Страница:
Председателем митинга был наш вчерашний сотрапезник в «Экономическом клубе» мистер Кроу, оставивший по себе впечатление как о человеке, питающем по отношению к нам глухую неприязнь. Но его поведение накануне было только цветочками – ягодки он, оказывается, припас на сегодня.
Открывая митинг, мистер Кроу произнес речь, которая сразу же насторожила меня, а в дальнейшем глубоко возмутила. Поначалу он, правда, выжал из себя несколько натянутых комплиментов по адресу Советского Союза, как союзника Соединенных Штатов в войне против общего врага. Но в дальнейшем его речь изобиловала двусмысленными рассуждениями, представляющими собою плохо завуалированные нападки на послевоенную внешнюю политику СССР и косвенное осуждение советского строя и всего советского образа жизни.
После первых же инсинуаций мистера Кроу, отдававших провокацией, передо мной встал вопрос, как на них реагировать. В порыве негодования я на мгновение даже подумал о том, чтобы демонстративно покинуть зал, но тотчас отбросил эту мысль. Вполне возможно, что именно подобной реакции с моей стороны и добивался банкир-антисоветчик, неведомо почему выдвинутый в председатели собрания друзей Советского Союза. Незачем было играть ему на руку. И к концу его речи я принял решение реагировать сдержанно и в то же время с достоинством.
Я положил перед собою подготовленный заранее текст своей речи, переведенный на английский язык, и перечел вступительные фразы. По-русски они выглядели так:
Разумеется, это выражение признательности охватывало все проявления дружественных настроений, начиная со встречи в аэропорту и включая предполагавшееся дружеское единодушие участников митинга. Но гнусные намеки детройтского плутократа, безусловно, шли вразрез с этим единодушием, и оставить мое обращение в неизменном виде значило бы пропустить их мимо ушей. Поэтому к вступительной фразе я добавил на полях рукописи следующее продолжение:
Таким я наметил ответ мистеру Кроу. Но, как показали дальнейшие события, он явился одновременно и ответом на другие попытки отравить атмосферу митинга или вовсе сорвать его.
Надо отдать должное ораторам, выступавшим вслед за Кроу: ни один из них не последовал его дурному примеру. Своими содержательными, полными искренней симпатии к Советскому Союзу высказываниями они, не адресуясь прямо к мистеру Кроу, отмежевались от его позиции. О настроениях же аудитории в целом можно было судить по тому, какими щедрыми аплодисментами она встречала каждое упоминание о великом вкладе советского народа в борьбу против гитлеровской агрессии и о необходимости крепить дружбу с Советским Союзом.
Но за стенами зала у мистера Кроу нашлись единомышленники и подражатели. В отличие от него они не были стеснены рамками этикета и поэтому могли действовать с предельной наглостью. Во время выступления мэра Детройта Эдварда Джеффриса с галереи вдруг раздались какие-то громкие выкрики, после чего в зал полетел ворох листовок. В наступившей суматохе я не сразу разобрал, в чем дело, успев лишь заметить, как участники митинга окружили наверху двух вопивших субъектов и, вопреки их яростному сопротивлению, выволокли с галереи.
– Что там произошло? – тихо спросил я доктора Уиттекера.
– Эти типы кричали мэру, что он, сидя за одним столом с русским послом, изменяет «американизму». Грозились, что даром это ему не пройдет. Ну и многое другое, чего я вчуже стыжусь. – Доктор с презрительной гримасой махнул рукой.
Порядок на галерее был восстановлен. Во избежание новых хулиганских выходок у дверей зала был выставлен пикет из участников митинга. Мэр Джеффрис продолжал свою речь, предварительно извинясь передо мной за выходки своих «неразумных сограждан». Остаток речи он скомкал. Было заметно, что он очень расстроен. Очевидно, в Детройте было не принято с легким сердцем относиться к угрозам «стопроцентных американцев».
В конце митинга к микрофону подошел я. Мое выступление, с дополнением, адресованным в равной мере распоясавшимся фашистским хулиганам и респектабельному президенту «Экономического клуба», было с энтузиазмом встречено собравшимися. Аплодисментами награждались и та часть речи, в которой я давал высокую оценку полезной – практически и политически – деятельности «Американского общества помощи России», и та, в которой я приветствовал открывающуюся кампанию за сбор средств для детской больницы, и многое другое. Но особенно горячие аплодисменты и приветственные возгласы раздались, когда я, упомянув о «воинствующих деятелях в некоторых странах, призывающих к новой войне», далее заявил:
«Я верю, что выражу не только свое, но и ваше мнение, если скажу, что сторонники мира несравненно более многочисленны, чем проповедники новой войны. Миролюбивые устремления народов сумеют сдержать агрессоров, где бы они ни обнаруживались и под какой бы этикеткой ни выступали, и таким образом предотвратить новую бойню».
Митинг завершился в атмосфере всеобщей приподнятости, которой недоставало вначале из-за провокационных инсинуаций Кроу, а потом из-за хулиганской вылазки на галерее.
Провожаемые аплодисментами и крепкими рукопожатиями, мы с женой покинули зал, направляясь через холл к лифтам. И тут разразился третий за этот вечер инцидент, наиболее серьезный. Группка из нескольких мужчин, сидевших в холле неподалеку от выхода из зала, одновременно, будто по команде, вскочила с кресел и поспешно направилась в нашу сторону. Но тотчас же из разных концов холла наперерез им с еще большей поспешностью двинулось трое или четверо атлетически сложенных людей, преградив первым путь к лифтам, куда уже подошли мы с женой. Между обеими группами мгновенно завязалась рукопашная, исхода которой мы не успели увидеть. Не успели потому, что возле нас нервно засуетился здоровяк лет пятидесяти, с умоляющим видом твердя: «Скорее в кабину, господа, скорее в кабину!» При этом он своей массивной фигурой отгораживал нас от холла и чуть ли не силой заставил войти в кабину, после чего вскочил в нее и сам. Когда лифт пришел в движение, он облегченно вздохнул, вытер носовым платком свою взмокшую от пота физиономию и скороговоркой промолвил:
– Прошу прощения, господа, за мою напористость, но этого потребовали обстоятельства. Иначе вы рисковали попасть в переделку, которая неизвестно чем бы кончилась. Позвольте представиться: старший инспектор Снайдер, к вашим услугам.
