Страница:
Но министра мой протест ничуть не убедил. По его мнению, необходимые материалы можно было найти и в Париже. А мою ссылку на крайнюю занятость он отмел шутливым замечанием:
– А вы между делом, между делом… Так, смотришь, и выкроите часок-другой в день.
– Тут часом-двумя не обойтись, – возражал я. – Насколько я понимаю, тут пахнет не одним днем. Я имею в виду полные рабочие дни.
– При желании можно и несколько дней наскрести, – сердито проворчал Молотов. – Хотя бы за счет снижения числа возражений.
Словом, настояния мои успехом не увенчались. Я принялся за доклад. Когда я уже приступил к наброску чернового варианта доклада, ходом моей работы поинтересовался министр. Он предложил мне изложить тезисы доклада и вырисовывающиеся выводы. И тут же, не считаясь с тем, что речь идет о моем докладе и о моих выводах, какими бы они ни были, начал давать мне руководящие указания директивным тоном. Ища выход из положения, я предложил:
– Вячеслав Михайлович, а не лучше ли было бы довести работу до конца и лишь тогда подвергнуть ее обсуждению?
Мое предложение почему-то очень задело министра и без того уже разгоряченного. Дав волю своему раздражению, он пробурчал:
– Без указки пишите свои доклады в Вашингтоне. А здесь будьте любезны учесть мои замечания. – Уже несколько мягче он добавил: – Я же высказал их для пользы дела, а вы, как всегда, упрямитесь.
Расстались мы с ним после этой беседы более чем холодно.
В указанный министром день я сделал доклад, который лишь условно мог считать своим. Не мудрено, что мое выступление было принято довольно равнодушно и прений не вызвало, если не считать двух-трех умеренно положительных замечаний министра, моего безымянного соавтора. Тем самым «злосчастный инцидент», как я мысленно именовал этот эпизод своего парижского бытия, был исчерпан.
Он не отразился заметно на моих отношениях с В. М. Молотовым. Но посеял у меня в душе еще одно зерно недовольства и разочарования. С годами их накапливалось все больше и больше.
Имея в своем распоряжении машину, я пользовался ею не только для деловых, но и для своих личных нужд, когда в моем расписании появлялись «окна» между заседаниями и обязательными вечерними приемами. Воскресенья для нашей делегации оказывались, как правило, рабочими днями, но время от времени выдавались и свободные от дел дни. В такие «окна» и тем более в дни отдыха я не терял время попусту, а приносил его в жертву своей ненасытной любознательности. Здесь-то персональная машина с толковым водителем мсье Аргудом оказали мне большие услуги, не оставшиеся – для мсье Аргуда – без должного вознаграждения.
Понадобились они мне прежде всего для дальних экскурсий.
Первой из них была интереснейшая для меня поездка в Реймс, второй – в Компьень – на северо-восток от Парижа. На полдороге к Компьеню мы остановились в старинном городишке Шантийи, где я осмотрел великолепный замок, принадлежавший некогда княжеской фамилии Конде, неторопливо прошелся по залам художественного музея Конде.
Напоследок упомяну, что в течение августа и в первой половине сентября я сумел заполнить некоторые пробелы в своем эстетическом образовании, познакомившись с неисчерпаемыми достопримечательностями французской столицы. И венцом своих экскурсий я считаю посещение – в один из выходных дней – Большого дворца, одного из крупнейших музеев Европы, в котором я в течение нескольких часов осматривал шедевры мировой живописи и скульптуры.
2 октября, когда комиссия по Болгарии, одобрив статью первую мирного договора и передав свои решения в президиум конференции, тем самым практически завершила свою работу, подошли к логическому концу и мои функции члена комиссии от Советского Союза.
В тот же день вечером я поставил перед В. М. Молотовым вопрос о возвращении в Вашингтон и получил его согласие. Не теряя времени, я 3 октября вылетел из Парижа и 4 октября, после короткой остановки в Нью-Йорке, прибыл в Вашингтон.
8. Генеральная Ассамблея ООН
– А вы между делом, между делом… Так, смотришь, и выкроите часок-другой в день.
– Тут часом-двумя не обойтись, – возражал я. – Насколько я понимаю, тут пахнет не одним днем. Я имею в виду полные рабочие дни.
– При желании можно и несколько дней наскрести, – сердито проворчал Молотов. – Хотя бы за счет снижения числа возражений.
Словом, настояния мои успехом не увенчались. Я принялся за доклад. Когда я уже приступил к наброску чернового варианта доклада, ходом моей работы поинтересовался министр. Он предложил мне изложить тезисы доклада и вырисовывающиеся выводы. И тут же, не считаясь с тем, что речь идет о моем докладе и о моих выводах, какими бы они ни были, начал давать мне руководящие указания директивным тоном. Ища выход из положения, я предложил:
– Вячеслав Михайлович, а не лучше ли было бы довести работу до конца и лишь тогда подвергнуть ее обсуждению?
Мое предложение почему-то очень задело министра и без того уже разгоряченного. Дав волю своему раздражению, он пробурчал:
– Без указки пишите свои доклады в Вашингтоне. А здесь будьте любезны учесть мои замечания. – Уже несколько мягче он добавил: – Я же высказал их для пользы дела, а вы, как всегда, упрямитесь.
Расстались мы с ним после этой беседы более чем холодно.
В указанный министром день я сделал доклад, который лишь условно мог считать своим. Не мудрено, что мое выступление было принято довольно равнодушно и прений не вызвало, если не считать двух-трех умеренно положительных замечаний министра, моего безымянного соавтора. Тем самым «злосчастный инцидент», как я мысленно именовал этот эпизод своего парижского бытия, был исчерпан.
Он не отразился заметно на моих отношениях с В. М. Молотовым. Но посеял у меня в душе еще одно зерно недовольства и разочарования. С годами их накапливалось все больше и больше.
