- Ну, ну, отчего же-с?
Свечи разгорелись ярче. Под лестницей храпела Настасья. Дася мельком взглядывала на Михаила Ивановича, но тотчас отводила взор. Он сидел перед ней в мышином сюртуке и, едва шевеля пальцами в соломенных бакенбардах, прожигал ее насквозь.
- А для чего вы в комнату ко мне рвались? Ха-ха...
- Да рази я посмею? Хе-хе... - Так уж и не рвались?
- Да рази я...
- Нет, нет, я положительно знаю... А зачем вы... Может, вы что спросить хотели? Спрашивайте... Да ну же..
Она и закричать может. И укусит, поди. И вдруг он
увидел, как его рука начала вытягиваться, вытягиваться, и вытянулась, подобно змее, и поползла по столу, огибая самовар, чашки, сахарницу, гору ватрушек, к ней, к ее белому локотку, ухватила, сжала всеми пальцами (ах, ты мышка!), потянула за собой ее белую руку, упирающуюся, слабеющую...
И тут уже знакомые электрические разряды вспыхнули, легкое потрескивание пронеслось по гостиной, голубые искры озарили все вокруг.
- У вас глаза, как у беса, - засмеялась она и запрокинула голову, выставляя белую шейку. И тотчас его рука, минуя все препятствия, поползла, поползла, и прикоснулась к этой шейке, и придавила ее слегка...
- Лямур? - поинтересовался он.
- Вот вы и по-французски говорите, - вздохнула она, ртхлебывая чай, а меня маменька хотела учить, все хотела, хотела, да померла.
- Когда я жил в доме князя Долгорукова...
- Как же вы так одиноки? У вас и имение, и французский знаете...
"А этот-то, наш, неужто и в самом деле с графом кофей пьет? Неужто в графской карете воротится?.."
- Да и в Туле вам можно подходящую партию сыскать, - продолжала Дася почти шепотом. - Хотите?.. Хотите?.. Хотите?.. - И все это зашелестело, зашуршало, ударилось о стены, отлетело, поплыло: "Хотите?.. Хотите?.. Хотите?.." - Зачем это мужчины к одиноким женщинам в комнаты рвутся, а? Как вы думаете?..
- Зачем? Зачем? - будто бы не понял Шипов. - Куда они? Зачем?
- А может, вы и не рвались в дверь? - еще тише спросила она.
- Рвался, сударыня, - сказал он едва слышно. - Не велите казнить...
- А дверь-то не закрыта, - засмеялась она. - Или вы к Настасье рвались?..
"Подхожу, руки, шерше ля фам, за спину, целую в губки: Дасичка, голубушка, те-те-те-те-те... Чего сказать? Да ты постой да погоди, Дася, Дарья Сергеевна! Али я одиночества вашего не вижу?.. Да поди ж сюда... У меня вон забот сколько, но я, бон суар, всегда... У меня на шее вон подполковник Шеншин сидит, совсем антре..."
- Когда же ваш Амадей вернется? - - вдруг голосом Шеншина спросила Дася.
- Ваше высокоблагородие,-- сказал Шипов потерянно, - не велите наказывать.
Она засмеялась сильнее прежнего, сильнее прежнем запрокинув головку, смеялась и никак не могла успокоиться.
Тут он вскочил, и просеменил вокруг стола, и вот уже стоял возле нее, вдыхая аромат пудры, духов и раскаленной ее души, прикоснулся ладонями к ее плечам, она забилась сильнее, слезы брызнули из глаз, ровно сок спелого яблока, а смех все не унимался...
"Настасью бы не разбудить!" - подумал он и обхватил ее, и тотчас две белые руки взлетели и скрестились у него за спиной. - Вот так Дася! Забавница... Куды Матрене-то! Огонь не тот..."
- Чашку не разбейте, мужлан, - простонала она из-под его бакенбард и снова засмеялась, но рук своих не отвела.
Не выпуская добычи, вместе с нею Шипов взлетел к потолку, потом медленно опустился и полетел по комнате, то взмывая снова, то снижаясь к самому столу, к пламени свечи, обжигаясь, среди электрических разрядов и голубого сияния, касающегося их щек, рук, волос; рушилась гора ватрушек; гулко гудел пустой самовар; звенели чашки...
- Ах, - выдохнула она, отлипая, отталкивая его, - мужик, чудовище, да разве так можно? - И замурлыкала: - Уже ночь на дворе, да? А?.. Не боитесь, что я кричать начну? Нет?..
- Да нет же, нет! - крикнул Шипов, сгорая. - Теперь тре жоли?.. Ли-ли?.. Лю-лво?.. Ля-ля?.. - И успел подумать: "Подождешь, ваше высокоблагородие!"
- Ах, не надо, убирайтесь!.. Какой вы, в самом деле...
- Ле-ле-ле... А шейка на что-с?
- Вы меня любите, безумец?
- Те-те-те...
Вдруг плечи ее затряслись, показались слезы, она прорыдала из-под скомканного платочка.
- А он-то, он... Вам не жалко его? Не жалко?
- Ко-ко-ко! А губки на чтр-с?
Он отскочил от нее и залюбовался, как она, благород. ная, простирает к нему руки - зовет. И тут свеча замигала, заполошилась, понеслась вон, и она - за свечою, и Шипов помчался следом, стараясь не отставать, туда, к ее таинственной спальне... И когда она, влетев в распахнутую дверь, остановилась там, озаренная пламенем, и поманила его, смеясь и плача... появился Амадей Гирос, вернувшийся из Ясной Поляны.
Дверь спальни тотчас захлопнулась. Наступила тишина.
- А я на двор собрался, Амадеюшка, - объяснил Шипов, подпрыгивая на месте. - Час-то поздний.
РАССКАЗ АМАДЕЯ ГИРОСА
...Как я ехал, Мишель, неинтересно. Ну, ехал и ехал. Приезжаю. Белый дом с колоннами. Четыре этажа. Дворец. Граф сам выходит. Поцеловались. За ним - лакеи, за ними в самой глубине - студенты. Хмурятся. Я им кланяюсь: здравствуйте, госиода. А граф торопит: идем, идем... Ну, идем по коридору. Длинный коридор, от него какие-то коридорчики расходятся, другие, третьи... Полно студентов. И они, заметь, не ходят, а почти все стоят у разных дверей, будто что охраняют. "Гнездышко!" - думаю. Идем дальше. Граф идет быстро, я не отстаю и обеими ноздрями втягиваю воздух, вот так... Пахнет, братец ты мой, отлично: говядиной вареной, рыбкой, грибками и еще чем-то, а чем - не могу разобрать. А ведь должен, должен разобрать, черт! Понимаю, что чем-то несъедобным, но очень знакомым... Да чем же? А может, не думать об этом? Мало ли чем пахнуть может... А не могу, принюхиваюсь: что-то вроде машинного масла или краски какой-то... Зачем ему тут машинное масло? Чего ему смазывать? Это меня мучает, понять ничего не могу. Голод, брат, не тетка. И тут входим в столовую. Представь себе вот такой стол... нет, больше, больше... И весь уставлен. "Ну, - думаю, - держись, секретный агент, черт, сейчас попробуем, чем граф потчует!"