Так мы неожиданно столкнулись в буквальном смысле слова вплотную с нашим главным «ангелом-хранителем». Когда лифт остановился на нашем этаже, инспектор вышел вместе с нами. На мой вопрос, что за переделку он имеет в виду, Снайдер возбужденно ответил:
– Там эти проклятые… Ну, те, что вопили с галереи. Только сейчас их набралось еще больше, и кто знает, что у них на уме? К счастью, мои ребята хорошо знают свое дело. Они давно наблюдали за ними и вовремя их перехватили. Ручаюсь вам, что их ноги больше не будет в окрестностях отеля.
Гарантия инспектора звучала обнадеживающе, но из его объяснений оставалось непонятным, где же были его бдительные «ребята» до сих пор и почему они вообще не помешали хулиганам проникнуть в отель. Но вдаваться в расспросы я не стал, и, признавая, что своими действиями, как начальника охраны, он все же избавил нас, по-видимому, от оскорблений личности в детройтской манере, если не от чего-либо худшего, я поблагодарил его за своевременные меры. Он проводил нас до дверей нашего номера и только тогда откланялся, заверив на прощание:
– Все будет в порядке, господин посол. Отдыхайте спокойно.
Но до спокойствия нам было далеко. Инциденты в ходе митинга и в холле основательно растревожили наши нервы.
Через четверть часа в номер позвонил мистер Картер и попросил разрешения зайти на несколько минут вместе с доктором Уиттекером. Вскоре я беседовал с ними в гостиной. Мистер Картер начал было с извинений за причиненное нам беспокойство, но я остановил его, заявив, что меньше всего склонен винить в чем-либо организаторов митинга, сделавших все для его успеха. Затем, говоря об истинных виновниках, я спросил, известно ли, кто они?
– А вот посмотрите сами. – Мистер Картер протянул мне одну из сброшенных в зал листовок. – Они открыто признаются в своих гнусных выходках.
В самом деле, под текстом листовки жирным шрифтом значились три фашистские организации: «Христианские социалисты», «Антикоммунистический комитет Западного полушария» и «Америка прежде всего». Листовка содержала грязные антисоветские измышления и злобные нападки на «Американское общество помощи России» – «эту русскую подрывную группу». Авторы листовки не оставляли сомнения в том, что она приурочена именно к данному митингу.
Обсуждая затем перипетии митинга, я высказал удивление тем, что в Обществе, созданном сторонниками американо-советской дружбы, подвизается, играя при этом немалую роль, такой завзятый недруг нашей страны, как «стареющий миллионер» Кроу.
– К нашему Обществу он примазался во время войны, – с сожалеющим видом ответил мистер Картер. – Видите ли, господин посол, все дело в том, что в Детройте это очень влиятельная фигура. И когда он выразил желание сотрудничать с нами, разве мы могли не согласиться на это? Ведь на словах он тогда был вполне лоялен по отношению к советскому союзнику. Ну а на практике – что закрывать глаза? – он и ему подобные не столько содействовали сбору пожертвований, сколько тормозили его.
После их ухода мне еще долго пришлось успокаивать жену. Она была настолько взволнована вечерними передрягами, что готова была уже на следующее утро улететь из «этого ужасного Детройта». В конце концов я убедил ее, что больше никакая опасность нам не грозит и что отказываться от завтрашней программы нет резона. В эту программу входила экскурсия на завод Форда и завтрак, который нам давала дирекция «Форд моторз компани».
Утром 13-го мы вместе с доктором Уиттекером выехали в пригород Детройта, где находится сердце автомобильной империи Форда – гигантский завод «Ривер-руж». И хотя последний, как и все американские автомобильные предприятия в эти дни, из-за стачки бездействовал, знакомство с ним, на мой взгляд, все же представляло большой интерес.
Я не буду останавливаться на подробностях нашей длительной экскурсии по корпусам завода, включая замерший главный сборочный конвейер, в обществе немолодого инженера-конструктора, прикомандированного к нам администрацией компании. Странная это была экскурсия по неработающему заводу…
Мрачная картина обезлюдевших цехов, неподвижных конвейеров, застывших на рельсах электровозов и выстроившихся перед воротами завода рабочих пикетов с необыкновенной наглядностью раскрывала острейшее противоречие капиталистической системы: с одной стороны, стремление капитала к безудержной интенсификации производства за счет увеличения эксплуатации рабочего, а с другой – борьба рабочего класса за свои экономические интересы.
Как я впоследствии узнал, эта стачка закончилась частичной победой рабочих.
Приближалось время завтрака. Доктор Уиттекер расстался с нами – у него были свои дела в Дирборне, – а мы с женой отправились в заводоуправление, где в банкетном зале нас ждали генеральный директор компании мистер Армстронг и его заместители, также именовавшиеся директорами.
Компания «Форд моторз» еще в довоенное время установила деловые связи с советскими экономическими организациями. В годы войны значительная часть поставок по ленд-лизу поступала в СССР с фордовских предприятий. Завязывались контакты между фирмой и нашими внешнеторговыми организациями и после войны, хотя пока и не приносили ощутимых результатов из-за неблагоприятной политической конъюнктуры в США. Тень последней в какой-то мере пала и на банкет в дирекции.
За завтраком не было недостатка ни в хлебосольстве хозяев, ни в их любезных тостах, ни в добродушных застольных шутках. Но чем ближе трапеза подходила к концу, тем чаще легкий застольный разговор соскальзывал на политическую злобу дня, в центре которой стояла «неуступчивая» внешняя политика Советского Союза. В обмене мнениями участвовали почти все директора, но ведущую роль в нем играл генеральный директор. Если резюмировать замечания моих собеседников, то сводились они в основном к мотивам давно ведущейся в США антисоветской кампании. С той, однако, разницей, что доводы фордовских директоров не выглядели непреложными утверждениями, а носили скорее черты зондажа и проверки крикливых сообщений прессы. Поэтому у меня складывалось впечатление, что вызывались они отчасти незнанием или непониманием действительных фактов, и в этих случаях я давал необходимые разъяснения.