Имея в своем распоряжении машину, я пользовался ею не только для деловых, но и для своих личных нужд, когда в моем расписании появлялись «окна» между заседаниями и обязательными вечерними приемами. Воскресенья для нашей делегации оказывались, как правило, рабочими днями, но время от времени выдавались и свободные от дел дни. В такие «окна» и тем более в дни отдыха я не терял время попусту, а приносил его в жертву своей ненасытной любознательности. Здесь-то персональная машина с толковым водителем мсье Аргудом оказали мне большие услуги, не оставшиеся – для мсье Аргуда – без должного вознаграждения.
Понадобились они мне прежде всего для дальних экскурсий.
Первой из них была интереснейшая для меня поездка в Реймс, второй – в Компьень – на северо-восток от Парижа. На полдороге к Компьеню мы остановились в старинном городишке Шантийи, где я осмотрел великолепный замок, принадлежавший некогда княжеской фамилии Конде, неторопливо прошелся по залам художественного музея Конде.
Напоследок упомяну, что в течение августа и в первой половине сентября я сумел заполнить некоторые пробелы в своем эстетическом образовании, познакомившись с неисчерпаемыми достопримечательностями французской столицы. И венцом своих экскурсий я считаю посещение – в один из выходных дней – Большого дворца, одного из крупнейших музеев Европы, в котором я в течение нескольких часов осматривал шедевры мировой живописи и скульптуры.
2 октября, когда комиссия по Болгарии, одобрив статью первую мирного договора и передав свои решения в президиум конференции, тем самым практически завершила свою работу, подошли к логическому концу и мои функции члена комиссии от Советского Союза.
В тот же день вечером я поставил перед В. М. Молотовым вопрос о возвращении в Вашингтон и получил его согласие. Не теряя времени, я 3 октября вылетел из Парижа и 4 октября, после короткой остановки в Нью-Йорке, прибыл в Вашингтон.
8. Генеральная Ассамблея ООН
Осень 1946 года в США была богата значительными политическими событиями, об одном из которых, на мой взгляд, уместно кратко рассказать.
Этим событиям предшествовало письмо министра торговли Генри Уоллеса президенту Трумэну. Г. Уоллес – последний из остававшихся еще в кабинете членов «рузвельтовской команды» – отправил свое письмо 23 июля, отразив в нем нараставшее в стране сопротивление миролюбивых сил воинственной политике Белого дома, направленной своим острием против Советского Союза. Приведу здесь несколько красноречивых выдержек из этого письма.
Далее Г. Уоллес рисует убедительную картину гонки вооружений и подготовки к войне:
Как же реагировал президент Трумэн на эти разумные предложения министра торговли, способные повести к разрешению спорных вопросов путем переговоров и создать прочную основу для мирного сосуществования?
Практическая реакция Белого дома отлично просматривалась в недружественной Советскому Союзу позиции американской делегации на Парижской мирной конференции, в позиции, которую руководство профсоюза электриков охарактеризовало как «агрессивный империализм Ванденберга и Бирнса».
Оказавшись перед фактом такой реакции, Г. Уоллес решил отстаивать свои позиции публично. 12 сентября он выступил с речью на массовом митинге в «Мэдисон-сквер-гарден», созванном Независимым гражданским комитетом работников искусства и науки и Национальным гражданским комитетом политических действий. Выступил целиком в духе своего письма от 23 июля. И тогда к сенсации, которую вызвала радикальная речь Уоллеса, прибавилась новая сенсация: на пресс-конференции в Белом доме президент Трумэн, к всеобщему удивлению, полностью одобрил выступление министра торговли. Полностью!
На вопрос одного из корреспондентов, не противоречит ли речь Уоллеса политике, проводимой Бирнсом, он ответил, что никакого противоречия между ними нет. Но уже 14 сентября он пошел на попятную, заявив, что поначалу его неверно поняли. «Моим намерением, – неуклюже изворачивался он, – было выразить ту мысль, что я одобрил право министра торговли произнести речь. Я не хотел указать на то, что я одобрил речь, как конституирующее заявление о внешней политике Соединенных Штатов. В установленной внешней политике нашего правительства не произошло никакого изменения. В этой политике не произойдет никакого изменения без обсуждения и совещания между президентом, государственным секретарем и лидерами конгресса».
Этот неловкий зигзаг был справедливо расценен всеми как победа реакционных сил над Уоллесом и его миролюбивой линией. В то же время было несомненно, что престиж президента от него серьезно пострадал.
В развернувшейся, таким образом, борьбе двух внешнеполитических тенденций Генри Уоллес сделал новый шаг, опубликовав 17 сентября цитированное выше письмо от 23 июля. Как его речь 12 сентября, так и письмо президенту вызвали настоящее половодье противоречивых откликов. Реакция всех оттенков и мастей обрушилась на него с нападками в прессе, по радио и входившему в быт телевидению, торжествовала победу над Уоллесом и скорбела из-за подрыва престижа Белого дома. Под ее неослабевающим нажимом президент Трумэн предложил министру торговли подать в отставку.
Торжество империалистической реакции в США предопределило характер той политической линии, которую с последней декады октября проводила американская делегация на сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
В числе организационных мероприятий, обеспечивавших участие советских делегаций в работе сессии Генеральной Ассамблеи, самым важным был вопрос о постоянной резиденции этих делегаций. Решен он был путем приобретения двух загородных особняков неподалеку от городка Глен-Кова, что на северном побережье Лонг-Айленда («Длинного острова»).
Один из особняков предназначался для размещения «штаба» во главе с В. М. Молотовым и А. Я. Вышинским и их ближайших сотрудников из числа тех, что обслуживали всесоюзную делегацию на Парижской мирной конференции. Имея в виду, что членам делегаций предстояло заседать не только на пленумах Ассамблеи во Флашинг-Мэдоу и в комитетах в Дейк-Саксессе (в том и другом случае на Лонг-Айленде), но и участвовать в политических встречах и протокольных мероприятиях, которые намечалось проводить в Нью-Йорке, для них резервировались номера в отелях центральной части Манхэттена на все время пребывания в Штатах.