Шипов слушал печально, поникнув. Трех целковых больше не существовало. Улетели белые лебеди, три белых лебедя казенных, не воротишь. А Гирос сидел перед ним, потирал свой лиловый нос, похохатывал. Глаза его горели, словно он только что увел чужого коня и славно его продал.
Ладони Михаила Ивановича тонко пахли пудрой и духами. Внизу, под полом, шлепали босые ножки, и тихие всхлипы долетали оттуда. Шипов слушал рассказ компаньона не раздражаясь, спокойно, с грустью, даже почти не слушал; одна назойливая мысль попискивала в мозгу, а о чем - понять он не мог. О чем? О чем?..
Сперва мы с ним по рюмашечке.
- Будь здоров, Левушка!..
Ах, хорошо пошла... Грибок - шлеп, закусил. У секретного агента голова не должна кружиться. Еще по одной - шлеп. Закусили.
- Запах какой-то, вроде бы машинное масло, - говорю и смеюсь. - Уж не грибки ли ты машинным маслом велел поливать?
- Ах, что ты, - говорит, - помилуй, какое еще масло? - А сам бледнеет, бледнеет...
Так, думаю, идет в силок, медленно, но идет. Бросаю еще одну косточку.
- Хорошо тебе, - говорю, - в имении, в глуши... А каково мне-то в Москве, среди полиции, жандармов, чинов всяких, негодяев... Так бы, кажется, и бросил бомбу... Иногда думаю в отчаянии: пойду к социалистам, черт... брошу бомбу в губернатора!.. Я ведь, Левушка, на все готов. Мне ведь ничего не стоит...
Он еще сильнее бледнеет, но молчит. Я его добиваю:
- Веришь мне, граф? Погляди на меня внимательно: разве такие глаза могут врать? Вру я? Нет, ты скажи - вру? Да я же пес, Левушка. Преданный пес, верный...
...Ну вот, пьем, закусываем. Как дома. Я о тебе думаю: как, мол, он там, Мишель? Ему бы тоже пропустить не мешает да грибочек... Ах, нельзя!.. Просто плачу за тебя, братец. А он молчит. Что-то, думаю, я у него разбередил своим разговором, несомненно. Но что это за запах? Где же это пахло точно так же? Где? Где?
...Шилову показалось, что он куда-то проваливается. Речь Гироса долетала обрывками. Внизу все чаще и чаще хлопала дверь - Дася бегала в кухню пить воду.
- ...Чувствую, что на сегодня хватит. А тут как раз подходит хозяин, говорит: мол, пора по домам. Встаем. Отправляемся...
..лил. Ну, будя, - сказал Шипов грустно. - Ступай прочь, сётрёбьен. Мне делом заниматься надо.
Гирос исчез, а Михаил Иванович придвинул свечу, достал перо, чернила и бумагу и сел к столу.
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
От М. Зимина
Его Высокоблагородию Господину Подполковнику Шеншину Д. С.
Объявивши согласие следить секретно за действиями Графа Льва Николаевича Толстого и узнать отношение Его Сиятельства к студентам Университета, живущим у Его Сиятельства под разными предлогами, я отправился в имение Его Сиятельства. Граф Толстой живет Крапивенского уезда в сельце Ясная Поляна, и я узнал, что при Графе находится более 20 студентов разных Университетов и без всяких видов, большая часть из сих студентов проживают в Волостных Правлениях участка Его Сиятельства и занимают должности учителей крестьянских детей, по воскресным же дням собираются все у Графа, а для чего - мною еще не установлено...
В доме Его Сиятельства имеется много коридоров и комнат, двери в кои заперты на замки, а что там в комнатах - постараюсь разузнать.
Что же касается денег, полученных мною от Вашего Высокоблагородия, то они все давно вышли, а никакой мочи нет без оных обходиться, одни прогоны чего стоят.
М. Зимин.
"Авось не обеднеешь, ваше высокоблагородие", - подумал Шипов, отправляя письмо, и через несколько дней от Шеншина пришли деньги. Угрызения совести Михаила Ивановича не мучали, И хотя в письме подполковника крайне сурово приказывалось выяснить фамилии студентов, какой деятельностью заняты, кроме учительства, Шипов с легким сердцем уложил деньги за пазуху.
Он возвращался домой, где Дася глядела на него недвусмысленно, где перо и бумага служили ему надежно, можно было жить не тужить в полное удовольствие, только головы не терять.
"Теперь и выпить можно", - подумал Шипов и почувствовал, как винцо скользит по горлу, как щекочет там чего-то такое, как вслед за ним торопится туда же молодой скользкий грибок.
Вдруг скрипнула какая-то калитка. Тонкий звук струны заколебался, и пока шло это колебание, неизвестный голос пропел шепотом:
...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
Шепот растаял, будто не был.
Дома Шипов снова перечитал письмо подполковника. На этот раз оно прозвучало угрожающе, и даже настолько, что секретный агент побледнел и сжался. Он пересчитал деньги. Денег было всего сорок рублей. Да неужто граф поболее того не стоит? Ведь граф!.. На грека этого чертова надежды .плохи. А что, как сам его высокоблагородие прискачет в Тулу: а ну, показывай, такой-сякой, какая такая Ясная Поляна? Чего ты успел? Чего разнюхал?.. Да я, ваше высокоблагородие... да мы, господин подполковник... вот какое дело... да я, да мы... Те-те-те... Чего говорить?
Он и Гиросу поведал свои страхи, но Гирос не испугался.
- Вздор какой, чего бояться? Ну, я возьму его с собой, повезу к графу. Граф, скажу, вот братец мой двоюродный... ну? И пусть сам убедится.
А может, он и не врет, длинноносый цыган?.. Но настоящей веры к Гиросу не было. Так, надежда маленькая была, а настоящей веры не было. Ух, граф, беда с тобой! Хоть бы ты карманником объявился...
"Ох, надо бы, надо бы съездить самому, - подумал Шипов с тоской. - Надо бы поглядеть. Холодно в дро-веньках-то, замерзнешь, поди. Летом бы, налегке, как хорошо! На травку прилег, в ворота заглянул, туда-сюда...
Бонжур, куда путь держите? Позвольте, се муа, водицы испить..."
Он опять поднес к глазам грозное письмо. Оно слепи-ло пуще солнца. Глаза болели на него глядеть. Попалась, мышка! Придавил тебя маленький кот лапкой. А там уж и большие кругами ходят, косятся, показывают белые зубы.
- Полноте, ваше сиятельство, - сказал Гирос. - Была бы голова на плечах. Вон у меня какая голова, погляди...
"Да голова-то есть, - подумал Шипов, - а что тол-ку?"
- Была бы голова, Мишель, а веревочка всегда найдется, - захохотал Гирос.
- Не мели, черт! - рассердился Шипов. - Что за манеры, мои шер? Дело сурьезное... Вези-ка меня в имение к графу!
- С радостью, - откликнулся Гирос. "Прощелыга чертов, - подумал Шипов с досадой. - А ведь придется ехать, придется..."
И в следующий полдень они собрались. От предстоящего дух захватывало: как? куда? зачем?.. Гирос мурлыкал что-то, ни о чем не беспокоясь. Дася поглядывала на них с недоумением, но не расспрашивала. Под глазами у нее лежали синие круги. Шипов напоследок посверлил ее зелеными глазами, даже мигнул. Она запунцовелась вся и схватилась за виски. Он покачал головой. Она пожала круглыми плечами.