Типичным в этом деле был такой диалог между мистером Армстронгом и мною.
– Поверьте, господин посол, – сказал генеральный директор, – сам я не очень-то прислушиваюсь к паническим воплям политиканов вроде Черчилля, с его «железным занавесом». Я, например, не принимаю на веру открытие газетных писак, что Россия готовится к третьей мировой войне, чтобы покорить всю Европу, если не весь мир. Я с должным вниманием и уважением прочел в газетах ваши вчерашние заверения в миролюбии советской политики. Но не стану отрицать, что у меня вызывают недоумения отдельные заявления русских лидеров, которые, по-моему, как раз и дают пищу для далеко идущих подозрений.
– Какие именно заявления вы подразумеваете? – спросил я.
– Ну хотя бы недавние сенсационные обещания мистера Сталина поднять в ближайшие годы уровень промышленного производства втрое. Я подчеркиваю – втрое! В частности, выплавлять около ста миллионов тонн стали. Соответственно развивать машиностроение и так далее. Не означает ли все это, что в России взят курс на ускоренную милитаризацию?
– Вывод совершенно необоснованный, мистер Армстронг! – ответил я. – Вы, конечно, ссылаетесь на февральское предвыборное выступление Сталина. Но он, насколько мне помнится, говорил не о ста миллионах тонн, а о шестидесяти. Это во-первых. А во-вторых, речь шла о том, чтобы решить подобные задачи в течение трех пятилетий. Но разве же эти планы развития нашей экономики дают какие-либо основания для вывода об ускоренной милитаризации? Конечно, мы не пренебрегаем и задачами обороны, памятуя об уроках минувшей войны, но у нас никогда не было и нет агрессивных замыслов. Если в Штатах сейчас и шумят о них, то делается это или в силу заблуждения, или из желания представить нашу внешнюю политику в ложном освещении.
– У меня такого желания и в помине нет. Но, мистер Новиков, ведь у вас в стране открыто пропагандируется лозунг «Догнать и перегнать главные капиталистические страны». Спросите любого экономиста, и он вам скажет, что этот лозунг – синоним овладения внешними рынками. Другими словами, налицо план широкой экономической экспансии. Империалистической экспансии, как это у вас именуется.
– Ни в коем случае, мистер Армстронг! В действительности это лозунг, призывающий к подъему нашей экономики и к подъему на этой основе жизненного уровня нашего народа.
– Однако разве для такой мирной цели требуются столь амбициозные планы? Ее можно достигнуть и путем торговли. Скажем, у нас, в Штатах, вы можете закупить любые потребные вам товары и тем самым поднять благосостояние народа, не перенапрягая хозяйственного потенциала страны.
– Торговать с вами мы готовы и уже внесли свои предложения. Теперь дело не за нами. Вам, как видному бизнесмену, конечно, отлично известно, что крупномасштабные торговые и экономические связи обычно осуществляются с помощью долгосрочных кредитов…
– Само собой.
– Вот видите, как легко мы с вами пришли к согласию. Но известно ли вам, что произошло с советским предложением о займе в один миллиард долларов для закупки американских товаров? Внесли мы его еще в прошлом году.
– Кому об этом не известно? – усмехнулся генеральный директор. – Наши бюрократы из государственного департамента умудрились затерять вашу ноту, не так ли?
– Затеряли, как бы не так, – иронически ухмыльнулся один из директоров.
Все понимающе заулыбались. Точку над «i» в этом вопросе поставил мистер Армстронг.
– Во всяком случае, – сказал он, – государственный департамент так сообщил представителям печати.
Благопристойный обмен противоречивыми мнениями завершился просьбой генерального директора снабдить его – если это меня не затруднит – цифровыми и иными материалами по затронутым за завтраком экономическим темам. Я не был уверен, что они в самом деле так уж интересуют его, но пообещал выполнить его просьбу, что и сделал по возвращении в Вашингтон. Я послал ему письмо с приложением подготовленных отделом печати данных, почерпнутых из речи И. В. Сталина от 9 февраля 1946 года и из доклада председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского от 15 марта 1946 года на сессии Верховного Совета СССР о Плане восстановления и развития народного хозяйства страны на 1946–1950 годы.
7. Парижская мирная конференция
Открывая митинг, мистер Кроу произнес речь, которая сразу же насторожила меня, а в дальнейшем глубоко возмутила. Поначалу он, правда, выжал из себя несколько натянутых комплиментов по адресу Советского Союза, как союзника Соединенных Штатов в войне против общего врага. Но в дальнейшем его речь изобиловала двусмысленными рассуждениями, представляющими собою плохо завуалированные нападки на послевоенную внешнюю политику СССР и косвенное осуждение советского строя и всего советского образа жизни.
После первых же инсинуаций мистера Кроу, отдававших провокацией, передо мной встал вопрос, как на них реагировать. В порыве негодования я на мгновение даже подумал о том, чтобы демонстративно покинуть зал, но тотчас отбросил эту мысль. Вполне возможно, что именно подобной реакции с моей стороны и добивался банкир-антисоветчик, неведомо почему выдвинутый в председатели собрания друзей Советского Союза. Незачем было играть ему на руку. И к концу его речи я принял решение реагировать сдержанно и в то же время с достоинством.
Я положил перед собою подготовленный заранее текст своей речи, переведенный на английский язык, и перечел вступительные фразы. По-русски они выглядели так:
«Господин председатель, леди и джентльмены!
Прежде всего я хочу выразить вам свою искреннюю признательность за теплый дружественный прием, который вы оказали мне и моей жене в связи с нашим приездом в Детройт».
Разумеется, это выражение признательности охватывало все проявления дружественных настроений, начиная со встречи в аэропорту и включая предполагавшееся дружеское единодушие участников митинга. Но гнусные намеки детройтского плутократа, безусловно, шли вразрез с этим единодушием, и оставить мое обращение в неизменном виде значило бы пропустить их мимо ушей. Поэтому к вступительной фразе я добавил на полях рукописи следующее продолжение:
«Я говорю «теплый дружественный прием», несмотря на некоторые имевшие здесь место негативные демонстрации, каковые – я в этом уверен – не характерны для ваших чувств и настроений».
