Страница:
Личность, утратившая долгосрочные критерии историзма и саму способность ждать, вступая с будущим в своеобразный сговор против унизительного настоящего, не будет тираноборствовать и защищать большие ценности. Если она подозревает, что нынешнего соотношения сил хватит на ее короткий век, она непременно склоняется перед сильными, у кого сегодня наилучшие шансы и стартовые условия. У тех, кто чувствует себя непосредственно причисленным к кругу господ, это порождает кичливый оптимизм, у тех, кто оказался в роли проигравшего - истерическую пессимистичность и отчаяние.
И те и другие оказываются глухи к потаенным знакам иначе возможного, всегда проявляющегося в истории. Вот почему исчезает настоящая, нестилизованная "несистемная" оппозиция в современном нормализованном обществе - оппозиция и мысли и действия. Сегодня единственным последовательным оппозиционером, новой господской системы глобализма может быть только христианский дух, ибо его не убеждают и не смущают приметы одного только настоящего - он сохраняет чуткость к иным символам.
СУД ИСТОРИИ
Теперь, когда историзм является гонимым течением мысли, выражающим "реваншистские мечты" потерпевших и поверженных, самый раз заново к нему присмотреться и оценить его шансы. По моему мнению на сегодня все светски-эмансипаторские формы историзма либо подошли к порогу самоликвидации, либо стали уделом маргинализированных политических движений и группировок.
Означает ли это, что отныне человечество становится рабом настоящего, с характерным для него раскладом сил и самонадеянностью победивших "полностью и окончательно"? Если бы это в самом деле случилось, то вырождению человечества не было бы никакой альтернативы. Наш опыт убедительно свидетельствует, что сознание победителей (в военном и в социальном смысле) не содержит никаких внутренних тормозов - они желают получить все и требуют от других безоговорочной капитуляции.
История, целиком и полностью отданная на откуп победителей, неминуемо стала бы предельно одномерной, а тот самый плюрализм и разнообразие, которые некогда выдвигались либералами в борьбе с коммунистическим тоталитаризмом, были бы похоронены самим победившим сегодня либерализмом. Больше всего на свете человечеству надлежит бояться "окончательных побед" чего бы то ни было - все земное отмечено печатью первородного греха и потому торжеству любой его разновидности необходим некий предел.
Но какова природа этого исторического предела? В чем и как реализуется "суд истории"?
Пока земная история человечества не прервалась, не перешагнула за черту, отделяющую посюстороннее от трансцендентного, Божий суд творится и в самой истории.
Проблему исторической прерывности изживших себя и вызывающих омерзение современников общественных форм пыталась по-своему решить формационная теория. Так называемые объективные законы восходящего исторического развития призваны были удовлетворить светское эмансипаторское сознание сразу по нескольким параметрам.
Прежде всего, по критерию объективности. Категория объективности имеет одно главное назначение - противостоять субъективной заинтересованности на сегодня господствующих классов увековечить свое господствующее положение. В этом контексте объективность имеет две стороны. Обращенная к власть предержащим, она обретает лик трагического рока, хоронящего их казалось бы самые обоснованные надежды и упования. Обращенная к классам угнетенным, она обретает лик вознаграждающего божества. Немаловажное значение имеют и ожидания научного сообщества с его требованиями точности, беспристрастности и версифицируемости.
Маркс вписал свою "теологию освобождения" пролетариата в этот научный кодекс модерна благодаря такому понятию как развитие производительных сил. Его теория как бы утверждает: самые бесчеловечные порядки, самая аморальная власть имеет свое законное место в истории, пока лежащий в их основе экономический базис не препятствует развитию производительных сил. Тем самым дисквалифицируется морально-религиозная система оценок и связанный с нею "гуманитарный потенциал" - чувства сострадания, сочувствия, солидарности, братства.
Марксизм не говорит о том, что он от них отказывается, он только лишает эти феномены настоящего исторического статуса: марксистская история не принимает никаких моральных апелляций, если они не сопровождены убедительными экономическими выкладками.
Увлекательной задачей социальной и исторической психологии является объяснение того, почему революционный марксизм примерно первых двух поколений сохранял аскетическо-героическую пассионарность и вдохновлял людей пламенного тираноборческого типа. Было ли это следствием параллельного влияния сосуществующих с марксизмом духовных формаций (несомненно связанных с религиозным духом)? Либо следствием гетерогенности самого марксизма, в котором сочетаются собственно буржуазная компонента рикардианского политэкономического типа и компонента мессианско-хилиастического мифа, способного рождать пассионариев?
По мере того как марксизм закреплялся в качестве победившего учения в странах социализма, происходило, как это отмечали теоретики "новых левых" его окончательное обуржуазивание. Может быть прежде чем произошло тайное "озападнивание" коммунистической номенклатуры, подготовленной к тому, чтобы сменить власть на собственность, а точнее - обменять и социализм и Советский Союз со всем его "соцлагерем" на статус нового господствующего класса посткоммунистической формации, имело место обуржуазивание самого марксизма - выветривание мессианско-хилиастического духа.
Достаточно оставить в марксизме одно только политэкономическое содержание, связанное с понятием развития производительных сил как главного оценочного критерия, чтобы капитуляция перед Западом и смена революционного критицизма на потребительскую апологетику стала чем-то само собой разумеющимся. В самом деле, если мы идентифицируем себя как те, кто сочувствует обиженным, обманутым и угнетенным, нам суждено оставаться непримиримыми оппонентами империалистического Запада. Но как только мы начинаем идентифицировать себя в качестве "экономико-центристски" мыслящих и чувствующих людей, судящих обо всем главным образом по потребительским критериям, нам уже невозможно удержаться от того, чтобы стать западниками.