- Как же вы в дорогу, господа, и без обеда? - спросила она с надеждой.
- Действительно! - обрадовался Гирос. - Хотя на охоту ехать - собак кормить... - И захохотал.
"А хорошо бы закусить", - подумал Шипов, расслабляясь. Но подполковник повелительным жестом пригласил выйти, и они отправились.
Раздобыть сани было делом несложным. За целковый любой из мужиков согласился бы гнать в Ясную Поляну и обратно. Но Шипов долго примеривался то к саням, то к лошадям, то к возничим. Что-то его все не устраивало: то в санях сена мало, то лошадка больно неказиста, то мужик хитер. Наконец, провозившись часа с два, они все-таки срядились, и теперь в их распоряжении были свежеструганые дровенки с ароматным сеном, с овчинным тулупом, молодая веселая кобылка и мужик с белыми бровями и ресницами.
- Значит, поехали? - сказал Шипов, оглядывая экипаж.
- Ага, - согласился возница.
- Туда-сюда - и дома...
- Ага...
- Как она у тебя? - спросил Гирос. - Резва?
- Чего? - не прнял мужик.
- Хорошо обернемся - набавим, - пообещал Шипов,
- Ага, - сказал мужик.
Денег вперед у господ он не спрашивал - побоялся. Они уселись в дровенки, погрузили ноги в сено и покатили.
День был отличный. Солнышко едва только перевалило через небесную гору, и поэтому еще было высоко и сияло, навевая приятные, радостные мысли. Подполковник был теперь где-то там - и не видно, яркий день обещал удачу, ассигнации шуршали на груди. Дася ждала со своим самоваром, с ватрушками... Шипов глотнул и почувствовал, словно винцо скользнуло по горлу, обжигая и веселя, и тут же он зажмурился и словно откусил пирога с рыбой. Открыл глаза - мелькнул трактир, из дверей его вышел мужик, пошатываясь и озираясь.
"Те-те-те, - подумал Михаил Иванович, - уже хватанул, мезальянс этакий..."
Шипов покосился на Гироса. Амадей выглядел вполне достойно даже в своем клетчатом незимнем картузе. Нос его налился, черные волосы прикрывали высокий лоб, из-под волос поблескивали итальянские глаза. Шипов приосанился.
И снова мелькнул трактир, дверь была распахнута, из нее вышли двое мастеровых, обнялись, запели и пошли. Шипов зажмурился и налил себе целый стакан, понюхал, отхлебнул и запрокинулся. Пошла!.. Потом по-хрупал грибками, утерся ладошкой... Гирос вздохнул.
- Ты чего? - спросил Шипов.
- Ничего, - сказал компаньон.
Город уже кончался. Впереди виднелся овраг, за ним шло поле.
Гирос поежился.
- Ты чего? - спросил Шипов.
- Трактир, - сказал компаньон.
- Видел, - сказал Шипов. - Ну и чего?
- Мужики гуляли, - сказал Гирос. - Ничего.
В доме князя Долгорукова иди себе в буфетную, наливай чего хочешь, не спрашивай, покуда не увидели... Закусывай. После лимонной, например, хорошо холодной стерлядки. Для начала. Потом, значит, берешь еще порцию, в хрустальном бокальчике она булькает, просится... Так, теперь можно поросеночка с чесночком, ножку... хруп-хруп... Вроде бы хватит?.. Нет, давай еще одну, рябиновую, румяную, под балычок, под балычок...
И тут, как на грех, последний дом повернулся боком и здоровенный рыжий деревянный крендель закачался перед глазами путников.
- Стой! - закричал Шипов. - Стой, тебе говорят! Кобылка уперлась в снег. Шипов вывалился из дровней. Гирос за ним.
- Погоди, братец, - сказал Михаил Иванович вознице торопливо, - дай лошадке овса... Мы сейчас.
И они скрылись в дверях.
Они вошли в знакомую пахучую полутьму, и головы у них закружились от тепла, от запахов, от предчувствий. Выбрали стол поаккуратней.
"Вроде бы господа", - подумал хозяин, оглядывая вошедших. Что-то холодное пробежало у него за пазухой. Он вздрогнул: Шипов смотрел на него пристально, не отрываясь. Тогда он кинулся к столу и отер его собственным рукавом. Все в трактире тотчас перестали есть-пить, разговаривать. Душа у Шилова звенела, как натянутая струна. Он распахнулся. Гирос подхохатывал вожделенно. Был праздник.
Через мгновение стол был уставлен, и они припали к нему, не дожидаясь особой команды, тем более что жгучая влага не хотела ждать. Теперь она действительно потекла по горлышку и ледяной студень обволок язык, нёбо, душу и провалился внутрь.
В этот момент, никем не замеченный, вошел в трактир здоровенный мужик в ладном, с иголочки, новехоньком овчинном тулупе, розовощекий, черноусый. Счастливая улыбка озаряла его лицо. Не снимая смушковой астраханки, он легко прошагал мимо столов и опустился на лавку как раз напротив секретных агентов. И вот уже он тоже пил, и закусывал, и улыбался то Шилову, то Ги-росу, и подмигивал им, и вертелся на своей лавке...
Через полчаса компаньоны гуляли уже вовсю, а хозяин едва успевал поворачиваться, поднося все новые и новые кушанья, хотя прежние стояли нетронутые или едва пригубленные, а он все нес и нес, подгоняемый окриками Шипов а и хохотом Гироса.
И весь трактир тоже пил, гулял, орал вместе с секретными агентами.
- Господа, - говорил Шипов, - пущай, лямур-ту-жур, обо мне память будет! Веселитесь, господа!.. - Трактир гудел одобрительно. - Вот, господа, как у нас с вами идет... стол широкий... всего много. (Подполковник Шеншин не очень одобрительно глядел из угла.) Ваше высокоблагородие, не велите казнить!.. Хлеб мягкий - рот большой... За сорок целковых еду для вас душу вытягивать у его сиятельства!.. За сорок целковых... - Трактир вздохнул сокрушенно. - За сорок целковых я вам служу, шерше ля фам, бог вам судья!.. (Шеншин погрозил ему с небес.) А, пропади ты!.. Вот твои сорок целковых... Михаил Иванович выхватил деньги и швырнул их хозяину. Тот подхватил ассигнации и стоял, держа их в растопыренных пальцах, не зная, что делать. Вдруг Шипов сказал очень спокойно в наступившей на мгновение тишине: - Еще по бутылочке на каждый стол... - И усмехнулся. - Секретный агент Шипов гуляет... - Трактир замер. (Подполковник Шеншин растворился.) - Меня сам его сиятельство князь Долгоруков знает... - И добавил очень тихо, словно ничего и не было, словно и не пили-ели: - Меня сам генерал-майор, се муа, Потапов к вам сюда послали...
Черноусый мужик весело загоготал.
- Ты это чего? - спросил Шипов. - Аншанте?
- Ничего, - сказал мужик, - приятное занятие. Люблю закусить с морозца, - и ловко плеснул в свой розовый рот водочки, - а у нас пономарь Потапов есть, вот я и смеюсь...
- Ну и чего? - не понял Шипов.