Таким я наметил ответ мистеру Кроу. Но, как показали дальнейшие события, он явился одновременно и ответом на другие попытки отравить атмосферу митинга или вовсе сорвать его.
Надо отдать должное ораторам, выступавшим вслед за Кроу: ни один из них не последовал его дурному примеру. Своими содержательными, полными искренней симпатии к Советскому Союзу высказываниями они, не адресуясь прямо к мистеру Кроу, отмежевались от его позиции. О настроениях же аудитории в целом можно было судить по тому, какими щедрыми аплодисментами она встречала каждое упоминание о великом вкладе советского народа в борьбу против гитлеровской агрессии и о необходимости крепить дружбу с Советским Союзом.
Но за стенами зала у мистера Кроу нашлись единомышленники и подражатели. В отличие от него они не были стеснены рамками этикета и поэтому могли действовать с предельной наглостью. Во время выступления мэра Детройта Эдварда Джеффриса с галереи вдруг раздались какие-то громкие выкрики, после чего в зал полетел ворох листовок. В наступившей суматохе я не сразу разобрал, в чем дело, успев лишь заметить, как участники митинга окружили наверху двух вопивших субъектов и, вопреки их яростному сопротивлению, выволокли с галереи.
– Что там произошло? – тихо спросил я доктора Уиттекера.
– Эти типы кричали мэру, что он, сидя за одним столом с русским послом, изменяет «американизму». Грозились, что даром это ему не пройдет. Ну и многое другое, чего я вчуже стыжусь. – Доктор с презрительной гримасой махнул рукой.
Порядок на галерее был восстановлен. Во избежание новых хулиганских выходок у дверей зала был выставлен пикет из участников митинга. Мэр Джеффрис продолжал свою речь, предварительно извинясь передо мной за выходки своих «неразумных сограждан». Остаток речи он скомкал. Было заметно, что он очень расстроен. Очевидно, в Детройте было не принято с легким сердцем относиться к угрозам «стопроцентных американцев».
В конце митинга к микрофону подошел я. Мое выступление, с дополнением, адресованным в равной мере распоясавшимся фашистским хулиганам и респектабельному президенту «Экономического клуба», было с энтузиазмом встречено собравшимися. Аплодисментами награждались и та часть речи, в которой я давал высокую оценку полезной – практически и политически – деятельности «Американского общества помощи России», и та, в которой я приветствовал открывающуюся кампанию за сбор средств для детской больницы, и многое другое. Но особенно горячие аплодисменты и приветственные возгласы раздались, когда я, упомянув о «воинствующих деятелях в некоторых странах, призывающих к новой войне», далее заявил:
«Я верю, что выражу не только свое, но и ваше мнение, если скажу, что сторонники мира несравненно более многочисленны, чем проповедники новой войны. Миролюбивые устремления народов сумеют сдержать агрессоров, где бы они ни обнаруживались и под какой бы этикеткой ни выступали, и таким образом предотвратить новую бойню».
Митинг завершился в атмосфере всеобщей приподнятости, которой недоставало вначале из-за провокационных инсинуаций Кроу, а потом из-за хулиганской вылазки на галерее.
Провожаемые аплодисментами и крепкими рукопожатиями, мы с женой покинули зал, направляясь через холл к лифтам. И тут разразился третий за этот вечер инцидент, наиболее серьезный. Группка из нескольких мужчин, сидевших в холле неподалеку от выхода из зала, одновременно, будто по команде, вскочила с кресел и поспешно направилась в нашу сторону. Но тотчас же из разных концов холла наперерез им с еще большей поспешностью двинулось трое или четверо атлетически сложенных людей, преградив первым путь к лифтам, куда уже подошли мы с женой. Между обеими группами мгновенно завязалась рукопашная, исхода которой мы не успели увидеть. Не успели потому, что возле нас нервно засуетился здоровяк лет пятидесяти, с умоляющим видом твердя: «Скорее в кабину, господа, скорее в кабину!» При этом он своей массивной фигурой отгораживал нас от холла и чуть ли не силой заставил войти в кабину, после чего вскочил в нее и сам. Когда лифт пришел в движение, он облегченно вздохнул, вытер носовым платком свою взмокшую от пота физиономию и скороговоркой промолвил:
– Прошу прощения, господа, за мою напористость, но этого потребовали обстоятельства. Иначе вы рисковали попасть в переделку, которая неизвестно чем бы кончилась. Позвольте представиться: старший инспектор Снайдер, к вашим услугам.
Так мы неожиданно столкнулись в буквальном смысле слова вплотную с нашим главным «ангелом-хранителем». Когда лифт остановился на нашем этаже, инспектор вышел вместе с нами. На мой вопрос, что за переделку он имеет в виду, Снайдер возбужденно ответил:
– Там эти проклятые… Ну, те, что вопили с галереи. Только сейчас их набралось еще больше, и кто знает, что у них на уме? К счастью, мои ребята хорошо знают свое дело. Они давно наблюдали за ними и вовремя их перехватили. Ручаюсь вам, что их ноги больше не будет в окрестностях отеля.
Гарантия инспектора звучала обнадеживающе, но из его объяснений оставалось непонятным, где же были его бдительные «ребята» до сих пор и почему они вообще не помешали хулиганам проникнуть в отель. Но вдаваться в расспросы я не стал, и, признавая, что своими действиями, как начальника охраны, он все же избавил нас, по-видимому, от оскорблений личности в детройтской манере, если не от чего-либо худшего, я поблагодарил его за своевременные меры. Он проводил нас до дверей нашего номера и только тогда откланялся, заверив на прощание:
– Все будет в порядке, господин посол. Отдыхайте спокойно.
Но до спокойствия нам было далеко. Инциденты в ходе митинга и в холле основательно растревожили наши нервы.
Через четверть часа в номер позвонил мистер Картер и попросил разрешения зайти на несколько минут вместе с доктором Уиттекером. Вскоре я беседовал с ними в гостиной. Мистер Картер начал было с извинений за причиненное нам беспокойство, но я остановил его, заявив, что меньше всего склонен винить в чем-либо организаторов митинга, сделавших все для его успеха. Затем, говоря об истинных виновниках, я спросил, известно ли, кто они?
