицу. Нанобы – так нанобы. Или радиация.
Вишня и горчица. Одновременно со звуком я почувствовал неожиданную смесь из двух запахов. Сян изготовил «Санджет».
Всегда сосредоточенный, Сутъяди слегка поморщился.
– Что это было?
– Сонгспир, – ответил я, с трудом отыскав информацию в глубине еле ворочавшегося рассудка. – Марсианское комнатное растение.
Я видел одно такое, еще на Земле. Его откопали из марсианского грунта на том месте, где оно некогда росло и потом стало камнем, превратившись в объект страсти богатых коллекционеров. Окаменелость отзывалась на прикосновение, даже на легкий ветерок. Оставаясь ни живо ни мертво, это растение продолжало источать запах вишни с горчицей. И пело. Не попадая ни в одну категорию земной науки.
Вордени нужно было знать.
– Где оно висит?
– Растет прямо из стены. Как коралл…
В голосе Сунь звучало уже знакомое изумление.
Отступив немного назад, чтобы дать место для толчка, Вордени потянулась к ручке управления гравитатора. Послышался тонкий вой ожившего двигателя.
– Я сейчас приду.
– Госпожа Вордени, минуточку. – К археологу подлетел Хэнд. – Сунь? Есть ли там сквозной проход?
– Нет. Пузырь закрытый.
– Возвращайся. – Подняв руку, он остановил Вордени. – У нас мало времени. Можете вернуться позже, после того, как Сунь починит буй. А сейчас нам нужно отыскать место, пригодное для передачи его сигнала.
По лицу Вордени прошла недовольная гримаса. Она не собиралась подчиняться, но устала, слишком устала, чтобы бороться. Снова дернув ручку гравитатора, Таня выключила нудно зудевший двигатель и пошла прочь, бормоча себе под нос что-то явно неприятное, вряд ли лучше аромата вишни с горчицей. Обойдя Хэнда, она двинулась выходу. Секунду помявшись, Сян позволил ей выйти.
Я тяжко вздохнул.
– Отличный ход, Хэнд. Кто ближе всех к пониманию этого явления? – Я сделал рукой круговое движение. – И этого места. А ты пытаешься ее унизить. Чему тебя учили, спец по инвестированию в конфликты? Топтать спеца, способного оказать помощь?
– Нет, – спокойно ответил Хэнд, – меня учили не останавливаться.
– Правильно.
Я последовал за археологом, остановив ее в коридоре, после выхода из зала.
– Эй, постой. Вордени. Вордени, остынь, слышишь… Он же дерьмо… Что ты делаешь?
– Гребаный торгаш…
– Это верно. Но именно он отправил нас сюда. Не стоит недооценивать стремление к прибыли.
– А кто ты? Гребаный философ-экономист?
– Да, это я. Послушай…
Я остановился.
– Нет, с меня хватит…
– Послушай меня!
Подняв руку, я показал в направлении коридора.
– Там… слышишь это?
– Я ничего не…
Она замолчала. Теперь звук донесла до меня нейрохимия. Ясно, без всяких сомнений. Там, дальше по коридору, что-то пело песню.
Мы нашли это, пройдя пару залов. Целый лес из карликовых деревьев. Сонгспиры. Они прилепились к полу, переходя на изгиб стены у самого входа в огромный пузырь. Казалось, деревца пробились на месте стыка сквозь основу конструкции корабля, однако на корнях я не заметил никаких повреждений. Будто материал корпуса расступился, пропуская стебли.
Ближайшая марсианская машина стояла примерно в десяти метрах от нас, загромождая коридор.
Звук, шедший от деревьев, отдаленно напоминал виолончель. Но инструмент звучал так, будто смычок водили слишком замедленно. Уловить мелодию я так и не сумел. Звук лежал на самом краю слухового диапазона, и всякий раз, когда он нарастал, желудок отзывался неприятной вибрацией.
– Воздух, – неожиданно сказала Вордени. Мы двинулись по сильно надутому коридору, затем миновали цепочку из таких же надутых пузырей, и наконец она осела на пол, совершенно лишившись дыхания, но с ярко горящими глазами. – Здесь идет поток воздуха, то есть имеется проход между уровнями. Они поют при контакте с воздухом.
Я постарался избавиться от озноба.
– Сколько лет они здесь растут?
– Кто скажет?
Вордени с трудом встала на ноги.
– Если гравитация такая, как на планете, – тысячи две лет как максимум. Но это не планета.
Покачав головой, она сделала шаг назад, взялась за подбородок рукой и вдруг прикрыла пальцами рот – так, словно не хотела обидеть неприятной информацией. Я ждал, что она скажет. Наконец, убрав руки от лица, Таня неуверенно проговорила:
– Посмотри, как ветвятся отростки. Так не должно быть. Обычно не бывает… такого плотного переплетения.
Проследив направление, в котором указывал ее палец, я увидел это. Самый высокий из кустиков, вытянувшийся до уровня груди в виде длинного, красного с черным веретена, пророс в стороны от главного ствола чересчур густо – совсем не так, как это было с виденным на Земле образцом. Куда более мелкие растения, окружавшие первое, в точности повторяли его форму. Более того…
Рядом с нами появилась остальная часть группы.
– Что тут у вас за чертовщина? О-ох…
Пение, едва уловимое вначале, быстро нарастало. Вероятно, из-за усилившегося с движением новых тел потока воздуха. Одновременно у меня пересохло в горле.
– Хэнд, я просто смотрю, все ли здесь в норме.
– Госпожа Вордени…
Я взглянул на Хэнда в упор. Встав рядом с археологом, Депре спросил:
– Они не опасны?
– Точно не знаю. Обычно – нет, но…
Одно давно стучавшееся у порога сознания соображение наконец возникло там.
– Посмотрите, они растут в направлении друг к другу. Взгляните на невысокие растения: они ветвятся вверх и в стороны. Теперь самое высокое: оно растет во все стороны.