- Да ничего, - сказал мужик, разгладил черные усы, глянул осовело и вдруг запел:
...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
"Готов, - подумал Шипов, - готов поросеночек красногубый..."
Трактир продолжал гудеть, звенела посуда, душное облачко снижалось с потолка, задевало головы. Черноусый мужик поднялся и, покачиваясь, отправился к двери. И хотя ну что в том мужике Шилову, а будто просторнее стало вокруг и задышалось легче.
Вошел возница, озябший весь. Шипов его узнал, поднес ему - не забыл, и вдруг все вспомнилось, и дрожь охватила Шипова. Он глянул на Гироса компаньон спал, откинувшись, раскрыв рот, указывая носом на дверь. Предстояла дорога, а не радости с Дасей, и даже не остатки барского кофея в людской, и даже не душная темень трактира...
И вот уже все осталось позади, словно был это сон, только голова кружилась да ассигнации не шуршали на груди, а Гирос спал, натянув картуз на малиновый свой указатель, прикрывшись овчинным тулупом. Солнце давно зашло. Сумерки густели. Впереди было поле, поле, поле.
"Успеть бы до сельца добраться, - трезвея, подумал Шипов, - покуда темень не пришла".
Но не проехали они и пяти верст, как длинноногая февральская темень настигла их, ухватила и поволокла. Задул откуда ни возьмись ветер. Пошла поземка. Набежали лохматые, низкие тучи, и все переменилось.
Уже не было вокруг прежней бодрящей радости от крепкого бега кобылки по легкому морозу и предвкушения чего-то неизвестного, но заманчивого; и не было желания наслаждаться окружающей природой, что свойственно иногда даже секретным агентам; и не было праздника в душе; и не были натянуты нервы, как перед полетом через пропасть; ничего этого не было, а было несчастье отрезвления при виде этих лохматых туч, несущихся, словно голодная волчья стая за добычей.
Даже луна, то появляющаяся, то исчезающая вновь, была ничтожной и несчастной, и молодая кобылка бежала уже как-то по-иному, с неохотой.
Кругом была пустыня из крутящегося снега и темени, лишь кое-где вдали проплывали темные пятна - то ли облака, то ли случайные деревья. Не слышался лай собак, не пахло жильем. Метель все усиливалась.
Шипов с начала пути задремал было, отяжелев от трактирного баловства, но вскоре проснулся. Гирос спал, совсем зарывшись в тулуп и сено. Мужик сидел рядом неподвижно и лишь изредка пошевеливал вожжами - кобылка бежала сама.
Выпитое вино покуда не давало остынуть, и мрачные мысли еще не закопошились в голове, не загудели, й-все-таки что-то уже на душе было не так, какая-то тяжесть успела ее коснуться, какой-то неведомый крик копился уже в ее глубине, намереваясь выпорхнуть на волю.
В холоде всегда вспоминается тепло, и Шипову вспомнились комната в доме князя, огонь в камине, фонарь из разноцветных стекол, барская кровать, широкая, словно на четверых, медвежья шкура на полу, и молодой князь, белолицый, с черными большими глазами, насмешливо поджавший сухие губы, в белой кружевной сорочке с распахнутым воротом. Шипов сидит спиной к пламени прямо на шкуре - ему дозволено. Спине тепло. Молодой князь рассказывает ему о своих петербургских похождениях, как равному. Князь Василий Андреевичи княгиня в отъезде. Дворецкому велено людей из людской не выпускать - пусть спят. За окнами ночь.
- Ну, Мишка, - говорит князь тихо, - она согласна? Не плакала? - Руки его при этом дрожат, и он краснеет.
- Рада без памяти, ваше сиятельство, - говорит Мишка.
- Ну, тогда, - говорит князь нерешительно и вздыхает, - тогда ступай за ней... только тихонько, смотри... Ежели капризничать начнет - не уговаривай, я этого не хочу, слышишь?
И вот он ведет ее по темным залам, по коврам. Он обнял ее за плечи, они подрагивают.
- Боишься?
- Не...
- А чего дрожишь?
- А так...
Он ее поглаживает на ходу, будто ободряя, поглаживает, трогает, а сам сгорает: как оно там сейчас будет?.. И строит свои скромные планы.
- Ты чего это руки распускаешь? - говорит она шепотом. - Гляди, пожалюсь князю-то...
- Ничего, ничего, - торопливо бормочет он, - ты иди, иди, те-те-те-те... - А сам трогает, поглаживает.
Он впускает ее в комнату к молодому князю и запирает дверь. Стоит в темноте, слушает, но дверь дубовая, вековая, ничего не слыхать. Вот уже ноги занемели совсем, голова кружится, мочи нет, тут она выходит. В одно мгновение, покуда не захлопнулась дверь, он видит в разноцветном тусклом сиянии фонаря, что она чуть встрепана, а так вроде бы и ничего. И снова темнота, и мягкие ковры, и он ведет ее по комнатам.
- Ну как там? Те-те-те?..
- А тебе чего? - усмехается она. - Али сам про то не знаешь?
- Знаю, - смеется он, останавливает ее и валит на черную софу. Те-те-те-те...
Но она сильная, вырывается и отталкивает его.
- Да куды тебе, козел!
И вот она, уже брюхатая, стоит перед старым князем, а молодой князь тут же, а Шипов при нем - ему дозволено.
- Ну, - хмуро спрашивает у нее сам, - кто же это тебя так?
Она молчит. Молодой князь густо краснеет и что-то говорит по-французски. Ее отпускают. Тянется молчание. И вдруг Шипов выходит из своего угла и встает перед князем на колени.
- Виноват, ваше сиятельство... Не удержалси...
Старый князь поджимает губы, руки его дрожат. Молодой вовсе к окну отворотился. Василий Андреевич глядит то на сына, то на Шилова. Он все понимает.
- Что за разврат? - говорит не очень сурово. - Как это дурно все и отвратительно... - И Шилову: - Ладно, ступай... Но я должен тебя женить на ней.
А тут, слава богу, эманципация...
Вдруг дровенки тряхнуло, и кобылка пошла шагом, широко взмахивая головой. Тучи бежали так низко, что казалось - сейчас заденут. Метель усиливалась. Какой-то ноющий звук пробился сквозь вой ветра и замер. Гн-рос уже не спал. Он поднял голову настороженно и всматривался в темень. Холод начинал прошибать.
- Эх, - сказал мужик, - душегубы.
- Кто же это душегубы? - рассердился Шипов. - Мы, что ли?
Возница не ответил.
Дровни проплывали мимо двух дубов. Они стояли возле самой дороги, полузаметенной снегом, по обе ее стороны. Один старый, кряжистый, а другой молоденький и пока еще стройный.
- А ну, постой, - приказал Шипов.
Он соскочил с саней и, проваливаясь в снег, заторопился к молодому дубу, который был поближе. Там, зa ним, за его спиной, он присел и увидел краем глаза, как Гирос, словно заяц, поскакал к старому дубу за тем же делом. Снова донесся ноющий звук, но уже ближе. Шипов поглядел на Гироса с неодобрением и вдруг понял: волки!
Они приближались. Вой нарастал. Кобылка всхрапнула.
- Эх! - крикнул возница пронзительно и стегнул кнутом. И дровенки вместе с теплым сеном исчезли в метели.