Вся необходимая подготовка к сессии была завершена за несколько дней до прибытия делегаций на океанском лайнере «Куин Элизабет».
Состав всесоюзной делегации был определен решением Совета Министров СССР от 12 октября. Возглавлял ее В. М. Молотов, а в число членов входили: А. Я. Вышинский, постоянный представитель в Совете Безопасности А. А. Громыко, заместитель министра иностранных дел СССР Ф. Т. Гусев и я. Кроме того, были назначены пять заместителей членов делегации: член коллегии МИД СССР К. В. Новиков, посол по особым поручениям Б. Е. Штейн, член коллегии МИД СССР В. С. Геращенко, посланник А. А. Лаврищев и советник А. А. Арутюнян.
Делегации БССР и УССР прибывали в том же составе, что и на Парижской конференции.
21 октября я и Громыко (в качестве членов всесоюзной делегации с постоянным местопребыванием в Соединенных Штатах) встречали остальных членов делегации. Встречали не на 90-м причале нью-йоркского порта, где должен был пришвартоваться лайнер «Куин Элизабет», а на рейде, для чего в наше распоряжение был выделен катер береговой охраны, который ранним утром доставил нас на борт лайнера.
Наша встреча с коллегами, еще только поднимавшимися с коек, а затем с министром была по-дружески теплой и начисто лишена формальности. Ее подробности, так же как и подробности рейса до нью-йоркского порта, я опускаю, с тем чтобы сразу перейти к описанию той встречи, которая ожидала нас на берегу.
Когда гигантский лайнер пришвартовался к причалу, советские пассажиры вышли первыми. На причале делегацию приветствовал специальный комитет нью-йоркской мэрии во главе с Гровером Уэлленом. Вокруг суетилась толпа газетных корреспондентов, через которых В. М. Молотов передал от имени Советского правительства и народов Советского Союза приветствие правительству и народу США. Он также поблагодарил представителей американских властей за радушный прием и выразил уверенность в успешной работе Генеральной Ассамблеи и Совета министров иностранных дел в интересах укрепления мира и благополучия народов.
Причал был оцеплен моторизованной и пешей полицией, чтобы сдержать напор громадной толпы, встречавшей советскую делегацию. Никогда еще прибытие «Куин Элизабет» не вызывало такого наплыва встречающих, как на этот раз.
Мы медленно продвигались в узком коридоре среди толпы, который был оставлен для нас усилиями полиции. Наконец нам удалось сесть в машины и покинуть набережную.
Горячий прием, оказанный делегации, продемонстрировал, что, несмотря на злобную пропаганду, симпатии простых американцев к Советскому Союзу, выраженные в данном случае по отношению к его официальным представителям, широки и искренни.
Через два дня состоялось торжественное открытие сессии Генеральной Ассамблеи, сопровождавшееся всевозможными церемониями. Начались они с парадной процессии Объединенных Наций, совершенной по городу в автомобилях.
Стояла та прекрасная пора года, которая в Америке почему-то именуется «индейским летом», что соответствует нашему понятию «бабьего лета», с той, однако, разницей, что там оно значительно теплее и продолжительнее. В этот ясный солнечный день от отеля «Уолдорф-Астория», что на Парк-авеню, по городу двинулась длиннейшая автоколонна из 96 машин, в которых ехали прибывшие на сессию делегации. В голове процессии шла машина с председателем Ассамблеи Поль-Анри Спааком, генеральным секретарем ООН Трюгве Ли, А. А. Громыко и Гровером Уэлленом, представителем мэрии, организовавшей эту процессию. Непосредственно за нею следовал открытый «паккард», на заднем сиденье которого сидели В. М. Молотов, А. Я. Вышинский и я.
Очевидно, из опасения новой стихийной демонстрации в честь советской делегации организаторы церемонии разработали такой маршрут, при котором процессия была бы по возможности изолирована от широких кругов населения. От «Уолдорф-Астории» дипломатическая автоколонна, предшествуемая эскортом полиции на мотоциклах с пронзительно ревущими сиренами, сразу свернула на 46-ю улицу и направилась к Ист-Ривер, где понеслась по скоростной автостраде имени Франклина Рузвельта. Широкая автострада была пустынна – движение городского транспорта по ней было на некоторое время закрыто. Автоколонну здесь могли поэтому наблюдать только полисмены, выстроившиеся вдоль всего пути.
Покинув автостраду и очутившись на идущей вдоль доков Ист-Сайда Южной улице, процессия несколько замедлила ход. Здесь иностранные дипломаты оказались свидетелями зрелища, безусловно не предусмотренного протокольным отделом мэрии и госдепартамента: доки Ист-Ривер были осаждены пикетами бастующих моряков. Стачку проводил профсоюз капитанов, судовых помощников и штурманов торгового флота.
От Южной улицы мотоколонна через Уайтхолл-стрит выехала на Бродвей. Собственно говоря, только отсюда и начиналось церемониальное шествие машин. Теперь они двигались медленно, словно для того, чтобы теснившаяся на тротуарах публика из уолл-стритовских и банковских дельцов могла пообстоятельнее рассмотреть, что за гости пожаловали в Нью-Йорк.
Промежуточным этапом церемонии был прием в мэрии и краткий митинг на площади перед старинной ратушей. После этого делегации отправились обратно в «Уолдорф-Асторию», где мэрия Нью-Йорка давала в их честь завтрак.
Это был роскошный завтрак. Изысканные блюда и напитки поглощались делегатами под аккомпанемент речей парадных ораторов – представителя мэрии Герберта Лимэна, губернатора штата Нью-Йорк Томаса Дьюи и государственного секретаря Джеймса Бирнса, а также ответного выступления Поль-Анри Спаака.