Сунь обошла вокруг зарослей с приемником в руках.
– Вероятно, таков принцип их коммуникации. Это связанная система. Хотя… хм-м…
– Если хочешь найти эмиссию, зря не старайся, – почти мечтательным голосом заявила Вордени. – Наоборот, они впитывают любое излучение, как губка. Тотальная абсорбция любых волн, кроме красного спектра. Хотя, судя по минеральному составу, это растение не может быть красным. Скорее оно могло бы отражать весь видимый свет.
– Но не отражает. А почему, госпожа Вордени?
Хэнд сделал замечание озабоченным голосом, словно собирался привлечь кустики к ответственности за нарушение законодательства.
– Знай я ответ, давно работала бы президентом Гильдии. Об этих растениях известно еще меньше, чем о других аспектах марсианской биосферы. Неизвестно, растения ли это.
– Но они растут, не так ли?
Вордени презрительно фыркнула:
– Кристаллы тоже растут. Что не делает их живыми.
– Не знаю, как вам, а мне кажется, что это инфекция, – вдруг сказала Амели Вонгсават, нацеливая на заросли свой лазер.
– Или произведение искусства. Откуда нам знать? – вполголоса пробормотал Депре. Вонгсават недоверчиво качнула головой:
– Люк, это космический корабль. Кто станет загораживать коридор, по которому ходят? Смотри, они здесь повсюду.
– Просто ты не умеешь летать.
– Они все равно мешают.
– Искусство… для отработки маневра, – хмыкнул Шнайдер.
Отвоевав себе немного места, к зарослям протиснулся Хэнд. От колебания воздуха красно-каменные стволы вновь издали невнятные звуки. От резкого запаха даже воздух стал плотным. Хэнд недовольно буркнул:
– Ладно, закончили. У нас нет…
– Нет на это времени, – пробубнила археолог. – Нужно искать место для передатчика.
Шнайдер громко заржал. Едва улыбнувшись, я старался не смотреть на Депре. Похоже, позиции Хэнда несколько пошатнулись, а мне не хотелось подталкивать его к опасному краю. Пока было неясно, как поведет себя сотрудник «Мандрагоры», когда нас прижмет по-настоящему.
– Сунь, – сказал Хэнд. – Проверь тот проход, что выше.
Кивнув, Липин включила питание гравитатора. Взвизгнул генератор, и наш системный аналитик медленно поплыла вверх. Сян и Депре пошли следом за ней, для прикрытия держа наготове по «Санджету».
– Здесь нет прохода, – донесся сверху голос разведчицы.
Услышав небольшое изменение звука, я тут же повернулся к зарослям сонгспира. В этот момент мое лицо видела одна Вордени, и поняла лишь она. Стоя за спиной Хэнда, Таня открыла рот в немом вопросе: «Что?» Кивнув на растения, я коснулся уха.
– Слушай!
Подавшись вперед, она напряженно склонила голову и шепнула:
– Это немыслимо… Но это было.
Ненавязчивый тон, похожий на звук виолончели, был модулирован другим, вступившим в ответ на вой гравитатора. Или на само гравитационное воздействие. Модуляция едва заметно усиливалась.
Корабль просыпался.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Любопытство обезьяны. Черта, о которой я говорил так пренебрежительно, когда общался с Вордени, оказавшись на побережье близ Заубервилля. Инстинкт, заставлявший их скакать по веткам, вереща и тыкая пальцем в пустые глазницы древних каменных идолов – просто так, из любопытства увидеть. И сверкающее, острое обсидиановое лезвие – желание знать.
То самое желание, что вывело нас из джунглей и заставило пройти дорогу из самого сердца заросших разнотравьем равнин центральной Африки. То, что со временем может увести человечество так же далеко, насколько сейчас мы далеки от тех африканских дней.
Шагнув на середину, Хэнд принял вид истинного чиновника. Потом осторожно произнес:
– Попробуем расставить приоритеты. Мне нравится ваше желание увидеть внутри корабля нечто интересное. Я сам хотел бы это увидеть. Но основной задачей является постановка на марсианском судне буя корпорации «Мандрагора». Главную задачу следует выполнить прежде остальных. И я настаиваю, что сделать это нужно силами всей группы. – Он повернулся к Сутъяди. – Капитан, после этого вы вольны предпринять любое детальное исследование.
Сутъяди кивнул.
Если у кого-то и были сомнения относительно состояния марсианского корабля, их окончательно развеяли два часа, проведенные внутри структуры из застывших пузырей. Мы прогулялись вглубь почти на километр, потом вернулись, блуждая по казавшемуся хаотичным нагромождению переходов. В некоторых местах уровень входа оказывался выше, в других – чуть ниже пола. В остальных помещениях вход располагался чересчур высоко, и в них проникали либо Сунь вдвоем с Вордени, использовавшие заплечный гравитатор, или вторая пара – Сян и Депре.
Мы не обнаружили ни одного признака жизни. Ничего.
Машины, мимо которых мы проходили, игнорировали нас. Никто и не пытался подойти слишком близко, не желая вызвать их реакцию.
Постепенно двигаясь в глубину корабля, мы начали встречать другие структуры. С некоторой натяжкой их можно было назвать коридорами: протяженные, обширные помещения с овальными яйцеобразной формы входами. Способ формирования этих конструкций не слишком – отличался от уже виденных пузырей, несколько модифицированных для какой-то цели.
Пока мы ждали Сунь, обследовавшую одно из помещений, я поделился своими впечатлениями с Вордени:
– Знаете, что оно напоминает? Похоже на надувную опалубку. Словно первоначально они возвели как бы основу, а потом… – Я даже наклонил голову, стараясь подыскать ускользающее сравнение. – Даже не знаю… Будто они накачали внутрь какой-то плотный аэрогель, заставив конструкцию раздуться, а потом подождали, пока все застынет.