Марксизм, таким образом, заложил мину замедленного действия в здание историзма: научившись судить общественные формы по одному только экономическому критерию, мы обречены на то, чтобы стать конформистами настоящего, поскольку в этом настоящем хозяйничает "экономический авангард" человечества.
Но ведь можно рассуждать и иначе. Логично заключить, что если марксистский тип историзма изжил себя, то это говорит не столько против историзма как такового, сколько против марксизма: впредь история будет обходиться без него. Сама же история не может не продолжаться - до страшного суда. Но ответственными за ее продолжение станут люди иной формации.
Нужно прямо сказать: сегодня единственным прибежищем беспокойного духа истории, продолжающим ее испытывать на верность какому-то высшему смыслу, является христианская традиция, более всего сбереженная Православием. Историческая "логика", с позиций которой православный дух оценивает события настоящего, совершенно свободна от господствующих в стане "светски мыслящих" людей критериев рыночного экономического отбора. Начисто свободна она и от господствующей "морали успеха". Исторический камертон православного христианства настроен на восприятие совсем иных тектонических сдвигов, нежели те, которые готова воспринимать экономикоцентристская рассудочность либерального типа.
Православный разум доподлинно знает, что грозный Советский Союз не потому оказался "отлученным" и в конечном счете поверженным, что экономически стал отставать, а потому что стал обретать дух господской силы, делящей с другой сверхдержавой сомнительное по высшему счету право верховенства над миром. Да и само его экономическое, социальное и культурное вырождение начало происходить не потому, что тоталитаризм подавлял хозяйственную и прочую инициативу, а потому что инициатива перешла к самым бессовестным и беспардонным.
Если бы речь в самом деле шла о подавленной инициативе, сегодня ее проявляли бы в первую очередь те, кто вчера был подавляем. Но по всем признакам ее монополизировали те, кто и вчера всем заправлял - в качестве коммунистической номенклатуры. То, что Россия вышла из состава СССР, по всем зримым светским критериям - стратегическая ошибка. Ибо в виду сохраняющегося недружелюбия Запада России необходимо быть сильной и самодостаточной, чтобы защитить себя.
В качестве центра СССР она такой и была. Сегодня, будучи выведенной из восточного блока и так и не принятой в западный - вопреки коварным обещаниям "стратегического партнерства",- Россия стала крайне одинокой и потому крайне незащищенной. Мало того, попавшая в руки компрадоров, готовых торговать ею по частям и, судя по всему, взявшим на себя совершенно определенные обязательства по ее стратегическому демонтажу, она выглядит почти обреченной. Ибо и те, кто имеет решающие преимущества силы во внешнем мире, и те, кто обладает такими же преимуществами внутри страны, кажется, исполнены готовности идти до конца - до полного разрушения великой страны.
И сколько бы, оставаясь на позициях светского сознания с его заранее известными критериями, не пытались найти основания для оптимистических прогнозов в отношении России, мы вряд ли их отыщем. Экономическая деградация страны продолжается и не может не усиливаться ввиду сохраняющегося отчуждения экономической элиты, озабоченной не тем, как поднять страну, а тем, как поскорее вывезти из нее все, что только можно. По новым технологиям экономического трансферта отчуждаемым, переводимым в доллары и, следовательно, мгновенно переводимым на зарубежные банковские счета становится абсолютно все. На очереди земля, приватизация которой сделает и ее трансфертной - конвертируемой.
Демографическая деградация - уменьшение населения на 1 млн. в год в обозримом будущем готовит картину страны, большинство регионов которой представляет демографический вакуум - пустоту, которой, как известно, природа не терпит и которая несомненно станет провоцировать растущее демографическое давление извне. Социально-экономическая политика правящей элиты не только не препятствует процессу расчистки российской территории от "этого" народа, но, напротив, всеми мерами способствует.
Недоверие правящих российских западников к Азии, к Востоку, в том числе и внутреннему, заставляет их, с одной стороны, способствовать демографическому сокращению недемократического большинства населения, с другой - опустошать дальневосточные, северные и другие районы евразийской периферии. Лишенное всех цивилизованных гарантий существования, тепла и элементарных условий выживания, деморализованное и отчаявшееся население этих регионов снимается с мест, с тем, чтобы пополнить число ведущих нищенское, полумаргинальное и даже маргинальное существование жителей центральной России.
Столь же удручающими являются и геополитические перспективы страны. Всех союзников на Востоке она лишилась по соображениям их "идеологической нечистоты" - нелиберальности. На Западе же сегодня формируется столь негативный образ России, как будто ее видят не стратегическим союзником, членом "большой восьмерки", а напротив, подготавливают мировое общественное мнение к ликвидации этого патологического нароста на теле мировой цивилизации.
Этническая и конфессиональная гетерогенность России, активность мусульманского элемента, который официальная Россия не способна ни по настоящему интегрировать, ни устранить, прямая заинтересованность местных олигархических кланов в превращении Российской Федерации в мягкую конфедерацию, с перспективой возврата к феодальной раздробленности и усобицам - все это тоже принадлежит к несомненно действующим факторам, надежной альтернативы которым пока что не просматривается.
Итак, все расклады и выкладки светского типа сознания, оперирующего фактами, а не благими пожеланиями, свидетельствуют об одном историческом исходе - катастрофическом.