– А вот посмотрите сами. – Мистер Картер протянул мне одну из сброшенных в зал листовок. – Они открыто признаются в своих гнусных выходках.
В самом деле, под текстом листовки жирным шрифтом значились три фашистские организации: «Христианские социалисты», «Антикоммунистический комитет Западного полушария» и «Америка прежде всего». Листовка содержала грязные антисоветские измышления и злобные нападки на «Американское общество помощи России» – «эту русскую подрывную группу». Авторы листовки не оставляли сомнения в том, что она приурочена именно к данному митингу.
Обсуждая затем перипетии митинга, я высказал удивление тем, что в Обществе, созданном сторонниками американо-советской дружбы, подвизается, играя при этом немалую роль, такой завзятый недруг нашей страны, как «стареющий миллионер» Кроу.
– К нашему Обществу он примазался во время войны, – с сожалеющим видом ответил мистер Картер. – Видите ли, господин посол, все дело в том, что в Детройте это очень влиятельная фигура. И когда он выразил желание сотрудничать с нами, разве мы могли не согласиться на это? Ведь на словах он тогда был вполне лоялен по отношению к советскому союзнику. Ну а на практике – что закрывать глаза? – он и ему подобные не столько содействовали сбору пожертвований, сколько тормозили его.
После их ухода мне еще долго пришлось успокаивать жену. Она была настолько взволнована вечерними передрягами, что готова была уже на следующее утро улететь из «этого ужасного Детройта». В конце концов я убедил ее, что больше никакая опасность нам не грозит и что отказываться от завтрашней программы нет резона. В эту программу входила экскурсия на завод Форда и завтрак, который нам давала дирекция «Форд моторз компани».
* * *
Утром 13-го мы вместе с доктором Уиттекером выехали в пригород Детройта, где находится сердце автомобильной империи Форда – гигантский завод «Ривер-руж». И хотя последний, как и все американские автомобильные предприятия в эти дни, из-за стачки бездействовал, знакомство с ним, на мой взгляд, все же представляло большой интерес.
Я не буду останавливаться на подробностях нашей длительной экскурсии по корпусам завода, включая замерший главный сборочный конвейер, в обществе немолодого инженера-конструктора, прикомандированного к нам администрацией компании. Странная это была экскурсия по неработающему заводу…
Мрачная картина обезлюдевших цехов, неподвижных конвейеров, застывших на рельсах электровозов и выстроившихся перед воротами завода рабочих пикетов с необыкновенной наглядностью раскрывала острейшее противоречие капиталистической системы: с одной стороны, стремление капитала к безудержной интенсификации производства за счет увеличения эксплуатации рабочего, а с другой – борьба рабочего класса за свои экономические интересы.
Как я впоследствии узнал, эта стачка закончилась частичной победой рабочих.
* * *
Приближалось время завтрака. Доктор Уиттекер расстался с нами – у него были свои дела в Дирборне, – а мы с женой отправились в заводоуправление, где в банкетном зале нас ждали генеральный директор компании мистер Армстронг и его заместители, также именовавшиеся директорами.
Компания «Форд моторз» еще в довоенное время установила деловые связи с советскими экономическими организациями. В годы войны значительная часть поставок по ленд-лизу поступала в СССР с фордовских предприятий. Завязывались контакты между фирмой и нашими внешнеторговыми организациями и после войны, хотя пока и не приносили ощутимых результатов из-за неблагоприятной политической конъюнктуры в США. Тень последней в какой-то мере пала и на банкет в дирекции.
За завтраком не было недостатка ни в хлебосольстве хозяев, ни в их любезных тостах, ни в добродушных застольных шутках. Но чем ближе трапеза подходила к концу, тем чаще легкий застольный разговор соскальзывал на политическую злобу дня, в центре которой стояла «неуступчивая» внешняя политика Советского Союза. В обмене мнениями участвовали почти все директора, но ведущую роль в нем играл генеральный директор. Если резюмировать замечания моих собеседников, то сводились они в основном к мотивам давно ведущейся в США антисоветской кампании. С той, однако, разницей, что доводы фордовских директоров не выглядели непреложными утверждениями, а носили скорее черты зондажа и проверки крикливых сообщений прессы. Поэтому у меня складывалось впечатление, что вызывались они отчасти незнанием или непониманием действительных фактов, и в этих случаях я давал необходимые разъяснения.
Типичным в этом деле был такой диалог между мистером Армстронгом и мною.
– Поверьте, господин посол, – сказал генеральный директор, – сам я не очень-то прислушиваюсь к паническим воплям политиканов вроде Черчилля, с его «железным занавесом». Я, например, не принимаю на веру открытие газетных писак, что Россия готовится к третьей мировой войне, чтобы покорить всю Европу, если не весь мир. Я с должным вниманием и уважением прочел в газетах ваши вчерашние заверения в миролюбии советской политики. Но не стану отрицать, что у меня вызывают недоумения отдельные заявления русских лидеров, которые, по-моему, как раз и дают пищу для далеко идущих подозрений.
– Какие именно заявления вы подразумеваете? – спросил я.
– Ну хотя бы недавние сенсационные обещания мистера Сталина поднять в ближайшие годы уровень промышленного производства втрое. Я подчеркиваю – втрое! В частности, выплавлять около ста миллионов тонн стали. Соответственно развивать машиностроение и так далее. Не означает ли все это, что в России взят курс на ускоренную милитаризацию?
– Вывод совершенно необоснованный, мистер Армстронг! – ответил я. – Вы, конечно, ссылаетесь на февральское предвыборное выступление Сталина. Но он, насколько мне помнится, говорил не о ста миллионах тонн, а о шестидесяти. Это во-первых. А во-вторых, речь шла о том, чтобы решить подобные задачи в течение трех пятилетий. Но разве же эти планы развития нашей экономики дают какие-либо основания для вывода об ускоренной милитаризации? Конечно, мы не пренебрегаем и задачами обороны, памятуя об уроках минувшей войны, но у нас никогда не было и нет агрессивных замыслов. Если в Штатах сейчас и шумят о них, то делается это или в силу заблуждения, или из желания представить нашу внешнюю политику в ложном освещении.