Свечи разгорелись ярче. Под лестницей храпела Настасья. Дася мельком взглядывала на Михаила Ивановича, но тотчас отводила взор. Он сидел перед ней в мышином сюртуке и, едва шевеля пальцами в соломенных бакенбардах, прожигал ее насквозь.
- А для чего вы в комнату ко мне рвались? Ха-ха...
- Да рази я посмею? Хе-хе... - Так уж и не рвались?
- Да рази я...
- Нет, нет, я положительно знаю... А зачем вы... Может, вы что спросить хотели? Спрашивайте... Да ну же..
Она и закричать может. И укусит, поди. И вдруг он
увидел, как его рука начала вытягиваться, вытягиваться, и вытянулась, подобно змее, и поползла по столу, огибая самовар, чашки, сахарницу, гору ватрушек, к ней, к ее белому локотку, ухватила, сжала всеми пальцами (ах, ты мышка!), потянула за собой ее белую руку, упирающуюся, слабеющую...
И тут уже знакомые электрические разряды вспыхнули, легкое потрескивание пронеслось по гостиной, голубые искры озарили все вокруг.
- У вас глаза, как у беса, - засмеялась она и запрокинула голову, выставляя белую шейку. И тотчас его рука, минуя все препятствия, поползла, поползла, и прикоснулась к этой шейке, и придавила ее слегка...
- Лямур? - поинтересовался он.
- Вот вы и по-французски говорите, - вздохнула она, ртхлебывая чай, а меня маменька хотела учить, все хотела, хотела, да померла.
- Когда я жил в доме князя Долгорукова...
- Как же вы так одиноки? У вас и имение, и французский знаете...
"А этот-то, наш, неужто и в самом деле с графом кофей пьет? Неужто в графской карете воротится?.."
- Да и в Туле вам можно подходящую партию сыскать, - продолжала Дася почти шепотом. - Хотите?.. Хотите?.. Хотите?.. - И все это зашелестело, зашуршало, ударилось о стены, отлетело, поплыло: "Хотите?.. Хотите?.. Хотите?.." - Зачем это мужчины к одиноким женщинам в комнаты рвутся, а? Как вы думаете?..
- Зачем? Зачем? - будто бы не понял Шипов. - Куда они? Зачем?
- А может, вы и не рвались в дверь? - еще тише спросила она.
- Рвался, сударыня, - сказал он едва слышно. - Не велите казнить...
- А дверь-то не закрыта, - засмеялась она. - Или вы к Настасье рвались?..
"Подхожу, руки, шерше ля фам, за спину, целую в губки: Дасичка, голубушка, те-те-те-те-те... Чего сказать? Да ты постой да погоди, Дася, Дарья Сергеевна! Али я одиночества вашего не вижу?.. Да поди ж сюда... У меня вон забот сколько, но я, бон суар, всегда... У меня на шее вон подполковник Шеншин сидит, совсем антре..."
- Когда же ваш Амадей вернется? - - вдруг голосом Шеншина спросила Дася.
- Ваше высокоблагородие,-- сказал Шипов потерянно, - не велите наказывать.
Она засмеялась сильнее прежнего, сильнее прежнем запрокинув головку, смеялась и никак не могла успокоиться.
Тут он вскочил, и просеменил вокруг стола, и вот уже стоял возле нее, вдыхая аромат пудры, духов и раскаленной ее души, прикоснулся ладонями к ее плечам, она забилась сильнее, слезы брызнули из глаз, ровно сок спелого яблока, а смех все не унимался...
"Настасью бы не разбудить!" - подумал он и обхватил ее, и тотчас две белые руки взлетели и скрестились у него за спиной. - Вот так Дася! Забавница... Куды Матрене-то! Огонь не тот..."
- Чашку не разбейте, мужлан, - простонала она из-под его бакенбард и снова засмеялась, но рук своих не отвела.
Не выпуская добычи, вместе с нею Шипов взлетел к потолку, потом медленно опустился и полетел по комнате, то взмывая снова, то снижаясь к самому столу, к пламени свечи, обжигаясь, среди электрических разрядов и голубого сияния, касающегося их щек, рук, волос; рушилась гора ватрушек; гулко гудел пустой самовар; звенели чашки...
- Ах, - выдохнула она, отлипая, отталкивая его, - мужик, чудовище, да разве так можно? - И замурлыкала: - Уже ночь на дворе, да? А?.. Не боитесь, что я кричать начну? Нет?..
- Да нет же, нет! - крикнул Шипов, сгорая. - Теперь тре жоли?.. Ли-ли?.. Лю-лво?.. Ля-ля?.. - И успел подумать: "Подождешь, ваше высокоблагородие!"
- Ах, не надо, убирайтесь!.. Какой вы, в самом деле...
- Ле-ле-ле... А шейка на что-с?
- Вы меня любите, безумец?
- Те-те-те...
Вдруг плечи ее затряслись, показались слезы, она прорыдала из-под скомканного платочка.
- А он-то, он... Вам не жалко его? Не жалко?
- Ко-ко-ко! А губки на чтр-с?
Он отскочил от нее и залюбовался, как она, благород. ная, простирает к нему руки - зовет. И тут свеча замигала, заполошилась, понеслась вон, и она - за свечою, и Шипов помчался следом, стараясь не отставать, туда, к ее таинственной спальне... И когда она, влетев в распахнутую дверь, остановилась там, озаренная пламенем, и поманила его, смеясь и плача... появился Амадей Гирос, вернувшийся из Ясной Поляны.
Дверь спальни тотчас захлопнулась. Наступила тишина.
- А я на двор собрался, Амадеюшка, - объяснил Шипов, подпрыгивая на месте. - Час-то поздний.
РАССКАЗ АМАДЕЯ ГИРОСА
...Как я ехал, Мишель, неинтересно. Ну, ехал и ехал. Приезжаю. Белый дом с колоннами. Четыре этажа. Дворец. Граф сам выходит. Поцеловались. За ним - лакеи, за ними в самой глубине - студенты. Хмурятся. Я им кланяюсь: здравствуйте, госиода. А граф торопит: идем, идем... Ну, идем по коридору. Длинный коридор, от него какие-то коридорчики расходятся, другие, третьи... Полно студентов. И они, заметь, не ходят, а почти все стоят у разных дверей, будто что охраняют. "Гнездышко!" - думаю. Идем дальше. Граф идет быстро, я не отстаю и обеими ноздрями втягиваю воздух, вот так... Пахнет, братец ты мой, отлично: говядиной вареной, рыбкой, грибками и еще чем-то, а чем - не могу разобрать. А ведь должен, должен разобрать, черт! Понимаю, что чем-то несъедобным, но очень знакомым... Да чем же? А может, не думать об этом? Мало ли чем пахнуть может... А не могу, принюхиваюсь: что-то вроде машинного масла или краски какой-то... Зачем ему тут машинное масло? Чего ему смазывать? Это меня мучает, понять ничего не могу. Голод, брат, не тетка. И тут входим в столовую. Представь себе вот такой стол... нет, больше, больше... И весь уставлен. "Ну, - думаю, - держись, секретный агент, черт, сейчас попробуем, чем граф потчует!"
Шипов слушал печально, поникнув. Трех целковых больше не существовало. Улетели белые лебеди, три белых лебедя казенных, не воротишь. А Гирос сидел перед ним, потирал свой лиловый нос, похохатывал. Глаза его горели, словно он только что увел чужого коня и славно его продал.