Вордени устало улыбнулась.
– Возможно. Что-то вроде этого. Говорит об их глубоком знании сопротивления материалов. Об умении заранее смоделировать все в таких масштабах.
– Может – да, может – нет.
Я ухватился за свою мысль, стараясь сложить ее по-иному, как оригами.
– В космосе форма может не иметь особого значения. Что получится, то получится. Потом вы заполняете пространство тем, что необходимо: двигатели, жизнеобеспечение, вооружение…
– Оружие? Разве это военный корабль?
– Это я для примера сказал. Но…
Из переговорного устройства послышался голос Сунь:
– Здесь что-то есть. Что-то вроде дерева или…
Случившееся вслед за этими словами было невозможно объяснить.
Я услышал звук. Уверен, что услышал это за долю секунды до того, как из купола, который обследовала Сунь, возник низкий колокольный звон. Эта уверенность произвела на меня сильное впечатление, словно эхо развернулось, распространяясь в противоположном времени. Если так сработало подсознание или пресловутая «интуиция» Посланника… Такое могло лишь присниться.
– Сонгспир, – сказала Вордени.
Я слушал, как умолкало эхо, и старался побороть дрожь от выброшенных в кровь феромонов. Вдруг захотелось вернуться, оказаться по ту сторону ворот и встретиться с опасностью лицом к лицу. Нанобы – так нанобы. Или радиация.
Вишня и горчица. Одновременно со звуком я почувствовал неожиданную смесь из двух запахов. Сян изготовил «Санджет».
Всегда сосредоточенный, Сутъяди слегка поморщился.
– Что это было?
– Сонгспир, – ответил я, с трудом отыскав информацию в глубине еле ворочавшегося рассудка. – Марсианское комнатное растение.
Я видел одно такое, еще на Земле. Его откопали из марсианского грунта на том месте, где оно некогда росло и потом стало камнем, превратившись в объект страсти богатых коллекционеров. Окаменелость отзывалась на прикосновение, даже на легкий ветерок. Оставаясь ни живо ни мертво, это растение продолжало источать запах вишни с горчицей. И пело. Не попадая ни в одну категорию земной науки.
Вордени нужно было знать.
– Где оно висит?
– Растет прямо из стены. Как коралл…
В голосе Сунь звучало уже знакомое изумление.
Отступив немного назад, чтобы дать место для толчка, Вордени потянулась к ручке управления гравитатора. Послышался тонкий вой ожившего двигателя.
– Я сейчас приду.
– Госпожа Вордени, минуточку. – К археологу подлетел Хэнд. – Сунь? Есть ли там сквозной проход?
– Нет. Пузырь закрытый.
– Возвращайся. – Подняв руку, он остановил Вордени. – У нас мало времени. Можете вернуться позже, после того, как Сунь починит буй. А сейчас нам нужно отыскать место, пригодное для передачи его сигнала.
По лицу Вордени прошла недовольная гримаса. Она не собиралась подчиняться, но устала, слишком устала, чтобы бороться. Снова дернув ручку гравитатора, Таня выключила нудно зудевший двигатель и пошла прочь, бормоча себе под нос что-то явно неприятное, вряд ли лучше аромата вишни с горчицей. Обойдя Хэнда, она двинулась выходу. Секунду помявшись, Сян позволил ей выйти.
Я тяжко вздохнул.
– Отличный ход, Хэнд. Кто ближе всех к пониманию этого явления? – Я сделал рукой круговое движение. – И этого места. А ты пытаешься ее унизить. Чему тебя учили, спец по инвестированию в конфликты? Топтать спеца, способного оказать помощь?
– Нет, – спокойно ответил Хэнд, – меня учили не останавливаться.
– Правильно.
Я последовал за археологом, остановив ее в коридоре, после выхода из зала.
– Эй, постой. Вордени. Вордени, остынь, слышишь… Он же дерьмо… Что ты делаешь?
– Гребаный торгаш…
– Это верно. Но именно он отправил нас сюда. Не стоит недооценивать стремление к прибыли.
– А кто ты? Гребаный философ-экономист?
– Да, это я. Послушай…
Я остановился.
– Нет, с меня хватит…
– Послушай меня!
Подняв руку, я показал в направлении коридора.
– Там… слышишь это?
– Я ничего не…
Она замолчала. Теперь звук донесла до меня нейрохимия. Ясно, без всяких сомнений. Там, дальше по коридору, что-то пело песню.
Мы нашли это, пройдя пару залов. Целый лес из карликовых деревьев. Сонгспиры. Они прилепились к полу, переходя на изгиб стены у самого входа в огромный пузырь. Казалось, деревца пробились на месте стыка сквозь основу конструкции корабля, однако на корнях я не заметил никаких повреждений. Будто материал корпуса расступился, пропуская стебли.
Ближайшая марсианская машина стояла примерно в десяти метрах от нас, загромождая коридор.
Звук, шедший от деревьев, отдаленно напоминал виолончель. Но инструмент звучал так, будто смычок водили слишком замедленно. Уловить мелодию я так и не сумел. Звук лежал на самом краю слухового диапазона, и всякий раз, когда он нарастал, желудок отзывался неприятной вибрацией.
– Воздух, – неожиданно сказала Вордени. Мы двинулись по сильно надутому коридору, затем миновали цепочку из таких же надутых пузырей, и наконец она осела на пол, совершенно лишившись дыхания, но с ярко горящими глазами. – Здесь идет поток воздуха, то есть имеется проход между уровнями. Они поют при контакте с воздухом.
Я постарался избавиться от озноба.
– Сколько лет они здесь растут?
– Кто скажет?
Вордени с трудом встала на ноги.
– Если гравитация такая, как на планете, – тысячи две лет как максимум. Но это не планета.