Но делегатам не хватало времени, чтобы эпикурейски насладиться банкетом. Из «Уолдорф-Астории» им необходимо было во весь дух мчаться во Флашинг-Мэдоу, чтобы присутствовать на открытии Ассамблеи, на которой с речами выступили исполняющий обязанности мэра Винсент Импеллетери, Поль-Анри Спаак и президент США Гарри Трумэн. А отсюда вновь с головокружительной быстротой вернуться в этот же отель, где вечером президент Трумэн устраивал массовый прием для всех делегаций.
Отель «Уолдорф-Астория» был местом заседаний Совета министров иностранных дел и центром протокольных мероприятий, связанных с Генеральной Ассамблеей.
Основная же работа Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций происходила на Лонг-Айленде – в зданиях довоенной международной выставки в парке Флашинг-Мэдоу и в зданиях бывшего военного завода фирмы «Сперри-жироскоп» в Лейк-Саксессе.
Зал пленарных заседаний Ассамблеи, бывший некогда главным выставочным залом, походил, несмотря на изрядную подмалевку, не то на колоссальный ангар, не то на крытый вокзал.
Перед залом помещалось обширное фойе, где всегда толпились делегаты, журналисты, публика из нью-йоркцев, которым посчастливилось получить пропуска на любопытное «шоу». Здесь обсуждались последние новости Ассамблеи, здесь газетные корреспонденты получали от американских делегатов установку, как освещать ход дебатов. За таким инструктажем особенно часто можно было видеть председателя американской делегации, приземистого человека с апоплексической шеей, сенатора Уоррена Остина и человека, стоявшего в списке делегации США на последнем месте, но игравшего в ней одну из первых ролей – Джона Ф. Даллеса, главу адвокатской фирмы «Салливен и Кромвелл». Здесь же часто бродил, важно выпятив грудь, крохотный человечек, привлекавший внимание Ассамблеи своими кричаще демагогическими речами. Это был филиппинский делегат, генерал Карлос Ромуло, один из тех, через кого американская делегация распространяла свою точку зрения, выдавая ее за мировое общественное мнение.
В дни пленарных заседаний Ассамблеи Флашинг-Мэдоу напоминал собою потревоженный пчелиный улей и внутри и снаружи, где сотни автомобилей окружали со всех сторон выставочный павильон. Но повседневная работа Ассамблеи протекала в ее комитетах, заседавших в Лейк-Саксессе.
В цехах завода, которым при помощи фанерных перегородок, сухой штукатурки и краски был придан мало-мальски благообразный вид, изо дня в день шла напряженная работа комитетов – политического, юридического, по социально-экономическим вопросам, по вопросам международной опеки, финансово-административного. Вместо гула машин в них теперь слышались голоса ораторов, усиленные микрофонами. Речи произносились на одном из трех «рабочих» языков Ассамблеи – русском, английском и французском – плюс китайский и испанский. Делегату было достаточно надеть наушники и нажать соответствующую кнопку прибора на столе, чтобы слушать речи на языке, который он предпочитал.
Так в сутолоке комитетских и пленарных заседаний, в постоянных метаниях делегатов между Флашинг-Мэдоу, Лейк-Саксессом и «Уолдорф-Асторией», протекала сессия Генеральной Ассамблеи.
Члены всесоюзной делегации были прикреплены к определенным комитетам Ассамблеи. Распределялись они по комитетам так: в политическом – В. М. Молотов, юридическом – А. Я. Вышинский, по социально-экономическим вопросам – Ф. Т. Гусев, по вопросам международной опеки – Н. В. Новиков, по финансово-административным вопросам – А. А. Громыко. В дни, когда Молотов заседал в Совете министров иностранных дел, в политическом комитете его заменял Вышинский.
На пленарных заседаниях Ассамблеи в большинстве случаев выступали с речами В. М. Молотов и А. Я. Вышинский и эпизодически другие делегаты – по вопросам, обсуждавшимся в соответствующих комитетах. Активную роль на сессии играли главы делегаций БССР и УССР – К. В. Киселев и Д. З. Мануильский.
Повестка дня сессии содержала десятки вопросов, среди которых были и те, что имели поистине мировое значение, и менее важные, но заслуживавшие внимания международной общественности. Рассматривались они в два приема – сначала в комитетах, а затем на пленумах, причем обсуждение многих из них зачастую очень затягивалось из-за большого числа желавших высказаться.
Наиболее существенный вклад в деятельность сессии внесла делегация СССР. Ее главные предложения – о всеобщем сокращении вооружений, включая запрет атомного оружия, и о пребывании вооруженных сил Объединенных Наций на иностранных территориях – находились в центре внимания политического комитета и пленума. Они убедительно продемонстрировали искреннюю политику мира, неуклонно проводимую Советским Союзом.
В то же время сессия стала ареной ожесточенных атак на принцип единогласия великих держав, преподносимый противниками мира и международного сотрудничества как некое злонамеренное вето Советского Союза. Инициатива этих атак исходила от делегаций США и Англии и была услужливо поддержана рядом других делегаций, покорно тащившихся у них на поводу. В длительных дискуссиях о вето четко выявились две основные внешнеполитические тенденции того периода.
В конечном итоге атаки на принцип единогласия великих держав были отбиты, что, однако, не помешало поборникам мирового господства вернуться к этому вопросу на последующих сессиях Генеральной Ассамблеи.
Детальная картина хода сессии на протяжении почти двух месяцев, разумеется, не умещается в рамках моих воспоминаний. Поэтому я расскажу лишь о работе 4-го комитета – по вопросам международной опеки, – в котором я представлял делегацию СССР.