Но в мире продолжает существовать - со своими собственными оценками и историческими интуициями - и совсем другой тип сознания, тяготеющий к христианским парадоксам. Это сознание достоверно знает, что Россию, бывшую становым хребтом могущественного СССР, любить сердцем и душою было никак не возможно - могла иметь место только "любовь по расчету", экономическому или геополитическому.
Но Россию униженную, доверчивую и вероломно обманутую в этой доверчивости, гонимую и эксплуатируемую сильными всего мира - такую Россию любить можно, а ожидать ее грядущего торжества - нужно. Такая Россия найдет себе приверженцев и среди части собственных прогрессистов, получивших полную возможность убедиться, куда ведет этот прогресс с безжалостным либеральным лицом и внутри страны и на мировой арене.
Дифференциация прогрессивной интеллигенции по этому критерию неостывшей христианской чуткости и сострадательности обещает в будущем появление в России новой патриотической интеллектуальной элиты, взамен нынешних конъюнктурщиков. Эта Россия найдет себе сочувствие и среди тех европейцев, которые ощущают себя неуютно, оставшись один на один с глобальным гегемоном - Америкой, которую в этом мире больше некому остановить и урезонить.
Раскол Европы на две части: идентифицирующую себя с победоносным атлантизмом в расчете на дивиденды от нового раздела мира и альтернативную, которая справедливо опасается бесцеремонности новых устроителей мира,- факт для указанного типа сознания совершенно неизбежный. Можно ожидать, что ростки нового, постамериканского мирового порядка раньше всего проклюнутся на католическом Юге Европы (Италия), и, конечно, в православной Греции.
Колесо европейской истории в результате сделает еще один поворот. После 1600 года оно повернулось с католического Юга на протестантский Север Европы, постепенно становящийся ее экономическим, политическим и культурным гегемоном и законодателем. Эти процессы резко ускорились после образования европейского "общего рынка", что вообще угрожало католическому региону полной утратой идентичности. Апогея данный процесс достиг после победы США в холодной войне, завершившей процесс вытеснения атлантизмом всех маргинальных, не-атлантических компонентов европейского социума.
Но христианский тип исторической интуиции говорит о том, что как раз сила, достигшая апогея своего могущества, ведет себя наиболее не по христиански; ее обуревают гордыня и чувство вседозволенности. И тем самым она начинает все больше олицетворять образ князя мира сего.
Князю мира сего положено господствовать - если мы находимся в самом преддверии Страшного суда. Но если истории человечества еще суждено продолжаться на земле, то гордыня будет наказана по земным, собственно историческим меркам. И планета наша, несмотря на всю ее открывшуюся сегодня малость, сохраняет потенциал иначе возможного.
По меркам нынешнего американоцентристского сознания само существование Востока как альтернативы Западу отныне является незаконным, противоречащим установившимся критериям и ожиданиям либерального прогресса. Тем не менее современный Восток представлен, на беду либералов, отнюдь не только такими "маргиналами" нового мирового порядка, как Ирак, Иран и Северная Корея. Никуда не деться от того факта, что нынешний Восток олицетворяют величайшие державы мира - Китай и Индия.
Либеральная система диктует одно из двух: либо эти державы должны модернизироваться по западному образцу и стать лояльными членами нового западного мира, либо стремительно деградировать как воплощение азиатского пережитка. На деле не происходит ни того ни другого.
Вопреки презумпциям господствующей либеральной теории стремительно поднимаются и крепнут как раз нелиберальные и незападнические режимы Китая и Индии, а столь же стремительно деградирует именно реформированная радикальными западниками Россия. Не максимальная близость к Западу стала гарантом процветания на Востоке, а напротив, разумная дистанцированность и сохранение собственной идентичности.
И здесь надо заметить ту хитрость мирового исторического разума, которую либеральное сознание, отвыкшее от христианских парадоксов, разучилось замечать. Когда СССР существовал в качестве задающего тон и формирующего антизападную историческую альтернативу, собственно восточная традиция продолжала пребывать в латентном состоянии, а восточные гиганты по настоящему о себе не заявляли.
Поражение СССР по большому историческому счету может оказаться не поражением Востока, а поражением самого Запада, ибо марксистский социалистический проект - это все-таки составная часть западного эмансипаторского проекта. СССР вобрал в себя все те импульсы и заветы западной цивилизации, которые сегодня, в поздний час европейской истории, могут быть оценены как реликты страждущего, христиански взволнованного и впечатлительного сознания, сохраняющего жажду правды - справедливости. Оказавшись похитителем этих импульсов, СССР оставил в распоряжении Запада выраженные утилитарные формы, стремящиеся, в ходе противостояния коммунистическому Востоку, нейтрализовать влияние тех внутренних элементов, которые могли быть заподозренными в пособничестве противнику.
Собственно, такова основная мотивация произошедшей недавно на Западе неоконсервативной революции: это была консолидация Запада на базе "последовательного либерализма". Неоконсерваторы, новые правые и примыкающие к ним протестантские неотрадиционалисты и фундаменталисты - это реставраторы "классически чистого Запада", еще не знающего ни социального государства, ни радикалов антибуржуазной контркультуры, ни других нарушителей чистоты рыночного буржуазного принципа.
И никто своевременно не предупредил что очистившемуся от внутренних носителей социалистическо-коммунистической скверны Западу уготовлено было стать расистским. Внутренняя чистка Запада, происшедшая по логике противостояния Востоку, породила тот специфический радикализм современных либералов, который как ничто другое напоминает радикализм фашизма.