Покачав головой, она сделала шаг назад, взялась за подбородок рукой и вдруг прикрыла пальцами рот – так, словно не хотела обидеть неприятной информацией. Я ждал, что она скажет. Наконец, убрав руки от лица, Таня неуверенно проговорила:
– Посмотри, как ветвятся отростки. Так не должно быть. Обычно не бывает… такого плотного переплетения.
Проследив направление, в котором указывал ее палец, я увидел это. Самый высокий из кустиков, вытянувшийся до уровня груди в виде длинного, красного с черным веретена, пророс в стороны от главного ствола чересчур густо – совсем не так, как это было с виденным на Земле образцом. Куда более мелкие растения, окружавшие первое, в точности повторяли его форму. Более того…
Рядом с нами появилась остальная часть группы.
– Что тут у вас за чертовщина? О-ох…
Пение, едва уловимое вначале, быстро нарастало. Вероятно, из-за усилившегося с движением новых тел потока воздуха. Одновременно у меня пересохло в горле.
– Хэнд, я просто смотрю, все ли здесь в норме.
– Госпожа Вордени…
Я взглянул на Хэнда в упор. Встав рядом с археологом, Депре спросил:
– Они не опасны?
– Точно не знаю. Обычно – нет, но…
Одно давно стучавшееся у порога сознания соображение наконец возникло там.
– Посмотрите, они растут в направлении друг к другу. Взгляните на невысокие растения: они ветвятся вверх и в стороны. Теперь самое высокое: оно растет во все стороны.
Сунь обошла вокруг зарослей с приемником в руках.
– Вероятно, таков принцип их коммуникации. Это связанная система. Хотя… хм-м…
– Если хочешь найти эмиссию, зря не старайся, – почти мечтательным голосом заявила Вордени. – Наоборот, они впитывают любое излучение, как губка. Тотальная абсорбция любых волн, кроме красного спектра. Хотя, судя по минеральному составу, это растение не может быть красным. Скорее оно могло бы отражать весь видимый свет.
– Но не отражает. А почему, госпожа Вордени?
Хэнд сделал замечание озабоченным голосом, словно собирался привлечь кустики к ответственности за нарушение законодательства.
– Знай я ответ, давно работала бы президентом Гильдии. Об этих растениях известно еще меньше, чем о других аспектах марсианской биосферы. Неизвестно, растения ли это.
– Но они растут, не так ли?
Вордени презрительно фыркнула:
– Кристаллы тоже растут. Что не делает их живыми.
– Не знаю, как вам, а мне кажется, что это инфекция, – вдруг сказала Амели Вонгсават, нацеливая на заросли свой лазер.
– Или произведение искусства. Откуда нам знать? – вполголоса пробормотал Депре. Вонгсават недоверчиво качнула головой:
– Люк, это космический корабль. Кто станет загораживать коридор, по которому ходят? Смотри, они здесь повсюду.
– Просто ты не умеешь летать.
– Они все равно мешают.
– Искусство… для отработки маневра, – хмыкнул Шнайдер.
Отвоевав себе немного места, к зарослям протиснулся Хэнд. От колебания воздуха красно-каменные стволы вновь издали невнятные звуки. От резкого запаха даже воздух стал плотным. Хэнд недовольно буркнул:
– Ладно, закончили. У нас нет…
– Нет на это времени, – пробубнила археолог. – Нужно искать место для передатчика.
Шнайдер громко заржал. Едва улыбнувшись, я старался не смотреть на Депре. Похоже, позиции Хэнда несколько пошатнулись, а мне не хотелось подталкивать его к опасному краю. Пока было неясно, как поведет себя сотрудник «Мандрагоры», когда нас прижмет по-настоящему.
– Сунь, – сказал Хэнд. – Проверь тот проход, что выше.
Кивнув, Липин включила питание гравитатора. Взвизгнул генератор, и наш системный аналитик медленно поплыла вверх. Сян и Депре пошли следом за ней, для прикрытия держа наготове по «Санджету».
– Здесь нет прохода, – донесся сверху голос разведчицы.
Услышав небольшое изменение звука, я тут же повернулся к зарослям сонгспира. В этот момент мое лицо видела одна Вордени, и поняла лишь она. Стоя за спиной Хэнда, Таня открыла рот в немом вопросе: «Что?» Кивнув на растения, я коснулся уха.
– Слушай!
Подавшись вперед, она напряженно склонила голову и шепнула:
– Это немыслимо… Но это было.
Ненавязчивый тон, похожий на звук виолончели, был модулирован другим, вступившим в ответ на вой гравитатора. Или на само гравитационное воздействие. Модуляция едва заметно усиливалась.
Корабль просыпался.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Место для передатчика Хэнда мы обнаружили через час, найдя еще четыре скопления сонгспира.
К тому же пришло время возвращаться назад, к причальному порту, и обратный путь мы проделали, ориентируясь по эскизной карте, нарисованной на руке Сунь ее сканером системы Нахановича. Марсианская архитектура нравилась хитрому прибору не больше, чем нам, и это было ясно по долгим паузам, в течение которых системный аналитик заряжала сканер поправочными данными. Однако после двухчасового странствования по нашим следам и улучшения интерфейса прибор смог выдать несколько догадок относительно маршрута. Как ни удивительно, он вывел точно к цели.
Взобравшись по огромной спиралевидной трубе, наклон которой не соответствовал человеческому представлению о комфорте, мы с Сунь выбились из сил. И решили передохнуть на краю пятидесятиметровой площадки с прозрачными стенами. Казалось, мы находились в самом центре девственного космоса. Над нашими головами во все стороны выгибалось кристально чистое звездное небо, нарушенное лишь конструкциями центральной структуры корабля, до странности похожими на портовый кран в Миллспорте. Чувство пространства казалось настолько острым, что я рефлекторно задержал дыхание, как и положено в вакуумном бою. В груди слабо отозвались утомленные подъемом легкие. Пришлось задавить рефлекс.
– Это силовое поле? – спросил я у Сунь.