– У меня такого желания и в помине нет. Но, мистер Новиков, ведь у вас в стране открыто пропагандируется лозунг «Догнать и перегнать главные капиталистические страны». Спросите любого экономиста, и он вам скажет, что этот лозунг – синоним овладения внешними рынками. Другими словами, налицо план широкой экономической экспансии. Империалистической экспансии, как это у вас именуется.
– Ни в коем случае, мистер Армстронг! В действительности это лозунг, призывающий к подъему нашей экономики и к подъему на этой основе жизненного уровня нашего народа.
– Однако разве для такой мирной цели требуются столь амбициозные планы? Ее можно достигнуть и путем торговли. Скажем, у нас, в Штатах, вы можете закупить любые потребные вам товары и тем самым поднять благосостояние народа, не перенапрягая хозяйственного потенциала страны.
– Торговать с вами мы готовы и уже внесли свои предложения. Теперь дело не за нами. Вам, как видному бизнесмену, конечно, отлично известно, что крупномасштабные торговые и экономические связи обычно осуществляются с помощью долгосрочных кредитов…
– Само собой.
– Вот видите, как легко мы с вами пришли к согласию. Но известно ли вам, что произошло с советским предложением о займе в один миллиард долларов для закупки американских товаров? Внесли мы его еще в прошлом году.
– Кому об этом не известно? – усмехнулся генеральный директор. – Наши бюрократы из государственного департамента умудрились затерять вашу ноту, не так ли?
– Затеряли, как бы не так, – иронически ухмыльнулся один из директоров.
Все понимающе заулыбались. Точку над «i» в этом вопросе поставил мистер Армстронг.
– Во всяком случае, – сказал он, – государственный департамент так сообщил представителям печати.
Благопристойный обмен противоречивыми мнениями завершился просьбой генерального директора снабдить его – если это меня не затруднит – цифровыми и иными материалами по затронутым за завтраком экономическим темам. Я не был уверен, что они в самом деле так уж интересуют его, но пообещал выполнить его просьбу, что и сделал по возвращении в Вашингтон. Я послал ему письмо с приложением подготовленных отделом печати данных, почерпнутых из речи И. В. Сталина от 9 февраля 1946 года и из доклада председателя Госплана СССР Н. А. Вознесенского от 15 марта 1946 года на сессии Верховного Совета СССР о Плане восстановления и развития народного хозяйства страны на 1946–1950 годы.
7. Парижская мирная конференция
Одной из основных задач созданного на Потсдамской конференции Совета министров иностранных дел являлась подготовительная работа по мирному урегулированию. Как уже отмечалось выше, его первая сессия, состоявшаяся в Лондоне в сентябре – октябре 1945 года, окончилась безрезультатно – из-за стремления американской делегации, вкупе с английской, действовать в обход потсдамских решений, на выполнении которых настаивала советская делегация. Не оставили западные державы попыток продиктовать свою волю Советскому Союзу и при подготовке первых мирных договоров на второй сессии Совета в Париже в апреле – мае и в июне – июле 1946 года.
Однако благодаря твердой и последовательной позиции советской делегации Совет на своей второй сессии все же смог подготовить проекты мирных договоров для Италии, Болгарии, Венгрии, Румынии и Финляндии. Была также определена дата открытия Парижской мирной конференции, которой предстояло рассмотреть эти проекты.
История двух последних столетий отмечена тремя важнейшими дипломатическими форумами, завершавшими периоды длительных войн, которые в конце XVIII и начале XIX века свирепствовали во всей Европе, а в XX веке – на всем земном шаре.
Первый из этих форумов – Венский конгресс 1814–1815 годов – подвел итоговую черту под завоевательными войнами Наполеона, пытавшегося подчинить своей гегемонии все европейские народы.
Вторым из упомянутых форумов была Парижская мирная конференция 1919–1920 годов. Победившие в первой мировой войне страны, прежде всего пятерка империалистических держав – Франция, Англия, Италия, Соединенные Штаты и Япония, – продиктовали жестокий грабительский мир побежденной Германии и ее союзникам – Австрии, Болгарии, Венгрии и Турции. Подписанные в парижских пригородах Версале, Сен-Жермене, Нейи, Трианоне и Севре мирные договоры составили в целом новую международную систему, обобщенно называемую «версальской» по одноименному договору с Германией. По словам В. И. Ленина, Версальский договор – это «договор хищников и разбойников», а созданная Парижской конференцией система – это «международный строй, порядок, который держится Версальским миром, держится на вулкане…»
Немного потребовалось времени, чтобы история подтвердила взрывчато-вулканический характер этой системы.
Молодая Советская страна, боровшаяся в 1918–1920 годах против внутренней контрреволюции и иностранной интервенции, не была представлена на Парижской конференции. Но «русский вопрос» фигурировал на ней чуть ли не в качестве самого главного, и многие ее решения клонились к тому, чтобы поставить Советскую Россию на колени.
В совершенно иных международных условиях подготавливалась Парижская мирная конференция 1946 года. Ее организационный статут и состав стран-участников был согласован на парижской сессии Совета министров иностранных дел, на которой веско и авторитетно звучал голос Советского Союза. Проводя последовательную миролюбивую политику, Советский Союз добивался того, чтобы перед Парижской мирной конференцией была поставлена благородная цель установления в Европе справедливого демократического мира. Широкое обсуждение всеми ее участниками проектов мирных договоров придавало ей большое политическое значение, способное благоприятно повлиять на международную обстановку в послевоенной Европе.
Вскоре после окончания парижской сессии Совета министров иностранных дел В. М. Молотов известил меня о том, что я включен в состав делегации Советского Союза на мирной конференции в Париже, и предложил заблаговременно прибыть в Москву, с тем чтобы оттуда вместе со всей делегацией отправиться в Париж.
В путь я отправился 18 июля и до Москвы добрался несколькими самолетами за шесть суток – через Нью-Йорк – Гандер (на Ньюфаундленде) – Шаннон (Ирландия) – Лондон – Гамбург и Берлин.