Это - неоязычество духа, окончательно возлюбившего земную силу и успех и возненавидевшего все слабое, неприспособленное, источающее мольбу о помощи. Выбраковка подобных элементов велась поначалу по сугубо политическим соображениям: их заподозрили в явном или скрытом союзничестве с коммунистическим тоталитаризмом. Но после того как с последним было покончено, либерализм нашел другие основания для презрительной ненависти уже чисто социал-дарвинистские.
У Запада этот новый образ презираемого слабого был проецирован на третий мир, а вскоре - и на постсоветское пространство, населенное уже не тоталитаристами, а просто "недочеловеками".
У российских западников этот образ был спроецирован на большинство "этого" народа. "Демократические" репортажи с народных митингов, стихийных или организованных компартией, уже не стремятся фиксировать атрибутику коммунизма как идейно-политического течения; они высвечивают поданный уже на уровне расовой антропологии лик презираемого плебса - искаженные гримасами изможденные лица, корявые фигуры стариков, отчаявшихся женщин, явно не пользующихся услугами массажистов и косметологов.
Так что же ждет мир, в котором большинство человечества признано нежелательным и даже просто неприличным? Нам, судя по всему, стоит заново осмыслить истоки и основания демократического менталитета.
ИСТОКИ И ОСНОВАНИЯ ДЕМОКРАТИИ
Для утверждения демократии мало усилий соответствующего политического творчества, давления третьего сословия на аристократию, а четвертого - на буржуазию. Демократический менталитет черпает свои импульсы из христианских источников, в основе его лежат принципы христианского универсализма: "нет ни эллина, ни иудея".
Только этот универсализм способствовал перевертыванию перспективы: вместо того чтобы судить человека от имени учреждений, демократия стала судить учреждения от имени человека. И вот теперь новые расисты снова судят человека, не приспособленного к современным порядкам и учреждениям. Заявляют откровенно: этот народ не приспособлен к демократии, он принадлежит темному прошлому. А из центров атлантизма соответствующее подозрение распространяется уже на большинство мира.
Но если демократия питается энергетикой расового избранничества и третирует окружающий мир как недочеловеческий, если она предполагает более или менее постепенное вымирание недемократического большинства, то она уже больше напоминает кровожадного языческого идола. Христианская сострадательность - это не просто одна из исторически сформировавшихся черт сознания и психологии, на какую мы можем посмотреть с какой-то "высоты современности"; она - условие существования человеческого рода.
Лишенное сострадания, человечество немедленно раскалывается, теряет единство своих измерений и своей судьбы и тем самым идет к глобальному взаимоистреблению. Поэтому с христианской точки зрения виновными и отпавшими являются не те, кого пометила клеймом отверженности современная либеральная система "естественного отбора", а сами устроители этой системы, посягнувшие на человеческое достоинство большинства.
Светский, социологический, экономический, политологический разум будет иметь претензии к такому выводу и потребует эмпирических аргументов: где же отыщутся те силы и механизмы, которые способны отменить логику естественного отбора, поменять местами сильных и слабых, торжествующих и терпящих?
Здесь перед нами возникает вопрос о соотношении имманентного и трансцендентного в истории. Если история целиком имманентна, то ее событийность питается одной только материальной наличностью. Тогда христианский парадокс, касающийся конечного торжества слабых, следует отнести к пережиткам традиционалистской мистики.
Но вопрос о соотношении имманентного и трансцендентного следует трактовать не позитивистски и не субстанционалистски. Трансцендентное начало одновременно и не наличествует в истории - если мы ищем его в материи институтов и учреждений,- и наличествует в ней, точнее, вторгается в нее в виде некой альтернативной энергии "от противного". Смена исторических авангардов, победителей, устроителей и господ, прежде чем она может быть описана на языке эмпирии, фиксирующей те или иные новые тенденции, заранее прогнозируется как грядущая достоверность тем типом сознания, которое убеждено в наказуемости всякой гордыни и всякого превосходства.
Дело не в том, что дух христианского пророчества - уравнительный и реализует себя в давлении плебейской зависти, политической и психологической. Этот дух требует иного: возвысившийся должен наклониться к тому, кто пал и помочь ему подняться и встать вровень.
Это и есть человечность.
Если же возвысившиеся утверждают, что им нет дела до павших и оставшихся внизу и при этом ссылаются на безошибочную правоту естественного отбора,- это и есть гордыня бесчеловечности.
ПРОРОЧЕСТВО АПОКАЛИПТИЧЕСКОГО АНГЕЛА
Именно против такой гордыни мобилизуется христианский дух и посылает ей пророчество апокалиптического Ангела. "И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделалась жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее.
И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от ней, народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее". (Откр. XVIII, 2, 3, 4).
Я абсолютно убежден, что если бы сегодня организовать плебисцит среди народов мира, по поводу идентификации образа этой блудницы Апокалипсиса, большинство узнало бы в нем современную Америку. На нее ориентируются и считают ее своим глобальным гарантом компрадорские элиты всего мира, боящиеся собственных народов и презирающие их. От нее сегодня исходит "яростное вино" либерального презрения ко всем "неадаптированным к современности". С нею любодействуют хищные цари земные, с нею разбогатели новые купцы мирового ростовщичества, порвавшие с продуктивной экономикой и производительным трудом как уделом низших рас. Она отравляет мир ядом своей массовой антикультуры, агрессивно противостоящей всему, несущему печать целомудренного и возвышенного.
Откуда такая пронзительная убедительность образа апокалиптического пророчества?