Ладони Михаила Ивановича тонко пахли пудрой и духами. Внизу, под полом, шлепали босые ножки, и тихие всхлипы долетали оттуда. Шипов слушал рассказ компаньона не раздражаясь, спокойно, с грустью, даже почти не слушал; одна назойливая мысль попискивала в мозгу, а о чем - понять он не мог. О чем? О чем?..
Сперва мы с ним по рюмашечке.
- Будь здоров, Левушка!..
Ах, хорошо пошла... Грибок - шлеп, закусил. У секретного агента голова не должна кружиться. Еще по одной - шлеп. Закусили.
- Запах какой-то, вроде бы машинное масло, - говорю и смеюсь. - Уж не грибки ли ты машинным маслом велел поливать?
- Ах, что ты, - говорит, - помилуй, какое еще масло? - А сам бледнеет, бледнеет...
Так, думаю, идет в силок, медленно, но идет. Бросаю еще одну косточку.
- Хорошо тебе, - говорю, - в имении, в глуши... А каково мне-то в Москве, среди полиции, жандармов, чинов всяких, негодяев... Так бы, кажется, и бросил бомбу... Иногда думаю в отчаянии: пойду к социалистам, черт... брошу бомбу в губернатора!.. Я ведь, Левушка, на все готов. Мне ведь ничего не стоит...
Он еще сильнее бледнеет, но молчит. Я его добиваю:
- Веришь мне, граф? Погляди на меня внимательно: разве такие глаза могут врать? Вру я? Нет, ты скажи - вру? Да я же пес, Левушка. Преданный пес, верный...
...Ну вот, пьем, закусываем. Как дома. Я о тебе думаю: как, мол, он там, Мишель? Ему бы тоже пропустить не мешает да грибочек... Ах, нельзя!.. Просто плачу за тебя, братец. А он молчит. Что-то, думаю, я у него разбередил своим разговором, несомненно. Но что это за запах? Где же это пахло точно так же? Где? Где?
...Шилову показалось, что он куда-то проваливается. Речь Гироса долетала обрывками. Внизу все чаще и чаще хлопала дверь - Дася бегала в кухню пить воду.
- ...Чувствую, что на сегодня хватит. А тут как раз подходит хозяин, говорит: мол, пора по домам. Встаем. Отправляемся...
..лил. Ну, будя, - сказал Шипов грустно. - Ступай прочь, сётрёбьен. Мне делом заниматься надо.
Гирос исчез, а Михаил Иванович придвинул свечу, достал перо, чернила и бумагу и сел к столу.
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
От М. Зимина
Его Высокоблагородию Господину Подполковнику Шеншину Д. С.
Объявивши согласие следить секретно за действиями Графа Льва Николаевича Толстого и узнать отношение Его Сиятельства к студентам Университета, живущим у Его Сиятельства под разными предлогами, я отправился в имение Его Сиятельства. Граф Толстой живет Крапивенского уезда в сельце Ясная Поляна, и я узнал, что при Графе находится более 20 студентов разных Университетов и без всяких видов, большая часть из сих студентов проживают в Волостных Правлениях участка Его Сиятельства и занимают должности учителей крестьянских детей, по воскресным же дням собираются все у Графа, а для чего - мною еще не установлено...
В доме Его Сиятельства имеется много коридоров и комнат, двери в кои заперты на замки, а что там в комнатах - постараюсь разузнать.
Что же касается денег, полученных мною от Вашего Высокоблагородия, то они все давно вышли, а никакой мочи нет без оных обходиться, одни прогоны чего стоят.
М. Зимин.
"Авось не обеднеешь, ваше высокоблагородие", - подумал Шипов, отправляя письмо, и через несколько дней от Шеншина пришли деньги. Угрызения совести Михаила Ивановича не мучали, И хотя в письме подполковника крайне сурово приказывалось выяснить фамилии студентов, какой деятельностью заняты, кроме учительства, Шипов с легким сердцем уложил деньги за пазуху.
Он возвращался домой, где Дася глядела на него недвусмысленно, где перо и бумага служили ему надежно, можно было жить не тужить в полное удовольствие, только головы не терять.
"Теперь и выпить можно", - подумал Шипов и почувствовал, как винцо скользит по горлу, как щекочет там чего-то такое, как вслед за ним торопится туда же молодой скользкий грибок.
Вдруг скрипнула какая-то калитка. Тонкий звук струны заколебался, и пока шло это колебание, неизвестный голос пропел шепотом:
...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
Шепот растаял, будто не был.
Дома Шипов снова перечитал письмо подполковника. На этот раз оно прозвучало угрожающе, и даже настолько, что секретный агент побледнел и сжался. Он пересчитал деньги. Денег было всего сорок рублей. Да неужто граф поболее того не стоит? Ведь граф!.. На грека этого чертова надежды .плохи. А что, как сам его высокоблагородие прискачет в Тулу: а ну, показывай, такой-сякой, какая такая Ясная Поляна? Чего ты успел? Чего разнюхал?.. Да я, ваше высокоблагородие... да мы, господин подполковник... вот какое дело... да я, да мы... Те-те-те... Чего говорить?
Он и Гиросу поведал свои страхи, но Гирос не испугался.
- Вздор какой, чего бояться? Ну, я возьму его с собой, повезу к графу. Граф, скажу, вот братец мой двоюродный... ну? И пусть сам убедится.
А может, он и не врет, длинноносый цыган?.. Но настоящей веры к Гиросу не было. Так, надежда маленькая была, а настоящей веры не было. Ух, граф, беда с тобой! Хоть бы ты карманником объявился...
"Ох, надо бы, надо бы съездить самому, - подумал Шипов с тоской. - Надо бы поглядеть. Холодно в дро-веньках-то, замерзнешь, поди. Летом бы, налегке, как хорошо! На травку прилег, в ворота заглянул, туда-сюда...
Бонжур, куда путь держите? Позвольте, се муа, водицы испить..."
Он опять поднес к глазам грозное письмо. Оно слепи-ло пуще солнца. Глаза болели на него глядеть. Попалась, мышка! Придавил тебя маленький кот лапкой. А там уж и большие кругами ходят, косятся, показывают белые зубы.
- Полноте, ваше сиятельство, - сказал Гирос. - Была бы голова на плечах. Вон у меня какая голова, погляди...
"Да голова-то есть, - подумал Шипов, - а что тол-ку?"
- Была бы голова, Мишель, а веревочка всегда найдется, - захохотал Гирос.
- Не мели, черт! - рассердился Шипов. - Что за манеры, мои шер? Дело сурьезное... Вези-ка меня в имение к графу!
- С радостью, - откликнулся Гирос. "Прощелыга чертов, - подумал Шипов с досадой. - А ведь придется ехать, придется..."
И в следующий полдень они собрались. От предстоящего дух захватывало: как? куда? зачем?.. Гирос мурлыкал что-то, ни о чем не беспокоясь. Дася поглядывала на них с недоумением, но не расспрашивала. Под глазами у нее лежали синие круги. Шипов напоследок посверлил ее зелеными глазами, даже мигнул. Она запунцовелась вся и схватилась за виски. Он покачал головой. Она пожала круглыми плечами.