В МИД я заявился 24-го, в день приезда, повидав предварительно сгоравшую от нетерпения мать, которая ради свидания со мною вновь приехала из Запорожья в Москву. Около полуночи я встретился с В. М. Молотовым. Настроен он был весьма благодушно, подробно расспросил меня о политической обстановке в США и о некоторых вопросах деятельности посольства, после чего сказал:
– А теперь насчет конференции. Мы тут наметили для вас очень перспективное амплуа. Вы будете представлять нашу делегацию в комиссии по Болгарии. Поэтому знакомьтесь с соответствующими материалами, а попутно утрясайте в министерстве ваши посольские дела.
В обоих этих направлениях я до отъезда в Париж и действовал.
В конце июля ТАСС передал по радио сообщение о составе делегации. Ее председателем был заместитель Председателя Совета Министров и министр иностранных дел СССР В. М. Молотов.
В число других членов делегации входили:
А. Я. Вышинский, заместитель министра иностранных дел СССР,
Ф. Т. Гусев, посол СССР в Великобритании,
А. Е. Богомолов, посол СССР во Франции,
Н. В. Новиков, посол СССР в Соединенных Штатах Америки,
П. И. Ротомскис, министр иностранных дел Литовской ССР,
П. И. Валескалн, министр иностранных дел Латвийской ССР,
Г. Г. Круус, министр иностранных дел Эстонской ССР,
К. В. Новиков, член коллегии МИД СССР.
Кроме всесоюзной делегации для участия в Мирной конференции направлялись еще две делегации – белорусская во главе с министром иностранных дел БССР К. В. Киселевым и украинская – во главе с министром иностранных дел УССР Д. З. Мануильским.
Вся всесоюзная делегация, кроме меня, вылетела в Париж 27 июля, я же, с согласия министра, задержался на день в Москве и присоединился к ней 28 июля.
В своем портфеле вместе с документами я увозил в Париж только что полученные мною в Отделе кадров МИД новые правительственные награды: орден Отечественной войны I степени и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».
Поселился я в гостинице «Плаза-Атене» (на проспекте Монтеня), в которой разместились и члены всех трех советских делегаций. В. М. Молотов вместе с А. Я. Вышинским и их ближайшими сотрудниками заняли часть помещений советского посольства на улице Гренель. Номер люкс в «Плаза-Атене» на два месяца с лишним стал моим жилищем, откуда я по утрам отправлялся в «штаб» наших делегаций в посольстве и в Люксембургский дворец, где происходила конференция. Расстояние от гостиницы до обеих этих точек было порядочное, но проблемы транспорта для меня не существовало. Французское министерство иностранных дел предупредительно выделило для членов делегаций персональные машины. В моем распоряжении был не новый, но отлично сохранившийся черный лимузин и умелый, почтительный водитель мсье Аргуд.
Открылась Мирная конференция 29 июля. В ней участвовали пять держав, представленных в Совете министров иностранных дел, – СССР, США, Англия, Франция и Китай, страны Восточной Европы – Польша, Чехословакия и Югославия, страны Британской империи – Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южно-Африканский Союз и Индия, а также ряд других стран Восточного и Западного полушарий. С правом решающего голоса в конференции участвовали Белорусская ССР и Украинская ССР.
Продолжалась конференция 79 дней и протекала не всегда мирно – на ней сказывалась тогдашняя нездоровая международная обстановка, порожденная в значительной мере «жестким курсом» англо-американской дипломатии по отношению к Советскому Союзу.
Я не ставлю перед собой задачу подробно прослеживать все перипетии конференции – это тема специальных исторических исследований. Коснусь я по преимуществу лишь отдельных ее проблем, к которым был так или иначе лично причастен, а также некоторых сопутствующих ей эпизодов.
В течение первых недель на пленарных заседаниях и в процедурной комиссии проходила острая дискуссия по вопросам процедуры, особенно по вопросу о принятии рекомендаций. Вопрос этот был четко определен на парижской сессии Совета министров иностранных дел, предусмотревшей принятие рекомендаций большинством в две трети голосов. Тем не менее на конференции американская и английская делегации отказались от этой согласованной позиции и выступили за простое большинство. С помощью такого куцего большинства они рассчитывали протащить рекомендации, способные нанести ощутительный политический ущерб странам Восточной Европы – Болгарии, Румынии и Венгрии, вставшим на путь народной демократии, и воспрепятствовать их тесному сотрудничеству с Советским Союзом. В конце концов было принято компромиссное решение о том, что на рассмотрение будущей сессии Совета министров иностранных дел будут передаваться как рекомендации, принятые большинством в две трети голосов, так и простым большинством.
Однако благодаря твердой и последовательной позиции советской делегации Совет на своей второй сессии все же смог подготовить проекты мирных договоров для Италии, Болгарии, Венгрии, Румынии и Финляндии. Была также определена дата открытия Парижской мирной конференции, которой предстояло рассмотреть эти проекты.
* * *
История двух последних столетий отмечена тремя важнейшими дипломатическими форумами, завершавшими периоды длительных войн, которые в конце XVIII и начале XIX века свирепствовали во всей Европе, а в XX веке – на всем земном шаре.
Первый из этих форумов – Венский конгресс 1814–1815 годов – подвел итоговую черту под завоевательными войнами Наполеона, пытавшегося подчинить своей гегемонии все европейские народы.
Вторым из упомянутых форумов была Парижская мирная конференция 1919–1920 годов. Победившие в первой мировой войне страны, прежде всего пятерка империалистических держав – Франция, Англия, Италия, Соединенные Штаты и Япония, – продиктовали жестокий грабительский мир побежденной Германии и ее союзникам – Австрии, Болгарии, Венгрии и Турции. Подписанные в парижских пригородах Версале, Сен-Жермене, Нейи, Трианоне и Севре мирные договоры составили в целом новую международную систему, обобщенно называемую «версальской» по одноименному договору с Германией. По словам В. И. Ленина, Версальский договор – это «договор хищников и разбойников», а созданная Парижской конференцией система – это «международный строй, порядок, который держится Версальским миром, держится на вулкане…»
Немного потребовалось времени, чтобы история подтвердила взрывчато-вулканический характер этой системы.