Мы бы профанировали евангелическое пророчество, если бы свели дело только к таинственной проницательности Иоанна Богослова, предвидящего события и обстановку рубежа II-III тысячелетий н. э. и адресующегося прямо к нам, минуя бесчисленные вереницы предыдущих поколений.
И те и другие оказываются глухи к потаенным знакам иначе возможного, всегда проявляющегося в истории. Вот почему исчезает настоящая, нестилизованная "несистемная" оппозиция в современном нормализованном обществе - оппозиция и мысли и действия. Сегодня единственным последовательным оппозиционером, новой господской системы глобализма может быть только христианский дух, ибо его не убеждают и не смущают приметы одного только настоящего - он сохраняет чуткость к иным символам.
СУД ИСТОРИИ
Теперь, когда историзм является гонимым течением мысли, выражающим "реваншистские мечты" потерпевших и поверженных, самый раз заново к нему присмотреться и оценить его шансы. По моему мнению на сегодня все светски-эмансипаторские формы историзма либо подошли к порогу самоликвидации, либо стали уделом маргинализированных политических движений и группировок.
Означает ли это, что отныне человечество становится рабом настоящего, с характерным для него раскладом сил и самонадеянностью победивших "полностью и окончательно"? Если бы это в самом деле случилось, то вырождению человечества не было бы никакой альтернативы. Наш опыт убедительно свидетельствует, что сознание победителей (в военном и в социальном смысле) не содержит никаких внутренних тормозов - они желают получить все и требуют от других безоговорочной капитуляции.
История, целиком и полностью отданная на откуп победителей, неминуемо стала бы предельно одномерной, а тот самый плюрализм и разнообразие, которые некогда выдвигались либералами в борьбе с коммунистическим тоталитаризмом, были бы похоронены самим победившим сегодня либерализмом. Больше всего на свете человечеству надлежит бояться "окончательных побед" чего бы то ни было - все земное отмечено печатью первородного греха и потому торжеству любой его разновидности необходим некий предел.
Но какова природа этого исторического предела? В чем и как реализуется "суд истории"?
Пока земная история человечества не прервалась, не перешагнула за черту, отделяющую посюстороннее от трансцендентного, Божий суд творится и в самой истории.
Проблему исторической прерывности изживших себя и вызывающих омерзение современников общественных форм пыталась по-своему решить формационная теория. Так называемые объективные законы восходящего исторического развития призваны были удовлетворить светское эмансипаторское сознание сразу по нескольким параметрам.
Прежде всего, по критерию объективности. Категория объективности имеет одно главное назначение - противостоять субъективной заинтересованности на сегодня господствующих классов увековечить свое господствующее положение. В этом контексте объективность имеет две стороны. Обращенная к власть предержащим, она обретает лик трагического рока, хоронящего их казалось бы самые обоснованные надежды и упования. Обращенная к классам угнетенным, она обретает лик вознаграждающего божества. Немаловажное значение имеют и ожидания научного сообщества с его требованиями точности, беспристрастности и версифицируемости.
Маркс вписал свою "теологию освобождения" пролетариата в этот научный кодекс модерна благодаря такому понятию как развитие производительных сил. Его теория как бы утверждает: самые бесчеловечные порядки, самая аморальная власть имеет свое законное место в истории, пока лежащий в их основе экономический базис не препятствует развитию производительных сил. Тем самым дисквалифицируется морально-религиозная система оценок и связанный с нею "гуманитарный потенциал" - чувства сострадания, сочувствия, солидарности, братства.
Марксизм не говорит о том, что он от них отказывается, он только лишает эти феномены настоящего исторического статуса: марксистская история не принимает никаких моральных апелляций, если они не сопровождены убедительными экономическими выкладками.
Увлекательной задачей социальной и исторической психологии является объяснение того, почему революционный марксизм примерно первых двух поколений сохранял аскетическо-героическую пассионарность и вдохновлял людей пламенного тираноборческого типа. Было ли это следствием параллельного влияния сосуществующих с марксизмом духовных формаций (несомненно связанных с религиозным духом)? Либо следствием гетерогенности самого марксизма, в котором сочетаются собственно буржуазная компонента рикардианского политэкономического типа и компонента мессианско-хилиастического мифа, способного рождать пассионариев?
По мере того как марксизм закреплялся в качестве победившего учения в странах социализма, происходило, как это отмечали теоретики "новых левых" его окончательное обуржуазивание. Может быть прежде чем произошло тайное "озападнивание" коммунистической номенклатуры, подготовленной к тому, чтобы сменить власть на собственность, а точнее - обменять и социализм и Советский Союз со всем его "соцлагерем" на статус нового господствующего класса посткоммунистической формации, имело место обуржуазивание самого марксизма - выветривание мессианско-хилиастического духа.
Достаточно оставить в марксизме одно только политэкономическое содержание, связанное с понятием развития производительных сил как главного оценочного критерия, чтобы капитуляция перед Западом и смена революционного критицизма на потребительскую апологетику стала чем-то само собой разумеющимся. В самом деле, если мы идентифицируем себя как те, кто сочувствует обиженным, обманутым и угнетенным, нам суждено оставаться непримиримыми оппонентами империалистического Запада. Но как только мы начинаем идентифицировать себя в качестве "экономико-центристски" мыслящих и чувствующих людей, судящих обо всем главным образом по потребительским критериям, нам уже невозможно удержаться от того, чтобы стать западниками.