– Нет, прочный корпус. – Склонившись над прибором, она сообщила подробности: – Прозрачный сплав толщиной около метра. Впечатляющие технологии. Никакой дисторсии. Полный визуальный контроль. Смотри, смотри… там ворота.
Ворота стояли среди звезд, над нашими головами. Странный для космоса прямоугольный спутник, мерцавший во мраке своим серо-голубым светом.
– По всей вероятности, это башня управления причаливанием.
Сунь медленно повела рукой в сторону.
– Я же говорила. Сканер Нахановича не ошибается. И они не могли выбрать лучшего места…
Она неожиданно замолчала. Взглянув на Сунь, я увидел, как расширились ее глаза, сфокусированные в центре площадки. Проследив направление, я увидел решетчатую конструкцию. Марсиане.
– Зови остальных, – отрешенно произнес я.
Они висели над площадкой, как тени. Нет, скорее – как призраки казненных орлов, широко расставив схваченные чем-то вроде сети крылья. Сеть колыхалась от движения воздуха. Зловещая картина. На центральной конструкции их было двое: один висел на самой верхней точке, а второй – чуть выше человеческого роста. Осторожно приблизившись, я хорошо разглядел сеть, натянутую на каких-то приспособлениях. Вид последних говорил не больше, чем конструкция машин, уже встреченных нами в пузырях.
По дороге попался новый участок, поросший сонгспиром. По большей части невысокие, по колено, растения. Слышно было, как сзади, у спирали, Сунь криком оповестила остальных о нашей находке. Казалось, ее громкий голос что-то нарушил. Под прозрачными сводами наперебой зазвенело множественное эхо.
Подойдя к висевшему пониже марсианину, я остановился прямо под ним.
Понятно, что я видел их прежде. Кто же не видел. Эти существа сопровождали нас всю жизнь, начиная с детской площадки. Марсиане заменили мифы, так и не преодолевшие земной таможни, став одновременно и святыми, и чертями выдуманных нами легенд. Невозможно переоценить… Так писал о них Грецки в те времена, когда на что-то годился. Невозможно переоценить побочный эффект открытия, состоящий в чувстве нашей принадлежности вселенной и вместе с ним – в ощущении, что эта вселенная некоторым образом нам принадлежит.
Вот что рассказала Вордени в пустыне, вечером, стоя вместе со мной на балконе принадлежавшего Респинеджи склада.
– Брэдбери, 2089 год доколониального летосчисления. С расшифровкой первой из марсианских систем хранения данных героям-первооткрывателям, принесшим людям это наследство, открылась правда о собственном ничтожестве. Тысячелетний опыт, оставшийся от Древнего Египта и Китая, принял новые технологические формы и вдруг стал выглядеть детской игрушкой. Многовековая мудрость сжалась до объема кулинарной книги. Лао Цзы, Иисус Христос, Мохаммед. Что знали эти люди? Они никогда не покидали собственной планеты! Где были они в те времена, когда марсиане бороздили межзвездное пространство?
Помню, в тот момент на лице Тани Вордени мелькнуло раздражение.
Разумеется, отвергнутые религии не сдались без боя. На помощь пришли обычные стратегии. Марсиан встроили в схему, отскоблили одни скульптурные изображения и изваяли другие, поменяли трактовки. Потерпев неудачу и не имея достаточно серого вещества – отвергли все целиком. Назвали их порождением дьявола и начали забрасывать камнями всякого, сказавшего слово против. Должно было сработать. Но не сработало.
Какое-то время все выглядело так, как кое-кому хотелось. Нараставшая истерия принесла жестоких сектантов, а в недавно созданных университетских отделениях ксенологии возникли беспорядки. Археологов охраняли военные, а в кампусах начались перестрелки с фундаменталистами. Вмешалась полиция. Интересное для студента время…
На всем этом выросли новые верования. Большая их часть ничем не отличалась от старых – те же догматы. Но где-то под спудом, а возможно, это витало в воздухе, появились ростки нового, не связанного ни с одной из церквей учения: веры в нечто, трудно определяемое одним словом «Бог».
Вероятно, так произошло из-за крыльев. Культурный архетип уже существовал: ангелы, демоны, Икар и бесчисленный ряд сумасшедших, бросавшихся вниз с крыш и скал. Люди привыкли видеть в крыльях нечто особенное.
Может быть, непомерно высокой оказалась ставка? Астронавигационные карты, обещания нового мира, до которого нужно лишь дойти, подтверждения предназначения…
Чем бы оно ни было, назовем это верой. Это не было знанием, и сама Гильдия не гарантировала достоверности перевода. Однако, посылая сотни и тысячи чужих стеков и замороженных эмбрионов в глубины космоса, следовало вооружить их чем-то много более сильным, нежели научная теория.
И что, как не вера, в наибольшей степени способствовало рождению Нового Знания? А взамен твердой веры в геоцентричность модели человеческой науки и ее способность когда-либо объяснить все что угодно пришла куда более осознанная, тонкая убежденность в превосходстве марсианской научной доктрины. Нечто подобное всегда есть в воле отца, посылающего сына за океан, чтобы тот чего-то достиг.
Но мы сами открыли дверь. И не как взрослые, покидающие дом дети – скорее, как раса-несмышленыш, с надеждой ухватившаяся за палец марсианской цивилизации. Что вносило совершенно иррациональное ощущение безопасности и придавало всему процессу ненужную теплоту. Именно эти два чувства двигали всей диаспорой переселенцев. Наряду со столь близким Хэнду стремлением к экономической свободе.
Положение вещей изменилось с потерей человеческих жизней. Три четверти от целого миллиона осталось на Адорационе. Эта и другие неудачи слегка подрезали Протекторату крылышки. А на Земле увядали остатки старых верований, не способных укрепить свое влияние как духовно, так и политически. «Мы проиграли свою жизнь и должны за это платить. Нужна железная рука – во имя безопасности и стабильности».