Моим заместителем в 4-м комитете был Борис Ефимович Штейн – один из ветеранов советской дипломатии, начавший работать в НКИД в 1920 году. В 1945 году он был назначен советником НКИД СССР в ранге посла. За время совместной работы в 4-м комитете у нас с ним сложились добрые товарищеские отношения, которые продолжались и тогда, когда мы оба уже расстались с министерством.
Проблема международной опеки относилась к числу важнейших в повестке дня сессии. Речь шла об учреждении в соответствии с Уставом ООН государств-опекунов над бывшими подмандатными территориями, которыми управляли по мандатам ныне «покойной» Лиги Наций Англия, Франция, Бельгия, Австралия, Новая Зеландия и Южно-Африканский Союз. Среди этих территорий были Того, Камерун, Танганьика, Руанда-Урунди, Новая Гвинея и Юго-Западная Африка. Уместно здесь упомянуть, что в 60-х годах почти все они – за исключением Юго-Западной Африки (Намибии) – добились государственной самостоятельности.
Дело с учреждением опеки над этими странами, провозглашенное в Уставе ООН еще полтора года назад, шло недопустимо медленными темпами. Выступая в 4-м комитете 11 ноября, я отметил это обстоятельство, особо подчеркнув, что до сих пор еще не создан Совет по опеке. «Ответственность за это, – сказал я, – ложится на государства, управляющие бывшими мандатными территориями, поскольку они своевременно не представили проектов соглашений об опеке. Советская делегация считает необходимым создать Совет уже на настоящей сессии».
Далее я отметил, что не все государства, управляющие бывшими мандатными территориями, представили проекты соглашений, а некоторые, дав проекты по одним территориям, не дали проектов по другим.
Весьма существенным недостатком этих проектов являлось то, что они были составлены с нарушением основных принципов Устава ООН. Они явственно отражали тенденцию превратить подопечные территории в составную часть государства-опекуна, и притом на началах неравенства с метрополией – фактически на началах колониального управления. Я обратил внимание членов комитета на то, что указанные проекты были шагом назад даже по сравнению с мандатной системой, и доказал это на ряде примеров в отношении проектов соглашений об опеке над Того, Камеруном, Танганьикой и Руанда-Урунди,
Совершенно неудовлетворительным был проект Южно-Африканского Союза, предусматривавший аннексию Юго-Западной Африки (Намибии). Касаясь этого требования, я от имени делегации СССР выразил уверенность, что оно не будет одобрено Объединенными Нациями, как грубо противоречащее основным принципам Устава Организации, и заявил, что советская делегация настаивает на представлении нового проекта соглашения по опеке над Юго-Западной Африкой.
Корреспондент «Правды» В. Полторацкий, освещавший деятельность 4-го комитета, писал в своем обзоре от 13 ноября:
Этим событиям предшествовало письмо министра торговли Генри Уоллеса президенту Трумэну. Г. Уоллес – последний из остававшихся еще в кабинете членов «рузвельтовской команды» – отправил свое письмо 23 июля, отразив в нем нараставшее в стране сопротивление миролюбивых сил воинственной политике Белого дома, направленной своим острием против Советского Союза. Приведу здесь несколько красноречивых выдержек из этого письма.
«Меня, – так начинается письмо, – все сильнее беспокоит направление развития международных отношений с конца войны и еще больше тревожит, что среди американского народа явно растет чувство, что надвигается новая война и что отвести ее от себя мы можем только одним путем – вооружаясь до зубов. Однако вся история показывает, что гонка вооружений ведет не к миру, а к войне».
Далее Г. Уоллес рисует убедительную картину гонки вооружений и подготовки к войне:
«…Весь объем федеральных ассигнований на 1947 год, предусмотренных в представленном конгрессу официальном бюджете, составляет 36 миллиардов долларов. Из всего бюджета около 13 миллиардов предназначено только для военного и морского министерств. Дополнительно 5 миллиардов предназначено для деятельности, связанной с ликвидацией войны… Эти ассигнования в настоящее время более чем в 10 раз превышают ассигнования 30-х годов.
Как же выглядят американские действия в глазах других наций со времени дня победы над Японией? Я подразумеваю под действиями конкретные факты, как, например, 13 миллиардов долларов, предназначенных для военного и морского министерств, испытания атомных бомб у атолла Бикини и продолжающееся производство атомных бомб, план вооружения Латинской Америки нашим оружием, производство самолетов Б-29 и запроектированное производство самолетов Б-36, а также стремление сохранить охватывающие половину земного шара воздушные базы, с которых можно подвергать бомбежке другую половину…»
«Существуют, – пишет далее Уоллес, – две общие точки зрения, на которые можно встать при подходе к проблеме отношений между США и Россией. Первая состоит в том, что иметь дело с русскими невозможно и что поэтому война является неизбежной. Вторая состоит в том, что война с Россией принесет катастрофу всему человечеству и что поэтому мы должны найти путь, чтобы жить в мире. Ясно, что наше собственное благополучие и благополучие всего мира требуют, чтобы мы поддерживали вторую точку зрения…»
Как же реагировал президент Трумэн на эти разумные предложения министра торговли, способные повести к разрешению спорных вопросов путем переговоров и создать прочную основу для мирного сосуществования?
Практическая реакция Белого дома отлично просматривалась в недружественной Советскому Союзу позиции американской делегации на Парижской мирной конференции, в позиции, которую руководство профсоюза электриков охарактеризовало как «агрессивный империализм Ванденберга и Бирнса».
Оказавшись перед фактом такой реакции, Г. Уоллес решил отстаивать свои позиции публично. 12 сентября он выступил с речью на массовом митинге в «Мэдисон-сквер-гарден», созванном Независимым гражданским комитетом работников искусства и науки и Национальным гражданским комитетом политических действий. Выступил целиком в духе своего письма от 23 июля. И тогда к сенсации, которую вызвала радикальная речь Уоллеса, прибавилась новая сенсация: на пресс-конференции в Белом доме президент Трумэн, к всеобщему удивлению, полностью одобрил выступление министра торговли. Полностью!