Молодая Советская страна, боровшаяся в 1918–1920 годах против внутренней контрреволюции и иностранной интервенции, не была представлена на Парижской конференции. Но «русский вопрос» фигурировал на ней чуть ли не в качестве самого главного, и многие ее решения клонились к тому, чтобы поставить Советскую Россию на колени.
В совершенно иных международных условиях подготавливалась Парижская мирная конференция 1946 года. Ее организационный статут и состав стран-участников был согласован на парижской сессии Совета министров иностранных дел, на которой веско и авторитетно звучал голос Советского Союза. Проводя последовательную миролюбивую политику, Советский Союз добивался того, чтобы перед Парижской мирной конференцией была поставлена благородная цель установления в Европе справедливого демократического мира. Широкое обсуждение всеми ее участниками проектов мирных договоров придавало ей большое политическое значение, способное благоприятно повлиять на международную обстановку в послевоенной Европе.
* * *
Вскоре после окончания парижской сессии Совета министров иностранных дел В. М. Молотов известил меня о том, что я включен в состав делегации Советского Союза на мирной конференции в Париже, и предложил заблаговременно прибыть в Москву, с тем чтобы оттуда вместе со всей делегацией отправиться в Париж.
В путь я отправился 18 июля и до Москвы добрался несколькими самолетами за шесть суток – через Нью-Йорк – Гандер (на Ньюфаундленде) – Шаннон (Ирландия) – Лондон – Гамбург и Берлин.
* * *
В МИД я заявился 24-го, в день приезда, повидав предварительно сгоравшую от нетерпения мать, которая ради свидания со мною вновь приехала из Запорожья в Москву. Около полуночи я встретился с В. М. Молотовым. Настроен он был весьма благодушно, подробно расспросил меня о политической обстановке в США и о некоторых вопросах деятельности посольства, после чего сказал:
– А теперь насчет конференции. Мы тут наметили для вас очень перспективное амплуа. Вы будете представлять нашу делегацию в комиссии по Болгарии. Поэтому знакомьтесь с соответствующими материалами, а попутно утрясайте в министерстве ваши посольские дела.
В обоих этих направлениях я до отъезда в Париж и действовал.
В конце июля ТАСС передал по радио сообщение о составе делегации. Ее председателем был заместитель Председателя Совета Министров и министр иностранных дел СССР В. М. Молотов.
В число других членов делегации входили:
А. Я. Вышинский, заместитель министра иностранных дел СССР,
Ф. Т. Гусев, посол СССР в Великобритании,
А. Е. Богомолов, посол СССР во Франции,
Н. В. Новиков, посол СССР в Соединенных Штатах Америки,
П. И. Ротомскис, министр иностранных дел Литовской ССР,
П. И. Валескалн, министр иностранных дел Латвийской ССР,
Г. Г. Круус, министр иностранных дел Эстонской ССР,
К. В. Новиков, член коллегии МИД СССР.
Кроме всесоюзной делегации для участия в Мирной конференции направлялись еще две делегации – белорусская во главе с министром иностранных дел БССР К. В. Киселевым и украинская – во главе с министром иностранных дел УССР Д. З. Мануильским.
Вся всесоюзная делегация, кроме меня, вылетела в Париж 27 июля, я же, с согласия министра, задержался на день в Москве и присоединился к ней 28 июля.
В своем портфеле вместе с документами я увозил в Париж только что полученные мною в Отделе кадров МИД новые правительственные награды: орден Отечественной войны I степени и медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».
* * *
Поселился я в гостинице «Плаза-Атене» (на проспекте Монтеня), в которой разместились и члены всех трех советских делегаций. В. М. Молотов вместе с А. Я. Вышинским и их ближайшими сотрудниками заняли часть помещений советского посольства на улице Гренель. Номер люкс в «Плаза-Атене» на два месяца с лишним стал моим жилищем, откуда я по утрам отправлялся в «штаб» наших делегаций в посольстве и в Люксембургский дворец, где происходила конференция. Расстояние от гостиницы до обеих этих точек было порядочное, но проблемы транспорта для меня не существовало. Французское министерство иностранных дел предупредительно выделило для членов делегаций персональные машины. В моем распоряжении был не новый, но отлично сохранившийся черный лимузин и умелый, почтительный водитель мсье Аргуд.
* * *
Открылась Мирная конференция 29 июля. В ней участвовали пять держав, представленных в Совете министров иностранных дел, – СССР, США, Англия, Франция и Китай, страны Восточной Европы – Польша, Чехословакия и Югославия, страны Британской империи – Канада, Австралия, Новая Зеландия, Южно-Африканский Союз и Индия, а также ряд других стран Восточного и Западного полушарий. С правом решающего голоса в конференции участвовали Белорусская ССР и Украинская ССР.
Продолжалась конференция 79 дней и протекала не всегда мирно – на ней сказывалась тогдашняя нездоровая международная обстановка, порожденная в значительной мере «жестким курсом» англо-американской дипломатии по отношению к Советскому Союзу.
Я не ставлю перед собой задачу подробно прослеживать все перипетии конференции – это тема специальных исторических исследований. Коснусь я по преимуществу лишь отдельных ее проблем, к которым был так или иначе лично причастен, а также некоторых сопутствующих ей эпизодов.
В течение первых недель на пленарных заседаниях и в процедурной комиссии проходила острая дискуссия по вопросам процедуры, особенно по вопросу о принятии рекомендаций. Вопрос этот был четко определен на парижской сессии Совета министров иностранных дел, предусмотревшей принятие рекомендаций большинством в две трети голосов. Тем не менее на конференции американская и английская делегации отказались от этой согласованной позиции и выступили за простое большинство. С помощью такого куцего большинства они рассчитывали протащить рекомендации, способные нанести ощутительный политический ущерб странам Восточной Европы – Болгарии, Румынии и Венгрии, вставшим на путь народной демократии, и воспрепятствовать их тесному сотрудничеству с Советским Союзом. В конце концов было принято компромиссное решение о том, что на рассмотрение будущей сессии Совета министров иностранных дел будут передаваться как рекомендации, принятые большинством в две трети голосов, так и простым большинством.