От прежнего восхищения всем марсианским не осталось почти никакого следа. Прошло несколько столетий, как ушел в забвение Вышински и умерли участники его первых экспедиций. Их выбросили из научной среды, лишили публикаций. В нескольких случаях просто убили. Гильдия замкнулась сама на себя, ревниво оберегая от Протектората остатки интеллектуальной свободы. Марсианская проблема потеряла актуальность, превратившись из научного направления, обещавшего скорое понимание, в целых два следствия.
С одной стороны – сухие описания в виде текстов и фотоснимков, содержавших информации ровно столько, сколько могли воспринять жители Протектората. Внешний вид и строение марсианина, его скелета или крыльев знал каждый ребенок. А также динамику их полета и детали, касавшиеся размножения или воспитания детенышей.
Они были реконструированы – в виртуальности, разумеется – вместе с оперением и реальной расцветкой. Все это стало возможным благодаря нескольким видеозаписям, расшифрованным ушлыми специалистами Гильдии. Эмблемы с насестов, одежда… В общем – пестрое и легко воспринимаемое читателями барахло. И ничего относительно их общества. Малопонятные, неопределенные, ненадежные данные. Наконец, препятствием оказались сами люди, не пожелавшие изучать эту галиматью…
Мы сами отказались от знания.
Так сказала она, слегка дрожа от ночной прохлады.
Умышленное игнорирование того, что следовало обработать и понять.
По другую сторону такого разнообразия не могла не оказаться куча эзотерической белиберды. Причудливые религиозные культы, пересказываемые шепотом легенды и сплетни с раскопок. Здесь знали нечто, в самом деле доставшееся нам от марсиан. Здесь могли рассказать про их влияние на человека. Здесь марсианское наследство называли так, как однажды его назвал сам Вышински: «Новые Древности. Они учат нас по-настоящему ценить этот мир. Наши загадочно исчезнувшие благодетели… они простерли над человеческой цивилизацией свои холодные крылья, чтобы сказать: то, что мы называем свидетельствами древней шести– или семитысячной истории, больше нельзя именовать истинными древностями».
Марсианин был мертвым.
Он умер очень давно, что совершенно очевидно. Тело напоминало мумию с высохшими, истончившимися крыльями. Голова иссохла, остался лишь узкий череп с полуоткрытым клювом. На своих местах оказались только глаза, черневшие в продолговатых оттянутых назад щелях, наполовину прикрытых мембраной век. Ниже клюва под кожей выпячивалось какое-то образование, вероятно, горловые железы.
Подобно крыльям, кожа высохла в тонкую полупрозрачную пленку.
Из-под крыльев высовывались угловатые, тянущиеся через сетку конечности с тонкими когтями, вцепившимися в панель управления. Внутри поднялась волна сочувствия. Кем бы ни было это существо, оно умерло за работой.
– Не дотрагивайся до него.
Предостережение исходило от оказавшейся сзади Вордени, и я обнаружил, что пытаюсь дотянуться до нижнего края сетки.
– Я нечаянно.
– За нечаянно бьют отчаянно. Поймешь, если кожа лопнет. Под ней находится слой, выделяющий едкую субстанцию. У живой особи этот эффект компенсируется поступлением пищи. То есть мы так полагаем. Крайне активная щелочь, и в присутствии паров воды она способна сжечь большую часть трупа.
Говоря это, Вордени осторожно двигалась вокруг натянутой сетки. Вероятно, сказывался опыт, полученный в Гильдии. Лицо ее не выражало ничего, кроме сосредоточенности. Археолог не отводила глаз от висевшей над нами крылатой мумии.
– Если марсиане умирали в таком положении, щелочь постепенно разъедала жировую ткань и высыхала, превращаясь в порошок. Очень агрессивный – в случае попадания в глаза или легкие.
– Понятно. Спасибо за своевременное предупреждение.
Она пожала плечами.
– Не ожидала их найти.
– На кораблях всегда есть экипажи.
– Да, Ковач, и в городах всегда есть население. Но до сих пор обнаружено всего две сотни неповрежденных марсианских мумий. И это за четыре столетия работы археологов на более чем тридцати планетах.
– Неудивительно, если у них внутри такое дерьмо, – оживил разговор Шнайдер. Задрав голову вверх, он стоял под сеткой по другую сторону. – А что происходило, когда эти самые марсиане долго не ели?
Вордени наградила коллегу раздраженным взглядом:
– Пока не знаем. По всей вероятности, начинался обычный процесс.
– Должно быть, болезненный, – вскользь заметил я.
– Да, могу представить.
Вордени определенно не желала с нами общаться. Была под впечатлением.
Шнайдер не уловил ее состояния. Наверное, он предпочел отвлечься от нависшего над нами неподвижного безмолвия, чтобы не видеть призраков с крыльями.
– Как случилось, что эти двое погибли в таком положении? Я имею в виду, это не согласуется с принципом естественного отбора. Ну, голод, который убивает.
Вновь посмотрев на иссохший, распяленный на решетке труп, я ощутил волну уважения к существам, погибшим на своих постах. Во мне произошло что-то необъяснимое. Шорох, едва распознанный тренированным подсознанием на границе понимания и пустоты. Я понял это, когда мой голос сам собой произнес:
К тому же пришло время возвращаться назад, к причальному порту, и обратный путь мы проделали, ориентируясь по эскизной карте, нарисованной на руке Сунь ее сканером системы Нахановича. Марсианская архитектура нравилась хитрому прибору не больше, чем нам, и это было ясно по долгим паузам, в течение которых системный аналитик заряжала сканер поправочными данными. Однако после двухчасового странствования по нашим следам и улучшения интерфейса прибор смог выдать несколько догадок относительно маршрута. Как ни удивительно, он вывел точно к цели.