На вопрос одного из корреспондентов, не противоречит ли речь Уоллеса политике, проводимой Бирнсом, он ответил, что никакого противоречия между ними нет. Но уже 14 сентября он пошел на попятную, заявив, что поначалу его неверно поняли. «Моим намерением, – неуклюже изворачивался он, – было выразить ту мысль, что я одобрил право министра торговли произнести речь. Я не хотел указать на то, что я одобрил речь, как конституирующее заявление о внешней политике Соединенных Штатов. В установленной внешней политике нашего правительства не произошло никакого изменения. В этой политике не произойдет никакого изменения без обсуждения и совещания между президентом, государственным секретарем и лидерами конгресса».
Этот неловкий зигзаг был справедливо расценен всеми как победа реакционных сил над Уоллесом и его миролюбивой линией. В то же время было несомненно, что престиж президента от него серьезно пострадал.
В развернувшейся, таким образом, борьбе двух внешнеполитических тенденций Генри Уоллес сделал новый шаг, опубликовав 17 сентября цитированное выше письмо от 23 июля. Как его речь 12 сентября, так и письмо президенту вызвали настоящее половодье противоречивых откликов. Реакция всех оттенков и мастей обрушилась на него с нападками в прессе, по радио и входившему в быт телевидению, торжествовала победу над Уоллесом и скорбела из-за подрыва престижа Белого дома. Под ее неослабевающим нажимом президент Трумэн предложил министру торговли подать в отставку.
Торжество империалистической реакции в США предопределило характер той политической линии, которую с последней декады октября проводила американская делегация на сессии Генеральной Ассамблеи ООН.
В числе организационных мероприятий, обеспечивавших участие советских делегаций в работе сессии Генеральной Ассамблеи, самым важным был вопрос о постоянной резиденции этих делегаций. Решен он был путем приобретения двух загородных особняков неподалеку от городка Глен-Кова, что на северном побережье Лонг-Айленда («Длинного острова»).
Один из особняков предназначался для размещения «штаба» во главе с В. М. Молотовым и А. Я. Вышинским и их ближайших сотрудников из числа тех, что обслуживали всесоюзную делегацию на Парижской мирной конференции. Имея в виду, что членам делегаций предстояло заседать не только на пленумах Ассамблеи во Флашинг-Мэдоу и в комитетах в Дейк-Саксессе (в том и другом случае на Лонг-Айленде), но и участвовать в политических встречах и протокольных мероприятиях, которые намечалось проводить в Нью-Йорке, для них резервировались номера в отелях центральной части Манхэттена на все время пребывания в Штатах.
Вся необходимая подготовка к сессии была завершена за несколько дней до прибытия делегаций на океанском лайнере «Куин Элизабет».
Состав всесоюзной делегации был определен решением Совета Министров СССР от 12 октября. Возглавлял ее В. М. Молотов, а в число членов входили: А. Я. Вышинский, постоянный представитель в Совете Безопасности А. А. Громыко, заместитель министра иностранных дел СССР Ф. Т. Гусев и я. Кроме того, были назначены пять заместителей членов делегации: член коллегии МИД СССР К. В. Новиков, посол по особым поручениям Б. Е. Штейн, член коллегии МИД СССР В. С. Геращенко, посланник А. А. Лаврищев и советник А. А. Арутюнян.
Делегации БССР и УССР прибывали в том же составе, что и на Парижской конференции.
21 октября я и Громыко (в качестве членов всесоюзной делегации с постоянным местопребыванием в Соединенных Штатах) встречали остальных членов делегации. Встречали не на 90-м причале нью-йоркского порта, где должен был пришвартоваться лайнер «Куин Элизабет», а на рейде, для чего в наше распоряжение был выделен катер береговой охраны, который ранним утром доставил нас на борт лайнера.
Наша встреча с коллегами, еще только поднимавшимися с коек, а затем с министром была по-дружески теплой и начисто лишена формальности. Ее подробности, так же как и подробности рейса до нью-йоркского порта, я опускаю, с тем чтобы сразу перейти к описанию той встречи, которая ожидала нас на берегу.
Когда гигантский лайнер пришвартовался к причалу, советские пассажиры вышли первыми. На причале делегацию приветствовал специальный комитет нью-йоркской мэрии во главе с Гровером Уэлленом. Вокруг суетилась толпа газетных корреспондентов, через которых В. М. Молотов передал от имени Советского правительства и народов Советского Союза приветствие правительству и народу США. Он также поблагодарил представителей американских властей за радушный прием и выразил уверенность в успешной работе Генеральной Ассамблеи и Совета министров иностранных дел в интересах укрепления мира и благополучия народов.
Причал был оцеплен моторизованной и пешей полицией, чтобы сдержать напор громадной толпы, встречавшей советскую делегацию. Никогда еще прибытие «Куин Элизабет» не вызывало такого наплыва встречающих, как на этот раз.
Мы медленно продвигались в узком коридоре среди толпы, который был оставлен для нас усилиями полиции. Наконец нам удалось сесть в машины и покинуть набережную.
Горячий прием, оказанный делегации, продемонстрировал, что, несмотря на злобную пропаганду, симпатии простых американцев к Советскому Союзу, выраженные в данном случае по отношению к его официальным представителям, широки и искренни.
* * *
Через два дня состоялось торжественное открытие сессии Генеральной Ассамблеи, сопровождавшееся всевозможными церемониями. Начались они с парадной процессии Объединенных Наций, совершенной по городу в автомобилях.