- Как же вы в дорогу, господа, и без обеда? - спросила она с надеждой.
- Действительно! - обрадовался Гирос. - Хотя на охоту ехать - собак кормить... - И захохотал.
"А хорошо бы закусить", - подумал Шипов, расслабляясь. Но подполковник повелительным жестом пригласил выйти, и они отправились.
Раздобыть сани было делом несложным. За целковый любой из мужиков согласился бы гнать в Ясную Поляну и обратно. Но Шипов долго примеривался то к саням, то к лошадям, то к возничим. Что-то его все не устраивало: то в санях сена мало, то лошадка больно неказиста, то мужик хитер. Наконец, провозившись часа с два, они все-таки срядились, и теперь в их распоряжении были свежеструганые дровенки с ароматным сеном, с овчинным тулупом, молодая веселая кобылка и мужик с белыми бровями и ресницами.
- Значит, поехали? - сказал Шипов, оглядывая экипаж.
- Ага, - согласился возница.
- Туда-сюда - и дома...
- Ага...
- Как она у тебя? - спросил Гирос. - Резва?
- Чего? - не прнял мужик.
- Хорошо обернемся - набавим, - пообещал Шипов,
- Ага, - сказал мужик.
Денег вперед у господ он не спрашивал - побоялся. Они уселись в дровенки, погрузили ноги в сено и покатили.
День был отличный. Солнышко едва только перевалило через небесную гору, и поэтому еще было высоко и сияло, навевая приятные, радостные мысли. Подполковник был теперь где-то там - и не видно, яркий день обещал удачу, ассигнации шуршали на груди. Дася ждала со своим самоваром, с ватрушками... Шипов глотнул и почувствовал, словно винцо скользнуло по горлу, обжигая и веселя, и тут же он зажмурился и словно откусил пирога с рыбой. Открыл глаза - мелькнул трактир, из дверей его вышел мужик, пошатываясь и озираясь.
"Те-те-те, - подумал Михаил Иванович, - уже хватанул, мезальянс этакий..."
Шипов покосился на Гироса. Амадей выглядел вполне достойно даже в своем клетчатом незимнем картузе. Нос его налился, черные волосы прикрывали высокий лоб, из-под волос поблескивали итальянские глаза. Шипов приосанился.
И снова мелькнул трактир, дверь была распахнута, из нее вышли двое мастеровых, обнялись, запели и пошли. Шипов зажмурился и налил себе целый стакан, понюхал, отхлебнул и запрокинулся. Пошла!.. Потом по-хрупал грибками, утерся ладошкой... Гирос вздохнул.
- Ты чего? - спросил Шипов.
- Ничего, - сказал компаньон.
Город уже кончался. Впереди виднелся овраг, за ним шло поле.
Гирос поежился.
- Ты чего? - спросил Шипов.
- Трактир, - сказал компаньон.
- Видел, - сказал Шипов. - Ну и чего?
- Мужики гуляли, - сказал Гирос. - Ничего.
В доме князя Долгорукова иди себе в буфетную, наливай чего хочешь, не спрашивай, покуда не увидели... Закусывай. После лимонной, например, хорошо холодной стерлядки. Для начала. Потом, значит, берешь еще порцию, в хрустальном бокальчике она булькает, просится... Так, теперь можно поросеночка с чесночком, ножку... хруп-хруп... Вроде бы хватит?.. Нет, давай еще одну, рябиновую, румяную, под балычок, под балычок...
И тут, как на грех, последний дом повернулся боком и здоровенный рыжий деревянный крендель закачался перед глазами путников.
- Стой! - закричал Шипов. - Стой, тебе говорят! Кобылка уперлась в снег. Шипов вывалился из дровней. Гирос за ним.
- Погоди, братец, - сказал Михаил Иванович вознице торопливо, - дай лошадке овса... Мы сейчас.
И они скрылись в дверях.
Они вошли в знакомую пахучую полутьму, и головы у них закружились от тепла, от запахов, от предчувствий. Выбрали стол поаккуратней.
"Вроде бы господа", - подумал хозяин, оглядывая вошедших. Что-то холодное пробежало у него за пазухой. Он вздрогнул: Шипов смотрел на него пристально, не отрываясь. Тогда он кинулся к столу и отер его собственным рукавом. Все в трактире тотчас перестали есть-пить, разговаривать. Душа у Шилова звенела, как натянутая струна. Он распахнулся. Гирос подхохатывал вожделенно. Был праздник.
Через мгновение стол был уставлен, и они припали к нему, не дожидаясь особой команды, тем более что жгучая влага не хотела ждать. Теперь она действительно потекла по горлышку и ледяной студень обволок язык, нёбо, душу и провалился внутрь.
В этот момент, никем не замеченный, вошел в трактир здоровенный мужик в ладном, с иголочки, новехоньком овчинном тулупе, розовощекий, черноусый. Счастливая улыбка озаряла его лицо. Не снимая смушковой астраханки, он легко прошагал мимо столов и опустился на лавку как раз напротив секретных агентов. И вот уже он тоже пил, и закусывал, и улыбался то Шилову, то Ги-росу, и подмигивал им, и вертелся на своей лавке...
Через полчаса компаньоны гуляли уже вовсю, а хозяин едва успевал поворачиваться, поднося все новые и новые кушанья, хотя прежние стояли нетронутые или едва пригубленные, а он все нес и нес, подгоняемый окриками Шипов а и хохотом Гироса.
И весь трактир тоже пил, гулял, орал вместе с секретными агентами.
- Господа, - говорил Шипов, - пущай, лямур-ту-жур, обо мне память будет! Веселитесь, господа!.. - Трактир гудел одобрительно. - Вот, господа, как у нас с вами идет... стол широкий... всего много. (Подполковник Шеншин не очень одобрительно глядел из угла.) Ваше высокоблагородие, не велите казнить!.. Хлеб мягкий - рот большой... За сорок целковых еду для вас душу вытягивать у его сиятельства!.. За сорок целковых... - Трактир вздохнул сокрушенно. - За сорок целковых я вам служу, шерше ля фам, бог вам судья!.. (Шеншин погрозил ему с небес.) А, пропади ты!.. Вот твои сорок целковых... Михаил Иванович выхватил деньги и швырнул их хозяину. Тот подхватил ассигнации и стоял, держа их в растопыренных пальцах, не зная, что делать. Вдруг Шипов сказал очень спокойно в наступившей на мгновение тишине: - Еще по бутылочке на каждый стол... - И усмехнулся. - Секретный агент Шипов гуляет... - Трактир замер. (Подполковник Шеншин растворился.) - Меня сам его сиятельство князь Долгоруков знает... - И добавил очень тихо, словно ничего и не было, словно и не пили-ели: - Меня сам генерал-майор, се муа, Потапов к вам сюда послали...
Черноусый мужик весело загоготал.
- Ты это чего? - спросил Шипов. - Аншанте?
- Ничего, - сказал мужик, - приятное занятие. Люблю закусить с морозца, - и ловко плеснул в свой розовый рот водочки, - а у нас пономарь Потапов есть, вот я и смеюсь...
- Ну и чего? - не понял Шипов.
- Да ничего, - сказал мужик, разгладил черные усы, глянул осовело и вдруг запел:
...Зачем тебе алмазы и клятвы все мои? В полку небесном ждут меня. Господь с тобой, не спи...