Марксизм, таким образом, заложил мину замедленного действия в здание историзма: научившись судить общественные формы по одному только экономическому критерию, мы обречены на то, чтобы стать конформистами настоящего, поскольку в этом настоящем хозяйничает "экономический авангард" человечества.
Но ведь можно рассуждать и иначе. Логично заключить, что если марксистский тип историзма изжил себя, то это говорит не столько против историзма как такового, сколько против марксизма: впредь история будет обходиться без него. Сама же история не может не продолжаться - до страшного суда. Но ответственными за ее продолжение станут люди иной формации.
Нужно прямо сказать: сегодня единственным прибежищем беспокойного духа истории, продолжающим ее испытывать на верность какому-то высшему смыслу, является христианская традиция, более всего сбереженная Православием. Историческая "логика", с позиций которой православный дух оценивает события настоящего, совершенно свободна от господствующих в стане "светски мыслящих" людей критериев рыночного экономического отбора. Начисто свободна она и от господствующей "морали успеха". Исторический камертон православного христианства настроен на восприятие совсем иных тектонических сдвигов, нежели те, которые готова воспринимать экономикоцентристская рассудочность либерального типа.
Православный разум доподлинно знает, что грозный Советский Союз не потому оказался "отлученным" и в конечном счете поверженным, что экономически стал отставать, а потому что стал обретать дух господской силы, делящей с другой сверхдержавой сомнительное по высшему счету право верховенства над миром. Да и само его экономическое, социальное и культурное вырождение начало происходить не потому, что тоталитаризм подавлял хозяйственную и прочую инициативу, а потому что инициатива перешла к самым бессовестным и беспардонным.
Если бы речь в самом деле шла о подавленной инициативе, сегодня ее проявляли бы в первую очередь те, кто вчера был подавляем. Но по всем признакам ее монополизировали те, кто и вчера всем заправлял - в качестве коммунистической номенклатуры. То, что Россия вышла из состава СССР, по всем зримым светским критериям - стратегическая ошибка. Ибо в виду сохраняющегося недружелюбия Запада России необходимо быть сильной и самодостаточной, чтобы защитить себя.
В качестве центра СССР она такой и была. Сегодня, будучи выведенной из восточного блока и так и не принятой в западный - вопреки коварным обещаниям "стратегического партнерства",- Россия стала крайне одинокой и потому крайне незащищенной. Мало того, попавшая в руки компрадоров, готовых торговать ею по частям и, судя по всему, взявшим на себя совершенно определенные обязательства по ее стратегическому демонтажу, она выглядит почти обреченной. Ибо и те, кто имеет решающие преимущества силы во внешнем мире, и те, кто обладает такими же преимуществами внутри страны, кажется, исполнены готовности идти до конца - до полного разрушения великой страны.
И сколько бы, оставаясь на позициях светского сознания с его заранее известными критериями, не пытались найти основания для оптимистических прогнозов в отношении России, мы вряд ли их отыщем. Экономическая деградация страны продолжается и не может не усиливаться ввиду сохраняющегося отчуждения экономической элиты, озабоченной не тем, как поднять страну, а тем, как поскорее вывезти из нее все, что только можно. По новым технологиям экономического трансферта отчуждаемым, переводимым в доллары и, следовательно, мгновенно переводимым на зарубежные банковские счета становится абсолютно все. На очереди земля, приватизация которой сделает и ее трансфертной - конвертируемой.
Демографическая деградация - уменьшение населения на 1 млн. в год в обозримом будущем готовит картину страны, большинство регионов которой представляет демографический вакуум - пустоту, которой, как известно, природа не терпит и которая несомненно станет провоцировать растущее демографическое давление извне. Социально-экономическая политика правящей элиты не только не препятствует процессу расчистки российской территории от "этого" народа, но, напротив, всеми мерами способствует.
Недоверие правящих российских западников к Азии, к Востоку, в том числе и внутреннему, заставляет их, с одной стороны, способствовать демографическому сокращению недемократического большинства населения, с другой - опустошать дальневосточные, северные и другие районы евразийской периферии. Лишенное всех цивилизованных гарантий существования, тепла и элементарных условий выживания, деморализованное и отчаявшееся население этих регионов снимается с мест, с тем, чтобы пополнить число ведущих нищенское, полумаргинальное и даже маргинальное существование жителей центральной России.
Столь же удручающими являются и геополитические перспективы страны. Всех союзников на Востоке она лишилась по соображениям их "идеологической нечистоты" - нелиберальности. На Западе же сегодня формируется столь негативный образ России, как будто ее видят не стратегическим союзником, членом "большой восьмерки", а напротив, подготавливают мировое общественное мнение к ликвидации этого патологического нароста на теле мировой цивилизации.
Этническая и конфессиональная гетерогенность России, активность мусульманского элемента, который официальная Россия не способна ни по настоящему интегрировать, ни устранить, прямая заинтересованность местных олигархических кланов в превращении Российской Федерации в мягкую конфедерацию, с перспективой возврата к феодальной раздробленности и усобицам - все это тоже принадлежит к несомненно действующим факторам, надежной альтернативы которым пока что не просматривается.
Итак, все расклады и выкладки светского типа сознания, оперирующего фактами, а не благими пожеланиями, свидетельствуют об одном историческом исходе - катастрофическом.
Но в мире продолжает существовать - со своими собственными оценками и историческими интуициями - и совсем другой тип сознания, тяготеющий к христианским парадоксам. Это сознание достоверно знает, что Россию, бывшую становым хребтом могущественного СССР, любить сердцем и душою было никак не возможно - могла иметь место только "любовь по расчету", экономическому или геополитическому.