Стояла та прекрасная пора года, которая в Америке почему-то именуется «индейским летом», что соответствует нашему понятию «бабьего лета», с той, однако, разницей, что там оно значительно теплее и продолжительнее. В этот ясный солнечный день от отеля «Уолдорф-Астория», что на Парк-авеню, по городу двинулась длиннейшая автоколонна из 96 машин, в которых ехали прибывшие на сессию делегации. В голове процессии шла машина с председателем Ассамблеи Поль-Анри Спааком, генеральным секретарем ООН Трюгве Ли, А. А. Громыко и Гровером Уэлленом, представителем мэрии, организовавшей эту процессию. Непосредственно за нею следовал открытый «паккард», на заднем сиденье которого сидели В. М. Молотов, А. Я. Вышинский и я.
Очевидно, из опасения новой стихийной демонстрации в честь советской делегации организаторы церемонии разработали такой маршрут, при котором процессия была бы по возможности изолирована от широких кругов населения. От «Уолдорф-Астории» дипломатическая автоколонна, предшествуемая эскортом полиции на мотоциклах с пронзительно ревущими сиренами, сразу свернула на 46-ю улицу и направилась к Ист-Ривер, где понеслась по скоростной автостраде имени Франклина Рузвельта. Широкая автострада была пустынна – движение городского транспорта по ней было на некоторое время закрыто. Автоколонну здесь могли поэтому наблюдать только полисмены, выстроившиеся вдоль всего пути.
Покинув автостраду и очутившись на идущей вдоль доков Ист-Сайда Южной улице, процессия несколько замедлила ход. Здесь иностранные дипломаты оказались свидетелями зрелища, безусловно не предусмотренного протокольным отделом мэрии и госдепартамента: доки Ист-Ривер были осаждены пикетами бастующих моряков. Стачку проводил профсоюз капитанов, судовых помощников и штурманов торгового флота.
От Южной улицы мотоколонна через Уайтхолл-стрит выехала на Бродвей. Собственно говоря, только отсюда и начиналось церемониальное шествие машин. Теперь они двигались медленно, словно для того, чтобы теснившаяся на тротуарах публика из уолл-стритовских и банковских дельцов могла пообстоятельнее рассмотреть, что за гости пожаловали в Нью-Йорк.
Промежуточным этапом церемонии был прием в мэрии и краткий митинг на площади перед старинной ратушей. После этого делегации отправились обратно в «Уолдорф-Асторию», где мэрия Нью-Йорка давала в их честь завтрак.
Это был роскошный завтрак. Изысканные блюда и напитки поглощались делегатами под аккомпанемент речей парадных ораторов – представителя мэрии Герберта Лимэна, губернатора штата Нью-Йорк Томаса Дьюи и государственного секретаря Джеймса Бирнса, а также ответного выступления Поль-Анри Спаака.
Но делегатам не хватало времени, чтобы эпикурейски насладиться банкетом. Из «Уолдорф-Астории» им необходимо было во весь дух мчаться во Флашинг-Мэдоу, чтобы присутствовать на открытии Ассамблеи, на которой с речами выступили исполняющий обязанности мэра Винсент Импеллетери, Поль-Анри Спаак и президент США Гарри Трумэн. А отсюда вновь с головокружительной быстротой вернуться в этот же отель, где вечером президент Трумэн устраивал массовый прием для всех делегаций.
* * *
Отель «Уолдорф-Астория» был местом заседаний Совета министров иностранных дел и центром протокольных мероприятий, связанных с Генеральной Ассамблеей.
Основная же работа Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций происходила на Лонг-Айленде – в зданиях довоенной международной выставки в парке Флашинг-Мэдоу и в зданиях бывшего военного завода фирмы «Сперри-жироскоп» в Лейк-Саксессе.
Зал пленарных заседаний Ассамблеи, бывший некогда главным выставочным залом, походил, несмотря на изрядную подмалевку, не то на колоссальный ангар, не то на крытый вокзал.
Перед залом помещалось обширное фойе, где всегда толпились делегаты, журналисты, публика из нью-йоркцев, которым посчастливилось получить пропуска на любопытное «шоу». Здесь обсуждались последние новости Ассамблеи, здесь газетные корреспонденты получали от американских делегатов установку, как освещать ход дебатов. За таким инструктажем особенно часто можно было видеть председателя американской делегации, приземистого человека с апоплексической шеей, сенатора Уоррена Остина и человека, стоявшего в списке делегации США на последнем месте, но игравшего в ней одну из первых ролей – Джона Ф. Даллеса, главу адвокатской фирмы «Салливен и Кромвелл». Здесь же часто бродил, важно выпятив грудь, крохотный человечек, привлекавший внимание Ассамблеи своими кричаще демагогическими речами. Это был филиппинский делегат, генерал Карлос Ромуло, один из тех, через кого американская делегация распространяла свою точку зрения, выдавая ее за мировое общественное мнение.
В дни пленарных заседаний Ассамблеи Флашинг-Мэдоу напоминал собою потревоженный пчелиный улей и внутри и снаружи, где сотни автомобилей окружали со всех сторон выставочный павильон. Но повседневная работа Ассамблеи протекала в ее комитетах, заседавших в Лейк-Саксессе.
В цехах завода, которым при помощи фанерных перегородок, сухой штукатурки и краски был придан мало-мальски благообразный вид, изо дня в день шла напряженная работа комитетов – политического, юридического, по социально-экономическим вопросам, по вопросам международной опеки, финансово-административного. Вместо гула машин в них теперь слышались голоса ораторов, усиленные микрофонами. Речи произносились на одном из трех «рабочих» языков Ассамблеи – русском, английском и французском – плюс китайский и испанский. Делегату было достаточно надеть наушники и нажать соответствующую кнопку прибора на столе, чтобы слушать речи на языке, который он предпочитал.
Так в сутолоке комитетских и пленарных заседаний, в постоянных метаниях делегатов между Флашинг-Мэдоу, Лейк-Саксессом и «Уолдорф-Асторией», протекала сессия Генеральной Ассамблеи.