Взобравшись по огромной спиралевидной трубе, наклон которой не соответствовал человеческому представлению о комфорте, мы с Сунь выбились из сил. И решили передохнуть на краю пятидесятиметровой площадки с прозрачными стенами. Казалось, мы находились в самом центре девственного космоса. Над нашими головами во все стороны выгибалось кристально чистое звездное небо, нарушенное лишь конструкциями центральной структуры корабля, до странности похожими на портовый кран в Миллспорте. Чувство пространства казалось настолько острым, что я рефлекторно задержал дыхание, как и положено в вакуумном бою. В груди слабо отозвались утомленные подъемом легкие. Пришлось задавить рефлекс.
– Это силовое поле? – спросил я у Сунь.
– Нет, прочный корпус. – Склонившись над прибором, она сообщила подробности: – Прозрачный сплав толщиной около метра. Впечатляющие технологии. Никакой дисторсии. Полный визуальный контроль. Смотри, смотри… там ворота.
Ворота стояли среди звезд, над нашими головами. Странный для космоса прямоугольный спутник, мерцавший во мраке своим серо-голубым светом.
– По всей вероятности, это башня управления причаливанием.
Сунь медленно повела рукой в сторону.
– Я же говорила. Сканер Нахановича не ошибается. И они не могли выбрать лучшего места…
Она неожиданно замолчала. Взглянув на Сунь, я увидел, как расширились ее глаза, сфокусированные в центре площадки. Проследив направление, я увидел решетчатую конструкцию. Марсиане.
– Зови остальных, – отрешенно произнес я.
Они висели над площадкой, как тени. Нет, скорее – как призраки казненных орлов, широко расставив схваченные чем-то вроде сети крылья. Сеть колыхалась от движения воздуха. Зловещая картина. На центральной конструкции их было двое: один висел на самой верхней точке, а второй – чуть выше человеческого роста. Осторожно приблизившись, я хорошо разглядел сеть, натянутую на каких-то приспособлениях. Вид последних говорил не больше, чем конструкция машин, уже встреченных нами в пузырях.
По дороге попался новый участок, поросший сонгспиром. По большей части невысокие, по колено, растения. Слышно было, как сзади, у спирали, Сунь криком оповестила остальных о нашей находке. Казалось, ее громкий голос что-то нарушил. Под прозрачными сводами наперебой зазвенело множественное эхо.
Подойдя к висевшему пониже марсианину, я остановился прямо под ним.
Понятно, что я видел их прежде. Кто же не видел. Эти существа сопровождали нас всю жизнь, начиная с детской площадки. Марсиане заменили мифы, так и не преодолевшие земной таможни, став одновременно и святыми, и чертями выдуманных нами легенд. Невозможно переоценить… Так писал о них Грецки в те времена, когда на что-то годился. Невозможно переоценить побочный эффект открытия, состоящий в чувстве нашей принадлежности вселенной и вместе с ним – в ощущении, что эта вселенная некоторым образом нам принадлежит.
Вот что рассказала Вордени в пустыне, вечером, стоя вместе со мной на балконе принадлежавшего Респинеджи склада.
– Брэдбери, 2089 год доколониального летосчисления. С расшифровкой первой из марсианских систем хранения данных героям-первооткрывателям, принесшим людям это наследство, открылась правда о собственном ничтожестве. Тысячелетний опыт, оставшийся от Древнего Египта и Китая, принял новые технологические формы и вдруг стал выглядеть детской игрушкой. Многовековая мудрость сжалась до объема кулинарной книги. Лао Цзы, Иисус Христос, Мохаммед. Что знали эти люди? Они никогда не покидали собственной планеты! Где были они в те времена, когда марсиане бороздили межзвездное пространство?
Помню, в тот момент на лице Тани Вордени мелькнуло раздражение.
Разумеется, отвергнутые религии не сдались без боя. На помощь пришли обычные стратегии. Марсиан встроили в схему, отскоблили одни скульптурные изображения и изваяли другие, поменяли трактовки. Потерпев неудачу и не имея достаточно серого вещества – отвергли все целиком. Назвали их порождением дьявола и начали забрасывать камнями всякого, сказавшего слово против. Должно было сработать. Но не сработало.
Какое-то время все выглядело так, как кое-кому хотелось. Нараставшая истерия принесла жестоких сектантов, а в недавно созданных университетских отделениях ксенологии возникли беспорядки. Археологов охраняли военные, а в кампусах начались перестрелки с фундаменталистами. Вмешалась полиция. Интересное для студента время…
На всем этом выросли новые верования. Большая их часть ничем не отличалась от старых – те же догматы. Но где-то под спудом, а возможно, это витало в воздухе, появились ростки нового, не связанного ни с одной из церквей учения: веры в нечто, трудно определяемое одним словом «Бог».
Вероятно, так произошло из-за крыльев. Культурный архетип уже существовал: ангелы, демоны, Икар и бесчисленный ряд сумасшедших, бросавшихся вниз с крыш и скал. Люди привыкли видеть в крыльях нечто особенное.
Может быть, непомерно высокой оказалась ставка? Астронавигационные карты, обещания нового мира, до которого нужно лишь дойти, подтверждения предназначения…
Чем бы оно ни было, назовем это верой. Это не было знанием, и сама Гильдия не гарантировала достоверности перевода. Однако, посылая сотни и тысячи чужих стеков и замороженных эмбрионов в глубины космоса, следовало вооружить их чем-то много более сильным, нежели научная теория.
И что, как не вера, в наибольшей степени способствовало рождению Нового Знания? А взамен твердой веры в геоцентричность модели человеческой науки и ее способность когда-либо объяснить все что угодно пришла куда более осознанная, тонкая убежденность в превосходстве марсианской научной доктрины. Нечто подобное всегда есть в воле отца, посылающего сына за океан, чтобы тот чего-то достиг.