Но Россию униженную, доверчивую и вероломно обманутую в этой доверчивости, гонимую и эксплуатируемую сильными всего мира - такую Россию любить можно, а ожидать ее грядущего торжества - нужно. Такая Россия найдет себе приверженцев и среди части собственных прогрессистов, получивших полную возможность убедиться, куда ведет этот прогресс с безжалостным либеральным лицом и внутри страны и на мировой арене.
Дифференциация прогрессивной интеллигенции по этому критерию неостывшей христианской чуткости и сострадательности обещает в будущем появление в России новой патриотической интеллектуальной элиты, взамен нынешних конъюнктурщиков. Эта Россия найдет себе сочувствие и среди тех европейцев, которые ощущают себя неуютно, оставшись один на один с глобальным гегемоном - Америкой, которую в этом мире больше некому остановить и урезонить.
Раскол Европы на две части: идентифицирующую себя с победоносным атлантизмом в расчете на дивиденды от нового раздела мира и альтернативную, которая справедливо опасается бесцеремонности новых устроителей мира,- факт для указанного типа сознания совершенно неизбежный. Можно ожидать, что ростки нового, постамериканского мирового порядка раньше всего проклюнутся на католическом Юге Европы (Италия), и, конечно, в православной Греции.
Колесо европейской истории в результате сделает еще один поворот. После 1600 года оно повернулось с католического Юга на протестантский Север Европы, постепенно становящийся ее экономическим, политическим и культурным гегемоном и законодателем. Эти процессы резко ускорились после образования европейского "общего рынка", что вообще угрожало католическому региону полной утратой идентичности. Апогея данный процесс достиг после победы США в холодной войне, завершившей процесс вытеснения атлантизмом всех маргинальных, не-атлантических компонентов европейского социума.
Но христианский тип исторической интуиции говорит о том, что как раз сила, достигшая апогея своего могущества, ведет себя наиболее не по христиански; ее обуревают гордыня и чувство вседозволенности. И тем самым она начинает все больше олицетворять образ князя мира сего.
Князю мира сего положено господствовать - если мы находимся в самом преддверии Страшного суда. Но если истории человечества еще суждено продолжаться на земле, то гордыня будет наказана по земным, собственно историческим меркам. И планета наша, несмотря на всю ее открывшуюся сегодня малость, сохраняет потенциал иначе возможного.
По меркам нынешнего американоцентристского сознания само существование Востока как альтернативы Западу отныне является незаконным, противоречащим установившимся критериям и ожиданиям либерального прогресса. Тем не менее современный Восток представлен, на беду либералов, отнюдь не только такими "маргиналами" нового мирового порядка, как Ирак, Иран и Северная Корея. Никуда не деться от того факта, что нынешний Восток олицетворяют величайшие державы мира - Китай и Индия.
Либеральная система диктует одно из двух: либо эти державы должны модернизироваться по западному образцу и стать лояльными членами нового западного мира, либо стремительно деградировать как воплощение азиатского пережитка. На деле не происходит ни того ни другого.
Вопреки презумпциям господствующей либеральной теории стремительно поднимаются и крепнут как раз нелиберальные и незападнические режимы Китая и Индии, а столь же стремительно деградирует именно реформированная радикальными западниками Россия. Не максимальная близость к Западу стала гарантом процветания на Востоке, а напротив, разумная дистанцированность и сохранение собственной идентичности.
И здесь надо заметить ту хитрость мирового исторического разума, которую либеральное сознание, отвыкшее от христианских парадоксов, разучилось замечать. Когда СССР существовал в качестве задающего тон и формирующего антизападную историческую альтернативу, собственно восточная традиция продолжала пребывать в латентном состоянии, а восточные гиганты по настоящему о себе не заявляли.
Поражение СССР по большому историческому счету может оказаться не поражением Востока, а поражением самого Запада, ибо марксистский социалистический проект - это все-таки составная часть западного эмансипаторского проекта. СССР вобрал в себя все те импульсы и заветы западной цивилизации, которые сегодня, в поздний час европейской истории, могут быть оценены как реликты страждущего, христиански взволнованного и впечатлительного сознания, сохраняющего жажду правды - справедливости. Оказавшись похитителем этих импульсов, СССР оставил в распоряжении Запада выраженные утилитарные формы, стремящиеся, в ходе противостояния коммунистическому Востоку, нейтрализовать влияние тех внутренних элементов, которые могли быть заподозренными в пособничестве противнику.
Собственно, такова основная мотивация произошедшей недавно на Западе неоконсервативной революции: это была консолидация Запада на базе "последовательного либерализма". Неоконсерваторы, новые правые и примыкающие к ним протестантские неотрадиционалисты и фундаменталисты - это реставраторы "классически чистого Запада", еще не знающего ни социального государства, ни радикалов антибуржуазной контркультуры, ни других нарушителей чистоты рыночного буржуазного принципа.
И никто своевременно не предупредил что очистившемуся от внутренних носителей социалистическо-коммунистической скверны Западу уготовлено было стать расистским. Внутренняя чистка Запада, происшедшая по логике противостояния Востоку, породила тот специфический радикализм современных либералов, который как ничто другое напоминает радикализм фашизма.
Это - неоязычество духа, окончательно возлюбившего земную силу и успех и возненавидевшего все слабое, неприспособленное, источающее мольбу о помощи. Выбраковка подобных элементов велась поначалу по сугубо политическим соображениям: их заподозрили в явном или скрытом союзничестве с коммунистическим тоталитаризмом. Но после того как с последним было покончено, либерализм нашел другие основания для презрительной ненависти уже чисто социал-дарвинистские.