Члены всесоюзной делегации были прикреплены к определенным комитетам Ассамблеи. Распределялись они по комитетам так: в политическом – В. М. Молотов, юридическом – А. Я. Вышинский, по социально-экономическим вопросам – Ф. Т. Гусев, по вопросам международной опеки – Н. В. Новиков, по финансово-административным вопросам – А. А. Громыко. В дни, когда Молотов заседал в Совете министров иностранных дел, в политическом комитете его заменял Вышинский.
На пленарных заседаниях Ассамблеи в большинстве случаев выступали с речами В. М. Молотов и А. Я. Вышинский и эпизодически другие делегаты – по вопросам, обсуждавшимся в соответствующих комитетах. Активную роль на сессии играли главы делегаций БССР и УССР – К. В. Киселев и Д. З. Мануильский.
Повестка дня сессии содержала десятки вопросов, среди которых были и те, что имели поистине мировое значение, и менее важные, но заслуживавшие внимания международной общественности. Рассматривались они в два приема – сначала в комитетах, а затем на пленумах, причем обсуждение многих из них зачастую очень затягивалось из-за большого числа желавших высказаться.
Наиболее существенный вклад в деятельность сессии внесла делегация СССР. Ее главные предложения – о всеобщем сокращении вооружений, включая запрет атомного оружия, и о пребывании вооруженных сил Объединенных Наций на иностранных территориях – находились в центре внимания политического комитета и пленума. Они убедительно продемонстрировали искреннюю политику мира, неуклонно проводимую Советским Союзом.
В то же время сессия стала ареной ожесточенных атак на принцип единогласия великих держав, преподносимый противниками мира и международного сотрудничества как некое злонамеренное вето Советского Союза. Инициатива этих атак исходила от делегаций США и Англии и была услужливо поддержана рядом других делегаций, покорно тащившихся у них на поводу. В длительных дискуссиях о вето четко выявились две основные внешнеполитические тенденции того периода.
В конечном итоге атаки на принцип единогласия великих держав были отбиты, что, однако, не помешало поборникам мирового господства вернуться к этому вопросу на последующих сессиях Генеральной Ассамблеи.
Детальная картина хода сессии на протяжении почти двух месяцев, разумеется, не умещается в рамках моих воспоминаний. Поэтому я расскажу лишь о работе 4-го комитета – по вопросам международной опеки, – в котором я представлял делегацию СССР.
Моим заместителем в 4-м комитете был Борис Ефимович Штейн – один из ветеранов советской дипломатии, начавший работать в НКИД в 1920 году. В 1945 году он был назначен советником НКИД СССР в ранге посла. За время совместной работы в 4-м комитете у нас с ним сложились добрые товарищеские отношения, которые продолжались и тогда, когда мы оба уже расстались с министерством.
Проблема международной опеки относилась к числу важнейших в повестке дня сессии. Речь шла об учреждении в соответствии с Уставом ООН государств-опекунов над бывшими подмандатными территориями, которыми управляли по мандатам ныне «покойной» Лиги Наций Англия, Франция, Бельгия, Австралия, Новая Зеландия и Южно-Африканский Союз. Среди этих территорий были Того, Камерун, Танганьика, Руанда-Урунди, Новая Гвинея и Юго-Западная Африка. Уместно здесь упомянуть, что в 60-х годах почти все они – за исключением Юго-Западной Африки (Намибии) – добились государственной самостоятельности.
Дело с учреждением опеки над этими странами, провозглашенное в Уставе ООН еще полтора года назад, шло недопустимо медленными темпами. Выступая в 4-м комитете 11 ноября, я отметил это обстоятельство, особо подчеркнув, что до сих пор еще не создан Совет по опеке. «Ответственность за это, – сказал я, – ложится на государства, управляющие бывшими мандатными территориями, поскольку они своевременно не представили проектов соглашений об опеке. Советская делегация считает необходимым создать Совет уже на настоящей сессии».
Далее я отметил, что не все государства, управляющие бывшими мандатными территориями, представили проекты соглашений, а некоторые, дав проекты по одним территориям, не дали проектов по другим.
Весьма существенным недостатком этих проектов являлось то, что они были составлены с нарушением основных принципов Устава ООН. Они явственно отражали тенденцию превратить подопечные территории в составную часть государства-опекуна, и притом на началах неравенства с метрополией – фактически на началах колониального управления. Я обратил внимание членов комитета на то, что указанные проекты были шагом назад даже по сравнению с мандатной системой, и доказал это на ряде примеров в отношении проектов соглашений об опеке над Того, Камеруном, Танганьикой и Руанда-Урунди,
Совершенно неудовлетворительным был проект Южно-Африканского Союза, предусматривавший аннексию Юго-Западной Африки (Намибии). Касаясь этого требования, я от имени делегации СССР выразил уверенность, что оно не будет одобрено Объединенными Нациями, как грубо противоречащее основным принципам Устава Организации, и заявил, что советская делегация настаивает на представлении нового проекта соглашения по опеке над Юго-Западной Африкой.
Корреспондент «Правды» В. Полторацкий, освещавший деятельность 4-го комитета, писал в своем обзоре от 13 ноября:
«Обращает на себя внимание, что за последнее время представители некоторых делегаций избрали, мягко выражаясь, своеобразный метод реагирования на выступления советских делегатов. После таких выступлений они поспешно созывают пресс-конференции с целью ослабить впечатление, произведенное ими, и соответствующим образом «обработать» журналистов до того, как они начали писать отчеты для своих газет… Так произошло и сегодня. Во время перевода речи Н. Новикова на французский язык Даллес собрал в коридоре английских журналистов и сделал им заявление, рассчитанное на то, чтобы ослабить эффект, произведенный [его выступлением] относительно опеки. Несколько минут спустя корреспондентам были розданы в измененном виде аналогичные заявления делегаций Великобритании и Южно-Африканского Союза…»