"Готов, - подумал Шипов, - готов поросеночек красногубый..."
Трактир продолжал гудеть, звенела посуда, душное облачко снижалось с потолка, задевало головы. Черноусый мужик поднялся и, покачиваясь, отправился к двери. И хотя ну что в том мужике Шилову, а будто просторнее стало вокруг и задышалось легче.
Вошел возница, озябший весь. Шипов его узнал, поднес ему - не забыл, и вдруг все вспомнилось, и дрожь охватила Шипова. Он глянул на Гироса компаньон спал, откинувшись, раскрыв рот, указывая носом на дверь. Предстояла дорога, а не радости с Дасей, и даже не остатки барского кофея в людской, и даже не душная темень трактира...
И вот уже все осталось позади, словно был это сон, только голова кружилась да ассигнации не шуршали на груди, а Гирос спал, натянув картуз на малиновый свой указатель, прикрывшись овчинным тулупом. Солнце давно зашло. Сумерки густели. Впереди было поле, поле, поле.
"Успеть бы до сельца добраться, - трезвея, подумал Шипов, - покуда темень не пришла".
Но не проехали они и пяти верст, как длинноногая февральская темень настигла их, ухватила и поволокла. Задул откуда ни возьмись ветер. Пошла поземка. Набежали лохматые, низкие тучи, и все переменилось.
Уже не было вокруг прежней бодрящей радости от крепкого бега кобылки по легкому морозу и предвкушения чего-то неизвестного, но заманчивого; и не было желания наслаждаться окружающей природой, что свойственно иногда даже секретным агентам; и не было праздника в душе; и не были натянуты нервы, как перед полетом через пропасть; ничего этого не было, а было несчастье отрезвления при виде этих лохматых туч, несущихся, словно голодная волчья стая за добычей.
Даже луна, то появляющаяся, то исчезающая вновь, была ничтожной и несчастной, и молодая кобылка бежала уже как-то по-иному, с неохотой.
Кругом была пустыня из крутящегося снега и темени, лишь кое-где вдали проплывали темные пятна - то ли облака, то ли случайные деревья. Не слышался лай собак, не пахло жильем. Метель все усиливалась.
Шипов с начала пути задремал было, отяжелев от трактирного баловства, но вскоре проснулся. Гирос спал, совсем зарывшись в тулуп и сено. Мужик сидел рядом неподвижно и лишь изредка пошевеливал вожжами - кобылка бежала сама.
Выпитое вино покуда не давало остынуть, и мрачные мысли еще не закопошились в голове, не загудели, й-все-таки что-то уже на душе было не так, какая-то тяжесть успела ее коснуться, какой-то неведомый крик копился уже в ее глубине, намереваясь выпорхнуть на волю.
В холоде всегда вспоминается тепло, и Шипову вспомнились комната в доме князя, огонь в камине, фонарь из разноцветных стекол, барская кровать, широкая, словно на четверых, медвежья шкура на полу, и молодой князь, белолицый, с черными большими глазами, насмешливо поджавший сухие губы, в белой кружевной сорочке с распахнутым воротом. Шипов сидит спиной к пламени прямо на шкуре - ему дозволено. Спине тепло. Молодой князь рассказывает ему о своих петербургских похождениях, как равному. Князь Василий Андреевичи княгиня в отъезде. Дворецкому велено людей из людской не выпускать - пусть спят. За окнами ночь.
- Ну, Мишка, - говорит князь тихо, - она согласна? Не плакала? - Руки его при этом дрожат, и он краснеет.
- Рада без памяти, ваше сиятельство, - говорит Мишка.
- Ну, тогда, - говорит князь нерешительно и вздыхает, - тогда ступай за ней... только тихонько, смотри... Ежели капризничать начнет - не уговаривай, я этого не хочу, слышишь?
И вот он ведет ее по темным залам, по коврам. Он обнял ее за плечи, они подрагивают.
- Боишься?
- Не...
- А чего дрожишь?
- А так...
Он ее поглаживает на ходу, будто ободряя, поглаживает, трогает, а сам сгорает: как оно там сейчас будет?.. И строит свои скромные планы.
- Ты чего это руки распускаешь? - говорит она шепотом. - Гляди, пожалюсь князю-то...
- Ничего, ничего, - торопливо бормочет он, - ты иди, иди, те-те-те-те... - А сам трогает, поглаживает.
Он впускает ее в комнату к молодому князю и запирает дверь. Стоит в темноте, слушает, но дверь дубовая, вековая, ничего не слыхать. Вот уже ноги занемели совсем, голова кружится, мочи нет, тут она выходит. В одно мгновение, покуда не захлопнулась дверь, он видит в разноцветном тусклом сиянии фонаря, что она чуть встрепана, а так вроде бы и ничего. И снова темнота, и мягкие ковры, и он ведет ее по комнатам.
- Ну как там? Те-те-те?..
- А тебе чего? - усмехается она. - Али сам про то не знаешь?
- Знаю, - смеется он, останавливает ее и валит на черную софу. Те-те-те-те...
Но она сильная, вырывается и отталкивает его.
- Да куды тебе, козел!
И вот она, уже брюхатая, стоит перед старым князем, а молодой князь тут же, а Шипов при нем - ему дозволено.
- Ну, - хмуро спрашивает у нее сам, - кто же это тебя так?
Она молчит. Молодой князь густо краснеет и что-то говорит по-французски. Ее отпускают. Тянется молчание. И вдруг Шипов выходит из своего угла и встает перед князем на колени.
- Виноват, ваше сиятельство... Не удержалси...
Старый князь поджимает губы, руки его дрожат. Молодой вовсе к окну отворотился. Василий Андреевич глядит то на сына, то на Шилова. Он все понимает.
- Что за разврат? - говорит не очень сурово. - Как это дурно все и отвратительно... - И Шилову: - Ладно, ступай... Но я должен тебя женить на ней.
А тут, слава богу, эманципация...
Вдруг дровенки тряхнуло, и кобылка пошла шагом, широко взмахивая головой. Тучи бежали так низко, что казалось - сейчас заденут. Метель усиливалась. Какой-то ноющий звук пробился сквозь вой ветра и замер. Гн-рос уже не спал. Он поднял голову настороженно и всматривался в темень. Холод начинал прошибать.
- Эх, - сказал мужик, - душегубы.
- Кто же это душегубы? - рассердился Шипов. - Мы, что ли?
Возница не ответил.
Дровни проплывали мимо двух дубов. Они стояли возле самой дороги, полузаметенной снегом, по обе ее стороны. Один старый, кряжистый, а другой молоденький и пока еще стройный.
- А ну, постой, - приказал Шипов.
Он соскочил с саней и, проваливаясь в снег, заторопился к молодому дубу, который был поближе. Там, зa ним, за его спиной, он присел и увидел краем глаза, как Гирос, словно заяц, поскакал к старому дубу за тем же делом. Снова донесся ноющий звук, но уже ближе. Шипов поглядел на Гироса с неодобрением и вдруг понял: волки!
Они приближались. Вой нарастал. Кобылка всхрапнула.
- Эх! - крикнул возница пронзительно и стегнул кнутом. И дровенки вместе с теплым сеном исчезли в метели.