У Запада этот новый образ презираемого слабого был проецирован на третий мир, а вскоре - и на постсоветское пространство, населенное уже не тоталитаристами, а просто "недочеловеками".
У российских западников этот образ был спроецирован на большинство "этого" народа. "Демократические" репортажи с народных митингов, стихийных или организованных компартией, уже не стремятся фиксировать атрибутику коммунизма как идейно-политического течения; они высвечивают поданный уже на уровне расовой антропологии лик презираемого плебса - искаженные гримасами изможденные лица, корявые фигуры стариков, отчаявшихся женщин, явно не пользующихся услугами массажистов и косметологов.
Так что же ждет мир, в котором большинство человечества признано нежелательным и даже просто неприличным? Нам, судя по всему, стоит заново осмыслить истоки и основания демократического менталитета.
ИСТОКИ И ОСНОВАНИЯ ДЕМОКРАТИИ
Для утверждения демократии мало усилий соответствующего политического творчества, давления третьего сословия на аристократию, а четвертого - на буржуазию. Демократический менталитет черпает свои импульсы из христианских источников, в основе его лежат принципы христианского универсализма: "нет ни эллина, ни иудея".
Только этот универсализм способствовал перевертыванию перспективы: вместо того чтобы судить человека от имени учреждений, демократия стала судить учреждения от имени человека. И вот теперь новые расисты снова судят человека, не приспособленного к современным порядкам и учреждениям. Заявляют откровенно: этот народ не приспособлен к демократии, он принадлежит темному прошлому. А из центров атлантизма соответствующее подозрение распространяется уже на большинство мира.
Но если демократия питается энергетикой расового избранничества и третирует окружающий мир как недочеловеческий, если она предполагает более или менее постепенное вымирание недемократического большинства, то она уже больше напоминает кровожадного языческого идола. Христианская сострадательность - это не просто одна из исторически сформировавшихся черт сознания и психологии, на какую мы можем посмотреть с какой-то "высоты современности"; она - условие существования человеческого рода.
Лишенное сострадания, человечество немедленно раскалывается, теряет единство своих измерений и своей судьбы и тем самым идет к глобальному взаимоистреблению. Поэтому с христианской точки зрения виновными и отпавшими являются не те, кого пометила клеймом отверженности современная либеральная система "естественного отбора", а сами устроители этой системы, посягнувшие на человеческое достоинство большинства.
Светский, социологический, экономический, политологический разум будет иметь претензии к такому выводу и потребует эмпирических аргументов: где же отыщутся те силы и механизмы, которые способны отменить логику естественного отбора, поменять местами сильных и слабых, торжествующих и терпящих?
Здесь перед нами возникает вопрос о соотношении имманентного и трансцендентного в истории. Если история целиком имманентна, то ее событийность питается одной только материальной наличностью. Тогда христианский парадокс, касающийся конечного торжества слабых, следует отнести к пережиткам традиционалистской мистики.
Но вопрос о соотношении имманентного и трансцендентного следует трактовать не позитивистски и не субстанционалистски. Трансцендентное начало одновременно и не наличествует в истории - если мы ищем его в материи институтов и учреждений,- и наличествует в ней, точнее, вторгается в нее в виде некой альтернативной энергии "от противного". Смена исторических авангардов, победителей, устроителей и господ, прежде чем она может быть описана на языке эмпирии, фиксирующей те или иные новые тенденции, заранее прогнозируется как грядущая достоверность тем типом сознания, которое убеждено в наказуемости всякой гордыни и всякого превосходства.
Дело не в том, что дух христианского пророчества - уравнительный и реализует себя в давлении плебейской зависти, политической и психологической. Этот дух требует иного: возвысившийся должен наклониться к тому, кто пал и помочь ему подняться и встать вровень.
Это и есть человечность.
Если же возвысившиеся утверждают, что им нет дела до павших и оставшихся внизу и при этом ссылаются на безошибочную правоту естественного отбора,- это и есть гордыня бесчеловечности.
ПРОРОЧЕСТВО АПОКАЛИПТИЧЕСКОГО АНГЕЛА
Именно против такой гордыни мобилизуется христианский дух и посылает ей пророчество апокалиптического Ангела. "И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделалась жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее.
И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от ней, народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее". (Откр. XVIII, 2, 3, 4).
Я абсолютно убежден, что если бы сегодня организовать плебисцит среди народов мира, по поводу идентификации образа этой блудницы Апокалипсиса, большинство узнало бы в нем современную Америку. На нее ориентируются и считают ее своим глобальным гарантом компрадорские элиты всего мира, боящиеся собственных народов и презирающие их. От нее сегодня исходит "яростное вино" либерального презрения ко всем "неадаптированным к современности". С нею любодействуют хищные цари земные, с нею разбогатели новые купцы мирового ростовщичества, порвавшие с продуктивной экономикой и производительным трудом как уделом низших рас. Она отравляет мир ядом своей массовой антикультуры, агрессивно противостоящей всему, несущему печать целомудренного и возвышенного.
Откуда такая пронзительная убедительность образа апокалиптического пророчества?
Мы бы профанировали евангелическое пророчество, если бы свели дело только к таинственной проницательности Иоанна Богослова, предвидящего события и обстановку рубежа II-III тысячелетий н. э. и адресующегося прямо к нам, минуя бесчисленные вереницы предыдущих поколений.