Но мы сами открыли дверь. И не как взрослые, покидающие дом дети – скорее, как раса-несмышленыш, с надеждой ухватившаяся за палец марсианской цивилизации. Что вносило совершенно иррациональное ощущение безопасности и придавало всему процессу ненужную теплоту. Именно эти два чувства двигали всей диаспорой переселенцев. Наряду со столь близким Хэнду стремлением к экономической свободе.
Положение вещей изменилось с потерей человеческих жизней. Три четверти от целого миллиона осталось на Адорационе. Эта и другие неудачи слегка подрезали Протекторату крылышки. А на Земле увядали остатки старых верований, не способных укрепить свое влияние как духовно, так и политически. «Мы проиграли свою жизнь и должны за это платить. Нужна железная рука – во имя безопасности и стабильности».
От прежнего восхищения всем марсианским не осталось почти никакого следа. Прошло несколько столетий, как ушел в забвение Вышински и умерли участники его первых экспедиций. Их выбросили из научной среды, лишили публикаций. В нескольких случаях просто убили. Гильдия замкнулась сама на себя, ревниво оберегая от Протектората остатки интеллектуальной свободы. Марсианская проблема потеряла актуальность, превратившись из научного направления, обещавшего скорое понимание, в целых два следствия.
С одной стороны – сухие описания в виде текстов и фотоснимков, содержавших информации ровно столько, сколько могли воспринять жители Протектората. Внешний вид и строение марсианина, его скелета или крыльев знал каждый ребенок. А также динамику их полета и детали, касавшиеся размножения или воспитания детенышей.
Они были реконструированы – в виртуальности, разумеется – вместе с оперением и реальной расцветкой. Все это стало возможным благодаря нескольким видеозаписям, расшифрованным ушлыми специалистами Гильдии. Эмблемы с насестов, одежда… В общем – пестрое и легко воспринимаемое читателями барахло. И ничего относительно их общества. Малопонятные, неопределенные, ненадежные данные. Наконец, препятствием оказались сами люди, не пожелавшие изучать эту галиматью…
Мы сами отказались от знания.
Так сказала она, слегка дрожа от ночной прохлады.
Умышленное игнорирование того, что следовало обработать и понять.
По другую сторону такого разнообразия не могла не оказаться куча эзотерической белиберды. Причудливые религиозные культы, пересказываемые шепотом легенды и сплетни с раскопок. Здесь знали нечто, в самом деле доставшееся нам от марсиан. Здесь могли рассказать про их влияние на человека. Здесь марсианское наследство называли так, как однажды его назвал сам Вышински: «Новые Древности. Они учат нас по-настоящему ценить этот мир. Наши загадочно исчезнувшие благодетели… они простерли над человеческой цивилизацией свои холодные крылья, чтобы сказать: то, что мы называем свидетельствами древней шести– или семитысячной истории, больше нельзя именовать истинными древностями».
Марсианин был мертвым.
Он умер очень давно, что совершенно очевидно. Тело напоминало мумию с высохшими, истончившимися крыльями. Голова иссохла, остался лишь узкий череп с полуоткрытым клювом. На своих местах оказались только глаза, черневшие в продолговатых оттянутых назад щелях, наполовину прикрытых мембраной век. Ниже клюва под кожей выпячивалось какое-то образование, вероятно, горловые железы.
Подобно крыльям, кожа высохла в тонкую полупрозрачную пленку.
Из-под крыльев высовывались угловатые, тянущиеся через сетку конечности с тонкими когтями, вцепившимися в панель управления. Внутри поднялась волна сочувствия. Кем бы ни было это существо, оно умерло за работой.
– Не дотрагивайся до него.
Предостережение исходило от оказавшейся сзади Вордени, и я обнаружил, что пытаюсь дотянуться до нижнего края сетки.
– Я нечаянно.
– За нечаянно бьют отчаянно. Поймешь, если кожа лопнет. Под ней находится слой, выделяющий едкую субстанцию. У живой особи этот эффект компенсируется поступлением пищи. То есть мы так полагаем. Крайне активная щелочь, и в присутствии паров воды она способна сжечь большую часть трупа.
Говоря это, Вордени осторожно двигалась вокруг натянутой сетки. Вероятно, сказывался опыт, полученный в Гильдии. Лицо ее не выражало ничего, кроме сосредоточенности. Археолог не отводила глаз от висевшей над нами крылатой мумии.
– Если марсиане умирали в таком положении, щелочь постепенно разъедала жировую ткань и высыхала, превращаясь в порошок. Очень агрессивный – в случае попадания в глаза или легкие.
– Понятно. Спасибо за своевременное предупреждение.
Она пожала плечами.
– Не ожидала их найти.
– На кораблях всегда есть экипажи.
– Да, Ковач, и в городах всегда есть население. Но до сих пор обнаружено всего две сотни неповрежденных марсианских мумий. И это за четыре столетия работы археологов на более чем тридцати планетах.
– Неудивительно, если у них внутри такое дерьмо, – оживил разговор Шнайдер. Задрав голову вверх, он стоял под сеткой по другую сторону. – А что происходило, когда эти самые марсиане долго не ели?
Вордени наградила коллегу раздраженным взглядом:
– Пока не знаем. По всей вероятности, начинался обычный процесс.
– Должно быть, болезненный, – вскользь заметил я.
– Да, могу представить.
Вордени определенно не желала с нами общаться. Была под впечатлением.
Шнайдер не уловил ее состояния. Наверное, он предпочел отвлечься от нависшего над нами неподвижного безмолвия, чтобы не видеть призраков с крыльями.
– Как случилось, что эти двое погибли в таком положении? Я имею в виду, это не согласуется с принципом естественного отбора. Ну, голод, который убивает.
Вновь посмотрев на иссохший, распяленный на решетке труп, я ощутил волну уважения к существам, погибшим на своих постах. Во мне произошло что-то необъяснимое. Шорох, едва распознанный тренированным подсознанием на границе понимания и пустоты. Я понял это, когда мой голос сам собой произнес: